Михаил. Сказка о двух деревенщинах, ставших воеводами.
*** *** *** ***
Жил да был на свете мужик по имени Сэм. Был Сэм не очень богат: старый дом, который год от году ветшал всё больше, пашня, чуть побольше сковородки, рыжая корова, пегий мерин, жена, кривая на один глаз, сын Яныш одиннадцати лет да две дочки одна другой меньше - вот и всё, что он к тридцати годам нажил, хотя работы не сторонился и пил в меру.
Пошел как - то Яныш рано утром в лес по грибы, да скоро вернулся
- Чего это Яныш несется сюда как угорелый? - спросила жена, глядя в окошко.
Сэм не обратил было внимания на её слова, и продолжал, еще не проснувшийся толком, лениво ковырять черпалом в миске, как вдруг Яныш, запыхавшийся и беспокойный, распахнул двери и застыл на пороге, тяжело дыша.
Наступила пауза.
- Ну? - Спросил наконец Сэм - Чего стряслось?
Яныш не сознавался.
- Чего молчишь - то? - Вступила в разговор мать - Говори, чего случилось.
Яныш помолчал еще секунду, а потом, будто собравшись с силами, как рявкнет чуть не во всё горло:
- Бирюк умер!
«Вот так день задался с утра!» - подумал Сэм.
*** *** *** ***
Часть первая: Клятва.
1. О том, с чего всё началось.
Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой.
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.
Он имел одно виденье,
Непостижное уму.
И глубоко впечатленье
В память врезалось ему.
- Хрен с ним, буду спать.
Но не засыпалось.
Арман Рясник ворочался с боку на бок уже часа два. Ему не давал покоя сон, привидившийся этой ночью.
Отряд Армана стоял лагерем на островке в устье Андры. Со дня на день здесь должен был пройти караван купеческих судов из Вига. Так писал Арману вижский бургомистр, по сходной цене сообщавший пиратам кое - какие сведения. Этот караван и подстерегали морские разбойники, но в ту ночь их капитану приснился сон.
Однажды после успешного набега Арман привел команду в пиратский вертоград Клишков, намереваясь дать ей неделю на отдых. В первую же ночь атаману привиделось пламя, охватывающее город со всех сторон и пожирающее его. Назавтра Арман увел свою банду прочь из разбойничьей обители, а еще через день туда нагрянули солдаты и купеческие наемники - от Клишкова не осталось камня на камне.
С тех пор капитан стал верить в вещие сны, потому - то и не мог теперь успокоиться.
Наконец Арман решился. Он выбрался из - под покрывал, нацепил ремень с мечом и кинжалом, одел плащ, намотал на ноги портянки, натянул сапоги и спрыгнул с борта ладьи, стоявшей на катках, на ровный как тротуар каменный берег.
Пираты спали вповалку в ладьях, в палатках или просто на земле, подстелив под себя всякое тряпье и как сумев, прикрывшись от комаров. Посреди лагеря, рядом с едва тлеющими углями вчерашнего костра сидел часовой и смотрел на капитана сквозь опухшие веки глазами – вишенками.
- Спал, скотина? - спросил Арман.
- Как можно! Глаз не сомкнул.
- Брешешь, вижу, что спал. Вон и костёр потух.
- Так светло уже.
- Сейчас съезжу раза два - три по твоей обезьяньей роже, тогда будет тебе светло! Давай поднимай всех, Брича сюда. Бегом, после получишь своё!
"Зачем, капитан? Почему так рано? Глянь на реку, там тишь да гладь, никого, нет еще купцов. Дай же поспать еще! Смотри, Лауксар - утренняя луна, только вышел из зенита, солнце, и то, хоть и послало вперед себя зарю, но само еще не думает подниматься. Зачем же подниматься нам, спали бы да спали!" Эх, бесполезно спорить с капитаном, не то, чтобы он упрям, но он знает, чего хочет и приказов своих не отменяет.
К Арману подошел Брич - первый помощник. Бывшая гроза дорог Леджинского уезда Кападдокии.
- Что стряслось, капитан? - спросил Брич. Только он и еще один человек в банде мог вот так просто подойти к капитану и спросить: «Что стряслось?»
- Сейчас объявлю. Пойди, разбуди Симена. Нет, постой, лучше я сам. Будь здесь.
Вскоре весь лагерь был на ногах. Пираты с заспанными рожами столпились вокруг костра, чуть не валясь с ног, пошатываясь, и решительно ничего не понимая.
- Слушай меня! - все обернулись на голос капитана.
Рядом с Арманом стоял его сын Симен. Симену не было еще четырех лет, когда к Арману, молодому в ту пору рыцарю, недавно схоронившему отца, пришел доверенный воеводы с монахами ордена Святого Онуфрия. Чиновник зачитал перед Арманом королевскую грамоту, которая обязывала молодого дворянина расплатиться с орденом по счетам своего отца.
- Всего же – говорил он, подводя итог - по шести распискам надлежит уплатить заемных и ростовых - золотом - семьдесят и две пятых червонца; либо серебром - семьдесят тысяч четыреста дукатов безотлагательно.
Семьдесят червонцев! Таких денег отродясь не то, что не имел, а в глаза не видывал Арман. На пять червонцев рыцарь снаряжался на войну, еще на пять снаряжал оруженосца, двух конных и семь пеших ратников! Даже если перепороть до смерти всех мужиков в фамильном имении, все равно не выбить из них податей за десятки лет вперед! Впору было хвататься за голову, но Арман сохранил спокойствие.
Была, конечно, еще возможность – отправиться в столицу, поклониться до земли королю Халаку, напомнить ему о верной службе и Армана, и сородичей, о древности и знатности фамилии… Но как раз они – древность и знатность – не позволили. Предки Армана не кланялись предкам Халака.
- Что делать! - сказал Арман, подписывая бумагу - Имение и замок ваши. Скажи, святой отец, примет ли меня ваш орден под свое лоно смиренным иноком, чтобы остаток дней моих я мог провести в служении Владыке-Вседержителю и младшим богам?
- О, господин! - ответил монах - Этим вы окажете честь нашему ордену!
- Тогда предоставьте мне ненадолго ладью, из числа ваших монастырских, чтобы добраться мне на ней до святых мест, приложиться к мощам великомученика Онуфрия, и там принять постриг от ваших братьев.
- Думаю, владыка ордена вам не откажет.
Владыка не отказал. Через неделю в замок Армана приехал принимать имение монастырский приказчик на той самой обещанной ладье. Вечером Арман собрал на сход крестьян своей деревни и сказал:
- Мужики! Нынче последний день я ваш господин! С завтрашнего дня и замок мой, и земля, и вы все перейдете в монастырское владение. Знаете ли, что это значит?
Мужики молчали и не являли даже следа воодушевления - знаем, мол. Чего, мол, не знать. Арман продолжал:
- Отец мой покойный шкуру с вас спускал, а монастырские приказчики все семь шкур спустят! Отец последнюю копейку отбирал, а монастырские собаки жадные и без порток оставят! Отцу вы в пояс кланялись да шапки ломали, а жрецам да настоятелям башмаки будете целовать, в пыли перед ними валяться!
Мужики! Я не хозяин вам больше, и велеть не могу, да и был бы хозяин - не повелел бы души свои погубить, но кто хочет - оставайтесь жить под монастырем, а нет - айда со мной. Будем жить жизнью тяжелой, опасной, грешной, зато вольной! Никому кланяться не будем, кроме Всевышнего, Голтуса - владыки морей да Кристины - владычицы четырех ветров!
Вскоре Арман вышел в открытое море с двумя десятками своих бывших крепостных, только путь их лежал вовсе не к святым местам. Туда отправилась только красавица-жена Армана, а сына он взял с собой.
С тех пор минуло ни много ни мало, двадцать лет. Отряд ходил уже на трех ладьях и насчитывал более сотни головорезов, отъявленных и не совсем, а их атаман не доставал теменем своему сыну даже до носа. Симен ростом пошел в деда по матери – он был статен, красив, в бурю мог один управиться с ладьей, быка сбивал с ног одним ударом. В абордаже всегда первым перемахивал через неприятельский борт, ревя по-бычьи: «На дно! На дно! По золото! На дно!», - и сам укладывал секирой всякого, кто не слушался.
Выкрик "По золото" означал, что разбойникам нужна не жизнь корабельщиков, а только груз, и что сдавшиеся без сопротивления будут отпущены на все четыре стороны, а если пиратам приглянется и судно, то всех пассажиров целыми и невредимыми доставят на ближайший берег. Но когда Арман атаковал корабль под флагом одного из монашеских орденов, то вся команда горланила хором: "По головы! По головы!" Поэтому капитан и носил свое прозвище - Рясник.
Было дело, Арману посчастливилось взять в плен сразу восьмерых священослужителей. Два дня их преследовали, визжа, свища, гремя в кормовые барабаны и вопя свой угрожающий клич. Наконец достали корму кошками и взяли на абордаж. Монахов и связывать не стали - к чему, не стали связывать, не улетят поди, так и расставили вдоль борта к морю лицом.
И только Арман собрался вершить суд да расправу, как из одной шеренги гребцов, на скамьях ожидавших решения своей доли, вывалился в серединный проход широченный каторжанин, распластался на палубе и заревел:
- Атаман! Атаман! Пожалей, атаман, не убивай! Кому хочешь шею для тебя сверну, сжалься только! Не убивай, возьми в банду, на куски за тебя резать буду, атаман!
- Не трогать. – распорядился Арман – Ты, толстый! Как звать?
- Брич я. Родства не помню, а сам из лесников… два месяца здесь вялюсь…
- Вижу, что еще не отощал. Расковать его. Покажи, как лесничил!
Пираты освободили Брича от оков. Тот вооружился цепью, которой только что был прикреплен к скамье, прошел по палубе и взмахнул колком восемь раз – никто и не пискнул. И так деловито, привычно так по-свойски Брич проделал это, словно не восемь человек лишил жизни, а восемь колодок разрубил на полешки.
- Молодец. Пойдешь в банду, всех за тебя помилую.
Многие из пиратов уже тогда сообразили, что стоять Бричу по левую руку. Так и сталось.
Сейчас Симен, Брич и все остальные, ждали когда капитан объяснит, к чему весь этот аврал в такую рань.
- Сворачивайтесь, спускайте ладьи на воду. Мы уходим.
Спросонья пираты соображали туговато, да и новый приказ капитана показался им несколько неожиданным.
- Я не оговорился. Уходим сейчас же. Брич, проследи. Да, еще, пускай Степан будет в нашей ладье. Он спал сегодня на посту, потолкуешь с ним. Но не перестарайся. Вечером он должен стоять на ногах.
Несмотря на невысокий рост капитана и его худобу трудно бывало позавидовать попавшемуся ему под руку. Но Арман очень не любил бить своих подчиненных в наказание и обычно доверял эту процедуру Бричу.
Арман влез в свою ладью, которую пираты скатывали к воде. Потом в лодку поднялись Симен и кормщик.
- Куда держим путь? - спросил Армана рулевой.
- Вверх по Андре. К Аккас-реке и дальше по ней.
- Почему туда? - спросил Симен.
- Думаю, мы найдем там кое-что… поважнее, что ли, того, что взяли бы тут.
- Почему ты так думаешь?
- Об этом после. И по пути насадить двадцать багров на короткие древки.
На реке было тихо, и звуки от всплесков сорока весел далеко разносились по ней. Пираты будут грести все утро, весь день, и только к вечеру достигнут своей цели. Всю дорогу Арман не проронит почти ни слова, лишь даст несколько указаний кормчему.
Потом случится то, за что Арман проклянет себя, а затем и поплатится жизнью. И очень многие поплатятся своими жизнями.
Пока же все только начиналось.
2.Отъезд Брайна сына Якилова из деревни Верхний Аккас.
Через двое с небольшим суток после того, как капитану Арману приснился сон, показавшийся ему очень похожим на вещий, из деревни Верхний Аккас на серой в яблоках кобыле выехал Брайн сын Якилов.
Стоп! Это неправильно. Прежде надо пояснить, что за деревня Верхний Аккас, кто такой ее уроженец Брайн сын Якилов, и почему он вдруг решил уехать.
В ту пору некто барон Филипп сумел наконец оторваться от неотложных дел, державших его в столице кападдокского королевства и посетить имение на самом северо-западе страны, приобретенное его тамошним управляющим полгода назад.
Первый день после приезда он отдыхал, а на второй отправился вместе с приказчиком осмотреть приобретение. Побывав в двух деревнях, на пашнях и в роще, Филипп нашел, что имение хотя и запущено, но при должном внимании сможет вскоре приносить доход. Ближе к обеду барон и слуга поехали на заливные луга у берега речки Аккас.
Тут и застал их дождь. Низкая черная туча, предательски выскочив из-за леса, мигом заполнила весь небосвод и обрушила на обоих такую стену воды, что Филипп и приказчик гнали коней что есть мочи в сторону замка, спеша укрыться под его кровлей. Вдруг сквозь завесу ливня барон увидел краем глаза странное шествие.
Двадцать-двадцать пять молодых парней, разного роста но все крепко сложенные, плелись по дороге, от грязи превратившейся в грязевую реку. Они шли, сильно нагнувшись, некоторые даже на четвереньках. Каждый тащил за собой на лямках по хорошему бревну.
Филипп очень удивился, подумал даже, не показалось ли ему, но обстоятельства помешали тут же выяснить, что сие значит. Только за ужином, уже обсохнув и обогревшись, он спросил приказчика.
- А что за людей я видел у реки, на том берегу? Вы видели их?
- Тех-то, с бревнами? Это мужики из деревни Верхний Аккас.
- Верхний Аккас? Кажется, мы были там сегодня?
- Нет, господин, мы были в деревне Аккас, она ваша. А есть еще Нижний Аккас, в пятнадцати верстах отсюда, владение вашего соседа, и есть Верхний Аккас - вольная деревня.
- Стало быть, они из Верхнего Аккаса, из вольной деревни, так?
- Точно так.
- Ну а зачем они таскали на себе бревна, да еще под дождем?
- Не только под дождем, ваша милость, а даже если бы пошел град величиной с куриное яйцо. И в мороз, и в дождь, и в самый жаркий зной они вытворяют что-то подобное.
- Но зачем?
- Таким образом они укрепляют свое тело и дух. Они еще и не то придумают: то их свяжут по рукам и ногам и они передвигаются прыжками, как воробьи, то на плечах возят друг дружку, а то старики привяжут их за руки к седлу и пускают рысью, а те бегут рядом, как пленники.
- Старики?
- Да. Разве вы не видели там двух стариков верхом?
- Нет, не заметил.
- Ну, это не мудрено. Я сам едва-едва их увидал. Старики всегда с ними, едут рядом и погоняют, кого окриком, а кого и плеткой. В Верхнем Аккасе все мужчины - воины. Как только рождается мальчик, его отдают на воспитание деду. И с самых юных лет детей там обучают воинскому ремеслу, учат владеть оружием, приучают переносить усталость, холод, голод. Все они грамотные, все говорят по-мезийски. А еще в семнадцать лет ребят увозят в лес, верст эдак за сто, дают им нож, топор, кремень, куль соли и оставляют так, а через год приезжают за ними.
- Они что, живут там вместе, или поодиночке?
- Каждый живет год в лесу совершенно один. Согласитесь, даже для оруженосца это серьезное испытание.
- И что, все они это выдерживают?
- Не все. Кое-кто выбирается из леса к людям и возвращается в деревню. Но таких мало, по крайней мере при мне ни одного не было. Обычно, когда дед приезжает в чащу за внуком, то у него уже там и хижина, и теплая одежда из шкур, и запасы - грибы, рыба. Случается, что и сгинет в лесу парень с концами. Тогда кто скажет - от человека ли, от зверя, с голоду, хворь прибрала. Сгинул, и все.
Филипп даже отложил вилку, забыв за разговором об ужине.
- Надо сказать, что все это не напрасно, они как один - здоровые, сильные. Далеко не каждый рыцарь сравнится с ними в воинском мастерстве.
- Но все-таки, для чего это?
- В этом-то и есть самое удивительное. Я уже говорил, что мальчиков в Верхнем Аккасе воспитывают их деды, потому что отцы заняты другим делом. В лесу недалеко от их деревни, верстах в двух, есть на поляне изба. Так вот эту избу, днем и ночью, зимой и летом, и в страду мужчины из Верхнего Аккаса стерегут как зеницу ока, не оставляя ни на минуту.
- Я не понял, как, все сразу.
- Нет, посменно, сменяясь ежесуточно. Стоят семером, один - старший, три смены по двое. Стоящая смена на дворе, остальные - в доме.
- А что в той избе?
Приказчик развел руками.
- Никто этого не знает. Много раз наши мужики бывали на той поляне, даже заходили в избу - им не мешали. Но ничего стоящего там нет. В избе, они говорят, стол, печка, пара лавок да полки с посудой - вот и все.
- Что же тогда, я не понимаю.
- Да никто их не понимает.
- Но ведь сами они это объясняют как-то?
- Говорят, что так-де повелось издревле. Не знаю, может так и есть. Хотя много чего болтают, но это слухи все, толком про ту поляну с избой никто ничего не знает. Так они и живут. Сначала растут под присмотром дедов, потом женятся, а когда сын родится - сменяют своего отца на посту, а тот внука воспитывает.
- А они, наверное, вооружены. У них есть оружие?
- Есть, и сами они его изготавливают, а кое-что еще с бог знает каких времен сохранилось. Да не дубины с рогатинами - мечи, копья, стрелы с железными наконечниками, такие, что бронь со ста шагов пронзают, и сами брони есть.
- А воевода как на это смотрит? Разоружить их не пытался?
- Нет, да и не к чему это. На них ведь всегда положиться можно. Когда война была короля с графами, то они первыми встали на сторону его величества, и потом не раз давали в войско рекрутов, и всегда начальники их только добрым словом отмечали. Да и края здесь, не то, чтобы совсем глухие, но не столица все-таки. А недавно еще, пока его величество не стал здесь крепости ставить, то и вовсе… Сами видите, мужики здесь избы строят, что остроги. Спать ложатся – топор под лавку подкладывают, а кто и меч. В каждой деревушке, на видном месте – набат, и по сей день, бывает, звонят. В лесу - разбойники, океан рядом, а оттуда, не ровен час - пираты, или, того хуже, волдаки. Словом, верные люди, умеющие оружие в руках держать, здесь лишними не будут. Ну а то, что они эту избу свою охраняют - ну так что, вреда-то от них никому никакого нет. Известно: чем бы дитя ни тешилось…
- А линги вам не угрожают? Их земли совсем рядом.
- Нет, линги миролюбивы. Правда, три года назад они захватили и сожгли крепость в сорока верстах к северу. Но дальше не пошли…
Вечером черные грозовые тучи сменились на небе сплошной серой облачной пеленой. Дождь не хлестал больше струями, а мерзко занудно накрапывал мелкой моросью. Откуда-то издалека все еще доносились громовые раскаты. В это самое время на той самой поляне, вокруг той самой избы собрались сразу двадцать три человека - все, кто тогда становился на этот диковинный пост. Были среди них Грегар и Якил - отец Брайна.
Половина мужиков забились в избушку, остальные расположились снаружи, возле костров. Голову прикрыв худыми плащами, сидели и ругали непогоду. От холода и сырости жались теснее к огню, грели над ним руки. Время от времени уходили в избу обсыхать, их место занимали другие. Лишь один из двадцати трех ни разу за вечер не уходил отдыхать в домик – кузнец Юв, староста деревни. Средний ростом и шириной плеч, он тем не менее всем своим видом производил впечатление силача, и действительно, никто во всей округе, да и в уезде не смог бы с ним потягаться. Юв сидел у костра, накрывшись накидкой из тюленьей шкуры, добытой им на побережье, в бурную и не так уж еще дальнюю молодость. На коленях у кузнеца лежал тяжелый чекан – неизменный его помошник в работе и спутник в ратных делах.
Грегару настал черед караулить на улице. Он вышел, подсел поближе к Якилу и спросил:
- А что, Брайн твой дерется послезавтра с Томом, сыном Егора?
- Да, дерется.
- И сколько ты за него поставил?
- А ты не знаешь? Две четверти и штоф, а он против меня - три четверти.
- Все равно ему пить, а не тебе. Побьет Том Брайна.
- Чего? Ты с печки упал, что ли? Да этот кабан толстый и пальцем пошевелить не успеет, а уж пойдет свои клыки по всем дворам собирать да в узелок складывать! Сказал тоже - побьет!
- Сказал, значит так и есть. Том ростом чуть не в сажень, а Брайна твоего, как за стол сядет - не видно, одни космы торчат.
- Твоя правда, невелик узелок. Невелик, да завязан крепко. Что с того, что ростом не вышел? Он и ловче, и быстрее Тома, и силенки у парня - как у быка, дай бог каждому, и кулак не меньше, чем у Тома. Те двое, мельниковы сыновья, на ярмарке в уездном, тоже были: здоровые, пуза как мешки на батькиной мельнице, кулачища с детскую головку, рожи наглые - нам, мол, сам черт не брат. А Брайну плевать с высокой колокольни, кто им там брат, а кто сват - так отделал обоих сразу, что любо-дорого поглядеть. Злой он был в то лето…
Тем летом линги взяли и уничтожили Леонгард - последний оплот захватчиков на своей земле. Все парни из Верхнего Аккаса досадовали тогда, что не были там. Думали, что могли бы что-то изменить. Нет, конечно. Лингов не остановили бы лишнее две дюжины, даже таких сильных и отчаянных как Брайн. Под Леонгард их явилось великое множество, и все, кто ходил на лингов, знают как жестоко бьются эти северяне. Юв и Игнат ушли из их земли с последним полком и многое рассказывали. Свирид, Лель и Колман остались там лежать, а Славко - шурин Якила вернулся через месяц после падения Леонгарда. Линги отпустили его. Они отпустили тогда всех, кто был у них в плену, кроме рыцарей и офицеров. Носившим панцири они пощады не давали. Вообще-то линги вовсе не злые. Они никогда не нападают на соседей. Многие обольщаются этим, а потом плачут горькими слезами.
А с мельниковыми детьми вот, какая история произошла: Брайн был тогда в уездном городе на заработках, и шлялся зачем-то по базару. Туда же и братья эти приехали, Лёва и Федот, поденщиков набрать. И вот стоит Лёва, на телегу облокотился, семечки лузгает. Вдруг чует, кто-то за рукав его потянул. Оборачивается, а там стоит эдакий шкет, едва по плечо Лёве, за рукав дергает (это Брайн был). И шелуха на морде. А Лева правда здоровый, а с Брайном-недоростком в сравнении так и вовсе великан. Усмехнулся он только, отвернулся, и знай дальше щелкать. Тут Брайн как щелкнет ему – Лёва кровяку с зубами вперемешку на рубаху сплюнул! А Брайн ему еще – в глаз, в ухо. Загнал Лёву под телегу, и ногами его пинает. Федот подбежал, за брата заступиться – и ему досталось. А Лёва под телегой сидел, делал вид, что без сознания, и всем после так говорил.
- И ведь тем двоим - вмешался в разговор лежавший рядом на спине Иван - в ту пору за двадцать два было, а Брайну - девятнадцать только. И с тех пор он еще больше окреп. Козой он, помнишь, в городе работал - столько кирпича на себя нагрузит, что другой и на голову его выше переломится, и ничего - прет под самые облака. А Юв в свою кузницу на самую тяжелую работу кого молотобойцем берет? Брайна. Потому, что Брайн молотом махать может хоть от зари до зари, а молот тот - не перышко!
- Что ж, как знать, может быть, он с Томом и справился бы, если бы они подрались - согласился Грегар.
- Как это «если бы»? - возмутился Якил - Будут драться, и побьет Брайн Тома.
- Чует мое сердце, что могут и не подраться. - было легко лонять, что Грегар только сейчас говорил дело, а до того лишь склонял товарищей к важной, чрезвычайно волновавшей его теме.
- Да почему это?
- Я нынче в ночь оттого проснулся, что услышал, как жилец наш говорит с кем-то.
- Как это, говорит? - спросил Иван.
- Ну не так, как мы с тобой сейчас, по-своему говорит, а тот с ним. Я сам сначала не понял, а потом меня как веслом по голове - он!
- Постой, а что он говорил-то, с этим, ну, с кем он там говорил?
- Не знаю. Я хотел спросить об этом у лесных духов, но не смог вызвать ни одного - все попрятались, словно испугались чего-то. Но я догадываюсь. Он звал на помощь. - голос Грегара становился все напряженнее, как будто он сам опасался дойти до развязки собственного рассказа - За ним придут не сегодня-завтра. С оружием и их будет много.
- И для этого Юв нас всех здесь собрал? - мрачно спросил Якил.
- Да. Я сказал об этом Юву, и он собрал всех. И парням сказали, чтобы были начеку, и чуть что – били в набат. А мы все должны быть здесь, когда за ним придут, потому, что если мы не сможем им помешать… - Грегар вздохнул - я даже не знаю, что тогда.
- Тогда-когда. - сказал Якил - Ладно. А Брайн-то тут при чем?
Якил хорошо понимал, куда клонит его сосед, но виду не подавал.
- Предков своих до пятого колена помнишь? Была у твоих прадедов хоть одна сестра? Хоть одна? А теперь вспомни, что тот мытарь говорил.
- Запямятовал. - буркнул Якил.
- Ну так я тебе напомню. Я все слово-в-слово знаю, хоть среди ночи разбуди - расскажу! А говорил он вот как: «Шел я своим путем, когда на распутье близь вашей деревни явилась мне Птица-Див. В страхе пал я на землю, молился богам и ждал смерти, она же рекла: «Ступай направо, войди в первое селение, что увидишь, отыщи там дом, где сегодня поутру родился мальчик-первенец, и всем, кого найдешь там, скажи, что дом сей помечен перстом божьим. Семь поколений не родится под этой крышей на свет девочка, тот же, кто первым появится на свет в седьмом колене, есть обреченный свершить промысел божий. Когда вырастет он и возмужает, то настанет день, в который с рассветом взойдет на небо черное солнце и принесет с собой тьму вместо света, и змей о двенадцати головах ринется на землю с легионом демонов. Тогда обреченный призовет Михаила – божьего витязя, и вручит ему огненный меч, и поведет Михаил небесное воинство на бой с бесами. И прольется с ясного неба наземь Серебряный Дождб»
Грегар замолчал. Молчали и Якил с Иваном, словно ожидая продолжения.
- А кто победит-то? - спросил наконец Иван.
- О том боги знают. - ответил Грегар - Только, думаю, недолго осталось ждать до того боя.
- А ты поменьше думай! - сказал Якил - И нас чертями не стращай! Врал все тот горемыка как сивый мерин
- Выходит, наполовину только врал. Стоит твой дом с того дня семь колен, другие не по разу уже перестраивались с тех пор, а в твоем хоть бы досточка подгнила. Ни у прадедов твоих за пять поколений дочерей не было, ни у отца. Ты, стало быть, шестое колено, а Брайн, твой первенец, первый в седьмом.
Якил ничего не ответил, а отошел и сел в стороне.
«И чего это я, правда, - думал он - уперся, словно бык. Грегар, этот ведун хренов, не станет зря говорить, недаром Юв ему верит. Да и Птицу-Див, хоть и мало кто видал, а чтобы не сбылось то, что она говорит, такого вовсе никогда не бывало. Что-то будет, только что? И как нам быть? И при чем здесь Брайн? Хотя за него-то нечего переживать, нет, нечего. В деда парень пошел. Тот тоже, лихой был, надо будет - черта лысого зубами из пекла вытащит, и Брайн с ним из одного теста. Вот спросил бы кто меня, кому из наших вести это небесное воинство, чтоб ему, или еще чего там, так я бы сказал - Брайну. Нет, за этого нечего переживать, справится. С чем вот только, не знаю пока, но справится. А с Томом не справится. Что, глаз подобьет ему, нос расквасит, и все. А Том сгребет его в охапку, придавит толстой задницей и будет в землю заколачивать, Том борьбу любит. Брайн тоже любит, но куда теленку с таким быком бороться. Хотя, если в захват не ввяжется, то, может быть, и измотает Тома кулаками, тут его много надольше хватит. Брайна ведь носит его тело, а Том сам свое таскает. А как бьет Том - страх! Лишь бы не покалечил парня.»
- Якил! - услышал он из-за спины, где сидел Иван (не тот, что разговаривал с ним и Грегаром, а другой, рыжий). - Не оборачивайся. Сиди тихо, как ни в чем не бывало. Слушай лес. К нам на огонек пожаловали, много.
Якил прислушался и различил словно в чаще две железки ударились друг о друга, потом еще и еще.
- Слушай, мужики. - негромко заговорил Юв, сидевшие поблизости так же втихомолку передавали его слова соседям - К нам подбираются из лесу. Много. Кажется, больше двоих на брата, с оружием. Сидите смирно, не дергайтесь, разговаривайте, делайте вид, словно ничего не замечаете. Но за мной поглядывайте: Как рукава засучу - приготовьтесь, а потом, следом за мной - кидаемся на них. В избу передайте, пусть выходят человек пять, остальные тоже чтобы наготове были…
Шум все усиливался, и Якил еще несколько раз услышал то звон оружия, то как вода обливается с задетых ночными лазутчиками деревьев. Потом кто-то там оступился и рухнул в кусты, с треском ломая их, другой зашипел на него. «Вот олухи! - подумал Якил - Ломятся как пьяные мишки, и еще, поди, думают нас врасплох застать. Или, может, нарочно отвлекают внимание? Дождь этот, будь он проклят! Если тут что заварится, не услышат в деревне… А если туда заявятся? Парни, если вправду не спят, должны отбиться, а если спят… Тогда беда… И мы помочь не сможем, никак, здесь нам надо быть. А может, увидят, что мы их ждем, уйдут? Эх, знать бы заранее, откуда - не один бы от нас не ушел! У белого камня бы их, как при бате покойном волдаков, как котят...»
Юв тем временем закатал по локоть левый рукав и не спеша, принялся за правый. Вот он завернул его второй раз, третий, все… Взял в руки копье, пальцем проверяет его остроту. Мышцы Якила одеревенели от напряжения, но голова его оставалась спокойной. Тут кузнец, резко и проворно, как кошка, подскочил на ноги и крича: «С Богом!», зашвырнул копье в кусты. «С Богом!» - заревели вразнобой еще двадцать две глотки. Мигом селяне похватали оружие и кинулись к деревьям, откуда слышались звуки. Якил кинулся напролом через кусты и сплеча, сжимая меч обеими руками, что есть сил рубанул по зарослям. Почувствовал, как клинок глубоко входит в мягкое, но не услышал ни крика, ни стона. Вырвавшись из кустарника, Якил в неярком свете костра на поляне увидел перед собой сразу двух нападавших. Он пошел на них, размахивая мечом - те попятились. Один, не заметив под ногами торчавшего из земли корня, споткнулся об него и упал. Другой отходил дальше. Якил замахнулся на лежачего, но тут увесистый камень угодил ему в висок. В глазах у него заиграли красные, желтые, зеленые солнца, засмеялись, запрыгали русалки, дразня похотливых чертиков. Якилу показалось, что все это происходило с ним уже не раз. Он закачался и выронил оружие. Отступивший рванулся на него и вонзил Якилу багор в живот. Якил отшатнулся назад, но даже истекая кровью, теряющими силу руками сумел вытащить багор из брюха и развернуть его острием к врагу, но ударить не успел - стрела, просвистев, с глухим коротким стукотком ударила ему в грудину. Упавший разбойник тем временем встал на ноги, поднял с земли меч и приготовился добить Якила, как вдруг Юв, подбежав на выручку с чеканом в руках, снес одним ударом его, а потом и другого.
Пиратов было почти втрое больше, но деревенские с такой яростью набросились на них и стольких сразу перебили, что оставшиеся готовы были уже спасаться бегством, когда раздался громкий крик, услышанный всеми, хотя никто и не смог различить, что именно кричали – это была команда на секретном языке морских разбойников. «Назад! Назад! К дому, вкруг!» - закричал Юв, но было поздно. На поляну выскочили еще человек пятнадцать пиратов, обошедших ее защитников сзади, пока шел бой. Грегар, помня, что своих за спиной нет, сделал резкий выпад назад, еще не зная, на кого придется этот удар. Он увидел дернувшееся лицо толстяка с вырванными ноздрями и клеймом «ВОР» на лбу. Тут же Грегар почувствовал удар в плечо и пронзительную режущую боль, но снова обернуться не успел - сзади ему вонзили под почку кинжал.
Он лежал и смотрел - рядом валяется в траве его рука, она не отрублена, так же сидит в плече, но и плечи и руки больше не свои - Грегар не чувствует их, не может пошевелить. Ничем ни пошевелить; ни вздохнуть. Нет ни боли, ни тяжести, Грегар парит, вот только унестись не может. Век, и тех не опустить, глаз не закатить, чтобы не видеть, как деревенские валяться под ударами пиратских багров, секир и кистеней. Их крики все тише, вот уже едва доносятся... "Просрали... Все просрали... Столько готовились, столько ждали, а все зря... И отцы наши, и деды, а мы... просрали... Брайн... Только бы до него не добрались..." Все, теперь забытие...
Ничего они не «просрали», нет. И ошибался Грегар, так думая. Задачу, возложенную на них, мужчины Верхнего Аккаса выполнили сполна и наилучшим образом. А полегли в неравном бою не оттого, что были слабы – время приспело.
Напав сзади, разбойники быстро убили нескольких, оставшихся добивали одного за другим. Скоро на ногах остались только двое, стоявшие спиной к спине: Юв и Егор (отец того самого Тома, с которым должен был схватиться Брайн, но это так, к слову). Столпившиеся вокруг пираты мешкали приближаться - несколько распластавшихся по земле убитых товарищей предостерегали от этого.
- Вперед! Вперед, собаки, кому сказал! - заорал Брич, схватил за шиворот двух попавшихся под руку и пихнул их на кузнеца - Юв упал, пронзенный их клинками, напротив него рухнул Брич с дырой во лбу шириной с дюйм, через котрую выглядывали его серое и белое вещества. К Егору подошел Симен, шатаясь, держась за правую щеку и рыча от злобы и боли. Обухом топора он так огрел Егора по затылку, что у того из носа, из ушей и изо рта брызнула густая кровяная жижа. К нему подбежали еще пираты, засверкало, поднимаясь и опускаясь, оружие в их руках, полетел кровяные брызги…
На поляне появился Арман. Он громко сказал: «Пересчитайтесь», вошел в дом, открыл крышку погреба в углу и спустился вниз.
Скоро он вышел обратно, держа что-то в руках. Пираты плотнее придвинулись к нему и увидели, что капитан принес металлическую болванку. Фигура изображала дракона о двенадцати головах, длинные шеи которого обвивали со всех сторон стеклянный шар величиной с небольшую дыню, светившейся изнутри тусклым алым свечением.
- Золото? - несмело спросил кто-то.
- Медь. - ответил Арман - Но видят боги, эта игрушка многого стоит. Теперь каждый из нас, если захочет, сможет сделать себе по дюжине таких из золота.
Пираты привыкли верить каждому слову капитана, и некоторые из них даже рты разинули от удивления. Конечно, капитан совсем не прост, и не станет устраивать эдакую мясорубку из-за пустяка. Усомнившиеся промолчали.
Он снял плащ, завернул в него фигурку и сунул под мышку.
- Где Брич?
- Убит. - ответил один из старших пиратов.
- Сколько еще?
- Двадцать. И шестнадцать ранены.
За последние три года банда потеряла убитыми всего-навсего трех человек. Впрочем. Теперь Арману было почти все равно, тем более, что он никогда не жалел своих людей, берег их лишь как необходимую для дела рабочую силу, искренне презирал, да и не скрывал почти этого.
- Подбирайте раненых, уходим.
Только теперь Арман подошел к сыну. Симен стоял, все еще держась за развороченную щеку, но уже не шатался.
- Как твое рыло? - спросил Арман, вовсе не грубо, а напротив, с участием. - Дай поглядеть… О, черт! - сплюнул - Ничего, поживешь еще. Говорить больно? Ну молчи. Пошли. Идти-то сможешь?
Когда пираты скрылись, с земли поднялся израненный рыжий Иван. Он пробормотал: «Сволочи, сволочи…», и со словами: «Ай, сука!» упал, и на четвереньках, уже не пытаясь подняться более, дополз до избы, подобрался к погребу, и ввалился туда. Там его и нашли наутро.
Что тут началось! Женщины кричали, дети плакали, собаки лаяли, куры кудахтали. Парни из Верхнего Аккаса носились верхом по округе, потрясая оружием, но биться было уже не с кем - к утру пираты достигли слияния Андры с Аккасом, а в полдень вышли в океан. Вечером усталые, злые и голодные юноши вернулись в деревню. Был среди них и Брайн сын Якилов.
Он хотел было идти домой, но повстречал жену Ивана, и та сказала, что муж ждет его в общей избе, куда перенесли с поляны его и Грегара - всех, кто остался в живых. Брайн пошел туда, и кто знает, что твердил ему там Иван, какими словами уговаривал, но, как и говорил Грегар, назначенный на завтра поединок Брайна с Томом не состоялся.
Через двое с небольшим суток после того, как капитану Арману приснился сон, показавшийся ему очень похожим на вещий, Брайн сын Якилов выехал из деревни Верхний Аккас на серой в яблоках кобыле.
Он не знал еще, как огромен на самом деле свет, доcеле ограниченный окрестностями родной деревни, не знал толком, куда едет, зачем и надолго ли. Не понимал еще, на какое тяжелое и опасное дело решился не раздумывая. Ведать-не ведал о великих и страшных делах, творившихся в древности, представить себе не мог, что случится дальше. Ничего еще не слыхал ни о былом владыке мира Сиаке, ни об злом демоне Каменном Капе, ни о добром демоне Большом Полкане, ни о Черном Нарте - демоне не злом и не добром, но весьма могущественном, ни о человеке по имени Мер сын Месеров.
3.Человек по имени Мер сын Месеров.
А в отчаявшемся том государстве,
Как заходишь – прямо наискосок,
В бесшабашной жил тоске и гусарстве
Бывший лучший, но опальный стрелок.
За шестьсот с лишним лет до того, как Брайн сын Якилов покинул Верхний Аккакс, мудрый и отважный король Эдвард, величайший из королей древности, собрав под светлой дланью своей все правоверные народы, начал из города Гроунс свой судьбоносный поход на брань с гоблинами, извечными ненавистниками рода людского. Так, во всяком случае, говорилось в распространенных повестях и былинах.
Но были и другие свидетельства о тех временах. Их не распевали бродячие музыканты, не читали наставники детям благородных семейств. Их хранили и передавали преемникам тайно, часто под угрозой сурового наказания и даже смерти. Снимать копии с них не доверяли писарям, свитки не держали в хранилищах и библиотеках, их тщательно прятали. Эти хроники не приносили ни богатства, ни славы своим составителям – истина была им дороже. Странно, но те же документы в то же время держали у себя и сильные мира сего, перечитывая иногда. Изначально Эдвард с дружиной лишь преследовал своего брата, изгнанного из королевства, бежавшего к гоблинам и собиравшего там силы для ответного удара. Комфликт быстро вышел за рамки «семейного». К Эдварду присоеденились соседи. Вражда людей с гоблинами – нелюдями, не имевшими волос нигде, кроме бороды (причом у обеих полов), была давней и непримиримой. Вышеупомянутые плеши и бороды, собственно, и составляли всё отличие двух народов (или видов, это как вам угодно), отличие небольше, но тем не менее повод для взаимного недоверия и неприязни. Это и превратило пограничную стычку в долгую войну, охватившую многие государства, причом Эдвард не сразу стал играть в ней центральную роль, а лишь позднее выдвинулся как одаренный полководец. В войне гоблинам помогали менквы - мохнатые лесные жители, и ранее подвергавшиеся гонениям со стороны людей. Пятнадцать лет сражений унесли жизни многих десятков тысяч, пока нелюди не сдались, наконец, под натиском многочисленных врагов. Остатки гоблинов бросили свои дома и бежали на север, укрывшись в леса и болота. Посмевших остаться люди истребили, предали огню их города, вытоптали посевы, а на менквов еще не один век охотились как на диких зверей, ели их мясо и шили одежду из менквичьих шкур.
Разорив и прибрав к рукам все гоблинские владения (а заодно и людские) по берегам великих рек Андра и Калиса, перерезав или запугав главных сподвижников, став единоличным правителем сколоченной державы, Эдвард начал войну против третьего вида нелюдей - троллей, населявших долины гор, называемых потому Троллиными. Создания эти были огромного роста и страшными в бою, но когда в их горы вступила двухсотпятидесятитысячная рать, то и они должны были смириться.
Империя Эдварда растянулась с юга на север на полторы тысячи верст, и с запада на восток - на три тысячи пятьсот верст, от Западного Океана до Санлейских Гор, но вскоре после смерти императора среди его наследников начались распри, и спустя несколько десятилетий пять внуков Эдварда разделили страну на пять частей: Кападдокию - западное королевство, Вифнию на востоке, Ахайу на юге, Галатию на юго-западе и Мёзию в центре всех земель. От разделения царств пошло новое летоисчисление.
Вифния - самое восточное из пяти королевств, была со всех сторон окружена врагами. С северо-запада она граничила с гоблинским королевством, с севера омывалась водами Холодного Моря, по берегам которого жили воинственные и жестокие мореходы-волдаки. На востоке распологались леса фалиатов, а на юге – Санлейские горы, населенные чомками. Оба эти народа жили в бедности и князья их, не удовлетворяясь скудной данью, никогда не упускали возможности поживиться грабежом.
Защита страны от непрекращающихся набегов со всех сторон была настоящей головной болью вифнийских королей. Поэтому каждый год по городам и весям разбредались вербовщики в войско его величества, а спустя положенное время собирались опять, ведя за собой вереницы салаг, которым задурили головы россказнями о выгодной, почетной и не особенно хлопотной государевой службе.
Летом 543 года от разделения царств писарь рекрутского полка Глур вносил в списки очередную партию вновьприбывших. Раздетых догола их сначала осматривали, потом Глур вносил их в свою книгу, потом они шли дальше, где другой писарь вписывал их в другую книгу, и так далее.
- Следующий! - Глур поднял взгляд, чтобы взглянуть в лицо новобранца, но увидел только мускулистую безволосую грудь. Глуру пришлось задрать голову повыше.
Перед ним стоял детина ростом не меньше сажени, с молодым, совсем мальчишечьим лицом. Но плечи, предплечья и особенно страшные кисти парня были таковы, что Глур сразу смекнул - разогнуть две сложенные вместе подковы ему - раз плюнуть.
- Ого! - вырвалось у Глура. - Ты чей такой? Шумахера? Вечно этот змей приведет черти что! Где он тебя откопал такого?
- Я плохо понимать… говорить… - ответил юноша с сильным акцентом.
- Мёз? - спросил Глур по-мезийски.
- Да.
- А сюда каким ветром занесло?
- Хочу стать воином.
- А у себя что, не мог стать воином.
Юноша замялся.
- Беглый? - строго спросил Глур - Да говори, не бойся. Его величество не выдает беглых, тех, что из других королевств. Имя?
- Мер сын Месеров, селянин из села Прорва Сенседанского уезда. Это в Мёзии.
- Да уж сам бы понял что в Мёзии. Так, пишем: Мер сын Месеров. Только ты не селянин теперь, ты солдат его величества короля Вифнии Азамата. Смекаешь? Скоро двадцать годков стукнет нашему благодетелю, здорово столица погуляет. Ты вот только не посмотришь, а зря - не каждый день такое бывает. Сколько лет?
- Двадцать.
- Чего? - усомнился Глур - Ну ты загнул! Вижу, что тебе лет восемнадцать, не больше. Так?
- Да, так. Восемнадцать.- поспешил согласиться Мер.
- То-то же! Никогда старших не обмановай - первая заповедь солдата. (Послышались смешки от соседних столов: "Старина Глур снова взялся поучать новобранцев!" "Без этих наставлений все войско его величества давно превратилось бы в стадо баранов!" "Ничего - пусть привыкают, что теперь ими будет командовать всякий, кому вздумается!")
- А другие? - вдруг спросил Глура парень.
- Чего? - удивился писарь.
- Другие заповеди?
- Другие заповеди? - Глур опустил брови и посмотрел на новобранца исподлобья снизу высоко вверх - Ты мало того, что мёз, ты еще и дурак! Когда со старшими разговариваешь - молчи, пока не спросят, вот вторая заповедь. - Но тут же смягчился и даже пустился в рассуждения - А так, черт его знает: не убей - не подходит; не укради… а солдату не украсть - так и взять негде; не пожелай чужой жены… но своей-то нет у солдата. Но две первые на ус намотай. Следующий!
Парень все же обманул Глура. Ему было не восемнадцать, а всего только четырнадцать лет.
Прежде, чем отправиться куда-нибудь на границу, Меру предстояло три года провести в рекрутском полку, где бывалые воины (как, по крайней мере, сами они себя называли) передавали свой опыт новобранцам.
Службу здесь трудно было назвать медом. Первый год рекруты не получали ни жалования, ни кружки пива по воскресениям. Им даже не отводилось места в казармах - первогодки ютились, кто где мог: в сенях, на чердаках, в пустых амбарах. Мер спал там же, где был приставлен на работу - в свинарнике. Новобранцев не учили пока военному делу, учили только подчиняться, и заодно взвалили на них все хозяйство. За малейшую провинность их беспощадно пороли плетьми, не считая тех тумаков, которые раздавали безо всякой вины.
Однажды Мер, сочтя своих подопечных сытыми, поленился идти на кухню за кормом для хрюшек. Узнав об этом, старшина, начальник свинарника, стал браниться, потом ударил Мера палкой и уже замахнулся чтобы повторить эту процедуру. Но наказуемый на лету поймал дубинку. Старшина попытался вырвать орудие из рук великана, да куда там!
- Харе уже. - сказал ему Мер - Сделаю, как ты сказал, а драться не надо, драться я сам могу: начну - тогда не взыши!
Старшина побежал жаловаться к десятнику Мера. За эту оказию Мер был так высечен, что две недели не вставал со старого рваного тулупа, который подкладывал под себя вместо тюфяка. Зато с тех пор никто уже не смел бить его почем зря.
Прошел первый год, пошел второй. Одним чудесным воскресным вечером Меру и его сотоварищам на ужин наклали в порции каши вдвое против прежнего с большими кусками золотистого масла, а в кружки вместо воды налили пива, положили по куску колбасы, и объявили, что беззаботная пора кончилась. Наутро вчерашних первогодков заставили выстрогать по деревянному мечу, раздали жерди вместо копий, и пошло-поехало. Изо дня в день: «Руби! Коли! Руби! Коли! Руби! Коли! Бей! Парируй! Бей! Парируй! Прыгай!» Прыгай, чтобы дубина десятника не ударила тебя по ногам. Приседай с двумя деревянными колодами на коромысле. Греби! Греби весь день, греби целые сутки без передышки! Бросай в длину здоровенные камни. Беги! О, бег был любимым занятием десятника Мера. Бег трусцой, бег налегке, бег с оружием, бег в горку, бег с горки, бег по болоту, по мелководью, по песчаному пляжу…
- Запомните: - говорил десятник - я не просто хочу сделать из вас скаковых лошадей, это само собой. Я хочу, чтобы вы научились терпеть, чтобы вы научились силой духа превозмогать уставшее тело. Любой может бежать, пока есть силы, драться, пока есть силы, но гоблины не станут вас спрашивать, хорошо ли вы отдохнули, набрались ли за ночь сил и когда последний раз вам давали жрать. Вы должны научиться бегать и драться когда у вас нет сил. Затем вы здесь. Запомните это!
И Мер запомнил.
Но это все - что! Суббота - вот день так день! По субботам две сотни рекрутов подпоясывались одна черными, другая - красными кушаками, и строем шли друг на друга - биться палками. Стоны и аханья стояли по всему лагерю после этих побоищ. Много народа раньше срока ушли за его ворота с тяжкими увечьями - просить милостыню. Бывало и так, что прямо с поля уносили одного или двоих на полковое кладбище. Десятники нарочно сводили друг с другом отряды, питавшие взаимную вражду, зорко следили за боями, отмечали дравшихся вполсилы и таких немедля отправляли под плети.
Наконец настал урочный день. На очередном утреннем построении вместе с сотником перед строем солдат появился какой-то незнакомый офицер, у которого, как сумел разглядеть Мер, неровно срослась нижняя челюсть, перебитая когда-то давно. Правую руку он закладывал за ремень, левой придерживал висевший на плече плащ из волчьей шкуры. Начальник полка стал зачитывать имена солдат, как зачитывал чьи-то имена вчера и позавчера. На этот раз Мер оказался в его списке. Зачитав сто двадцать имен, сотник скомандовал:
- Выйти из строя на семь шагов! Отныне находитесь под началом десятника Генри! - Тот сразу же скомандовал нарочито высоким голосом:
- Нале-во! В три колонны строй-ся! Ша-гом-марш!
«Куда!» - гудела одна мысль в ста двадцати головах.
Отведя отряд чуть в сторону, Генри развернул всех лицом к себе и начал речь:
- Что мне вам сказать, молодцы? Вы знаете, откуда я к вам приехал? Или нет, откуда я за вами приехал? Приехал по ваши души, можно сказать? Не знаете. Но вы наверняка слышали про то место, куда я вас поведу. Это далеко. Так далеко, что рука его величества туда не дотянется, и на его помощь рассчитывать вам будет нечего. Там вы сможете полагаться только на себя, своих начальников и своих товарищей, больше – ни на кого, даже на богов, ведь боги не помогают трусам! В том месте, котрое станет вам теперь домом, трусам и слабакам вообще нечего делать! Волдыри на своем вонючем перелае называют его «Кельвага», что значит «Засов».
«Парилок!» - заорал про себя каждый из ста двадцати стоявших перед Генри. Парилок! То место, куда каждый в рекрутском полку боялся и в то же время совершенно искренне мечтал попасть. Парилок, крепость у Холодного Моря, в устье реки Стронг. Той реки, что берет начало в каких-нибудь полсотни верстах от Раченки - столицы Вифнии. Стронг - это столбовая дорога для волдаков в самое сердце королевства, и далеко на севере эту дорогу им закрывал Парилок - крепость-засов.
- Говорят, туда каждый год отправляют по пятьсот человек, а возвращаются только по ста! – шептались меж собой.
- Зато всех, кто оттуда вернулся, без разговоров примут в гвардию любого графа или князя.
- Что там князя, даже «волкодавы», королевская гвардия, чуть не наполовину из парилокских!
- Туда попадешь – и думать забудешь про гвардию, радуйся, если с головой на плечах останемя!
- Ты как хочешь, а я деру дам по дороге. Парилок, за двадцать лет, раза три уже горел. А у моей головы была охота на волдацком капище на пике торчать…
- А что волдаки с пленными делают, слыхали? Говорят, им лучше в плен не даваться…
- Такой-то как ты – и не сдастся? Ты только услышишь их «Той Чива», так и обдрищешся!
- А ты еще и не услышишь, только почуешь, что они рядом – обосрешься…
- Поживем - увидим.
- Ваша милость, позвольте обратиться! – осмелился один спросить десятника.
- Меня называть: господин десятник. – ответил Генри. Я не дворянин, я произведен в чин из солдат. Но упаси вас бог решить, что я поэтому не стану драть вас, как сидоровых коз! Что ты спрашивал?
- А в Парилоке по утрам бегают?
- Каждое божье утро, пятнадцать верст со всем вооружением, если нет пурги или нет волдаков поблизости. Бегать с вами буду я сам, и не приведи бог кому-нибудь из вас упасть или задохнуться!
- А пиво там дают по воскресеньям?
- Дают. И пиво, и хлеб, и кашу с маслом. Там этого добра вдоволь. Если, конечно, волдаки обоз не разобьют. Тогда затягивай пояса.
- А часто волдаки приходят?
- Они вам надоедят так, что глаза намозолят. Тошно станет.
- Господин десятник! – спросил Мер – А мне двойной паек будут давать?
- Тебе? – Генри оглядел Мера – Пожалуй, что дадут. Только наешся - смотри потом, чтобы волдак не выпустил тебе кашу через пупок.
- Господин десятник, а правда, что Парилок три раза горел за двадцать лет?
- Стой! – Приказал Генри – Ко мне! Слушайте, и мотайте на ус! Я двадцать лет служу в Парилоке, и много видел волдаков под его стенами, но ни один сучий волдацкий костыль не перешагнул этих стен, ни разу Парилок не горел! Не для того было его величеству ставить крепость и содержать ее, чтобы так легко могли ее спалить! Если бы сгорел Парилок, то пожар мигом охватил бы пол-страны, помните! Мы – защита Вифнии, Бог знает от каких ужасов, и защита надежная, мы – и вы теперь тоже, и тоже должны быть надежными! Подвиги, которыми хвалятся ваши офицеры, они совершали больше во сне, но дело свое они знают хорошо, и вас готовят хорошо. Они делают из вас настоящих воинов – таких, которые не сдают крепостей запросто!
Меру не было еще и двадцати лет, когда в волдацких поселениях заговорили о страшном великане из Кельваги, о том, которого многие видели издалека, но видевшие вблизи уже ничего не могли о нем рассказать. В боях Мер ходил впереди полка, проламывая путь остальным, или, напротив, один заслонял путь целым дружинам. Великую славу добыл он - стрелы пели ему хвалебные гимны и топоры кланялись. Великую награду заслужил - огромный шрам на щеке и еще дюжину рубцов разного размера по всему телу. Зато теперь Мер считал, что все ему по плечу и море по колено.
Семь лет прослужил Мер в Парилоке, а когда истек седьмой год, вместе с тремя проведенными в рекрутском полку - десятый, то истек и срок, на который вербовали людей в вифнийское войско. Мер отправился подыскивать себе доходное место. По пути проезжал он мимо Раченки. Здесь в это время праздновали тридцатилетие монарха - короля Азамата. Мер вспомнил старину Глура и свернул в столицу.
Поле под стенами города было полным-полно народу. Одних дворян на торжество и праздничный турнир съехалось несколько тысяч, и ведь каждый с прислугой! Лагерь их напоминал стан войска, державшего столицу в осаде. Громадные телеги – не телеги, хоромины, на колесах в человеческий рост, с четырьмя и более волами в упряжке везли со всей страны выпивку и снедь, на которые казна не поскупилась. Из близьрасположенных сел и городков явились множество обывателей. Население огромного города разом утроилось! Все орали, веселились, пили за здоровье и многие лета его величества дармовое пиво, ели дармовой хлеб, колбасу и пряники. Сколько этого добра было роздано в честь торжества - и тогда подсчитать было трудно, а теперь - и подавно. Но лишь немногие спешили напиться, обожраться и упасть прямо тут. На потеху горожанам и гостям столицы состязались борцы, наездники, бегуны, стрелки из лука. Это по правую сторону дороги от ворот. По левую кривлялись скоморохи, кувыркались гимнасты, менестрели распевали свои стихи о древних королях и героях, воздавали похвалы ныне царствующему. Выступали бродячие фокусники, дрессировщики, силачи. Псари его величества травили медведей и кабанов. Один косолапый, утекая от собак, перебрался через ограждение, потрепал нескольких гуляк, добрался до ближайшего предместья, навел здесь переполох и только тогда был настигнут.
Огромная толпа собралась у круглой площадки шириной в двадцать саженей, оцепленной стражниками. Здесь мерялись силами кулачные бойцы.
Протиснувшись поближе к арене, Мер встал возле какого-то сухонького, но с виду веселого и бодрого старикашки.
- Кто дерется? - спросил его.
- Труш из Наздава, Федор - молотобоец из Глиняной слободы, Шилкач - десятник королевских волкодавов, Пронтарь, тот, что полгода назад Исака побил. Еще много кто.
Мер не слышал никогда раньше этих имен, но по тому, как дед произносил их, понял, что они принадлежат знаменитым бойцам. Вдруг на арену из толпы вывалился громадный толстый бородач, поразивший Мера своим нахальством.
- Это что за хряк? - спросил Мер старика.
- Это? Да ты что, с луны свалился? Это Кунгар! Ему сам его величество пожаловал баронский титул и земли за то, что Кунгар в двенадцати боях двенадцать лучших его королевских бойцов уложил!
- Вижу, с ним не очень-то драться спешат.
- Он как в том году уложил Блона, да так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь, так с тех пор ему еще никто не посмел вызов бросить.
- Да, видно, что мужик здоровый.
- То-то, что не божий одуванчик! Дунешь - не разлетиться!
- Возьми-ка, вот тебе два дуката, один за меня поставь (по правилам боец только тогда мог выйти на состязание, когда хоть кто-то поставит на него), а с другим в кабак сходи.
- Да ты что, никак с Кунгаром драться решил? Брось, парень! Пустое это дело, костей не сыщешь!
- Ставь, говорю! Все равно, в убытке не останешься.
Тем временем арена быстро пустела. Бойцы, минуту назад похвалявшиеся своей ловкостью и силой, исчезали неизвестно куда, словно их и не было. Другие просто разворачивались и уходили. Как вдруг перед Кунгаром появился Мер - гром среди ясного неба.
Не часто Кунгару встречался человек больше его самого (впрочем, только в вышину Кунгар явно уступал, а веса в них, пожалуй, было примерно поровну). Он оглядел супостата с ног до головы, и сказал, обращаясь к народу: «Зачем такого маленького сюда пустили? Я же растопчу его!». Мер, ничего не ответив, стал раздеваться. Оставшись, Мер - в подштанниках, Кунгар - в шитой золотым узором набедренной повязке, соперники поклонились судье и по его знаку сошлись.
Сколько продолжался поединок двух великанов - кто скажет теперь, по крайней мере им обоим показалось, что целую вечность. Старик боя не видел - его тут же оттеснили от арены зрители побойче. Толькие обрывки речей доносились до него из первых рядов, и чем дальше, тем больше менялись эти речи:
«- Ничего длинному достается, даром, что ростом с дерево!
- Да, по всему видать, что он и не боец никакой, хотя и здоровый.
- Кунгар разом его прикончить хочет, гляди, лупит изо всех сил, гляди… ох… черт!»
«- Видал! А ведь держится! Гляди, поднимается!
- Да сколько ж ему надо! Третий раз встает!
- Четвертый не встанет! Сам уж не рад, что вызвался.
- Это как пить дать. На боку какой синячина, смотри! Кунгар ему ребра сломал – это точно!
- А рожа, погляди, рожа вся расколочена!»
Перед Мером вставало стеной пламя, слышалась веселая плясовая музыка, но тут же стихала, огонь расступался, и Мер видел перед собой ноги зевак, слышал их восторженные вопли и поднимался. Вставал не чтобы добыть в этом бою почет и славу, даже не чтобы победить, а просто чтобы драться. Драться так, как он привык - пока видят глаза, держат ноги и есть мочи сжать кулак. По-другому Мер уже не мог, не умел и не хотел.
«- Длинный-то, гляди, остужает пыл Кунгару, сам отвечает!
- А Кунгар, бесится, ничо у него не выходит.
- Зря поначалу так старался, не сломал длинного, только силы потратил...
- Да, устает Кунгар.»
Гогот и вопли стихали. Все внимательнее публика следила за тем, как Кунгар в ярости работает пудовыми кулаками. Но даже профану в кулачных боях было заметно, что удары его уже не имели прежней быстроты и не достигали цели. Цели достигали теперь удары Мера, размашистые, неловкие, но ужасной силы удары. Как раскачанное на цепях бревно налетал на голову Кунгара то один его кулак, то другой. Скоро Мер уже мог держать изнемогшего противника на расстоянии, вытянув вперед левую руку, а свободной правой то и дело из последних сил лупил шатающегося, ничего уже не видящего, не слышащего и не понимающего, невозможно уставшего Кунгара, пока, наконец…
- Упал! Упал! Сбил Кунгара! Кунгар лежит! А-а-а-э!
Кунгар лежал. Его поливали водой, хлестали розгами по пяткам, но не могли привести в чувство. Старик, поставивший на Мера, от радости вопил, скакал как козел и рвал волосы у себя из бороды - какой-то купец в насмешку поставил на Кунгара золотой червонец. (Надо заметить здесь: по унаследованной королевствами еще от Эдварда денежной системе сто серебряных дукатов равнялись золотнику, а десять золотников - золотому червонцу)
На несколько часов Мер стал героем. Но, узнав, что их лучшего бойца одолел инородец, раченцы не на шутку обозлились и решили покарать негодя. Была, правда, альтернатива, обрушить народный гнев на него, или другого, тоже мёза, который в этот же день опередил всех местных скороходов в беге вокруг городской стены. Но тот после соревнования уехал вместе с еще несколькими господами, и у всех их были длинные мечи и тесаки. Мер был одинок и безоружен, поэтому его участь решилась, и холодное туманное утро он встретил лежа на деревянном помосте, с переломанными конечностями и без половины зубов.
Здорово погуляла Раченка! Везде, куда ни глянь: на улицах, в поленицах, под воротами, под заборами, на пустырях, под мостами ерзали, ворочались, стонали, матерились пьяные, битые, увечные, перепачканные, в грязи, в земле, в помоях, в крови, в блевотине. То тащились куда-то, не разбирая дороги, падали, поднимались и снова падали, то стояли, опершись обо что-нибудь, изливая наземь содержимое желудков. На иных одежда была разорвана, иные вовсе, почти голые, прикрывались какой-то ветошью, обобранные прохожими или своими же товарищами, либо сами снесшие кабатчику последние штаны, не удовольствовавшись королевским угощением.
"- Добрый человек! Добрый человек, дай на кружку пива! Возьми вот шапку! Помираю, добрый человек!
- На кой мне твоя шапка. Черт, да ты что, нарыгал в нее!
- Я сейчас почищу, смотри, видишь, вот, чистая! Возьми, дай на пиво!"
"- А ну, проваливай с дороги, дьявол хромой, пока на вторую ногу не захромал!
- Что! Да ты сейчас не хромать - ползать будешь!"
"- Красавица, иди к нам! Иди сюда, хочешь пива! Иди, выпей с нами!
- Катитесь вы с вашим пи-и-и-и-ы-ы-э-э..." - сорокапятилетнюю "красавицу" неукротимо рвало в канаве.
Среди всего этого разброда и шатания по помосту поскрипывала телега с тремя седоками. Рядом, разгоняя кнутом забулдыг, ехал верховой, одетый весьма хорошо, но без излишеств, с тремя пальцами на правой руке, кроме мизинца и безымянного, широкоплечий, среднего роста, с маленькой головой на длинной шее и чудовищно костлявый. На левом боку у него висел меч с особыми петлями на рукояти, чтобы крепче держать его покалеченной кистью, на правом - тесак длинной в десять вершков. Был это никто иной, как вчерашний бегун - победитель.
- Вон, может этот? - спросил его один из сидящих в повозке, показывая на распластавшегося по земле верзилу. Трехперстец подъехал к тому и хлестнул слегка.
- Э-э-э… - подал голос Мер.
- Мер сын Месеров из Мёзии - ты? - спросил вершник.
- А-а-а… чо… на… - пошевелил расколотыми челюстями, давая понять, насколько это возможно, что Мер сын Месеров из Мёзии это именно он.
- Слушай меня! - перешел незнакомец на мезийский - Я Гаст, сотник в Полку вольных воинов Святого Якова, из Мёзии. Если хочешь сейчас же получить помощь, кров и пищу до выздоровления, и доходную службу после - вступай в наши ряды. Если нет - оставайся лежать здесь. Согласен?
- Угу.
Гаст спешился, вытащил из голенища сверток с текстом договора, развернул, положил под руку Мера, обмакнул гусиное перо в перстень-чернильницу и вставил ему меж пальцев.
- Расписывайся в сем! - Мер накалякал большую неровную галочку.
- Грузите!
Мера отвезли в раченский монастырь святой Евгении, послушники которого имели славу искусных лечцов. Монахи выгнали из большой светлой кельи, за которую заплатил Гаст, нескольких убогих и определили туда Мера. Там он пролежал до зимы и, почувствовав себя лучше, отбыл в Гроунс, в Яковлеву Слободу.
