К 150-летию выхода в свет романа «Обломов»
Что он: обжора? ленивец? неженка? созерцатель? резонер? Нет… он Обломов, результат долгого накопления разнородных впечатлений, мыслей, чувств, симпатий, сомнений и самоупреков.
И.Ф. Анненский, 1892 год
Если в Интернете набрать в поисковой системе Яндекс: «Гончаров, роман «Обломов», то первым в списке появится реферат «И.И. Обломов – «коренной народный наш тип» (интернет-сайт «5 баллов») некой московской школьницы, в котором можно прочитать, что «Обломов – яркий представитель русского народа…В этом романе прославляется русская лень. И многие из нас с удовольствием лежали бы на диване, как Илья Ильич, если бы была такая возможность. «Обломовщина» - национальная черта русского народа…»
«История о том, как лежит и спит добряк-ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, - довольно скучная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстаёт перед нами живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадной строгостью и правильностью, в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесённое ясно и твёрдо. Слово это – «обломовщина»; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни».
В списке использованной для написания этого реферата литературы указана статья
Н.А. Добролюбова «Что такое обломовщина?» (1859 г.) Московская школьница XXI века
«с беспощадной строгостью» чеканит «современный русский тип» по добролюбовскому слову века XIX, и сводит его полностью к пресловутой «обломовщине». Так что впору вспомнить другое слово из того же века: «что делать?»
Во втором ряду
Действительно, что делать с таким упрощенным, прямолинейным пониманием романа «Обломов» школьными недорослями, если их устами глаголет наша литературная критика?
Ее усилиями И.А. Гончаров еще в XIX веке был объявлен, ввиду «безыдейности и недостаточной прогрессивности», писателем «второго ряда», «бытописателем», потом закреплен на этом месте школой «социалистического реализма» и находится на нем до сих пор. Под таким углом зрения по знаменитой статье Добролюбова, подчиненной, говоря его же словами, «текущим интересам настоящей минуты» (то есть на злобу того дня!), его и сегодня «проходят» в школе – чему же тут удивляться?
А как же Анненский, Дружинин, Мережковский и многие другие наши писатели и литературоведы, которые не согласились с таким подходом к творчеству Гончарова? Они до сих пор в подавляющем меньшинстве… Наибольшее их достижение – проведение Международных гончаровских конференций на родине писателя - в Симбирске/Ульяновске, раз в четыре года, но они посвящены изучению творчества Гончарова с научной точки зрения.
Памятник «второстепенности» Гончарову в русской литературе, воздвигнутый усилиями «прогрессивной» русской критики во главе с Салтыковым-Щедриным, стоит незыблемо и поныне. А под его сенью здравствует и добролюбовская трактовка образа Обломова.
Но что нам до споров о литературе «золотого века», которая и существует-то сегодня почти исключительно для прокормления литературоведов и постмодернистов, переосмысливающих ее то по Фрейду, то по Кафке, то по какому-нибудь другому новомодному символу посткультуры? Что?
Если мы говорим о необходимости возрождения духовных основ нашей культуры, то, в числе многих других великих имен, нам необходимо вернуться и к Гончарову. Хотя бы потому, что он создал Обломова - действительно ведь «коренной народный наш тип», который стал за прошедшие годы еще и одним из символов России, и ее таинственным мифом.
Обломовский миф - единственное в своем роде явление в нашей литературе, других таких примеров не дал даже Пушкин. А миф – это очень серьезно, это ведь, говоря словами философа Лосева, - «живая идея», которая живет в сознании народа независимо от текущей конъюнктуры и формирует его самосознание. Поэтому Обломов и сегодня с нами, наперекор всем его и демократическим, и социалистическим гонителям и воспитателям. И мнение простодушных школьников об Обломове для нас более важно, чем иные научные доклады: будущее-то за ними.
Янус по-обломовски
К юбилейным датам принято вспоминать путь, пройденный юбиляром. Как живется Обломову в нашем общественном мнении на протяжении уже полутора веков? Он часто мелькает в дневниках многих писателей и общественных деятелей. Из них видно, что после трудов праведных и повседневных забот они отдают ему дань: частенько говорят о своей любви к халату и к дивану - и вспоминают Обломова. Ведь без некоего отдохновения любой труд не в радость; во всем мире это так. Но только в России эта радость часто обломовская. Отдыхать – так отдыхать, гулять – так гулять…
Возможно, сказывается географический фактор, наш суровый континентальный климат с его жарким летом и холодной зимой - отсюда и перепады в характере: «медленно запрягаем», но «быстро ездим», и работаем часто сверх всякой меры. Возможно и то, что наш народ действительно, по Данилевскому - Гумилеву, еще сравнительно молод и поэтому во всем максималист. И склонен все преувеличивать - и свою лень тоже - ведь в благих же целях: чтобы еще быстрее «ездить»!
