25. Эпиметей

Книга Кентавриды
Внимательный читатель может спросить, откуда мне, простой кентавриде, никогда не знавшей своих непосредственных предков и воспитанной вне родовой традиции, известны такие подробности, – вплоть до сокровенных разговоров, ведшихся в древности на Олимпе или в пещере Хирона.

Я знаю, конечно же, лишь малую часть того, что было, и потому чаще всего прибавляю к своим суждениям оговорки – «возможно», «вероятно», «мне кажется», «скорее всего».

Кое-что я, конечно, нафантазировала (я же предупредила, что многое выдумываю, и верить мне или не верить – ваша воля). А кое-что вычислила и мысленно реконструировала по существующим источникам, литературным и изобразительным. При этом я совсем не считаю своей обязанностью придерживаться тех версий, которые были высказаны когда-то и кем-то – будь это Пиндар или Овидий. Никакого согласия на сей счёт у древних авторов не существовало, а писатели нового времени в основном пересказывали ту или иную версию предшественников, не углубляясь в суть вопроса. К тому же, следует ещё раз подчеркнуть, все древние авторы произведений о кентаврах выражали человеческую точку зрения, а я на это вовсе не претендую.
Но версии – одно дело, а воссоздание картины событий, да ещё вместе с диалогами  – совершенно другое.
И тут я должна сделать важное признание. Самые сокровенные и невероятные подробности мне стали известны, признаюсь, из самого что ни на есть надёжного источника. А именно, от титана Эпиметея – Прометеева брата.


Совершенно напрасно этого несчастного, всем забытого ныне бога, считают недалёким дурнем, «крепким задним умом», расшифровывая его имя таким образом.
Действительно, Эпиметей, в отличие от вещего брата, не мог видеть будущее и был начисто лишён способности хоть как-то предсказать последствия того или иного поступка (поэтому Зевсу легко удалось сыграть с ним злую шутку, послав ему в жёны коварную красавицу Пандору – эллинский аналог Лилит и Евы, вместе взятых).

Но Эпиметей вовсе не был так глуп, как его иногда себе представляют недалёкие двуногие. Его родитель, могучий титан Япет, разделил между своими сыновьями разные способности: Прометей был творцом и провидцем, Атлант – блюстителем равновесия, Менойтий – воином-разрушителем, а Эпиметей – хранителем памяти о прошлом. Зевс, как мы знаем, уничтожил Менойтия, ниспровергнув его в Тартар и передав часть его полномочий Аресу; Атланта же сослал за пределы обитаемого мира, поручив ему безусловно полезную, но крайне обременительную службу. Прометея, как известно, царь богов распял, подвергнув изощрённой по жестокости пытке, а Эпиметея сделал всеобщим посмешищем и объектом людской неприязни, ибо из-за его недальновидности Пандора открыла роковой ящик со всеми земными напастями.


Однако Эпиметей, настаиваю и повторяю, вовсе не был глупцом и тупицей.
На самом деле у него была своя миссия, ключ к которой заключался в его имени. Оно означало «мыслящий впоследствии», или «созерцатель прошедшего». Или попросту «осмыслитель». Вместе с Прометеем они должны были составить пару Всезнающих. Япет понимал, что для одного разума, пусть даже божественного, Всезнание – почти непосильная ноша, и к тому же опасная, ибо может привести либо к искушению вседозволенностью и ввергнуть мир в хаос. Для предотвращения этого как раз и были рождены Атлант, следивший за ходом вещей в мире, и Менойтий, призванный сокрушать всё, чему не надлежало существовать. Кроме того, Всезнание настолько сильно действует на одиночный разум, что последствия могут быть вообще непредсказуемыми – этот разум либо замкнётся на самого себя, превратившись в законченного солипсиста или аутиста, либо попросту сойдёт с ума, если какие-то логические цепочки перепутаются или некие процессы дадут сбой. В общем, это вещи вполне очевидные даже для нас, смертных, так что без разделения обязанностей между титанами было никак не обойтись, и Эпиметею отводилась не менее важная роль, чем Прометею.

Его дар «смотрения назад» состоял в том, что он в мельчайших подробностях помнил прошлое. Таким же даром обладала Мнемосина, дочь Урана и Геи, но она, будучи женщиной, хранила от забвения лишь то, что казалось ей достойным бессмертия. Знать-то она знала решительно всё, да только открывала богам и людям отнюдь не всю истину. Мудрость, между прочим, заключается в том числе и в умении утаивать от непосвящённых часть знаний, которые могут быть ложно истолкованы или неподобающим образом применены.
Кроме того, Мнемосина, как и её дочери Музы, превыше всего ценили прекрасное, и именно его в первую очередь предлагали богам и людям, обращавшихся к ним за знаниями. Я никак не могу сказать, что знание, полученное от Мнемосины – не истинное (сама иной раз взываю к этой богине), однако это знание чаще всего не поддаётся точному выражению с помощью человеческих слов: оно многозначно и многомерно.


Эпиметей же, будучи по-мужски прямолинейным, не был склонен к укрывательству и украшательству не всегда приглядной правды о прошлом. У него можно было узнать решительно обо всём. Я бы уподобила его память гигантскому «жёсткому диску», содержащему любую информацию о любых событиях, причём обладатель этого диска сам порой уже не помнил, где что записано, но, если умудриться нажать нужную «кнопку», можно было бы получить желаемое.
Да только после истории с Пандорой, навеки опорочившей его доброе имя, к нему не прибегал за помощью никто из смертных.
Эпиметея просто забыли. И уж тем паче никто не ставил ему алтарей и не воздвигал храмов, – не потому, что этого не потерпел бы Зевс (как в случае с Прометеем), а потому, что люди не видели в том никакого толка.
Хорошо хоть, уцелело само имя, иначе я бы не смогла понять, с кем повстречалась и как мне диковинно повезло.