Скалистая местность в верхнем течении Калисы была богата огромными валунами, в сотни пудов каждый, а иной – и в тысячи. Из таких глыб еще дед Эдварда сложил неприступный замок и расселил поблизости своих подданных. Так возник будущий священный город. При императоре небольшое городище стало столицей его необъятной державы, разрослось и разбогатело, было окружено мощными стенами. Сын Эдварда, еще до разделения царств, обнес Гроунс вторым кольцом укреплений, еще выше первого, а правнук, в конце четвертого века выстроил два форта–близнеца: один южнее города, другой – севернее, на правом берегу реки. В 471 году герцог Мячислав, сеньор южномезийских княжеств, велел поставить против твердыни огромные осадные машины; много дней и ночей южане бомбардировали стену десятипудовыми гранитными ядрами, и ничуть не повредили кладки. Еще полвека спустя город снова выдерживал осаду: у его ворот стояла вифнийская армия воеводы Ричарда. На помощь столице подошел королевский тысячник Иммануил. Он привел разутое, раздетое войско, вдвое уступавшее числом вифнийцам, еще месяц назад готовое разбежаться кто куда при виде неприятеля. Вифнийцы потерпели неслыханное поражение и были изгнаны из королевства. С тех пор жизнь Гроунса протекала более-менее спокойно. Окрестности города, разграбленные и выжженные в последнее нашествие, ко времени рожденя нашего героя снова обросли посадами. В их числе, на левом берегу Калисы, полверсты ниже по течению от городских стен и располагалась вышеупомянутая Слобода.
В этом предместье, огороженном, подобно острогу, рвом, валом и частоколом, проживало в иные времена до тысячи ратных людей - вольных воинов, или, проще говоря, наемников, называвших себя яковлевыми. Прошедшие службу в королевских полках или безземельные рыцари охотно ехали в слободу за заработком. Деньги у наймитов водились, ибо они имели репутацию воинов дисциплинированных, опытных и весьма надежных (конечно, пока им платили) и мзду брали соответственную. Денег этих хватало на то, чтобы полк вышел со временем в число крупнейших ростовщиков королевства, обзавелся обширными земельными владениями с множеством крепостных, открыл во многих заграничных городах свои торговые представительства. Тем не менее, главный доход полку приносила все же основная работа яковлевых - охрана караванов, владений, замков, подавление мятежей, приведение к присяге строптивых вассалов, и конечно, участие в войнах. Поэтому магистры (предводители, выборные из числа старших сотников) в любой ситуации старались подлить масла в огонь, используя свои богатства и связи при дворах.
Навыки и природные дарования Мера здесь были оценены по достоинству. У него завелись, наконец, деньги и хорошая одежда, а через два года он получил чин строевого сотника - на карьерный рост в Полку Святого Якова не влияло происхождение. По поводу такого назначения Мер закатил грандиозную пьянку, а когда встал утром с похмелья, то перед ним предстал его друг, десятник Воблик.
- Что, проспался уже? Ну давай, собирайся.
- Куда? - не понял ничего Мер.
- Сейчас все в Гроунс едем.
- Зачем в Гроунс?
- Да покупают нас, война будет.
Король Мёзии нанимал у полка двести конных и пятьсот пеших солдат для войны с гоблинами, которые вторглись в северные графства страны, науськанные ахайским королем Иоанном, он же снабдил нелюдей деньгами. Вскоре Мер во главе сотни кавалеристов шел в авангардном отряде. Конечно, это не так важно, но надо сказать, что несколькими месяцами раньше Мер командовал отрядом наемников, сопровождавших через территорию мезийского королевства обоз из Ахайи в гоблинские владения, где в одной из телег под мотками пряжи был спрятан сундук с двумя тысячами золотых червонцев свежей чеканки. Это так, к слову.
Но на этот раз далеко пройти им не удалось. Авангард попал в засаду, и большая часть его была окружена и перебита. Меру с несколькими всадниками удалось пробиться и выйти из «котла».
Поздно ночью они прискакали в крепость Миарат, где тут же был поднят по тревоге королевский гарнизон. Выяснилось, что из всего передового отряда в живых остались лишь девять яковлевых да два десятка королевских драгун. Трех из них Мер отправил разными путями в лагерь с донесением, а с остальными остался в крепости.
К полудню следующего дня крепость со всех сторон обступили гоблины, а на холмах к югу от Миарата встало лагерем мезийское войско. Так прошел день, и прошла ночь.
Утром с обеих сторон затрубили рога, заорали старшины, и две армии, выстроившись в боевые порядки, ринулись друг на друга. Со стен крепости за сражением наблюдали Мер, комендант крепости и барон - начальник местного дворянского ополчения.
Наконец офицер спросил:
- А сколько всего бойцов у нас в строю?
- У меня - ответил Мер - Девять яковлевых с тремя кольчугами, это со мной вместе, и семнадцать драгун без доспехов.
- У меня двенадцать рыцарей, человек тридцать ратников верхом и полторы сотни пехотинцев. - сказал барон.
- Значит всего, вместе с моими больше чем сотня всадников и полтыши пеших. Большая сила!
- Ты хочешь вывести в поле эту силу? - спросил Мер.
- Клянусь Святыми Небесами, за двадцать лет в этих стенах они до смерти мне надоели. Выйдем и порубим нелюдей в капусту.
- Я поведу моих рыцарей на вылазку, - сказал барон, но только с тем, чтобы идти впереди.
- Ты не возражаешь, наймит? - спросил сотник.
- Пусть так. Мне что спереди идти, что сзади. Уродов всем хватит. - согласился Мер - Я и мои люди будем ждать вас у ворот.
С тремя яковлевыми Мер вошел в храм при крепости и спросил священника:
- Скажи, святой отец, есть у тебя лик Святого Якова?
- Нет, господин.
- Что ж так хреново? А это кто висит?
- Это Святой Варфоломей.
- Варфоломей? Хорошо, снимай его, мужики!
- Что вы делаете! - заголосил поп, видя, как яковлевы стаскивают со стены гобелен с изображением святого - Изверги, опомнитесь! Гореть вам за это в пекле вечно!
- Не кричи, отче! - отпихнул его в сторону Мер - Не грозят нам вечные муки, у нас свой святой, он замолвит за нас словечко на божьем суде! Иди-ка лучше к алтарю да помолись за нашу удачу!
- Не буду я за тебя молиться, дылда, рожа наймитская! После божьего суда схватят тебя черти клещами раскаленными за яйца, потащат в самое в пекло!
Не обращая более внимания на завывания пастыря, наемники спороли с гобелена изображение святого, пришили к белой простыне, и Агафон - один грамотный из всех девяти, подписал углем: «Святой Яков». Получилась хоругвь.
- Красота! - сказал Мер - Пусть бородатые знают, с кем имеют дело.
- Будут! Будут черти знать, кого им волочь в пекло, кого мучить там! - не унимался святой отец - Не будет тебе, нечестивец, отныне покоя на свете! Сто кар пошлет тебе Всевышний, еще сто пошлет Святой Варфоломей за оскорбление! По-волчиному взвоешь от невзгод, и по-песьи, и по-петушьи закукарекаешь! Взмолишь небеса о смерти, а как сдохнешь - сиганешь соколиком прямо в бездну! В самую пасть Хаора слетишь ласточкой! Помни сие!
Под «хоругвью» яковлевых и под знаменем миаратского полка отряд кинулся на вылазку. Можно было, конечно, сказать, что Мер, как настоящий герой, мчался впереди, но, увы, это не правда. Впереди, как и было условленно, шли рыцари, а наемники держались чуть подаль, по правую руку от них. Мер так разогнал своего жеребца и, ворвавшись в ряды гоблинов, так ударил одного, что нелюдь повис на копье и пролетел, вися так, несколько саженей. Потом древко треснуло, и Мер, выбросив его обломок, взялся за полупудовую железную булаву.
Несмотря на внезапность атаки гоблины все же сумели опомниться и насели на горстку храбрецов. В ярости выкрикивая заклинания и боевые кличи, бросались они на Мера и вылетали из седел от его страшных ударов.
- Во славу Святого Якова! - ревел Мер.
- Во славу Святого Якова! - вторили ему остальные наемники, но все меньше их становилось, и все тише с каждым разом звучал их клич.
На щите Мера не осталось живого места, латы были пробиты в трех местах, древко «знамени» перерублено. Толстый гоблин, привстав в стременах, очертил голову длинной кривой секирой, похожей на косу и обрушил на противника такой удар, что вся верхняя часть щита Мера разлетелась в щепки, и наличник отлетел от шлема. Кровь ручьем хлынула по лицу гиганта, но он удержался в седле и следующим ударом отправил толстого в полет вверх тормашками. Сражаясь, Мер перестал уже чувствовать усталость и боль, перестал соображать, а только крушил палицей врагов, не разумом а каким-то животным инстинктом отличая их от своих. Немного опомнился лишь когда увидел в толпе дерущихся Гаста, который вместе с другими наемниками пробивался на помощь вылазке. Опомнился, и упал от удара в затылок чем-то массивным.
Савва, король гоблинов, наблюдал за сражением из своей ставки, и все происходящее ему очень не нравилось. Его обманули, обвели вокруг пальца как дите малое. Почему вдруг нелюдям стала так нужна эта война? Почему так стоял за нее на совете первый министр (получивший от Иоанна щедрый презент)? Почему сейчас, а не год назад или не через год? Война нужна была именно сейчас, именно здесь, но не гоблинам, не Савве, а ахайскому королю. Она оттянет сюда силы мёзов и развяжет руки Иоанну в другом месте. Сие политика - хитрая игра, и в этой игре Савве отвели роль пешки, которой можно пожертвовать. Иоанн хотел войны, но не хотел победы гоблинов. Победа нужна была только самому Савве, поэтому и выкручиваться теперь придется самому. На ахайские деньги он снарядил в дополнение к своим невеликим силам пятьсот конных латников. Они не решат исхода войны. Даже если здесь гоблины одолеют, стены ни у Миарата, ни у других мезийских крепостей не рухнут. У Мёзии много сил в запасе, у Саввы их нет, и потерпев поражение сегодня он потеряет все, а выиграв еще не добьется полной победы. Меж тем дело шло хотя и не совсем безнадежно, но и об успехе речи пока быть не могло. Да еще и эта вылазка…
И невдомек было Савве, что сорвиголовы, с ночи скрывавшиеся в кустах близь его лагеря, уже сняли часовых на восточном въезде, и уже подали знак кому надо.
«Шор! Шор, лимая! Асахула! Асахула! Лимая!» - раздались возгласы. Савва увидел на дорожке меж шатров всадников в зеленых одеждах с саадаками у седел. Гвардейцы мигом окружили короля тесным кольцом, сдвинув щиты и ощетинившись копьями, так что налетчики, вздумай они напасть, не смогли бы достать монарха. Справа и слева Савву прикрывали по телохранителю, загораживая его так, что между краями щитов оставалось не более трех вершков. Выглядывая в эту брешь привставший от волнения Савва видел пролетавших мимо кавалеристов, и среди них одного, самого быстрого, самого хищного, с лохматой черной бородой, со взглядом кречета, готового сорваться с руки охотника в облака и бить там дичь без меры. И в седле он держался так, словно никогда не ступал по земле ногами, а взятый из утробы матери был тотчас посажен верхом, и лук в его руке держался на сильнейшем скаку ровно, и взгляд его скользил плавно - это был граф Асаула, начальник полка конных лучников его величества. Не только враги, но и многие из своих смотрели на Асаулу свысока, считая трусом. Он не бился с врагом в честном бою, он старался избегать боев, вообще очень редко приближался к неприятелю ближе чем на полверсты, и от тяжеловооруженных рыцарей легко уходил - Асаула не носил доспехов, и коня железом не обвешивал. Он владел луком - оружием подлого сословия. Едва ли не самый знатный из всех дворян, состоявших на королевской службе вообще, он командовал полком, то есть замещал сотницкий чин, соответствующий только барону. Но почему-то его ценили видные военачальники, и слово Асаулы на военном совете всегда было веским.
Всего лишь миг проносился граф мимо Саввы, только один миг видел меж щитов его испуганное лицо. Потом мёзы скрылись. Следом прогромыхали в погоню нелюди. Побледневший Савва стал опускаться в кресло, но вдруг завалился на бок, его подхватили... «Еи! Еи! Логовар еи!» - кричали вокруг. Это значит «Убит! Убит! Король убит!»
Очнувшись, Мер обнаружил, что лежит в болоте, связанный по рукам и ногам какими-то стеблями, и что два рогатых черта - толстый и худой, склонились над ним. Впрочем, Меру показалось, что худого он уже где-то видел.
- Наконец-то, кажется, он пришел в себя! - сказал незнакомый толстый черт приятным женским голосом.
- Ты кто?! - закричал на него Мер, пытаясь освободиться от пут - Что тебе надо?! Сгинь!
- Успокойтесь, господин, ради всего святого успокойтесь, все хорошо. Я послушница монастыря при храме святой Евгении в Гроунсе. Его Святейшество Верховный жрец благословил меня и других сестер отправиться вслед за войском, дабы ухаживать за раненными и больными. А это отец Артур из здешнего прихода, но его вы, кажется, уже знаете. - Мер с удивлением понял, что это так. Знакомый черт действительно оказался священником, у которого они вынесли Святого Варфоломея, а второй - женщиной в монашеском облачении. И сам Мер лежал не в болоте, а на лавке на перине, с перевязанными туловищем, левой рукой и головой.
- Где бородатые?
- Они бежали, а наши воины гнали их и рубили, и трупы нелюдей лежат на много верст. - продекламировал священник - Вы так храбро вчера на них напали, будто сам Гахалар вел вас, размахивая огненым мечом. Я даже простил вам испорченный образ, и просил Вседержителя отпустить вам грех и даровать победу. Видно, он услышал мои молитвы.
- А я где?
- В Миарате. Вчера вечером вас принесли.
- Там был такой, среднего роста, худоватый такой мужик, у него три пальца?
- Да. У него была перевязана голова, но он был здоров, и очень настойчиво распоряжался насчет вас.
- Жив, трехперстец! А кто-то из тех, что были со мной вчера, есть они тут?
- Двое, господин. Остальные ныне преданы воле божьей….
В тот же день Мер встал на ноги. Раны оказались не слишком серьезными, но поташнивало, и от большой потери крови он слегка качался. Через две недели в Миарат прибыл гонец из Гроунса со списком отличившихся на поле брани, которым королевским указом было велено явиться ко двору пред светлые очи монарха. Нетрудно догадаться, что Мер оказался в этом списке, да еще и в числе первых.
И Мер, скоро отлежавшись, направился в столицу, благо договор короны с Полком Святого Якова был расторжен. По правилу, принятому у вольных воинов всех полков, наниматель не только выплачивал деньги наперед за весь срок, но и ставил наемников на полное хлебное содержание. Граф Александр Герстренг вторгся с мезийским войском вглубь гоблинских земель, осадил там незначительную крепость Безымянку, но о поставках своей армии провианта вовремя не позаботился, и вынужден был отпустить яковлевых.
Еще по дороге в Гроунс Мер познакомился с графом Асаулой, державшим путь туда же. Вот, что сказал как-то Меру граф: «Двор это большой балаган. Тебя там будут уверять в дружбе и выражать почтение - не верь. Все это пустая болтовня. Ты для них будешь как медведь, которого водит на цепи скоморох. Гонец донес им о твоем подвиге, теперь им невтерпеж посмотреть на тебя, пощупать, понюхать, чем ты пахнешь, ткнуть в тебя пальцем, может быть, даже поговорить с тобой. Да и держат же они у себя карликов-уродов, почему бы не держать еще и великана?"
Скоро Мер имел возможность убедиться в справедливости этих слов. Не сразу. Сначала он был обезоружен, поражен красотой, богатством и блеском двора, и слушал его обитателей, развесив уши. Но вскоре интерес к Меру спал, и это чуть приоткрыло ему глаза. А еще через некоторое время богатырю и вовсе опротивели праздные лукавые придворные, смотревшие на него, как на дохлого клопа, особенно на его привычку пообедав, смахнуть крошки со стола в ладонь - и в рот. Он уже собирался просить удалить его от двора, но…
Летает по свету маленький веселый злой демон. В руках у него тугой лук, за спиной колчан с острыми стрелами. Глаз у бесеныша наметанный и рука крепко сжимает оружие - бьет без промаха, точно в сердце, и берегись, если изберет тебя своей жертвой. Тогда хоть на замок запирайся в темном погребе, хоть три кольчуги одевай на себя – глупо! До глупого и до смешного бессильны перед чарами дьяволенка и разум, и воля, и кто попался ему на глаза, тому одна дорога - смириться и идти, куда он поведет.
Совершенно случайно оказался Мер на том званном вечере, он и идти-то туда не хотел, и дела никакого ему не было до той знатной дамы, в свите которой увидел её. Может быть, даже не обратил бы на нее внимания, и трепался бы о своем с Асаулой, затащившим его на прием, но забыл обо всем и осекся на полуслове, когда встретился с нею взглядом.
Полвечера Мер ходил за ней с такой идиотской рожей, что сам, увидав, покатился бы со смеху, готовый провалиться сквозь землю, когда она оборачивалась. Наконец девушка, видимо решив объясниться, вышла на огромный балкон. Туда пошел и Мер.
- Здравствуй. - сказал он и заметил, что голос у него просто отвратительный.
- Здравствуйте. - негромко ответила она, стоя к Меру спиной, и лишь немного повернув голову - Что вам угодно? Вы все ходите за мной, как привязанный.
- Твоя правда. Но скажи, почему ты все уходишь от меня? Знаю я, что страшен, из-за этого, наверное? Ты и имени своего мне сказать не захочешь?
- Поему же. Я Арина, дочь барона Людвига из рода Клебичей, владения Колтвер, герба черного дракона.
Таков порядок: незамужняя дворянка должна представить своего отца, назвав его имя, титул, род, владение и герб. Замужняя представляла супруга.
- Дракона? Зачем дракона?
- Как это «зачем»? - удивилась она.
- Не дракон, а голубка должна быть на твоем гербе, или белая лебедь, или березка. Ты красивая и стройная как молодая березка.
Арина была наслышана об этом простодушном великане, но даже ничего о нем не зная, поняла бы, что он не шутит, потому, что была не глупа. Она чуть смутилась.
- К чему вы это говорите?
- Скажи мне правду, ты ворожея?
- Что-о-о-о? - девушка удивилась окончательно, повернулась к Меру и уставилась на него широко раскрытыми зелеными глазами.
- Колдовать умеешь?
Арина негромко рассмеялась:
- О боги, нет! Конечно же, нет! Но почему… почему вы так подумали?
- У тебя глаза колдовские, взгляд колдовской. Клянусь Святыми Небесами, самой смерти в глаза я глядел, и не моргал даже никогда, а ты… словно вовнутрь проникает, и в самое сердце, в самую душу твой взгляд. Но что… Почему ты смеешься?
- Нет, простите, прошу вас. Но мне надо сейчас же идти. Может быть, мы увидимся еще.
- А тебе самой хотелось бы? - сказал Мер уже вслед ей - Хочешь, к тебе приеду, хоть сегодня же!
Ничего не ответив, Арина ушла обратно в зал. Здесь к ней подошел Стефан - ее жених, и они долго разговаривали.
Незамужняя в свои-то восемнадцать лет Арина чувствовала себя почти что старой девой. Поэтому, когда отец сообщил ей, что Стефан просил ее руки и получил от него согласие, то не возражала. Этого юношу Арина знала давно и только с хорошей стороны, понимала - настолько, насколько могла понимать, что он ее любит, да и вобщем-то ей было почти все равно. Но не теперь.
Фу, мерзость какая, читать противно! - скажешь ты - Бросить жениха, отличного парня ради того, с которым едва-едва перебросилась парой слов! Променять блестящего юношу, дворянина, на зверочеловека! Проститутка! Так, все так.
Но ведь она не любила Стефана.
Стефан был ее идеалом. Точнее, раньше она считала его своим идеалом. Только такой – красивый но мужественный, изящный но прямой, гордый но готовый на все ради нее дворянин, блестящий – мог составить ей пару. Так Арина думала, но ошибалась. Ее идеалом оказался зверочеловек.
Мер виделся с Ариной еще несколько раз. А потом взял да сам приехал в Колтвер в сопровождении лучших своих друзей - Гаста, Воблика, Асаулы, которого уговорил быть сватом. Специально по такому поводу сшил себе новые сапоги, начистил их и натер так, что зеркала было не нужно, купил на ремень серебряную пряжку, одел не шею серебряную же цепь с гривной, полученную из рук короля, вырядился во все лучшее, побрил с утра рожу, смазал волосы маслом, расчесал их, и в таком виде явился перед бароном Людвигом. Снял с пояса мешочек, развязал и извлек из него золотое колечко. Тут же было объявлено о помолвке Мера с Ариной.
Свадьба должна была состояться через месяц, в конце сентября, но не состоялась, и помешала этому такая же случайность, как та, что свела Арину и Мера вместе.
Однажды Мер невольно подслушал следующий разговор:
- Да, что и говорить, непростые теперь времена для столбового дворянства. Раньше, бывало, прежде чем назначить кого-либо на должность, смотрели его родословную, чтобы, не дай бог, не оказался у него в подчинении кто-то из высших его родом. Таков был закон. А теперь? Родословные книги сожжены, местнические тяжбы запретили. Даже незнатный дворянин может понукать теми, с кем раньше и за стол не посмел бы сесть! Тот сыч, что сидит в Южном Близнеце, Иммануил, носит герцогский титул, хоть самого никчемного рода! Предки его владели клочком дремучего леса, и всех крепостных - полдюжины дровосеков! Жили тем, что обирали на дороге проезжих. А летал точно орел! Заведовал военным приказом! К счастью, теперь не летает, крепко замурован в своем гнезде. При Миарате мы показали, что можем воевать и без него! Подождите, вот граф Александр возьмет эту гоблинскую крепость Безымянку, тогда вовсе спета песенка нелюдей! А посмотрите, сколько таких выползней в королевском совете! Лезут вверх всеми правдами и неправдами, и закон этому потворствует! - говорил какой - то старый вельможа, вокруг которого остальные вились как мухи вокруг кучи навоза.
- Но и это не самое страшное. - подпевал ему другой, помоложе и рангом явно пониже - Теперь бывает и так, что простолюдин получает титул и становится ровней нам. Каждый купец-оболтус норовит стать дворянином за горсть червонцев. Деньги теперь дают то, что раньше давали только благородная кровь и сотни лет верной службы трону, из поколения в поколение.
- Его величество считает, что таким путем укрепляет государство, - сказал старик - но ведь это идет во вред всему дворянству, опоре всякой власти! Сегодня любой сможет войти в наш круг, а завтра мы и вовсе растворимся среди пришельцев, и тогда что - анархия! Дают мужикам титулы за какие-то заслуги. Раньше и пятака на водку было достаточно, и знай королевскую милость! Вот еще: разрешили им жениться на дворянках и выдавать своих дочерей за дворян. Да вот, поглядите туда! Этот вообще из крестьянской семьи, отец его по сей день пашет в поле, а он ведь тоже, хочет жениться на дворянке. Что бы вы сказали раньше на такое? А теперь всякому сброду воля дана!
- Он, кажется, все слышал.
- Слышал? Ну и что? Нет, поглядите, он, кажется, идет сюда. Посмотрим же, что он нам скажет!
И Мер сказал, как умел. Такого краткого и в то же время эмоционального и предельно ясного доклада о генеалогии его собеседники не слышали никогда, как не слыхали никогда некоторых слов и оборотов, употребленных Мером сгоряча, касавшихся и почтенного незнакомца, и мамы его, и папы, и бабушек, которые, честно говоря, тут были вовсе не при чем.
И все бы ничего, но не знал Мер, что перед ним - Дален, герцог из рода Лигерсвейдов, член королевского совета, глава посольского приказа. Ни один посол не выезжал из Гроунса, не получив от Далена указаний. Приняв любую делегацию из соседнего государства, король советовался именно с ним, и высоко ценил его, так же как и Най - первый министр, фактический правитель страны, во всем полагавшийся на Далена в делах внешней политики, хотя и не разделявший его взглядов на родословие.
Посреди ночи Арину разбудили Злата, ее кормилица.
- Госпожа! Там у ворот Мер сын Месеров - говорила она - и с ним еще четверо. Они, кажется, готовы разнести ворота, и кричат, что так и сделают. А Вальдемар их не впускает.
- О Боги! Скорее впустите! Велите Вальдемару, чтобы впустил!
Арина выбежала ему навстречу в плаще, накинутом поверх ночной рубашки, босиком и с непокрытой головой. Мер вошел в зал в сопровождении Златы и Вальдемара - управляющего замка. Тот распорядился:
- Зажгите Свет!
Когда это было сделано, то Арина смогла разглядеть Мера. Он был мокрый до нитки (шел сильный дождь), весь в синяках и с рукой на перевязи.
- Что они с вами сделали! - вскрикнула она.
- Это ничего, так, помяли меня немного ихние холуи. Сначала паскуда этот, жополиз, драться полез, Марк, но его я быстро остудил. Потом уже стражники подоспели… Но Арина… это… я попрощаться приехал.
- Я все знаю! Ко мне приезжал человек от Далена.
- Что?! Сюда приезжал?!
- Да, советовал больше не видеться с вами, говорил…
- Что!? Что говорил!?
- Что эта свадьба, если состоится, принесет нам одни несчастья. И отец сейчас в Гроунсе, за ним присылали оттуда. Най присылал за ним.
- У-у-у-у! Старый пес!
- Но все образуется, со временем забудется все, король милостив!
- Святой Варфоломей, как жестоко ты меня караешь! - прошептал Мер - Так ты еще не знаешь ничего.
- Что еще?
- Я уже попробовал королевской милости.
- Но что…
- Они связали меня и бросили в подвал, придурки! Я разорвал их веревки, вышиб дверь и ушел в слободу. А вечером туда приехал гонец от короля. Он привез магистру приказ, чтобы долой меня из полка. Иначе его величество грозится навсегда отказаться от услуг полка и все владения в Мёзии в казну забрать.
- И что, ваш магистр подчинился?
- Ему пришлось. Король выполнил бы свою угрозу - он во всем слушается этого каргалыгу Ная, а тот не на шутку зол на меня. Но он сам связал себе руки, сам недавно объявил своим указом упреки в низком происхождении оскорбительными. Только прощать меня они с Даленом тоже не собираются. С гонцом в слободу приехали драгуны, у них приказ - взять меня под стражу.
- Боги…
- И сопровождать до границ королевства, не позднее завтрашнего утра. Я еле вырвался оттуда, они преследовали нас по пятам.
- Нет! Нет, этого не должно быть! - Арина кинулась к нему, и Мер в первый раз в жизни обнял невесту. Он ничего не говорил, знал, что сказать нечего. А она говорила сквозь слезы:
- Почему! Почему все так! Зачем мы встретились, скажи? Чтобы теперь разлучиться снова? Лучше бы мы вообще не встречались! Я сама поеду в Гроунс, не к Наю, а к самому королю! Я все ему скажу!
Мер прослезился. Он прижал голову несчастной девочки к своей груди.
- Бедная моя! Что ты сможешь ему сказать!
- Что вы страдаете без вины! Что Най и Дален нарушают закон, наказывая вас!
- Воля Ная – вот единственный закон. Не делай этого! Этим ты не поможешь мне, а только навлечешь беду на себя и свой род.
- Отойди! Где Мер! Отойди! Да отойди ты! - раздался голос Воблика, и он вбежал в зал, хлюпая полными воды сапогами и отталкивая наседавших на него слуг - Мер! Они здесь, драгуны прискакали!
- Где они?!
- Там, у ворот, там Гаст бранится с их сотником. Но Мер, он их не задержит долго! Быстро идти надо! Наши там стоят в воротах с мечами из ножен!
- Сейчас иду! - крикнул ему Мер. Он взял Арину за плечи и немного отстранил от себя. Арина молча смотрела на Мера, губы ее дрожали.
- Слышишь? Я должен идти. Прямо сейчас. Прости, что так вышло.
- Вам незачто просить прощения. Вашей вины ни в чем нет, такова воля богов. Помните обо мне…
- Ты меня помни, а я тебя ввек не забуду.
Ей хотелось кинуться на него, схватить и держать, и не отпускать никогда. Но она не пошевелилась.
- Прощайте, да хранят вас боги…
- Прощай.
И он вышел.
Перебранка у ворот стихла, когда Мер вышел из ворот замка и влез в седло. Яковлевы убрали оружие долой. Драгуны подняли пики.
- Командуй, наймит. - сказал Гасту королевский офицер. Гаст откашлялся и начал:
- Мер сын Месеров! Волею совета сотников Полка вольных воинов Святого Якова от сего дня, утвержденной магистром, ты лишен сотницкого чина и исключен из рядов полка. Сдай оружие! - Мер снял с пояса меч и нож и подал Гасту.
- Мер сын Месеров! - сказал драгун - Судом его величества ты ныне лишен права носить гривну, врученную тебе его величеством и приговорен к изгнанию за пределы королевства, куда вздумаешь. Сейчас следуй за нами и покорствуй.
- Покорствую… - сказал Мер и почувствовал себя дерьмом собачьим.
Королевская стража сопровождала Мера до ахайской границы. Отсюда жизнь его с тех пор потекла как будто по прежнему, разве что стал он еще злее и отчаяннее. Куда только не забрасывала его нелегкая! На Южном Берегу серый зверь-гора подбрасывал Мера на саженных клыках. Посреди горящего Леонгарда меч сломался в его руке, Мер схватил бревно, и бревном расшвыривая лингов, расчистил себе и группе соратников дорогу к спасению. С горящего корабля сигал он в море, и из последних сил держался за обломок мачты, когда выбрасывали его на берег багровые волны. Но как-то раз воцарился в близлежащих странах на время мир, и пришлось Меру волей-неволей устроить себе отпуск. Он поехал в замок Ладобо на берегу теплого Трехбрежного Моря, к одному из бывших яковлевых - дворянину Мартину. Скоро по всему уезду прославились попойки, которые они с Мартином устраивали. Сколько зубов Мер повыбивал противникам в потасовках, и ребер поломал - не счесть. Несколько мужчин считали своими его детей. Одного бюргера Мер даже выбросил из дома, придя пьяный к его жене, да еще и накостылял явившимся на зов горожанина стражникам. Там он проспал до утра, пока самолично бургомистр, с полсотней вооруженных людей оцепив дом, не велел ему сдаваться. Не раз Мартин платил за друга виру воеводе, дважды Мер был публично высечен, три ночи провел в колодках посреди городской площади, но все сходило с него как с гуся вода. Он пил и гулял, гулял и пил. Пока однажды, сидя в кабаке с друзьями и падшими женщинами, не увидел за столом напротив нескольких мёзов, и среди них - одного франта из свиты Далена. Мер оттолкнул шлюху, потом одной рукой перевернул стол, за которым сидел и качаясь, кинулся в атаку. Он схватил врага за шиворот и выволок на середину трактира, замахал тесаком перед его глазами. Спутники бедолаги опомнились и потянулись к оружию, но Мартин одному съездил мечом по лбу плашмя, другому приставил острие к шее и вынудил сесть на место.
- Не думай обмануть меня! - орал Мер - Слышишь, даже не пытайся! Я вижу тебя насквозь, сука! Говори, зачем ты здесь! Молчи, чучело, я сам знаю! Дален послал тебя, чтобы ты меня зарезал исподтишка, собака! Я засолю в бочке твою голову и отправлю ему в подарок!
- Нет, клянусь вам! Дален мертв! - пролепетал еле живой от страха дворянин. Он уже чуствовал, что голова его как будто не так прочно держится на плечах и вот-вот свалится.
- Что?! Повтори, но не вздумай врать, не то снесу тебе башку как цыпленку!
- Он умер! Умер полгода назад!
- Вот как! Шесть лет! - закричал Мер Мартину, выбросив соотечественника как надоевшую игрушку - Слышишь, шесть лет я этого ждал! Окочурился старый вонючий мерин! Давай выпьем!
Мер решил, что теперь на его возвращение в Мёзию посмотрят сквозь пальцы и, недолго собираясь, отправился в дорогу.
4. Состязание.
Счастливы были те благословенные
времена, когда не было еще этих
дьявольских огнестрельных орудий.
Я твердо верю, что тот, кто их
выдумал, расплачивается сейчас
в аду за свое сатанинское
изобретение.
Хватит валяться без дела, ленивая скотина! Работа все еще впереди, а ты вздумал расслабиться! За дело, бегом!
Путь от родной деревни до мезийской границы занял у Брайна чуть больше месяца. Леса и поля, луга и нивы, реки и озера, холмы и болота, города и деревни мелькали у него перед глазами, точно картинки, что продавал на ярмарке в уездном заезжий торговец. Брайн насчитал четыреста верстовых столбов, а потом уже и забыл вести им счет. Ночевал на постоялых дворах, в домах, под телегами или просто под открытым небом, благо погода всюду стояла отличная - облака редко закрывали солнце. Только дважды Брайн видел грозу с громом и молниями. А однажды гром раздался среди ясного неба.
Удар его был так силен, что земля содрогнулась, и пыль поднялась с нее. Небо вмиг покрылось стаями кричащих ворон, а потом сверху посыпались какие-то обломки, со свистом и стуком падая на землю.
Чуть в стороне от дороги Брайн увидел дым и направился туда. Его взгляду открылся большой дом, разрушенный с одной стороны. К дому бежал парень с ведерком воды в руках. Видно, он набирал воду где-то неподалеку в ручье или колодце, когда услышал грохот и от неожиданности забыл выпустить ведро из рук. Паренек влетел в дом и скоро появился, таща на плечах старика, висевшего без сознания. Брайн подбежал к нему и помог управиться со старцем. Как только тот оказался на значительном расстоянии, парень снова кинулся в разгоравшийся дом. Вернулся, неся с собою на этот раз плотно закупоренную небольшую кадку и еще один предмет, о котором речь пойдет далее.
- Прячься! - заорал он Брайну - В овраг прыгай! Скорее!
Оба укрылись в овраге, а через минуту и вторая половина здания с грохотом взлетела на воздух, превратившись в груду изуродованных бревен, клубы дыма и огня.
- Это что? - спросил Брайн, несмело выглядывая из ямы - А?
- Сейчас расскажу.
Старик скончался, не придя в себя. Его тело, завернутое в рогожу, уложили в амбаре. Брайн с новым знакомым расположились поблизости.
Звали паренька Алексом. Погибшему он доводился внучатым племянником и, судя по тому, как о нем говорил, не очень-то горевал о его смерти, даже при том, что других родственников не имел. Был Алекс от роду девятнадцати лет, а не пятнадцати, как вначале подумал Брайн, маленького роста, худой и бледный - в детстве дедушка давал ему пить вместо молока по большей части воду. Узнав, что Брайн едет в Гроунс, он сказал, что хочет немедленно отбыть туда же.
- У тебя родственники там? - спросил Брайн.
- Нет. Понимаешь, мой дед занимался алхимией…
- Чем-чем занимался?
- Алхимией, наукой о веществах. Сам граф почитал его за это, освободил от податей, построил этот дом и посылал снадобья для его опытов. А недавно деду наконец удалось то, над чем он уже очень долго работал. Его открытие изменит теперь весь свет, но оно, увы, его и погубило.
- Это оно, открытие, дом развалило? - спросил Брайн.
- Оно. - увлеченно продолжал Алекс, не замечая насмешки - Вот: это - самое могучее оружие, какое видел свет в человеческих руках. Хотя сокрушающая сила заключена даже не в нем, а чудодейственном порошке, которым она наполняется. Даже ребенок, владея этим, сможет наповал уложить рыцаря, а если изготовить такое побольше, то никакие стены перед ним не устоят.
Говоря это, Алекс показал Брайну железную дудку с одним глухим концом, крепко прилаженную тремя кольцами к сосновому полену.
Когда Брайн, давно, еще в детстве, был однажды с дедом в уездном городе, то видел там рыцаря. Всадник, с ног до головы одетый в кольчугу, проезжал по мостовой. В руках у него было копье в две сажени длинной, на боку висел меч - быка пополам можно разрубить таким мечом, у седла - щит с пол-двери, секира и кистень. Конь тоже был покрыт латами.
- Как же биться с таким? - спросил мальчик деда.
- Умеючи, да без оглядки, да помолясь.
Теперь, представив себе рыцаря в полном вооружении с копьем наперевес, а напротив – худосочного Алекса, размахивающего своей странной штуковиной, Брайн усмехнулся. Но вспомнив про разрушенный дом, Брайн подумал, что Алекс, может быть, и не совсем безрассуден. А тот продолжал:
- Я назвал его заговоренным громом. Здорово, правда? Ну, ты поймешь, когда увидишь его в действии. Так вот, я продам его всем королям, какие есть на свете, и знаешь, зачем?
- Ну?
- Да подумай сам: кто посмеет начать войну, если будет знать, что у его врага есть такое! Что случись чего - ему не отсидеться в замке! А рыцари? Они ведь не пойдут в бой, зная, что доспехи их не защитят! Понимаешь? Мир наступит по всей земле! Вот, что я задумал. А потом - крепостным вольную, всем! Рыцари-то не нужны станут! И войско королю тоже не нужно станет - подати сразу понизят! Вот жизнь-то будет! Ну что, завтра старика схороню, да поехали?
- Поехали, что ж.
Через два дня Брайн с Алексом пересекли границу Кападдокии с Мёзией, а еще спустя две недели были в Гроунсе.
Священный город, столица короля Эдварда и его прямых потомков – мезийских королей, резиденция верховного жреца пяти королевств, поразил Брайна длинной своих улиц, множеством народа, мощью стен, бойкостью торговли на рыночной площади, размерами и красотой многочисленных дворцов, храмов и богатых купеческих дворов, и еще много чем. Алексу было не до красот - он горел желанием показать миру изобретение своего деда. Два дня Брайн проторчал в маленькой, дешевой и очень душной гостинице, Алекс все это время добивался, чтобы его принял какой-нибудь военачальник, и добился этого. В полдень третьего дня он и Брайн направились в крепость, защищавшую Гроунс с юга.
В этой крепости жил герцог Иммануил. Когда-то он считался непобедимым стратегом, и даже возглавлял военный приказ его величества, но, пытаясь покончить со злоупотреблениями в своем ведомстве, столкнулся с куда более влиятельными фигурами, вынужден был отойти от дел, и состоял теперь на почетной, ответственной, но маловлиятельной должности начальника одной из двух крепостей-близнецов, оборонявших священный город. Однако здесь опального воеводу часто навещали разные военные чины, кто так, кто за советом, а кто привозил познакомиться с герцогом и молодых родственников, делающих военную карьеру. В это время у Иммануила гостил его давний друг и соратник, граф Асаула. Вот, какой разговор произошел между ними накануне приезда в крепость Брайна и Алекса.
Они сидели вдвоем в маленькой комнате, выпивали и закусывали.
- Вы слыхали, - говорил Асаула - какие слухи нынче ходят? Очень странные. Незадолго до приезда сюда я узнаю от моего управляющего, что многие мужики у меня видели, представляете, черную собаку, которая бегала по облакам и скулила.
- Ну, мало ли чего они станут болтать.
- Так, но приехав сюда, я узнаю то же самое, и от кого, от Риббока!
- Это уже странно, правда. Риббок не особенно сильно закладывает. Вам-то самому, надеюсь, ничего пока не мерещилось, никаких чудищ? Может, чертей?
- Нет, слава небесам. - Асаула говорил, широко растягивая рот в злобном зверском оскале и сверкая двумя рядами ослепительных зубил - Но многие видели такое. Говорят, это не добрый знак. А о тиамадском юродивом вы слыхали?
- О том, что три года назад предсказал холерный мор? Конечно.
- О нем. Знаете, что он выкинул на сей раз?
- Наслышан. Но полно вам, граф! С каких вдруг пор вы стали верить в эти бабьи глупости! Раньше я этого не замечал за вами. Или, может, годы ваши уже не те?
- Ваша правда, герцог. Годы мои уже не те. Я пока что могу сам влезть в седло, не дам промаха с десяти аршин по сараю и отличу человеческий след от коровьего - достаточно, чтобы быть полковником, но я не вечен. Когда-нибудь и мне понадобится замена.
- Поэтому, ваше сиятельство, вы послали Риббока на северную границу вместо себя?
- Да, пусть привыкает.
- Этот Риббок добрый малый, из него выйдет толк. Поклон ему от меня.
- Вот. - задумчиво сказал Асаула, выпил глоток вина и продолжил - только я рад бы не верить, а словно знаю, что правда, и все тут. И не только чертовщина тому подтверждение. Менквы по всей стране собираются в большие стаи, прыгают вокруг костров, машут кольями, приносят жертвы своим духам. У них появился какой-то зеленоглазый вожак, который наводит смуту. В Кападдокии тролли уже взбунтовались, сюда же эта история со смертью Халака и воцарением этого их нового, как там его... более, чем странная история. Дальше: Риббок пишет мне, на северной границе вылазки на нас гоблинов превратились в настоящий натиск, стычки чуть не еженедельно, десять моих людей за месяц как не бывало. У их короля Бата появились откуда-то золото и оружие, он укрепляет пограничные замки, и стягивает в них войска.
- Вот теперь, я вижу, что передо мной граф Асаула! - радостно сказал Иммануил - По таким словам более узнаю вас, чем по трепу о каких-то знамениях. А про зеленоглазого менква мне намедни рассказывал трехпалый.
- Гаст? Он в Гроунсе?
- Был проездом, передавал вам поклон.
- И что он рассказывал?
- Небылицу – я бы сказал, если бы сам Гаст Трехперстец не заверил меня, что был тому свидетелем. Они затравили в лесу под Гоймингом стаю менквов, там и был этот зеленоглазый.
- Так.
- Менквы знаете, обычно разбегаются при появлении солдат, а тут как озверели. Они лезли защищать этого вожака словно детеныша, он же спокойно стоял и смотрел как они ложатся под копья. Гаст велел схватить вожака, но когда все менквы были перебиты, говорит Гаст, глаз этого вдруг вспыхнул зеленым огнем, и менкв приказал солдатам остановиться. Он произнес это таким голосом, каким не может говорить ни человек, ни зверь. Люди в страхе остановились, а менкв засмеялся своим бесовским хохотом, развернулся и неспеша стал уходить.
- И что же, ушел? – спросил Асаула, недовольный таким финалом.
- Гаст рассказывал дальше: От страха он не мог пошевелиться – это он, Трехперстец, известный своей отвагой. Но вдруг, каким-то чудом, - сказал он – чудом, потому что, повторяю, он сам не мог и шагу ступить от ужаса – один из драгун поднял копье и бросил в спину менкву. Раненый менкв тогда обернулся и говорит прежним голосом вот что, точь-в-точь, Гаст клялся, что никогда не забудет тех слов: «Жалкие суетные! Убейте меня в ста обличиях, я приду в сто первом! Приход царствия моего неотвратим!» Потом огонь в его глазу потух, менкв свалился и издох.
- Да, история…
Иммануил выпил, закусил, и как ни в чем не бывало, снова перешел от небылиц к былям:
- Вы зачитывали письмо от Риббока на королевском совете.
Асаула махнул рукой:
- «Мы не можем ополчать дворянство всякий раз, когда гоблинам вздумается потрясать оружием Казна пуста.» - сказал его светлость светлейший герцог Най. Свинья.
- Да, но он прав. Действительно, не можем.
- Казна не была бы так пуста, ваша светлость, если бы его светлейшество не раздавал столько золота своим шутам и любовникам! Его дворец в Гроунсе выше королевского, в восьми уездных городах у него дворцы, путевые замки, охотничьи замки! Если он выезжает из столицы, то во всех церквях, завидев его герольда со знаменем, звонят в колокола – раньше только монаршей чете и наследникам оказывали такую почесть, а он для себя ее выцарапал!
Видимо, чтобы остудиться, Асаула налил себе чарку доверху, выпил залпом и продолжил:
- Думаете, после Миарата гоблины могут решиться на что-нибудь эдакое?
- Решатся, граф. Если бы наши доблестные воеводы явили бы тогда чуть больше ума, и чуть меньше чванства, то надолго отучили бы нелюдей поднимать голову. Увы, после Миарата было это бестолковое стояние под Безымянкой и уход ни с чем… Однако любопытно, откуда, как вы сказали, у них средства. Уж не раскопали гоблины золотую жилу в своих топях.
- По секрету, герцог. Золота в гоблинской земле отродясь не видали.
- Это и не секрет, граф.
- Риббок прислал мне и другое письмо, не для совета. Я зачитал его Наю с глазу на глаз. Риббок схватил двух бородатых, дал костру чуть-чуть полизать им пятки, и те сделались общительны. Словом, ходят у них слухи, что Бат вступил в тайный союз с кем-то неизвестным нам, и через то сообщается с менквами, в том числе и здесь, в Мезии. Его светлейшество сказал, что и события в Кападдокии могут с этим перекликаться.
- Выходит, этот кто-то неизвестный нам собирает вокруг себя нелюдей, и нам остается ждать его явления.
- Не прождать бы.
- На все воля богов. Я ж вот что вам сказать-то хотел: Докладывают мне сегодня, что парень какой-то явился, кападдок, и говорит на чистом мезийском языке, что каким-то чудом, с помощью огня и волшебного зелья, сможет любые доспехи пробить лучше, чем это сделает лучник.
- Колдун?
- Алхимик.
- Один хрен.
- А вы что об этом думаете?
- Ничего. Тут и думать нечего. Никакое колдовство против моего лука гроша ломанного не стоит. Вы слишком увлекаетесь всякими новинками, ваша светлость, вот, что я думаю.
- Но не все из них я применяю на деле. Ваши конные лучники ведь тоже когда-то были в новинку, вспомните. Многие и теперь их роли не оценивают, и единственным назначением легкой конницы почитают захват пленников. Не говоря о том, как не одобряет рыцарство ваш образ действия. Выслушать каждого, но верить лишь тем, кто на деле докажет свою правоту - вот мое правило.
- Что ж, я готов доказать, что я прав. Хотите, мы устроим состязание?
- Каким образом?
- Очень просто. Поставим цель, и кто из нас вернее поразит ее, тот и победит. Готов дать этому вашему кападдоку двадцать шагов форы. Что скажете? Заодно и я разомнусь немного.
- Воля ваша разомнитесь. Тревогу бьем завтра в половине десятого по полуночи, ему я назначил на двенадцать, так что сразу после нее будте готовы. Места ваших людей не забыли?
- Северная стена, ворота и северо-восточная башня.
- Отлично! Да не налегайте так на вино, не то прямо здесь забегают ваши черные собаки, у нас по столу!
"Нет у нее ни зрения, ни слуха,
Но ей укажут путь мои глаза.
Она жужжит в полете словно муха,
А жалит как свирепая оса." -
- этот нехитрый стишок-загадку Асаула сам сочинил про свои стрелы. Не было еще и половины первого, когда Алекс и Брайн возвращались из крепости. Впервые с Алексом случался такой позор. Пока он открывал кадку, извлекал из нее тот самый чудодейственный порошок, отмерял его ложкой, засыпал в свою дудку, и делал еще много непонятных вещей, граф Асаула - лучший лучник Мёзии продырявил мишень тридцатью восемью жалами своих "свирепых ос".
- Я же говорил вам, ваша светлость, - сказал он потом Иммануилу - что это пустой трепач, хотя и сам не думал, что настолько…
- Что теперь делать будешь? - спросил Брайн Алекса, когда они выехали из ворот.
- В Тиамад поеду, там продам. - ответил Алекс голосом не столь уверенным, как раньше, но еще и не отчаявшимся.
У ворот трактира, держа под уздцы жеребца - вороного дьявола, стоял странный человек, средних лет, смуглый, с черными как деготь усами и бородкой, но с совершенно седой головой. Прямо на голое тело его была одета безрукавка из плотной как кожа хлопковой ткани, на ноги – такие же штаны, ярко выкрашенные когда-то в фиолетовый цвет, но теперь изрядно выцветшие. Обувью седому служили невероятно растоптанные, расхлябанные старые сапоги. Поясницу его несколько раз оборачивал широкий кушак, на котором слева была прикреплена в кольце кривая сабля. На левом плече была выколота кукушка, на правом - попугай с пятью перьями в хохолке. Говорил человек с акцентом, непонятно каким. Собеседником его был пожилой, с покрасневшим от спиртного лицом, но довольно крепкий мужик.
- Господин, - говорил тот, что старше - я узнал о чем вы меня просили. Через день после несчастья служанка отнесла лампу и еще кое-какие вещи купцу Владимиру из Криток.
- Хорошо. Это ведь было почти три недели тому назад?
- Да, господин.
- Где мне искать того купца?
- Он выезжал по западной дороге, он всегда так ездит, сначала в Лисбер торговать, а потом к себе, в Критки. Но еще по пути туда вы можете его встретить. А больше, милости прошу, ничего не могу сказать.
- Ты много сказал. - седой протянул старику обещанные пять дукатов и еще несколько медяков впридачу. - На, бери, выпей за мою удачу.
Он влез на коня и погнал его в сторону западной заставы.
«Тридцать лет как один миг! - думал он - Представить только, через тридцать лет я снова встречусь с Ночным Гостем, а там пусть боги рассудят, кому из нас пережить эту встречу!»
4. Отчизна счастья.
Дорога вдвое короче, когда
встретится добрый попутчик.
В Тиамаде, столице ахайского королевства, лежащем в двадцати днях пути южнее Гроунса, случилась история еще короче, чем в священном городе - Алекса и слушать никто не стал, а просто указали на дверь. Но и теперь он не пал духом, а решил ехать вместе с Брайном в Эдварград, где была, по его мнению, последняя возможность избавить мир от многих несчастий.
Брайну в Тиамаде очень не понравилось. Не то, чтобы здешние строения были не красивы, а жители недружелюбны. Жил в Тиамаде один блаженный, три года назад извалявшийся в могильной земле, и тем предсказавший невиданную эпидемию. Брайн прослышал, что юродивый не так давно бегал по городу с козьим черепом на палке как со знаменем и кричал о страшной грядущей беде. Что он имел ввиду, дознаться было, конечно же, невозможно у сумасшедшего.
Брайн поспешил выехать в Эдварград, и Алекс следовал с ним.
По дороге им встречалось множество проезжих и прохожих. В основном то были купцы средней руки, да крестьяне, разъезжавшие по своим делам. Совсем редко можно было встретить таких путников, как Ероха и Расул. Повстречались они, когда шел страшный ахайский ливень. Алекс и Брайн вместе с тремя крестьянами укрылись под телегой, когда подъехали эти двое и с криком: «Тысячу золотых за крышу над головой!» втиснулись под повозку. Так и просидели под ней допоздна всемером - и в тесноте, и в обиде.
Дождь все лил и лил, по земле бежали ручейки, с телеги капало, а промокшие путники поматерились-поматерились, да и уснули крепким сном. Брайн спал, и видел во сне, что почует у себя дома на печи, обняв Светку - свою несосватаную невесту, что в ногах у них кошка мурчит, а внизу на лавке дремлет Якил - живой и невредимый.
Только поутру Брайну удалось как следует разглядеть обоих крепышей. Расул, ростом побольше шести футов, был сложен очень хорошо, и носил солидные мужеские усы. Ероха в длину не уступал другу, но был шире его в плечах, а пузо имел вовсе безразмерное. Его коротенькая бороденка на полном лице напоминала щетину старого хряка. Оба были при мечах, и куртки их имели широкие плотные наплечники, изрядно потертые. «Это для доспехов, - догадался Брайн - чтобы не давили. Ратные люди. Но на рыцарей не походят, иначе бы оруженосцы при них были, а то и еще слуги, и не офицеры - те тоже сплошь почти дворяне. И не простые солдаты, это уж точно. Наемники, наверное.» Брайн не ошибся. Расул и Ероха состояли на службе в Полку вольных воинов Змея, подобном полку Святого Якова, но квартировавшем в Ахайе, Расул - десятником, а Ероха - прапорщиком. Ехали они в Эдварград к друзьям, чтобы посорить там деньгами в свое удовольствие.
Поехали вчетвером, благо Расул и Ероха вполне сносно изъяснялись по-мезийски. Но говорили они все-таки больше меж собой и на родном языке. Болтали без умолку постоянно передавая друг другу бурдючок с вином, и гоготали так, что брайнова кобыленка испугано шарахалась в сторону. Держались наймиты важно, молодых попутчиков ровней себе не считали, подшучивали над ними и вели себя так, словно оказывают Алексу с Брайном честь, делясь жизненным опытом, и те должны быть им благодарны и мотать на ус каждое слово. Брайну до их насмешек дела было как свинье до святого писания, а вот Алекс конфузился. Особенно, если речь заходила о делах любовных. Девушек Алекс боялся панически, потому что они смеялись над бедным пареньком, и конечно, о том, чтобы иметь что-то с какой-нибудь из них, не могло быть и речи. Со слов же Ерохи и Расула выходило так, будто это нечто постыдное - ни разу не попробовать.
- А ты, малыш, что скажешь? Было?- спрашивал Ероха Брайна. Тот не ответил, а только покраснел, улыбаясь с дурацким лукавством, было мол, чего греха таить, ну так и что?
- Ну что молчишь? Кайся давай! - не унимался Ероха. Брайн покраснел еще гуще и заулыбался еще глупее.
- Не…
- Да говори! Мы же тебе про свое рассказывали! Давай! Тут таить нечего, это ведь только жрецы говорят, что грех, а у них самих - погляди, сколько детей, поди оттуда же берутся! Говори давай!
- Не скажу.
- А сколь раз? - подъехал с другого бока Расул.
- Считал я, что ли…
- С одной, или с разными?
- С одной.
- Как звать?
- Светка.
- По пьяни?
- Да не.
- Что, оба всегда трезвые были?
- Оба.
- Невеста?
- Ага.
- Сватался?
- Нет. Хотел только.
- С твоей деревни?
- Не, зареченская, дядиславкина соседка.
- Что, заглядывалась? Или ты на нее?
- Оба. Когда к дядьке приходил, и на играх, и на кулачном...
- Что, на кулачный смотреть приходила? - обрадовался Ероха - Так ты, поди, вдвое злее дрался, когда видал, что она смотрит?
Брайн махнул рукой, отстаньте, мол, чего, мол, привязались.
- Так как было-то, говори! - снова бросился допытывать Ероха
- Не скажу…
- Нравилось хоть? Рассказывай!
- Не…
- Что, не нравилось? - покатились от хохота солдаты.
- Не скажу.
Случилось это в первый раз весной, примерно за год до отъезда Брайна. Он ходил тогда в лес проверить ловушки и возвращался в деревню, когда Светка его окликнула.
- Здравствуй, Брайн! - сказала она, подойдя ближе. По всему было понятно, что очень рада его видеть.
- Здорово. Ты откуда?
- Ниоткуда. Мы с девчонками за грибами пошли, а мне неохота собирать, я от них спряталась. («Заливает - подумал Брайн - Какие теперь грибы.») А ты откуда?
- Ловушки ходил смотреть.
- И как?
- Во! - Брайн развязал котомку и вытащил из нее зайца.
- Ого! - сказала Светка впечатлено - Какой жирный! Слушай, Брайн, хороший, отдай мне его!
- Еще чего!
- Пожалуйста, отдай! А я тебе что-то сделаю… - заулыбалась.
- Чего сделаешь?
- Я тебя поцелую. - захихикала. Брайн постоял, словно в раздумье, стоит ли предложенная услуга такого зайца.
- Давай, ладно.
Светка сняла платок, завернула в него зверя и положила в корзину. Потом подошла к Брайну (она была немного выше его ростом), одной рукой обхватила ему голову, другую завела за плечо и, прижавшись к нему всей худенькой своей фигуркой, нежно поцеловала в губы. Потом отстранилась и встала, как-то неловко озираясь по сторонам. Брайн тоже не знал, что тут следует сказать.
- Пойду я. - прервала наконец молчание Светка - Девчонки хватятся.
- Иди.
- К дяде Славко когда зайдешь теперь?
- Не знаю.
- Заходи. До свидания. - Она взяла с земли корзину, развернулась к Брайну спиной и начала уходить медленным шагом.
- Постой!
- Чего? - оживилась сразу Светка.
- Давай еще! Смотри, вот еще заяц! - он вытащил из торбы другого, еще больше. Светка засмеялась:
- Что, понравилось? Ну иди сюда, дурачок!
Они поцеловались еще и еще. Еще горячее, еще глубже, причмокивая и прихлюпывая слюнявыми ртами, и Брайн уже не отпускал ее, когда Светка пыталась отойти.
- Безобразник! - смеялась она, задыхаясь.
- Сама такая!
И не было в этом совсем нисколько той похабщины, которой наполняли свои байки Ероха с Расулом. Так заботливо ласкал он ее своими неуклюжими ручищами, так тихонько, томительно стонала она, и когда окатывала ее теплой волной это самое, то впивалась ему в плечи и, не владея собой, рвалась из-под него, а потом опрокидывала назад голову, закрыв глаза и обнажив в блаженной улыбке белые зубики. Так весело звенел соловей где-то неподалеку. Звени! Звени, соловушка! Звени! Звени!
- Что, принес чего? - спросил дома Якил Брайна.
- Не-а. Нет ничего.
Виделись Брайн и Светка нечасто - единожды или дважды в неделю, в самый раз, чтобы не отвыкнуть и не надоесть, а потом и еще реже, после того, как только изрядные знания Брайна в траволечении (сам Грегар его наставлял) помогли Светке избавиться от побочного «продукта» их встреч. Потом - осень, страда, потом морозы ударили, и почти что негде стало Брайну со Светкой уединяться. А в ночь перед отъездом он приехал к ней, увел на Аккас-реку, и там они сидели, разговаривая долго и невесело. Потом Светка обняла его и поцеловала, а он ей ответил. Тогда это случилось в последний раз.
Но ничего этого Брайн не рассказал.
Коротая время за такими разговорами, Брайн, Алекс, Расул и Ероха ехали без приключений два дня. На третий Ероха решил взять быка за рога. Он предложил сократить путь на полдня, проехав прямой дорогой через лес, клятвенно заверяя, что уже бывал в этих местах и знает их как свои пять пальцев. Полдня миновали, потом другие полдня, но Ероха продолжал твердить, что указанная им дорога непременно выведет к Ривенгану, откуда уже рукой подать до Эдварграда. Меж тем наступил вечер и пришлось волей-неволей устраиваться на ночлег. Утром, соорентировавшись по солнцу, Ероха снова убедил всех следовать за ним, утверждая, что до цели не более двух часов пути, и продолжая заполдень твердить то же.
Как на грех еще и спросить дорогу оказалось не у кого. Сначала они повстречали стадо коров с дебилом-подпаском, который сам мычал как корова. Потом на горизонте замаячили два удальца, с утра заливших доверху зенки, они сами безуспешно искали какой-то хутор Струготалка, и на вопрос, где дорога на Ривенган, показали одновременно, очень уверенно, но в противоположные стороны. Еще попался сборщик подорожной подати, верхом на ишаке. Расул и Ероха чуть не побили его, за то, что чиновник, вместо помощи заблудившимся путникам, принялся было взимать деньги с представителей честного воинского сословия, а пуще - чтобы не лез со своей ерундой в такой роковой момент.
- Постой! Мы тебя не тронем! Подожди, покажи дорогу… - кричал Брайн ему вслед. Но сборщик только испуганно оглядывался и сильнее погонял своего ослика.
Наконец, проехав вдоль берега реки, выехали к дороге.
- Ну, что я говорил! - обрадовался Ероха - Вот она! Эй! Далеко отсюда до Ривенгана? - крикнул он по-мезийски диковинно одетому незнакомцу, поившему у моста вороного коня.
Ероха очень любил блеснуть своей образованностью, и обычно, когда неграмотный собеседник не знал, что ответить, то смеялся и говорил: «Эх ты, темнота…» - и так далее.
- Верст пятьдесят. - ответил всадник со странным акцентом.
- Что?- сказал Ероха, удивленный не столько тем, что его вообще поняли, сколько самим содержанием ответа, и про неудавшуюся попытку насмешки тут же забывший - Как так, быть не может. Вчера утром мы выехали из Лисбера, а оттуда до Ривенгана семьдесят верст.
- Да, так. - ответил незнакомец, отводя коня от воды и выезжая на дорогу. - Я выехал из Лисбера утром и, думаю, одолел уже верст двадцать.
- Постой-постой, - засомневался Ероха - ты ведь не из этих мест. Говор у тебя другой, и одет ты иначе, чем здешние, откуда же так хорошо все знаешь?
- Да, я не местный. Но я знаю дорогу, потому, что три дня назад ехал этим путем из Ривенгана в Лисбер, а теперь возвращаюсь обратно.
Расул растопырил пятерню и повертел ею у Ерохи перед глазами:
- Сколько пальцев? Сколько, а? Сколько, глупое животное? Пять, или шесть? А может, семь, бездарь, пройдоха, увалень, винная бочка! Ты считаешь хуже, чем Мер сын Месеров! Тюфяк, олух царя небесного!
Ероха отвечал ему только тупой виноватой улыбкой. Так смотрит преданный пес, нагадивший на хозяйскую постель, словно желая сказать: «Я подвел тебя, хозяин, не знаю, чем, но подвел, раз ты так думаешь! Пни меня в брюхо, не корми весь день, зашвырни чем-нибудь, только прости.»
Брайн поблагодарил незнакомца и предложил ему следовать вместе с ними.
- Охотно. - сказал тот - Я Йорик, моряк эдварградской гильдии мореходов.
- Постой-ка, ты моряк? - спросил Брайн.
- Да.
- Тогда, может быть, знаешь дорогу в Город Красного Камня?
- Знаю, туда из Эдварграда два дня пути морем.
- А ты смог бы меня туда отвезти?
- Я не знаю пока, куда пойду в следующий раз, но я могу указать тебе корабль, с которого ты сможешь сойти в Красном Камне.
Только теперь Брайн заметил, что этот мужик, красавец, сложенный подобно гимнасту, сед как глубокий старик, хотя ни за что не дал бы ему больше тридцати пяти.
Йорик быстро познакомился со всеми, и дальше двинулись уже впятером. В пути моряк помалкивал, как будто в задумчивости. Ероха решил было над ним позабавиться, и спросил что-то по-ахайски. Оба наемника обратились в слух, предвкушая, каков будет ответ. Йорик загадочно ухмыльнулся, немного помолчал так, вроде паузу выдержал, а потом как выпалит Ерохе что-то в двух-трех предложених – те с Расулом аж рты открыли. Потом Расул захохотал и захлопал Ероху по плечу: не тужи, мол, друг. Ероха съежился и стал бубнить что-то себе под нос.Чем так огрел его Йорик, Брайн не узнал, как ни старался. В ответ на его расспросы Ероха огрызался, Йорик злорадно скалился, но молчал., а Расул снова начинал ржать, и говорил, что не может перевести Брайну ЭТО, потому что недостаточно хорошо знает мезийский.
К вечеру следующего дня приехали на постоялый двор, где решили заночевать и сняли большую комнату. Тут же стало ясно, что Расул и Ероха ночевать в ней не станут. Местный кузнец справлял свои именины, и вояки поспешили присоединиться к празднеству. Веселье было такое бурное, что друзья скоро видимо, потеряли друг друга из виду. Уже стемнело, когда в комнату прибежал Расул.
- Где Ероха? - спросил он, и комната вмиг наполнилась характерным запахом.
- Кто его знает, ты же с ним уходил.
- Как увидишь его - скажи, что я в Эдварград уехал.
- Что, и не заночуешь?
- Нет, не могу. Сейчас знакомого встретил. Он из Эдварграда едет, сказал, что там купца видал, который нам деньги немалые должен. Только он уезжать собирался, завтра поутру уплывут наши монетки, если сегодня не уплыли. Только бы застать его! Парни наши там есть, тряхнем мироеда не меньше, чем на пару золотых. Ничего, если не расшибусь дорогой, то часа через три-четыре там буду. Ну, бывай, там увидимся!
- Постой, меч возьми! - крикнул вслед Алекс, которому наемники поручили охранять оружие.
- Оставь пока, Ерохе отдашь!
- Ни пуха, ни пера!
Йорик даже не повернул головы в сторону Расула. За вечер он наточил хорошенько саблю, и теперь лежал, глядя в потолок и не с кем не разговаривая, вроде даже как нервничая, и на предложение поужинать, очень резко ответил, что не голоден. Готкхаб - вечерняя луна приблизился к своему полночному зениту, Алекс давно дрых, и светильник в комнате не горел, когда Йорик все же спросил Брайна:
- Спишь?
- Да.
- Ясно. Ты крестьянин, откуда так хорошо говоришь по-мезийски?
- Дед учил мезийскому языку и грамоте.
- Да? А я вот своих дедов не знал. Зачем тебе в Красный Камень?
- Мое дело.
- Ладно, не хочешь рассказывать - не надо. Просто я в толк не возьму, что могло понадобиться тебе, крестьянину из Кападдокии там, в Красном Камне. Как ты вообще мог о нем услышать? Это такая дыра, даже корабли, проходящие рядом, редко туда заходят.