Так или иначе, но наш Обломов как бы двулик – один для внутреннего потребления, другой – для внешнего мира. Обломова в себе мы любим, принимаем и оправдываем, безотчетно понимая какую-то вселенскую его правоту, на людях же порицаем его лень и апатию, как-то по-страусиному прячем голову в «обломовский комплекс» и … подставляем известное место для желающих поупражняться в нападках на Обломова.
До Октябрьской революции Обломов представлял собой нашу национальную физиономию, был одним из символов России. Символом также противоречивым: для одних он – «ленивый барин», уходящая натура, для других – «наша Илиада и Одиссея». «Революционная Обломовка» - называет свою статью о событиях в России летом 1917 года известнейший в то время журналист и писатель Василий Розанов.
После Великого Октября большевики долго по-ленински «трепали» Обломова, ничего не добились и отмахнулись от него, сделав вид, что он остался в прошлом, свели его к фольклорному типу, которого в советской жизни как бы уже и нет. Но как только «их ушли», Обломов - тут как тут, целый и невредимый. Он успел побывать за границей, где стал модным типом, одним из символов, противостоящих утилитарным тенденциям в западной культуре; на родине перебрался из подполья на киноэкраны и театральные сцены, в рекламу и на вывески кафе и ресторанов.
Как ему удалось выжить? Мы все знаем ответ на этот вопрос: в Обломове Гончарову
удалось воплотить некие глубинные черты русского национального характера. Его родитель писал об этом: « … я инстинктивно чувствовал, что в эту фигуру (Обломова. - В.К.) вбираются мало-помалу элементарные свойства русского человека», а потом это подтвердила и действительно литературная критика и, главное, читатель.
Читатель с большой буквы – известный писатель Д.С. Мережковский увидел в «Обломове» «… античную любовь к будничной стороне жизни, такую же способность одним прикосновением преображать прозу действительности в поэзию и красоту - характерную черту Пушкина и Гончарова. Перечтите “Сон Обломова”. Еда, чаепитие, заказывание кушаний, болтовня, забавы старосветских помещиков принимают здесь гомеровские идеальные очертания… Кажется, что творец “Обломова” покидает здесь перо и берется за древнюю лиру; он уже не описывает — он воспевает нравы обломовцев, которых недаром приравнивает к “олимпийским богам”…(1890 г.)
Обломовский миф
Обломов и национальный характер… Во всем мире национальным характером принято гордиться, все, что с ним связано – это нечто святое. Над ним могут незлобиво подтрунивать, но откровенно насмехаться и тем более издеваться не позволительно никому: это расценивается как оскорбление. Снисходительны все народы к отдельным своим недостаткам. Психологически это понятно: и человек, и народ в целом, склонны к самооправданию, хотя бы ради продолжения жизни.
А можно ли гордиться Обломовым? Как быть в таком случае с «ленивым образом Обломова», который «прежде всего бросался в глаза» уже самому Гончарову?
Здесь Обломов – наше уникальное исключение. С самого начала являет он собой не только «коренной народный наш тип», но и некий комплекс неполноценности, и стал поводом - еще с добролюбовских времен - для многих отечественных, а потом и зарубежных критиков пускать полные сарказма стрелы в эту обломовскую «прореху» в русской душе, по словам модного ныне писателя В. Ерофеева. Не отсюда ли то, что со временем многие исследователи стали замечать порой у русского человека феномен некоего «самоуничижения»?
Ему как бы положено, в отличие от других, всегда в чем-то оправдываться и доказывать, что нет в нем никакой «прорехи» - в ответ на «заслуженные» обвинения. Заслуженные ли?
Если присмотреться к Обломову - это еще и наше уникальное недоразумение. Мы долго повторяли добролюбовский стереотип - отдавали вслед за ним дань социальной целесообразности - и видели в Обломове единственно «обломовщину», леность. Вот и доповторялись.
Мы почему-то все еще не видим общественным зрением другие - не менее авторитетные мнения об Обломове как дореволюционных литературоведов, так и современных.