Я случайно наткнулась на него в Афинах, бродя как-то вечером по безлюдным склонам лесистой горы Ликавит и сунувшись в заросшую шиповником и плющом пещеру, куда не отваживался заглядывать ни один нормальный турист, ибо никакой тропы к пещере не вело, и делать там было решительно нечего. Для пикников и нежных свиданий она явно не подходила, ибо сверху был грозный обрыв, снизу – глубокая расселина, а со всех сторон – колючие заросли, в которых шуршали поди разберись кто – ящерицы? Черепахи? Гадюки?...

 

В Элладе всякого чуткого человека, а тем более с кентаврической кровью в жилах, не отпускает ощущение, будто прошлое никуда не делось. Захоти – и оно вернётся. Боги – близко. Они затаились или уснули, но никуда не ушли. А если даже ушли, то временами заглядывают в этот мир, когда-то всецело управлявшийся ими. И оставшийся дорогим их бессмертным сердцам. Ибо это место их силы и славы.
В наше время боги уже не столь надменны, как в древности. Они рады любому привету от своих почитателей, любому скромному дару, положенному на забытый алтарь, любому поминовению и любому участию.
Именно поэтому я полезла сквозь заросли в недра пещеры, надеясь найти там хоть какие-то следы древних.
Но скорее всего, меня туда просто повлекло неведомым притяжением.


Титан покоился полулёжа в густой тени, и поначалу я приняла его за белесоватый камень, имеющий сходство с огромной человеческой фигурой. Когда он открыл глаза и улыбнулся, я, конечно, испугалась, но, поскольку было ясно, что это – не человек, не убежала сразу же прочь, а замерла на месте.
Он медленно повернулся и облокотился, продолжая сонно улыбаться.
И рокочущим хриплый голосом произнёс приветствие: «Хайре»…
«Привет и тебе, неведомый бог», – ответила я по-гречески.


Говорила я с большой натугой, мучительно подыскивая нужные слова. По счастью, древнегреческий был мне привычнее, чем современный язык Эллады. Так уж случилось. Ведь, поняв в своё время, кто я такая, я решила хотя бы немного освоить язык, на котором говорили с людьми мои предки, ибо подлинный, ещё более древний язык кентавров, оказался навеки забытым.

 «Я – Эпиметей», – назвал себя титан, поняв, что я не узнала его (а как я могла узнать, если никаких его изображений не видела, да их, похоже, и не существует?).. Но мне хотя бы было известно его имя! И я почтительно поклонилась ему: «Здравствуй, сын Япета!»..
«Кто ты, девушка?», – спросил он.
«Кентаврида», – честно ответила я.
Он даже не удивился. Потому что знал, что такие, как я, тоже встречаются. А может быть, мгновенно проникнув мыслью в моё прошлое, понял, что я говорю чистую правду.
«Как тебя зовут?», – поинтересовался он вполне дружелюбно.
Я назвала своё имя – по странному стечению обстоятельств (возможно, отнюдь не случайному) – не просто эллинское, а истинно фессалийское. Этим именем некогда нарекалась местная нимфа, покровительница коней – и, конечно, кентавров тоже.

 
Это ещё больше расположило его ко мне.
«Чего ты ищешь?»…
«Знания».
Мои реплики были чрезвычайно краткими из-за того, что языком я владела плоховато: на древнегреческом сейчас никто не говорит. Мне приходилось заимствовать слова и краткие фразы из хрестоматийных текстов, затверженных наизусть. Этакая смесь из отрывков Гомера, Еврипида, Софокла, Ксенофонта, басен Эзопа, стихов Сафо, диалогов Платона, историй Аппиана и Геродота, Евангелий…
Как ни странно, то, что произносил Эпиметей, мне было в целом понятно. Он тоже отвык общаться с двуногими, и потому произносил слова с большой расстановкой, словно камни ворочал, и пока договаривал фразу, я мысленно её выстраивала в нечто целое и даже успевала приготовить следующий свой вопрос. Поскольку слов я знала всё-таки довольно много, то дело у нас потихоньку пошло.

Мы проговорили до ночи.

Конечно, я не успела расспросить его обо всём, что мне было интересно, хотя он рад был даже такому собеседнику, как я, на которую в древности он, вероятно, и смотреть бы не стал.
Потом он помог мне выбраться на человеческую тропу.
«Приходи ещё», – сказал он. – «Я иногда здесь бываю».
Чуть позже я поняла, почему его тянуло именно туда: с Ликавита открывался дивный вид на Акрополь и Парфенон; Афина же была чуть ли не единственной из олимпийцев, кто поддерживал с Эпиметеем дружеские отношения.

 
Что ж, я пришла и на второй вечер. И на третий.
Мне очень хотелось остаться там навсегда, но я понимала, что это безумие: я, в отличие от него, не была богиней, и мне было нужно где-то жить, чем-то питаться и числиться в каких-то документах.
Потому не в моих силах было отложить намеченный на следующее утро отъезд.
И в Элладу я с тех пор больше не возвращалась.