- Может ты мне расскажешь, куда путь держишь?
- Сейчас мне тут кое-что сделать надо, потом в Эдварград, а оттуда… Оттуда дорога моя лежит в землю обетованную, отчизну счастья.
- Как это?
- А вот слушай: Сидел я как-то в кабаке, гляжу - знакомый мой. Четыре года мы с ним не виделись перед этим, тоже моряк. Ну, поздоровались, штоф взяли, сидим, разговариваем. Тут-то он мне и рассказал о земле обетованной. Они плыли из Эдварграда в Ланс и попали в бурю, которая отнесла их далеко, до самого Восточного Океана, и еще дальше. Долго-долго они там плыли, сами не зная, куда, многие померли с голоду и от болезней. Вобщем, пристали они, в конце концов, к острову, длинной в четыреста пятьдесят верст, и шириной в двести. Остров этот и есть рай земной. Зерно, посаженое там в землю, через семь дней дает налитой колос. Сорви с ветки плод - через десять дней приходи за новым. Теленок там уже полгода отроду размером с быка и готов на убой. Стадам тамошним и стаям птиц нет числа, а корма для них не убывает. Рыбы в реках и озерах столько, что в ином месте поставь в воду жердь - она не упадет. И вода там чудесная: войди в любой ручей - зарастут все раны и язвы, выпей из него - отступит любая хворь. Берег там сплошь почти из жемчуга. Уезжая, они взяли его с собою четыре мешка, причем брали жемчужины не меньше чем толщиной в ппалец. А золота за три месяца намыли сто двадцать пудов!
- Ничего себе! Они все разбогатели, наверное?
- Нет. Их корабль разбился на обратном пути, у берегов Джеката. Но он описал мне дорогу туда, и я уже рассчитал путь и нанес остров на мои карты. Теперь я собираю деньги, чтобы нанять большой корабль с командой (мой не дойдет туда). Тогда всем нуждающимся я укажу дорогу туда. Не будет больше нищих, неисцелимых, голодающих - всем хватит места в отчизне счастья. Так-то вот.
Но что-то засиделся я. Пора мне идти.
- Куда?
- В соседнюю комнату, я выкупил ее у мужиков.
- Зачем? Тут места на всех хватит.
- Нет, я должен быть там. Этой ночью я буду там с женщиной.
- Странно. Если бы я собирался провести ночь с женщиной, то вечером сходил бы в баню, одел бы свежие подштанники, и побрил бы рожу, а не сидел бы как ты, и не точил бы весь вечер саблю.
Йорик ушел, а Брайн, засыпая, слышал, как за окном веселятся гости кузнеца, а за стеной торговец, у которого расковалась лошадь, кроет матом именинника, говоря, что по его милости, проводит здесь уже вторую ночь.
«Алекс хочет войны все прекратить, - думал Брайн - моряк этот - землю обетованную открыть. И ведь не для себя все, для людей! Блажные!»
6. Ночной Гость.
Он сказал: «Ты злодей, пожираешь людей,
И за это мой меч – твою голову с плеч!»
И взмахнул своей саблей игрушечной…
«Волнуюсь, даже странно как-то» - подумал Йорик, не способный припомнить последнего случая, когда терял бы хладнокровие.
В комнате не было ни лавок, ни какой-то другой мебели. Йорик сложил к стене несколько тюфяков, как сумев придав им форму спящего человека и накрыв сверху покрывалом. Еще одно покрывало он повесил в углу, как ширму, и сам схоронился за ней, почти не шевелясь и стараясь дышать как можно тише. В руке он сжимал саблю, за кушак спереди всунул большой кинжал, и ножик, до этого спрятанный за голенищем так, что не всякий наметанный взгляд заметил бы его, теперь был посажен с тем расчетом, чтобы поскорее можно было им воспользоваться. Прямо напротив своего лица Йорик прожег в одеяле маленькую дырочку и смотрел в нее, не отрывая взгляда.
Время шло. Одежда Йорика промокла от пота, ноги его затекли, правая рука онемела, но он умел ждать. Он чувствовал, что все случится сегодня и сейчас, и предчувствие его не обмануло.
В углу напротив того, где затаился седой моряк, стояла масляная лампа диковинной работы. Светильник был выполнен в виде поющего петуха, в клюве которого помещался фитиль, а хвост служил рукояткой.
Огонек тускло освещал комнату, и Йорик расположился в своем укрытии именно так, чтобы хорошо видеть и лампу, и весь угол, который она занимала.
Вдруг Йорик заметил, что дымок от фитиля стал отделяться быстрее и гуще, чем до того, и не разлетался по воздуху, а скапливался на одном месте в облачко.
«Вот оно! - подумал Йорик, и замер совсем - Теперь держись, морячок, сейчас здорово закачает!»
Грязно-серый дым беззвучно, без всякого запаха валил из лампы как из кузницы, и облако посреди комнаты становилось все гуще, казалось, его можно было уже потрогать.
Йорик вместо теплого покрылся теперь холодным потом - из этой странной дымки перед ним сгустилась фигура, походящая на человека, одетого в длинную широкую рясу с капюшоном. Раздалось тихое частое сопение. Потом создание чуть пригнулось и протянуло вперед, ощупывая пол, переднюю лапу. Из-под рукава показались короткие костистые пальцы с орлиными когтями. Видимо тварь, плохо видевшая в темноте, полагалась более на нюх и осязание. К счастью, маленькая непроветриваемая коморка так пропахла человеком и всеми его выделениями, что невозможно было разобрать, откуда именно исходит запах.
За окном гости кузнеца замолкли - именинник взял со стоящего посреди двора стола большой ковш с вином и поднес ко рту. В наступившей тишине Йорик услышал, как мягкие лапы существа шагают по полу, и даже различил шарканье когтей.
«Раз; Два; Три… - считал он просебя шаги - Пора, с богом!»
Одним движением левой руки он сорвал покрывало с крючка, за который оно было подвешено к стенке. Ночной гость повернул к нему укрытую под капюшоном голову, но словно по инерции двигал ногу дальше вперед.
- Стой! - негромко, но уверенно скомандовал Йорик.
Тварь остановилась.
- Теперь замри. Пошевелишься - и я разрублю тебя пополам. Ты понимаешь, что я говорю, я так и думал. Ты не зверь, ты разумен, иначе бы не нацепил на себя свой балахон. Ты и не демон, ты ешь человеческое мясо, значит сам из плоти и крови, просто можешь менять обличие. Кто же ты такой, ты, самое гнусное из всех мерзостей, что создал Всевышний? Или нет, Господь не мог так ошибиться, не мог сотворить тебя, смрадный ублюдок. Откуда же ты взялся? Я знаю: паршивая собака поела днем тухлого мяса, обрыгалась в отхожую яму, а ночью из нее выполз ты, сатанинское отродье! Где, скажи, та преисподняя, что тебя изрыгнула? В какой гадкой, скверной ведьминской книге прочесть проклятия, чтобы дать тебе имя? Ты, большая куча свежего говна, самая уродливая харя на свете, это твоя! Если бы у тебя были родители, то они померли бы со стыда, глядя на то, что сотворили! Но у тебя их не было. А вот у меня были! Мой отец был статен и красив, как бог, мать прекрасна, как богиня, и, наверное, вкусные они были, так ведь! Ну же, вспоминай! Тридцать лет назад, такой же летней ночью, в такой же комнате! Помнишь мальчика, что был там, совсем маленького, четыре года всего! В четыре года пережить такое! Помнишь, он поседел в один миг! В Четыре года поседел, мразь! В четыре года видел, как растерзали мать и отца! Взгляни на мои волосы, гнида! Посмотри на мое плечо, там кукушка, это ты, своим когтем нарисовал ее! Ты, сука, сделал меня кукушонком!
В самых страшных снах ты мне являлся, и я не мог поверить, что в самом деле это случилось со мной. Я считал, что мне все приснилось давно, один раз, и просто повторяется. Я думал, что смогу забыть это, думал, что уже забыл, но нет! Видно не забывается такое! Боги были несправедливы к моим родителям, послав им такую страшную смерть в расцвете лет, но они справедливы ко мне! - кузнец влил в глотку последние капли вина…
- Боги послали мне тебя! - …блаженно крякнул…
- Скольких ты сожрал за тридцать-то лет? - …обтер рукавом рот…
- Даже если по одному в месяц - многова… …и с силой грохнул ковшом об стол. Гости взревели, и от этого чудовище вздрогнуло. Совсем немного, а может, даже Йорику просто показалось, но среагировал он моментально.
Остро отточенная сабля из отличной стали со свистом описала кривую, проложив через все туловище твари глубокий косой разрез. Та схватилась обеими лапами за края раны, словно пытаясь зажать ее всю, и повернулась на месте - Йорик нанес второй удар, рассеча спину урода.
Обливаясь кровью, безобразное существо повалилось на пол. Поднявшись на четвереньки, оно потянулось к светильнику передней лапой.
Жаль, что Йорик не видел себя тогда, ведь он любил все красивое и эффектное! Он встал над лапой монстра, как палач перед плахой, держа саблю двумя руками, и с одного удара отсек чудовищу кисть. Уцелевшей лапой ночной гость схватился за культяпку, и впервые Йорик услышал его голос. Это не было похоже ни на человеческий, ни на звериный крик, вообще не похоже на какой-либо звук, словно вопль исходил не из этого мира, а из какого-то неизвестного враждебного потустороннего измерения, с того света или еще дальше. Но скоро этот чудовищный крик утих, а потом и вовсе прекратился.
Йорик прикрыл тюфяком кровяную лужу, под саму тварь подложил покрывало и поволок на улицу. За этим занятием его и застал Брайн, вышедший по нужде.
- О, блин! Это что такое, Йорик! Это что, и есть та баба, с которой ты хотел переспать!
- Она самая. Хороша, правда? Помоги-ка. Давай, понесли его наружу.
Вдвоем они выволокли тело на задний двор, перебросили через ограду, а сами вышли в ворота. Здесь Йорик стал рубить саблей хворост и складывать костер, а Брайн - изучать необычное существо. Морда твари походила отдаленно на человеческую, но челюсти с огромными клыками выступали далеко вперед, и лоб нависал гораздо ниже, чем у людей. Телосложение монстра также напоминала телосложение человека - мужчины, высокого, но невероятно сгорбленного и скрюченного. Еще больше поразил Брайна рассказ моряка, настолько, что даже несчастие, случившееся в Верхнем Аккасе, уже не казалось таким уж страшным.
Брайн не мог еще знать тогда, что и убийство его односельчан, и смерть родителей Йорика связаны меж собой, и что обе эти беды, можно ли поверить в такое - ничтожны по сравнению с тем горем, которое скоро постигнет… Но всему свой черед.
Разведя костер, Йорик подбросил туда еще дров, три сломанные бочки, подкатил телегу без колеса - пламя взметнулось на высоту в несколько футов. Тогда они с Брайном, взяв труп чудовища за передние и задние лапы, раскачали его, и бросили в огонь. Туда же полетел окровавленный плащ. Лампу Йорик, помяв ударами сабли, выбросил.
Потом они оба сидели у костра и смотрели на языки пламени, не замечая отвратительного запаха. Рядом помочился какой-то забулдыга, понюхал воздух, и сказал:
- Фу, ну и вонь! А вы сидите тут и нюхаете, как два придурка! - Йорик повернулся к нему:
- А ну катись на хрен отсюда, сучий выкидыш!
Пьянчугу как ветром сдуло.
- Зря ты его прогнал. - сказал Брайн - Надо было отлупить как следует, хоть бы душу отвели.
- Не стоит руки марать. Пошли вино пить лучше. Ты пьешь?
- Водки бы.
- Хлебного вина? В этих местах его не пьют. Но когда мы приедем в Эдварград, то ты сможешь купить себе ведро водки и окунуться в него с головой.
- Там продают водку?
Йорик усмехнулся:
- В Эдварграде продают все. Только не перестарайся там, а то сам не вспомнишь потом, как завербовался в солдаты или гребцом на галеру. Пошли!
В это самое время в Эдварградском порту, у самого отдаленного пирса сидели за четвертью вина два портовых сторожа и два моряка.
- Клянусь Святыми Небесами! - рассказывал один, выпучив глаза, оживленно жестикулируя, но почему-то полушепотом - Весь в черном, с ног до головы! На руках перчатки черные, на лице повязка черная, сбруя, седло - тоже все черное, и конь под ним как сажа. Постоял он, постоял, а потом как взвоет вдруг, хлоп! - и пропал! И трава под ним вся выгорела!
- Чудно!
- Да, видать, не к добру такое!
- Давай, давай, буди лихо, каркай: «не к добру»! Тебе не померещилось ли?
- Да клянусь, как тебя сейчас видел черного всадника!
- Вот как! Бывает же!
- Да, как знать, что он приволокет нам на хвосте!
- Ничего хорошего, ясно как божий день! Такие-то знамения – и к добру? Ну уж нет!
Вдруг один из них замер неподвижно с кружкой, которую не донес до рта, челюсть его упала вниз. Все, заметив это, повернулись в ту сторону, куда был обращен его ошарашенный взгляд.
На досчатом пирсе, слабо освещенный светом фонаря, стоял черный вершник. Все четверо услышали глухой стон, потом всадник резко рванул на себя поводья - конь заржал, встал на дыбы и пропал вместе с седоком.
- Святые Небеса! - пробормотал кто-то.
7. В Эдварграде.
В праздновании кузнецовых именин приняли участие все жители его деревни, да еще половина проезжих с постоялого двора. Они так разбрелись по округе, что отыскать Ероху оказалось задачей поистине невыполнимой. Он сам пришел около десяти утра, заспанный и недовольный.
- Где Расул? - спросил он.
- Он среди ночи в Эдварград ускакал. - ответил Брайн.
- На хрена?
- К какому-то купцу, который ему деньги должен.
- Да? А почему мне не сказал ничего?
- Он хотел, но найти тебя не мог, приходил тебя искать. Пошли, двигаться давно пора.
Около полудни, собравшись, они отправились своей дорогой. Среди ехавших позади купцов находился и тот, которому кузнец, бывший с утра как стеклышко, успел подковать коня.
Настроение было - сам посуди: жара неимоверная, калган как колокол гудит, в уробе водоворот, руки-ноги ватные, глаза слипаются... Охота было улечься в холодный ручей, закрыть глаза и сказать: о-о-о-о...
- Гляди, - сказал Ероха - тут не иначе как засуха. Вон, даже трава пожелтела.
- Странно. - ответил Йорик - в пяти верстах отсюда все цветет, и в канавах полно воды. Тут не засуха, что-то другое.
- И людей нигде нет. - заметил Алекс.
Ближе к вечеру показались стены и башни города. У ворот собралось множество людей, скотины и повозок, но въезд в город был закрыт и мост поднят.
Из всех городов на побережье Трехбрежного Моря Эдварград был, пожалуй, самым известным. Он был поставлен у устья реки Сулартар, по которой ахайские купцы свозили свои товары к морю. Поначалу король Эдвард, основавший город и назвавший его в свою честь, задумывал его лишь как переходный порт, но впоследствии здесь была открыта крупнейшая ярмарка пяти королевств. Найти там можно было решительно все, что где-либо покупалось и продавалось, от волдацких клинков до райских птиц с Южного Берега. Ежедневно в город приходило множество обозов, а в гавани бросали якоря десятки судов под флагами всех торговых городов и мореходских гильдий.
Однажды бургомистру Эдварграда, видевшему, как у него под носом перетекают из кармана в карман многие тысячи, пришла в голову счастливая дерзкая мысль: нельзя ли сделать так, чтобы купцы, продав свои товары, барыши тратили здесь же?
Сказано - сделано. Градоначальник взял огромный заем у гроунского жреца, оттуда же выписал лучших счетоводов и, помолясь, принялся за дело, сулившее ему либо богатство, либо долговую тюрьму. Строились гостиницы, где на одного постояльца приходилась дюжина самой расторопной прислуги. Ссужались деньги содержателям харчевен и те выписывали изо всех концов света яства, какие встретишь не на каждом королевском пиру. В заморские страны бургомистр отправил своих подручных, разыскивать различные диковинки, сам ездил с богатыми дарами к королю, добился от него отмены запрета в Эдварграде на азартные игры и немалые деньги употребил на их развитие. Открывались роскошные публичные дома с самыми искусными наложницами и дома, где курили дурманящие благовония с Южного Берега, бани, где в умелых руках банщиков тела путешественников, навялившихся под солнцем, натрясшихся в телегах, накачавшихся в ладьях, вдоволь наглотавшихся пыли и соленых брызг, снова обретали оформленный вид, силы и охоту к новым увеселениям.
Вскоре за купцами сюда потянулись их бездельники-сыновья, а затем и богатые дворяне. Потом они стали селиться в Эдварграде, поручив свои имения управляющим. Город расцвел необычайно, а бургомистр до конца жизни подсчитывал прибыли. В карты, шашки, кости здесь проигрывались целые состояния и села с крепостными. Деньги ставились на кулачных бойцов, боевых петухов, собак. Слышалась речь на всех языках, гуляние на городской площади не прерывалось ни на минуту всю ночь напролет. К рассвету город ненадолго затихал. С утра во всю работали только лавки местных ремесленников, товары которых имели спрос в основном среди небогатой части эдварградцев. Открывались городские ворота – крестьяне привозили сено, дрова, птицу, дичь, фрукты и прочую провизию. Из состоятельных дворов спешили кухарки за припасами. Начинала шевелиться рвань у приходских ворот. Порт принимал первые на дню суда. Часам к девяти-десяти пополуночи оживали гостиницы, провожая отбывающих потояльцев. Позже, уже к полудню, в движение приходило главное колесо, за счет которого вращались все прочие механизмы жизни Эдварграда - торговые площади и набережные, начинали торг проспавшиеся именитые гости.
Купцы орали до хрипоты, торговались и спорили чуть не до драки! Расходились понося друг друга и клянясь в вечной вражде, а спустя мгновение сходились на новой цене и били по рукам. Последними словами бранили товар, который желали заполучить, не жалели красноречия расхваливая товар, от которого стремились избавиться. Торговец, ограбленный год назад по пути отсюда, мог сегодня здесь же встретить похищенное добро, но не сетовал, ведь сам привез на торг пару-тройку безделушек, купленных по дешевке. Каждый успевал за день облапошить по десяти товарищей, и сам быть одураченным десяток раз. Счастливец радовался, считая прибыль. Неудачник плакал, на него показывали пальцем и ржали. Вечером жизнь Эдварграда вступала в следующую фазу, на этот раз центром ее становились улицы и улочки, кабаки и кабачки, арены, игорные дома и купальни. Распродав, скупив и подведя итог, гости спешили с торга. Прежде всего, надо было подкрепиться после утомительного дня. Для этого именитый гость ехал в трактир, где его ждал роскошный ужин и обильные возлияния. Ешь – потей. Сильно вспотев во время еды, именитый гость следовал освежиться в бани, где его ждали поддатые друзья и опять же - обильные возлияния. Тут возникало разногласие, одни горели желанием созерцать кулачный бой, другими овладевал половой инстинкт. Придя к единому мнению, пили на посошок и ехали всем скопом сначала на поединки, потом к падшим женщинам, потом возвращались в трактир, где снова ждал ужин. Разумеется, ни первое, ни второе, ни третье не обходилось без возлияний, тем более что порог трактира переступал очередной старый знакомый, только что сошедший с корабля, и перед ним на стол ставили большой ковш.
Менее состоятельные гуляли с меньшим размахом, но абсолютно в том же духе, в менее дорогих апартаментах, но не менее часто меняя их, стол им накрывали не столь роскошный, но с такими же обильными возлияниями. Не было улицы, не стоявшей на голове. Не было заведения, где не гуляли бы каждую ночь, всю ночь напролет. Тосты, гогот и песни, музыка и пляски, пьянство и обжорство до упаду, море женских ласк, веселье без конца…
Но в тот день никакого веселья не ощущалось. На стенах никого не было, на крики никто не отзывался, и люди, собравшиеся у ворот, пребывали в недоумении.
Какой-то парень решил положить этому конец. Он переплыл ров и перебрался через стену с помощью веревки и якорька-кошки. Еще через четверть часа мост начал опускаться. Юноша, вращавший подъемное колесо, в ужасе шептал молитвы - у ворот лежали пятеро мертвых стражников.
Веселый город умер. Что-то неподдающееся никакому объяснению пришло и убило всех в одну ночь. Люди умирали в постелях, на улицах, в кабаках, у каминов, в подвалах, в амбарах. Трупы висели в окнах, лежали на мостовых, сидели за столами, все они умерли в муках, в ужасе, запечатленном посмертно на их посиневших лицах. Посреди улицы стояла карета, запряженная четверкой мертвых лошадей, и мертвый кучер сжимал кнут в окоченевшей руке. В трактире мертвецы лежали, держа в руках бутылки и кружки, можно было подумать, что все они перепились. Сам эдварградский жрец был среди них, с пролитой чашей вина в одной руке и с поросячьей ногой в другой. Эх, отче! Встречал бы ты смерть, как тебе подобает - за молитвой перед алтарем, а теперь отправился на божий суд пьянехонек, с куском мяса в зубах! Мост с восточной стороны был полуопущен и подход к нему завален трупами - люди в страхе бежали из города, спасаясь от чего-то, но оно настигало и убивало их. Оно настигло и тех, кто в отчаянии прыгал с городских стен - одни из них разбились, тела других были потом выловлены во рву. Мертвая мать, забившись в угол дома, заслоняла своим телом мертвых детей. Она не могла их защитить. В погребах, на крышах, за засовами прятались люди от неведомой смерти, но везде она находила их - без лестниц поднималась на крыши, без ключей открывала двери, без фонарей отыскивала свои жертвы в темноте. Один мужик взобрался даже непонятным образом на шпиль городской ратуши, но не спасся. Его долго не могли потом снять, пока он сам не упал, истрепанный воронами. Никто не спасся.
Все приехавшие сегодня в город были потрясены и испуганы. Ероха кинулся искать Расула, а Алекс просто стоял, разинув рот. Торговец, еще утром на чем свет стоит клявший кузнеца-юбиляра, теперь дрожал от страха как осиновый лист и божился напоить коваля до полусмерти:
- Святые Небеса! - бормотал он - Еще вчера я встречал людей, выехавших из этого проклятого города! Если бы я не задержался в гостинице, и приехал бы сюда днем раньше...
- Слушай, Йорик; - спросил Брайн моряка - Такого ведь никогда раньше не бывало, никогда-никогда... Ты слышал ли про такое?
- Нет, никогда.
- И я тоже. Мне дед покойный про многое рассказывал, и от других стариков я слыхал, но чтобы такое... Чтобы разом целый город. Нет, бывало так, чтобы мор какой-нибудь, но все равно хоть кто-то да спасался, и уж точно не в одну ночь... А теперь вот случилось, и как раз ТЕПЕРЬ, понимаешь?
- Не очень. Но ты как будто знаешь что-то об этом всем, или догадываешся.
- Йорик, я ведь правда знаю... Я все знаю, я понял, отчего это случилось. Понял, откуда выскочил этот черный всадник. Это не призрак, Йорик, нет, не призрак. Я понял, отчего кричал этот блаженный из Тиамада!
- Так почему? Скажи, что знаешь.
- Нет, я не могу...
- Но почему?
- Ты мне не поверишь. Я и сам-то в это толком не верю. Это как будто снится, вот сейчас будто ткнет кто меня и все пройдет. Но Йорик, если не врал ты вчера, если вправду сердцем о людях печешься, а не только на словах, если сейчас, глядя на все это, хоть малость их всех пожалел, если новой беды не хочешь, большей беды, немедля мне надо выехать в Красный Камень!
8. Волшебное слово.
К развитию стремясь неудержимо,
В одной занятной книжке я прочел,
Как всунул один джин в бутылку джина,
И плотно запечатал сургучом.
В порожнюю посуду заключенный,
Джин мается, вздыхая тяжело,
И видется ему весь мир зеленым,
Поскольку смотрит он через стекло.
"Светоч" - это слово написал когда-то на своей плоскодонке дядя Йорика, брат его матери.
Он был моряком Эдварградской гильдии мореходов. После смерти родителей Йорик стал ходить с ним в плавания. Скоро мальчик сам научился управляться с косым парусом, ходить по ветру и против, определять путь по звездам. Моряк нарадоваться не мог на способного племянника.
- Ты приносишь мне удачу. - не раз говорил он - Каждый раз, когда ты со мной в ладье, ветер дует попутный. Видно ты очень по душе Кристине: посмотри, как она играет твоими волосами!
Йорик любил свежий морской ветер. И любил море. Смотрел иногда как вечером погружается в его воды раскаленный докрасна солнечный диск, и как по утрам он поднимается снова. И еще Йорик знал, что штиль в море перенести труднее, чем иную бурю. Даже буря нравилась ему по-своему.
Потом дядя умер, оставив Йорику свою ладью. С тех пор Йорик возил на ней купцов по всему свету, пока не случилось с ним происшествие, достойное отдельной главы, или даже целой книги, и называлась бы она:
"Как Йорик был Ваденгайером."
Началось все когда он, после очередного плавания, подсчитал сбережения и решил пошить себе новые сапоги. Обновка вышла на славу, и Йорик с таким размахом ее обмыл, что и на следующее утро все еще спал хмельной в ладье на пристани, и не слышал, как в городе забили тревогу.
- Хиро, ваденгайер! - услышал Йорик неразборчиво сквозь сон и почувствовал, как кто-то пихает его по ноге.
- Проваливай к чертовой бабушке! - сказал он, не открывая глаз и переворачиваясь на другой бок. Тут же Йорик скорчился оттого, что чем-то, кажется, очень большим, тяжелым и твердым садануло его по кишкам так, что он не мог ни вздохнуть, ни разогнуться.
Над Йориком стояли два здоровяка в латах, вооруженные до зубов.
- Хиро! - сказал один и поманил Йорика рукой. Тот сразу понял, чего от него ждут и как с ним обойдутся, если он сию же секунду не забудет про отшибленые внутренности, не вскочит и не пойдет, куда ему следует.
В том набеге волдаки взяли мало добычи, поэтому пленных не убили, а повезли в свою землю, в рабство. В дороге их застал шторм. Ладью, где везли невольников, так качало, мотало и швыряло во все стороны, что кормщик не удержался и вылетел за борт. Увидя это, Йорик кинулся к рулю, встал у него и стоял всю ночь, пока не успокоилась буря.
Согласно волдацкому обычаю, раб, вставший у руля или бившийся в бою вместе с волдаками, получал свободу. Йорик был объявлен вольным, но все же волдаки не отпустили его, а увезли в Стейгрост - городок охотников за морским зверем на самом севере волдацких земель. Здесь Йорик стал жить и ходить вместе с волдаками на промысел. Скоро он пользовался среди них доверием и даже уважением, обучился языку, обзавелся своим домом, стал владеть гарпуном, а его прежние умения и опыт оказались волдакам весьма кстати. Называли они Йорика "Ваденгайер", что значит "белобрысый".
- Раз я свободен, почему вы не отпустите меня на родину? - спрашивал он старейшин селения.
- Ты свободен, - отвечали ему - но мы не можем тебя отпустить. Ты хороший кормщик и полезен нам, а на юге у нас много врагов. Ты научишь их нашему языку, укажешь дорогу в нашу землю. Мы не можем отпустить тебя туда. Живи среди нас, как свободный, как равный, ходи с нами на промысел дальше.
- Клянусь, что вернувшись на юг, никому не скажу, что жил среди вас. Я моряк, все мои друзья моряки, мы не дознаёмся друг у друга, где пропадали полгода или год.
- Ты честный человек, Ваденгайер, - возражали старейшины - но встретив друзей, ты будешь пить с ними вино, и забудешь клятву. Ты заговоришь во сне и тебя услышат, тогда с тебя будут спускать кожу кнутами, лить на твои раны горячее масло, жечь огнем и железом. Перед тобой приведут на плаху твою жену и твоих детей - тебя заставят говорить. Ты не можешь уехать от нас.
- Нет у меня на юге ни жены, ни детей, ни родителей, ни братьев, ни сестер, нет на свете никого, кем бы я дорожил больше своего слова. Я клянусь, даже если кто-то узнает о моей жизни среди вас, я ни за золото, ни под пыткой не укажу дороги к вам, и не стану учить никого вашему языку.
- Нет, Ваденгайер. Ты смелый и сильный, ты можешь выдержать многое, но наши враги подвергнут тебя мукам, которых не может выдержать смертный. Ты не можешь уехать.
Наконец, через два года, старейшины надумали женить Ваденгайера. Он не противился, но за две недели до назначенной свадьбы пошел на пристань ночью, когда Готкхаб и Лауксар поделили небо поровну.
- Эй, гляди! - сказал один из часовых, стерегших ладьи, другому - Ваденгайер идет сюда. Ваденгайер, чего это тебе не спится!
- Он собрался на промысел! - засмеялся другой - Смотри, у него в руке гарпун! Ваденгайер, подожди пока, не уходи на промысел, иди лучше к нам, у нас есть немного вина!
- Иду! - весело сказал Йорик и ударил волдака в спину гарпуном. Второй замер от неожиданности и испуга. Йорик, переступая через костер, откинул полу, вытащил из-под нее саблю и зарубил охранника. Той ночью на пристани загорелись отчего-то суда, и в суматохе не сразу была замечена пропажа часовых, а то, что исчез еще и Ваденгайер с одной из ладей, и вовсе обнаружили лишь спустя несколько дней.
Йорик написал "Светоч" на своей новой ладье, занялся прежним ремеслом, и зажил не хуже прежнего, а даже лучше, потом загорелся мыслью отыскать счастливую землю, выдуманную спившимся матросом, и уже готовился к путешествию туда.
Но однажды он услышал о странных и страшных вещах, случавшихся в одной из областей Ахайи. Людей, ложившихся спать, наутро находили растерзанными. Засовы оставались нетронутыми и находившиеся снаружи никогда ничего не замечали.
Первый рассказ об этом почти не встревожил Йорика. После второго воспоминания, стиравшиеся из памяти как туманное бредовое видение, начали оживать. Выслушав подобную историю в третий раз, Йорик бросил все дела, заложил в Эдварграде ладью взамен за вороного жеребца и понесся в Тиамад на поиски лампы, похожей на поющего петуха. Так состоялась его встреча с Ночным Гостем, назначенная за тридцать лет, так Йорик познакомился с Брайном.
"Отдай жизни все" - услышал он от кого-то еще в отрочестве, запомнил наставление навсегда, и всегда ему следовал. Он был романтиком. Он повидал много скотства и свинства, много лжи и грязи, но все равно отваживался быть романтиком и верить в прекрасное. Он убедился, что могут сбываться кошмары, поэтому верил, что могут становиться реальностью и мечты. Жизнь много раз обходилась с ним жестоко, но от того только больше любил Йорик жизнь, и продолжал отдавать ей все.
- Смотри! - сказал Йорик Брайну, показывая свою посудину - Вот он, мой дом, моя семья и мой плуг, которым я возделывая свою пашню. Кони, что я в него запрягаю - четыре ветра, а пашня - все море-океан. Мимо Красного Камня я только с дядькой покойным ходил восемь раз, а потом уже и счет потерял. Если выйдем сегодня утром, то послезавтра, будем там.
- Сколько мы в день будем проплывать?
- Проходить. Ветер в море хороший. Если не переменится, то можно будет и на ночь парус не убирать, тогда за сутки пройдем верст сто двадцать, а то и сто пятьдесят.
Давным-давно в Санлейских Горах добывали красный камень. Для того, чтобы его вывозить построили порт. Со временем ахайские границы откатились на запад, защищать от разбойничих набегов шахты стало некому. Поток минерала в королевства иссяк, но город остался, и осталось его название - Город Красного Камня. Путь туда лежал в основном по морю. Дороги в Санлейских горах были опасны, часто шалили чомки и санлейцы. Санлейцами или санлейскими казаками называли себя потомки ахайских крестьян, бежавших из-под крепостной неволи в пустоши санлейских предгорий и живших здесь в беспрестанных схватках с чомками, то объединяясь против них с рыцарями, то сами совершая набеги на владения бывших господ.
Но и корабли редко заходили в Красный Камень - в захудалом городишке нечего было продавать и покупать. Лишь от случая к случаю мореходы пополняли здесь запасы провизии и воды по пути на Восточный Берег. Этот материк был покрыт лесами и заселен немногочисленными полудикими племенами, зато за ним открывалась дорога в сказочно богатые страны, путь куда был заказан иноземцам. Местные правители не допускали чужаков далее города Кирхайтани, через который и велась вся торговля с этими неведомыми странами.
Ночью с тринадцатого на четырнадцатое августа пятьсот шестьдесят третьего года от разделения царств Йорик и Брайн достигли города Красного Камня. Йорик остался в единственной в городе гостинице, более похожей на сарай, где сроду не ночевал никто кроме крестьян из пригородов. А Брайн чуть свет отправился пешком по дороге, ведущей на север. Уже начало смеркаться, когда он очутился перед воротами замка, подобные которому строили много веков назад.
На стук за воротами отозвался собачий лай, потом голос на неизвестном Брайну наречии. Брайн спросил по-мезийски:
- Далеко отсюда до замка Крост?
В ответ ему раздались слова на ломаном языке священного писания:
- Ты стоишь у ворот замка Крост. Зачем ты пришел? Если ты просишь милостыни, то знай, что мы не подаем по будням, уходи! Если ты купец - тоже!
- Я не купец и не нищий. Меня зовут Брайн сын Якилов. Я приехал из Кападдокии к человеку по имени Киромил - хозяину этого замка.
- Здесь нет, и не было такого человека. Уходи!
Брайн в растерянности замолчал, но скоро опомнившись, снова забарабанил в ворота:
- Слушай! Впусти меня! Я добирался сюда три месяца, и я не уйду, пока не поговорю с хозяином замка! Может быть, его зовут не Киромил, но я должен поговорить с ним! Скажи, что к нему пришли из деревни Верхний Аккас в Кападдокии!
- Я не слышал ни об этой деревни, ни о стране, из которой ты приехал! Убирайся, не то мы тебе поможем!
- Я не уйду! - стоял на своем Брайн - Доложи обо мне хозяину замка!
За воротами замолчали. Брайн постучал еще несколько раз, но никто не отзывался. Тогда он нашел хорошую дубину, положил ее поблизости, на тот случай, если его выйдут спровадить, развернулся к дверям спиной и принялся долбить в них ногами. Долго ли, коротко ли это продолжалось, но в конце концов ему отворили.
- Заходи. - сказал привратник.
- Ты сказал хозяину?
- Он тебя ждет.
Брайна провели по узким, тускло освещенным комнатам в кабинет, где находился владелец поместья - статный смуглый мужчина лет тридцати с широким лицом, горбатым острым носом, черными усами и такими густыми бровями, что в переносице они срастались. Феодал осмотрел гостя и предложил садиться.
- Рассказывай, - сказал он - кто ты и зачем хотел видеть Киромила.
Брайн стал рассказывать о себе, о своей деревне, где с детства готовили его будто бы к битвам, как однажды напали на их мужчин разбойники. О какой-то страшной опасности, угрожающей, по словам Ивана, всем странам и народам, и как Иван указал ему дорогу в Крост к Киромилу и велел рассказать обо всем случившемся.
Собеседник слушал Брайна внимательно, не задавая никаких вопросов, только когда Брайн помянул Киромила , он чуть нахмурился.
В заключении Брайн рассказал о тиамадском юродивом и погибшем Эдварграде.
Выслушав все до конца, хозяин Кроста немного помолчал, видимо в раздумье, а потом сказал:
- Брайн, то, что ты рассказал - ужасно, и я не знаю, смогу ли чем-то помочь тебе. Я никогда не слышал о вашей деревне и не знаю, какое отношение ко всему этому имеет Киромил.
Меня зовут Агрират, я принадлежу к очень древнему роду, и Киромил был его основателем, он жил много веков назад, я не знаю, что и откуда в вашей деревне могли знать о нем.
Брайн молчал, не зная, что ответить, вообще не зная, как понимать все происходящее.
- Впрочем, - сказал Агрират - я попробую чем-нибудь тебе помочь. Я велю накормить тебя и устроить на ночь, сам просмотрю книги, которые достались мне от предков, может быть, и Киромил что-то писал в них. Ступай с моим приказчиком, утром я велю тебя позвать.
Поужинав и смыв с себя дорожную пыль, Брайн отправился спать, куда ему было указано, но до утра не проспал. Его разбудили примерно через четыре часа и сказали, что хозяин ждет его сейчас же.
Агрират показался Брайну очень взволнованным.
- Не удивляйся - сказал он, - расскажи мне заново все, что говорил вечером.
Брайн повторил свой рассказ, и Агрират слушал его все более напряженно. Потом он сказал:
- Знаешь, Брайн, если правда то, что я прочел сегодня в своей книге, и то, что услышал от тебя, то лучше мне умереть, потому, что страшно жить, зная, что бывает на свете такое. Вот смотри: - он указал Брайну на огромный раскрытый на столе том - эту книгу написал Киромил, потом ее несколько раз переписывали. сам он жил две тысячи лет назад.
- Сколько?
- Две тысячи лет. Гляди: - он перелиснул назад несколько страниц - вот здесь Киромил пишет о временах еще до его рождения. Тут сказано, что всем светом управлял совет двадцати магов, искусство которых ныне забыто. Возглавлял их Сиак - самый могущественный. Дальше, - он перевернул листы обратно - Вот:
"В сто двадцать второй день шестидесятого года от первого Совета верховных магов северная звезда ГЕДЛОК вспыхнула сильнее прежнего, и свет от нее рос не по дням а по часам. В сто двадцать четвертый день Гедлок стал ярче всех других звезд и светил, и затмил их свет, на другой же день стало видно, что звезда нисходит с небес.
В сто двадцать шестой день из света звезды явился яростный крылатый змей о двенадцати головах. И от взмахов крыл его поднялся шквал, и деревья вырывало с корнем. И от смрадного его дыхания сделалось ядовитое облако и губило все. И изо всех двенадцати пастей его вырывалось синее пламя, и жгло и палило всех. И рек змей, и голос его не был слышен уху, но звучал в самих сердцах: "Я есть владыка всего, всесильный, вечный, бессмертный, всевидящий, всезнающий! Где есть я, там наступает мое царство, и длится, сколько я велю. Все сущее да покорится мне, или будет истреблено!" И великий ужас охватил всех, и не знали, кого молить о спасении.
Тогда Сиак колдовством воздвиг на пути змея утес и сам взошел на него. И призвал двадцать высших демонов - по пять от земли, воды, огня и воздуха, и обратил их против змея. И сотворил бесчисленную рать тварей крылатых с клыками и когтями подобными железу, и обратил их против змея. И воздвиг против змея стену невидимую и непреодолимую, и все боли, муки, яды и смерти, что мог вызвать своими чарами, обратил против него, и змей обратил против Сиака свое волшебство.
Так бились они семь дней и семь ночей, и твердь земная сотрясалась и свод небесный содрогался, и грохот стоял как от ста тысяч громов, и утес, на котором восстал Сиак, расплавился от основания до половины высоты на сорок саженей, и песок спекся в корку, и свет небесных светил померк, и ни самой маленькой твари не осталось, ни травинки не осталось на много верст вокруг.
На утро же восьмого дня явился Сиак перед советом и, показав им шар из хрусталя, источавший свет, рек: "Ныне мной был умерщвлен могучий змей, но дух его, злоба и сила неистребимы и заточены в сей сфере мною навечно."
Агрират замолчал и снова начал листать книгу.
- Здесь идет кратко летопись тех времен. А вот и самое главное:
"В двести четырнадцатый день года от первого Совета верховных магов Сиак велел погрести себя заживо и выкопать через девять дней. Когда же его повеление было исполнено, то ни Сиака не было в гробнице, ни одежд его, а только тень отпечаталась на стенах склепа, и никто с того дня не видал Сиака, ни живым, ни мертвым"
- Но постой, - остановил его Брайн - причем тут все, что случилось теперь?
- Сейчас, подожди, я найду. Слушай: "Пятидесяти храбрейшим витязям Сиак пред уходом завещал стеречь Гедлока..."
- Гедлока?
- Да, так назвали змея в честь той звезды, с которой он сошел. "... стеречь Гедлока, не оставлять ни на минуту, и потомкам своим завещать стеречь его, заточенного в хрустальный шар в заговоренном подземелии, где голос его молчал, где сила его не могла причинить вреда и всевидящие очи застилались сном."
- Вот, посмотри сюда. - сказал Агрират, подзывая Брайна к столу.
Подойдя и взглянув в книгу, куда показывал пальцем Агрират, Брайн увидел рисунок. Изображение занимало половину большой страницы, и Брайн сразу понял, что нарисованное там он уже где-то видел. Комната с каменными стенами, шесть статуй по ее шести углам - псы, глаза которых источали зеленоватый свет, столб посреди помещения, но вот это - хрустальный шар, окруженный двенадцатью шеями дракона... О Боги! В Верхнем Аккасе, за день до отъезда Брайн помогал вытаскивать раненого Ивана из подвала; Это тот самый подвал!
- Агрират, вот это что! Наши мужики, ну, мы все, и я - мы потомки тех пятидесяти богатырей! В избе, что наши охраняли, есть погреб, это тот самый погреб, про который тут написано! То самое место, только вот этого змея там, у нас, уже не было!
- Его вынесли оттуда - сказал Агрират. Теперь ты понимаешь, что случилось?
Брайн тихо сматерился.
Оба они потом замолчали, и так, молча, сидели довольно долго, глядя прямо перед собой. Наконец Брайн, вздохнув, сказал:
- Иван мне сказал, что теперь все, кто живет на белом свете, в большой беде, и я не знал, верить ему или нет, и тебе, ну, книге твоей, верить ли, и своим глазам тоже... Но если это правда, то что я-то мог сделать? Зачем Иван отправил меня сюда, когда Киромил давным-давно мертв? Да и если бы он был жив, разве он мог бы помочь? Что нам делать, Агрират?
- Вот что, Брайн; - сказал Агрират, немного подумав - наверное, мы с тобой можем что-то сделать.
- Как?
- Этого я не знаю точно. Есть вторая часть заклятия, еще более сильная, чем та, что удерживала Гедлока в вашем подземелии, она - заклинание.
- Ты его в книге прочитал?
- Нет, там его нет, лишь сказано о нем, написано, что волшебное слово не утрачивает со временем своего могущества, потому, что возрождается каждый раз, когда бывает произнесено. Оно может остановить чудовище.
- Но что толку, если ты не знаешь заклинания?
- Я его знаю.
- Да?
- Да. Твой односельчанин не зря отправил тебя сюда. Киромил знал заклинание и передал его мне, через своих правнуков - моих прадедов, так же как стража Гедлока передала свой пост вам. Мой отец говорил мне, что это слово предназначено хранить от бедствий наш род. Теперь-то я понимаю, к чему оно предназначено.
- Что это за слово?
- Тише. - Агрират вдруг перешел на шепот - У стен есть уши, а Слова не должен коснуться посторонний слух.
Агрират взял с полки чистый свиток, отрезал от него кусок пергамента, что-то написал, показал Брайну и положил записку на стол начертанием вниз.
Потом он сделал задумчивое лицо, откинулся на спинку стула, уставился в потолок, потом обхватил голову ладонями и локтями оперся на стол.
- Что? - спросил Брайн.
- Все правда! Слово и правда волшебное!
- Откуда ты знаешь?
- Слово как вещь. Его можно отдать, но отдав его, теряешь. Я не могу его вспомнить теперь.
- Почему?
- Сказав его, забываешь, и не можешь больше ни услышать, ни прочесть. Отец говорил мне об этом, но я не очень-то верил...
Агрират взял листок, пристально поглядел на надпись.
- Вот! Я смотрю и не вижу Слова. Я вижу только линии. Они изгибаются, пересекают друг друга, но никакого смысла в этом нет.
Он взял перо и принялся выводить какие-то каракули, пытаясь перерисовать Слово, потом скомкал листок и бросил в огонь.
- Слушай, Брайн. Хотим мы этого или нет, но теперь ты владеешь Словом и распоряжаешься им как хочешь.
Агрират ждал, что Брайн опять удивится, или испугается, или возмутится, или спросит: "на хрена мне это надо?"
- Как я должен им распорядиться?
- Передай достойнейшему, кому - сам реши. Никто другой сказанного тобой Слова не услышит и не поймет.
- Почему я тогда смог прочитать?
Агрират пожал плечами.
- Хорошо, - сказал Брайн - но как тогда я узнаю, кто этот достойный?
- Разыщи Вечных Летописцев, они скажут тебе.
- Кого?
- Вечных летописцев. О них тоже написано в книге Киромила. Они живут вечно, все видят, что происходит на свете и все записывают.
- Чушь какая-то.
- Тогда что все остальное.
Брайну чертовски хотелось спать. Он зевнул, потер морду и спросил:
- Как их найти?
- Они живут на Южном Берегу. Где-то там, в пустыне есть два утеса - черный и белый. В полдень, когда тень от черного камня ложится на белый, и являются летописцы.
- Южный Берег... Йорик говорил про такое. Где это?
- Ты приплыл в Красный Камень по морю?
- Да.
- Вот по ту сторону этого моря, Трехбрежного Моря, и лежит Южный Берег. Найди там скалы и колдунов, больше в книге не сказано ничего о тех, кто мог бы тебе помочь. Есть правда еще какой-то Страж Земли, но он только упоминается. Кто это и как его искать - толком ничего не написано.
- Хорошо, сделаю так.
Они снова замолчали ненадолго, потом Агрират спросил:
- Я вот, чего не понимаю, Брайн, ты ведь не глуп, ты так легко на все это согласился, отчего? Вот так, не раздумывая. Почему так легко, так сразу поверил написанному, хотя ведь трудно в такое поверить? Должна быть какая-то причина у тебя.
- Такова воля богов.
В то время, пока Брайн совершал переходы в Крост и обратно, Йорик занимался тем, что нанизывал на шнурок, как бусинки, пять когтей ночного гостя с отрубленной лапы. Это ожерелье висело у него на шее, когда они с Брайном, восемнадцатого числа, вернулись в Эдварград.
Бухта была заполнена сотнями судов всех рангов, а у ворот собралось огромное скопище телег и возов, среди которых и обнаружились Ероха с Алексом. Ероха охранял общие вещи, точнее просто валялся, придавив кучу барахла своей тушей. Алекс поблизости собирал дрова.
- Здорово. - начал Брайн, подсаживаясь - Что за сборище здесь? Никак со всего света?
- Здравствуй, Йорик. Здорово Малыш. - ответил Ероха - Эти все приехали после того, как вы уплыли. В тот день полк драгун прискакал, из города всех выгнали, ворота позапирали. Трупы все свезли за стенами в кучи, ям накопали, без разбору всех повалили туда, да один поп их всех разом и отпел.
- А Расул? - спросил Йорик.
- Там же был. И те, что раньше нас приехали. Только не отдали мне его тело, сволочи! Кинули в яму вместе со всеми. "Полезай - говорят - туда за ним, или иди прочь!"
Послышались шум и крики у городской стены. Там замелькали черные кафтаны солдат. Кого-то вязали, кого-то били, кто-то сорвался со стены и переломал кости.
- Мародеры. - спокойно сказал Ероха - Лазают через стену туда-сюда. Тут, когда вы уехали, такое началось! Сначала все стояли - глаза пялили, а потом как вдруг разом все грабить кинулись - побрякушки да одежду с мертвых снимать, да в домах у них рыться. Я сам в жизни не воровал, даже когда впроголодь жил, а тут не удержался - схватил подсвечник золотой, а он, гад, позолоченный оказался. Потом уже драгуны пришли, да всех вымели вон. Сами теперь, поди, карманы набивают. Зато я вот что прихватил - Ероха вытащил из котомки кожаный подшлемник с мехом вовнутрь и надел его на голову, демонстрируя трофей - Во! Это добрая вещь, хоть зимой вместо шапки надевай, и сносу ему не будет. Осталось шлем к нему подобрать. Да и тебе, Йорик, не худо было бы сапоги новые справить.
- Твоя правда. Хорошие они были когда-то. - согласился моряк - Долго я их носил. Теперь только, как не латай их, сколько не смазывай дегтем и салом - доживают свой век. Я думал, в Эдварград приеду - сошью новые. Да где тут их теперь сошьешь!
Тут они увидели бегущего от стен к ним молодого мужика. Следом бежал невысокий шустрый драгун, короткими шажками, но очень быстро. В трех-четырех саженях от дерева, под которым развалился Ероха, драгун вдруг прыгнул и в броске, как кошка, ухватил беглеца за полы и пал вместе с ним. Тот давай брыкаться и дергаться что есть силы, но не мог никак стряхнуть с себя ловкого солдатика. Подбежали еще два драгуна и принялись бить мародера. Один орудовал плетью о четырех хвостах, другой бил тупой стороной тесака, третий, тот самый шустрик, ловко работал руками и ногами. Наконец еле живого связали и поволокли за ноги лицом вниз.
Алекс посмотрел им вслед, и спросил:
- А вы зачем в Красный Камень плавали?
- Вот что: - сказал Йорик - давайте-ка отойдем, ну хоть вон к той роще. Там потише, да ушей лишних поменьше. Брайн вам рассказать кое-что хотел. По секрету.
Вечером они продали всех лошадей и пошли гулять по городу на колесах. У вифнийского обоза купили и отведали янтарного напитка из хмеля и ячменя, у ахайских и галатских распивали виноградное вино, и вино с Южного Берега - из таких диковинных плодов, о каких Брайн и не слыхал. Пили сладкое зелье из меда, что собирают в своих чащах линги, и настойки на лесных ягодах, и черти что еще там, такое которое лансарские купцы привозят из Кирхайтани. И про водку Брайн тоже не забывал.
А когда напились уже совершенно до безобразия, то сделали серьезные лица и пообещали друг другу, что пока держат их ноги, пока видят глаза, пока есть силы сжать руку в кулак, дела начатого они не оставят, и покоя отныне Гедлоку ни днем, ни ночью не дадут до полного его изведения. Алекс клятвы не произносил, потому что в это время уже спал, будучи разбужен смотрел дико и безучастно, подняться без подмоги не мог, поднявшись с подмогой, падал, и в ответах его на вопросы не только нити размышлений, но даже членораздельной речи нельзя было угадать. Проснулся он в Светоче, посреди моря.
- Где мы? - простонал он жалобно.
- У меня дома! - крикнул ему Йорик.
- Почему?
- Идем в Сиритан, на Южный Берег, искать Вечных Летописцев.
- Где Гром?
- Здесь, под банкой. И кадушка твоя там же.
- Хорошо. - успокоился Алекс и полез к борту, опорожнять бушующее нутро.
9. Король Арман и двенадцатиглавый змей.
Когда-то в столовом зале замка Лигкорн, что на берегу Западного Океана, сиживал сам император Эдвард. Теперь в нем сидел король Кападдокии Арман, три месяца назад носивший прозвище "Рясник", и водивший по морям пиратскую ватагу.
В начале июня умер семидесятилетний король Халак. Умер от неизвестной придворному лекарю болезни - страдал всего полтора дня, жалуясь на боли в брюхе и пачкая белье кровяным поносом. А еще через неделю заговорили о проклятии, павшем на кападдокскую монархию - в страшных муках умерли два сына короля, бывшие в его замке и два брата с племянниками, приехавшие на похороны. В те же дни третий сын Халака утонул, катаясь на лодке, а затем и другие близкие родственники короля вымерли при самых что ни на есть загадочных обстоятельствах. Однако явный подвох в гибели членов королевской фамилии не помешал всему высшему дворянству Кападдокии собраться в Лигкорне, чтобы избрать нового монарха.
Но не успел герольд зачитать имена претендентов, как совет был грубо прерван появлением Армана в сопровождении пиратов и "круглоголовых", как потом их окрестят. Это были высокие широкоплечие люди с тупыми и решительными физиономиями, походившими одна на другую как две капли воды. Все они носили поверх одежды короткие кольчуги с нагрудниками, а на головах - круглые шлемы с полумасками и брамницами. Такими они и запомнятся всем жителям пяти королевств.
Пока "круглоголовые" разоружали охрану, Арман во всеуслышание заявил о своем исключительном праве на престол. И действительно, род его обходными путями шел от самого Эдварда.
"Что случилось со мной тогда ? - писал в своих воспоминаниях барон Филипп, присутствовавший на собрании в свите своего сеньора - Не знаю. Сначала я был удивлен и хотел спросить, как попали в зал эти люди, но мой рот словно был заткнут кляпом. Я не мог выдавить из себя ни слова и, кажется, только шевелил губами. Я сидел и молча слушал, что говорит Арман, то же делали и остальные. Потом он спросил: "Кто из присутствующих здесь не хочет видеть меня своим королем? Пусть скажет каждый" Но никто не сказал. Я сам хотел было встать и сказать, но мое тело меня не слушалось. Что-то во мне приказывало: "Не спеши, подожди, пока встанет другой. Здесь много тех, кто не тебе чета, кому следует говорить раньше тебя" Я убежден, что и все остальные думали то же. Ни один человек против него не выступил. Что за чувство овладело нами - не знаю. Был ли это страх? Доселе оно было мне незнакомо. А кончилось это все тем, что все мы встали и кричали: "Да здравствует король Арман!"
Арман велел короновать его здесь же, без лишних церемоний. И снова никто не посмел ему перечить. Новоявленный государственный деятель сразу занялся государственной деятельностью. В первую очередь он щедро наградил свою банду и закрыл за ней ворота замка, взяв со всех обещание впредь не разбойничать. Отныне он был уже не капитан Арман, а Арман - король Кападдокии. Вторым делом он распорядился повесить вижского бургомистра. Затем призвал на сбор под Лигкорном тысячу рыцарей.
В сорок восьмом году до разделения царств король Эдвард подписал с троллями "Договор о вечном мире и добрососедстве" Согласно этому документу троллям, ранее занимавшим в их горах пять долин, было разрешено селиться только в одной из них, где род нелюдей, до того весьма многочисленный, постепенно сходил на нет.
Но вскоре после смерти Халака среди троллей появились смутьяны, которые смущали остальных речами о грядущих переменах и об каре, которая неминуемо постигнет людей за те беды, кои они причиняли нелюдям. Волнения среди троллей достигли таких размеров, что воевода велел всем людям покинуть их долину и проходы в нее оцепить войсками. Были ли эти меры недостаточными, или запоздали, но предотвратить бунт не удалось. Тролли, избрав себе вожака, взялись за оружие все поголовно. Свое незнание военного дела они с лихвой восполнили яростью, размерами и силой - гиганты дрались в рукопашной дубинами в человеческий рост, и метали на пятьдесят шагов полупудовые камни. В Лигкорн, назначенный временной ставкой Армана, помчались гонцы с просьбами немедленно прислать помощь.
В горы, где уже пали многие крепости и замки, и даже находился под угрозой Виг - центр всей области, Арман отправил тысячу рыцарей, вместе с королевскими и графскими солдатами – до пятнадцати тысяч. Во главе войска он поставил самого верного своего вассала - принца Симена.
Не простыл еще след ушедших в поход воинов, а Арману донесли уже о новом бедствии - страшном, необъяснимом, неведомом зле, пришедшем невесть откуда. То в одном конце страны, то в другом появлялся или черный всадник на вороном коне, или огромный черный пес, с воем пробегавший по небу и пропадавший так же внезапно, как и появлялся. Вслед за этими сыновьями мглы возникали черные облака.
Они стелились по земле независимо от воли ветра, появляясь в одном месте, но скоро разрастаясь на десятки верст и не оставляя на своем пути ничего живого. Все гибло, попадая в эту густую черную дымку, даже одним пальцем задев ее, человек вскоре умирал, словно от удушья. Иногда ядовитый туман оставался на месте, иногда начинал двигаться словно живой, но через некоторое время растворялся в воздухе.
Совсем мало времени прошло со дня первого появления черных призраков в Капкддокии, а число погубленных облаками исчислялось уже тысячами, и не только люди становились их жертвами - животные, деревья, трава - всему черный туман нес неизбежную погибель. Известия о подобных вещах приходили и из других королевств.
Надо ли говорить, в каком страхе пребывали люди. Открыто и повсеместно заговорили о божьей каре, постигшей весь род людской за грехи, и о приближающемся явлении тринадцати черных богов судного дня, а жрецы призывали к смирению и молитве, объясняя все испытанием на твердость веры приводя в пример Святого Онуфрия с другими великомучениками.
Вечером восемнадцатого числа в Лигкорн прискакал гонец с очередным печальным известием: В восточной части страны вновь появилось черное облако и прошло с севера на юг через два уезда. Большинство людей успели бежать с его пути, но погибли посевы на полях - сотни тысяч пудов хлеба. Что будет дальше?
Арман давно задавал себе этот вопрос, и много других вопросов, и делал неутешительные выводы. Он сомневался, взвешивал в уме все "за" и "против" и теперь вот, кажется, решился. Он велел принести в зал медного дракона.
"Помогите мне, о боги, помилуйте мою душу!" - прошептал король чуть слышно.
Слуга внес в зал статуэтку, поставил ее на стол перед королем, а сам удалился, повинуясь его жесту. Свет из хрустального шара исходил уже не красный, как от тлеющего угля, а светло-желтый, как от ярко горящего пламени.
- Здравствуй, Арман. - раздался голос - Зачем ты посылал за мной?
- Здравствуй. Я хочу поговорить с тобой.
- Я весь во внимании.
- С того дня, как мы впервые говорили, ты много сделал для меня, и я тебе благодарен...
- Иного я и не ждал от тебя, зная твое благородство.
- Спасибо. Но ведь перед этим и я оказал тебе услугу, придя на твой зов о помощи. Ты обещал мне силу, власть, богатство... - Арман снова замялся.
- Разве я не исполнил обещания? Ты - король!
- Это так, но я смотрю вокруг, и что я вижу? Королевство мое в беде, и я не могу ничем помочь.
- Тебе неочем беспокоиться. Тебе и твоей власти ничего не угрожает. Я сам сделаю все...
- Ты уже сделал достаточно, остановись! - вдруг оборвал король своего необычного собеседника.
- Что?
- До того, как я освободил тебя, не было и слуха об этих черных облаках, а теперь от них нет никому спасения, они разоряют страну, губят людей! Не лги, что ты не связан с ними.
- Какое тебе дело до людей, пиратский вожак!
- Есть мне до них дело! - Арман говорил все увереннее и жестче - Да, раньше я был пиратским вожаком, великим грешником, но я знал, что смогу замолить свои грехи, человеческие грехи. А теперь? Кто я теперь? Предтеча сатаны? Мне есть дело до людей, с тех пор, как я стал управлять страной, а не толпой ублюдков! Говори, ты создал эти туманы?
- Да.
- Зачем? Зачем, скажи мне!
- Они источник моей силы.
- Для чего тебе сила?
- Слушай меня, Арман! Ты многим мне обязан, помни об этом. Все, что тебе было надо, я тебе дал. Не мешай же и ты мне брать свое, не вмешивайся в мои дела, не то я могу вернуться все обратно.
- Вот и верни! Сделай так, чтобы этого дыма не стало!
- Еще раз говорю тебе: не требуй от меня ничего кроме того, что я сам даю, не вмешивайся в мои дела, иначе поплатишься за это. Я думаю, на этом мы и закончим наш разговор.
- Нет. - Арман встал - не закончим. Ты сотворил эту мерзость, ты и уничтожишь их!
- Я не сделаю этого.
- Уничтожь! Не то я уничтожу тебя!
- Приди в себя, дурак! Ты забываешься!
- О нет! Я в здравом уме! Я забылся, когда выручал тебя, а сейчас я в здравом уме, точно! О, Святые Небеса! Только теперь я начинаю понимать, что я наделал! Я сам я, своими руками сделал это все, сам навлек на белый свет все эти беды! Да я… Да будь ты проклят, и я вместе с тобой – за то, что поддался твоему сатанинскому колдовству! Ты не бог, ты - дьявол! Я выброшу тебя в море!
Схватив фигурку в руки, Арман бросился к окну. Через секунду дракон полетел с высокого скалистого обрыва в волны.
Внезапно король закашлялся, побледнел. Потом резь в груди свалила его на колени. Кашель все усиливался. Глаза Армана выпучились, кровь пошла носом, затем он начал харкать кровью.
- Безумец! - услышал король прежний голос - Я даровал тебе все, о чем может мечтать смертный, и вот она - твоя благодарность! Получай же еще один мой дар - смерть!
Последним, что увидел Арман, с трудом приподнявшись над подоконником, было серое, огромное, невероятно огромное, поднимавшееся из пучины, протягивовшее вверх пять щупалец. Чтобы дать ему дорогу расступались воды океана, разверзалась твердь дна и берега. Лигкорн зашатался во все стороны и запрыгал, как кожаный мячик. «Рухнет все сейчас… Боги…» - только и успел подумать Арман. Обломки обрушившейся кровли погребли его под собой.
От серединной, самой большой из пяти башенок, венчавших взошедшее из вод здание, отделились четыре светящиеся точки и покружившись, разлетелись в разные стороны.
- Идите! - заговорил Гедлок - Идите, демоны стихий! Ищите моих врагов на земле, на воде, в воздухе и у огня! Найдите их, где бы они ни были и убейте! Тот, кто владеет силой Слова, да умрет первым!
Сказав это, умолк голос, что не был слышен уху, но звучал в самих сердцах.
10. Что случилось с Мером сыном Месеровым по пути в Мёзию.
- Кто ты?
- Я ангел.
- А как тебя зовут?
- Сатана.
"Ну что ты врос в землю как пень трухлявый! Давай бегом к воротам, помогай Тилю открывать!"
Парнишка-слуга при постоялом дворе швырнул на прилавок разнос и сорвался во двор. Через минуту сквозь дверь, согнувшись, протиснулся саженный детина, тут же привлекший внимание всех в трактире. Несмотря на широкий размах в плечах он смотрелся чуть долговязым. От губы, через всю его правую щеку протянулся глубокий разделяющийся надвое шрам, еще один виднелся на лбу вдоль правой брови. Шнопак, сломанный под переносицей, извивался ужом, и в перекошенном рту недоставало половины зубов. Если бывают кулаки с детскую головку, то тот карапуз, голова которого была с кулак постояльца, был, думается, весьма крупным. Особый шарм облику гостя придавал прицепленный к ремню аршинный тесак. Он прошелся по трактиру, чуть ссутулившись, широко размахивая руками и гремя об пол коваными сапожищами.
За ужином постоялец проглотил чарку водки, вычистил здоровенный чугунок каши с мясом, схряпал горку блинов, миску соленых грибов со сметаной, заел все это добро тремя фунтами хлеба и запил кринкой молока. Сгреб в ладонь крошки со стола и проглотил. (Два года сытости в Яковлевой Слободе, пьянство и обжорство в Ладобо не искоренили привычки, укоренившейся с детства, в селе Прорва Сенседанского уезда, в семье бедного пахаря Месера.) Потом он употребил еще одну чарку и направился спать. Ни на одной скамье гигант не смог разместиться - пришлось поставить рядом две и переложить сверху досками.
Хозяин гостиницы без труда узнал этого человека, в чем и признался, когда проезжий ушел почивать.
- Проезжал он здесь как-то, давно уже. Вояка какой-то из Мёзии. Ох и злющий, диавол! На него так-то посмотришь искоса - шею сломает и глазом не моргнет, а уж как он у нас напился тогда! Я сам на дворе ночевал в ту ночь, и двое господ-рыцарей со мной. Потом зато, наутро, все до копейки уплатил. Вообще, поосторожнее надо быть с этой породой, я их как облупленных знаю. Чуть что не по нему, так и извиниться не успеешь. А ему что! Ему человека убить - все равно, что муху, и своя шейка - копейка. Один наш брат-трактирщик полеэ как-то тоже, будить такого, контуженного, так тот спросонья разбирать не стал - возьми да и стукни его кулачищем, так что и дух вон!
Но в этот раз Мер при пробуждении никого не бил, не буянил, не угрожал, хотя одного его взгляда хватило, чтобы слуге, пришедшему его поднять, захотелось натянуть на голову шапку-невидимку и улизнуть, поскорее и как можно тише.
Мер держал путь на север, в Мёзию. Домой, хотя где был его дом, да и был ли вообще? В Слободе Святого Якова? Нет, туда путь Меру был заказан. В тот убогий домишко, который он оставил восемнадцать лет назад? Мер не знал, что вскоре после его отъезда в Ахайу село Прорва было передано во владение, и не кому-нибудь, а барону Марку, получившему титул за тот самый инцидент. Услыхав от приказчика-подхалима, чьи родители оказались среди его крепостных, Марк велел затравить обоих стариков собаками. Вместе с ними погибла сестра Мера Анна и ее муж. Только двум младшим братьям - Магнусу и Северу удалось бежать и скрыться в лесу.