Вот что пишут в 1991 году П. Вайль и А. Генис: «С точки зрения истории литературы “Обломов” … - связующее звено между первой и второй половиной XIX века. Гончаров, взяв «лишнего человека» у Пушкина и Лермонтова, придал ему сугубо национальные — русские — черты. При этом, живет Обломов в гоголевской вселенной, а тоскует по толстовскому идеалу универсальной “семейственности”. Но мы этого знать не желаем - довольствуемся добролюбовской «обломовщиной».
А ведь это все равно что Дон Кихота обозвать сумасшедшим рыцарем, «донкихотовщиной» – ведь он воюет с ветряными мельницами! Только испанцы считают, и по праву, что Дон Кихот - это великий миф, рыцарь «печального образа», а мы в нашем Обломове - таком же мифическом герое – видим до сих пор совершенно реального человека, отягощенного комплексом вины – «обломовщиной». В то время как Обломов прежде всего - великий мечтатель, рыцарь из «мира грез», созданного по словам Гончарова, его «волканическим» воображением.
Обломов - это наш Дон Кихот
«Мы ленивы и нелюбопытны», - сказал когда-то Пушкин по поводу нашего отношения к собственной истории - задолго до пришествия Обломова. Он и сегодня прав. Мы все спешим вперед и нам недосуг оглянуться назад, привести в порядок свое историческое национальное достояние, в которое входит и роман «Обломов». Не пора ли нам поставить Обломова на его законное место - национального мифа, как это принято в остальном мире? Хотя бы для того, чтобы не возникали «на ровном месте» литературно-недоуменные вопросы о национальном характере?Тем более что очень многое для этого нашими литературоведами уже сделано. И авторитетных имен, на которые здесь можно сослаться, – предостаточно.
«Уже современники писателя обратили внимание на то, что в тексте “Обломова” глубинная перекличка с образами и проблемами “Дон-Кихота”. В этом творении Сервантеса, как известно, предельно обнажено одно из корневых противоречий человеческого сознания — противоречие между идеальным и реальным, воображаемым и действительным. Фанатичная вера Дон-Кихота в непреложную реальность своих грез катастрофически противопоставлена практицизму его человеческого окружения… При всем том обломовское “донкихотство”, конечно, чисто русского свойства, в нем нет воинственной исступленности…» - пишет в своей статье «Несовершенный человек» исследователь творчества Гончарова Ю.М. Лощиц (1996 г.).
Доктор филологических наук, гончарововед В.А. Недзвецкий утверждает, что Обломов – это великий архетип, «соразмерый» многим мировым литературным персонажам: «Гончарова не считают крупным мыслителем… Да он блестящий мыслитель! Писатель искал идеал. У него нет ни одной сцены, которая не вела бы в глубь. И какую глубь! Обломов - сложнейшая фигура, в которой запрограммированы начала Гамлета, Дон Кихота, мотив Фауста…»
Может ли быть случайным то, что бросаются в глаза - и уже давно и многим - параллели между Обломовым и Дон Кихотом? На этот вопрос ответил в одном из своих эссе эмигрантский филолог Владимир Соловьев: «Дон-Кихот был задуман и писался как пародия на рыцарские романы, пока Сервантес не осознал, что пародийный образ зажил самостоятельной жизнью, и что рыцари существуют на самом деле». Так же и Обломов задумывался как пародия на русского помещика, и только потом он «зажил самостоятельной жизнью». Но жил он в предреволюционной России, спешащей в «прекрасное завтра», и отнеслись к нему совсем не так, как к Дон Кихоту в Испании. Обломовский миф «спустили на землю» и приспособили к «текущим интересам настоящей минуты» многочисленные добролюбовы.
Как это произошло? Об этом, на примере опять же Дон Кихота, можно найти у последнего нашего «золотого» классика Ивана Бунина: «Хорошо было писать Сервантесу. В его время писали общо, аллегорически, без психологических выкрутасов. Может быть, и люди были тогда проще. «Дон Кихот» - прекраснейшая из книг, но ведь это мы – поздние потомки – придали ей глубокий, вечный смысл. Сам Сервантес об этом и не подозревал».
И Гончаров так же не подозревал, какой утилитарный смысл придадут его Обломову потомки. Но сегодня, когда революционно-демократические иллюзии прошлых веков позади, не пора ли нам наполнить Обломова вечным смыслом? Обломов ведь может стать и нашим Дон Кихотом, если мы этого захотим.
Виктор Каменев,
лауреат премии имени Бориса Полевого