У Мера не было Отчизны. Не было семьи. Не было дела в жизни. Не было самой жизни, ведь как назвать ею существование погрязшего в монотонном грехе скота, полусвихнувшегося от вина, тоски и бессильной злобы! Таким представлялся Мер. Но все же оставалось всегда с ним то, что не давало окончательно превратиться его хмурой душе в комок нечистот. Все, чем он владел, чем дорожил, что любил, на что надеялся, всегда оставалось с ним. Все оно стало единым, нераздельным целым с другим человеком. На встречу с этим человеком он и летел теперь сломя голову, на ту встречу, ради которой жил сейчас. Да, без всякого преувеличения именно жил, ведь больше жить ему было просто незачем, жил ради того мига, когда она выбежит ему навстречу, да нет, не выбежит, а выйдет медленно, как выходит из круга боец, победивший в трудном поединке, движения ее будут неторопливыми, взгляд – усталым, а он осторожно обнимет ее и скажет: "Здравствуй. Я вернулся. Теперь все у нас будет хорошо"
И все у них будет хорошо...
Вчера Мер миновал Тиамад. Послезавтра должен будет достигнуть прохода Кросткилен, оттуда уже до мезийской границы рукой подать. Еще восемь дней пути до Гроунса, но Мер проскачет их и за пять-шесть. Нет, в столицу он даже не заедет, даже в Яковлевой Слободе носу своего кривого не покажет, к друзьям-соратникам не заедет спросить, живы ли - мочи не будет: от Гроунса еще сорок верст до замка Колтвер. Еще сорок верст он будет погонять коня как сумасшедший...
Тяжко соловью ждать весны. Но весен много, а Арина у Мера была одна. К тому же шесть раз дождалась бы птица времени своих радостных песен за те шесть лет, что ждали друг друга Мер и Арина.
Сколько еще им ждать!
Проскакав от постоялого двора верст тридцать, Мер остановился отдохнуть. Коня отпустил пастись, а сам развалился под кленом, широко раскидавшим свои ветви близь дороги, в стороне от других деревьев. Но и тут, в тени сморила его полуденная жара и он заснул. Спал, спал, а когда проснулся, то сначала не мог сообразить, что не так. Наконец Мер понял - стояла полнейшая тишина, такая, что режет слух. Он даже подумал, не оглох ли, свистнул тихонько - нет, кажется все в порядке. Но не было слышно ни птиц, ни насекомых. Крикнул коня, но и конь не отозвался. Богатырь стал искать его, но поднявшись и выйдя на дорогу, словно окаменел.
По дороге, плавно и беззвучно, не поднимая пыли, словно вовсе не касаясь земли, мчался черный всадник. Ветер не шевелил не единого листика, ничто не звучало. Мер слышал лишь свое собственное дыхание. Стоял, не в силах пошевелиться, молча глядя на черного вершника.
А он все приближался. Скакал так быстро, что полы черного плаща развивались по бокам, словно крылья. Все ближе и ближе. И Мер уже отчетливо видел морду вороного жеребца, даже рассмотрел его белые зубы - единственное, что было белого и в коне, и в седоке, казавшихся единым существом. И медальон на груди всадника - песочные часы на толстой цепи, и перчатки с большими блестящими раструбами, повязка на лице, шляпа с длинным черным пером, с широкими полями, надвинутая на глаза. И сами эти глаза - словно два отверстия, за которыми кромешная холодная ночь.
Вспыхнул откуда-то свет, такой яркий, что Мер зажмурился и закрыл руками лицо. Постояв так несколько минут, он сначала молился, потом подумал, что с ним, кажется, ничего не случилось, и перестал.
Мер попробовал задержать дыхание и понял, что потребность в воздухе он по-прежнему испытывает. Не открывая глаз, пощупал себя одной рукой, дернул волосы на виске - больно! Чуть-чуть приподнял правую ногу, топнул ею, под ногами по-прежнему была твердая земля. Тогда он решил, наконец, посмотреть. Слегка приоткрыв сначала один глаз, а потом другой, Мер не увидел уже черного всадника, но вся трава и листья на деревьях вокруг пожелтели. И еще этот свет…
Что произошло? Кто был этот призрак, так напугавший Мера? И куда он пропал? Откуда взялся этот человек в сером балахоне, из глаз которого исходит зеленое свечение? Спасение пришло к нему или новая опасность? Или, может быть, этот зеленоглазый незнакомец – ангел смерти, а Мер уже мертв, и сейчас вознесется к небесам, или (что вероятнее) провалится в пекло?
Как часто, возвращая к памяти этот день и час, Мер пожалеет, что не свалился прямиком в преисподнюю.
- Слава мирозданию! Я успел тебя спасти! - услышал Мер человеческую речь, но голос, произносивший ее – низкий, гулкий, как удары огромного колокола, не мог принадлежать человеку.
"Спасти? - подумал он - Я что, спасен?" - и спросил:
- Кто ты?
- Я дух. Ты видишь перед собой моего герольда: Я вижу его глазами и говорю его языком. Меня люди нарекли Гедлоком, как северную звезду. Называй и ты меня так.
- От кого ты меня спас?
- От верной гибели. Ты видел Черного Нарта, демона из преисподней. Еще миг, и было бы поздно. А тебя я искал, ты нужен мне.
- Зачем?
- Я хочу, чтобы ты пошел ко мне на службу. Думаю, в благодарность за спасение ты поможешь мне в моем деле.
Мер много раз был обязан жизнью другим, многих спас от смерти, но никому при этом в верности не клялся, и клятвы такой ни с кого не требовал.
- Клянусь, что исполню твою волю, какова бы она не была, и кто бы ты ни был! Скажи, чего ты хочешь!
- Поезжай на запад, в Кападдокию, туда, где стоял раньше Лигкорн - королевский замок. Теперь там стоит мой. Там ты и узнаешь мою волю.
- Мою волю, ибо теперь твоя воля - моя!
Язык мой - враг мой; Вперед ума рыщет, беды ищет - повторяю я вслед за древними.
11. Вечные летописцы.
Спешащие по своим делам или праздно шатающиеся люди с самого утра наводнили улицы Ланса - столицы лансарской островной республики. Все кабаки были забиты приезжими моряками и торговцами. Двери одного из таких заведений с треском распахнулись, и на улицу вывалились четыре пьяных туловища, увешанные оружием. Они пошли по мостовой, болтая друг с другом и хохоча, впрочем видавшие виды прохожие не обращали на них внимания. Самым шумным был, конечно, Ероха. Он держал подмышкой бутыль-четверть, из которого время от времени подливал вино в большую кружку и осушал одним духом. Ему все было мало, в отличии от бедняги Алекса. Он так надрался, что рухнул бы на булыжники, если бы Брайн и Йорик, более стойкие к зеленому змию, не держали его под руки. Заполночь завалились спать прямо в лодке, вытащенной на берег, а утром отчалили.
- Передашь ему золото и оружие, и пусть едет к Аэлриону.
- Зачем ему к Аэлриону, Полкан? - удивился старичок-коротыжка, каких-нибудь десять вершков от земли. Он говорил, одновременно вписывая строку за строкой в книгу, занимавшую собой весь широкий стол.
- Я сам встречу его по пути туда, а потом сразу он попадет к колдуну. Аэлрион захочет заполучить у него Слово. Испытаем его. Еще как только он покинет тебя, мы подпустим к нему одного из ловчих. Расскажешь о них и Манкуртане.
- Надеюсь, не слишком близко подпустите? - спросил карлик.
- У него будет миг на раздумья.
- Один миг? Не слишком мало? Он ведь просто человек.
- Если не справится, значит не подходит нам.
- Но все они погибнут тогда?
- Тогда нам будет не до них, так сказал повелитель. У нас будет, о чем побеспокоиться.
Старичок вздохнул:
- Повелителю, конечно, виднее. В мудрости его никто не смеет сомневаться. Наверное необходимо быть суровым, чтобы быть мудрым…
На третий день после отплытия из Ланса "Светоч" пристал в порту города Сиритан на Южном Берегу. Два слова об этом материке: Южный Берег почти весь был покрыт пустынями, только на северо-западе его река Ала давала жизнь царству Алар, да горы Лакха преграждали путь смертоносным горячим ветрам на цветущий берег Лакхаат. Но и пустыня не была мертвой. Там, где встречалась в ней вода, селились люди и тяжким, упорным трудом возводили города, разводили рощи и посевы. Отсюда вели купцы свои караваны к морю, грузили товары на корабли и отправляли куда-нибудь за тридевять земель. Кочевники-скотоводы гнали из пустыни к морю стада, чтобы продать мясо, кожи, шерсть и лошадей.
Все пути их сходились у нескольких портовых городов. Один их них - Сиритан, избрал Йорик целью плавания, надеясь что-нибудь здесь узнать о волшебных скалах, и это оказалось даже проще, чем он думал.
Тут им неожиданно помог Ероха. Оказалось, он бывал в Сиритане пару лет назад.
Дело было так: В ту пору галатская корона владела портами на Южном Берегу и держала в руках всю торговлю с материком, а лансарские купцы стали через Сиритан приторговывать в обход ее. Вот Фридрих, галатский король и послал на Сиритан войско, наказав город спалить и сравнять с землей.
Но городок оказался крепким орешком. Кочевники угнали стада подальше в пустыню, кангальские пираты во главе с безликим атаманом – лютым врагом Фридриха, отрезали морские пути к городу, и галаты оказались перед угрозой голода. Сам Сиритан невпервой отражал нападения – и из пустыни, и с моря часто приходили грабители под его стены. К тому же Лансар прислал в поддержку городу отряд наемников из Полка Змея. Сотня, которой командовал Расул, и где его правой рукой состоял Ероха, считалась лучшей у осажденных. Ее бросали на самые дерзкие, самые отчаянные вылазки, немало трепавшие галатам нервы. А сами друзья были известны в городе как Расал Берибакиш (сорвиголова) и Иррах Бабалы (заморыш)
- Берибакиш умер?! – восклицали сиританские знакомые Ерохи, слушая его рассказы – Ай-ай-ай! Какой беда! Какой смелый чойзан был! Какой смелый воин!
Йорик тоже бывал в Сиритане не впервые и даже знал язык кангалов, местных жителей. Он знал пять языков: мезийский, ахайский, галатский, кангальский и волдацкий, поэтому и попугай, украшавший его плечо имел в хохолке пять перьев. Еще Йорик был знаком с начальником порта, и тот, по старой памяти, и из уважения к Бабалы помог моряку заложить ладью взамен за двух горбатых лошадей и нанять погонщиков, знавших путь к камням. Скалы, лежавшие всего-навсего в пяти днях пути от города, были небезызвестны здешним пастухам и служили для них хорошим ориентиром среди однообразного ландшафта бескрайней равнины. За пять дней Брайну, Алексу и Ерохе удалось кое-как привыкнуть к тому, что они не идут своим ходом, не едут верхом или в повозке, и даже не плывут в ладье, а качаются на этих уродливых горбатых конях. Ероха видел раньше верблюдов, но близко к ним не решался приблизиться, тем более взобраться. Что до Йорика, то ему, казалось, и это было не в первой.
Вечер шестого дня путники провели уже ввиду камней, а наутро Брайн водиночку направился к глыбам. Дождавшись, пока один камень окажется в тени другого, Брайн почувствовал, как шевелится песок под его ногами, потом исчезло все вокруг и Брайну казалось, что он летит не то вверх, не то вниз.
- Здравствуй, Брайн сын Якилов! - услышал он голос за спиной, обернулся и увидел длинный, тускло освещенный коридор со множеством комнат по бокам, и человечка, ростом чуть повыше пояса.
- Что за... - вырвалось у него.
- Не ругайся! Не то выгоню тебя прочь той же дорогой, что и впустил, и где хочешь ищи тогда достойного владеть силой Слова!
- Ты знаешь про Слово?
- Да. А ты что, забыл, как Агрират сказал тебе, что мы, Вечные Летописцы, знаем и видим все?
- Нет, не забыл.
- Чему же ты тогда удивляешься?
Какое тут удивление! Брайн был потрясен до глубины души. Да, он видел мертвый Эдварград. Да, он видел рисунок в книге Киромила, написанной двадцать веков назад и слушал слова Агрирата, но ведь это были слова. Кто его знает, отчего мог погибнуть за ночь целый город, мало ли, что за погреб нарисован в старой книге, много чего мог наболтать кто-то там, теперь же никакого сомнения в правдивости его слов не оставалось. Есть, существуют Вечные Летописцы, а значит, был и Сиак, который повелел им писать историю мира. А раз был Сиак, значит он, а не кто иной завещал предкам Брайна охранять таинственное подземелье. А значит, и правда был заточен в этом подземелии дух двенадцатиглавого змея, который теперь, как когда-то, снова угрожает всем племенам и державам, снова звучит его голос, снова глядят всевидящие очи, снова его сатанинская сила причиняет вред... О боги! Что за страшные дела могут твориться на свете!
В каждой комнате, заставленной огромными стопками толстых книг, сидело по мужичку, и все они что-то писали.
- Никто из них не видит и не слышит нас, - сказал карлик - потому что их взоры обращены гораздо дальше. Они смотрят, что делается в мире, и все записывают.
- И ты тоже?
- Да.
- Тогда почему не пишешь?
- Потому, что моя летопись о тебе, Брайн. Я дошел до того места, когда ты явился ко мне, и наш разговор перепишу потом слово-в-слово.
- А Слово ты знаешь?
- Нет. Его может знать только тот, кому его передаст прежний обладатель, и никто больше, даже один из нас.
- А кому я должен передать его, знаешь?
- Этого я тоже не знаю. Только один человек может решить это - Сиак, а в его мысли никому не дано заглянуть, и предугадать его решения тоже никому не под силу - столь странными они кажутся на первый взгляд.
- Но ведь это тот колдун, который одолел змея, так ведь? Он умер, как же быть?
- Сиак не умер. Уже две тысячи лет он проводит в тени мира.
- Где?
- В тени мира. Там, куда нет пути ни пешком, ни вплавь, ни по воздуху, а только по Лунной Дороге, открытой Сиаком. Ключ от ворот в Лунную Дорогу у Стража Земли.
- Да, Агрират говорил мне про стража тоже. Кто он?
- Я говорил с ним недавно, и Страж Земли не велел раскрывать этого. Зато он сказал, где будет ждать тебя. Но скажи-ка прежде, не снились ли тебе по дороге сюда сны?
- Сны?
- Да-да, сны. Ну, воспоминай. Ты один в чистом поле, и вдруг столб света падает прямо с небес. Вспомнил?
- Да, помню, кажется, было такое. Да, столб света, без дыма и огня, а потом оттуда две змеи, они меня за руки схватили, а потом превратились в кандалы.
- И ты разорвал их. А знаешь ли ты, дурачок, что легче пролезть в игольное ушко, чем разорвать цепи, наложенные Гедлоком?
- Гедлоком?! Духом двенадцатиглавого дракона?!
- Его. Той ночью он явился тебе во сне и наложил цепи на твою душу. И ты очень силен, если сумел их разорвать.
- А если бы не сумел?
- Гедлок завладел бы твоей душой.
- Заставил бы зарезаться?
- Заставил бы отказаться от борьбы с ним. А Гедлок, скажу тебе, очень напуган сейчас.
- Чем?
- "Чем"? - возмутился коротышка - Это спрашиваешь ты? Ты его напугал и твои друзья, кто же еще! В тот час, когда вы поклялись бороться с ним, Слово вновь обрело силу, и от этого Гедлок лишился половины своего могущества. Но тебе рано радоваться - потерянные силы он восстановит очень скоро. Для этого ему нужны души умерших, поэтому он будет убивать. Ты уже видел, как он это делает.
- Значит, все же это он погубил Эдварград?
- Он, проклятый! Гедлок разбудил Черного Нарта.
- Это что, тоже злой демон?
- Не злой и не добрый, но очень могущественный. Черному Нарту подвластны силы боли и ядов, теперь Гедлок использует их, чтобы усиливаться. Нарт является в образе черного всадника или черной собаки, и там, где он проносится, поднимается Шурун.
- Что это - шурун?
- Шурун - прожорливое чудовище, он почитался магами древности едва ли не самым страшным их оружием. Он похож на черный дым или туман, и губит все, что попадет в него. Яд Шуруна проникает сквозь кожу в кровь и сгущает ее, делая подобием киселя. Шурун живой. Он движется куда вздумается ему, не слушаясь ветра, и исчезает, когда насытится. теперь каждый, кто умрет от него, становится рабом Гедлока и источником его силы. Когда Гедлок станет достаточно силен, то покорит всю Земле, а потом будет ждать, пока человеческий разум даст ему возможность распространить свою власть дальше, в иные миры, к дальним звездам и планетам.
Теперь вот на пути у Гедлока встал ты. Он не сумел одолеть тебя наскоком, значит скоро навалится всей своей мощью. Гедлок уже послал по твою голову четырех своих слуг - воплощенных демонов земли, воды, воздуха и огня. А еще он создал Манкуртан.
- Кого?
- Войско. Гедлок сотворил себе армию манкуртов - воинов, не чувствующих ни усталости, ни боли, ни страха. Они тоже отправятся разыскивать тебя, как только дождутся своего военачальника, выбранного Гедлоком. Но о нем ты ничего не слышал, пускай Ероха тебе расскажет. Его зовут Мер сын Месеров. Расул поминал его при тебе, но ты не обратил внимания.
- Как я их узнаю, если увижу?
- С виду манкурты как люди, а узнаешь ты их легко. Тем более, чо скрываться они и не станут. Все они в кольчугах с нагрудниками и круглых шлемах с полумасками. Флаги у них четырех цветов - черного, белого, синего и красного цветов, знак того, что Гедлок повелевает четырьмя стихиями.
- А как они меня найдут?
- Глаза Гедлока всевидящи, хотя есть на свете углы, невидимые для него, как например, этот. Пока что.
- Значит, он будет видеть и знать, куда бы я не пошел?
- Ему это будет очень трудно, не забывай, что ты знаешь Слово. Оно ведь не только требует от тебя что-то делать, но и тебе дает очень многое, ведь в нем - сила двенадцати магов.
- А что мне с ней делать?
- Не думаю, что ты сможешь с ней что-либо сделать, ведь ты не маг. Положись на него. Слово будет хранить тебя, по крайней мере отчасти. И оно будет вести тебя. Идя, куда велит тебе долг обладателя Слово, ты никогда не собьешся с пути.
Но хватит, тебе пора идти. Время в нашем святилище идет иначе, чем за его пределами, так что пошевеливайся! - вдруг заспешил человечек.
- Подожди, скажи сначала, куда мне ехать, ну, где этот страж.
- Долго объяснять, да ты и не поймешь, лучше я тебе карту дам, покажешь Йорику, он разберется, и еще кое-что тебе дам в дорогу, как встретишь Стража Земли - скажи спасибо, это он просил передать. Прощай! Подожди! Вот еще что: если увидишь что-то страшное… вобщем, действуй так, как тебя дед учил! Удачи…
Брайн оказался в полной темноте. Было довольно холодно и пахло жженым кизяком. Оглянувшись по сторонам, он увидел огонь, и подойдя поближе, увидел своих спутников у костра.
- О! - сказал Ероха - Явился-не запылился, как снег на голову! Где тебя носило два дня?
- Какие два дня, ты что? - удивился Брайн.
- Постой, - сказал Йорик - ты вчера утром ушел туда, к камням, мы тебя искать ходили. Искали, искали, в толк взять не могли, куда ты делся. И чего это ты нацепил на себя?
Брайн только теперь обратил внимание на что-то отягчившее ему плечи. На правом висел двуручный меч в ножнах, на левом - лук из рогов тура и колчан со стрелами.
- Дай-ка, погляжу. - сказал Йорик, принимая у Брайна меч, длинною вместе с рукояткой в два аршина - ничего себе, побрякушка! Пятнадцати фунтов будет, хотя на вид раза в два тяжелее. Где обзавелся таким?
- Там, у них, говорил с этим чудаком.
- С каким?
- Подождите, дайте, сяду. Слушайте: Все, что мы с Агриратом прочитали в той книге - все правда.
- Все? - спросил Йорик.
- Да. И змей, и волшебное слово, и все остальное. Это раз. Два: Есть еще какой-то колдун, Страж Земли, нам к нему теперь надо.
- Куда опять? - спросил Ероха - Ты что, посол ихний? Первый ко второму послал, второй к третьему, третий к пятому, пятый к десятому, а тот к черту пошлет! Куда он тебя послал?
- Стой, он же чертеж хотел мне дать!
- А это что? - спросил Алекс, показывая пальцем на торчавший у Брайна за поясом сверток.
- Это? - сказал Брайн, вытащив его, развернув и поднеся к свету - Чертеж!
- Дай-ка мне. - сказал Йорик.
- На, бери. Ну-ка, ни хрена себе, что это!
Брайн отцепил от пояса тугой кошель.
- Что там?
- Сейчас. Золото, твою мать! Ну нечистый!
- Где, дай, погляжу! - оживился Ероха, выхватывая кошелек из рук Брайна - Ты с кем там говорил-то?
- Маленький такой мужичишка, с аршин будет.
- С аршин ростом?
- Да.
- Ну ты хитер, малыш! Обвел нечистых вокруг пальца, и клинок у них прихватил, и, поди, без гроша оставил!
Ероха оглядел монету в свете костра, попробовал на зуб:
- Чистое золото, клянусь Святыми Небесами!
Прикинул на руке вес сумки:
- Червонцев на пятьдесят будет! Давай делить скорее! Деревню куплю себе! Женюсь!
- Успеешь ты еще жениться. - сказал ему Йорик - Не старик еще!
- Ероха, а кто такой Мер сын Месеров? – спросил Брайн.
- Мер? Мезийский Тролль?
- Он что, тролль?
- Почему?
- Ты же сам сказал "тролль".
- А! Да нет, он человек, но такой здоровый - ужас. Его иногда и называли троллем за глаза. Он мёз, да что-то там со своими мёзами не поладил, говорят, самому королю в хлебасосину влепил, его и выгнали оттуда, он в Ахайе жил. Я его встречал раз. Он наймит, из яковлевских. Я, грешным делом, думал, что отчаяннее нас, змеевых, никого нет на свете. А осказалось, яковлевы еще нас за пояс заткнут! Волдацкий отряд тогда все жег в окрестностях, а мы в замке заперлись - нас, змеевых, шестеро, да рыцари с их мужиками. Вдруг - Мер в ворота тарабанит, вот-вот расшибет их. Видать, как услыхал про волдаков, так и сорвался, в чем был - в одних штанах, босой, без седла, без уздечки, одной рукой за гриву держится, в другой тесачина вот-такенный. Ну впустили его. "Чего - говорит - тут сидите, когда волдыри рядом?" "Потому и сидим, что они рядом." "Через полчаса - говорит - по вашей реке пройдутся, две или три ладьи, подкараулим их у брода! Наш отряд сию минуту туда подойдет." "Много людей-то в вашем отряде" - мы его спрашиваем. "Много" - говорит. Ну и попутал нас бес с ним пойти. Сидим, ждем. Подъезжают Мартин, рыцарь, да с ним еще четыре обалдуя. "Где остальные ваши, скоро ли подойдут?" "Все это" - говорит Тролль. Расул ему: "Ты считать умеешь? Если у тебя пятеро это отряд, так дюжина это уже, поди, целое войско!" Вдруг - плывут. Пять ладей! "Ты считать умеешь? Где твои две или три?" - Расул ему говорит. А тот: - "Три-пять, какая разница. Все равно, не возвращаться же обратно, раз пришли" Ну, дождались мы, пока они из плоскодонок своих вылезут, ну, чтобы приподнялись они чуть, не цепляли дно брюхом, да как кинемся на них! Рубка была - дай боже! Один против десяти мы бились! Расул аж на коне в ладью вскочил, на которой они уйти хотели, да как давай по ней скакать! Но Тролль, конечно, всех превзошел - куда ни махнет своим тесаком, одни куски летят от волдаков. И орет еще: «Вот вам вордра! Получайте вашу вордру!» Чистый мясник, клянусь богами! Всех до одного их порубили, а Мер в тот же день смылся. Только тебе, малыш, чего до него вдруг?
- Ему наш бес войско дал, велел нас изловить и головы нам пооткручивать.
- Что?! - переспросили все трое в один голос.
- Послал войско за нами вдогонку и еще четырех чудищ каких-то.
- Рыба озеро имела… - сказал Ероха - И что теперь?
- Что теперь? - переспросил Брайн.
- Что делать теперь?
- Я же сказал: ехать надо к колдуну этому.
Ероха выругался по-ахайски и опрокинулся на спину, на расстеленный по земле плащ.
Наутро небольшой караван отправился в обратный путь. Брайн с Йориком ехали на одном верблюде, стараясь разобраться в чертеже и привязать изображенное на нем с прилагавшимися надписями по-мезийски. На привалах Брайн обучался приему: из-за маленького роста он не мог носить новый меч на поясе и вешал его на ремне за плечо. Брайн тренировался левой рукой снимать меч за лямку со спины, а правой хватать рукоятку и широким взмахом сбрасывать ножны с клинка. Еще он и Йорик развлекались борьбой, и эти полушутошные-полусерьезные состязания еще больше укрепляли их дружбу, тем более что в десяти схватках непременно пять раз касался лопатками земли крестьянин, пять - моряк. Брайн был сильнее, Йорик - хитрее и изворотливее. Изредка к ним присоединялся Ероха, и тогда соперникам приходилось объединять усилия, что, впрочем, не всегда помогало.
Брайн ломал себе голову над одним каверзным вопросом, в котором не признавался спутникам. Карлик в подземелье сказал, что незадолго до прибытия Брайна беседовал со Стражем, и тот оставил летописцам распоряжения насчет Брайна. Стало быть, рассуждал Брайн, Страж Земли знает, что его разыскивают, почему же тогда не дождался на месте? А если уехал, то каким путем, и почему в дороге они не встретились?
На пятый день, когда на горизонте уже показались строения Сиритана, и заиграло цепочкой изумрудных бусинок Трехбрежное Море, случилось происшествие, после которого Ероха навсегда перестал называть Брайна малышом.
Никто не заметил скорпиона до последнего момента, он подстерегал путников на обратном скате холмика, что они переходили. Ветер стоял южный, к морю, поэтому и верблюды ничего не почуяли, и взревели только когда тварь, длинной от морды до основания хвоста около пяти футов, кинулась на того из них, что вез Ероху и Алекса. Погонщики бросились бежать. Раненый в бок ядовитым жалом зверь рухнул на бок, вместе с ним грохнулись оба седока. В тот же миг на земле очутился Брайн, только спрыгнул он сам, и держал в руках лук и стрелы. Не целясь, выстрелил с двадцати шагов, но стрела скользнула по твердому как камень панцирю, лишь слегка оцарапав его. Огромное членистоногое тут же развернулось, и быстро перебирая восемью лапами, поползло на Брайна. Тот не сдвинулся ни на шаг, а проворно извлекши из колчана вторую стрелу, выпустил ее прямо в пасть скорпиона.
Чудовище резко остановилось, потом принялось кружиться на одном месте, водя по морде клешнями, словно пытаясь извлечь стрелу, кинулось бежать, задев при этом клешней Ероху и сбив его с ног, уперлось в лежащего верблюда и стало терзать несчастное животное клешнями и челюстями и жалить хвостом. Сквозь агонизирующие вопли зверя было слышно, как трещат, ломаясь, его кости, рвутся мышцы и сухожилия, хрустят челюсти гада, свистит в воздухе жало.
Ероха смотрел на эту жуткую расправу, раскрыв рот , стоя на четвереньках. Йорик стоял чуть подаль, с саблей в руке, но легко было заметить даже со стороны, что он трясется, словно в припадке. Брайн, спокойный и сосредоточенный, держал чудовище на прицеле.
Движения скорпиона становились все медленнее. Наконец он оставил в покое изуродованную тушу и, шатаясь, пополз куда-то не разбирая дороги и ощупывая клешнями землю перед собой. Тварь шаталась из стороны в сторону, то одна, то другая его лапы подкашивались. Остановившись, существо задергалось в конвульсиях, перевернулось на спину и скоро вовсе затихло.
Подошел Йорик и пнул мертвую тварь.
- Глянь, - сказал он Брайну - Какие резалки у него! Как мечи! Перекусит пополам как морковку, клянусь Святыми Небесами!
- Это что за зверюга? – спросил Ероха моряка – Такие тут водятся, что ли?
- Нет, такие у Хаора за печкой живут, вроде тараканов.
Йорик еще раз ударил ногой по панцирю, и тут труп рассыпался в мелкое крошево, словно слепленный из песка. Йорик испуганно отшатнулся назад.
- Какого еще… - прошептал он.
- Земляной… - сказал Ероха, и тоже попятился, на всякий случай, точно опасаясь, что из песочной горки перед ним снова соберется чудовище.
- Ясно теперь. – сказал Брайн - Наверное, это и есть один из тех четырех уродов, которые за нами охотятся.
- Хороши охотники, поменялись местом с добычей! Вот бы и дальше так. Дьявол! Как все-таки она меня напугала!
- Я думал, это щенок сопливый, - вполголоса сказал Ероха Йорику - а у малыша сердечко-то не заячье! Я чуть портки не обделал от страха, а ему хоть бы что!
- Хорошо, - сказал Алекс - что у нас теперь золото есть, иначе как бы за коня этого расплатились! - штаны у него были сырые.
- Ничего, на одном доедем, теперь уже близко. - сказал Брайн, просеивая песок сквозь пальцы, выискивая сломанную стрелу.
- Да хоть на одной ноге, лишь бы поскорее отсюда! - сказал Ероха. - Где эти чертовы погонщики! Эй, сюда, шакалы, вашу мать!
12. Легион демонов.
Я ехать к ним подобрал
"труппу" такую, какой на Москве
отродясь не видали - над ними
поставить некого... А тут - ты...
Уже осенью Мер прибыл к тому месту, которое указал ему Гедлок.
В Кападдокии тем временем было неспокойно. Князья и графы, признавшие власть Армана, теперь решились воспользоваться его смертью и не допустить коронации принца, воевавшего в Троллиных Горах. Однако Симен не дал себя в обиду. Кападдоки под его началом нанесли троллям несколько поражений и освободили многие из захваченных нелюдями земель, чем он снискал расположение и простых воинов, и населения Троллиных Гор, и особенно дворян, которым эта победа была просто необходима после бесславного похода на лингов. Поэтому когда человек от заговорщиков прибыл в ставку и пытался склонить баронов к измене, то тут же был с заломаными за спину руками доставлен к Симену. После этого принц, оставив в горах несколько полков, с главными силами повернул на север - против мятежников.
Мера это ничуть не волновало. Он спешил к своей цели.
Целью его была башня с квадратным основанием, шириной в сорок саженей, торчавшая наполовину из моря, словно выраставшая из отвесных скал, с пятью башенками на вершине, показавшимися Арману щупальцами морского чудовища. Высота строения составляла семьдесят саженей.
Когда Мер, миновав стражу у входа, попал внутрь (никакого двора там не было, а было нечто вроде большого грязного зала), то был встречен стражей и слугами, и ему было сказано, что хозяин ожидает его завтра утром, а пока Мер может передохнуть в отведенных ему покоях.
Отоспавшись, постригшись и попарившись в бане, Мер наутро начал подниматься наверх. Тысяча сто двадцать ступенек осталось позади, пока он дошел до главного зала на самой вершине. В центре стоял постамент в полсажени высотой, а на постаменте - медный дракон, двенадцать шей которого поддерживали светящийся хрустальный шар.
- Подойди ближе! - прозвучал знакомый голос.
- Где ты? - спросил Мер.
- Я перед тобой.
Теперь Мер понял, откуда доносилась речь, и был очень удивлен, хотя после того, что с ним случилось, удивляться было, вобщем, нечему.
- Ты дракон?
- Можешь считать это моим обликом. Итак, готов ли ты помочь мне, как был готов раньше?
- Я исполню обещание, которое дал, будь ты хоть драконом, хоть самим дьяволом!
- Слуги! Безликого, Ютаса и Турсаса сюда!
Один из людей, стоявших в темных углах зала, вышел, и через минуту в зале появились трое. Впереди шел исполин ростом, на каких-то два-три вершка ниже Мера, могучего сложения, при мече, и при склипе - вспомогательном оружии галатских дворян, кинжале с длинным тонким клинком и с перекрестьем, носимом за спиной на пояснице, почти параллельно ремню, рукояткой налево. Волосы воина были черные и курчавые. Лицо ниже выразительных голубых глаз закрывала повязка, свешенная с обруча на голове, с прорезью для рта. Нижний ее край закреплялся двумя шнурками, связанными позади шеи. Двое вошедших за ним, были почти похожи - примерно одного роста, оба черноволосые, с одинаково короткими бородками.
- Это - послышался голос из шара - Безликий.
Замотанный сделал шаг вперед.
- Как, тот самый? - живя в Ахайе, Мер слыхал кое-что о свирепом безликом рыцаре, приближенном одного галатского герцога, воевавшего за престол. Потом, когда герцог все же был разбит, вести о безликом пирате доходили с Южного Берега.
- Да, это я. - ответил Безликий. Голос его был подобен реву низвергающегося с горной кручи водопада - Еще в детстве болезнь лишила меня лица, а затем судьба лишила Родины и имени, с тех пор я - Безликий. А ты, конечно же, Мер сын Месеров. Тебя трудно не узнать.
- Эти два витязя - продолжал Гедлок - Ютас и Турсас. Они будут твоими телохранителями.
- Телохранители? Зачем мне телохранители? - удивился Мер.
- Все может случиться, и лучше, если они всегда будут сопровождать тебя. Безликий будет твоим главным помощником.
- В чем?
- Ты поведешь мою армию. У меня есть враги, и я хочу покончить с ними. Помоги мне - и моя благодарность не будет иметь предела, а награда - цены!
- Назови мне имена твоих врагов, и я принесу тебе их головы, пусть это будут хоть головы пяти королей!
- Под твоим началом будут двадцать тысяч воинов, равных которым нет на свете. Сейчас иди прими полки. Безликий проводит тебя и доложит обо всем. После я явлюсь тебе.
Вход в башню оказался с двух сторон - с суши и с моря. Выйдя через морские ворота, Мер, Безликий, Ютас и Турсас взошли на борт ожидавшей их шестнадцативесельной каторги. Скалы вокруг нависали над водой, окружая бухту как крепостная стена. Когда галера выходила из залива в океан, то взгляду Мера представал корабль, ничего подобного которому Мер не видел ни раньше, ни после того дня. Ни во сне, ни наяву. Не слышал в сказках и не смог бы выдумать сам. Высота его бортов была сродни высоте колоколен, а четыре мачты выглядывали из-за гор.
- Это судно - говорил Безликий - имеет в длину пятьсот пятьдесят саженей. Высота бортов - двадцать саженей, мачт - от шестидесяти до семидесяти. С каждого борта по шестьсот сорок весел и по три тысячи двести гребцов, еще пятьсот человек - на парусах.
Через полтора часа галера вошла в док - ангар через ворота в борту корабля, на которые вслед опустилась решетка. Отсюда на подъемном устройстве ее пассажиров подняли на палубу, напоминавшую поле - ширина ее составляла восемьдесят саженей.
На палубе стояли в развернутом строю ровными колоннами и шеренгами тысячи латников в круглых шлемах. Одни держали в руках щиты и копья с длинными гладкими древками, другие - искусно изготовленные арбалеты. На левом боку у каждого висел одноручный меч, у стрелков за плечами – большие пятиугольные павезы.
Встречали Мера четверо: Первый - плешивый тощий старик с изумрудом вместо правого глаза. Второму было лет двадцать пять, высокий, узкий в плечах и худой как жердь, с бритым лицом, с длинными волосами, стянутыми обручем он смотрел нагло и насмешливо. Третий был ростом пониже, но так широк в плечах и плотен, что, казалось, мог бы схватить долговязого и сломать об колено. У него была роскошная золотистая борода, шлем украшала голова ушкуя - белого медведя, почитаемого доселе Мером за сказочное чудовище, которое запрягает в свои сани новогодний старец. Из части шкуры зверя был сшит и плащ богатыря. В четвертом - человеке лет пятидесяти, среднего роста, лысом, безбородом, но с седыми усами, Мер угадал вожака - взгляд его был гордым и суровым. Этот четвертый был при мече, при склипе, как Безликий, спереди за его ремень был заткнут кривой широкий кангальский нож, похожий на серп, в золотых ножнах, с рукояткой из рыбьего зуба, а на плече он держал тяжелый позолоченный шестопер.
- Деду - сказал Безликий - хозяин вынул глаз и вставил взамен свой, теперь он видит этим глазом все, что видит старик. Трое за ним - тысячники. Лысый - Олег, длинный - Донаван, а с мордой на голове - Булат.
- Это у него ушкуй?
- Да. Булат сам убил ушкуя, сшил плащ из его шкуры и сам стал называться Ушкуем. Все трое - добавил Безликий, понизив голос - волдаки.
- Чего, волдыри!? И они живы!
- Мы все сейчас служим одному хозяину, как ты и я, так и они. Тебе придется пока их терпеть, а потом ты с ними свыкнешься. К тому же в нашем деле столь полезных людей, как они вряд ли скоро сумеешь сыскать, ходили в дружине самой Лидии Сотницы.
Об этой женщине знали во всем свете, легенды слагали, хоть и совсем еще недавно старуха преставилась. Слишком памятен был ужас, который она наводила на побережья своими нападениями, стремительными, изощренно хитрыми и кровожадными. Когда-то она была баронессой в Кападдокии. Богатая, знатная и прекрасная Лидия так долго и разборчиво выбирала себе супруга, что осталась холостой до тех самых пор, пока не явился жених, плевать хотевший на ее согласие - волдацкий князь Тактар по прозвищу Сотник обесчестил ее прямо на глазах своей ватаги. Пленницу он увез в свою землю, где она на редкость быстро освоилась и скоро из наложницы превратилась в любимую жену и ценную советчицу. Когда же Тактар умер, Лидия заняла его место. Умом и жестокостью Сотница превосходила большинство воевод, и дружина была под стать княгине.
- Каким ветром их занесло сюда? - спросил Мер
- Олег был правой рукой Сотницы. Когда она умерла, то он сам захотел возглавить дружину, но волдаки поддержали сына старухи, и Олегу, вместе с этими двумя и кое-кем еще пришлось бежать, чтобы не подвергнуться вордре. Ты знаешь, что такое вордра?
- Да.
Мер служил тогда в Парилоке второй год. Волдаки обступили крепость со всех сторон, с суши и с реки. В ночь перед штурмом они разложили в лесу костры, ходили вокруг них, били в бубны и орали хором: "Вордра! Вордра!" Весь следующий день до темноты продолжался бой. Потом волдаки ушли, каждый нес на себе убитого или раненого товарища, и еще восемьсот их осталось лежать под стенами Парилока. Наутро разведчики, посланные осмотреться, донесли о чем-то начальнику полка. Он немедленно велел строить всех, кроме раненых и караульных и вести в рощу, где бесились враги. Тогда Мер узнал, что такое вордра, и узнал, почему вифнийцы не берут волдаков в плен, а волдацкому плену предпочитают гибель в бою. Накануне сражения волдаки захватили в плен нескольких дозорных и ночью учинили над ними ритуальную расправу - вордру. Несчастным вспороли животы, вытянули кишки, прибили гвоздями к деревьям, а потом водили пленников вокруг них, так что внутренности наматывались на стволы. Тела замучаных лежали нетронутыми.
Молча смотрели на это воины, а Генри, тогда уже сотник, вышел вперед и сказал:
- Слушайте меня. Слушайте, и зарубите на носу, что я вам скажу! Проклятие! -вдруг закричал он - Вечное проклятие тем из вас, кто забудет это! Кто забудет вордру, забудет то, что волдаки сделали с нашими братьями в эту ночь! Вечно жариться в пекле тем, кто простит волдакам это! Боги! - продолжал Генри, вознеся руки к небу - Пошлите мне яблок молодильных, чтоб дожил я до того часа, когда не они, а мы придем с оружием в их землю! Чтоб всех их, до одного: баб, стариков, отродье все их! Всех перерезать и развесить в лесу как шишки! Чтоб ни следа, ни памяти об их поганом племени на свете не осталось!
- Ладно, к черту их. - сказал Мер Безликому.
- Оглашать о передаче воеводства? - спросил тот.
- Да.
Безликий повернулся лицом к строю и прорычал своим чудовищным басом:
- Полки - смирно!
Он подошел к Олегу, принял у него шестопер, вернулся к Меру и протянул ему:
- Прими, воевода, шестопер, а с ним начало и всю рать! Распоряжайся по своей воле всеми нами во благо дела нашего!
Мер взял у него шестопер и одел за петлю на руку. Безликий продолжил:
- Дай добро мне стать от тебя по правую руку, а Олегу, воину опытному - по левую.
- Добро.
- Вели... - тихо подсказал Безликий, заняв положенное место.
- Вольно! - рявкнул Мер.
И снова почувствовал себя человеком.
Весь день Безликий вводил его в курс дела.
- Это манкурты - самые выносливые твари из тех, что ходят на двух ногах. - говорил он, показывая на воинов - Могут неделю не спать и не есть, так же легко переносят жару и холод. Одного я решил испытать - скакал верхом тридцать верст рысью, а тот бегом не отстал от меня ни на шаг! Одна беда - не соображают ни хрена, даже мочатся только по команде. Зато если прикажешь такому драться - будет драться, пока не упадет.
- И хорошо дерутся?
- Во всей Галатии, клянусь, не найдется и сотни сорвиглавцев, которые могли бы справиться с любым из них один на один. Строй тоже держат безукоризненно – и конно, и пеше. В седлах сидят как влитые.
- Откуда они?
- Ты еще не знаешь, воевода? - спросил Безликий.
- Нет.
- Они - создания хозяина.
- Как так?
- Он их сотворил.
- Как это, сотворил? Он что, бог?
- Никто из нас этого не знает, воевода. Но ни один из этих солдат не был рожден женщиной. Их хозяин создал, и более ничего никто не брался выяснить.
- А простых человеков здесь много?
- Около трехсот.
- Хорошо. А это что за прялки?
У бортов стояли какие-то станки с колесами и канатами.
- Паленктоны - метатели тяжестей. Пудовый камень или бревно выбрасывает на полверсты весьма точно опытным стрелком.
В трюмах Мер видел огромные запасы воды и провизии, казармы - кубрики с нарами в четыре яруса, но хорошо проветриваемые. Запасы оружия, сокровищницы с золотом, стоведерные бочки с мылом, бани, огромные котлы для кипячения одежды и даже кузницы. Были еще бочки, наполненные какой-то черной маслянистой жидкостью.
- Что это? - спросил он Безликого.
- В это дерьмо добавляется смола, сера и селитра. Если такую смесь поджечь, то горит даже вода.
- Прямо-таки вода?
- Клянусь, горит под водой, еще жарче, чем на земле, а от деревяшек и золы не остается - один дым.
Долго ходил Мер по кораблю, много увидел чудес, а потом пришел к одноглазому колдуну. Старик заговорил, и в его голосе Мер узнал голос Гедлока:
- Ты видел, как я силен. Хочешь ли теперь узнать, кто мои враги?
- Хочу.
В воздухе заиграло приятное глазу сияние, затем стало видно море, и в нем - суденышко с четырьмя пассажирами.
- Их - сказал старик - ты должен настигнуть и убить. Такова моя воля.
- Неужели четверо так опасны, чтобы посылать за ними двадцать тысяч?
- Они намного опаснее, чем может показаться. Более того, во всем мире с его королями, воинами и магами, они одни по-настоящему мне угрожают. Один из них - кападдок, низкого роста но широкий в плечах, сероволосый, с большой головой и большими кистями - он должен умереть во что бы то ни стало. Корабль отвезет тебя и воинов на Южный Берег. Там, следуя, куда я укажу, ты найдешь их.
На следующее утро гиганский корабль ушел в открытое море.
Ну вот, кажется, и все о том, как все начиналось. Пора перейти к следующей части рассказа - о том, что было дальше.
*** *** ***
- Постой, как это "умер"? - спросила Яныша мать.
- Совсем умер! - затараторил мальчик - Мы с Нахомкой шли мимо его гривы, а Нахом говорит: давай - говорит, к бирюку зайдем. Зачем - говорю. - Просто так. Ну пошли мы, стучим в его избушку, а дверь и открылась. Смотрим туда, а он - на лавке лежит и не дышит совсем. Я говорю: "Так он умер!" Ну мы и давай оттуда.
- Погоди-погоди! - сказал ему Сэм - Так тебе, верно почудилось, что он умер Может, вздремнул старик, а тебе и померещилось?
- Да нет же! Он не дышал совсем, и холодный был, и сердце у него не стучало! Точно он умер!
- Ладно, сейчас сходим туда, поглядим.
Позавтракав, Сэм пошел вслед за Янышем. На улице им встретился Нахом, сверстник Яныша, с его отцом Фомой.
- Здорово, Фома! - сказал Сэм.
- Здорово.
- Не до бирюка собрался?
- К нему. Сейчас Нахомка прибегает из лесу и орет, что бирюк-де умер. Вот, пошел поглядеть, чего там.
- Я туда же. Пошли вместе.
- Давай.
Что знали в селе о бирюке? Многое, но в то же время почти ничего. Многое – на первый взгляд. Ничего – по существу. Был он очень стар и жил в лесу один. Ходил когда-то нелепый слух, что семью свою он убил давным-давно, с тех пор и поселился в лесу, замаливая тяжкий грех. Но никто ни разу не видел старика молящимся, и в церкви он не появлялся. Говорили, что раньше он атаманствовал над разбойничьей шайкой и где-то в лесу у него зарыт чугунок с награбленным золотом. Еще утверждали, что в молодости он был воином и ходил в дальние походы. Другие считали его колдуном. Неизвестно, умел ли бирюк колдовать, но в травах он толк знал точно, и не одного больного в округе вылечил ими. Еще бобыль был непревзойденным охотником и рыболовом, собирал в лесу ягоды и грибы, бортничал. Бирюк как никто другой знал повадки и тропы зверей и часто оказывал большую услугу барону, выезжавшему на охоту в эти места. Лепил горшки из глины, и из бересты вырезал и плел короба, туески, корзины, которые иногда обменивал у сельчан на соль и муку, да детям изредка мастерил всякие безделушки. Детей бирюк любил. Все, кому случалось говорить со стариком, отрицали мысль о его сумасшествии - рассуждал он вполне здраво и говорил хорошо, но никогда и словом не обмолвился о своем прошлом и причинах, заставивших его уйти от людей, как никогда не называл своего настоящего имени. Это и создавало почву для всяческих небылиц.
Сэм с Фомой и детьми, перейдя ручей в лесу и бирюкову гриву, подошли, наконец к домику лесного человека.
Избенка стояла на четырех высоких столбах. Со всех сторон были развешаны сети, гирлянды из сушеной рыбы и грибов. Говаривали в деревне, что Бирюк всегда хранил свои запасы вот так, на улице, но звери, будто подчиняясь заговору, никогда ни к чему не прикасались.
От ветра дверь, скрипя, моталась туда-сюда. Закрыть ее было некому.
*** *** ***
Часть вторая: Серебряный Дождь.
13. Прибытие Брайна в Масфар.
В 452 году от разделения царств две тысячи галатских дворян поклялись не стричься и не умываться до тех пор, пока над портовым городом Масфар у устья великой реки Алы - владением кангальского царя-язычника, не поднимется знамя лазоревого льва, и не сядет в нем галатский королевский воевода. Война была долгой и изнурительной. По свидетельству летописца, вши стадами паслись на благородных сеньорах, и свирепствовавший в лагере тиф убивал их больше, чем кангальские стрелы и ятаганы. Только через три года осады Масфар пал. Рыцари исполнили обет, а король получил в свои руки всю торговлю Северного Берега с Южным.
В двадцатый день первого месяца осени, года пятьсот шестьдесят третьего от разделения царств в порт Масфара пришла ладья с надписью "Светоч" на правом борту, и сошли с нее на сушу четверо, недавно еще знать-не знавшие о страшном проклятии, две тысячи лет висевшем над божьим светом, имя которому было дано в честь северной звезды.
По пути из Сиритана в Масфар в море им встретилась не то рыба, не то морской зверь, напавшая на лодку и пытавшаяся ее перевернуть. Йорику удалось загарпунить чудовище (тем самым гарпуном), но прежде, чем сдохнуть, оно три дня таскало "Светоч" по морю, и так сбило с курса, что Йорик должен был вести судно в Ланс, чтобы пополнить запас провизии.
У берегов Ланса меньше чем в полуверсте от них прошел черный туман. И хотя выглядел шурун как обыкновенный дым, Брайну показался самым страшным, что он видел в жизни. Будто невидимые сосуды разносили по всему облаку невидимую кровь, гонимую невидимым сердцем, и невидимые глаза жадным взглядом обшаривали все вокруг в поисках добычи, но волшебная сила Слова делала его обладателя недосягаемым для шуруна.
Через пару дней Брайн, Алекс, Ероха и Йорик сидели в одном из портовых кабаков, обсуждая план дальнейших действий.
Место где, судя по надписям на карте, Брайну предстояло встретиться со Стражем Земли, находилось на много сотен верст южнее Масфара, к западу от среднего течения Алы. Двигаться предстояло туда, но прежде следовало решить кое-какие вопросы.
Начал Йорик, сообщивший такую новость:
- Подслушал вчера нечаянно, как два моряка трепались меж собой. Один из Кападдокии на днях прибыл, говорит, что видел там корабль, длинной в версту.
- Брешет. - сказал Ероха - Сколько бы леса на такой ушло.
- Какие флаги у того корабля, не говорили? - спросил Брайн.
- Говорили. Флаги у них четырехцветные, но каких цветов - не сказали.
Обладая хорошей памятью, Йорик все интересовавшие его речи, даже услышанные краем уха, запоминал слово-в-слово. Вообще, он всегда слушал краем уха и поглядывал по сторонам краем глаза. И в трактире всегда садился у стены, лицом к входу. Привычка.
- Плохо, что не сказали. - сказал Брайн.
- Думаешь, это наши?
- Да. Летописец сказал, что они ходят под такими знаменами. Сколько пути отсюда по морю из Кападдокии?
- От Вига неделю, от устья Андры - не больше десяти дней.
- Всего-ничего. Стало быть, могут появиться со дня на день.
- И что, - спросил Алекс - они будут знать, куда мы пойдем?
- Да. И сами пойдут следом.
- Тогда надо нам отчаливать туда, да поскорее. - сказал Ероха.
- И что делать потом, когда они реку перекроют? - сказал Йорик - Они так и сделают, ни будь они дураки. Что, лодку бросать? Или на себе тащить? Ты погляди, вот тут этот колдун живет, а тут - он провел пальцем через весь чертеж - ворота, к которым ключ, что нам нужен - вон аж где! На Северном Берегу, в гоблинских землях! Туда нам после надо.
- Что ж ты хочешь тогда? - спросил его Ероха.
- Вот как, я думаю, мы сделать должны: вы втроем поднимаетесь по реке и едите к этому ведуну. Я один на "Светоче" ухожу в Силуир, вот сюда, это на четыреста верст западнее, и жду вас там с ладьей. А вы возвращаетесь посуху через Лакхаат.
- Зачем? - спросил Брайн.
- Вот зачем: если они хотят за нами гнаться, то высадятся здесь, в Масфаре. Здесь и стоять будут, часть их, хотя бы даже только корабль с командой. Поэтому сюда возвращаться нам будет не резон. И потом: если будут на обратном пути по суше за вами гнаться, то в Силуире упрутся прямо в море. Мы оттуда уже уплывем на Северный Берег - и поминай, как звали. А они должны будут топать пешком обратно в Масфар. Так мы выиграем пару недель. Ну а если они не сообразят и будут здесь нас дожидаться - ради всего святого! Тут мы больше вообще не объявимся.
- Так и сделаем. - сказал Брайн.
- Одна беда: - сказал Йорик - кангалы язычники, и никто почти из них не знает мезийского. Но ничего, попробую что-нибудь сделать. Слушайте меня и хорошенько запомните: в Силуир придете по лороге с юга. За пару верст до города будет мост, где стоит стража и небольшой торжок, их издалека приметите. Не доходя него будет по левую сторону роща, туда сворачиваете и найдите старое кладбище. Языческое, там давно не хоронят. Место там тихое, там и встретимся.
Брайн даже удивился.
- Ты и там бывал, что ли? Ты хоть где-нибудь не бывал? Есть на свете такое место?
Йорик ухмыльнулся:
- Было дело, носил на то кладбище еду одному бедолаге.
Йорику удалось разыскать судовладельца, капитан одного из судов которого немного разговаривал на языке святого писания. Торговец за деньги согласился пустить на свой борт Алекса, Ероху и Брайна, при условии, что они будут грести и кормиться за свой счет. Золото поделили поровну, половину взяли в дорогу, половину оставил у себя на хранение Йорик.
Двадцать шестого утром судно отправилось в путь вверх по течению Алы, а на другой день и Йорик на "Светоче" покинул Масфар.
14. Брайн, Брайн, до чего ты дожил!
В Аларе не было трактов как на Северном Берегу, и путь там проходил только один - с севера на юг и, соответственно, обратно, по великой реке Ала. Тому, кто по ней путешествовал, а значит, всякому, кто передвигался по Алару, эта страна могла показаться сплошным цветущим раем. Но стоило подняться на любой окрестный холм, как взору представало бесконечное-бескрайнее море песка и глины, посреди которого узенькими полосками вдоль берегов реки теснились поля, сады, рощи и поселения. Тогда становилось понятно, как хрупка в этом месте жизнь, и сколь тяжких усилий стоило создать этот эдем посреди пустыни.
Лодка, на которую нанялись Брайн, Алекс и Ероха, проплывала в день не более десяти-двенадцати верст. На ночь и на привал высаживались на берег. Только чтобы миновать таким образом Киндак - столицу Алара, крупнейший город Северного и Южного континентов, потребовалось три дня. Ероха матерился - деньги из его кошеля все убывали, а до цели ближе словно и не становилось.
- Мироед, поганская собака! - орал он на капитана - Верни нам наше золото! Мы слезем на берег и пешком дойдем быстрее, чем на твоем гнилом корыте!
- Иди! - отвечал тот - Язык не знать! Чужестранес султан сказал нет ходить Алар! Лодка можно, лодка ты мой гребец. Идти ноги земля - стражник бить палка, сажать яма, продавать ты копать канал, работать поле, резать яйца - сторожить жена! Иди! Ты большой и толкстый, ты хорошо возьмут сторожить жена!
Ероха плевал на палубу и шел грести.
В то же время гиганский корабль, тот, что раньше видели у берегов Кападдокии и Лакхаата, бросил якоря у Масфара. Немедленно город окружили латники в круглых шлемах, перевезли на берег два метательных устройства и несколькими выстрелами по предместью горшками горючего вызвали большой пожар, опустошивший посад. На следующий день город сдался в ответ на угрозу большого обстрела и приступа. Мер отправил посольство в Киндак к султану, с просьбой пропустить его и тысячу солдат вдоль берега Алы. В качестве подарка владыке был преподнесен от имени Гедлока ключ от ворот Масфара. "Ваш господин сказачно богат, если позволяет своим людям платить такую пошлину!" - сказал султан и дал высочайшее согласие.
Алекс, Ероха и Брайн, пройдя четыреста верст до города, в который шло судно, наняли устроились там на пассажирами на баржу, которую тащили вверх по реке десяток рабов. Благо Брайн, разговаривая с гребцами, сумел усвоить многие кангальские фразы. Грести больше не пришлось, но это их новое средство передвижения тащилось против усилившегося течения еще медленнее.
Уже на четвертый месяц плавания по великой реке, истоков которой еще никто не достигал, они добрались до места, что обозначил на карте Йорик - того, где река резко поворачивала на запад, в обход возвышенности. Пришло время спешиваться.
Путники углублялись в земли, именуемые на Северном Берегу неизвестными, где голую степь разнообразили лишь редкие рощи невысоких облезлых деревьев. Попадались деревушки из соломенных хижин, в которых жили чернокожие нелюди. Дикие, они все же признавали золото, и Ерохе удавалось купить у них еду, тыча себе пальцем в рот и показывая монеты. Но какую еду! Эти тощие существа питались дичью, кислым козьим молоком, лепешками из семян каких-то злаков, сушеными корешками, плодами, и даже насекомыми. На выжженной солнцем равнине в пищу шло все, что росло или двигалось кроме, разве что, древесины. То и дело встречались стада не то лошадей, не то коров, за ними из кустов наблюдали хищники, чье рычание мешало спать ночью. Какие-то маленькие нелюди прыгали с веток наземь и обратно. Ероха говорил, что "это вовсе не менквы, это дикие абязяны."
День за днем прошла неделя, и другая, и третья. Плелись версту за верстой, маясь от жары и жажды, загорев, словно угли и поминутно запуская руки в штаны в охоте на шестилапых кровопийц. В руках у Брайна была карта и компас, который дал ему Йорик (неслыханное доверие со стороны моряка), наказав идти строго на запад. Тем не менее неопределенность в местонахождении была налицо.
Наконец показалось большое поселение, окруженное посевами, с дозорной башней посередине. Город стоял в нескольких верстах за рекой, до которой оставалось еще триста - четыреста саженей.
- Вот он, вроде. - сказал Брайн - Тут, должно быть, и живет этот страж.
- Далеко забрался. – сказал Алекс – Что их как нарочно по свету разбросало, по разным углам. Нет, чтобы им вместе жить!
- Видать так положено. – ответил Брайн.
- Тихо! - оборвал его Ероха - Слушай. Топот слышишь?
- Да вон они, скачут. - показал Алекс назад.
Брайн с Ерохой обернулись и увидели вдалеке огромное, в несколько тысяч голов стадо зверей, мчащихся на них с бешеной скоростью. Когда стадо несколько приблизилось, то стало видно, что это - всадники.
- Кто это? - спросил Алекс.
- Черт их знает. - сказал Ероха - Может эти, как их, Мер сын Месеров?
- Не знаю, не хотел бы. - сказал Брайн.
- Сейчас узнаем. - сказал Ероха, упорно глядя на конницу - Сейчас уз... на... ем... Что за...
Твою мать! - выдавил он из себя еле слышно среди нараставшего грохота.
Это были не люди и не звери, не кони и не всадники, а нечто среднее.
На Алекса, Брайна и Ероху неслись полканы - полулюди-полулошади. Многие сотни их потоком пробегали мимо путников до реки, разворачивались там и мчались дальше вдоль берега. Исчезли внезапно, как будто растворившись в облаке пыли, даже топота не стало слышно.
- Ну и ну! - сказал Алекс - Я-то думал, такие только в сказках бывают.
- Точно. А где Брайн? Брайн!
Брайн очнулся вполутьме, на каменном полу просторного пустого зала. Не было ни окон, ни убранства - лишь голые стены да вход без дверей, откуда доходил слабый свет.
"Где я? В плену?» - подумал Брайн. Но он не был ни связан, ни заперт, даже меч, лук и стрелы были при нем, вместе с его котомкой.
В проходе зазвучал звук копыт, потом боковины арки раздвинулись в стороны, притолока приподнялась, и в проем, ставший больше похожим на городские ворота, вошел полкан, такой огромный, что если бы его передняя часть принадлежала человеку, то рост гиганта составил бы, по меньшей мере, пять аршин.
Брайн сбросил ножны с меча и приготовился к бою. Конечно, чудовище огромно, но если попробовать подпустить его поближе, а потом внезапно кинуться под ноги и подрубить их...
- Слушай, Брайн, - заговорил вдруг полкан человеческим голосом, да еще и на чистом кападдокском языке без тени акцента - если бы я хотел убить тебя, то мои ребята еще там, у реки превратили бы тебя в лепешку. Я не жажду твоей смерти, не желай и ты моей.
- Ты кто такой?!
- Я Страж Земли.
- Чего?!
- Говорю тебе, я - Страж Земли.
- Ты Страж Земли?
- Да, черт возьми, в третий раз говорю тебе! Я, Большой Полкан, поставлен Сиаком на стражу белого света!
Брайн, Брайн, до чего ты дожил! Книга про двенадцатиглавого змея, всевидящий старик-карлик, это еще куда ни шло. Но монстр с лошадиным крупом, который утверждает, что он - Страж Земли! Это уже слишком!
- Спасибо за оружие и золото.
- На здоровье. Это самое большое, чем я мог помочь тебе тогда. Смогу ли я помочь тебе теперь - зависит только от тебя самого. Идем.
Брайн и полкан вышли в сад и побрели по посыпанной песком дорожке.
- В твоих руках, Брайн, находится сейчас огромная сила, но чтобы воспользоваться ею, ты должен многое знать и понимать.
- Зачем? Я же должен отдать Слово, только кому - не знаю. Оно и попало-то ко мне случайно.
- Слово верховных магов - не такая вещь, которая может попасть к тебе случайно, Брайн. И ничто в мире не происходит случайно, поверь мне, ведь я живу на свете подольше тебя. Так вот, ты должен знать многое, все с самого начала. А началось все когда я был совсем еще молод, и было это так давно, что тебе и представить страшно, вот в те самые времена этим миром правил Каменный Кап.
- Кто?
- Каменный Кап. Изваяние, имевшее разум, силу и волю. Каменный Кап был самым страшным злом, что знал свет, и его царство было царством зла.
- Хреново, наверное, жилось тогда.
- А ты сам как думаешь, что было тогда?
- Да как... я даже и не смогу сказать сразу.
- Я дам тебе взглянуть.
Сад начал быстро меняться. Жара спала, стало просто тепло. Песчаная дорожка превратилась в мощеную. Она бежала к ручью, перешагивала через него аккуратным мостиком и дальше, мимо водяной мельницы, мимо лугов, где работали косари, напевая веселую песню на непонятном Брайну языке. К деревне из ярко раскрашенных домиков, огороженных красивыми ровными заборами. Посреди улицы собрались люди, наверное уже пришедшие с работ с другого поля. Двое жарили над костром на вертеле целого кабана. Чуть в стороне, под присмотром степенной женщины, играли дети. Селяне плясали под мелодию, что наигрывал бродячий музыкант, другие просто слушали его пение. Откуда-то появился старик в дорогом одеянии со свитой из нескольких человек. Все приветствовали вельможу земными поклонами, а он чуть кивал головой по сторонам в ответ на их знаки почтения.
-Я не понимаю, - сказал Брайн - это что, и есть царство зла?
-Да. - вздохнул в ответ полкан - Ужасное царство самого ужасного из зол. Даже сейчас меня коробит от одного воспоминания о нем.
-Но почему? Кажется, они ни в чем не знают нужды, даже веселятся.
-Более того, все они просто счастливы. Подожди, я дам тебе заглянуть в это поглубже, но пока посмотри повнимательнее, и увидешь кое-что и так.
Но Брайн ровным счетом ничего не понимал. Люди были одеты в чистую, нарядную одежду. Если работали, то добротным удобным инвентарем, а не грубыми железяками, как в Верхнем Аккасе. Ели хорошую пищу из хорошей посуды, а не из собачьих мисок. И главное, были веселы и вполне довольны, здоровы и румяны, многие даже пели. Вот только…
-Полкан, почему они все поют одну и ту же песню?
-Вот видишь, ты уже кое-что заметил. Они не умеют сочинять новых песен. Каменный Кап отнял у них такую способность. Все люди поют ту песню, которую он сочинил для них, одну-единственную. Гляди еще.
-У них и узор на одежде одинаковый, будто все один портной шил.
-Да и нет. Узор один и тот же, но шил одежду для себя каждый сам, как это делается у тебя на родине. Но они не умеют придумывать новых узоров. Каменный Кап отнял у них такую способность, и все они вышивают тот узор, что он придумал. Возьми вот: - Полкан протянул Брайну два кусочка стекла, соединенных медной дужкой.
-Что это такое?
-Очки. Некоторые на твоей родине используют их, чтобы получше разглядеть какой-нибудь мелкий предмет. Эти тоже помогут тебе увидеть все гораздо лучше. Смотри сквозь них. Что ты видишь?
-Деревни нет, ничего нет, людей тоже. Темно, ну, не совсем. Небо черное, ни солнца, ни лун нету. Но все хорошо видно… Вокруг какие-то истуканы, то ли из камня, то ли из глины.
-Разные? - спросил Полкан.
-Нет, одинаковые, одной величины. У них нет на лице ничего, вообще лица нет, гладкое место. Стоят ровными рядами, на одинаковом расстоянии друг от друга. У всех на вытянутой руке висит по колокольчику, словно они держат его. Колокольчики звенят, я слышу их звон, полкан!
-Смотри, там где-то два живых человека. Видишь их?
-Где? Да, вижу, двое. Один высокий, статный. Он в доспехах и с мечом на поясе. У него тоже на глазах эти стекла. Он проходит мимо болванов и щелкает по колокольчикам, которые вот-вот перестанут звонить.
-А второй?
-Второй? Он маленький, уродливый и горбатый. Он идет за латником, даже крадется а не идет, глаз от него не отрывает. Покусывает губу, руки то потирает, то заламывает, словно ждет-не дождется чего-то.
-Хорошо. Теперь смотри, где-то справа от тебя сейчас замолчит один колокольчик. Найди его.
-Сейчас. Вот он, наверное. Язычок ели-ели задевает стенки. Все! Он еще качается, но уже не ударяет!
-Смотри, что будет дальше.
-Ничего. Ничего не происходит, полкан.
-Смотри.
-Смотрю… О, черт! Чучело разжало пальцы! Колокольчик упал и звякнул. Латник это услышал, он развернулся и идет сюда!
- Смотри на статую!
- Полкан, у нее нос растет! Теперь брови, рот… Полкан, у нее появляется лицо! Она вся меняется, уменьшается. Она стала похожа на женщину, почти как живая, у нее появляются волосы… Полкан, латник возле нее, с мечом, замахивается… Полкан, он ее… Полкан, кровь!
- Хватит!
Брайн оторвал очки от глаз, отбросив при этом голову назад, словно выдергивая из ушата с водой, где ее силой кто-то держал несколько минут. Оба они снова находились в саду Полкана.
- Что это было? Что все это значило?
- Эти очки, Брайн, волшебные. Благодаря им ты увидел не внешний облик вещей, а их душу, смысл их и саму сущность. Те истуканы, что ты видел - люди.
- Как это?
- Так. Каменный Кап правил миром - все люди делали то, что он требовал, как сейчас правят людьми короли, графы и князья. Но такой власти Капу мало. Он хотел владеть всем без остатка, чтобы все были равны перед ним, чтобы любили его искренне, и его благо почитали бы выше своего собственного. Но как не крути, люди, пока они люди, все равно будут думать и мыслить каждый по-своему. Поэтому Кап уравнял их, отнял у них все человеческое, опустошил их души, высосал все, как пьяница из бутыли, а взамен впрыснул свой яд. Превратил людей в бестолковые статуи, а чтобы держать в таком состоянии, сунул в руки колокольчики.
-Что это - колокольчики?
-Это заклятие. Заклятие, которое дает человеку иллюзию счастья, гордости и нужности другим. Они не знают счастья, кроме счастья служить Каменному Капу, не знают радости, кроме радости быть его рабами, и рабство это почитают за величайшее благо. Все надежды, все мечты - все сведено к этому в их жизни. Но заклятия не вечны. Они, как люди, старятся, слабеют и умирают, как ослабело даже мощное заклятие, наложенное на Гедлока. И если оно теряет силу, то человек от него избавляется - выбрасывает колокольчик. А избавившись, обретает вновь разум и чувства. Поэтому, чтобы колокольчики звонили всегда, чтобы люди всегда были заворожены их звуком, самых сильных духом, отважных, честных Кап сделал своими слугами. Он не превратил их в истуканов, вообще ничего от них не взял, иначе и толку от них не было бы. Каменный Кап, наоборот, дал им магическую силу, но разум им он затуманил. Очки, которые ты видел на рыцаре - тоже заклятие, но другого рода. Они не улучшают зрение, а искажают его. Тот старик, которого ты видел в деревне - и есть рыцарь. Вглядываясь вглубь людских душ, маги следят, чтобы никто не вышел из-под власти Каменного Капа, и думают при этом, что делают благое дело.
-А карлик?
-В карликах Кап тоже ничего не изменил. Это тоже его слуги, но из числа самых низких, подлых и злобных. От таких мало пользы, зато они хорошо подходят для дела, на которое и направил их Каменный Кап - ходить вслед за магами и следить, чтобы волшебные очки не свалились с них, тогда они убивают магов ударом в спину.
-У них самих нет никаких очков?
-Да. Они видят и знают, что творится вокруг них, но их это устраивает. К тому же они ненавидят магов и убивают их всегда с большим наслаждением, хотя и редко такое бывает.
-Карлик тоже был там, в деревне?
-Да, скорее всего - в свите мага. Они всегда следовали за ними неотступно, а очки мешали магам отличать их от других людей.
-А та статуя, женщина, она, значит, освободилась от заклятия?
-Да. И сразу же стала меняться, обретать человеческий облик. А со временем она ожила бы, но маг не дал ей этого сделать.
-Ясно.
-Вот таким было царство Каменного Капа. Теперь ты увидишь, как оно пало.
Сад вновь исчез. Брайн и Большой Полкан очутились посреди широкой равнины. В двухстах-трехстах саженей от них торчал из земли серые гранитный монумент около шестидесяти футов высотой, изображавший человека, по пояс зарытого в грунт. Голова статуи была несоразмерно огромной - больше половины высоты болвана. Одна рука лежала на груди, другая спускалась к паху.
-Вот он, - сказал полкан - Каменный Кап. Кто и когда изваял его, что вдохнуло в камень жизнь, наделив его неслыханным могуществом и жаждой безграничной власти - где узнать теперь! Подойдем ближе.
Брайн разглядел рядом с основанием идола какого-то человека, который безотрывно писал на длинном свитке пергамента строку за строкой.
-Что он пишет?
-Мысли Каменного Капа. Этот человек - никто, даже не истукан с колокольчиком в руке. Он просто тело, приспособление для письма. Он сам не знает, что пишет - Кап пишет его рукой Книгу Познания. Его ум не стоит на месте, он стремится все дальше и дальше по множеству путей одновременно, рассуждая, размышляя, учась у самого себя используя прежний опыт и накопленные знания, делая все новые и новые выводы, стремясь к всеобщему знанию, знанию всего обо всем.
-И он достиг его?
-Это невозможно, такого знания не существует. Но Кап узнал и понял очень многое, и самое важное занес в Книгу Познания. В последние часы жизни он открыл Шестой Канон Магии.
-Что это?
-Шестой Канон - связующий. Пять канонов колдовства, известных до того, значат без шестого все равно, что четыре колеса без телеги - далеко не уедут. Шестой Канон магии дает знающему его ключи от всех тайн мироздания, тайн сотворения жизни и души, проникновения в иные миры. Но Кап не смог бы им воспользоваться никогда, и я скажу тебе, почему, чуть после. А пока что взгляни туда. Видишь, пыль столбом стоит?
-Да, вон. Что там?
-Смотри.
Брайн вдруг ощутил, что взгляд его стал необычно острым. Он увидел в облаке пыли всадников.
-Видишь того, что скачет впереди?
-Да, вижу. Он, кажется, самый молодой из них.
-Так и есть. Он стал магом совсем недавно, вообще, он последний, кого Кап сделал магом, и сразу что-то у него не сладилось. То ли Кап не тому вручил волшебную силу, кому хотел, то ли не приставил к нему карлика, но случилось так, что этот молодой маг оказался без очков и безо всякого присмотра. Единственная эта ошибка и погубила Капа. Звали мага Сиак. Он сразу стал уничтожать карликов и освобождать других магов от заклятия. Ты видишь, с ним следуют сто сорок три человека. Полчаса назад их было втрое больше - только что они выдержали жестокий бой с прислужниками Капа и одолели их. Теперь они собираются нанести последний удар.
Сиак подъехал к Капу, соскочил с лошади и, выкрикнув громко и протяжно заклинание, ударил статую кулаком.
Загремел в воздухе гром, и Брайн почувствовал, как земля ходит ходуном у него под ногами. От того места, где рука Сиака коснулась монумента, поползла по камню трещина, вторая, третья, четвертая, во все стороны, словно нити паутины. Кап весь покрылся трещинами, как высушенная земля, и через минуту разлетелся во все стороны множеством крупных и мелких осколков, оставлявших в воздухе дымный след.
- Вот и все. - сказал полкан.
Вокруг них было теперь какое-то жутковатое место. Вместо деревьев торчали голые колючие коряги, земля обнажилась, и страшные звери ходили по ней.
-Где мы теперь? - спросил Брайн, уже привыкший к такой перемене мест.
-В моем саду.
-Как это?
-Да, в моем саду, но в другой его части. Прежний сад остался позади, как твоя былая жизнь. Ты что, сам еще не заметил, что находишься в самом опасном и трудном отрезке своей жизни. Своры нечисти рыщут по свету в охоте за твоей головой. Может быть, повернем обратно, пока можно еще? Туда, где светит солнце, где цветут цветы, где птицы поют? Это твой путь, а не мой, тебе и выбирать.
-Нет, пойдем дольше.
-Твоя воля. Пойдем, но дальше может быть еще хуже. Вскоре после низвержения Капа Сиак созвал девятнадцать верховных магов на совет, и сам был двадцатым - это был первый совет верховных магов. И на этот совет явился один из обломков идола.
-Как это? Камень?
-Почти. Большая часть силы Капа пропала, когда он был уничтожен, но в некоторых осколках она все же сохранилась. Эти осколки обернулись злыми демонами. Вот один из них, нос статуи, пришел на совет и преподнес Сиаку в дар Книгу Познания.
-Ту, что написал Кап?
-Да, и Сиак по глупости возьми, да и начни ее изучать. И изучал он ее шестьдесят лет.
-Подожди, полкан. В книге у Агрирата сказано, что Гедлок явился в шестидесятый год от первого совета.
-Да. Нос очень коварен. Он знает, какую опасность таит в себе для человека знание Шестого Канона, описанного в Книге Познания. Это знание дает человеку силу и власть, но душу его разделяет надвое. Это - непременное условие. Чтоб постичь Шестой Канон, человек должен избавиться от всего зла в своей душе, иначе это зло начинает жить своей жизнью, если заранее его не задавить. Сиак этого не сделал, потому что не так легко избавиться от всех своих злых помыслов и желаний, это все равно, что самого себя разорвать пополам.
-Так что случилось-то?
-То и случилось, что Сиак раздвоился. Вот представь, что ты яблоки взялся перебирать. Хорошие в одну кучу будешь кидать, гнилые, или там, где черви погрызли - те в другую. Две кучи получится. Так и от одного Сиака стало два - злая половина и добрая.
- Ничего не пойму. Как так?
- Ну смотри: в каждом человеке, в любом, вроде как маленький бесеныш сидит. Видишь ты, скажем, у соседа деньги. Нужны деньги тебе?
- Кому не нужны!
- А чертенок говорит тебе: «Чего это, Брайн, соседушка твой так разжился? Встаешь ты не позже него, ложишся не раньше, поле не пуховое пашешь – те жа земля, такие же в ней камушки! Почему ж другим того, что земля даст, едва-едва на пропитание хватает, а этот еще излишек сбывать умудрится? Видно земли нарочно лучший кусок ухватил, или секрет знает, да не говорит никому – прозябайте, мол! Несправедливость! А может, с нечистым сговорился? Да как пить дать столковались! Глядишь, у него уже и батраки в поле работают, а сам только ходит да поглядывает, еще и в долг дает, да не просто так, а в рост: даст мешок зерна, после, подлец два требует – совсем совести лишился! Глядишь, уже и с размахом торгует, а это известно, какое дело: не обманешь – не продашь! Это ж полный мерзавец выходит! У такого и утащить что-нибудь при случае не грех, а уж долг зажилить, или нанявшись, спустя рукава работать, и вовсе сам Бог велел!" Ты так не сделаешь, конечно, но все-таки есть он, злой умысел, пока ты его слышишь. Но случается и так, что человек слушается беса, и тогда бес начинает вертеть человеком как хочет. И человек делает все, что он велит - один грош украдет, другой целое царство разорит. И поступки это уже не человека, а злых помыслов, беса, завладевшего душой, который и есть творение зла, и творит зло по силам и уму того, кого подомнет под себя. Бывает и так, что человек убивает в себе беса, заставляет его замолчать навсегда, но слишком это редко, и Сиак так не сделал.
Он сунулся в тайны мироздания, достойные лишь истинно мудрых, сам таковым не являясь, при всех своих знаниях. Ибо он имел в душе зло, хотя и скрытое. Сиак, как и Каменный Кап, мечтал втайне, чтобы люди не только подчинялись ему, но и искренне любили все до одного, и почитали бы за благо быть его слугами. Как же – ведь Сиак освободил их душу и разум, открыв для них путь к истине и настоящей, не навязанной добродетели! Однако люди, к разочарованию Сиака, вовсе не проявляли тяги ни к истине, ни к добродетели.
Они стали врать, наушничать, лаяться друг с другом из-за каждого лоскутка, порицать в своих ближних пороки, которые себе прощали и требовать от них достоинств, которыми сами не обладали. Стали вон из кожи лезть, чтобы казаться как можно лучше, но и пальцем не желали пошевелить, чтобы хоть чуточку лучше стать. Горы были готовы свернуть, чтобы сделать лучше себе, но не хотели даже глазом моргнуть, чтобы сделать лучше себя. О Сиаке же, будто, и вовсе перестали вспоминать – люди всегда скоро забывают о тех, кто не гнет их в бараний рог. Некоторые даже, страшно сказать, считали что при Капе было лучше – При капе, когда они и думать-то никак не могли! Такие мысли стали посещать Сиака, и втайне он начал даже сомневаться, верно ли поступил. Не лучше было бы вернуть все как прежде, только вместо Капа самому встать над всем. А суетных, как он прозвал остальных людей, раз они оказались недостойны свободы, снова лишить ее? Сиак знал, что добиваться этого нельзя. Он верил все же, что когда-нибудь, может очень нескоро, но наверняка люди все же найдут истину – единственную, выкованную из стали размышлений и опыта, закаленную в адском пламени бесчисленных бед. Надо лишь дать им возможность самим выбирать себе путь. Так рассуждал Сиак, так он и поступал. Но его жажда бесконечной власти над умами и сердцами, хотя и скрытая в глубине его души, воплотилась в живое существо, имевшее над силами природы такую же власть, как имел Сиак.
- Значит что, никакой змей с небес не сходил, и не было никакой битвы Сиака с ним? Гедлок это злая половина Сиака?
- Точно. Сиак назвал этого урода Гедлоком в честь северной звезды. И он сумел заточить Гедлока в хрустальное яйцо.
- Но как, если Гедлок был равен ему по силе?
- Слушай: если бес завладеет душой человека, какой тогда станет его сила?
- Ты же сам говорил, такой же, как сила этого человека.
- Верно. Темная половина Сиака, отделившись от светлой, получила такую же власть (ведь знание - не яблоки, сколько по кучам не раскладывай - меньше не станет), но светлой половине ничего сделать не могла. Наоборот, Сиак был властен над Гедлоком.
- Потому, что жил, как говорил ему разум, а не как говорил бес.
- Ни черта себе! Брайн, ты поражаешь меня! Все верно. Когда человек слышит голос беса, но поступает иначе, это и значит, что бес в нем жив, но бессилен. Это и есть заточить диавола в хрустальное яйцо. Сиак делал так, как велела ему добрая половина, хотя от темной избавиться не мог. Поэтому он не смог и Гедлока убить, но сумел наложить на него заклятие и заточить в хрустальный шар.
Теперь Гедлок усиливается, а древнее заклятие слабеет. Даже если заточить Гедлока снова, то он все равно со временем вновь вырвется. Поэтому его необходимо убить. Вот скажи, что для тебя Гедлок?
- Как что? Гедлок - дьявол, из-за него отца моего убили, и еще много кого.
- Рассуждая так, Брайн, ничего Гедлоку сделать нельзя, и стараться не стоит если тобой движет месть. Месть это попытка, творя зло, вернуть то, что вернуть невозможно. Я не просто так показал тебе царство Каменного Капа, потому, что это то, что хочет воссоздать Гедлок. И чтобы победить его, надо стремиться не допустить этого. И не к чему больше. Всякая мысль о мести - голос беса. Не гони от себя такие мысли, заставь их замолчать навсегда. Только тогда Слово станет оружием в твоих руках. Но это не все. Надо знать еще, что Гедлок ничего не сможет тебе сделать, если ты сам ему не поддашься. Не верь в его силу, и ее не станет.
- Как силы у сильного может не стать?
- Не может, но у Гедлока ее нет.
- Ничего не понимаю. Как это, у Гедлока нет силы? Ведь все силы природы его слушаются, и он сумел создать себе целое войско, как же так?
- Все это правда.Сотворить себе армию из ничего, убить целые тысячи людей - это он может. Но одолеть добро в душе даже одного человека он не сможет никогда. И добром, что несет в себе даже один человек, Гедлок может быть побежден, как Каменный Кап пал от одного удара Сиака. Может человек убить другого?
- Конечно.
- А его душу?
- Всем войскам пяти королевств это не под силу, душа бессмертна.
- Вот в этом то и заключается преимущество Гедлока. Убить защитника добра - вот, что значит для него одержать верх.
- А добро так не может, оно борется со злом, а не со злодеями?
- Правильно, а это ох, как трудно. И огромной силой надо обладать, чтобы заставить умереть в себе зло, и вот тогда можно будет использовать Слово, чтобы поражать его вне себя.
- Ты говоришь, надо убить в себе зло. А что во мне зло, полкан?
- Хорошо, что об этом спросил. Попробуй для начала ответить сам. Что значит творить зло? Подумай и скажи.
- Ну, например, убивать это творить зло.
- Допустим. Но вот, представь, что по Аккас-реке плывет себе ладья. И вот остановилась у вашей деревни. И из нее вышел волдак, и идет по берегу, а у тебя лук и стрелы в руках…
- Ну, это другое дело! Себя-то чтобы защитить, и свой дом от волдака, можно и убить его, не то еще хуже будет!
- Видишь, бывает и так, что убийство во спасение. Подумай еще.
- Зло это когда кому-нибудь горе приносишь, а добро - наоборот.
- То есть радость, да? Но ведь и радость не всегда в пользу. Вспомни-ка Актана из заречной деревни. Кто веселее его - никто, и горд он собой, как никто, и ни бед у него, ни забот, словно в раю…
- Да это оттого, что ни ума у него нет, ни именем своим не дорожил никогда! Умом уже от водки тронулся, пропил все до нитки, надел забрали, лошадь со двора увел, корову увел, дома шаром покати, батрачит, поденьщичает, а попади копейка в руки - бегом в кабак! Каждый день пьяный в усмерть!
- И это добро по-твоему? Но ведь ему хорошо. Еще думай.
- Ты сказал, что радость не всегда в пользу. Значит, делать добро это приносить пользу.
- Польза тоже не всегда хорошо. Что для одних в пользу, для других часто во вред. Вот, завтра, скажем, пожалует король вашу деревню какому-нибудь дворянину, а он вас такой податью обложит, что держись. Ему польза от этого, а вам?
- Конечно! Так Верхний Аккас и дался кому-то там в холопья!
- Ты, Брайн, трижды пытался сказать, что есть добро, и что зло. И трижды я тебя опроверг, очень просто, только бы ты понял. Но думай тысячу лет, и дай тысячу ответов - каждый я опровергну тысячу раз.
- Каков же ответ тогда?
- Его нет. Потому, что жизнь, Брайн, она столь сложна, столь глупа, столь небрежна, столь мудра и щедра, столь скупа и столь жестока, столь многолика и многообразна, столь бесконечна в своем этом многообразии, что вопросы, которые она может тебе задать, бесчисленны, и нельзя ответить на них все, руководствуясь одним только правилом, а это правило и есть ответ на вопрос, что есть добро, и что зло. И сколько не ломай над этим голову - ни к чему не придешь. Только твое сердце поможет тебе отличить одно от другого.
- Кстати, погляди вокруг.
Брайн посмотрел по сторонам, и оглянувшись за спину, увидел, что земля позади него осыпается, образуя глубокую яму с усаженным острыми зазубренными кольями дном.
- Что это? - спросил он полкана.
- Мы немного заглянули в будущее, в то, что может случиться. Здесь то место, где ты начнешь чувствовать боль, которую Гедлок причиняет другим. Отсюда назад уже не вернешься. Путь назад отныне недоступен тебе, иначе – гибель. Идем дальше.
- Выходит, надо знать, для чего убивать Гедлока, знать, что он бессилен, и все?
- Это не все, далеко не все, но и это очень трудно, Брайн, гораздо труднее, чем просто сказать. Мало заучить правила, надо верить в них и следовать им неотступно.
- А вот полкан, Гедлок пытался наложить на меня свои цепи. А ты говоришь, что он не может победить в человеке добро, он что, этого не знает?
- Знает. Но все же ему удается использовать людей в своих целях - тех, кто сами впустят Гедлока в свою душу. Но даже это Гедлоку трудно.
Если душа это дом, то хозяин в нем - разум. Бес приходит, стучится в двери, ему не отпирают. Но бес хитер, он не ломится в одну и ту же дверь. В человеческую душу ему много путей - это и жадность, и злоба, и зависть, и все человеческие слабости, что могут повлечь за собой творение зла. Бес говорит: «Впусти меня, я переночую, пережду ненастье, и пойду своей дорогой!», но войдя раз, уже никогда не покинет дома по доброй воле. И войдя оставляет дверь за собой открытой настежь, а следом за ним еще приходят новые бесы...
- Значит, Гедлоку, чтобы заставить человека служить себе, надо, чтобы тот был жадным или имел зуб на кого-нибудь?
- Да. Все это крючки, на которые Гедлок ловит людей, словно рыбешку. И в этом огромная беда всех, кто ему служит. Гедлок много обещает, и, кажется, дает обещанное, но после говорит: «Я помог тебе, помоги и ты мне». И начинает брать назад, как ростовщик, сторицей, все больше и больше. И человек сам не замечает, что не только все полученное отдал, но и сам по уши увяз у Гедлока в кабале. Все, что он дает - призрак, очень недолговечный, а взамен забирает все и навсегда. Таково зло. Но для них не все потеряно. Нет такого грешника, который, обратившись к добру и собственному разуму, не смог бы изгнать Гедлока из своего сердца, разорвать его цепи. А заставить разум сделать это может даже самое слабое доброе чувство.
Сумей понять это. Ибо тебе будет власть дана – судить, казнить и миловать. И судя, должен будешь видеть, осталась ли человеку в душу хоть маленькая щелочка для лучика света, есть ли в нем хоть крошечное живое семя добра, или все задушили сорняки намертво. Понимаешь?
Брайн вздохнул.
- Трудно тебя понимать… Говоришь то есть понятно, но словно не мне, а святому, которые бесов изгоняют, учишь… И как мне быть по твоим словам – не знаю.
- Пока что иди тем же путем, что до сих пор шел. Только больше по сторонам смотри, больше слушай. А всего больше слушай стоны. И столько их услышишь, что ужаснешся. Больше думай о том, что услышишь и увидишь, ищи мыслью зло, корни его ищи. Но ища зло – добра не забывай видеть, не то из честного судьи, из наказания злому и защиты доброму превратишся в пожар, который выжигать будет все до тла и без различия. Тогда всему конец…
Подумай о том, что я сказал. Сейчас, может, что еще спросить хочешь? Спрашивай.
- Полкан, а что стало с теми обломками идола?
- Один из них, самый маленький и слабый, обернулся чудовищем и ходил по свету, пока не попался одному колдуну, который хотел с другим счеты свести. Так он эту тварь заточил в медную лампу и подбросил своему недругу. Оба колдуна давно мертвы, а осколок так и оставался под заклятием, сидел в лампе, выходил по ночам, чтобы убить кого-нибудь и сожрать. Однажды эта лампа попала в комнату, где спал мальчишка четырех лет.
Другой, тот самый, что был носом статуи и дал Сиаку волшебную книгу, спасаясь от гнева Сиака, решил спрятаться там, где никто бы не смог его достать. Нос хотел перейти в мир мертвых и использовал для этого Шестой Канон, частично сохранившийся в его памяти. Но Нос не знал, что шестой канон не может быть использован порождениями зла или в злых целях, иначе тут же обернется против того, кто пытался его применить. Нос, очутившись по ту сторону божьего света, не смог вернуться, так и остался там.
Третий осколок, самый большой, упал там, где ныне земли гоблинов и обернулся болотным демоном. Остальные кроме этих трех были нами уничтожены. Вот и все. Да и мы уже пришли.
На пути стояли открытые ворота, за которыми - темнота.
- Там - сказал Большой Полкан - Гедлок. Туда мне не пройти, и я ничем не смогу тебе помочь, когда ты окажешься там. Ты должен войти туда один и один на один сразиться С Гедлоком.
- Я войду.
- Иди. Помни, что я сказал, постарайся поверить в это, и могущество Гедлока развалится перед тобой как трухлявый пень. Иди.
Удачи тебе, Брайн!
- Подожди! Постой, Полкан! – вскрикнул Брайн.
- Что еще?
- Слушай, вот что, а боги есть?
Полкан рассмеялся.
- Клянусь, такого вопроса я не ждал. Но видно Слово не зря попало к тебе, раз ты об этом спрашиваешь. Я никогода не видел богов. В ту пору, когда по вашим преданиям, боги являлись смертным, я уже был не так молод, но я не видел их.
- Так нет их?
- Я не видел и начала мира. И Каменный Кап его тоже не видел, хоть он и намного древнее меня.
Иди!
- Эй, ты жив? - услышал Брайн голос Алекса и, открыв глаза, увидел перед собой его и Ероху.
- Жив, слава небесам! - сказал Ероха - Эти твари чуть тебя не растоптали!
И Брайн увидел облако пыли, поднятое проскакавшим стадом полканов
15. Ероха становится отцом.
Переправившись через речку, Брайн, Алекс и Ероха держали путь к городу. Вскоре дорогу им преградили вооруженные люди.
- Черт меня возьми, - сказал Ероха - если мы не встретили людей!
- Так и тут. - ответил Алекс - Откуда они здесь?
- Откуда вы здесь сами? - вдруг спросил стражник по-мезийски - И кто вы такие?
- Твою мать, они знают язык писания! - воскликнул Ероха от удивления.
- Мы ехали в Лакхаат, - сказал Брайн - но, кажется, сбились с пути. Что это за город?
- Да, вы сильно сбились с пути. Лакхаат далеко отсюда.
- В город-то пройти можно? - спросил Ероха - Пожрать купить.
- Идемте.
- А полканы здесь часто появляются? - спросил Брайн солдата, сопровождавшего их к поселению.
- На том берегу - да. На наш не суются.
- Черт, глаза эти… - сказал Брайн вполголаса.
- Что глаза? – спросил Ероха.
- Вишь, накаляканы тут и там. – Ероха с Алексом огляделись внимательнее: кругом на камнях и стволах деревьев были нарисованы краской глаза с веками и ресницами, величиной с тарелку.
- Шут с ними, что накаляканы. Что теперь.
- Неспроста они. Кажется, как будто нарисованные, а смотрят, как живые.
- Обереги, наверное. – сказал Алекс – Поди пойми этих нечистых.
Когда они подошли к городу, Ероха спросил:
- Что за стены у вас? Нелюди в полчаса разберут их.
Действительно, вместо стен торчала какая-то изгородь.
- Ограда от зверей. - ответил охранник - А нелюдей нам нечего бояться. Да будет вам известно, что нашим городом правит могущественный колдун, гнева которого чернокожие боятся как собственной смерти.
- Это не тот колдун, что нам нужен? - спросил Брайна Алекс по-кападдокски.
- Там видно будет. (Брайн ничего не рассказывал о своем разговоре с Большим Полканом, у которого так и не спросил ключа. «Дурак! Черт понес дурака - про богов спрашивать, когда про ключ надо было, дурень!» - мысленно ругал он себя.)
- А ваш колдун, он злой или добрый? – спросил Алекс.
- Добр ли он? – переспросил воин – Да, он добр. Нельзя перечислить все блага, что он доставил нашему городу, все беды, от которых он нас избавил. Милость его безгранична и терпение велико. Но и гнев его – если кто-то переполнит чашу его терпения – страшен. Сама смерть живет в наконечниках его боевых посохов!
За воротами незваных гостей встретил всадник в блестящих серебром доспехах, с копьем, овальным щитом и секирой.
- Да им и без колдуна нечего нелюдей бояться. - заметил Ероха - Куда им, голожопым тягаться с латниками!
- Кто из вас Брайн сын Якилов из Кападдокии? - спросил воин.
- Я. - ответил Брайн - Кто здесь знает мое имя?
- Следуй за мной. Тебя хочет видеть Аэлрион.
- А кто это? - спросил Брайн.
- Аэлрион - правитель города, волшебник, могущественный и мудрый.
- А они могут идти со мной? - показал он на Алекса с Ерохой.
- Пусть.
Все трое вслед за всадником, прошли к большому двухэтажному зданию на холме у реки на окраине города. «Туда» - сказал всадник, спешиваясь.
Ни Брайн, ни его друзья никогда еще не бывали в таких роскошных хоромах. Это был настоящий дворец с просторными светлыми залами и коридорами, богато украшенными резьбой, литьем и росписью. С высокими потолками и окнами чуть не во всю стену, застекленными разноцветными витражами. Всюду стояла стража. У одной из дверей Алексу и Ерохе велено было оставаться - за ней располагались покои Аэлриона, а он хотел говорить с Брайном с глазу на глаз. Брайн вошел туда, а Ероха с Алексом остались под присмотром охраны, и еще одного - молодого крепкого парня с гладко выбритым лицом и черепом, и с выколотой на лбу коброй.
Аэлрион, седой старик довольно высокого роста с бородой по пояс, заплетенной в косички, одетый в легкий белый халат с позолоченным поясом, и с такой же коброй на лбу, как у лысого, только хвост змеи у него спускался через переносицу на левое крыло носа, оборачивал кольцом глаз и заканчивался на щеке, предложил Брайну садиться за стол, и сам уселся напротив. Стол был уставлен едой, выглядевшей так соблазнительно, и источавшей такой божественный аромат, что Брайн с трудом сдержался, чтобы не наброситься на яства после многодневного поста. Он попытался сосчитать косички на бороде Аэлриона, но сбился, дойдя до восьмой.
- Так вот ты какой, Брайн сын Якилов. - начал маг, умиленно улыбаясь - Давно я хотел на тебя взглянуть. Угощайся!
- Спасибо, я не голоден. - ответил Брайн - Меня затем сюда привели, чтобы ты посмотрел?
Конечно, это было довольно дерзко со стороны Брайна, но Аэлрион сделал вид, отнесся к его грубости как к рычанию трехмесячного щенка, более забавному, чем угрожающему. Он усмехнулся:
- Понимаю. Предлагаешь не трепаться попусту, а сразу переходить к делу. Что ж, дело так дело. У тебя есть то, что тебе не нужно, и что нужно мне. То слово, что дал тебе прочитать Агрират, я о нем говорю.
- Почему ты говоришь, что оно мне не нужно?
- А для чего оно тебе? Для чего тебе, селянину, заклинание, содержащее в себе силу двадцати магов? Ты ведь никогда не сможешь его применить, ты ничуть не соображаешь в магии. Или, может быть, ты хочешь с его помощью одолеть Гедлока?
- Хочу помочь этому
Аэлрион рассмеялся, совсем не злобно, словно дивясь непроходимой тупости Брайна, но гостю этот смех не понравился, а доброжелательный тон хозяина его настораживал. Брайн понял, кто перед ним, и в какой серьезной опасности находится он с друзьями.
- Чему ты смеешься?
- Тому, - ответил Аэлрион, - что ты сказал сейчас. Одолеть Гедлока, тебе! Каково! Да скорее ты заткнешь пальцем русло Алы, или одним прыжком отсюда очутишься в своей деревне, чем сможешь причинить ему какой-либо вред. Поверь мне, как человеку, сведущему в магии. Он - ангел, дух, причем самый сильный из всех, что есть свете. Только знания и колдовская сила дают человеку власть над духом. Есть они у тебя?
- Они есть у Сиака.
- Где же он? В тени мира? Что за бред! Его давно и след простыл на свете, нет ни его , ни еще кого-то из магов, что могли бы использовать Слово.
- Ты говоришь, что Сиака нет в живых. Что же тогда, летописец лгал мне?
- И он, и Большой Полкан тоже! Эти статысячелетние бесы давным-давно расстались со своим умом, продолжая верить в глупые предания о могуществе и премудром замысле Сиака. Ты ищешь достойного? Он перед тобой! Никто больше не в силах помочь тебе в твоем деле, благом, но таком безумном! Да ты еще, наверное, и не понимаешь, чью дорогу ты переступил, дав свою клятву. Ты думаешь, будто это чудо-юдо из сказки, которое ворует по ночам детишек? Но это не чудо-юдо, это - Гедлок!
- Я знаю, какое имя ему дали в честь звезды.
- А ты знаешь, что он тебя на одну ладонь положит, а другой прихлопнет, как козявку! Растопчет, и даже не нагнется поглядеть, что укололо его в пятку. Все колдовства ему известны, все духи подвластны, взгляд его всевидящ, и даже душу человека он может подчинить себе одним усилием воли. И с тобой он расправится, поверь, ему это не составит труда! Ты что, не хочешь жить, скажи?
- Хочу, да еще как! Оттого и пустился во все эти тяжкие. Но если Гедлоку так уж легко меня убить, почему он не убил меня до сих пор?
- Слово хранит тебя, но и это тебя бы не спасло, подними против тебя Гедлок всю свою силу. Но Гедлок понимает не хуже меня, что для него ты безвреден. Ты за это время намного к победе над ним приблизился? Ни на одну линию! И не приблизишься, не по тебе это, как бы ты не был смел и отважен! Слово опасно ему, да, но пойми, в твоих руках оно не сможет причинить Гедлоку вред. Только я смогу его одолеть, если получу Слово, которое ты, Брайн, никогда не сможешь применить. Ну же, скажи мне его!
С этими словами Аэлрион уставил из-под своих густых бровей жесткий испытующий властный взгляд, такой, словно хотел прожечь им Брайна вглубь, до самого его сознания и выудить оттуда нужный ему звук. Что-то будто наваливалось на Брайна, прижав его к стулу. Ему стало немного не по себе, неуютно, но и только.
Аэлрион явно ожидал большего эффекта.
- Скажи мне Слово. - повторил он настойчиво, почти приказал.
- Не-а, не скажу.
- Что?! - удивился Аэлрион.
- Я не могу сказать тебе Слово.
- Святые Небеса! - речь колдуна приобрела былой покровительственно-доброжелательный тон - Брайн, послушай, я вправду хочу помочь тебе, поверь! И не только мне это нужно! Куда ты хочешь отправиться? В гоблинские земли, к воротам в Лунную Дорогу? Тебя прикончат по пути туда, а даже если ты и дойдешь - ну и что дальше? Сам дьявол сторожит эти ворота, никому не пересечь их! Ты погибнешь, Брайн, ничего не добившись, и Слово погибнет вместе с тобой, а потом Гедлок ринется на землю, и всю ее разорит из конца в конец! Все обратит в один огромный адский костер! И тогда никто уже не сможет ему воспрепятствовать, даже я! Отдай мне Слово и спокойно возвращайся домой, только тогда я сумею противостоять Гедлоку, только я, и только тогда! Еще есть время, Брайн, но скоро может быть уже поздно - наш с тобой враг набирается сил не по дням а по часам, уже земля трясется под его поступью, а скоро не так еще содрогнется! Муки, Брайн, муки неимоверные причиняет он всему сущему, и через то напитывается мощью, растет, распухает, как пиявка! Уже реки кровяные по земле бегут, а придет срок – и безбережным морем разольются! Он - новый Каменный Кап, черное солнце, что приносит тьму, он - змей двенадцатиглавый!
- Страшен и силен как дракон?
- Да, черт возьми, страшен и силен, как дракон!
- И как дракон он страшен, пока его бояться, и силен, пока не убить. Так мой дед покойный говорил.
- Брайн, твой дед был очень неглуп, раз так говорил. И я, поверь, склоняю голову перед твоей храбростью и решительностью, но и они сейчас ничто, столь велика сила Гедлока. Я - последний из магов, знающих все пять канонов. Я могу насылать чуму, и мор еще страшнее, могу видеть за тысячи верст, могу, коснувшись вод реки обратить их в яд, могу одним взглядом сдвинуть с места тысячепудовую глыбу. Ты видел людей в моем городе? Когда триста лет назад я пришел сюда, здесь были одни нелюди. Я превратил их в людей потому, что мне отвратительны чернокожие. Ты видел, на деревьях вокруг города, на реке нарисованы глаза?
- Нет, не заметил.
- Но они тебя заметили! Они зрячие, видят все и предупреждают меня об угрозе! И не только, их взгляд мог бы обратить тебя в пепел! Но это не магия, так, фокусы! Вместе со словом я получу силу двадцати магов, и смогу направить ее на благое дело.
- Ты сказал, что знаешь пять правил колдовства. А полкан говорил мне о шестом.
- О шестом каноне магии? Нет его. Я изучаю магию всю жизнь, и не нашел даже доказательств того, что он существует. Скажи мне Слово, так будет лучше для всех.
- Прости, я забыл твое имя. - сказал Брайн.
- Аэлрион.
- Вижу, ты хороший человек, Аэлрион. Спасибо тебе и за гостеприимство, и за заботу, но прости, не поладить нам. Ты колдовством утвердил власть над этим городом, а силой Слова хочешь приумножить ее. Гедлок хочет того же, значит и биться вы будете на одном поле, одним оружием - черным колдовством, а в этом Гедлоку равных нет, и Слово не подчинится тебе, направь ты его на битву за власть, а само обернется против тебя.
- Да, Брайн, вижу сильно тебе заморочил голову Большой Полкан. Много дел у меня сейчас. Передохни у меня, а после ужина мы с тобой еще потолкуем.
- Это можно.
- Вот и славно. Эй, Тунарак!
В зал вошел стражник, сопровождавший Брайна, Алекса и Ероху во дворец.
- Вели, пусть моим гостям приготовят покои в правом крыле и накормят хорошенько и пускай прислуживают им. Пусть оказывают все почести. Если гости скажут принести вина, пусть возьмут в погребе самое лучшее, и наложницу чтобы привели, если гости захотят. Ступайте.
Брайн и Тунарак вышли, и тут же в комнату вошел с потайного хода еще один змеелобый, с волосами кружком на макушке. Так у магов обозначается число изученных канонов: На темени носит волосы изучивший один канон, познавший второй отпускает также на висках и затылке, третий - усы, четвертый - бакенбарды, и только знающий все пять отпускал бороду.
- Учитель! - сказал вошедший - К чему все это?!
Аэлрион не отвечал, в раздумье поглаживая бороду.
- Учитель, отдай мне этого урода, я уведу его в застенок, и там он скажет Слово!
- Упасут тебя боги от этого, Лакрист!
- Почему?
- Этот сучонок вовсе не так прост. Он сумел проникнуться в волшебную сферу заклинания, заполучить его силу, но пока, похоже, сам не ощущает этого, и не знает, как им воспользоваться.
- Как ему это удалось, ведь он не маг!
- Я сам не могу понять. Слово как будто нашло в нем благодатную почву - его сила растет не по дням, а по часам. Мои чары на него не подействовали. Ты видел?
- Да! Как горох об стенку!
- Стоило этого ждать, ведь он разорвал цепи Гедлока. Он дьявольски уверен в себе, не поддается ни на какие уговоры, словно видит меня насквозь. Я же не в силах заглянуть в него.
- Это немудрено, Слово хранит его.
- Как ты не понимаешь, Лакрист! Слово не будет защищать того, кто сам не поставит его на свою защиту. Этого щенка я смог обнаружить только когда он перешел реку, и его заметили глаза. Я еще удивился, чего это сюда пожаловал Большой Полкан. Наверное, и Гедлок тоже скоро не сможет видеть его.
- Но почему нельзя забрать у него Слово?
- Я боюсь, тогда его сила может пропасть совсем - скотеныш слишком много ее перенял.
- Как же тогда быть?
- Всегда будте с ним. Ни в коем случае не выпускайте их из города. И не трогайте пока. Я как-нибудь постараюсь убедить его отдать мне Слово по доброй воле.
Аэлрион ненавидел и боялся Лакриста. Боялся потому, что знал - Лакристу суждено стать его убийцей. Так изначально, сколько существует черная ворожба, повелось у злых волшебников: учитель должен вызвать ученика на смертельный бой, чтобы узнать, способен ли он быть черным магом. Ученик употреблял все свое колдовское искусство, не зная, что учитель сражается вполсилы. Наставник нарочно проигрывал и просил пощады. Тут-то и начиналось испытание. Лишь тот мог стать настоящим чернокнижником, кто вопреки мольбам побежденного убьет его. Сжалившийся сам тут же погибал. Давным-давно, когда Аэлрион еще не взял себе этого имени, а назывался Кузьмой, он не задумываясь убил на испытании своего учителя, разгадал оставленные им колдовские письмена, в которых разъяснялось страшное правило черной магии, и сам уже начертал такие для Лакриста, в лучшем ученике он не сомневался. Правда, пока Лакрист овладеет оставшимися четырьмя канонами, пройдет еще немало лет, но что это в сравнении с тремя веками! Аэлрион много раз представлял себе, как Лакрист скажет: «Ты слишком стар, чтобы быть магом! Зачем тебе жить!» И ничего нельзя будет сделать, иначе попадет ремесло злых колдунов в ненадежные руки, зачахнет и умрет.
Но не сейчас, нет! Сейчас – прочь, скорбные мысли! Перед Аэлрионом стоит задача, которую он ни на кого не вправе возложить! Впереди сражение за власть над целым светом, и в этом сражении сойдется с Гедлоком он – Аэлрион, и никто иной! И Слово должно стать его оружием! Вот, о чем сейчас надо думать, а после, когда двенадцатиглавый змей снова будет низвергнут, тогда… Как знать. Тогда все изменится в корне…
- Ну что, дал он тебе ключ? - спросил Брайна Алекс, когда они пошли пошли по коридору вслед за Тунараком.
- Непростое это дело, оказывается. Тут ворота найти важнее.
- Не понял. - спросил Ероха - так это тот или нет? И что, он ключа тебе не дал?
- Да как я тебе объясню? Я и сам-то толком не все понимаю.
- Морочат они тебя! - сказал Алекс - Волшебное слово, волшебный ключ. Дали бы лучше чарку такую, чтобы вино в ней никогда не убывало, вот было бы волшебство так волшебство!
- Да уж! - сказал Ероха - Была у меня такая. Это в Галатии мы тогда воевали с одним тамошним герцогом. Бой там шел, наши галаты с ихними бились, а мы на подмогу им шли, а идти через реку. Те прознали про нас, и давай мосты жечь. Ну я, Расул, да еще с нами пятнадцать змеевых рванули туда. И глядим: драгуны к нам несутся. Мы с ними сцепились, порубили половину, остальные деру дали. Потом глядим: обратно скачут, да с ними рыцарей - человек тридцать. Расул голову очертил, и говорит Муравью - парень такой был с нами: «Скачи к нашим, да скажи, пускай поспешают, а мы здесь их ждать будем, живые или мертвые, а с моста этого гребаного не сойдем!» Удержали мы переправу. И сам Иоанн, король Ахайи, пожаловал нас за это золотом, конями, а еще дал по кружке каждому, шесть всего, и на каждой надпись, чтобы, де, предъявителю сей чарки в любом питейном королевства налили бы в нее до краев чего не пожелаешь, и печать его величества собственноручная. Вот полезная вещь была!
- Куда ты дел-то ее? - спросил Алекс.
- Разбил. Пришел с ней в кабак как-то, а хозяин, сука, говорит: «Такие, мол, кружки свояк мой продает, а льва гербового как этот я и сам намалевать могу!» Меня злость взяла - так-то ты, мироедина про королевский дар - да и стукни его, чем под руку попалось, а как на беду она, кружка, и подвернулась! Жалко…
- И что, не склеить было?
- А толку? Склеишь ее – и что. Самую-то печать трещиной зараз и выбило.
Брайна, Ероху и Алекса разместили в правом крыле дворца, в двух комнатах, где места хватило бы на целую дюжину. Дочь Тунарака, начальника дворцовой стражи, тринадцатилетняя немая Джессика забрала их одежду и взамен дала халаты, похожие на кангальские, а на другой день принесла выстиранные и прокипяченные в котле штаны, рубахи, портки и куртки путников. Еще она трижды в день приносила подносы с едой, и по утрам мела пол. Брайн каждый раз ужинал с Аэлрионом - тот не оставлял попыток заполучить у него Слово. И куда бы Брайн не выходил, прогуляться или даже по нужде, его всегда сопровождал один из девяти учеников мага, живших в левом крыле дворца. Так продолжалось пять дней.
На шестой день город колдуна был стерт с лица земли.
Отряд Мера следовал по Южному Берегу тем же путем, что ранее Брайн. Слова Безликого об стойкости солдат Манкуртана оказались чистой правдой. Каждодневные переходы по нескольку десятков верст, под беспощадно жарящим солнцем были им не в тягость. Ничто не могло не только возмутить их, вызвать ропот, но даже заставить перемениться в лице. Рожденные женщиной держались значительно хуже. Офицеры к концу дня в седлах и то держались с трудом. Повара и обозные вываливались без сознания из телег. Их поливали водой и забрасывали обратно. Меру приходилось не легче остальных, но он выдерживал, и прочих заставлял выдержать. Умея быть к себе строгим до беспощадности, Мер тем более с подчиненными не думал няньчиться. Сбавлять шаг он не собирался, ведь дав отдых своим людям он одновременно дал бы отдых и врагам, а времени и так было упущено много, пока Мер в Масфаре дожидался конца переговоров с султаном. Но унылость похода, кажущегося бесцельным, опротивела воеводе хуже горькой редьки. Он жаждал поскорее ввязаться в бой, а там..
Когда конный передовой отряд полка перешел реку вблизи города, Мера, шедшего во главе, обогнал верхом одноглазый и остановил воеводу жестом.
- Полк – Стой! – скомандовал Мер.
Колдун отъехал саженей двадцать вперед, остановился и подозвал к себе сотника Кеча.
- Смотри! – показал он на изображения глаз. Голос старикашки звучал тверже и яснее обычного. Изумруд в глазнице ярко сиял, отсвечивая зеленым на лошадиной гриве. Устами колдуна говорил хозяин.
Аэлрион сидел на троне со спинкой в виде кобры, поднявшей капюшон полусферой, в главном зале дворца. Вокруг сидели поджав ноги ученики. Держа на вытянутых руках два посоха, маг произносил заклинания:
- Стена огненая встанет на пути врагов моих. Тьма непроглядная застит им глаза! Унынием поразятся их сердца, смутится их рассудок!
- Да опустятся руки врага моего! Да не молвит язык врага моего! – кричал старик, живой глаз его был закрыт, каменный гарел как факел.
- Ярость грома небесного в руках моих! – рычал Аэлрион, потрясая посохами.
- Твердь земная да разверзнется под ногами врага моего, да поглотит его бездна!
- Свирепость демонов преисподней покорна мне!
- Уши врага моего да не слышат, очи его да не зрят! Руби, сотник! Бей его по глазам! – корикнул чародей Кечу. Кеч галопом подъехал к нарисованному глазу, соскочил с коня, выхватил кинжал и ткнул прямо в зрачок.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а!... – завопил Аэлрион. Оба посоха со звоном упали на пол. Закрыв лицо руками он свалился с трона. Ученики подскочили к нему, помогли сесть обратно.
- Глаза… мои глаза, боги…о-о-о… - стонал маг от боли. Но воля его все еще была сильна. Он начал отдавать приказания:
- Тунарак! Бить тревогу! Сюда идут наши враги, всем к оружию. Их ведет могучее колдовство, мне трудно будет справиться с ним. Пусть все готовятся к бою!
Со сторожевой башни городка загремел огромный барабан.
- Что такое? - спросил Брайн у стражника.
- Тревога. Видно чернокожие снова поднялись против нас!
Поднявшись по лестнице на второй этаж, а оттуда по балкону - на крышу, Брайн увидел, что через реку, где застигли их полканы, переправляется вброд большой пеший отряд с обозом. Полсотни всадников уже выстроились в цепь и двигались к городу. «Святые Небеса! - подумал Брайн - Четырехцветное знамя!»
Словно ураган он ворвался в комнату, где плевал в потолок Алекс и Ероха храпел на своей кровати.
- Поднимайтесь, живо! Мер сын Месеров здесь!
- Чего?! - вскрикнул Алекс, подскочив как ужаленный.
- Вставай же! - орал Брайн, тормоша Ероху.
- Чего? Чего такое?
- Да очнись ты! Мер сын Месеров здесь!
- Где?
- У реки! Да черт тебя возьми, уносить ноги надо!
Покидав свои пожитки в котомки, и схватив оружие, они выбежали из комнаты. Навстречу им попался Тунарак в боевом облачении.
- Постой! - крикнул ему Ероха - Как нам выбраться отсюда!
- Не до вас сейчас!
- Подожди! - сказал Брайн - Вот золото! Выведи нас - получишь еще, много.
- Идемте за мной. - сказал Тунарак, недолго думая. Они прошли через весь дворец и спустились в подвал, в винный погреб, где стояли восемь огромных бочек.
- Раз, два, три - показал стражник на четвертую от входа - Ломай ее!
Брайн вытащил из висевших на плече ножен свой огромный меч. Трах! - одним ударом вышиб верхнюю половину дна бочки. Кроваво-красное вино забрызгало его с ног до головы. Хрясь! - и оставшиеся доски превратились в кораблики, поплывшие по винной реке.
- Забирайся туда, - сказал Тунарак - ломай заднее дно.
Брайн ногой повышибал доски из заднего дна. За ним оказался проход к недрам земли.
- Ну, давай деньги! - сказал Тунарак.
- На, держи, мироед! - нехотя пихнул ему в руки кошелек Ероха.
Все трое полезли в проход высотой чуть более двух аршин. Видимо коридор пролегал под руслом реки - сверху капало, и вода доставала беглецам до щиколотки.
- Я вот, что думаю: - сказал Брайн - что, если этим ходом давно никто не ходил, и за это время его где-нибудь засыпало?
- Тогда радуйся. - сказал Ероха - Мы останемся здесь и будем питаться корешками. Вон, тут их сколько свисает, так и хлещут меня по роже! А у кого огонь?
- У-у-э-а! - промычал Алекс - он сжимал зубами светильник, который захватил в погребе. В руках у него был «заговоренный гром».
Тем временем над их головами Мер подвел свой отряд к самому городу. Манкурты быстро разобрали изгородь в одном месте, перебили встретившую их здесь стражу и разогнали толпу поспешно вооружившихся горожан.
В главный зал дворца, где находился Аэлрион, вбежал стражник. Колдун по-прежнему сидел на троне, но уже не думал сражаться, он был совершенно сломлен. Лицо Аэлриона было белым как полотно и выражало ужас и недоумение всесильного владыки, разом повергнутого и преданного в руки своих врагов. Ученики бежали.
- Повелитель! - прокричал воин - Почему ты не колдуешь! Тунарак убит, все убиты! Эти уже в городе, сейчас будут здесь! Они убивают всех подряд! Пусти в ход свою магию! Повелитель! Почему ты не колдуешь!
- Я колдую… - шептал Аэлрион подавленно - Я колдую, но они… Я не могу… Они прошли мимо огненных глаз, они пройдут всюду… О Боги! Вот ваша кара за мои грехи!
В зал ворвались манкурты. Двое из них пронзили мечами солдата, другие бросились к Аэлриону.
- Стоять, ни с места! - раздался голос и, растолкав воинов, к колдуну подошел Мер. Он схватил чародея за бороду и притянул к себе. Тот поднял руки, чтобы как будто защититься, но от страха не смел прикоснуться к обидчику.
- Старый дурень! Ты думал тягаться с нашим господином - великим Гедлоком! Получай же свою награду! - он пихнул Аэлриона в руки сотника Флипоты - К Волдакам его! Пусть подвергнут его самой мучительной смерти, какую придумают! Кеч, Муйсар! Искать их! Мне нужны их головы! Если не найдете - хватайте всех, кто бывал в этой берлоге, рвите из них жилы, спины им рвите на ремни - все равно, кто-нибудь что-нибудь да выдаст!
Выломав замаскированную среди кустарника дверь, Брайн очутился на воле. Отсюда они пошли по дну оврага, стараясь не поднимать голов и озираясь временами по сторонам.
- Гляди, справа! - сказал Ероха, вдруг остановившись. Справа прямо к ним бежали два манкурта.
- Заметили, вылезай! - сказал Брайн, первым выскакивая из ямы и доставая лук и стрелы. «С Богом!» - крикнул он, отпустил тетиву и издал восторженный вопль - восьмигранная стрела пробила кольчугу солдата Гедлока чуть ниже ключицы. Вместе с Ерохой они бросились на второго. Тот стоял на месте, щитом загораживаясь от меча Брайна, а своим мечом парируя Ерохины удары, но вдруг внезапно сделал такой сильный и стремительный выпад, что Ероха едва успел подставить под удар свой клинок, отшатнулся назад и опрокинулся на одно колено. «Сейчас он добавит, и все…» - промелькнула догадка в ерохиной голове. Но Брайн не дал - с удвоенной яростью бросился на манкурта, осыпая его ударами, которые тот уверенно отражал, и сам бил, вынуждая Брайна пятиться. Ероха поднялся и снова налетел на неприятеля, но тот ничуть не смутился и продолжал стоять один против двоих так же твердо. Алекс все время прыгал позади, стараясь встать так, чтобы никто из друзей не оказался между ним и манкуртом. Наконец он сумел обойти врага сбоку, навел на него «гром» и поднес фитилек светильника к затравке. От оглушительного хлопка Ероха и Брайн попрятали головы в плечи. Манкурт повалился наземь с развороченным лицом, хлеставшим кровью.
- Ни хрена себе… - прошептал Ероха - Алекс, это чего?
- Заговоренный гром! - ответил Алекс не без гордости.
- Ладно. - сказал Ероха - Но теперь нам придется помучить свои ноги. Эти двое, наверное, их дозор, значит где-то рядом есть отряд побольше. Стой, а она, девчонка…
Обернувшись, Брайн увидел Джессику. Она подбежала к луку, который Брайн отшвырнул в сторону после выстрела, подняла его и протянула Брайну оружие…
Здесь надо сделать отступление. Ты спросишь: Какого лешего она тут оказалась, что ей здесь было надо? Буду откровенен: не знаю. Может быть, собирала поблизости какую-нибудь дрянь, грибы или шишки, или что там у них, бананы. Может, зашла зачем-нибудь в погреб, увидела поломанную бочку и дернул ее черт полезть в подземный ход, а может быть, отец ее сам туда отправил, боясь за судьбу дочери - в общем, не знаю. Могу только рассказать, как сложилась ее жизнь после.
- Слушай, Брайн, - сказал Ероха - нам ее с собой взять придется. Будут нас искать, увидят ее здесь, она им и укажет. А то и вовсе убьют.
- Думаешь, угонится за нами? - спросил Брайн - Мы ведь бегом побежим.
- Хоть на себе понесу. Жалко девчонку.
Впереди бежал Брайн, за ним - Ероха, волоча Джессику, позади - Алекс.
- Долго еще? - стонал он.
- Еще верст пять! - крикнул Ероха - Да еще пяток, да еще с дюжину!
- Погоди немного, постойте!
- Мы постоим, а Мер сын Месеров стоять не будет!
Брайн чуть приостановился подле Алекса, взял у него торбу и кадку с порохом, оставив другу только висевший в чехле у него за спиной «гром». Нагрузив на себя чужую поклажу впридачу к своей, Брайн бежал дальше, став теперь похожим на бродячего торговца, утекающего от разбойников.
Пробежав верст двадцать, остановились.
- Ой мои старые ноги! - запричитал Ероха - Отвалятся сейчас! Сердце мое по швам лопнет! Ой, братцы, дух испущу!
Молодец, Ероха! Конечно, ему не было так плохо, как он жаловался. С его-то весом такой забег отмахать - не всякий сможет. И хоть не старик, но ведь и не мальчик уже, да еще с девочкой на плечах, да с оружием!
- Передохнем минутку. - сказал Брайн - отсюда пойдем пешком. Но учтите: идти будем весь день, до вечера, потом всю ночь и все утро, до полудня, до жары, без привалов. Гляди, подожгли!
Над городом, едва видном отсюда, поднимался столб дыма.
Дым за спиной у них поднимался снова и снова - в поисках врагов хозяина Мер поджигал деревни нелюдей. Все же им удалось добраться до гор Лакха.
Дорога была трудной. Кончались деньги в кошеле, скудная пища и кратковременный сон не снимали усталости, и она нарастала изо дня в день как снежный ком. Вот когда начинаешь с тоской и недоумением вспоминать, как дома воротил нос от миски с кашей, и как подолгу не мог уснуть вечером. Так продолжалось неделю за неделей . Топ-топ, топ-топ - с горы, в гору, с горы, в гору, по узкой дорожке мимо крутого склона. Ероха жаловался, что его челюсти, которыми он мог вырвать гвоздь из бревна, сидят без работы, но от последней лепешки всегда отламывал половину Джессике. Еще в гостях у колдуна она ему приглянулась, теперь же Ероха вовсе полюбил ее как родную дочь. Может, потому, что с детства крутился возле казарм, не имел ни родителей, ни жены, ни детей, ни к кому никогда не испытывал сердечной привязанности, и тепло его души, оставалось нерастраченным.
- Ничего, дочка! - говорил он - Вот дойдем, дело закончим наше, выдам тебя замуж вон за Алекса! Он - парень, что надо! - И смеялся - Хоть неродных внуков понянчу на старости лет!
Джессика улыбалась ему в ответ - она тоже привязалась к этому большому, такому доброму с ней человеку, называвшему ее дочкой.
Брайна ни голод, ни усталость не волновали, он стойко переносил их, но было другое. Он вспоминал все сказанное ему Большим Полканом, перебирал в уме каждую фразу, ища ответ на волновавший его вопрос. Ему казалось, что полкан не договорил, не сказал чего-то, что должен был, не указал какое-то непременное условие, а оставил его Брайну, чтобы он достигнул его своим умом. Но достичь его Брайну не получалось.
В середине июля они дотопали до окрестностей Силуира. Города самого еще не было видно, когда впереди показались четыре башни, очень высокие и очень странного вида.
- Глянь, каланчи какие. – сказал Алекс – сколько мыкаемся, а такого не видал.
- И я не видал. Только сдается мне… сдается…– сказал Ероха.
- Погоди-ка. – остановился Брайн. Остановились и другие. – Что, ты говоришь, тебе сдается?
- Сдается, стоит нам с тракта свернуть, да пройти задворками и потише.
Свернули и пошли вдоль дороги в сотне саженей левее, рощами. Ероха оказался прав. Через час по дороге из города прошел рысью конный отряд манкуртов.
- Видал? – спросил Ероха Брайна.
- Видал. Здесь уже.
- Шляются, скоты, как у себя дома.
Неподалеку от берега стоял огромный корабль, мачты которого издали казались башнями (вообще-то он стоял далеко, но из-за его размеров казалось, что он рядом), над городом развивалось четырехцветное знамя, и воины в круглых шлемах охраняли ворота.
Разыскали условленное место и заночевали там же. Огня не стали разводить. Несколько дней Брайн, Алекс, Ероха и Джессика просидели так, не зная, что делать. А потом к ним подошел человек в кангальском халате и накидке, гладко выбритый на кангальский манер и сказал по-мезийски, с до тошноты знакомым говором:
- Люди добрые, подайте что-нибудь, хоть на кусок хлеба!
Секунду все пялились на него, а потом Алекс как завопит:
- Йорик!!!
- Йорик, чтоб я окосел на оба глаза! - заорал Ероха - Сто чертей на твою седую башку! Дай я тебя обниму!
- Обознаются черти! - крикнул Йорик и сорвал с головы накидку. Ероха, схватившись за живот, упал как подкошенный, только что солнце в небе не затряслось от его хохота - голова Йорика была также наголо выскоблена, как и лицо.
- Лысый! Йорик лысый! Ха-ха-ха! Точно сам дьявол обознается!
- Сколько же мы не виделись? - спросил Брайн Йорика после, когда страсти вокруг его появления немного улеглись.
- Почти год. - был ответ - Почти год я торчу под этими проклятыми стенами. Эти подоспели недели через три, как я пришел. С тех почти целый год сюда, на торговую набережную, выползал просить подаяния калека, прятавший безобразие лица под накидкой. Подавали мне совсем мало – хорошо, если пару медяков за неделю. Но я, слава богам, успел разменять пару золотых, поэтому не бедствовал. Каждый день сидел, послушивая и поглядывая, потом покупал на базаре лепешку и пригоршню пресного риса, напивался из ручья и шел на ночлег, сюда, неподалеку.
- Йорик, лысая башка! – восхитился Ероха – Клянусь богами, у тебя сто обличий, куда ты не влетишь соколом, туда прошмыгнешь серой мышкой!
- Мышкой?... Пожалуй, что мышкой, все сухие корочки грыз. Искали меня… Да бес наш прогадал - взял на службу вепрей, но не хорьков, которые ловко лазают за мышами в подполье. А эти - шляются по улицам, мордовороты – косая сажень в плечах, лбом хоть в стену бей, глазами зыркают, а ничего не видят у себя под носом! Стражник на пристани, медная голова, брал с меня по дукату в месяц, и не догадывался, что это за мою башку обещали тысячу червонцев!
- Много у тебя осталось? А то мы сильно поиздержались – спросил Брайн.
- Достаточно. Из того, что я взял, потратил где-то сотню дукатов, не больше.Остальное у меня закопано.
- Это хорошо. Может быть, твой погребок поможет нам ускользнуть отсюда потихоньку? - спросил Ероха.
- Это труднее. На попутном уйти врядли удастся. Кораблей в порту мало. Галатские купцы сюда не заходят с тех пор, как город захватили, лансарских разгружают в Масфаре. Отсюда никого не выпускают без досмотра. Да и довериться сейчас мы никому здесь не сможем. На «Светоче» надо. Эх, почему я сюда позавчера не зашел!
- А что позавчера?
- Да нет, вчера. Вчера в город отряд пришел, а во главе него - Мер сын Месеров. Повстречайся мы с вами до того - ушли бы, а они без главного никуда не тронутся. Каторги их вдоль берега шарят туда-сюда, но от них я бы ушел, а эта хреновина очень быстрая. Догонят и потопят как слепых щенков в мешке.
- Прорываться надо. - сказал Ероха - Не век же здесь гнить.
- Ероха прав, - сказал Брайн - здесь нам не к чему оставаться. Один раз мы от них ушли, авось и второй раз вынесет.
- Прав так прав. - согласился Йорик - До галатского берега рукой подать, очень верно, что выйдет. Ближе к вечеру надо лодку к воде подтащить, здесь она, неподалеку, а с темнотой - ко всем чертям отсюда. Тогда послезавтра весь Северный Берег наш. Вино там с прошлогодних урожаев должно быть неплохо. Клянусь, в первом же трактире я выпью его целую четверть за все ту кислятину, что лакал здесь!
- Это точно! - подхватил Ероха, брызжа слюной - А я к тому же велю зажарить мне на вертеле поросенка... нет, кабана, так чтобы корочка хрустела, а под ней мясо такое нежное, сладкое, и чтобы в сале каталась каждая ниточка, и когда рубаешь его, чтобы по бороде сало стекало, а пока оно вертится, перепелов парочку под вино... А потом к бабам... Что за баб я в Галатии знал, шайтаны в юбках, а не бабы. Хотя наши ахайские не хуже. Но вина такого нет у нас.
Несмотря на все предосторожности, побег был обнаружен. В море их заметили с галеры и кинулись в погоню, но скоро отстали.
Наступающий день вызывал опасения.
16. Телохранители
Полководец с шеею короткой должен быть в любые времена
Чтобы грудь почти от подбородка, от затылка сразу чтоб спина
На короткой незаметной шее голове удобнее сидеть,
И душить значительно труднее, и арканом не за что задеть.
В Азии приучены к засаде; Допустить не должен полубог,
Чтоб его подкравшиеся сзади с первого удара сбили с ног.
«Прости, что так вышло» - сказал Мер Арине, когда они расставались много лет назад, а она ответила ему: «Вам незачто просить прощения, помните обо мне, прощайте» - дворянка по воспитанию она ни разу не сказала ему «ты».
С высоченных мачт корабля-великана уже был виден маленький одинокий парус, и капитан держал курс прямо на него. С каждым часом цель становилась ближе. Уже назначили расчеты стрелков в носовую часть, подготовили к стрельбе машины. Галеры в доках стояли в полной оснастке, при дежурных командах. Сотник Вили, сегодняшний начальник вахт, ежечасно справлялся о ходе погони и каждые два часа докладовал воеводе.
- Воевода два часа. С прежнего пути не поворачивали. Сблизились на верст семь-десять. Еще полста с лишком верст осталось.
- Хорошо. К вечеру настигнем?
- Капитан говорит, дотемна должны.
Мер стоял на площадке-балконе в носовой части корабля, в полсотне аршин над волнами и смотрел вперед хмурым свинцовым взглядом. Прямо перед собой. Отсюда ничего еще нельзя было рассмотреть. Кругом было только темное неспокойное море. Таким же темным было лицо воеводы, таким тяжелым, таким непроницаемым, словно это не живой человек стоял на балконе, а вытесанный из серого камня истукан, древнее суровое божество изчезнувшего племени. Грубые черты внешности Мера резко были подчеркнуты мрачным состоянием духа.
Вдруг что-то маленькое, почти незаметное блеснуло в уголке его глаза, и слезинка пробежала по щеке. В ту ночь Мер думал об Арине, но его отвлекли, в каюту влетел сотник Раф и сказал, что стерегшие берег с моря видели «ту самую» лодку, уходящую в море. Тогда воспоминания о любимой ненадолго отступили перед насущными заботами, но теперь объявились снова.
Что с ним произошло? Как это могло произойти? Как, каким зельем его опоили, каким ядовитым ветром выдуло из его мыслей всякое воспоминание о девушке, жизнь свою без которой он раньше почитал ничем? Из-за которой на свой страх и риск решил нарушить королевскую волю и вернуться из изгнания, а с тех пор, как застал его по дороге в Мёзию черный всадник, даже не вспомнил о ней!
Ведь как гремело когда-то в его голове набатом это слово: Моя! Моя! - Мер готов был взобраться на шпиль храма всевышнего в Гроунсе, и оттуда орать это «Моя» так, чтобы слышал весь город, вся Мёзия, весь свет!
А когда он приехал в Колтвер в первый раз, и сказал барону Людвигу: «Ваша милость, я хочу видеть вашу дочь Арину», и Людвиг разрешил им видеться. И Злата сказала: «Госпожа сейчас выйдет к вам». Как заколотило его сердце, кровяной запах встал во рту, и словно в тумане он увидел это лицо, и ничего более, кроме этого лица, не было больше на свете, и не могло, не должно было быть, и не надо…
А потом, уже в Ахайе, бывало, недопив, он уходил от компании куда-нибудь в сторону, сидел там в углу, глядя в потолок, пока не засыпал и слышал сквозь пьяный угар: «Не трожь его, у него в Мёзии невеста осталась, скучает…». Тогда необыкновенный этот образ появлялся у него перед глазами, и та самая предательская слезинка проскальзывала по щеке. Или прижав к себе какую-нибудь женщину, которую он хотел, Мер вдруг останавливался и замолкал, потом отступал назад и говорил: «Прости, я не хочу. Как-нибудь после»
И ведь знал, чувствовал, что не достает чего-то, что не думает больше о чем-то, что раньше занимало его так сильно, что владело им. Так мучительно вспоминал о чем-то, особенно когда страдал бессоницей, и не мог вспомнить. И во сне это что-то являлось ему, но просыпаясь, не мог понять, отчего опять стало тяжко, что было там, так волновавшее его.
Мер, Мер, чурбан ты неотесанный, псина натасканый, головорез! Да сказали бы тебе до того, что вот так вот будешь всерьез преживать из-за чего - из-за женщины! Засмеял бы! Теперь зато не до смеха!
«Почему так случилось? - спрашивал Мер себя - Может, я не люблю ее больше? Нет, совсем не может быть такого! Хотя, конечно, от этого всего у кого угодно ум за разум зайдет, но о ней-то, все равно, как я мог забыть! А она? Может уже и знать-не знает, помнить-не помнит, что когда-то меня любила? Устала ждать того, что не будет, давно замужем за другим, который и лучше, и умнее меня? Да нет, и такому не бывать! Ждет, помнит! Подожди еще малость, чуть-чуть совсем, скоро уж свидимся, дай бог! Этих только утоплю, и…
Этих! - в голове Мера родилась новая мысль, которой он раньше не знал, родилась и тут же заерзала, зашевелилась, зачесалась, зазудела, заколола так нудно, так надоедливо, и никогда с тех пор не оставляла - КТО ОНИ ТАКИЕ, эти четверо, которым жить осталось теперь самое большое – до темноты? Чего им надо? Что они хотят, чего добиваются? Неужели не догадываются, какой могущественной силе загородили дорогу? Ведь как ничтожны жизни четырех простых человечишек, но для них-то самих, что может быть драгоценнее? Зачем же так рискуют ими? За какую неправду? Или, может… А правда, почему это не могло случиться так, что Мер, как дубина, без разбору молотит правых и виноватых? Дурацкий вопрос, если всю жизнь с семнадцати лет, когда в первом своем настоящем, не учебном бою, под Парилоком первым ударом пробил голову Вольфу - старшему дружиннику Лидии Сотницы, Вольф шел на него как лесоруб на дерево, очень матерый, очень смелый воин, его нельзя было напугать ни высоким ростом, ни длиным клинком, ни широким замахом. Он занес для удара меч, занес - и не успел опустить, был убит на месте, так и не поняв, что произошло. За спиной богатыря стоял его отрок-оруженоссец с секирой Вольфа в руках, даже не думая ею защищаться, опешивший от смерти непобедимого витязя, и Мер ребром щита ударил его по шее - только хрустнула шея, как у гусенка, так вот с того самого дня, открыв счет бесчисленным своим убийствам, Мер делал именно это, молотил без разбору, ни разу не задумался, за что проливает кровь - свою и чужую.
Кто такой Мер? Где ему надо быть, здесь или среди людей, которых он сейчас преследует? И кто его хозяин? Что за сила скрывается в хрустальном шаре и говорит голосом, неслышным уху, но звучащим в самом сердце, какова ее цель? Сила эта огромна, невероятна эта сила, но почему она боится четырех людишек? А она их боится - ясно как божий день, иначе стоило бы посылать против них двадцать тысяч ходячих инструментов для убийства, во главе с самыми отборными головорезами со всего света! Было ведь сказано: «Только они одни по-настоящему угрожают мне» Чем они ему могут угрожать?
Мер глядел прямо перед собой, и не видел, как к нему из полутемного коридора тихо, переступая с пятки на носок, крадутся Ютас и Турсас. В руках у них были мечи и кинжалы. Ни шороха одежды, ни стука каблука не раздавалось, так аккуратно двигались телохранители. Подкрадываться сзади и наносить удар в спину было их ремеслом, которое Ютас и Турсас освоили давно и довели до совершенства.
Турсас, шедший спереди, приблизился к Меру на три-четыре шага и занес меч для удара. Ютас тоже приготовился. Свистнул клинок, и две половинки перерубленного от плеча до бока Ютаса попадали на палубу. Турсас и Мер обернулись, и тут же Безликий вонзил меч Турсасу в живот. «Попался... как…» - пролепетал Турсас и сел.
Но едва нагнулся Безликий поднять оружие, как удар тяжелого подкованного сапога под ребра согнул его пополам. В следующую секунду горло рыцаря сдавили пальцы-тиски великана.
- Что ты наделал! - орал Мер - Какого хрена ты натворил!
- Х-э-э-э-э… - шипел Безликий еле слышно. Мер толчком швырнул его на пол, подхватил оброненный Турсасом меч и занес над головой Безликого. Безликий поднялся на четвереньки и стоял, жадно втягивая в себя воздух.
- Говори! – приказал воевода.
- Опусти меч! Я же спас тебя!
- Что ты мелешь? - изумился Мер.
- Я говорю правду, они хотели убить тебя, и уже замахивались!
- Почему?! Почему меня хотели убить мои охранники!
- Охранники хреновы! Приставили их тебя охранять от лишних мыслей! Чуть что - нож тебе в спину, и они так и сделали бы!
- Клянись, что не врешь!
- Слово рыцаря!
- К черту! Клянись богами!
- Всеми Святыми Небесами клянусь, что это правда!
Мер бросил оружие на пол около Турсаса, хрипевшего с мечом в животе.
- Отвечай, почему они хотели меня убить?
- Мысли они твои слышали, и мои тоже узнали бы, если бы захотели! Видно подумал ты что-то не то.
Мер подумал немного и спросил:
- А ты, Безликий, почему меня спас?
- Ты воин, и я был воином. Ты отважен, я знаю, а эти двое - паршивые псы, те, что могут кусать только из-под тишка.
Мер протянул соратнику руку и помог подняться. Безликий вынул меч из Турсаса, обтер клинок о его же одежду и убрал в ножны. Турсас тихо простонал и завалился на бок.
- Давай-ка за борт этих двоих. - сказал Мер, а про себя подумал: "Вон оно как! Но все равно, клятву, что давал, обратно не возьму. А тех… Тех я не сразу убью, а потолкую прежде, узнаю, кто они. А может, и кто хозяин!"
17. Человек на три четверти состоит из воды или последнее плавание «Светоча».
- Нажми! Еще! Еще! Нажми! Еще! Давай! - вопил нечеловеческим голосом Йорик сидевшим на веслах Алексу, Брайну и Ерохе - Давай! Еще чуть-чуть, мальчики! Нажми! Шхеры близко!
И правда, шхерный остров Фронгред был недалеко. Но расстояние до него сокращалось медленнее, чем до темной громады гедлокова корабля. Камни и стрелы, запускаемые с него, падали в сотне шагов от кормы. Наперерез «Светочу» к берегу мчались каторги. Дорога была одна, к острову - в шхеры.
Наконец ладья достигла скал.
- Что теперь? - спросил Ероха.
- Теперь забуриться надо поглубже. Пока что мы спасены. Это ведь остров Фронгред, он весь из скал, сам черт ногу сломит, если захочет тут кого-то найти!
Галеры и лодки Мера рыскали в каменных лабиринтах, садясь на мели, сталкиваясь и застревая в узких проходах. Потом поиски вдруг прекратились.
Вечер и всю ночь Брайн со спутниками просидели на голых камнях, без огня, без грызя подсохшие лепешки и ананасы (Алекс, попробовавший на Южном Берегу ананасы, влюбился в них и вечером перед бегством из Силуира нарубил где-то целых пол мешка). Йорика с ними это время не было - вечером он уплыл на ладье и вернулся под утро, таща за собой на привязи лодку-однодревку.
- Вон, чего нашел! - похвастался Йорик добычей - Не то волной прибило, не то рыбаки зачем-то спрятали, да не забрали.
- Что там эти поделывают? - спросил Брайн.
- Здесь, в шхерах нет никого. Но одна каторга с моря сторожит, а другая в проливе - на берег нам дорогу загородила. Еще две кругами ходят без перерыва. А большая лохань за соседний мыс ушла.
- Зачем ушла?
- Кто их знает. Только не спроста - дым оттуда валом валит, так что пол-неба не видно.
- Боги с нами. - сказал Брайн с видом человека, принявшего решение окончательно и бесповоротно, даже привстав - Пока они там, мы уйдем. Половина в ладью сядет, половина - в долбленку, и - врассыпную. На берегу живы будем - свидимся.
- Нет. - отказался Йорик от гениального плана - Не выйдет так. Половину тотчас же перебьют, других потом гнать по берегу будут, пока загонят. Я похлеще придумал. Алекс, покажи-ка гром свой.
Алекс вытащил ручницу и протянул ее моряку.
- Смотри-ка, - сказал Йорик - вот гром, а вот - он показал на кадушку Алекса - другой гром.
- Голова, Йорик! - воскликнул Брайн - Дыру в крышке проделаем, запалим - и нет каторги!
- Точно! - сказал Ероха - Так и сделаем. Я сам раньше думал, что все про свой гром Алекс брешет, а он на Южном Берегу одного так им накормил, что тот и пернуть не успел!
- Ты что! Разве можно из кадки стрелять! Ее ж разорвет, и тебя вместе с ней!
- Как? Как дом разнесло?
- Да.
- Постой, как это дом разнесло? - спросил Йорик.
- А так: «Бах!» - и нет его, одни щепки остались.
- А галеру?
- Галеру?
- Галеру можно так? Чтобы одни щепки остались?
Алекс призадумался.
- Можно… Можно, верно, что так можно. Только как ее к ней подвезти? Близко надо.
- Подплывать близко к ним нельзя. - сказал Ероха - перебьют из самострелов за ста шагов.
- Вот что: - постановил Йорик - мне доверьте, я подвезу, я и подпалю. Я на ладье пойду, а вы в долбленку садитесь, и как я их потоплю - тут же меня забирать идите, надо успеть пока вторая галера из-за острова не придет.
- Почему успеть надо? - спросил Брайн
- Потому, что галеру я потоплю, а корабль-то останется. Высадятся вслед за нами, догонят и перебьют.
- Так уж и высадятся! Король галатский им не султан! – возразил Ероха – не позволит по своей земле шариться кому не попадя.
- Нет. – сказал Брайн – высадятся как пить дать. Бесу султан не страшен, и король не страшнее. Мы ему страшны, вот кто. Чтоб с нами покончить он ничем не поступится, ничего не пожалеет, не пощадит, всю землю пройдет огнем и мечом. Все истребит, все обратит в пепел. Так что будут гнаться, что бы ни случилось - будут, а мы – от них бегать.
- Хватит нам от них бегать. – сказал Йорик - Увидят на воде наши обломки - может, подумают, что и мы на корм рыбешкам пошли. А уж я сам как-нибудь вывернусь оттуда, в море уйду - вода моряка огню не выдаст. Разводите огонь пока, да смотрите, чтоб не сильно дымил, а я погляжу, что нам с собой брать. Так, сухари, крупа - к черту. - говорил он, вытаскивая из ладьи барахло и бросая его вон - Снасти - туда же; Сети, черт, сто лет их не чинил; это - тоже… Оружие все забирайте и золото. А тут? Блин, уздечка какая-то, подсвечник!
- Это Ерохино добро. - сказал Брайн.
- Ероха, ты кого обуздать собрался?
- Уздечку сюда давай, пригодится. - буркнул Ероха.
- А подсвечник тебе на хрена? У тебя что, свечи есть?
- Это тот подсвечник, что он в Эдварграде спер.
- Да? А где ты там его взял?
- В кабаке на столе стоял.
- В кабаке? Ты что, думал что на столе в кабаке будет стоять золотой подсвечник в два фунта? Ну и осел же ты! Ананасы… Алекс, жри давай сейчас, сколько сможешь, остальное выкину!
Алекс отреченно махнул рукой.
Йорик вырубил в носовом сидении полукруглое отверстие, вставил в него кадку с порохом, сверху обложил трутом. Угли из костра сложил в глиняный горшок.
- Послушайте еще: - сказал он, закончив работу - Мы с вами сегодня в ответе за все, а не только за свои собственные шкуры. Так, Брайн?
- Так.
- Так, Ероха?
- Да, так.
- Так, Алекс?
- Так, но к чему ты это говоришь?
- К тому, что раз так, значит, если кто-то из нас сегодня никак не сможет спастись, то остальные должны спасаться во что бы то ни стало, чтобы закончить наше дело.
Алекс, Брайн и Ероха ничего не отвечали. Перед ними стоял их брат.
- Если что - не вытаскивайте меня. Бегите, уносите ваши головы. Вашей вины ни в чем не будет. Ни ради себя, а ради всего, за что мы с вами в ответе сегодня - спасайтесь сами, если меня выручить не сможете.
Ну, с богом!
Он поплыл на своей ладье впереди. За ним следовали в однодревке остальные. Подойдя к выходу из шхер, лодка остановилась - дальше пока шел только Йорик. Все встревожились открывшимся им здесь зрелищем: над высокими зелеными скалами соседнего мыса стеной поднимался дым срашного пожара. Дыма было столько, словно там пылал одновременно целый большой город. Раскаленный воздух кружился жуткими смерчами. На море и берег осыпался дождь из серого пепла.
Но сейчас было не до этого.
- Ни пуха, ни пера! - сказал Ероха Йорику вслед.
- К черту!
Йорик плыл вперед. С каторги его сразу заметили, сбросили на воду плот с кадушкой смолы и подожгли – над проливом поднялся столб черного дыма, а сами кинулись навстречу. Йорик увидел у борта корабля арбалетчиков наготове.
«Умно со смолой придумали. Ну, поехали! Держись, морячок! Насатало время отдать жизни всё!» - сказал он сам себе и закричал:
- Не стреляйте! Я к вам! Я с вами, к остальным вас проведу! Не стреляйте!
«А вдруг они мезийского не знают?» - подумал Йорик, и стал выкрикивать то же на всех известных ему языках.
- Ты слышишь? - спросил сотник Гуябар капитана галеры.
- Да, но можно ли ему верить?
- Он один, и у него их лодка.
- А вдруг он хочет завести нас в засаду?
- Возьмем его пока, а после разберемся.
И не обладай Йорик сверхчеловеческим самообладанием, то выронил бы руль и раскрыл бы рот от удивления, потому что увидел на вражеском судне своего старого знакомого.
- Твою мать! - вскрикнул Гуябар - Ваденгайер! Это же Ваденгайер!
- Кто?
- Ваденгайер, он был у нас за кормщика, когда Булат убил ушкуя.
- Какой он белобрысый, у него вовсе волос нет.
- Он, точно. Будь я проклят, если спутаю этот говор с каким-нибудь! Ну-ка, на борт его! Осторожно! Мечи из ножен! Стрелки – товьсь!
Йорик бросил руль и встал, держа руками горячий горшок. Как только «Светоч» носом коснулся галеры, бросил угли на трут. Через секунду Йорик уже был в воде и плыл вглубь. Следом за ним воду пронзили стрелы.
Брайн увидел, как оба судна разметало в щепки, увидел облако дыма, поднявшееся над водой, взлетевшие в воздух доски и снасти, а потом до его ушей донесся грохот, похожий на тот, что он слышал в день встречи с Алексом.
- Давайте! - сказал он - Йорик там! На весла!
Алекс и Ероха что есть сил гребли к месту кораблекрушения. Джессика сидела на корме. Несколько врагов, выживших при взрыве и успевших сбросить доспехи, барахтались на поверхности, и Брайн подстреливал их одного за другим из лука. Алекс выпалил из "грома", перезарядил и снова выпалил. Йорик не показывался.
Брайн бросил лук и нырнул. Вода была прозрачной, где-то внизу виднелось дно, но Йорика он не видел. Брайн нырял снова и снова, но не мог найти моряка.
- Брайн, хватит, вылезай! - закричал Ероха, когда он вынырнул в очередной раз - Слышишь! - Ероха схватил Брайна за шиворот, и они чуть не перевернули долбленку вверх дном - Уходить надо! Йорик мертв, ты уже не поможешь ему, Брайн! Такова воля богов! Эти сейчас будут здесь, надо уходить! Ты ищешь его уже долго, он бы выплыл, если бы был жив! Брайн, надо уходить, мы ДОЛЖНЫ уходить!
Брайн влез в лодку, схватил весло и стал выруливать к берегу. Уже оттуда они увидели, как из-за шхер вышла каторга, покружила вокруг места гибели Йорика и убралась восвояси.
- Ушли… - сказал Брайн - Значит, теперь будут думать, что мы мертвы. - и добавил - Он ведь сказал мне как-то, что мечтает открыть для людей землю обетованную…
- Он уже там. - сказал Ероха, положив ему руку на плечо - В лучшем мире, чем этот, потому, что пал как воин, на поле брани. Кто свою жизнь в бою потерял, тем всем место на Святых Небесах приготовлено, кроме наемников да разбойников.
- И тех еще, кто бросает братьев на смерть, спасая свои шеи! - сказал Брайн, отошел подаль, прислонился головой к дереву и заплакал. Никогда еще он не жалел, что остался в живых. «Боги! - думал парень - Зачем вы нам положили спасать род людской! Пускай другие сегодня! Пусть они должны были бы сегодня спастись во что бы то не стало и спаслись бы, а мы - нет! Мы ИМЕЛИ БЫ ПРАВО остаться там, и сгинуть вместе с ним!»
Ероха вытащил из однодревки саблю Йорика и бросил в море.
- Иди к своему хозяину! Хороший клинок, и человек носил его хороший. Спите вместе…
Кушай на здоровье, твою мать! Вот тебе и молодое вино, и прошлогоднее, и поросята с вертела, и перепела, и барашек на закуску, и ананасы, и хрен с редькой, и белка, и свисток и все, чего хочется! Йорик ошибался говоря, что море не выдаст моряка огню. Море выдало. Неведомая сила настигла его у дна и убила, но так и не нажил он себе позора трусостью. И новых сапогов так и не сшил.
И лук, который Брайн отбросил в сторону, тоже упал в воду, и только его и видели…
- Ты видел это! - воскликнул вечный летописец.
- Что? - спросил Большой Полкан.
- Как это что! Он горюет, что не смог разделить с другим его смерть! Он почуствовал чужую боль как свою собственную! Он тот, кто нам нужен!
- Не спеши. Не забывай, что Йорик его друг. Он горюет о смерти друга.
- Он пойдет дальше! - говорил летописец вдохновленно - Верь мне, это начало, он будет расти дальше. Я не могу, я запишу сейчас же! Вот: "Сегодня, двадцатого дня второго месяца лета, года две тысячи сто первого от первого Совета верховных магов я, вечный летописец Лоренгель сказал Большому Полкану: "Брайн сын Якилов будет избран, ибо, видя гибель друга, скорбел, что не сумел если не спасти его, то хоть пасть вместе с ним."
- Ты что, вторая Птица-Див? - усмехнулся Полкан.
- Птица-Див давно назвала его избраным, и будь она тут с нами, то повторила бы свое предсказание! Ясно как божий день!
В тот самый час, когда «Светоч» вошел в шхеры Фронгреда, из-за соседнего мыса показалось несколько ладей под флагом лазоревого льва. Мер послал туда одну каторгу на разведку. За мысом оказался галатский флот, собранный королем для освобождения Силуира и Масфара, но встретивший врага у своих берегов. Тут же Мер велел вести корабль туда и готовиться к бою.
Застучали по палубе сапоги, заскрипели колеса подъемных машин, затрещали канаты. Манкурты разливали горючую смесь в горшки, поднимали их на палубу, натягивали жилы на паленктонах, открывали бойницы, выкатывали наверх бочки с уксусом на случай пожара. Среди них бегал Донаван, подгонял солдат, орал что-то по-волдацки и смеялся как сумасшедший.
- Что он вопит? - спросил Мер Олега.
- Зовет акул. Говорит - много жаренного мяса будет.
«Готовьсь!» «Пли!» - манкурты зажигали паклю на горшках, уложенных в желоба метательных устройств.
«Той чива!» - взревел Донаван и первый ударил колотушкой о спуск.
«Бей!» - прокричали команду. Горшки взлетали и падали на воду или корабли. То там, то тут загоралось и разбегалось по воде неяркое зеленоватое пламя.
- Готовьсь! Пли! Бей! - и новые горшки вылетали из бойниц.
- Готовьсь! Пли! Бей!
- Готовьсь! Пли! Бей!
- Бей!
- Бей!
- Бей!
- Бей!...
Стреляли в самую середину галатских порядков. Корабли задних рядов спешили развернуться и уйти подальше от разроставшегося пламени. Передние ряды, зажатые между огнем и неприятельским бортом, шли на сближение. Абордажный бой, даже с превосходящим врагом был для моряков единственным шансом на спасение от неминуемой страшной смерти в огне. Но когда до корабля пришельцев оставалось не более двадцати саженей, в его бортах отворились бойницы и навстречу галатам выдвинулись желтые драконьи головы на длинных шеях. И хотя были это только украшенные медные трубы, морякам они всерьез показались живыми, тем паче, что из их «пастей» вырывалось пламя и било струями над водой вдоль поверхности…
Говорят, что человек на три четверти состоит из воды. Не знаю, так оно или нет, но люди вспыхивали и пылали точно хворост, с искрами и с веселым треском. Горели корабли, снасти, воздух, само море. Объятые пламенем, моряки в ужасе бросались в воду, но под водой этот дьявольский огонь зажаривал еще скорее. Море почернело от гари, и вместе с пеплом опускались на дно обуглившиеся люди.
Как больно, боги, как больно! Даже богов уже нет, есть только боль. Будто каждую точку на теле пластает тысяча лезвий. Боль такая, что подавляет уже все остальные чувства и ощущения, даже мысли о спасении уже нет - только боль. Вся окружающая действительность ее причиняет, сама жизнь причиняет боль, сама жизнь – боль…
- Никому мы не любы. – сказал Булат Олегу – На Южном Берегу паршивый старикашка-колдун не захотел выдать нам наших недругов, это вот против нас ополчились. А конец у них всех один.
- У всех наших врагов будет такой конец! - ответил Олег - Мы еще помянем добрым словом тот день, когда стали служить хозяину. Сила на нашей стороне, с ним мы добудем и власть, и много золота!
Вскоре со стороны шхерного острова пришла галера, и Меру было доложено, что вражеский кораблик потоплен, и все кто на нем был, видимо, мертвы. Мер вызвал сотника Трувора.
- Бери галеру и дуй туда. Пусть достанут со дна моря их трупы. Мы должны точно знать, что те четверо мертвы.
Трувор вернулся затемно, и сказал:
- Их ладья точно разбилась, но каким-то чудом они потопили нашу галеру и всех, кто на ней был.
- Тела их достали?
- Чурбаны вытащили несколько.. но воевода…
- Чего? – спросил Мер
- Я не знаю, каким колдовством владели эти люди - есть тела просто разорванные в клочья, так что не понять, где там чье. Но один - точно кто-то из тех четверых.
- Хорошо, ступай отдыхать.
Мер велел капитану корабля брать курс на восток, к берегам Ахайи, сам отправился к одноглазому ведуну и говорил с ним. Потом Мер пошел в свою каюту, куда вызвал Безликого и говорил с ним.
18. Мер и Безликий пьют водку.
- Еще раз с победой, Воевода! - сказал Безликий, войдя в каюту - от вражеского флота остался один пепел, и четыре юрких засранца на дне морском!
- Ты что, пил? - заметил Мер перемену в голосе Безликого.
- Да, воевода. Мы празднуем победу с твоего разрешения. Почему тебя нет с нами?
- Я очень занят. Садись и слушай. Я велел вести корабль в Ахайу и высаживаться там.
- Ты что, хочешь начать войну?
- Война уже идет, Безликий, только еще не все наши враги это понимают.
- Ты так считаешь?
- Ясно как божий день. Иоанн, король Ахайи - родной дядя нынешнего галатского короля, сам возвел его на трон, конечно, он его поддержит. Пока мы на море, мы неуязвимы ни для кого, но на берег уже не сможем сунуться просто так, а пиратствовать с нашими силами глупо. К тому же рано или поздно все короли объединятся против нас, захватом Силуира и Масфара мы объявили войну Галатии, а сегодня - всем королевствам, и мы будем бить их по частям, первыми, пока это возможно. Мы, Безликий, принесем новый порядок, нового великого императора - нашего хозяина. Ударим туда, где сейчас главные силы наших врагов, а они сейчас в Ахайе. Галатия пока не в счет, после сегодняшнего побоища она не скоро оправится.
Мы с тобой пообещали уничтожить врагов хозяина, теперь их прибавилось, и у нас прибавилось работы.
- Ты говорил об этом с ведуном?
- Да, и он согласен, не старик, конечно, хозяин согласен. Он сказал еще, что нелюди по его сигналу примут нашу сторону, и что он подаст им такой сигнал.
- Велик ли от них толк? Менквы трусливы, и гоблины, я слыхал, тоже.
- Тебя надули. Среди гоблинов есть много отличных бойцов. Один такой под Миаратом снес мне пол-щита, и чуть не снес пол-черепа. Шрам у меня на лбу - его собственноручная роспись. Поверь, толк от них будет.
- Что ж, может и так. Но, думаешь, если бы мы сумели быстро покончить с Иоанном, то Мёзия долго осталась бы в стороне? Я думаю, нет.
- Это почему.
- В Гроунсе, я думаю, очень многие не обрадуются победе войска, которое возглавляешь ты. Тебя изгнали когда-то из страны придворные мезийского короля, ты хочешь с ними рассчитаться?
- Слушай, Безликий, ты или как эти два моих хреновых телохранителя мысли можешь читать, или просто не дурак! Да до тех пор, как я встретился с хозяином, у меня и хотений других не было, а теперь я не только в мыслях, но и по-настоящему им отомстить могу!
- Но разве не Дален был твоим обидчиком? Он теперь мертв.
- Мертв, да! Но живы другие! Най жив. Най, эта старая свинья, этот пидар, старая срака которого предупреждала всех о его появлении за версту, безо всяких герольдов! Когда он входил в зал, то бабы закрывали рожи веерами, чтобы не было видно, как они морщат носы. Жив Марк - первый жополиз двора. Я ему так скулы свернул, что не один костоправ не взялся вправить, а он и рад - я, мол, за герцога пострадал! Гнида, дерьмо!
- Но ведь ты сам виноват в своей опале. Ты оскорбил одного дворянина словом, а другого ударил.
- Я сам отвечал на оскорбление.
- Чем же тебя оскорбили?
- Дален причислил меня к сброду, сказал, что я не стою даже сесть с ним за стол, и что не достоин женится на той, которую люблю, и которая любит меня, потому, что она - дворянка.
- Но ты же действительно не дворянин.
- Ну и что? Что, я хуже от этого? Дворяне лучше мужиков? Чем? Добрее, честнее, может быть? На словах - да, но мужик, который сидит на хлебе и воде, еще берет в свой дом сироту, а рыцарь даже не снизит оброка в голодный год! Мужик нерадив, не хочет служить верой и правдой своему господину, как дворянин, но что он имеет за эту службу? Шиш с маслом! А еще придет приказчик, и заберет все до нитки, если он даже сам не свой, а хозяйский, если даже убить мужика может дворянин забавы ради! А если бы твою невесту повел бы в первую ночь другой в свою спальню, что бы ты на это сказал? Мужик крадет, рубит деревья в господском лесу, ловит рыбу в господской реке, охотится в господских полях - он не чтит закона. А закон, скажи мне, чтит мужика? Кто перед законом крестьянин - дырка, пустое место! Нет, дворянин ничем не лучше мужика, который его кормит и поит. Ведь все, что боги дают дворянину, идет к нему через мужицкий гнутый хребет - и хлеб, который ты ешь, и одежда, что носишь на себе, и золото, что звенит у тебя в кошеле, тоже достал из-под земли кайлом мужик!
- Дворяне отважны. - вступился Безликий за свое сословие - Они без страха идут в бой, повинуясь долгу, и умирают охотнее, чем покрывают свое имя позором.
- А мужики? Мужики не любят войны, а война любит мужика? Мужик уйдет на войну, унесет единственный топор, уведет единственного коня, а дома у него жена впрягается в плуг! А в бою? Рыцарь храбр, конечно! Он идет в бой, навесив на себя по пяти пудов брони - что ему сделается! Его оглушат, собьют с коня, ранят, возьмут в плен, а спустя год-другой, глядишь, отпустят за выкуп. На худой конец он останется калекой. А мужики бьются в одних штанах, дубинами, и голую грудь подставляют рыцарским копьям - их кровью, а не господской поливаются поля сражений! Может, за это хоть добыча после победы им достается? Кто, мужик, повесит свой щит на воротах богатого дома во взятом городе? Рыцарь! Мужики на улице топчутся, им достаются лачуги таких же бедняков, как они сами! А когда враг придет в твою землю, чьи дома запылают, чей скот уведут, чьи поля вытопчут, чьи головы полетят - мужиков! А дворянин, который должен их защищать, пересидит в своем каменном логове! За что же мужику любить войну? А может, ты скажешь, что мужики не побеждали рыцарей? Вспомни поход Халака, короля Кападдокии, на лингов.
- Линги воевали не честно. Они не выходили на открытый бой, нападали из засады, прятались в укрытиях, рыли убежища в снегу, в землю зарывались, ждали, когда противник пройдет мимо, а затем били в спину, даже на дно рек залегали, грабили обозы. Нападали словно воры, по ночам, без предупреждения. Перед лицом большого войска рассыпались в стороны, чтобы собраться в другом месте и скопом навалиться на маленький отряд.
- Нечестно, говоришь. Может, и так. - согласился Мер - Но скажи, за какие добродетели Халака они должны были быть с ним честны? За то, что он отправил на них своих рыцарей, вооруженных до зубов, а когда рыцари смазали пятки, то созвал нас – обносившихся головорезов со всего света? Может за то, что он обвинил их во всех смертных грехах, чтобы оправдать свой разбойничий поход? Нас сманили туда - воевать в страну, богатую шкурами, говорили, что все тропинки в тамошних лесах выстланы драгоценным мехом, и все ветки в лесу увешаны шкурами, но мы были рады, что спасли оттуда хотя бы собственную шкуру! Сколько раз приходилось самих себя вытаскивать из трясины за бороду – не иначе Святой Яков хранил меня по старой памяти. Я видел там мало шкур, зато видел море белых рубах вокруг Леонгарда! Честно, нечестно ли они бились, а стояли за свою волю и свою правду. А Халак пришел в их землю как разбойник.
- Да уж, сколько глашатаи Халака не кричали тогда, что линги вступили в сговор с волдаками, потому и отказались от союза против них с Кападдокией, но и барану тупорогому было ясно, что не союз им предлагал Халак, а ярмо! Построить в своей земле крепости для него, и со своих полей кормить его гарнизоны!
- Видишь, а Халак ведь тоже дворянин! Чем же он лучше? Нет, я никогда не терпел, если мне тыкали в глаза тем, что я из мужиков, и не стану. Но ведь они все так считают, что мы воронье дремучее, а они - соловушки, соколы ясные, орлы! Передумают! Сами закаркают, и по-змеиному зашипят! Привыкли, что все им в ножки кланяются, а я не с поклонами к ним приду, а шестопер пусть им поклонится! Вволю под чертову дудочку напляшутся! Те, что в живых останутся, проклянут и создателя, и все двенадцать богов, и все Святые Небеса за то, что не даровали им легкой смерти в бою! Вордра волдацкая лаской покажется! И за мои обиды пострадают, и за свою жизнь подлую ответят!
- Да, Мер - согласился Безликий, сам не заметив, как стал называть начальника по имени. - Эти люди еще никого не сделали счастливыми, те, что ползают вокруг трона, подбирая объедки с королевского стола! Я знал эту породу, и больше знать ее не хочу. В жизни слова от души не скажут - видят огонь, говорят - вода, видят белое, говорят - черное! С наружи чинные все, обходительные, а присмотрись - горла готовы друг другу изорвать! Заикнись кто постарше, что дерьмо сладкое - все жрать станут, да ложки облизывать!
- Правда, все правда, каждое твое слово - истина! - Мер, не сходя со стула, пнул ногой дверь - Эй, вестовой! Водки сюда, и закусить чего-нибудь, бегом!
Опрокинув по полчарке, богатыри продолжили совещание.
- Я ведь, - сказал Безликий, - тоже жажду отмщения, и очень давно.
- Кто твой обидчик? И вообще, расскажи о себе. Как твое имя? Ну, не всегда же ты назывался Безликим.
- Я Руда, сын Дамира, барона из рода Келлеров, владения Руглай, герба шашечного поля.
- Почему ты представляешь своего отца, а не себя, как девушка?
- Я не унаследовал от отца ни герба, ни титула, ни родовой фамилии. За год до того, как я должен был отправиться пажом ко двору нашего сеньора герцога Кристофа, со мной случилась беда - у меня на лице вскочил отвратительный волдырь. Вначале его хотели иссечь, но моих родителей предостерегли от этого - мой дядя по матери имел на лице подобный изъян, и вскоре после того, как прыщ удалили, его постигла хворь столь мучительная, что он сам велел аптекарю дать ему яд. Меж тем волдырь у меня быстро рос, и вскоре занял больше половины лица, совершенно его обезобразив. С тех пор я стал носить повязку, я не нищий, чтобы выставлять напоказ свое уродство! Моя бедная мать, она очень горевала о моей внешности, она говорила, что в детстве я был очень красив.
- Клянусь богами, она была права, даже теперь это видно, у тебя глаза как две голубые жемчужины. Что было дальше.
- Дальше горе совсем подорвало силы моей матери (она была больна чахоткой), она слегла и вскоре предалась божьей воле. В пажи меня не взяли. Тогда отец отдал меня на воспитание своему двоюродному брату, который служил в королевском войске сотником. Потом я был его оруженосцем, потом - рыцарем на службе у Кристофа, и он считал меня одним из самых преданных своих вассалов.
- А потом началась война?
- Да. Кристоф был ближайшим родственником последнего короля, и трон по праву принадлежал ему. Мы воевали против нынешнего короля Галатии, Фридриха, ахайского ставленника. Три четверти земель королевства были в наших руках, когда на его стороне выступили ахайские рыцари и головорезы из полка Змея. Мой господин погиб в сражении под Жарной. Врагов там было наполовину больше нашего, но мы здорово рубили их, потом Кристофу доложили, что ахайцы обходят нас с юга, со стороны реки, и захватили мост через нее. Герцог послал туда рыцарей, чтобы отбить и сжечь переправу, но они не смогли этого сделать.
- Одним словом, вы проиграли.
- Да. Мне пришлось бежать из Галатии и проживать разбоем.
- Я об этом слыхал. Наш король Франц тоже хотел влезть туда, у него было свое пугало огородное, гораздое в короли, Он уже собирал войско, но ахайец натравил на нас гоблинов, да мы хорошо угостили их под Миаратом. Я все еще не могу представить, как мы будем заодно с ними, но раз уж так хочет хозяин… Ну ничего, Руда, не горюй. Ты еще вернешься в свой Руглай, и не просто вернешься, а въедешь победителем всех твоих врагов, вице-королем галатским, на лучшем коне из королевских конюшен, по знаменам твоих обидчиков, а за тобой следом будут нести их головы на копьях и лазоревого льва с шашечным полем на груди!
Послушай-ка вот что, Руда: ты спас вчера мою никчемную жизнь, стало быть ты друг мне. Так скажи мне правду, как другу: хозяин - кто он?
Руда икнул и сказал:
- Я хочу быть тебе другом , Мер, поэтому скажу правду: не знаю.
- Тогда считай, что я ничего не спрашивал. Давай-ка еще по одной. - Мер встал - За сотника Гуябара и всех наших, что легли костьми сегодня там, у шхерного острова, за наше дело!
- Послушай еще меня - продолжал Мер, выпив - расскажу я тебе быль про наше житье мужицкое.
Жил как-то на свете мужик по имени Тимофей. Тимоша. Был у него дом с крыльцом, были мать с отцом, три меньших брата-сопляка, да сестра Аннушка средняя. А один из братьев его, четырнадцати лет, не по годам был росел и силой велик, но ума ему боги не дали. Вот возьми он раз и полайся с их сельским приказчиком по глупости, да стукни его два раза - два ребра сломал ему и зубов многих лишил. Что делать? Взяли десятские того олуха под руки и повели на съезжую. Сам воевода из уездного города Сенседанса приехал судить да рядить (а об лютости его далеко молва шла). Да только взялся, как выходит вперед Тимофей (отец-то их в ту пору в отъезде был), кланяется воеводе в пояс и молвит:
- Не серчай на нас, воевода-батюшка, только брата моего меньшого за оказию его судить ты не вправе.
Воевода не осерчал, ножками не затопал, не закричал, как бывало тот приказчик «быдло, быдло!», а спрашивает Тимошу любезно:
- Отчего же, скажи, добрый молодец, я не вправе мужика казеного судить за побиение его величества слуг?
- Оттого, воевода-батюшка, что хоть братец мой и ростом, и силой горазд, а только от роду ему всего-навсего лишь четырнадцать годков.
Подивился воевода: "Так ли?" - спрашивает десятских.
- Истинно точно так, - они ему отвечают - Сему детине и вправду отроду четырнадцать лет.
- Что ж, - сказал воевода - выходит, прав ты, Тимофей, и брат твой по малолетству наказания не понесет. Но не серчай, все одно кто-то за него ответить должен. Ответишь ли, Тимофей за твоего младшего брата?
- Отвечу! - сказал Тимоша не мешкая.
- Добро! - сказал воевода - Ты смелый мужик, не побоялся мне, воеводе, слово поперек сказать, не побоялся за брата своего ответ держать. Я сейчас в уездный еду, а ты за мной следом ступай, там и ответишь.
А спустя три дня привезли Тимошу обратно, не его самого даже, а так, костей да мяса шмотков в телегу накидали. Вытолкали его в уездном на широкий двор, как скотину, да спустили мишку голодного воеводе на забаву.
Мер замолчал.
- А что с тем его братом стало? - спросил Безликий, погодя.
- Сбежал он на другой неделе. И сколько не искали его слуги королевские, не нашли. Как в воду канул.
Наутро, узнав о намерении Мера напасть на Ахайу, Булат сказал, что раз Гедлок взял на службу воинов, а не, скажем, башмачников, значит они должны воевать, а не шить башмаки. Олег спросил, каково на этот счет мнение хозяина, и узнав, что он согласен, сказал, что и судить больше не о чем. Донаван ничего не сказал, но по его нахальной роже Мер прочитал: «Думай сам, ты воевода, тебе и решать, а мое дело - десятое. Мне лично нет никакой разницы, где, когда и с кем драться.»
(Еще немного от автора, как бы в примечании: Может возникнуть резонный вопрос - почему смерть Ютаса и Турсаса ни во что для их убийц не вылилась? Что сказать, тут я снова вынужден развести руками, душа злого ангела для меня потемки. Хотя Мер в разговоре с одноглазым и упомянул вскользь, что мол, Ютас и Турсас, снедаемые страстью искоренить хозяйских врагов, напросились быть на каторге Гуябара и погибли, но Гедлок просто не мог не знать, как обстояло на самом деле, стало быть, знал. Знал, но не реагировал.
Скорее всего, попытку Ютаса и Турсаса убить воеводу Гедлок счел несвоевременной. Возможно, что и сказанное Мером самому себе - клятве не изменять и начатое дело довести до конца - тоже не осталось для хозяина тайной. Что же до сомнений Мера и желания его потолковать с «этими» - пусть. Когда дойдет до развязки, у Гедлока будет возможность обернуть все по-своему. Поехали дальше)
19. Праздник низвержения.
Теперь пора ночного колдовства.
Скрипят гроба и дышит ад заразой.
Сейчас я мог бы пить живую кровь
И на дела способен, от которых
Я утром отшатнусь.
Глядите, - сказал Брайн - Вон еще поле не засеяно! Вспахать-вспахали… Эх…
- Да, теперь таких много. - мрачно ответил Алекс - Как все изменилось!
По одну сторону дороги стояло стеной жито, по другую – чернело вспаханное поле, жирная благодатная земля. Но посевы на корню истребил шурун. Ни одного стебелька, ни листика - ни хлеба, ни сорной травы…
Галатия встречала гостей неприветливо. О кабанах, перепелках и прочих яствах не было и речи – даже за неприхотливый обед приходилось раскошеливаться чистым серебром. То там, то тут на Северном Берегу проносился Черный Нарт, и снова, и снова смертоносный черный дым производил свое страшное действие. Люди целыми областями снимались с места, спасаясь от безвременной смерти, но после гибли от голода. Уже обнаружилось другое свойство шуруна - он не только убивал все живое, но проникал и в землю, делая ее бесплодной на много лет. Мясо животных, пораженных ядом черных облаков, тоже становилось отравленным и пропадало. В Галатии тем временем король Эрвин - сын сгоревшего живьем при Фронгреде спешно собирал под знамена все силы, какие только мог - как снег на голову свалился черти знает откуда взявшийся сильный враг. Почти всех лошадей забрали в войско, поэтому Ерохе удалось купить лишь одну старую клячу, да телегу, в которую ее и запрягли. Ероха много думал, где ему оставить Джессику, потому что не мог взять ее в гоблинские владения, но оставить было негде - везде встречалось одно только разорение, а Ероха не понаслышке знал, каково приходится сиротам в голодные годы. Он, кстати, преувеличивал, говоря, что никогда не воровал.
Джессика, видя разорение и гибель людей, переживала еще больше остальных. Раньше она жила в городе Аэлриона, защищенном от всех напастей властью чародея. Жила, горячо любимая отцом и матерью, и всеми, кто был вокруг. Единственными, кого боялась тогда Джессика, были девять учеников мага, о зверствах которых по городу ходили жуткие слухи. Слухи слухами, а об одном девочка знала доподлинно. Как-то раз молодые колдуны выехали верхом на прогулку, а вечером вернулись, и каждый гнал у седла по нелюдю. Вместе с чернокожими они спустились в подвал, и вид вынесенных наутро оттуда девяти тел был ужасен.
Теперь Аэлрион был убит, город его сожжен, и Джессике казалось, что с этого начались все несчасья, что от этого мир рушится в пропасть, что в лице колдуна умер единственный хранитель счастья и спокойствия на Земле, и близится конец света. Она не знала, как много городов и сел беда постигла намного раньше.
Как-то раз они ехали по дороге мимо дубовой рощи. Ехали, как много раз до этого, и все было так, как и должно было быть. Но вдруг что-то насторожило Брайна.
- Слыхали? - спросил он - Тихо! Слышите звуки?
- Какие звуки? - удивился Ероха - Алекс, ты слышишь?
- Ни хрена я не слышу. Птицы чирикают. Брайн, что случилось?
- Нет, нет, ничего. Показалось, наверное. - сказал Брайн, но не успокоился. В его ушах странные шорохи и писки сливались в слова
«Слыш-ш-ш-ш-шиш-ш-ш-ш-шь, слыш-ш-ш-ш-шиш-ш-ш-ш-шь, беги, пока ш-ш-ш-ш-и-щиф-ф-ф!» - шелестели листья.
«Он уз-з-з-ззе близ-з-з-зко, он уз-з-з-ззе з-з-з-з-здез-з-з-зь» - звенел тихонько комар.
«Унос-с-с-сси ноги! Спас-с-с-с-сайся!» - свистел ветер.
«Он приближ-ж-ж-жается, будь настороож-ж-ж-жже» - шевелился в траве жук.
Брайн поглядел по сторонам, посмотрел на спутников. Ероха с Алексом говорили о чем-то, видимо, очень веселом, потому что оба громко ржали, Но Брайн не воспринимал их слов. В глазах Джессики виднелась грусть, однако, возникшая не здесь и не сейчас - мысли ее были далеко.
Все исчезло. Вернее, не все, а только лошадь, телега, Джессика, Ероха и Алекс. Брайн остался посреди дороги один. Он испуганно оглянулся, ни взади, ни спереди - никого. Вдруг вдалеке из-за пригорка показался человек. Это был старик лет шестидесяти, ростом на полголовы выше Брайна, в простой рубахе, в штанах, в лаптях, с котомкой за плечами и с клюкой в руке, он шел к Брайну неспеша, но при этом как-то сумел покрыть расстояние примерно в полторы версты за минуту-другую. Когда старец подошел уже близко, Брайн заметил, что тот не отбрасывает тени и не оставляет следов позади себя. Старик спросил:
- Здравствуй, добрый человек! Не слыхал ли ты от кого-нибудь странных слов, не видал ли страшных зверей, не поведал ли тебе кто-нибудь того, что никто до тебя не знал?
Брайн сглотнул слюну. Перед ним стоял не человек, даже не колдун. Впервые ему предстояло заговорить со злым демоном.
- От тебя я слышу странные речи. Проходи-ка своей дорогой, куда шел, а я своей пойду!
- Твоя правда, разные у нас дороги, - ответил дед, хитро щурясь - да пересеклись они, и разойдемся мы на них, нет ли - то боги знают!
Брайн глянул на прохожего и почувствовал, как его шевелюра становится дыбом.
На коже старика появились гнилостные пятна, быстро разраставшиеся, и скоро полностью охватившие его лицо. Волосы превратились в подобие щетины и выпали. Вытек левый глаз, а затем и на месте правого зазияла красная дыра. Облез с черепа скальп, отвалились уста, обнажив гнилые зубы, и одежда старика истлевала на глазах, становясь похожей на могильный саван.
Брайн моргнул, и там, где только что был голый череп, снова оказалось улыбающееся лицо деда, но не доброй была эта улыбка, ох, какой недоброй!
- Кто ты, оборотень! - закричал Брайн, привычным манером выхватывая меч - Отвечай, не то я снесу тебе башку!
- Кто я? - усмехнулся старец - А я думал, ты сразу узнаешь меня, доблестный витязь Брайн сын Якилов! Ну раз не узнал, глянь-ка туда. Что там в чистом поле лежит?
Брайн посмотрел куда указывал старик, на всякий случай косясь на него краем глаза, и увидел на траве среди одуванчиков камень. Приглядевшись, понял, что это - огромный гранитный нос.
- Теперь я знаю, кто ты! - сказал Брайн, снова повернувшись к встречному и наставляя на него оружие - Ты Нос, осколок Каменного Капа, тот, что померев, живет!
- Что такое! Кого не встречу - все тычут мне в глаза тем, что я умер! А ты думаешь, мне приятно было умирать? - насмешливо спросил Нос - Да я бы ни за что не согласился бы, если бы Большой Полкан не летел быстрее молнии по моим следам. Но есть в моем теперешнем бытие и приятное.
- Что же это?
- Власть. В моем мире я - полновластный хозяин.
- Кто же твои подданные?
- Послушай хорошенько, прислушайся.
Брайн напряг слух и различил какой-то не то крик, не то вой, от которого мурашки бегут по телу.
- Что это?
- Нравится? Это мои молодцы поют. ВУРДАЛАКИ.
- Что они поют? Заупокойную? - прорычал Брайн.
- Зря смеешься. Они поют хвалебный гимн великому каменному идолу и мне, который так добр к ним, что раз в сто лет выпускает порезвиться в мир живых, в один и тот же день - день низвержения.
- В тот день, когда великий и могучий Каменный Кап разлетелся в куски от одного удара, нанесенного смертным?
- Да! - сказал Нос, слова Брайна задели его - В день моего рождения. Сейчас мои дети напитываются жизненным духом, тлен их обрастает плотью. Они предчувствуют скорое угощение, и от этого кричат в сладкой истоме.
А как только грянет полночь, и взойдет в зенит Готкхаб, побегут они как волки по деревням, напьются допьяна теплой живой крови, и тогда каждый из них принесет ее в пригоршне и омоет ею камень. Моя сила возрастет от этого.
- Зачем ты явился мне? - завопил Брайн.
- Я? Явился тебе? Нет! Это ты пришел в мой мир, где доселе бродили одни мертвые души, явился незванно-непрошено!
- Я, говоришь, явился? Тогда я знаю, зачем!
Брайн сплеча рубанул демона, но меч зря просвистел в воздухе. Нос рассмеялся:
- Что ж ты, богатырь, небо разрубить пополам хочешь! Бьешь - так попадай!
Брайн ударил второй раз, и третий, но снова мимо.
- Нет, Брайн, видать и вправду не разойтись нам на наших дорожках. Но подожди, в полночь я явлюсь снова, и тогда прости, мой черед будет наносить удары, так что тебе же лучше - езжай себе подобру-поздорову, не мешай моему празднику. А нет - пеняй на себя!
Старик исчез. Вместо него Брайн снова увидел на дороге телегу, отъезжавшую от него, и своих спутников в телеге.
Ероха, оглянувшись назад, спросил Брайна:
- Ты что, вывалился? Чего за меч схватился?
- Где он?!
- Да что с тобой сегодня! То «Звуки», то «Где он»! Кто он-то?
- Да колдун же!
- Ну это уж совсем никуда! Колдун! Брайн, ты их больно много перевидал, вот они тебе и мерещатся! Полезай назад в телегу!
Брайн залез в повозку и молча сидел в ней, обхватив колени руками. «В полночь» - звенело у него в голове.
Вскоре стали подъезжать к небольшому селу, и обогнали толпу крестьян, шедших с работ: мужчины, женщины, подростки, старики, с детьми, многие с совсем маленькими. Девочка не старше пяти лет спряталась за деревом от мамки. Та видела дочь, но ходила от нее в трех шагах, причитая и делая вид, что скорбит по потерянному чаду - это очень забавляло ребенка. Шедшие вместе четыре девки смеясь, крикнули что-то, обращаясь, кажется, к Брайну. Ероха понял их, не понял ли, но ответил, крикнув в ответ какую-то из непристойностей, выученных им в галатскую кампанию. Девки затрещали еще звонче. Впереди всех шел парень, обняв за плечо молодую жену, у которой уже порядочно выдавался округлый живот…
Опрокинутые плетни, выбитые двери, разорваные окна, плач и крик израненных - крик, полный боли и ужаса, истошный собачий лай, коробящий душу вопль безобразных детищ неумелого творца, и над всем этим - печальным невольным свидетелем - Готкхаб, взошедший в свой полночный зенит.
Брайн вскочил, выдернул поводья из рук Алекса и потянул их на себя так, будто не хромая лошаденка тихонько волокла повозку, а самый лучший кангальский жеребец мчал быстрее ветра.
- Что опять! - раздраженно сказал Ероха.
- Здесь ночуем!
Остановились у здешнего священника, одного из села говорившего по-мезийски. За несколько монет пастырь впустил путников в приходской сарай и дал на всех каравай хлеба. Он же поделился с Брайном несколькими своими опасениями: вчера ночью по его словам в лесу выли волки, собаки в селе подвывали им, а он, священник, обладая превосходным слухом, угадал вой еще каких-то зверей, голоса которых не знал. Куры во всех дворах с утра не выходили из курятников, а кошки попрятались на чердаках.
- Дурным знамениям нынче никто не удивляется. – вздохнул священник – Все новые и новые беды, невиданные ранее, посылает нам Всевышний во испытание веры и смирения.
- Нет, отче, - ответил Брайн – Не смирение, а твердость нашего духа и крепость руки проверяют небеса!
Ероха выторговал где-то кусок сала и пару луковиц, а Брайн взял у хозяина точильный камень, и весь вечер точил обе стороны своего меча, доведя его до остроты бритвы.
Когда поужинав, все улеглись спать, Брайн подождал немного, поглядывая в окошко за Готкхабом. Потом взял меч, прихватил лежавший на полке в сарае деревянный молоток и вышел вон. Тут он заметил, что сторожевые псы не лают на него, а забились в свои конуры и чуть слышно скулят. Выходя со двора, Брайн выдернул из ограды хороший кол, и пошел по улице к дубовой роще, где днем повстречал Носа.
Село осталось позади, вот ручей, вот пригорок, а вот и роща виднеется на фоне заката. В какой-то миг Брайну вдруг стало видно все в темноте, как кошке, и он увидел упырей.
Ни возраста, ни пола этих существ нельзя было назвать. Несуразных, нелепых форм, они напоминали плоды труда душевнобольного могильщика, который выкапывал по ночам трупы, расчленял их, а потом сшивал наугад части разных тел. Одни упыри передвигались на ногах, другие - на четвереньках. Некоторые, вконец утратившие человеческое подобие, шли на руках, переваливаясь из стороны в сторону.
Брайн не торопясь снял башмаки и портянки, оставшись босиком, аккуратно сложил обувь, рядом положил молоток и воткнул в землю кол, вытащил меч и взялся за рукоять обеими руками.
Прямо на него шел крупный вурдалак. Приблизившись, он чуть сбавил шаг, протянул к Брайну лапы и открыл пасть… Кто сказал, что упыри прокалывают кожу клыками и высасывают кровь? Чушь собачья! Челюсти у вурдалаков как пилы с огромными зубьями, они разрывают ими плоть, и пьют кровь взахлеб. И жертвенную кровь они не в пригоршнях носят, а прямо в своих желудках, не способных что-либо переварить и усвоить.
«С Богом!» - голова упыря слетела с плеч и покатилась по траве. Брайн уклонился вправо и следующим ударом разрубил живого мертвеца надвое.
Прекрасный клинок словно радовался взяться за работу после долгого бездействия. Он пел своим свистом, плясал в воздухе и ярко блистал при свете вечерней луны, переливаясь всеми цветами радуги. Словно четыре меча держал Брайн четырьмя руками, как будто вторую пару глаз имел на затылке, а в ноги себе вставил тугие пружины. Ни одного мгновения на месте не стоял, на долю секунды не замирало оружие. Уже растопырились схватить его скрюченные пальцы, кувырок – и только воздух хватают. Со всех сторон обступят Брайна упыри, глядь – а он уж за спиной, и крошит в их мелкие кусочки. Через несколько минут воинство Носа производило удручающее впечатление: Отрубленная кисть руки ползла сама по себе, перебирая пальцами, точно муравей своими лапками. На земле лежала голова, корча отвратительные рожи, а хозяин руками на ощупь искал ее, поднимал, ставил на плечи, но голова опять отваливалась. Другой, перерубленный по пояс, полз по земле, хватаясь руками за траву. Еще один, тоже обезглавленный, не разбирая дороги бежал куда-то, но упал, натолкнувшись на дуб. Поднялся, снова бросился бежать, но опять ударился о то же дерево, и снова упал.
Брайн даже усмехнулся, видя такое дело рук своих. Он зажмурился, вытянул вперед руки с мечом, острием вперед, и мысленно произнес Слово. Открыв глаза, Брайн увидел перед собой Носа. Нос был уже мужчиной лет тридцати, хорошо сложенным и увешанным оружием, но Брайн сразу понял, кто перед ним.
- Нос, это что, все, что ты можешь? - кивнул он в сторону искромсанных вурдалаков.
- Ты умнее, чем я думал, нечего это скрывать.
- Я знаю. Ты думаешь еще, будто я не понял, что днем на этом месте бился с призраком. Но теперь - крепись, отсюда ты никуда не уйдешь!
- Нет, не мне, а тебе стоит крепиться! Ты долго владел Словом, но больше твой язык его не коснется! Сегодня твое хайло закроется навсегда!
Нос кинулся на Брайна с мечом в правой руке и со склипом в левой, но тут же отпрянул назад, уворачиваясь от его удара. Искры посыпались из-под клинков, и звон их среди ночи был слышен даже в селе. Противники бились, расходясь на несколько мгновений, чтобы немного перевести дух, отереть пот с лица, сплюнуть и снова броситься друг на друга. Нос начал первым уставать - бил все реже, а потом уже каждый удар Брайна заставлял его отступать на шаг. Тот же напротив, словно не уставал, а набирался новой силой и разил все яростнее. И с каждым взмахом вспыхивали огнем его глаза,а по клинку пробегало зеленое пламя…
- Сгинешь! Сгинешь, погань… Сгинешь, сатанинский выродок… - рычал Брайн и Носу было уже не до насмешек.
Наконец Брайн, размахнувшись с правого плеча, так ударил по мечу недруга, что ослабевшая рука того не удержала рукояти, и Нос выронил оружие. Он швырнул в Брайна кинжалом и пустился наутек. Выдернув из земли кол, Брайн преследовал его, но Нос бежал быстрее на своих длинных ногах, к тому же Брайну мешало оружие. Тогда он на бегу перехватил меч в левую руку, правой поднял кол, и что было силы, бросил его в затылок убегающему.
«Ку-ка-ре-ку-ку-ку!» - запели перед глазами Носа красные петухи. Он не упал, но замотался из стороны в сторону и замедлил бег. Брайн налетел на него и набалдашником рукояти ударил по голове очень быстро три или четыре раза. Потом сходил назад за колом и молотком и, вернувшись, встал перед лежащим на животе Носом, размахнулся и всадил кол ему туда, где у человека сердце.
Нос на секунду ожил, вернее, в нем проснулось что-то похожее на жизнь. Он мотал ногами, пальцами загребал комья земли и кричал. Если был бы жив Йорик и стоял бы сейчас рядом, то, конечно, узнал бы этот крик - он слышал его на постоялом дворе в час, когда расправился с Ночным Гостем.
Брайн, навалившись всем весом на демона, не дал ему подняться. Дождавшись, пока Нос немного угомонится, Брайн вытащил молоток из-за пояса, и в несколько ударов присобачил Носа к земле точно гвоздем. Потом отрубил ему голову и взял в руку. Неожиданно веки поднялись, рот открылся, и отрубленная голова заговорила.
- Ты зря стараешься! Ты знаешь, что я давно мертв, и снова убить меня нельзя!
- Знаю, - ответил Брайн - Что ты вечно будешь жить в своей стране между тем светом и этим, но никто здесь не придет и не прочтет над тобой заклинание, чтобы тлен твой напитался плотью!
- Нет, придут прочесть! И ты знаешь, кто это сделает!
- Дурак! Ты думаешь, Гедлок тебя отцом почитает? Молись своим нечестивым богам, чтобы он подох раньше, чем тебя найдет, иначе того, что тебя тогда ждет даже ты, погань, представить себе не можешь! Не себя, а Сиака он почитает твоим порождением! Выходит, ты ему такой же враг, как и мне, только он не будет с тобой так же няньчиться!
Брайн положил голову Носа в торбу, повесил на ветке дерева. Потом убрал меч в ножны, сел обуться, а когда поднялся, то не было уже ни тела Носа, ни котомки с его головой, ни упырей.
Уже светало, когда Брайн пришел в сарай.
- Что такое? - пробормотал Алекс сонливым голосом - Ты что в крови весь?
- Не знаю, ртом вдруг пошла среди ночи.
Утром они поехали дальше, а селяне нашли возле рощи невесть откуда взявшийся камень, похожий на огромный человеческий нос, да в соседней деревне одну бабу напугал до полусмерти бежавший по дороге голый безголовый человек.
20. Высадка.
...Я слышу топот дальний,
Трубный звук и пенье стрел
Рано утром тридцатого июля пятьсот шестьдесят четвертого года от разделения царств вблизи замка Ладобо бросил якоря корабль Гедлока. Шесть галер и множество лодок сновали между судном и берегом, высаживая на берег солдат.
Одним из первых на сушу ступил Мер сын Месеров. Никто не встречал его хлебом-солью, но и стрелы в него не полетели. Булата с тремя сотнями солдат он отправил по окрестным деревням за лошадьми.
- Пиши расписку каждому на серебряник за коня - сказал он писарю, которого отправлял вместе с волдаком. - Кто запротивится - пусть вешают хоть на собственных воротах, хоть на первом суку. Телеги тоже берите, и крупу, соль, муку, скотину, - ну, сам знаешь.
Через несколько часов в разбитый на берегу лагерь прискакал всадник из замка. С гордым и надменным видом, не выходя из седла, он обратился к Меру:
- Господин, кто вы и откуда? Почему ваши люди грабят подданных графа. Мы от его лица…
- Слезь с коня, во-первых, когда говоришь с воеводой! - сказал Безликий - Во-вторых…
- Подожди минутку, - оборвал его Мер - Ты говоришь, подданных графа? Что, старый пьяница выбился в графы?
Посол тупо хлопал глазами, видимо соображая, следует ему прийти в ярость, или лучше нет. Мера это слегка развеселило.
- Ну что, окаменел? Давай-ка к господину своему, да пошустрее! Скажи ему, что пожаловал его драгоценный любимый друг Мер сын Месеров - пускай накрывает стол, да про вино не забывает! Ну, живо! Куда на коня полез?! Пешком, пешком! Конь твой пусть мне пока послужит. Ну, пшел вон!
Вскоре вернулся Булат с обозом и несколькими десятков лошадей. Сев на посольского жеребца Мер поехал к замку. Следом тронулись Безликий, одноглазый, Олег, Булат, Донаван, сотники на крестьянских меринах и кобылах, да отряд пеших манкуртов.
Ворота Ладобо оказались закрытыми, и на стенах стояли лучники во главе с каким-то суровым витязем в латах, с булавой и с тем самым посланцем по левую руку.
- Что вам угодно? - спросил воин.
- Где Мартин, хозяин этого замка? - спросил его Мер.
- Бывший хозяин этого замка, а ныне безземельный дворянин, может быть вами найден в городе в трех верстах отсюда. Замок принадлежит графу из рода Сиариласов.
- Вот как? Ну что ж, слушай меня тогда… - Но тут колдун, подняв ладонь, велел Меру остановиться и заговорил сам:
- Внимай мне, витязь! Я герольд великого Гедлока, владыки всего сущего, пришедшего принять причитающееся ему! Немедля вели слугам отпереть ворота и впустить нас. А одного пошли к своему сеньору с известием, что замок его перешел под власть великого Гедлока, и что воевода его, Мер сын Месеров, ждет твоего графа в лагере, со всем его отрядом, с вассалами и с провиантом для моего войска. От присяги королю он мною освобождается. Я все сказал.
- А теперь скажу я. – продолжил Мер - У тебя четверть часа, на раздумье. Если не повинуешься - прикажу солдатам разобрать замок на кирпичи, и из кирпичей сложить тебе склеп. А твоего салагу-холуя похоронят в отхожей яме. Решай.
Решал управляющий недолго - не прошло и времени, отведенного ему Мером, как требования захватчика были выполнены.
- Ты, Ушкуй, будешь пока комендантом. Скажи Донавану, пускай берет с Собой Вилли, дует в лагерь, поднимает там тысячу чурбанов, и чтобы через четыре часа - не больше, наш товарищ Мартин был здесь.
Когда отряд Донавана уже скрылся из виду, из леса вышли сотни полторы менквов, вооруженных кольями, луками и дубинами. Вожак их был допущен к Меру и сказал, что нелюди по зову великого Гедлока явились на подмогу его армии, и что такие отряды стоят по всей стране в полной готовности.
Еще через три часа подъехали Мартин и Донаван с двумя насмерть перепуганными шлюхами поперек седла.
- На хрена ему две? - спросил Мер Булата - Ему что, одной мало?
- Ему мало одной. Ему всего мало, что он делает, а это четыре дела: ест, пьет, дерется и валяется с бабами. Всегда ему мало.
- Просто бешенный какой-то.
- Донаван бешенный, это так. Когда бабы нет рядом, Донаван может мужчину, может животное - корову, быка. Но не лошадь. Лошадей Донаван любит больше, чем людей.
- Что, правда?
- Да, много раз он пленных… Когда не было бабы.
- Ни хрена себе! Знал бы - ни за что бы не отдал бы ему того старикашку-колдуна на Южном берегу. Скажи ему, Булат: обоих женщин сейчас же отпустить. Если я хоть раз еще что-то такое прознаю - велю всыпать ему кнутов, сколько свет не видывал и разжалую в десятники, какой бы он не был там великий воин!
- Донаван великий воин. И он очень жестокий. Он может один делать вордру. Он делал вордру двадцать раз, тридцать раз за ночь. От криков пленных он терял рассудок, прыгал и хохотал, или впадал в ярость, кидался на них, руками вырывал куски мяса, горло разрывал зубами, пил кровь. Когда Донаван нужен был зачем-нибудь княгине Лидии, то она посылала за ним дружинников, потому что слуг часто выносили с пробитыми головами из дома Донавана. Даже дружинники его боялись.
«Пил кровь! - подумал Мер со злостью. - Не он ли был тогда в лесу ночью перед штурмом Парилока, и орал «Вордра!» громче всех? Нет, то была не банда Сотницы» А вслух сказал:
- Мне самому случалось пить кровь врагов, убитых мной. Это было в Парилоке. Кажется, по-вашему «Кельвага»
Булат заткнулся.
Тут на стену, где стояли Мер и Булат, поднялся Мартин.
- Здорово, старый осел! - весело сказал ему Мер - Как же тебя угораздило замок потерять?
- Здорово, Тролль! - так же весело отвечал ему Мартин - Так и угораздило. Проворовался приказчик, втянул меня в долги как в трясину по самые яйца, да удрал. Вот и пришлось имение продавать.
- К черту долги, замок твой! Донавана ты уже знаешь. Это - Булат, там Безликий, Олег, Джон, Трувор, Раф, Урай, ну там еще полно наших.
- Сам вижу, что полно тут ваших - сказал Мартин, поглядывая на Мера так, словно что-то заподозрив. - Что вы задумали? Кто тебя послал сюда, на кого ты теперь работаешь?
- После. А пока пойдем жрать. Я страшно жрать хочу.
- Знаешь, что, - сказал Мер приятелю уже вечером - Я начинаю войну, очень большую. Со дня на день мы выступаем на Тиамад, и нам потребуется помощь.
- Чья?
- Много чья, твоя в том числе. Поступай к нам на службу.
- Думаешь, сумеете одолеть Иоанна?
- Думаю, через месяц все в Тиамаде уже привыкнут к нашим знаменам над ратушей.
- Почему ты так в этом уверен?
- Поверь, это не все, на что мы способны. У нас в строю двадцать тысяч латников. А сколько рыцарей у короля? Тысячи три, не больше. Королевские полки не в счет, это сброд. Ахайские солдаты гнут спину на своих сотников, точно крепостные, пока их копья и мечи ржавеют в амбарах, вифнийским они в подметки не годятся, а нашим - тем более. Себя нахваливать не стану, ты меня знаешь. О Безликом ты тоже слыхал - многие ахайские рыцари носят шрамы от его родового клинка. Лидию Сотницу, старую ведьму помнишь? Лучшие люди из ее дружины тоже здесь, они - тысячники и сотники в нашем войске. Остальные - того же поля ягоды. Но это начальники, ты не знаешь еще наших солдат. Ни одному королю такие и не снились. Ты сам видел их, это не мужики, которых гонят на убой, словно свиней, и не рыцари, готовые смазать пятки едва запахнет жаренным. Но даже это не главное!
- Что же в них такого?
- Смотри: - Мер жестом подозвал одного из стоявших в дверях манкуртов - Как твое имя?
- Мое имя Манкурт – ответил солдат.
- Кто ты?
- Я сын повелителя и воин его армии.
- Что ты хочешь?
- У меня нет желаний.
- Почему?
- Желания могут мешать мне исполнять волю повелителя.
- Ты служишь повелителю ради денег.
- Золото не имеет для меня значения. – Мартин наблюдал заинтересованно, хотя в искренности ответов солдата сомневался.
- Ради чести? – продолжал Мер.
- Честь не имеет для меня значения.
- Что имеет для тебя значение?
- Ничто, кроме воли повелителя.
- Зачем ты здесь?
- Чтобы служить повелителю в твоем лице.
- А ну не дыши!
Манкурт стоял несколько минут неподвижно, потом покачнулся и рухнул на пол.
- Откачайте его! Видал? - спросил Мер Мартина.
- Не понял ни черта. Что это?
- По моему велению он не дышал, пока не упал замертво. Также бы, прикажи я, он и горло себе перерезал бы, не дрогнув.
- Ни хрена себе! Где же та страна, в которой рождаются такие?
- Они исполняют любой мой приказ, боли не чувствуют, не устают никогда, ни хрена не боятся. На переломанных ногах бегают как лошади, хочешь - спляшут! Бьются так, что дай Боже. Говорю тебе: с такими нас никто не остановит. Но беда: ничего не могут сами, только исполняют приказы, думать не умеют. Поэтому-то нам и нужны сейчас толковые начальники во-как. - Мер провел большим пальцем себе по горлу - Вот, например, здесь некого оставить.
- И как ты думаешь быть?
- Ну, на местных господ пока что не рассчитываю, это еще рано. Думаю тебя здесь оставить. Дам тебе в помощь Кеча, Вилли, еще кое-кого, дам солдат тысячи две-три, как дело пойдет смотря. Будете здесь нас укреплять. Займете чимихские рудники, да смотри, чтобы каторжане оттуда не разбежались, чтобы кузницы в городах не стояли без дела - нам понадобится много оружия. Обложи крестьян оброком в нашу пользу, и посылай нам вслед провиант. Дальше: работать не только на нас будешь - собирай свою казну, свое войско, из всех, кто сам к тебе пойдет. Но всех людей, что Кеч с тебя для нас запросит - отдавай. Ну, понимаешь?
- Что ж не понять. Но ты не сказал, где вы этих чурбанов набрали, и кто их набрал? Кто хозяин ваш?
- Вот что, Мартин: - сказал Мер, понизив голос, как бы по секрету - то, что ты их чурбанами назвал, правильно, чурбаны и есть, мы так и зовем их промеж себя. А вот этот вопрос, кто мол наш хозяин - он ненужный. Ты про то больше не меня, ни тем паче еще кого-то не спрашивай, и сам раздумьями не терзайся. Уяснил?
- Само собой! Да мне и дело-то это непривычное, раздумьями терзаться!
- Вот и здорово! Значит, денек-другой передохнем тут, а после - в поход. А сейчас пойдем, поглядим лучше, что там этот граф в твой винный погреб насобирал.
- Пошли.
21. Кампо Лэн – болотный дьявол.
Из всех духов самым злым и
коварным был Камполэн – дух
болотный
В Мёзии Ероха повстречал своего друга Якова, старшину из Полка Змея.
Было это в чистом поле, где двигавшийся на север караван ахайцев перемешался с мёзами из окрестных поселков. Предприимчивый купчишка подвез в телеге бочку вина, и многие несли ему, кто что мог - кто копейку, кто последнюю рубаху, кто у голосящей жены отнимал единственный платок. Где-то уже заиграла музыка. Кузнец с двумя его молотобойцами подрались на спор против шестерых пахарей. В ближайшей роще слышались блаженные стоны, в другой - крики и ругань, там толпа скоморохов лупила одинокого менестреля, не отбирай хлеб!
И чувствовалась во всем этом какая-то незримая, но непреодолимая тоска, безысходность. На последние гроши гуляли, и словно в последний раз, будто впереди ничего уже не оставалось, и некуда больше было идти.
Здесь и повстречался Ерохе Яков.
- Здорово, Ероха! - поприветствовал он друга.
- Здорово.
- Где пропадал? Уж больше года тебя не видать было. Где Расул?
- По делам своим я ездил, а Расула нет больше.
- Как нет?
- В Эдварграде он погиб.
- Ах да! Этот дым эдварградский. Восемь наших тогда там сгинуло, нет, не восемь, семь, тебя ведь восьмым считали. Пойдем, что ли, присядем за твое воскресение, их помянем. Штоф у меня есть.
За разговорами осушили штоф, а когда взялись за второй, то Яков спросил:
- А те кто такие с тобой?
- Друзья это мои, по дороге в этот Эдварград долбанный с ними повстречался. Огонь и воду мы с ними, только что черту в зубы не лазали. Еще один с нами был, Йорик, мореход, наш человек – храброе сердце, светлый ум. Тоже теперь нет. Давай-ка и за него.
Поднялись, намахнули, и снова сели на траву.
- А девка кто?
- Блоха на жопе тебе девка, а это дочь моя.
- Дочь? Не знал, что у тебя дочь есть.
- Да как тебе сказать, я и сам-то не знал, только, видать, на роду мне было написано повстречать ее и взять в дочери. Немая она правда, но добрая девчушка, ласковая, не знаю уже, как и жил бы теперь без нее - одна радость мне. А погляди, из себя какая! Ей еще дозреть лет пяток, и такая красавица станет, что на всем свете не сыщешь - за принца выдам! Ну а ты-то сам как здесь очутился?
- Я? Сбежал.
- От кого? - не понял Ероха. Яков удивился.
- Как от кого? Постой, а ты что, не слыхал?
- Нет. А чего?
- Так ведь Змеев полк теперь - все.
- Все?
- Война идет, Ероха.
- Война? - Ерохе вдруг стало страшно. Ни за себя, ни за Якова, ни за Джессику, ни за Ахайу, просто стало жутко. - С кем?
- Пес их знает, кто они такие. С моря пришли.
- И вы им что, спину показали? - Яков махнул рукой:
- Не говори так, раз не бился с ними. Бился бы - не сказал бы так. Всего они хуже, Ероха, что мы видали с тобой. Ни волдаки, ни галаты, ни чомки, ни казаки санлейские с ними не сравнятся нисколько.
- Злые очень?
- Да нет, вовсе не злые, наоборот. Представь только: идут, ряды ровнехонькие, шаг в шаг все идут. Топота не слыхать, только фух-фух, фух-фух. Молчат все. Вой волчиный, Ероха, веселее слушать, чем это их молчание. Знаешь ты, каково хлебу приходится, когда мужики его цепами из колосьев выколачивают? Я вот знаю! Они, будто, не только их латы, а все целиком из железа, Так бьются, молотят клинками, как градом. Как вдарит раз, так ноги и подгибаются, и в глазах темно ( Ероха вспомнил удар, нанесенный ему манкуртом и не стал спорить). Ни один ни вскрикнет, не застонет - хоть в куски их руби, даже раненые бьются.
- Ну и что? Там ведь рану меньше замечаешь!
- Царапину не замечаешь! А я знаешь, какое видал? У одного - вся челюсть нижняя срезана на хрен, у другого брюхо распорото, кишки по земле за ним волочатся, а им все как щуке головастики! Идут, молчат, и рожи у них знаешь, как у быков - тупые такие, холуйские рожи. А знаешь, кто привел их?
- А вот знаю. - сказал Ероха - Мер сын Месеров. Так, он?
- Истинная правда, он! Он, сучий сын, чтобы у него в брюхе змеи гнездо свили! А с ним еще безликий рыцарь, что воевал с нами в Галатии, и бешенный волдак из банды Сотницы.
- Черт! Ну и шайка! Каждой твари по паре! Точно, только шайтан мог столько дряни вместе сволочь!
Выпили еще.
- Много убили наших?
- Убили? Я скажу, кто оставался: Я, Федька, из старшин еще Урих, Ленис и Борода, Да и за тех не скажу, я их последними видел, где теперь – невесть. Остальные - все.
- Все?
- Да. Муравей, Указка, Головач, Кофлан, Сивоха, Гарри, Кулды-Былды, оба братья Петровы - Расмус и Мурту, Муха, Мякиш одноглазый - все. Лапоть, помнишь, тот, что все с собакой ходил? Макс, Багавдин - тоже…
- О, Боги всемогущие! - вздохнул Ероха - Что за дела на свете делаются! Ну а вы-то теперь что, так и будете убегать?
- А что делать?
- Так ведь, наверное, не одна такая толпа вас в Мёзию идет. Соберитесь вместе, мёзы вам помогут, да возвращайтесь. Неужто все, кончилась Ахайа?
- Не знаю, Ероха - сказал Яков уныло - Может, так и будет, как ты говоришь, только без меня.
- Чего! Яков, да от тебя ли я это слышу! Ты же с нами жарнецкий мост держал, сорвиголова! Как же так, что ты здесь торчать станешь пока какие-то ублюдки Ахайей владеют?
- Нет, Ероха, стар я уже. Да и хватит с меня - навоевался.
- Да уж, годы наши - не шутка! Мне самому, страшно сказать, сорок три! Чую, вот-вот силы на убыль пойдут. Надо уже гнездышко искать, где бы на покой осесть, а тут такое. Но еще одно дело надо доделать, последнее.
После второго штофа Яков с Ерохой пошли за третьим, потом ввязались в драку, потом познакомились с каким-то пропойцей, который повел их в соседнюю деревню, в гости к веселой вдове, там они снова подрались, вобщем, как обычно.
- А Мер-то, слышали, Ахайу захватил. - утром сказал Ероха остальным.
- Знаем. - ответил Брайн - Мужики, мёзы, вчера рассказывали, а им - ахайцы. Что ж будет теперь?
- «Что будет!» Хреново будет, вот что будет! - съязвил Ероха.
- Вот сатанинское отродье! - сказал Алекс - Чтоб у него чирей выскочил на жопе величиной с ананас!
Они разговаривали, посылая в адрес Гедлока и его воеводы все новые и новые грязные оскорбления, а Джессика слушала, посмеиваясь про себя и прикладывая мокрый камень к распухшей ерохиной роже .
Лето двигалось к осени. Телега с четырьмя путниками двигалась на север. Всюду им встречались военные приготовления - Мёзия ополчалась на битву с врагом, перед которым все могущество Ахайского королевства рухнуло как карточный домик.
Рыцари ехали, словно на праздник. Они весело болтали друг с другом, шутили, рассказывали анекдоты и байки. На привалах пьянствовали и веселились. Они привыкли к победам. Они привыкли к тому, что за поражения другие расплачиваются своими жизнями. Они не знают еще, что манкурты пешком проходят за день по восемьдесят верст, намного обгоняя вести о своем приближении, и вырастают перед врагом как из-под земли. Они не знают еще, что все солдаты Гедлока до одного - могучие профессиональные бойцы, что мечи их остры как бритвы, что не один кузнец королевства не взялся бы разгадать секрет той чудесной стали, из которой выкованы эти мечи, эти копья и наконечники стрел.
Но скоро они это узнают.
Следом за рыцарями, за обозами, шли мужики, неся на плечах оружие. Молчаливые, угрюмые, многие даже в унынии - что для них война? Зачем? Почему? На кой? На кой черт, спрашивается, эта война - такая злая, такая жестокая, глупая, нелепая! Без нее, что ли, мало горя и тягот, унижения и черной работы в их беспросветной холопской жизни? Больше, чем достаточно! Не жизнь, а лямка, а тут на тебе – еще война. Война, что может быть противоестественнее, то есть противнее естеству, самой сущности человека! Она звала их и тянула к себе чьей-то злой волей.
Брайн смотрел и молча думал.
Однажды в лесу на них напали разбойники. Их было человек восемь-десятть, вооруженных дубинами и ножами. Грабители выскочили с двух сторон и вопя, кинулись к телеге.
Ероха спрыгнул на землю, заслоняя собой кобылу, левой рукой держа ее под уздцы, а правой вынимая меч. Разбойники плотно обступили телегу, но Брайн и Алекс тоже обнажили клинки, Брайн свой, а Алекс - расуловский, и пространство вокруг них освободилось. Брайн соскочил с телеги и шагнул на нападавших. Те попятились. Наступила пауза.
- Отдавайте лошадь и идите куда шли… - не очень уверенно крикнул наконец кто-то.
- Кто там голосистый такой? - заорал Ероха - шаркай сюда, пристяжным потянешь! - и покрыл собеседника матом.
Один из грабителей шагнул было вперед, но Брайн замахнулся на него и разбойник отступил на исходный рубеж.
- Ну их к черту, уходим! - раздался голос.
- Скатертью дорога! - рявкнул Ероха им вслед.
Уже совсем близко от северной границы Мёзии, когда телега пришла в такой вид, что ее пришлось бросить, Брайну, Ерохе, Алексу и Джессике попалась на пути избушка лесничего. Старик, соскучившийся по людям в своей глуши, с радостью принял нежданных гостей и позвал переночевать.
- Чего вообще на свете-то делается? - спрашивал лесник.
- Много чего разного. - ответил Ероха - А все больше хренового, и чем дальше, тем хуже.
- Война, что ли? Раньше как лето, хозяин наш, граф Рутгер сюда заявлялся, а нынче нету. Любит он охоту очень, я и смекнул - раз нет его, значит неладно что-то.
- Неладно, это верно. - сказал Брайн - ох, как не ладно. Война и правда идет. А про черного вершника ты слыхал?
- Нет, не слыхать про такого.
- Благодать у тебя здесь, значит. Тишина, благодать, горя людского не слыхать.
- Так-то оно так, - согласился старик - только от тишины той оглохнешь, от благодати иной раз волком взвоешь. Без людей-то, знаешь, как тоскливо бывает.
- А раз тоскливо, так пускай тогда дочка моя у тебя поживет немного. - предложил Ероха. - А то мы ведь туда идем, куда нельзя ей.
- Пускай живет. Немного у меня места, а на двоих хватит! А вы куда идете-то? К бородатым, что ли?
- К ним, постылым. - сказал Ероха.
- А далеко?
- На летний восход верст полтораста.
- На летний восход?! - глаза у старика полезли на лоб - Да вы что, очумели?
- Не очумели, и не глухие, не ори! - огрызнулся Ероха. - От чего бы это мы очумели?
- Так ведь зверь лесной, и тот те места стороной обходит, птица облетает! Самые гиблые места на всем свете - топи Кампо Лэна!
- Чем же они гиблые? - спросил Брайн.
- Кампо Лэн - дьявол болотный. Живет он в торфяных болотах, в самой трясине, дышит гнилым туманом, и если встретишь его - и не жди милости! Кампо Лэна ничем не пронять, ни молитва на него не действует, ни колдовство, а уж если кто с оружием на него пойдет, так он только глянет - руки и опускаются. Скажет тебе: «Стой» - встанешь как вкопаный, скажет: «Умри» - только тебя и видели. Вот оно как!
- Так-то оно так, - сказал Брайн сидевшим, раскрыв рты, Алексу и Ерохе - только нам туда идти все равно придется.
- И тем более - сказал Ероха - нельзя Джессику с собой брать.
- Пускай остается. - согласился лесник - А может быть, и вы туда не пойдете?
- Нет, надо. - сказал Ероха - Да и верно брехня все это, ведь ты сам не видал, раз живой.
«Не брехня - подумал Брайн - про него говорил полкан, и тот чернокнижник на Южном Берегу тоже. Это он, стало быть, тот сатана, который стережет ворота в Лунную Дорогу, старший из трех братьев - сыновей Каменного Капа. Самый сильный, посильнее Носа и того, что Йорик перекрестил тогда на постоялом дворе. Интересно, какой он?»
- А какой он? - спросил у лесничего Ероха.
- Кто его знает. Кажется, он может обличья менять. Кому как человек явится, кому как зверь, кому кочкой болотной, кому туманом - чем сам захочет.
- А откуда ты все это знаешь? - спросил Алекс.
- О том далеко молва идет. По нашу сторону, и по гоблинскую. Верст за двадцать отсюда речка течет, по эту сторону ее лес наш, по ту - гоблинский. И в том лесу тоже лесник живет, гоблин. С ним мы и видимся изредка.
- Ты что, Дружишь с гоблином? - удивился Ероха.
- А что?
- Ну и ну! В жизни бы не поверил! Этих гоблинов ведь - тварей нет говеней! Они, я слыхал, не моются никогда, одежду не стирают, вшей не выводят, козы да свиньи у них прямо в домах живут, а нелюди из их дерьма зерна выбирают и жрут! А еще, я слыхал, они и стариков своих съедают!
- Вранье это все, поверь мне. Они про нас точно так же говорят. А придумывают такие басни те, кто хочет, чтобы люди с гоблинами грызлись меж собой. А гоблины такие же, как мы, только волосы у них иначе растут, и бабы наши от них детей бесплодных рожают. И незачем людям их бояться или зло на них держать.
Наутро, когда Джессика еще спала, они втроем пошли на северо-запад. Вскоре перешли вброд речку, разделявшую гоблинские и мезийские владения - отсюда двигаться открыто было нельзя. Шли теперь по ночам, днем прячась в лесу и обходя стороной деревни.
- Что за земля! - давался Брайн диву - Как только живут здесь! Что взять с такой земли: что чуть повыше - глина да валуны, семь сох изломаешь, чтобы поднять! Что чуть пониже - топь сплошная. Как жить здесь!
- Нелюди, на то и нелюди, чтобы жить не по-людски. Бесово колено. - ответил Ероха.
Не от хорошей жизни подались сотни лет назад остатки сильного и славного племени в эти места, под это серое небо. Беспощадные к врагу, преследуемые врагом таким же беспощадным, не в поисках лучшей доли уходили гоблины на север, а за одним только спасением, влачить безотрадное нищенское существование.
На четвертый день, уже в совершенно глухой необжитой местности, где и днем можно было идти не таясь, под ногами путников захлюпал сырой болотный торф.
- Болото! - сказал Алекс. - А где болото, там и болотный дух!
- Типун тебе на язык! - оборвал его Ероха - если хоть на четверть правда то, что брехал про него старик-лесничий, как нам быть тогда!
- А тебе-то что? Ты весь век со смертью рядышком ходил и в ус не дул. – Сказал Брайн – Теперь чего забеспокоился?
- Ну не скажи. Когда люди против тебя, то хоть тому рад что одного или двух сможешь с собой напоследок забрать к Хаору, это как ни крути. А тут чем утешиться?
- А-а-а..
Лес редел с каждым переходом, оставаясь только островками, цепляясь за редкие гряды, и путь лежал теперь не прямо, а зигзагами, от одной возвышенности к другой. Гривы становились все уже и дальше друг от друга, сосны на них – все ниже. И добраться к ночи до сухого лежбища становилось все сложнее. Потом и последние холмишки остались за спиной, а впереди, сколько глаз хватает – одно постылое болото. Обувь путников от мокроты и беспрерывной ходьбы превратилась в ветошь. На ночь приходилось складывать помост из жердей, благо, рубить их можно было не избегая лишнего шума – молва о болотном дьяволе действительно шла далеко, и даже отчаянного гоблина нелегкая не занесла бы на камполэновы топи.
Спустя еще пару дней им встретился каменный сидящий пес высотой в четыре сажени, на широкой насыпи, точь-в-точь как те, что Брайн видел в подземелии в Верхнем Аккасе и на рисунке в книге Агрирата.
- Это что еще за хренатень? - спросил Ероха.
- Смотри, вон еще один. - сказал Алекс.
Действительно, вдалеке стоял такой же монумент.
- И еще! - заметил Ероха. Еще одна статуя стояла с другой стороны.
Брайн снял колпак, положил его на лапу изваяния и казал:
- Давайте-ка пройдемся вдоль них, куда-нибудь да приведут.
- А в какую сторону? - спросил Алекс.
- В ту.
К вечеру они вернулись на то самое место, где Брайн оставил свою шапку.
- Твою козу на возу! - выругался Ероха - Шли, шли и пришли.
- Глядите: - сказал Брайн, разворачивая карту - вот на чертеже ворота нарисованы, а вокруг него кружок, и брехуны эти вкруг стоят.
- И что? - спросил Ероха.
- То, что теперь туда надо будет, в середину этого круга, куда они спиной повернулись.
- Чего ж мы ждем? Надо, так давай. – сказал Алекс
Брайн взбежал на насыпь и посмотрел оттуда вдаль, куда предстояло идти. Взгляд его не сулил ничего хорошего.
- Или что? – спросил Алекс
- Нет. – сказал Брайн, снова спустившись – Я один пойду.
- Чего? – удивился Ероха – Опять один? А мы как же?
- Простите меня. – сказал Брайн – Вам нельзя туда. Я не знаю, дойду ли я сам, а вам помочь не смогу точно. Устраивайтесь здесь. Ждите меня, сколько сможете. Если не дождетесь – уходите восвояси и забудьте о нашем деле. Ни в коем случае, слышите, что не случись, за мной не ходите.
Храни вас боги, друзья!
Молча он шли переступая с кочки на кочку, придерживаясь руками за низкорослые болотные деревца. Наконец вышел на широкое ровное место, посреди которого стояло белокаменное здание.
Остановился и посмотрел вокруг. Тишина… Ни звука, ни птичьего вскрика. Все будто замерло…
«Высокие – подумал Брайн про ворота – а не видно со строны… Тоже волшебство надо думать… Здесь он. Не показывается пока, но здесь. Приглядывается… Давно он здесь человека не видел. Хотя какая ему разница, гоблин ли, человек ли, что ему до того, у кого откуда волосы растут… Лесничий сказывал, он обличия меняет, каким, интересно, мне покажется? Покажись давай!»
Адский грохот, и воздух взлетела масса мха, торфа, грязи и воды, так что облако нависло над болотом, и из этого облака, чуть оно немного осело, поднялся болотный демон.
Мало ли повидал Брайн, но ничто не было даже похоже на Кампо Лэна. Он явился в образе будто бы человека, широкого в плечах и поджарого, каждую косточку и каждый мускул было отчетливо видно. Ростом в десять раз больше тролля он показался из болота по пояс, и черт знает, что начиналось у него там, где у человека начинаются ноги.
Брайн стоял, не двигаясь.
Чудовище заговорило, мешая слова с визгом, воем и стоном, словно с трудом переводя на человеческий язык наречие болотных демонов.
- Почему ты не бежишь? Ты от страха обмер? Кто ты? Говори, ведь ты все еще жив пока только потому, что я хочу знать это.
- Я Брайн сын Якилов. Большой Полкан, страж Земли указал мне путь сюда, а пришел я по своей воле. Я пришел чтобы пересечь ворота в Лунную Дорогу, и я не уйду! Пропусти меня!
- Что?! - голос Кампо Лэна превратился в оглушительный грохот - Ты пришел пересечь врата в Лунную Дорогу! Глупый, глупый смертный! Ты никогда не войдешь в них, и никогда больше не сдвинешься с этого места! Ты умрешь сейчас, и болото будет тебе погостом!
Поднялся ветер. Такой, что кругом взмыли и закружились вырванные с корнем деревья, и болотный торф пластами отрывался мчался и вертелся по воздуху, раздуваясь на лету в пыль.
- Святые Небеса… Святые Небеса… - шептал Ероха. Вместе с Алексом они наблюдали с насыпи за вдруг выросшим среди болота черным смерчем. – Что ж там творится… Боги…
Среди ревущей и воющей бури стоял Брайн, и ни один волос не шевелился на нем.
- Пропусти меня. - сказал он негромко.
Успокоив ветер движением лапы, Кампо Лэн пригнулся, опустив свою морду на сажень около Брайна. Брайн стоял, и смотрел демону прямо в правый глаз.
Кампо Лэн открыл пасть, и из этой пасти подало таким смрадным едким чадом, что травинки и листья болотных кустарников, уцелевших во время шторма, пожухли, пожелтели и осыпались.
- Пропусти меня! - сказал Брайн.
Страшный гнев исказил физиономию монстра. Он отпрянул назад и издал глухой гулкий рык сквозь зубы. Вмиг ударил мороз. Болото заледенело, и зазвучал треск деревьев, но даже пар не пошел у Брайна из ноздрей.
- Пропусти меня! - сказал он.
Также молниеносно, как только что наступил холод, теперь он сменился на чудовищный жар. Все враз заполыхало так, что нельзя было даже понять, что именно горит. Пламя словно вырывалось изнутри всего, как будто ему было тесно там.
- Хватит, Кампо Лэн, болотный дух, довольно! - огонь мигом погас, как не бывало. - Уходи в самую глубокую топь твоего болота, растворись там, и не показывайся до конца времен! Ты слышал меня, исполняй!
Воздев руки к небу, со страшным ревом Кампо Лэн провалился вниз, болото сомкнулось над ним, будто и не бывало его никогда, и снова стало кругом тихо-тихо.
Брайн подошел к строению из белого мрамора, всю стену которого занимали металлические сияющие двери, а рядом висел на цепи молоток. Взяв его и трижды ударив о ворота, Брайн увидел, как они открываются.
«Ну, - сказал он себе - с Богом! Вперед!» - и сделал шаг…
Поздно вечером, за несколько часов до того, как Брайн пересек ворота в Лунную Дорогу, к избе лесника подъехали верхом пятеро парней.
Это были ученики Аэлриона - мага, которого Донаван привязал к дереву его собственными внутренностями. Они были одними из немногих, кто тогда сумели вырваться из пылающего города. Теперь же давно немытые, небритые, нестриженые, усталые, изголодавшиеся и жутко злые колдуны преследовали Брайна, чтобы силой заставить его произнести Слово. Не знали своего счастья те, мимо чьих жилищь они проезжали днем. Горе было тому, возле чьего одинокого хутора вечером останавливались их кони. След страшных, кровавых злодеяний, убийств, насилия и унижений тянулся за спиной молодых чародеев. Вел их лучший из учеников Аэлриона - Лакрист.
Они спешились, подошли к избе и стали долбиться в двери.
- Чего вам! - отозвался лесник.
- Отворяй!
- Идите своей дорогой!
Лакрист взмахнул рукой, и дверь с треском сорвалась с петель. Старика отбросило к стене, но он тут же стал подниматься, и потянулся к лежащему в углу топору. Колдун выставил вперед сжатую в кулак руку, резко растопырил пальцы, выкрикнув заклинание, и лесничий снова отлетел назад, сильно ударился о стену, и со стоном сполз по ней на пол.
- Вяжите его! Эй, а ты здесь откуда! - он увидел забившуюся в угол Джессику.
- Кто? Где? - просунулась в двери огромная лохматая голова.
- Иди! Иди! - закричал Лакрист - Я сначала!
Вытолкав здоровяка из избы, Лакрист поднял дверь, прикрыл ею проем и повернулся к Джессике.
- Здравствуй, маленькая! - говорил он, неспешно подходя к ней, сняв ремень и уже готовясь спустить штаны - Эко тебя сюда занесло. Что. Даже «здравствуй» не скажешь? Немая... язык не прорезался еще?
Джессика вдруг сорвалась с места и кинулась к двери. Лакрист ухватил ее рукой за волосы, а другой уже потянулся к шее, как вдруг девочка явила еще большую бойкость. Она впилась зубами в руку колдуна, а ногой что было силы ударила его в пах. От боли Лакрист крякнул и даже присел, но жертвы своей не выпустил.
- Что ж ты, собака…
Он так дернул девочку за волосы, что она отлетела назад, ударилась головой о печь и упала. Лакрист поднял Джессику, дважды ударил кулаком в лицо и опрокинул на стол.
Когда он сделал свое дело, то вслед за ним в избу вошел еще, а потом по очереди и остальные. Вскоре даже стонать Джессика перестала. В конце концов, ее, не подававшую уже почти признаков жизни, бросили на улицу.
- Ну, теперь с тобой потолкуем! - Лакрист подошел к старику, привязаному ремнями к дереву.
Губы у лесника были разбиты в нескольких местах, от зубов остались одни корешки. Кровь водопадом стекала изо рта, из носа, с рассеченной брови и огромной ссадины на лбу. Он почти не видел Лакриста, и довольно плохо его слышал.
- Девочку-то вы за что, сволочи!
- Где те, что привели ее? Трое. Один здоровый, толстый; второй тоже мелкий, третий тоже мелкий. Где они? Куда они пошли?
- В лес! Пойди лешего спроси, где они теперь!
Лакрист положил кисти обеих рук на плечи леснику, и тот издал такой вопль, словно его насадили на раскаленный докрасна вертел.
- Не надо! Были здесь! Были! Те трое, ушли на летний восход! Четыре, нет, вроде три дня назад!
- Когда вернуться обещали?
- Не говорили про то, но вернутся!
- Точно ли, что не говорили?
- Клянусь, не сказывали, но точно вернутся, за ней вот!
- То-то же!
Чудеса надо экономить. Лакрист вытащил из голенища нож и без всякого волшебства зарезал старика. Потом он снял с пояса магический компас, изготовленный Аэлрионом, откинул крышку и прошептал заклинание. Стрелка вздрогнула, потом медленно повернулась несколько раз и остановилась, указывая на северо-восток.
«Умный старик был. - подумал Лакрист об учителе - Но такой дурак!»
22. Лунная дорога.
Брайн столкнулся нос к носу с Грегаром - тем, которого оставил тяжелораненым в Верхнем Аккасе.
- Дядя Грегар!
- Здорово, Брайн!
- Здорово! Ты-то как здесь очутился?
- Ай, не поверишь! Я бы сам не поверил. Я умирал, и чтобы меня спасти, Сиак взял меня сюда и сделал своим привратником.
- Ты привратник Сиака?
- Да.
- Стой, так он что, и правда здесь?
- Здесь, здесь, и он тебя ждет. Пошли скорее!
Брайн увидел лунную дорогу, похожую на те, что бывают на воде, но поднимавшуюся по воздуху вверх, в темное безлунное беззвездное небо.
- Давай, ступай прямо на нее, не бойся!
Брайн ступил и почувствовал под ногой твердую поверхность.
- Идем скорее!
Они пошли по Лунной Дороге, медленно, и конца-края ей не было видно.
- А ты правда колдун? - спросил Брайн Грегара.
- Был колдуном, пока жил на земле.
- А сейчас мы где? В тени мира?
- Да.
- А самого Сиака ты видел?
- Видел, и говорил с ним. Он о тебе расспрашивал.
- Что спрашивал?
- Спросишь лучше ты у него сам про это.
- Значит, и я его увижу?
- Увидишь, всему свое время.
Они шли может быть час, может быть день, а может быть и целый год брели неспеша, пока не показался дворец, висевший прямо в воздухе безо всякой опоры. На пути к нему стояли по обе стороны Лунной Дороги воины в позолоченных латах. Смотря в их лица, Брайн узнавал своих односельчан.
- Отец! - вскрикнул он, увидев Якила.
- Он не ответит тебе. - сказал Грегар - Его убили тогда, перед тем, как ты уехал. Идем дальше.
Оглядываясь на отца, Брайн подошел к воротам странного замка. Здесь его встретил тот, кого он меньше всего думал увидеть, хотя и вспоминал в последнее время часто - Большой Полкан. Добрый демон был одет в расшитые золотом и жемчугом одежды, так же был покрыт и его лошадиный круп. На копытах были серебряные подковы.
- Здорово, Брайн! Сколько можно тебя ждать?
- Здорово, полкан! Ты что, тоже здесь?
- Конечно! Мы все давно здесь, и ждем -не дождемся твоего прихода к нам. Сам Сиак поручил мне проводить тебя к нему. Пошли!
Брайн с полканом прошли через несколько залов. Двери сами открывались перед ними, свет, исходивший не из каких-либо светильников, а будто из самого воздуха, становился ярче, звучала музыка, непохожая на людскую, и стражники отдавали приветствие. У очередной двери полкан остановился.
- Иди. Там он тебя встретит.
Брайн переступил порог и остановился. Двери за ним бесшумно закрылись. В огромном прекрасном помещении, залитом мягким разноцветным сиянием, никакого колдуна не было, только мальчик лет четырех-пяти внимательно смотрел на Брайна. Среди этих бриллиантов и золота, среди белокаменных стен с мелким пестрым рисунком, среди чудесного свечения и неземных трелей, под сводами этого волшебного дворца Брайн стоял как серая вошь, исхудавший, нечесаный, в обносившейся одежде, в сырых полустоптаных башмаках, с потемневшим обветреным лицом, заросшим густой щетиной - он пришел сюда даже не как равный, а как благодетель, как долгожданный кормилец к алчущим, полный достоинства, преисполненый гордости своей задачей.
«Где же Сиак?» - подумал Брайн.
- Сиак я. - ответил младенец на незаданный вопрос.
«Ты?!» - Брайн, наверное, не удивился бы так, если бы Сиак оказался горбатым конем с Южного Берега, или восьмихвостым червем, которого Йорик выловил однажды из моря и, что невероятно, съел.
- Да. Я живу вечно, потому, что достигая старости, каждый раз снова становлюсь ребенком. Я знаю все, что ты хочешь мне сказать, знаешь ли ты, что скажу тебе я?
«Знаю, - спросил Брайн, снова просебя - но объясни, почему. Зачем ты ждал так долго и дал погибнуть стольким людям? Ведь в первый день ты мог сделать это!»
- Да, я мог сделать это и в первый день, и в любой миг, но толку от этого не было бы никакого.
«А теперь?»
- Теперь, Брайн, многое изменилось. И ты изменился. Вспомни, каким ты начинал свой путь, и ты поймешь. Весь он был необходим, от первого до последнего шага. Ты многое пережил, многое увидел, многое узнал, многое понял. Но еще не все. У тебя много еще впереди. На схватку с Гедлоком ты пока не готов, но я знаю, что скоро ты будешь на это способен, раз уж ты одолел Кампо Лэна. А Нос! Вся моя стража не смогла его обнаружить, а ты почувствовал его приближение даже сам того не желая, победил его и освободил души умерших, которые он похитил и обратил в своих рабов. Я знаю: Ты тот, кто уничтожит Гедлока.
Две тысячи лет я ждал этого. Я ждал, пока появится на свет тот, кто сумеет своей волей судить зло, приговаривать и казнить. Но такие люди не рождаются, такими становятся. И вот я дождался тебя - того, кто может таким стать. Я сказал: ты не готов еще до конца, но ты на верном пути, и еще ни разу не свернул с него. Не сворачивай же и дальше. Больше мне нечего тебе посоветовать, ты знаешь почти все, остальное поймешь сам.
«Пойму?! – бессловно возмутился Брайн – Пойму? А ты, Сиак, мудрец из мудрецов, ты – понимаешь ли? Выйди из своего воздушного замка, Сиак, взгляни на Землю! Горит Земля! Плачет Мать-сыра Земля по своим детям и милости для них просит у небес, но глухи небеса! Сколько мук, Сиак, сколько мук! Сколько страданий принято невинными, сколько крови их пролито! Сколько еще прольется! Сколько стенаний по всей земле, сколько пепелищ! Сколько надежд втоптано в землю, сколько счастья развеяно по ветру с пеплом! Неужели, Сиак, столько зла необходимо только для того, чтобы всего одного научить быть по-настоящему добрым? Неужто стольким надо быть убитыми, только чтобы я мог отпустить грехи их убийце?»
- Да. Так, и никак иначе. Все, что случилось, должно было случиться – на твоих глазах. Весь свой путь ты должен был пройти сам, от первого до последнего шага, увидеть и узнать все, что ты увидел и узнал. Я мог бы дать тебе силу и власть, но этим я породил бы второго Гедлока, ибо не могу дать тебе истины. Только ты сам можешь найти ее, единственную, совершенно неуязвимую истину, только сам можешь выковать ее из стали и закалить в адском пламени.
Как многое я мог бы дать людям! Я мог бы научить их вырастить вдесятеро больше хлеба, употребляя вдесятеро меньше сил. Я мог бы научить их переплыть океаны на железных китах и на железных птицах взлететь к звездам, всю тяжесть своих трудов возложить на железных людей, научить такому, чего ты и вообразить себе не можешь, но я не мог бы научить их быть мудрыми, а знание без мудрости это оружие, которое немедленно обращающается против хозяина. Оно рождает чудовищь. Я пережил это, и не хочу дать пережить другим!
Ступай! В твоих силах одолеть страшное порождение моей недальновидности и жажды власти, и тогда Серебряный Дождь станет знаком твоей победы.
Раньше, чем это случится, и я не могу позволить себе умереть. Две тысячи лет - слишком тяжкая ноша для человеческих плеч. Я всего лишь человек, я чертовски устал жить.
Прощай, удачи тебе, Брайн!
- Подожди! – не удержался Брайн, и крикнул вслух, словно боясь опоздать – Сиак, послушай! А Боги есть?!
Он снова оказался на болоте, но по другую сторону Ворот. Сзади они были точно такими же, как и спереди – белокаменная стена с медными дверями посреди торфяного поля. Вмятины оставленные перед входом подошвами Брайна, тонкими струйками заполняла мутная коричневая вода.
Уже в сумерках Брайн добрел к стоянке возле подножия каменного пса. Увидев его, товарищи поднялись и, обнажив головы, изумленно глядели на Брайна, словно на вернувшегося с того света. Он молча подошел и сел у костра. Ероха и Алекс наблюдали за ним стоя.
- Как ты, живой? – осмелился в конце концов спросить Ероха.
- Целый...
- Что там было-то, а?
- После. Давайте спать.
23.Охота на аспидов.
- Сколько, ты говоришь, он в высоту был? - распрашивал Ероха Брайна, когда они брели обратно, долой из гоблинских земель.
- С церковь!
- О-хо-хо-хо! А потом что было?
- Он бурю поднял, чуть болото не вывернул наизнанку.
- А ты?
- А я стою, орешки щелкаю, и наземь плюю.
- Га-га-га-га! Ну ты дьявол! Слышь, Алекс, все интересное ему достается, а нам с тобой - хоть домой ступай да лежи там на печке - плюй в потолок!
- Скорей бы уже. - ответил Алекс - Самому-то тебе не надоело вот так вот мыкаться? Не первую ведь уже неделю без крыши над головой!
- Да уж. Вон, тучи опять собираются, а на мне тряпье еще со вчера толком не просохло - согласился с ним Ероха - Но постой-ка, что там, не изба ли?
- Точно. - сказал Брайн - Только что-то я не видел ее, когда мы сюда шли.
- Мы сюда ночью шли. - сказал Алекс.
- Как думаешь, есть там кто? - спросил Ероха - Пойдем, порыщем?
- А стоит ли? - спросил Брайн - Вдруг там бородатые окажутся. Вмиг всю округу на уши поднимут.
- Округа и так на ушах. Гляди: - Ероха показал на поднимавшийся из-за леса дым - Не иначе кто-то палит там гоблинские хаты. Им не до нас. А у меня обмотки который день не просыхают. Надоело!
Когда они приблизились к лесной хижине, то стало ясно, что она необитаема - у избенки, поставленной на столбы, давно отвалилось крыльцо. Не было ни дверей, ни какого-либо покрытия на окнах.
- Стара хибара! - ворчал Ероха, с трудом влезая вовнутрь этого здания - Шатается, так ходуном и ходит!
Все-таки он был доволен - так намного лучше, чем снова ночевать в лесу под кустом, подставляя спину дождю и ветру.
Брайну выпало первым сидеть ночью у очага. Когда он отстоял свое и повалился спать, в лесу уже бушевала гроза. И приснилась ему тоже гроза: страшный ливень, раскаты грома, молнии. И в свете небесного огня Брайн увидел каких-то людей, которых уже где-то встречал. Брайн различил их голоса:
- Они здесь! Где-то рядом! Дрыхнут где-то! Вон изба! Там! Завалились спать в избе! Развели огонь! Разомлели в тепленьком! Слава небесам, их теперь ничем не разбудишь!
Снова сверкнула молния и осветила за спиной пятерых людей нечто страшное. Вернее, нельзя было сказать наверняка, какое оно было. Это что-то было одето в старый латаный-перелатаный тулуп, подпоясано драным кушаком. На голове был платок, лицо обматывала грязная портянка, так что даже для глаз не оставалось просвета. Высота невесть чего была около пяти аршин. Оно приближалось сзади к людям и тянуло к ним свои руки, на одну из которых была натянута меховая рукавица, на другую - рыцарская перчатка с раструбом.
Брайн проснулся. Алекс дремал, чуть не падая носом в тлеющие угли. Ероха тоже спал. Дождя уже не было слышно.
- Просыпайтесь! Просыпайтесь сейчас же!
- Что, взбесился? - спросил Ероха - Приснилось, что ли, чего?
- Поднимайся! Враг близко!
- Какой на хрен, враг? Опять?
- Да, опять. Будут здесь вот-вот.
- Сколько?
- Пять. Может, шесть…
- Маловато. Гоблины?
- Нет, и не от нашего беса.
- Кто ж такие тогда? - спросил Алекс.
- Не знаю, поглядим.
Раздалось конское ржание и стук копыт.
- Что там? - спросил Алекс вполголоса.
- Тихо, слазиют. - ответил Ероха, тихо приподнимаясь и вытаскивая меч – Точно, человек пять. Копий, щитов нет, мечей вроде тоже. Может, ножи…
Он встал сбоку от входа, а Брайн - напротив.
К избе подошел кто-то крадучись, потом он осторожно взялся за край плаща, которым Ероха занавесил проход, и стал отодвигать.
Было темно, но Брайн хорошо разглядел Лакриста и сразу его узнал. Яркая вспышка на мгновение осветила всю избу, и Лакриста отбросило назад на несколько саженей. Брайн выскочил из дома, за ним - Ероха с двумя мечами в руках, за ним - Алекс со снаряженным «громом» и с головешкой, Брайн ничем не вооружился. Колдун поднялся на ноги. Ероха бросился было на него, но Брайн, упершись ногами и раскинув руки, загородил ему путь. Ероха остановился в недоумении. Четверо змеелобых стояли неподвижно, а Лакрист сжал руку в кулак и отвел ее назад, точно замахиваясь для удара. Ни Ероха, ни Алекс не увидели, но увидел Брайн, как в кулаке волшебника собирается комок разрушительной энергии.
- Сто-о-о-о-ой! - закричал Брайн, и удар грома потряс округу, отозвавшись гулом в земле.
Лакрист остановился, а потом и вовсе опустил руку. Он стоял и смотрел на Брайна так, словно ждал объяснений. Но ждал не с той повелительностью, с какой он смотрел бы всегда, и ни презрения, ни злобы не было в его взгляде.
- Почему ты остановился? - спросил его Брайн.
Лакрист молчал.
- Почему ты остановился?
- Брайн, что на тебя нашло? - спросил Ероха. Он не видел у врага никакого серьезного оружия, и не понимал, почему нельзя перебить их сейчас, пока они стоят, разинув рты да пойти спать.
- Стой, Ероха, не тронь их! Ты - почему остановился? - повторил он в третий раз свой вопрос.
- Я не знаю… - отозвался наконец Лакрист - Моя сила…
- Я вернул тебе твою волшебную силу. Отныне ты распоряжаешься ей, а не твои злость и жажда могущества. Над тобой они больше не властны. И вы - обратился Брайн к остальным ученикам Аэлриона - свободны отныне. Идите с миром, я отпускаю вас. Но будте осторожны, помните: вы сотворили много зла, оно идет вслед за вами. Идите!
Маги сели на коней и ускакали прочь.
- Кто это были такие? - спросил Алекс.
- Они были в том городе на Южном Берегу, где мы Джессику нашли. - сказал Брайн, только тогда они лысые были, а теперь обросли.
- А чего это ты с ними сделал? - спросил Ероха.
- Я убил их и воскресил снова, отчищенными от скверны. Пошлите спать.
Ничего подобного Ероха с Алексом никогда не слышали, и удивились еще пуще прежнего, но больше ничего спросить не решились.
С рассветом они тронулись дальше. Вскоре после полудня их нагнали три десятка мезийских драгун с дюжиной коней, стадом коров и двумя телегами, груженными разным барахлом. Мёзы приняли было Брайна, Алекса и Ероху за гоблинов, и приготовились уже напасть, но вовремя сообразили, что растительность у них на головах не характерна для нелюдей.
- Эй, да это люди! - крикнул один.
- Точно! - ответил ему другой - Люди и есть! Гляди, да у них мечи как у настоящих воинов!
- Это ты свое копье держишь как воин, да и только, - заговорил Ероха ему в ответ - а на самом деле тебе бы да свиней пасти! А вот на нас ты погляди как следует - не скоро ты в этой глухомани таких воинов увидишь! В твоем полку их, видно, отродясь не бывало!
- Сам-то ты из какого полка, удалец?
- Из Полка вольных воинов Змея!
Солдаты рассмеялись:
- Хороший же ты воин, если денег, что тебе платят за службу, хватило только на эти лохмотья! Гляди, еще подшлемник на голову натянул! А шлем-то где? Поди уже внук на нем сидит?
- Ты говори, да не заговаривайся, а то не погляжу, что ты верхом - дотянусь!
Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не подъехал десятник.
- Что тут у вас? - спросил он.
- Вот эти трое говорят, что они - наемники.
- Да, это так. - сказал Брайн - мы здесь на службе у графа Рутгера, хозяина здешних мест. Здесь, у реки сторожевой пост ставить будем. Мы втроем тут на разведке, у лесника остановились, а остальные пока в лагере у графского замка . Нас перед войной еще наняли, только мы не знали, что и с гоблинами тоже теперь война. Вы ведь оттуда? Те пожары, что мы видели вчера и позавчера - ваша работа?
- Наша. - сказал десятник - Хорошую трепку мы задали бородатым. Людоед Мер сын Месеров вступил в сговор с этими врагами рода человеческого, и их король объявил войну нашему. И надо сказать, дела наши плохи. Воистину они плохи, ибо страшная беда надвинулась на нас. Гедлок – беззаконный владыка неведомого края пришел от моря и полонил Ахайу миллионным войском. Бойцы его одеты в черные панцири и рогатые шлемы, вооружены кривыми зазубренными саблями и палицами о длинных шипах. Жестокостью и ненавистью ко всем правоверным они превосходят даже гоблинов и волдаков! Все Южное Королевство предано страшному разорению, а Мер со ста тысячами самых кровожадных сыновей шайтана пришел в Мёзию. Войско наше уничтожено в сражении у Ледяного Озера, к врагам сползается отребье со всей страны, менквы тоже всюду им содействуют. Неприятель стоит уже у ворот нашей священной столицы. Но слава богам, не все еще пали духом. Под Сенседансем король Франц собирает новую армию. Мы скоро отбываем туда, и вы, если вы правда хорошие бойцы, не торчите здесь, а отправляйтесь к королю. Его величеству сейчас воины нужны как невесте целка в брачную ночь. Ну да ладно, мы дальше поехали - пеший конному не попутчик!
- Стойте! - остановил их Брайн - Продайте нам трех коней!
- Продали бы, да боюсь, нет у вас столько денег - очень высока теперь цена на лошадей, да и взяты они с бою.
- Есть у нас деньги! - сказал Ероха, тряся кошелем - Стоит кое-чего наша служба!
Обретение Брайном волшебной силы давало, наконец, надежду на скорое завершение дела - хорошо, покупка коней тоже неплохо. Две радости сразу - не многовато ли?
Джессика лежала на промерзшей земле в разорванной окровавленной рубашке, присыпанная первым снегом - таким же белым и чистым, как ее детская душа. Рядом висел привязанный к дереву старик с ножевой раной под сердцем. Брайн и Алекс словно силились просверлить взглядом земной шар. Ероха стоял на коленях над телом девочки, запустив пальцы в землю.
- Да как же! Кто! Да как! Кто посмел! У кого рука поднялась! Сволочи, сволочи! Аспиды! Твари бессердечные, гниды! Аспиды, аспиды!
- Это бородатые. - сказал десятник. - Поезжайте к своим наймитам, мы сейчас же поедем в крепость, соберем подмогу и ударим по ним - прежний наш набег покажется им приходом доброго новогоднего старца! Весь уезд вырежем от мала до велика!
- Нет, нет! Это не гоблины! - поспешил остановить его Брайн.
- А кто? Что ты медлишь, скажи, если знаешь! - спросил Алекс.
- Скажи! - взмолился Ероха - Скажи, Брайн, друг! Ты ж этот… Ты все знаешь, ты с этими там говорил, которые все знают! Ты ж знаешь! Ты же все знаешь, ты знал что те придут… - его вдруг осенило - Те… Которые ночью за нами шли, это они, так? Брайн, скажи, это они ведь! Ну чего ты молчишь!
- Да. Это те колдуны.
- Колдуны! - заревел Ероха, как медведь, атакованный пчелиным роем - Ну так проклянут они тот день, когда их заделали - вот тебе мое слово! В куски порублю гадов! Разделаю и скормлю свиньям! На ниточки порежу! Не могли они далеко уйти! Распотрошу! Зенки повырываю аспидам!
- Я с тобой! - сказал Алекс.
- И мы! Мы все пойдем с тобой! Собаки у нас натасканные на такую дичь, пустим их по следу! - закричали солдаты.
- Стойте! - закричал Брайн - Не смейте ничего делать!
- Что он лопочет? - спросил Алекса десятник - Не возьму в толк.
- Ероха, ты слышишь, не тронь их! Это не те люди уже совсем! Другие, понимаешь! Тех нет больше, я сам, сам судил их, приговорил и казнил! Это не те люди уже совсем! Тех нет уже, всё!
- Нет, не всё, не всё! Будут они не те, когда я им кишки выпущу и сожрать заставлю!
Минувшей ночью Ероха поверил Брайну. Час назад Ероха еще понял бы Брайна, и поверил бы ему, но сейчас - нет, потому что не хотел ни верить, ни понимать. Он хотел только рубить, резать, кромсать, рвать зубами. Хотел, чтобы те пятеро ощутили в сто раз больше боли и страха, чем его приемная дочь, и присутствовать при этом. И даже Брайн, одолевший Кампо Лэна, посетивший тень вселенной, не мог бы его разубедить, потому что сейчас он был для Ерохи лишь человеком, очень некстати вставшим на пути. Ероха не в силах был ему поверить, и сам Брайн – в силах ли был себе поверить? Для самого Брайна очень многое теперь тоже стало неважным.
- Идите. Но я не пойду с вами. Я останусь здесь и похороню их.
Через день они вернулись. Солдаты - забрать награбленное, а Ероха привез с собой окровавленный мешок.
- Где Джессика? - спросил он Брайна. Тот молча указал на могилу девушки.
Ероха подошел к тому месту и высыпал из мешка пять мертвых голов. Поглядел на них и сказал:
- Вот этих двоих мы об деревья разорвали...
- Как об деревья?
- Что, не знаешь?
- Нет, научи, будь добр.
- А так: за ноги привязали к двум седлам, и пустили, одну лошадь слева от дерева пускаешь, другую справа.
- Ясно.
- Этого драгун оскопил сначала, а потом я ему чугунок отсек. А вот этого, он самый здоровый был, я на кулаки поднимал, потом откачивали, снова… Так раз за разом раз пятнадцать. Потом убили только.
- Поганая смерть.
- Какая жизнь была, такая и смерть им приключилась. Собаке – собачья.
- Да, как жили, так и померли. Все верно. Знаешь, Ероха, наверное, это хорошо даже, что Джессика умерла без вины.
- Как это? - возмутился Ероха.
- Ты не понял. Было бы хуже, если бы она умерла виноватой.
- Тогда ты прав. Хорошо, что она отправилась на тот свет без единого греха. И Хаору не видать ее души как своих ушей.
- Никто не безгрешен, Ероха. Кто скажет о своей безгрешности, тот только добавит в свои грехи вранье и самохвальство. Так мой дед покойный говорил. Джессика не врала и не хвасталась хотя бы…
Невеселым был их дальнейший путь. Все горевали о гибели Джессики, а Брайн ругал себя за то, что позволил другу расправиться с ни в чем не повинными людьми.
«Я сошел с верной дороги - думал он - от этого предостерегал меня Сиак - Больше нельзя…»
Дни становились все короче. Солнце уходило с небосвода, не дождавшись младшего брата Готкхаба, и опаздывало на встречу со средним братом Лауксаром. Морозы по ночам становились все крепче, снег уже не таял днем, дороги, расхлябанные в осеннюю распутицу, снова становились проезжими, лужи и пруды начинали затягиваться ледяной корочкой. Волки выли по ночам веселее, то ли в предчувствии скорых свадеб, то ли осознавая, что этой зимой им не голодать.
Путешествовать в холода по разоренной, разграбленной, выжженной стране, кишащей разбойниками всех мастей было нельзя. Надо было искать место для зимовья.
24. Катастрофа.
«Двери наших мозгов посрывало с петель»
«Они так привыкли рубить головы;
Странно, что кто-то еще уцелел»
«Горе вам! Горе вам, глупые люди, глупые, глупые, бестолковые букашки немощные! Накуковала кукушка вам беду, кошка в углу наскребла, волки по оврагам навыли, свинья слепая нахрюкала! Стояла беда под окном, в ворота стучалась, в окна стучалась, да не вышли к ней, а она сама вошла, без спросу! Да беда меньшая, такая, что и не поворотитесь, и не оглянетесь, и не приметите, а за ней другая, такая, что охнете, да крякните да пояса затянете потуже! А за ними и третья, такая, что держись, такая, что о-го-го! Горе вам, увы вам, глупые люди! Все сгинете! По оврагам, по канавам как собаки заголосите с горя! В хомутах по нивам пойдете, слезами допьяна мать-сыру землю напоите! Жрать с голодухи станете мать-сыру землю! Отец на сына, брат на брата пойдете! На позор жен, дочерей ваших глядя, языки проглотите! Радетелей своих палкой со двора прогоните, мучителям пятки меж пальцев оближите, кости с их стола сгрызете! Горе вам! Горе вам, увы вам!» - так кричал тиамадский юродивый в один из летних дней 563 года от разделения царств. Когда вскоре пронесся над Ахайей впервые Черный Нарт, и за одну ночь погибло все население Эдварграда, то решили, что предсказание его сбылось. Но это было еще пол беды.
Беда пришла со стороны моря. Как хищная птица она присела, отдышаться на валуне у берега, потерла лапой клюв, почистила перья, осмотрелась любопытным взглядом, каркнув, слетела с места и понеслась…
Тридцатого июля 564 года от разделения царств начальнику городской стражи Тиамада донесли, что к югу от города все небо покрылось дымом сигнальных огней. Города, крепости и замки сообщали о появлении врага, но какого, откуда - бог весть, ни один гонец в столицу не прибыл. Только четвертого числа почтовый голубь доставил на королевскую голубятню повергшее всех в шок письмо от воеводы уездного города Талкшер, что на полпути между Тиамадом и Ладобо:
«Его величеству Иоанну, королю и самодержцу ахайскому.
Довожу сим письмом до сведения вашего величества, что весь вверенный мне высочайшей волей уезд захвачен, а главный город взят в кольцо. Неприятеля пятнадцать-двадцать тысяч, все латники, с ними много менквов, конницы мало. Привел их Мер сын Месеров, мёз. Он требует сдать город и принести присягу какому-то человеку по имени Гедлок. Сил моих: рыцарей тридцать, городской стражи сто двадцать человек, ополчения городского и окрестного полторы тысячи, плохо вооруженных и необученных. Все объяты страхом. Утром к стене подбросили голову Тима - начальника равенского полка. Прошу ваше величество немедля прислать помощь.
Йодлер, воевода талкшерского уезда»
Дата в спешке не была обозначена.
В тот же час из Тиамада поскакали во все стороны гонцы с указом о поголовном ополчении всего дворянства. Однако сбор войска, назначенный под Тиамадом, не состоялся.
Седьмого числа третьего месяца лета отряд кавалерии в триста человек под командованием Безликого, а с ним - Донавана и сотников Олафа и Флипоты, захватил с ходу южные ворота, даже не запертые в то время. Еще час ни король, ни бургомистр, ни начальник гарнизона, не знали о случившемся. Целый час город продолжал жить обычной жизнью. Безликий даже велел не препятствовать проезду путников через ворота.
Через час королевская гвардия, городская стража и гарнизон были спешно подняты по тревоге. Услышав, что в городе ударил набат, Руда приказал опрокидывать повозки приезжих, сооружая из них баррикаду, и сам взошел на нее со ста пятидесятью манкуртами. Донаван с сорока чурбанами встал на стене по правую руку от него, Флипота со столькими же - по левую. Олаф с остальными встал в воротах, на тот случай, если бы ахайцы решили обойти сзади, в готовности поддержать того из товарищей, кому это потребуется.
После получасового боя ахайцы откатились назад, оставив на укреплении больше сотни трупов. «Доложите Иоанну, - ревел Безликий им вслед, заглушая своим рыком шум сражения - что Руда Келлер, вассал герцога Кристофа из Галатии здесь, и требует назад отнятой чести!». А еще через час паника охватила всех защитников города - с юга прямо к захваченным воротам двигались тысячи пехотинцев под четырехцветными знаменами. Во главе их скакал на огромном коне столь же огромный всадник в кольчуге до пят с нагрудником в виде двенадцатиконечной звезды, размахивавший позолоченным шестопером, а поодаль – старец в серой рясе, в правой глазнице которого горел самоцветный камень.
На том и кончилась битва за Тиамад. Король в ужасе бежал, бросив столицу на милость захватчикам. Солдаты сложили оружие и переоделись в одежду горожан. Рыцари из окрестностей города, успевшие выехать на сбор, спешили вернуться в свои замки. Скоро менквы довели до сведения Мера, что ахайские войска все же собираются, вблизи королевской резиденции - замка Рандор. Немедленно войско двинулось в поход. Двадцать четвертого августа, когда в Рандоре еще только узнали о выходе армии Мера из Тиамада, Манкуртан уже стоял ввиду него. Мер снова ударил с марша, походными колоннами, не передохнув после утомительного перехода, не дождавшись арьергарда, даже не перестроив свои полки. Часть ахайцев сумели опомниться, и в нескольких местах лагеря завязался бой, но было уже поздно. Сопротивлявшиеся отряды быстро отсекались друг от друга и уничтожались. Подходившие полки манкуртов брали лагерь в кольцо. Скоро все было кончено. Мер взял в том сражении двенадцать тысяч пленных, в том числе четыреста рыцарей. Назавтра он выступил перед ними с речью.
«Ахайцы! - говорил он. - Король ваш Иоанн нынче бежал в Мёзию как побитый щенок! Нет больше ахайского королевства! Ахайей отныне управляет мудрый и справедливый наш владыка - великий Гедлок, чье могущество и милость не имеет границ, наместник его - вице-король ахайский Мартин, и я, воевода его Мер сын Месеров!
Многие из дворян уже вняли голосу разума и принесли присягу нашему владыке. Многие еще сопротивляются нам, но таких все меньше и меньше - мы давим их как клопов, и так будет со всеми! Присоединяйтесь к нам, или будьте нашими врагами, в стороне отныне никто не останется - с нами или против нас, так и только так! Дворяне получат от нас поместья, отнятые от наших врагов, мужики - свободу и наделы, все будут иметь хлеб и жалование до полной нашей победы. Те же, кто не примкнет к нам, завтра же отправятся в Чимих, в рудники, невзирая на звание!»
Великое королевство было завоеванно в несколько недель. Города и крепости открывали ворота перед пришельцами. Полки короля расходились по домам. Феодалы поднимали над своими замками четырехцветные флаги. Многочисленные изменники и менквы, почувствовав данную им волю, всюду грабили и бесчинствовали. В ответ на это крестьяне брались за топоры и вилы, но разрозненные пока еще восстания безжалостно подавлялись «круглоголовыми» и вассалами «Его вице-королевского высочества». В результате все новые и новые толпы беженцев уходили в Мёзию или на северо-восток страны, где в городе Качин тамошний наместник граф Тур последним из воевод держал знамя золотого льва - знамя Ахайи.
В октябре Мер узнал, что в Мёзии собирается против него войско. Как и напророчил по пьяному делу Безликий, многие вельможи тамошнего двора были не рады его победам. Не мешкая, воевода Гедлока выступил в поход с шестнадцатью тысячами манкуртов, разделенных на двадцать полков. Еще пять полков под началом Кеча он оставил в Ахайе на поддержку Мартину, поручив вице-королю снаряжать и высылать вслед войску обозы с продовольствием, и как-нибудь между делом взять Качин.
Крестьянский сын, которому судьба теперь доверила ворочать судьбами государств и народов, сидел в окружении своих военачальников и манкуртов. Напротив него - начальник мезийской пограничной заставы. Руки у десятника были связаны, и борода слиплась от засохшей крови.
- Ты знаешь, кто я? - спросил Мер.
- Нет, господин, я вас не знаю.
Донаван спросил что-то у одного из сотников-волдаков, а получив ответ, подошел к пленнику и ударил его локтем в челюсть. Потом поднял, встряхнул, усадил на прежнее место и поднеся скорченный, оскалившийся рот к самому его уху, прохрипел:
- Корт Хай - Мэр сэн Мэсэрау!
- Что, узнал теперь? - спросил Мер - отвечай!
- Да, господин, я узнал вас. Вы - Мер сын Месеров.
- Хорошо. Скажи теперь: зачем ты, дурья твоя башка, велел своим солдатам стрелять в нас? Они не убили никого, а мои ваших положили четырнадцать, и как знать, может быть, ты станешь пятнадцатым! Какой приказ ты имел на тот случай, если бы я появился на твоей заставе?
- Мне было приказано, господин воевода, что если вы попытаетесь въехать в Мёзию, схватить вас, и связанного, под караулом, доставить в уездный город. А так же все письма, отправленные вами или к вам, отсылать в Гроунс, личному секретарю герцога Ная. На то была грамота от самого короля.
Мер вскочил со стула, чуть не ударившись головой о слишком низкий для него потолок.
- Что-о-о-о?! И что, были… такие письма?
- Да, от какой-то женщины, дворянки… с жалованием из Яковлевой слободы их передавали…
- Вот как?! Ну так слушай меня, холуй! Теперь-то я из кожи вон вылезу, пополам разорвусь, а сделаю так, что очутится здесь тот, кто подписал эту сраную грамоту, и он сожрет ее здесь! А Дален! О, почему он не воскреснет сегодня! Клянусь Святыми Небесами, он скоро пожалел бы, что поднялся из царства Хаора! Этому холую - голову долой, в мешок ее, в авангард, забросить в первую крепость, что встанет у нас на пути. Тело повесить за ногу, прямо здесь, на воротах заставы! Пусть слышит Гроунс, что не с поклонами мы к нему идем, пускай все наши враги знают, что их ждет!
Чтобы взять город-крепость Медвежий Холм ахайскому королю понадобилось когда-то тридцать месяцев. Мер взял его за тридцать минут, одним приступом. В шестидесяти верстах к северу от цитадели лежало озеро, происходившее из подземных ключей. Оттого оно было холодным, чистым как стекло и называлось ледяным. Двадцать пятого октября у Ледяного Озера встретились две рати.
- Их не много… - говорил Мер, осматривая неприятельский лагерь – Не больше, чем было при Миарате.
- Около тридцати тысяч. – Сказал одноглазый старик. – Отряд графов с востока, в семьсот копий, в трех переходах отсюда, но они не торопятся, потому что не знают еще о нашем приближении, и к сражению не успеют. Граф Леонид ведет пятьсот копий с запада, он стоит в одном переходе, но тоже не придет, ибо принял сторону владыки. Северные города прислали только сто копий, потому что ждут нападения гоблинов, союзников великого Гедлока. Вассальные королю бароны привели пятьсот копий, южные графства – тысячу копий. Еще королевские полки, наемники, и ополчение некоторых городов.
- И все же их вдвое больше нашего. Кто их воевода? - спросил Мер.
- Александр, граф из рода Герстренгов.
- Знаю его. Храбрый рыцарь и предан королю, но тупой как пробка. После Миарата он обложил в гоблинских землях Безымянку - острог с гулькин нос среди лесов и болот, уморил там пять тысяч ратников, а когда ударили холода, возвратился ни с чем. А кто поведет мёзов в атаку?
- Некто Гаст, тысячник в королевском войске.
- Гаст? Как, Трехперстец?
- Да, вроде бы у него есть такое прозвище.
- Ясно. Знаешь что, Олег; пускай-ка разыщут Донавана - и сюда его. Он поведет войско в бой вместо меня.
Донавана разыскали на хуторе неподалеку от лагеря, где он развлекался с пышнотелой фермерской дочкой.
Где-то среди мезийского лагеря развивалось «знамя» Святого Якова (то самое, сохраненное в память о доблести яковлевых), знамя миаратского полка, и полка конных лучников его величества. Почему-то только сейчас Мер сообразил, что там - не только его враги, но и его друзья, его названые братья, с которыми он братался перед сражением и бился плечом к плечу. Теперь им сужденно было сойтись в бою не на жизнь, а насмерть.
Кто такой Мер? Где ему надо быть, Здесь или там, в лагере напротив? Мер еще не понял тогда, что не хочет победы, не скоро он это поймет, и поймет, почему не хотел ее. Те люди, там, пришли биться за свою землю, за свой народ, своего короля, свой закон, свое право, а Мер? Мер за что сражается? За какой такой новый порядок?
И еще один неутешительный вывод сделал для себя Мер: Кто бы ни выиграл эту битву, да и всю войну, он, Мер, будет побежден, ибо все, за что он воюет, погибнет в этой войне независимо от ее исхода.
- На Южном Берегу - сказал Мер Безликому - мы одолели дюжину-другую латников да толпу голи, вооруженной палками. Это не победа, то же самое я мог бы сделать с сотней яковлевых. У Фронгреда мы спалили галатский флот какими-то горшками с вонючей грязью. Это, конечно, тоже не то. Дальше: в Ахайе мы тоже не бились толком, победили одной быстротой наших переходов. Медвежий Холм… ну, скажем, там нам просто повезло. Теперь, значит, мы в первый раз должны себя показать. Как думаешь, покажем?
Мезийские рыцари в тяжелых бронях, увешанные оружием, на защищенных доспехами лошадях, двинулись в атаку как живые крепости и как тараканы, испуганные зажженным среди ночи светом, они бежали вскоре обратно, скидывая на скаку латы и топча собственных пехотинцев.
К Меру, наблюдавшему за побоищем с пригорка, прискакал Донаван, неся на острие меча отрубленную голову Гаста. С презрением он бросил ее к ногам великана и прокричал что-то.
- Донаван говорит, сам срубил эту голову. - сказал Олег.
Мер поднял голову с земли за волосы.
- Спроси, в каком шлеме он был.
Олег спросил Донавана по-волдацки, и когда тот ответил, сказал:
- Донаван говорит: был простой шелом, с брамницей, но без наличника.
- Верно. Он считал ниже своей чести скрывать в бою лицо. Спроси еще, видел ли Донаван страх, когда наносил смертельный удар.
- Донаван говорит: мечем проткнул его живот, а этот даже бровью не повел, руку с мечом хотя сначала опустил, но меча не уронил, потому, что меч был привязан к руке, и хотел снова ударить, но Донаван добил его секирой.
- Значит, он во всем остался верен себе. - Мер выбросил голову и обратился ко всем стоящим рядом - Радуйтесь, господа, мы победили!
До поздней ночи манкурты преследовали и рубили бегущих. Храбрейшие из мезийских офицеров и дворян собирали свои потрепанные отряды, перестраивали их и заставляли отходить в порядке, вступали в бои с преследователями. В одной из таких стычек манкурты потеснили мёзов в овраг. На помощь им явился Асаула со своими всадниками и несколькими десятками рыцарей. Схватка продолжась досветла, но подошел Булат с конным полком, и мёзов одним махом изрубили в капусту. Асаула погиб, и его голова тоже была доставлена Меру.
Через два дня Мер осведомился у секретаря, ведавшего записью добровольцев в армию Гедлока, не пожелал ли вступить в ее ряды кто-либо из вольных воинов Святого Якова. Таковых не оказалось. Тогда Мер отправился к ним самолично.
Наемников было не более пятнадцати человек. Они сидели вкруг все вместе.
- Яковлевы, встать! Поднять раненных! Воевода! - скомандовал Безликий.
Тяжелораненых не оказалось, все встали без посторонней помощи.
Не такими знал их Мер раньше, не такими ходили яковлевы по слободе и по гроунским улицам - плечи расправленны, грудь вперед, головы гордо задраны, теперь они подавленые, осунувшиеся. Руки не скрещивают на груди, не закладывают за ремень - руки их опущены, взгляды уставлены в землю, шеи втянуты.
Мер обходил яковлевых, осматривая их. Молодые… новые… этого вот Мер, вроде, видел раньше, но не был знаком…
- Мер! - Услышал он, обернулся и увидел воина с перевязанным лбом и глазом. По голосу Мер узнал Воблика.
- Ты, Воблик?
- Я.
- Здорово.
- Здравствуй и ты.
- Идем.
Мер велел подать в свой шатер вина, хлеба и мяса и отпустил вестовых. Они с Вобликом остались наедине.
- Есть можешь?
- Могу.
- Ешь. Всем вашим тоже дадут.
Воблик выпил и закусил. Мер сделал то же.
- Как здоровье? - спросил воевода.
- Поживу еще.
- Дай то бог. Гаст убит, знаешь?
- Этим теперь не удивишь.
- Давно он от вас ушел?
- Два года. Асаула его увел. Они после Миарата сдружились, помнишь?
- Да уж, Миарат многих крепко сдружил. Жаль, что теперь все выходит так, видно на то воля божья. Ну да ладно. У меня дело к тебе, Воблик. Нам позарез нужны офицеры, храбрые и знающие свое дело, такие как ты. Я дам тебе сотницкий чин и полк под начало. Жалование тебе положу втрое против того, что получают сотники в Слободе, уже с сегодняшнего дня. А полк примешь сразу как выздоровеешь.
- Нет, Мер, прости.
- Что?! - удивился Мер.
- Я не пойду к тебе сотником.
- Что, Воблик, в уме ли ты? Ты отказываешься?
- Да, прости. За твое дело я не встану.
- Да почему, черт побери, Воблик?!
- Твое дело пропащее. Тебя одолеют, дай срок, и тогда я не хочу болтаться с тобой на одной перекладине.
- Этого не будет. На одной перекладине скоро будут болтаться Най с Францем, а мы в Гроунсе будем праздновать победу!
- Тебе не взять Мезии: одну победу ты одержал, но это не последнее сражение. Взамен разбитых вчера Франц выставит новые полки, много, перебьешь рыцарей – поднимутся мужики, поднимутся горожане, такое уже бывало, и другие короли тоже в стороне не останутся, ты ведь посягнул на них всех, на весь нынешний порядок!
- Пусть не остаются! Трех мы уже разбили, разобьем и еще. Мы покорили Южное Королевство, короля их выгнали взашей! И Франц для нас не более страшен. Его щит - Медвежий Холм, продырявлен, меч - армия, выбит из его рук. Осталось его сердце - Гроунс, и туда придется наш следующий удар, попомни, мы войдем в него, и тогда в Мёзии уже не останется силы, способной нас удержать. Ее и теперь нет, да и не было! Ни у одного из королей нет солдат, равных нашим, они непобедимы, Воблик!
- Они не так страшны, как ты говоришь. Я сам, своими руками убил двух из них.
- Двоих - да, а третьего? На третьего у тебя не хватило сил. А этот третий убил, может быть, не двух, а двадцать двух, и ничуть не утомился! Но даже с одним из моих солдат мало кто совладает в поединке. Ты не в счет, таких воинов, как ты во всей Мёзии три дня назад было не больше сотни. Сегодня их вдвое меньше, и половина уже в нашем лагере. Нашу сторону приняли пятьсот рыцарей, тридцать семь старших дворян, полсотни королевских офицеров. Все перевели к нам свои отряды, много простых воинов пришло по своей воле. Наше войско возросло с шестнадцати до двадцати трех тысяч, по дороге в Гроунс увеличится и до тридцати. С кем будет Франц воевать против нас?
- Я яковлев, Мер. Ты знаешь, яковлевы не принимают сторону врага, никогда, даже если все остальные…
- Яковлевы принимают сторону врага! - взревел Мер - семь лет назад Полк вольных воинов Святого Якова принял сторону Ная и предал меня ему, чтобы не лишиться дохода! Магистры велят вам одно, учат одному: не предавать, быть верными присяге, не бросать своих, а сами делают наоборот, лишь только речь зайдет об их кошельке! Да и если бы не так - что с того! Полка Святого Якова больше нет! Кто остался в нем - почти никого, знамя его лежит перед моим шатром, все в крови тех, кто пытался его отстоять!
- Вот ради них! Не ради магистров, не ради Полка, а ради них, ради наших погибших! Они костьми легли, так как же я могу быть заодно с тобой, когда к твоему шатру бросают их головы и знамена, залитые их кровью! И потом, ты забыл, может быть, мы с тобой мёзы. Мёзия - наша мать. Ты променял ее на воеводский жезл, а я не променяю на сотницкое седло.
- Ты осуждаешь меня?
- Нет, все мы наймиты, все продаемся, и я не осуждаю тебя, но и по-твоему не сделаю.
- Это все, что ты скажешь?
- Все, Мер.
- И не переменишь свое решение?
- Ты меня знаешь.
- Добро. - сказал Мер зло и холодно - Ты стоишь за свое дело до конца, я тебя за это уважаю. Но и ты меня уважь - я тоже стою за свое дело. И хочу, чтобы мое дело над твоим верх взяло, а для этого все враги наши должны или за наше дело встать, или сгинуть - так и только так. Ты за наше дело постоять не хочешь, потому, не обессудь, придется тебе сгинуть. С первой партией отправишься в Ахайу, в рудники. Эй, караульный! Увести!
Все несчастия, постигшие ранее Ахайу, теперь добрались и до Мёзии, и все БЕДЕ было мало. Она парила над землей, широко раскинув крылья, и всюду, где она пролетала, вставала зловещая тень Гахалара - безумного бога войны, раздавались плач и предсмертные вопли, поднимались зарева пожаров и строились в шеренги носатые виселицы.
Пылали дома. Осыпался и гнил хлеб на полях, обильно политых потом пахарей. Неотвратимо приближался голод. Караваны изгнанников тянулись куда глаза глядят, страшной данью оставляя на обочинах десятки безымянных могил, в основном детских. Старики чаще помирали в одиночестве, не бросив жилищь. Свирепствовали шайки разбойников, пополненные многочисленными беглыми, беженцами и дезиртирами, свирепствовали менквы, ожесточившиеся на людей за сотни лет страха и унижений. Но пуще всех лютовали сами человеки, будто бы в один миг ожесточившиеся на весь свет.
Да нет, не в один миг, конечно же.
Не вчера стали звать дворян про себя голодными волками, монахов – жадными собаками, а мужиков – вслух – быдлом. И впридачу еще сапогом в морду. Не вчера изподлобья глядеть стали. Не вчера стали на съезжих кожу спускать, ноздри рвать, лбы клеймить, вешать за ребро. Не с утра начали на чужое добро коситься завистливо. Не сегодня ненавистный оброк выдумали – тот самый, что и в голодный год не снизят – вынь да положь, а сам хоть одну лебеду жри: блюй зеленкой, сри зеленкой, а плати! Дохни, пухни, загибайся! Проклятая первая ночь - не со вчера.
Страх и ненависть копились на свете многими веками, незаметно, как гнойник едва затянутый тонкой кожицей. Война как бритва взрезала этот гнойник, и все разом полезло наружу…
Мер видел все это, видел, сколько страданий приносит его народу эта война, которую, как ему казалось, он сам и развязал. Но Мер не знал, кто тот, что придет вслед за ним, и не будет ли он еще хуже. Мер стал понимать тогда, почему победа под Миаратом вызвала когда-то такой бурный восторг: одна битва у границы, пусть даже жестокая и кровопролитная, и все - конец войне. Теперь-то, конечно, о подвиге Мера никто и не вспоминал, наоборот, поминали добрым словом его смертельного врага - Далена, потому что тот, как не противен бывал порою сам по себе, а все же во многом его стараниями была предотвращена война Мёзии с Ахайей, казавшаяся после Миарата неизбежной.
Однажды воеводе Гедлока приснился сон, вспоминая который он после много раз покрывался холодным потом. Мер увидел женщину, до боли похожую на кого-то, но на кого именно - он так и не вспомнил. Она заговорила:
«Посмотри на меня, Мер! Посмотри, во что я превратилась, во что ты превратил меня! Могильные камни как собаки терзают мое тело, мне больно, Мер! Я вся истоптана сапогами солдат, зачем ты их привел?! Посмотри, Мер, вся моя одежда испачкана, пропитана кровью моих детей - твоих братьев. За что ты убиваешь их! Зачем ты довел их до того, что теперь они сами убивают друг друга! Видит Создатель, Мер, я любила тебя, как каждого из моих сыновей, но ты втоптал в грязь мою любовь! Я отрекаюсь от тебя, и моих сил еще хватит, чтобы уничтожить и тебя, душегуб, и всех твоих прихвостней! Отныне не будет тебе покоя ни днем, ни ночью: Свежий ветерок покажется тебе ледяным и пронзительным. Солнце будет не греть, а палить тебя, и закат не принесет облегчения - из мрака явятся к тебе души убитых тобой! Каждым глотком воды из моих рек ты будешь захлебываться. Каждый кусок хлеба с моих полей встанет тебе поперек горла. Каждая веточка будет хлестать тебя по лицу, об каждый камешек ты будешь спотыкаться! Все станут врагами тебе, Мер, и сам ты станешь отныне врагом самому себе! Будь ты проклят!»
Мер проснулся, и образ исчез, но слова страшного приговора звучали в его сознании многие годы. Вечерами на привалах он стал напиваться. Его отвратительное душевное состояние выливалось тогда в бессмысленную злобу. Он мог броситься с кулаками на первого встречного, и нескольких сильно покалечил, но наутро, протрезвев, вел свои полки дальше.
Война была не просто его ремеслом, а частью его самого – война до победного конца, покуда видят глаза, держат ноги и есть силы сжать руку в кулак. Иного Мер не знал и не мог себе представить. Такова была его жизнь. Переменить ее было – все равно, что самого себя разорвать пополам.
В начале третьего осеннего месяца войско подошло к священному городу Гроунсу. Но тут коса нашла на камень.
Мера ждали, к его приходу готовились, хоть и времени на подготовку было недостаточно. Штурм, предпринятый Мером, не принес успеха. Жители мезийской столицы, засев за стенами двух крепостей-близнецов, и самого города, отразили натиск. Под градом стрел и камней, потоками кипятка, смолы и зажженной нефти Мер потерял в один час больше бойцов, чем за все предыдущие сражения, приказал отступить и найти – хоть из-под земли – инжинеров. Впрочем, ему вскоре удалось взять реванш. Мезы предприняли атаку против укрепления-острожка, которое пятьсот манкуртов возводили против западных ворот. Из примерно двух тысяч вышедших на вылазку в город вернулись не более пятисот. Одни были убиты на месте, иные бежали в поля, преследуемые подоспевшей конницей, иные – в лес, кишаший менквами. Мало кто из них дожил до заката.
Началась осада. На правом берегу Калисы, где стоял город, встали лагерями граф Леонид, назначенный вице-королем мезийским, с пятью тысячами мезов; Безликий с четырьмя полками кавалерии манкуртана; и Мер с десятью пехотными полками. Девять полков он разбил на три крыла под началом сотников Трувора, Рафа, и Муйсара. Один полк Мер оставил под своим личным надзором как неприкосновенный резерв. На противолежащем берегу расположились порознь полки Олега, Булата и сотника Урая, сразу обозванные «потусторонними силами». Командование над «потусторонними» принял Олег.
Через несколько дней Мер послал сотника Анхеля в Колтвер, куда сам когда-то ездил свататься к Арине.
- Поезжай - сказал он - к Безликому, возьми у него триста чурбанов верхом, скажи, что я велю, поезжай к замку Колтвер, это в сорока верстах к северу, возьми этот замок, да привези сюда женщину дворянского звания - Арину из рода Клебичей. Да смотри, чтобы и кончик ногтя у нее не обломился. Да, еще: карету возьми, в карете ее привезешь.
Уже затемно караульный доложил воеводе о возвращении отряда. Выскочив из шатра, Мер увидел, как манкурты выводят из кареты женщину, но подойдя ближе, узнал Злату, служанку Арины.
- Эта старуха - сказал Анхель - говорит, что та дама - ее госпожа, но не говорит, где она. Я решил, что ты сам захочешь ее допросить.
- Правильно, что так решил. Ее в мой шатер. Пусть туда пожрать принесут хорошенько. А сам в позолоченный ступай. Там все наши, бочонок вина и жареный теленок.
Весь вечер Злата рассказывала Меру об Арине, а он пил водку стакан за стаканом, не закусывая.
- Вы не представляете себе, как она горевала, она просто места себе не находила. Сначала она рыдала дни напролет, не ела, почти не спала. Я боялась, что она попытается наложить на себя руки, но потом поняла, что молодая госпожа сильнее этого. Потом она плакала только при мне, она ничего от меня не скрывала. А однажды я вошла утром в ее покои с писанием в руках, и поверите ли, книга выпала из моих рук - Арина стояла в ночной рубашке босиком, прямо как в последнюю вашу с ней встречу, и обрезала волосы ножницами. Я была так поражена, что не могла и слова сказать, и даже не наклонилась поднять писание, а она стояла и кромсала их. Потом, обрезав до длинны менее дюйма, она подошла ко мне и сказала (я все так же не могла заговорить): «Пока не отрастут как раньше - не выйду замуж». С тех пор она стала как каменная, словно все чувства умерли в ней, но я-то знала, что за этим скрывается. Со временем волосы отросли. К ней стали заезжать женихи. Со всеми Арина держалась учтиво и вежливо, как только могла, но по одному ее взгляду все понимали, что надежд у них нет никаких.
- Да уж, - пробормотал Мер - я сам испытал на себе силу ее взгляда!
- Отец хотел принудить ее к замужеству, но это было все равно, что приказывать дождю литься вверх. Молодая госпожа сказала, что скорее покончит с собой, чем позволит себя приневолить к свадьбе и никто не усомнился, что то были не пустые слова. Такой она стала – никто уже не мог ею распоряжаться. Потом приехал Стефан, ее прежний жених, тот, что был до вас. Бедный, он действительно любит ее, и не утратил надежд. Молодая госпожа очень хорошо к нему относится, но и ему отказала. Арина передала мне часть их разговора. Она сказала: «Вы очень близки и дороги мне, Стефан, но полюбить я вас не могу. Я не знаю, смогу ли вообще полюбить еще кого-либо. Как будто сад увял в моей душе. Я буду ждать.» А он сказал: «Что ж, тогда и мне остается то же самое»
- Надо было ей выходить за него, так было бы лучше.
Злата грустно посмотрела на Мера
- Знаете, господин воевода, вы ведь сделали Арину женщиной.
- Что ты плетешь, старая гусыня! Я и прикоснулся-то к ней один только раз, и то при тебе!
- Нет, что вы! Я совсем не то имела ввиду! Но понимаете, до встречи с вами она была всего лишь девочкой - милой, доброй, веселой, но всего лишь девочкой, а потом все это, все эти страдания… Вобщем, она повзрослела. Она стала серьезней, рассудительней, и не только. Она узнала по-настоящему, что такое гордость, и что такое честь, как за них стоять. Она узнала, что такое настоящая любовь, научилась по-настоящему любить. Она ведь и правда ждала вас, до тех самых пор, когда все это началось, ждала, что вы вернетесь…
- И вернулся бы! Да в тот же день отправился бы махать молотом в каменоломни его величества, чтоб у него хер на лбу вырос!
- А потом, когда началась война, она снова… ну, словом как будто заново все это произошло, снова потоки слез… В конце концов она уехала, и велела не говорить вам, куда, если вы спросите.
- Скажи мне Злата, вот что, - говорил Мер, с трудом ворочая отяжелевшим от хмельного зелия языком - у меня в войске есть тысячник Донаван, зверюга и живодер, кровожадный как целая стая голодных волколаков. В день его рождения боги были пьяны, и вместо человеческого, вставили в его грудь сердце коршуна. Если бы я пригрозил отдать тебя ему на растерзание, ты и тогда не сказала бы?
- Я не думаю, господин воевода, что вы станете причинять мне зло, не ради меня, а ради Арины - наверное. Но я исполняла бы данное мною обещание до последней возможности.
Мер встал с чаркой в руке, как бы собираясь произнести заздравие, вплеснул ее содержимое в безразмерное горло и сказал:
- Горевала… Ждала… Тогда я знаю, почему сбежала! Выбирала между мной и своей честью, и выбрала честь! Не боялась, что захочу взять ее силой, нет! Царства я беру силой, а ее не смог бы взять! Боялась, что сама не выдержит, бросится мне на встречу, сама, по своей воле, навстречу мне! Мне! - вдруг заорал он - Мне, людоеду, душегубу, предтече сатаны!
Наутро Злата в сопровождении отряда манкуртов, уехала в Колтвер.
Двадцатого ноября, когда снег уже покрыл поля под Гроунсом, на северном берегу Калисы появились свежие мезийские полки.
Айрах вбежал в палатку Олега и разбудил его.
- Вставай, твою мать, Олег! Мёзы здесь!
- Какие, на хрен, мёзы, мы же их разбили!
- Не всех, сука твоя бабушка! Давай скорее, они уже в лагере!
Олег выскочил из палатки с мечом в руке, в кольчуге, одетой прямо на рубаху и в сапогах на босу ногу. Он увидел вокруг манкуртов, одни из которых выбегали из шатров, надевая на ходу доспехи, другие разбирали оружие из козел, третьи уже падали под ударами мёзов. Все это Олег увидел в первую секунду, а в следующую он увидел рыцаря на коне, с топором на железной рукоятке…
И вот Олег уже не здесь, в другом времени, в другом месте, которое знал и любил когда-то, но теперь забыл. В такой далекой отсюда северной стране. Эта земля родит мало хлеба, зато в недрах ее много железа и угля. На горных склонах здесь растут вековые сосны, из которых строят хорошие ладьи, а берега имеют много удобных гаваней. Мужественные, стойкие, трудолюбивые люди живут здесь, но не ими славится этот край. Отсюда волдацкие князья отправляются в свои страшные набеги. Вон зеленый пригорок, вон дерево, там вон валун, скалы, а за скалами плещется фьорд. Это фьорд Турма, точно, Турма. Здесь много поселков и большая верфь, и вход сюда защищает сильная крепость. В Турму впадает река, в ста пятидесяти верстах выше по которой стоит Куалрхайр - город рудокопов, там княжит Куница, брат Тактара, у которого сильная дружина. Из тех мест однажды привели на аркане грязного худого пацана лет десяти, который больше рычал, чем разговаривал. Олег купил тогда его и назвал Донаваном. К северу от Турмы есть фьорд Ронигар, там столица Тактара и Лидии, еще дальше стоит на фьорде Кру город добытчиков морского зверя Ковалрстейхайр, там волдацкие князья набирают лучших людей в свои дружины, Булат оттуда. Есть и другой такой город - Стейгрост, но тот много меньше и еще дальше на север...
Вечереет. А это что? Всадник! Не рыцарь, нет. Совсем молодой паренек, почти мальчик, в белой льняной рубахе и сам белобрысый («ваденгайер», как говорят волдаки). Без седла он скачет на отцовском мерине на луг, где его ждет рыжая девчонка. А вон и она. Сидит на траве. Теперь увидела его, поднялась… машет ему рукой…
Как страшно и тоскливо стало от этого Олегу - отважному, хитрому, безжалостному воину!
Почему так бывает? Почему белобрысые пацаны, которые распрягают по вечерам отцовских коней и скачут на свидание к рыжим девчонкам, потом бросают родной край, уплывают в ладьях к чужим землям, чтобы грабить и убивать! Зачем прожигают жизнь в погоне за золотом и властью, становятся злобными лысыми стариками - советниками жестоких атаманш, и в итоге гибнут в тысячах верст от отчего дома, от ударов топоров на железной рукоятке! Так бывало раньше, и так будет всегда, но нельзя смиряться с этим, потому что это - катастрофа.
Когда собирается вместе много людей, и идут далеко-далеко, туда, где их ждут такие же люди, но те, кто против них, и колют друг друга копьями, рубят мечами и топорами, расстреливают из луков или из винтовок с лазерным прицелом, давят копытами коней или гусеницами танков, или болванкой, сброшенной из поднебесья в просвет меж облаков обращают в прах города тех, кто против них, это - катастрофа. И все они сошли с ума.
Безликий был просто великолепен. Он сидел верхом на прекрасном белом жеребце (банально: рыцарь на белом коне, но что поделать, из сказки слова не выбросишь). В левой руке он держал медный щит, в правой - меч, уже два с половиной столетия верой и правдой служивший Келлерам. Голову его защищал форменный круглый шлем, туловище - сверкающий ярче солнца позолоченный колотень - панцирь из металлических пластин и дисков, соединенных кольчатым полотном. Голубые глаза витязя светились порывом и нетерпеливым возбуждением. Он ждал, когда переправившиеся через Калису напротив его лагеря полки мёзов соединятся с вылазками из Гроунса и Южного Близнеца, вышедшими навстречу своим.
Дождавшись, он своим громоподобным голосом скомандовал:
- К атаке!
Товьсь!
За мной следом!
Рысью!
Пшел! - и пришпорил жеребца. Следом за ним погнали своих коней рысью три тысячи манкуров. Загремели по промерзшей земле сотни копыт, так что задрожала земля и загудела, и пороша, точно пыль, поднялась из-под всадников. Ровными, как по натянутой нитке выстроенными рядами - корпус к корпусу, плечом к плечу. Казалось, даже их кони держат ногу.
Звон, грохот да лязг, как это было красиво! Как красив королевский замок, если ты - не пленник в его подземелии. Как красив корабль под парусами, если не увозит от тебя навсегда любимого человека. Как красив рыцарь на белом коне, если он не мчится на тебя, размахивая фамильным мечом. Безликий летел, увлекая за собой живую стальную лавину. Желтые увядшие травы, на аршин торчавшие из-под тонкой снежной корки, играли, словно волны на море, и по этому морю - всадники, много-много-много, со звоном, грохотом да лязгом, да с копьями наперевес, да галопом, галопом! Ух, берегись! Сметут, растопчут! Железными подковами шипованными, да по тепленькому, по живому, так, чтоб кровь из-под ногтей брызнула!
Клином, тараном «круглоголовые» врезались в ряды мёзов, рассекая и ломая их. Давно Безликий не бился так! С тех самых пор, как пять лет назад на полях Галатии среди ахайцев раздавался возглас: «Замотанный! Замотанный! Безликий рыцарь здесь!» И молодые, дерзкие, отчаянные дворяне устремлялись туда как на зов, чтобы лицом к лицу встретиться со знаменитым врагом. Он сносил мёзам головы, разрубал их пополам вдоль и поперек, ломал их оружие и щиты превращал в щепки - каждый взмах родового клинка Келлеров проливал чью-то кровь. Рядом кружился смертоносным вихрем Донаван. В правой руке он держал любимое свое орудие - бердыш на длинном топорище, в левой - двуручный меч, поводья волдак зажимал зубами. Это было состязание между начальником конницы и его правой рукой - состязание в силе, в удали, в злости. Скоро кавалерия Гедлока разделила надвое неприятельскую армию. Тогда фланги клина «растеклись» в стороны, охватив строй мёзов по всей его ширине - началось беспощадное истребление бегущего войска. На мосту через Калису царило что-то невообразимое - от страшной давки люди задыхались, падали в ледяную воду, а сзади на них все наваливалась и наваливалась толпа. На берегу, по обе стороны от переправы, тоже сгрудились мёзы, кто на суше, кто по колено в воде, а кто и по грудь, а манкурты разъезжали вокруг них как овчарки вокруг стада, и убивали каждого, кого вздумается. Безликий с головным полком прорубал себе дорогу к переправе. Еще через несколько минут самая призрачная надежда на спасение стала несбыточной - с северной стороны по мёзам ударил полк Булата.
За одну осень армия Гедлока наносила Мёзии уже второе тяжелое поражение. Десять тысяч человек остались лежать на поле брани, столько же попало в плен,в Калисе потонуло столько, что река ниже по течению вышла из берегов от массы тел, запрудивших броды. Один только Донаван перебил не менее сотни, не считая тех, что он истязал всю ночь до рассвета, мстя за Олега. Манкуртов было убито и ранено в полку Олега, на который пришелся весь удар мёзов - все семьсот пятьдесят, у Безликого - около ста пятидесяти, у Булата - менее двадцати.
Осада продолжалась. Вот некоторые выдержки из дневника одного из его участников - сотника Флипоты, начальника конного полка:
«Пятого декабря.
Перед рассветом провели приступ со стороны юго-восточных ворот. Воевода решил, что после двух штурмов отсюда, враги уже не будут ждать здесь нападений. Мне это не совсем понятно. Мёзы не проспали. Потеряли девяноста чурбанов. Проклятые стены! Их нельзя преодолеть, нельзя перебраться через них, нельзя сокрушить никакими орудиями, нельзя подкопать, ведь стоят они на скалах. Ничего с ними не сделать!»
«Седьмого декабря.
Пришел обоз из Ахайи. Привез жратвы на три дня и кучу дурных вестей. Мартина очень сильно разбили у Качина. Многие дворяне там встали на сторону Тура. Партизаны вошли в большую силу, грозят вовсе отрезать нас от Ахайи. Мартин беспомощен. После полудня приехал Райгорен, гоблинский граф. С ним двести бездоспешных всадников, голодных как волки. Он говорит, что их король вот-вот выступит нам на помощь.»
«Десятое декабря.
Ночью замерз насмерть часовой у моей палатки. Чурбаны, стоя на посту, не предпринимают никаких мер к тому, чтобы согреться, замерзают или обмораживают себе члены. Воевода велел ставить их на посты теперь по четверо - двое несут караул, двое маршируют, сменяя друг друга. Из лагеря ушли три фуражирских отряда. Сомневаюсь, что они скоро вернутся, или много принесут.
Одиннадцатое декабря.
Наконец пустили в дело осадные башни. Результат не заставил себя ждать: Под одной сломалась ось едва тронувшись с места, и починить ее под обстрелом оказалось невозможно. Вторую сломало пополам разрывным снарядом, другой такой снаряд угодил в самый строй полка Анхеля и разнес на куски нескольких чурбанов, еще один грохнул на стене, и разнес в щепки камнемет. Третья тура попала в волчью яму, перекосилась и рухнула. Нетрудно догадаться, как расхваливал нас всех воевода на совете. Даже Безликий не смел посмотреть ему в глаза. Даже Донаван не смел скалиться. Впервые на совете присутствовал Ушкуй, который только что оправился от раны. В конце воевода, сложив на столе локти и сцепив пальцы, долго сидел так и смотрел в стол. Клянусь, пока он так сидел, я слышал шаг часовых на улице, а нас в шатре было больше пятидесяти человек!. Наконец он спросил: «Что будем делать, господа офицеры? Как будем город брать?» Измором – было общее мнение. Обоз, который вез бочки с горючей смесью, уничтожен партизанами. Видимо, они знали о назначении груза, потому что атаковали несмотря на сильную охрану. Много партизан погибло, но все бочки сожжены. Там были санлейцы. Тур как-то сумел привлечь их на свою сторону. Теперь забот у Мартина с Кечем прибавится. Знай наших!»
«Знай наших» Флипота написал потому, что сам был из санлейских казаков.
«Вечером я с чурбанами ходил пешком в дозор, обшаривал чащобы вблизи лагеря. На обратном пути повстречались с десятком конных мёзов. Один смеялся над нами, спрашивал, как нам живется без еды, звал к себе и обещал угостить каленым железом, сука!
Двенадцатое декабря.
Весь день носился верхом по полям, надеясь повстречать того вчерашнего сволоча. Зря. Два фуражирских обоза вернулись. Еды, конечно, мало привезли. Где эти чертовы гоблины с их провиантом! Чем занимается старый пьяница Мартин? Он, похоже, отчаялся сладить с Туром и партизанами, плюнул на все и ударился в запой. Если бы чурбаны страдали от голода, то давно бы взбунтовались. Они все очень отощали. У нас, наверное, голод почище, чем в Гроунсе. Воевода забавлялся - держась за цепь, на скаку останавливал четверку лошадей.
Из Гроунса пришел в стан кавалерии мёз по снегу босиком, в одних подшштанниках, с выколотыми глазами и с отрезанным языком. К груди его было пришито нитками послание воеводе от отцов города. Вот, что пишут господа:
"Трое негодяев, подговаривавших вместе с этим несчастным горожан к измене, были ныне четвертованы на рыночной площади, и так будет со всеми.
Пришельцы! Убирайтесь обратно в царство Хаора, породившее вас, здесь вам нечего делать! Города вам не сдадут, мы сожрем кошек и собак - перейдем на крыс, воробьев и тараканов, но не вынесем вам ключей от ворот! Вы сами раньше окачуритесь от голода - нам хорошо видно с башен, ваши фуражирские отряды привозят больше раненых, чем еды. Попробуйте снова идти на приступ - мы угостим вас жирной похлебкой из камней и смоляного вара. Чтобы обрушить на вас побольше камней, мы разберем все наши дома, оставим только храмы и будем молить в них богов, чтобы вы поскорее передохли и перемерзли в своих землянках! Головы тех, кто сумеет подняться на стены, познакомятся с нашими топорами!"
Ну и так далее.»
Тринадцатое декабря.
Оказывается, тела мертвых чурбанов через несколько часов исчезают, просто тают в воздухе, с оружием и с одеждой. Сказал это Олафу - он знает. Все знают, но никто никогда об этом не заикается»
Далее несколько строчек густо замазаны чернилами.
«Четырнадцатое декабря.
Восстали мужики во владениях его вице-королевского высочества Леонида. Он просил помощи у графа Итевса, который служит королю, и тот прислал ему своих рыцарей! Бред какой-то, все посходили с ума на этой войне. Бароны юга и запада страны приняли нашу сторону, востока – королевскую, но по чести сказать, все они сами по себе. Присяга для них значит лишь то, кого и с кем вместе грабить. Горожанам приходится отбиваться от тех и других, но наши отряды они обычно впускают беспрепятственно. Один из королевских князей воспользовался этим – нарядил свой отряд на манер наших, поднял четырехцветное знамя, а когда перед ним открыли ворота, устроил в городе резню. На севере же города объеденились с дворянами и обороняются от гоблинов. За короля стоит теперь только Гроунс, за хозяина – манкуртан. У нас даже дров не хватает.
Донаван состязались в борьбе с Безликим. Красота! Приятно посмотреть, когда соперники так сильны и опытны. Никто не одолел. Донаван поражает меня: рядом с горой Безликим он - соломинка, но откуда столько силы в этом теле без мышц! И откуда столько злости в этой голове! Я пишу: в голове потому, что врут ученые, говоря, что мысли и чувства рождаются в сердце. Чушь, они рождаются в голове. Это от ударов по голове становятся дураками.
Пятнадцатое декабря.
Пришла стая менквов, шестьсот-семьсот, вместе с самками и детенышами. Их вожак сказал воеводе, что хочет присоединиться к нашей армии. Воевода в ярости сломал ему челюсть и велел проваливать откуда пришел. Правильно сделал - от менквов нет никакого толку. Они сбегаются к нам со всей страны, отовсюду, где их режут, а режут их везде, и наши и те, кто служат королю. Думают, что мы тут будем их кормить и защищать. Разграбили все на ста верст вокруг, так что нам самим теперь нечем поживиться. У Трувора мор. У меня больше сотни чурбанов тяжело больны цингой. Награду за кислую капусту подняли до пятидесяти дукатов за ведро, но фуражиры не довозят ее. Милош в дозоре попал в засаду, убил нескольких партизан, но сам ранен. Вечером был совет у воеводы. Он мрачнее тучи, как и все, кроме Донавана. Этому, похоже, все равно.
Под Гроунсом пустошь, шаром покати, никого, только волки воют по буеракам. Волки, и те давно ушли бы отсюда, если бы им не доставалась падаль от наших схваток. Люди перебьют менквов. Менквы соберутся в стаю побольше и перебьют людей. Потом подойдет откуда-нибудь из соседнего графства королевский отряд и будет резать всех, кто попадется. Воевода отправит туда полк или целое крыло. Чурбаны отгонят неприятеля куда-нибудь подальше, а потом следом за ними придут леонидовские кошкодавы и устроят такое, что и сказать страшно...»
Санлейский казак Флипота много в жизни повидал страшного и безобразного, и если он о чем-то говорил "страшно", то это стоило того, так же, как если волдак говорил о ком-то, что "он очень жесток". Страшно... жесток... жесток... страшно... страшно... жесток... Казалось, вся жизнь состояла уже из одних только страха и жестокости. Флипота подумал как-то, но в дневник не записал, что на небесах вовсе не боги обитают, а некие ДРУГИЕ люди, которые там тоже, грешат и праведничают. Праведники их отправляются куда-то на ДРУГИЕ небеса, а грешники низвергаются сюда, на все эти муки. И что он, Флипота, и все, кому здесь судьба вложила в руки мечи, и на кого одела латы - воевода, Безликий, Раф, Анхель, само собой разумеется конечно же Донаван, конечно же жуткий одноглазый старикан (поджилки тряслись, когда вспыхивал зеленым огнем камень на его морде), люди Франца, люди Леонида, все-все-все они и есть демоны, которыми те, ДРУГИЕ священники пугают своих прихожан.
"Лгуны, собаки брешливые! Крикуны базарные - вот, кто наши жрецы, либо тоже сошли с ума! - думал он - Обещают праведникам спасение, глупцы! Да никто не спасется на этом свете! На небесах те, среди которых Всевышний отберет себе сто тысяч раз по сто тысяч праведников, а все, кто здесь - все обречены бездне и озеру огненному!"
«Двадцатое декабря.
Четыре дня не делал записей, но столько новостей за эти дни! Гоблины наконец пересекли границу. Когда они будут здесь? Через неделю? Месяц? Но это не все, даже не главное. В Мёзию вошла могучая армия Азамата - короля Вифнии! Но и это не все. С запада на нас идут объединенные войска Галатии и кападдокского короля Симена - одного из злейших хозяйских врагов, года он не правит, а уже покрыл себя славой храбрейшего воина! У меня дух захватывает от того, что теперь начнется! Сразу по несколько дамок прибавилось на доске с обеих сторон!
Двадцать первое декабря.
Воевода на совете зачитал письмо от Кеча из Ахайи. Мартин и вправду запил. Он не отвечает на гневные письма, что шлет ему воевода, вообще почти ни с кем не разговаривает. Кеч взял на себя все дела и держит Мартина под стражей в Ладобо.
Кажется, никто в этой стране уже не ставит виселиц - наверное, плотников уже не осталось. И на воротах не вешают, целых ворот и с собаками нигде не найдешь. Вешают прямо на сучьях. Интересно, что будут делать, когда веревок не станет - вить-то их тоже теперь некому. Наверное, будут просто колоть, как свиней. И сейчас много колют, но пока еще и вешают на сучьях. И еще на кол сажают. Странно даже, ведь на кол посадить это не то, чтобы заколоть или повесить - целое ремесло тут. Но виселицы ставить некому, веревки вить некому, а умельцев на кол посадить не убывает!
Старая одноглазая развалина опять не был на совете, с чего бы так?»
«Двадцать пятое декабря.
Про черного всадника я слыхал, а вчера вечером денщик рассказал мне про белых всадников-привидений, которые маячат тут и там. Ну и дурень! Это мезийские конные лучники. Они зимой, когда ложится снег, одеваются в белые плащи и коней наряжают так же.
Гоблины под Льюэром. Они движутся довольно быстро, но сейчас стоят, дожидаясь подхода обозов. Где-то на востоке объявились Франц и блудный ахайский владыка Иоанн с ним, они осмелели с приходом туда Азамата. Со стен свалился какой-то чудак. То ли задремал, то ли сознание потерял, но скорее всего сам сиганул. Они тоже там сходят с ума от голода. Перебежчик сказал вчера, доедают лошадей и собак, принялись уже за ворон, кошек, крыс и мышей. Что будет, если мы сегодня возьмем Гроунс, что мы там найдем? Крыло Рафа решили распустить, и оставшихся в нем – примерно тысячу чурбанов – разделить между другими полками.»
«Двадцать седьмое декабря.
Проклятая зима, проклятый голод, все это сидит у меня в печенках. Мне не поздоровится, если кто-нибудь прочитает это и перескажет воеводе, но я знаю, все так думают.
Сегодня присутствовал на допросе пленного партизанского вожака. Грамотный и очень толковый. Безликий спросил его о настроениях среди мятежников. Тот сказал, что настроеие подавленное. Его спросили, почему. Он сказал: "Беда в том, что иноземные короли идут освободить нас, не будь этого - мы вскоре освободились бы сами, и тогда вместе с вами мы прогнали бы и Франца, и воевод, и графов, и всех господ-рыцарей, и жрецов, и их приказчиков, и всех остальных, кто в дни мирного благоденствия грабили и давили народ не хуже вас, кого сами они объявили посланцами Шайтана." При нем была грамота от партизанского князя, скомороха Салавата. Вот как он наставляет своих людей, в числе прочего: «Если же где придут бойцы, равные лицом и статью, что носят круглые шлемы с полумасками, под знаменами четырех цветов, то надлежит немедля разойтись, либо скрыться подальше в леса. С этими в бой не вступать, имея хоть по десять на одного. Это – смерть! Если же битва неизбежна – мужайтесь и стойте твердо.»
«Тридцатое декабря.
Верховный гроунсский жрец наконец-то сам во всеуслышании объявил воеводу предтечей сатаны. Долго же он думал, и чего этим добился - не пойму. Симен в ста пятидесяти верстах, и ему, кажется, не терпится дать нам бой. Со всеми, присягавшими хозяину, он расправляется беспощадно, партизан тысячами принимает в свое войско. Дворяне с запада бегут к нам целыми отрядами. Они рассказывают, что взятых в плен галатами можно считать счастливцми в сравнении с попавшимися Симену. В его обозе на телегах стоят колья, а на кольях везут посаженных рыцарей, еще живых, другие сзади плетутся связанные, и как только бедолага отдаст богу душу, его место занимает следующий. Никаким обещаниям «искупить кровью» Симен не верит, даже выкупает у своих вассалов пленных, чтобы предать их смерти. Гоблины тоже недалеко. »
«Первое января 565 года от разделения царств.
С Новым Годом, твою мать! Ночью предприняли штурм, но опять провалились. В моем полку в строю пятьсот чурбанов. Обоз, что должен был подойти вчера, застрял где-то под Гоймингом. Воевода послал туда Олафа с отрядом, чтобы обоз не достался пратизанам. А у потусторонних было весело: Булат нарядился новогодним старцем и раздавал офицерам по черствому прянику»
«Четвертое января.
До нас дошли известия, что Салават получил от Франца рыцарское звание. Можно было сразу графское - у Салавата в разных отрядах до десяти тысяч человек, Францу не выставить стольких. Салават путешествует по мезии с сотней самых отчаянных партизан верхом, в панцирях убитых рыцарей, и там, где они появляются, мятежники выходят из лесов, из малых отрядов собираются в целые полки и тогда вспыхивают замки леонидовских вассалов. Сондерск сдался вифнийцам. Взят и родовой замок Леонида. Граф Майкл с остатками своего отряда ушел к королю и получил от него прощение взамен на клятву смыть вину кровью. Ждем гоблинов со дня на день.»
«Седьмое января.
Пришел авангард гоблинской армии. Говорят, что войско подойдет через день-два. Ох и не нравится мне это все! Они все предают огню и мечу по пути сюда, давно изголодались по людской крови. Старик с изумрудом в зенке сказал, что теперь и тролли присоединятся к нам. Как они сюда доберутся - ума не приложу»
«Десятое января.
В полдень доложили о появлении гоблинских полков. Их примерно шестьдесят тысяч, хорошо вооруженные, с большим обозом. Их король Бат давно готовился к этой войне, и хозяин очень помог ему золотом и железом. Без этой помощи Бату не снарядить бы и половины его теперешней рати, при том еще, что немало сил он оставил для охраны своих владений. Воевода вручил ему прядь волос с мертвой головы графа Асаулы - убийцы его отца. По правую руку от Бата ходит гоблин с изумрудным зенком.
Мы меж двух огней. Интересно, что предпримет теперь воевода? Снимать осаду, чтобы выступить навстречу Симену или Азамату он вряд ли посмеет. Тогда нам понадобится быстрота, а гоблины лишили нас ее. Оставлять их одних под Гроунсом, значит потерять союзника. Им одним здесь не выстоять. Разделять войско тоже неоправданный риск. Сорок лет назад под этими же стенами вифнийцы разделили свою рать и тут же были разгромлены. Стоять на месте и тем предоставить врагу свободу действий – чистое самоубийство. Не принимать в расчет Гроунс тоже нельзя, способных держать оружие там еще много. Они ослабели от голода, но приход подкрепления и запах жратвы их подзадорят. Как же поступит воевода?
Пятнадцатое января.
Одиннадцатого Олаф донес, что к югу от Гроунса появились кападдокские войска. Тут же сняли осаду и совершили переход аж на пятьдесят верст за Гойминг. Дураку понятно, что кападдоками здесь и не пахло. Воевода не дурак, но делает вид, что верит, будто кападдоки действительно были здесь и ушли.»
«Семнадцатое января.
Воевода очень рискует. Он ведет опасную игру, но ведет ее смело, надо отдать ему должное. Я бы на его месте попытался бы не дать соединиться двум вражеским армиям, но это тоже опасно - обе они гораздо сильнее, чем те, с кем мы бились до сих пор. Мер решил уступить врагам на время Мёзию. Мы будем отступать в Ахайу, чтобы перевести дух и соедениться с Мартином, с тамошними менквами и с троллями. Он и гоблинов решил увести с собой, для того и задумали балаган с кападдоками в нашем тылу. Он сказал сегодня на совете королю бородатых: «Ваше величество может поступать так, как сочтет нужным, а я не могу рисковать войском, которое доверил мне наш великий господин. Мои солдаты истощены, изголодались, многие больны. Им нужна передышка. Ахайа вот-вот восстанет против нас, только присутствие там нашего войска может это предотвратить, и оставлять в своем тылу мятежную страну мы не можем.» Гоблин чуть не лопнул со злости. Конечно, он не пойдет один против армии пяти королей!»
«Двадцатое января.
Вифнийцы соединились под Гроунсом с кападдоками и галатами. По настоянию Бата снова собрали совет. Нелюдь требовал идти в наступление. Как же! У королей свыше двухсот тысяч ратников, у нас - вдвое меньше, даже вкупе с менквами и со всей леонидовской бандой. Конечно, воевода и с тридцатью тысячами пошел бы на них, если бы все наше войско составляли бы чурбаны, а их у нас в строю не больше десяти тысяч.
На том же совете разбирали случай. Мёзы из людей Леонида ночью сцепились с гоблинами. Есть убитые с той и с другой сторон. Решили казнить зачинщиков - трех мёзов и пятерых гоблинов.»
«Двадцать второе января.
Пять королей: Азамат, Симен, Франц, Иоанн и Эрвин, сын того, что был убит у Фронгреда, собрались вместе в Гроунсе. Начало над королевским войском принял мезийский герцог, старый как дьявол и, говорят, такой же хитрый. Из каких-то подвалов они откопали знамя короля Эдварда и подняли его над своим лагерем. Ну что ж, чем бы дите ни тешилось - лишь бы не плакало! Завтра мы выступаем к Медвежьему Холму.»
Костры и крючья (совсем короткая глава, даже без номера)
Пока армия королей стояла под Гроунсом, Симен все ночи напролет пировал с дружиной или с князьями – вчерашними недругами, и вставал обычно часа в три-четыре пополудни. Раньше будить его без особой нужды категорически запрещалось. Поэтому делегация от Филиппа, а именно: доверенный рыцарь барона, его копье, пятеро псарей с их чудовищеподобными питомцами и тридцать пленников долго должны были дожидаться аудиенции напротив королевского шатра. Ратники разбили для рыцаря шатер, развели костры, приготовили обед, который немедленно был уничтожен, накормили собак и лошадей. Пленники стояли кучкой, окруженные конвоем, держа шапки в руках. Покрывать головы, сидеть и разговаривать перед домом его величества, хотя бы и временным, им не полагалось. Да и какие там разговоры, когда и по рассказам знали они о ненависти Симена к изменникам, и здесь, в лагере, уже успели кое-что увидеть. Самое ближайшее будушее рисовалось им невеселым.
Наконец его величество проспался, вызвал вестового и ему было доложено о посольстве.
Короны и мантии Симен одевать не стал, а вышел на мороз в рубахе, и даже подштанников в сапоги не заправил – со дня коронации он лишь пару раз ночевал под крышей и знакомиться с придворным этикетом было просто некогда. Но пленных с его появлением опустили челом в снег.
- Кто такие? – спросил Симен.
- Ваше величество! – торжественно начал рыцарь – Мой сеньор барон Филипп в знак своей верности присылает в дар вам этих слуг дьявола, плененных им – пять рыцарей, за которых он мог получить большой выкуп и двадцать пять простолюдинов, которых мог бы с большой выгодой продать в рудники!
- Передай своему господину: Я много наслышан о его отваге и доволен его верностью мне. Пусть прибудет ко мне, я думаю о зачислении его в дружину. – сказал Симен.
Из этих – повернулся он к пленным – кто рыцари?
Ему указали на пятерых.
Симен подошел к ближайшему, схватил его за шиворот и одним рывком поднял на ноги.
- Говори! – приказал.
- Ваше величество! – застонал пленник – Ваше величество, мы больше не служим шайтану, мы сами сдались вашим людям! Бес попутал меня, но больше я шайтану не служу! Позволь мне служить тебе простым ратником, я искуплю вину кровью, клянусь…
- Заткнись! – рявкнул Симен – Дворянин, где твоя честь! Ты готов присягать каждому, кто покажет тебе кулак!
Король отбросил связанного, и заговорил во всеуслышании:
- Мы не для того пришли сюда, чтобы слушать клятвы клятвопреступников, мы пришли, чтобы кровью отмыть эту страну от скверны! Чему повинны эти люди, кападдоки, скажите!
- Костры и крючья! – крикнул первым рыцарь Филиппа.
- Костры и крючья! – закричали вокруг.
- Костры и крючья!
- Да будет так. – сказал Симен и пошел умываться.
25. Битва в проходе Кросткилен.
В замке Ладобо Мер вел дружескую беседу со своим приятелем вице-королем Ахайи Мартином.
- Ты кретин, Мартин! Ты знаешь это? Ты знаешь, что тебя делали соленым огурцом, ты, глупая ленивая свинья! - орал он так, что стены дрожали - В день твоего рождения боги были пьяны, и вместо человеческого вставили тебе в грудь сердце ишака! Какой дьявол надоумил тебя забирать у пахарей хлеб до последнего зернышка?!
- Почему же весь? Я приказывал оставлять достаточно на пропитание и на посев…
- А ты проследил, как выполняется этот приказ! Сколько жалоб ты рассмотрел от крестьян? Клянусь, ни одной! А твое ублюдки творят тем временем такое, что волосы встают дыбом! Не мудрено, что мужики станут обжигать жерди в кострах! Сколько раз ты отправлял против них карательные отряды, а хоть одного из своих орлов ты вздернул за грабеж и мародерство? Ты отдал приказ, и все, больше тебе ничего не нужно ни знать, ни делать! Ты что, не видел, что творится вокруг тебя, не думал, почему? Можешь ты когда-нибудь взглянуть чуть дальше своего винного погреба? Оторвать свою жирную жопу от скамьи, усадить ее в карету (я уж и не прошу - в седло), и проехаться хотя бы по окрестным селам, поглядеть, что там делается! От иных одни печки торчат!
- Ты же сам велел: истреблять безжалостно - твои слова.
- Мои. Но кого истреблять, тебе что, все равно?! Врагов, Мартин, врагов истреблять, но зачем тех, кто нам покорен делать нашими врагами?! Что, чтобы было, кого истреблять, что ли? На хрена ты приказывал убивать людей, которые сражались с менквами?
- Но ты же сам говорил, что надо привлекать нелюдей на свою сторону!
- Но я же не говорил, что надо жопу лизать этим скотам! Теперь вся Ахайа против нас, и ради чего? Ради этих лохматых? Ты вспомни битву при Гроунсе, в ноябре! Олег, Айрах, Джон в этой битве погибли, Анхель с двумя ранами оттуда вышел, Булат ранен был! А эти уроды, только увидели мёзов - сложили свои дубины и ушли в лес! На хрена нам такие солдаты! А у тебя из-под Качина кто первыми начал уходить? Ты Качин почему не взял? Это у Гроунса каменные стены в десять саженей высотой, а Тур сал на тебя с гнилого плетня, а ты, чем свозить золото в свой замок, десятую часть его посулил бы качинским сотникам, и они сами привели бы тебе Тура на аркане! Говоришь, своих вассалов не мог призвать к повиновению, из-за этого и уступил ему? А Кеч на что? Обратись к нему за помощью, Кеч прищучил бы любого, и так призвал бы, что мало не покажется! Что за местничество ты устроил с Кечем! Как ты ему говорил, я вице-король, а ты сотник, я правитель страны, а ты начальник гарнизона? Так?
- Но это же и правда так…
- Слушай, ты, ваше высочество, вице-королем тебя назначил я, Кеча начальником гарнизона назначил тоже я, стало быть, мне решать, кому из вас быть бараном, а кому пастухом! И раз я говорю, что ты должен его слушаться, значит так тому и быть! Как ты говорил ему, у тебя, мол, пять полков, а у меня пятьдесят? Что ж ты тогда из этих пятидесяти полков даже охрану для себя не отобрал, а выклянчил у Кеча чурбанов?!
- Мер, я…
- Да заткнись ты! - Мер махнул рукой - Ты виноват перед нашим великим… Тьфу ты, черт, привязалось! Вобщем, ты виноват и вину свою искупишь. Скоро заварится каша пожарче прежней, и не думай, что на сей раз отсидишься в Ладобо! Сам поведешь своих людей в бой! Хотя, черт, стоило бы тебя определить в Манкуртан солдатом, чтобы ты жрал и срал только по команде, заодно с чурбанами! Ты бы согнал порядошно сала. Пошли. Там, кажется, уже все собрались.
Мер с Мартином спустились в столовый зал, где их ждали Безликий, Донаван, Булат, Бат со свитой, оставшиеся с Гедлоком мезийские графы Леонида, он сам, и ахайские дворяне, еще не перешедшие под знамена Тура.
- Его высочество вице-король ахайский Мартин! - выкрикнул герольд Мартина Парамон (когда-то служивший у него же конюхом).
- Встать! - скомандовал Безликий офицерам.
- Здравствуйте, господа, садитесь! - сказал Мер - Ваше Величество. - чуть поклонился он королю - Вчера прискакал гонец от Кеча, из Тиамада. Муйсар из Медвежьего Холма отправил ему почтового голубя. И вот, что он пишет. Секретарь!
- «Воеводе войска господина нашего великого Гедлока Меру сыну Месерову пишет сотник Муйсар, комендант крепости Медвежий Холм.
Сегодня был уведомлен, что войско пяти королей, доселе стоявшее под Гроунсом, двадцать пятого февраля выступило на юг, в сторону Гойминга. К прежнему числу вражеских сил присоединились отряды многих дворян, также и партизаны, числом всего до десяти тысяч.
Защищать города и крепости, лежащие между Гоймингом и Медвежьим Холмом, считаю бестолковым, посему готовлю к обороне вверенную мне цитадель.
Двадцать восьмое февраля 565 года от разделения царств»
- Так вот, господа, - сказал Мер - Все это требует от нас сейчас же приниматься за дело. Всем вам надлежит не позднее завтрашнего утра отбыть в свои полки и вести их к Тиамаду. Там, через неделю, общий сбор. Вы, ваше величество, надеюсь, последуете нашему примеру?
- Конечно. - истолковал слова короля гоблин-переводчик.
- Прекрасно. Интенданты вице-короля будут снабжать воинов вашего величества как своих всем, за исключением жалования. Более я не смею задерживать ваше величество. Что там тролли?
- Гонцов от них с прошлого раза не было. Они сейчас где-то вблизи галатской границы. Через несколько дней должны быть здесь.
- Даже несколько дней не можем ждать. Выступаем немедля, а они пусть догоняют.
Прибыв в Тиамад, Мер, Мартин и Бат дали смотр своей разношерстной рати. Кроме Манкуртана она насчитывала шестьдесят тысяч гоблинов, почти столько же менквов, и примерно по десяти тысяч мёзов и ахайцев. Леонид не сумел увести из Мезии больше: Мартин две трети своих сил оставил на востоке, против Тура. Мер собрал для похода три тысячи манкуртов верхом и шесть тысяч – в пешем строю. Остальных «чурбанов» осталось пятьсот – на охране корабля и Ладобо, тысяча – в Тиамаде, и тысяча – в Мёзии, в Медвежьем Холме. Пятнадцатого марта началось выдвижение войск на север, навстречу королевским, а еще через пять дней авангард армии Гедлока и его союзников достиг Железных Гор. Неприятной новостью для Мера стало появление врага в проходе Кросткилен. Хребет Железных Гор был узок и невысок, но тянулся на сотни верст почти непрерывной стеной и имел совсем мало удобных проходов. Кросткилен был крупнейшим из них.
Двадцать третьего марта начался штурм прохода, не давший, однако, результатов. Кападдоки засели в коридоре шириной не более десяти саженей, и даже отряд в несколько сотен, разделившись на части и обороняясь посменно, мог удерживать здесь целое войско. К тому же отряд смельчаков из войска Симена взобрались на вершины скал, и сверху забрасывали манкуртов камнями, причиняя едва ли не большие потери, чем державшие оборону. Выбить их оттуда было невозможно. Вечером Мер велел прекратить атаки, огородить проход частоколом и выставить в охранение полк из войска Мартина. После он вместе с Безликим поехал к проходу чтобы видеть, как исполнен его приказ.
- Помнишь, Руда, лето? - спросил он - Мы высадились у Ладобо с двадцатью тысячами, без единого коня. Денно и нощно мы были в переходах, забыли, что такое сон, ели в день кус хлеба да флягу воды, и то не выходя из седла, и царства ложились к нашим ногам в считанные дни. Теперь мы больше, за нами - земли, люди, села, города. У нас обоз в тысячи телег, волов, ослов и мулов, много воинов. Много мечей и копий, много мяса, готового на убой. В нашем войске больше мёзов, чем у Франца и больше ахайцев, чем у Иоанна. Но стали ли мы сильнее, Руда? Нет ведь. Мы как прежде страшны в бою, но мы утратили важное наше преимущество - быстроту. А где прежний порядок? Где дисциплина, единство? У нас много союзников, но на кого из них мы можем опереться? Ахайцы и мёзы, что служат нам - поганые падальщики. Будь моя воля - рассажал бы их на кольях вдоль всех дорог. Бат пока послушен, он зависит от нас, но что будет, когда положение изменится? А это случится рано или поздно. Про менквов и говорить нечего, это даже не толпа, это стадо. Нет, надеяться на наших соратников – все равно, что ждать помощи от собственной тени.
- Что поделать. Армия это сундук с барахлом. Чем он больше, тем больше места занимает, тем труднее навести в нем порядок или передвинуть его.
- Ага, или пропихнуть в такую щель, как Кросткилен, да?
- Точно так! – сказал Безликий.
Немного помолчав, Мер продолжил:
- Нельзя устраивать тут стояние. Время сейчас работает больше на наших врагов, чем на нас. И Иммануил тоже это понимает.
- Да, Франц хоть и дуб дубом, а догадался-таки вызвать его из отставки. Ты, вижу, опасаешься герцога?
- Еще бы! Меня и в утробе не было, когда его слава полководца уже гремела по всему свету! Теперь пять королей доверили ему свое войско, и это заставит нас попотеть еще больше. Враг не только сильнее, чем был год назад, он стал и намного умнее. Месяц Иммануил не выступал против нас из-под Гроунса, чего ждал? Давал войску передышку? Глупость какая - если за дело берется Иммануил никто не знает, что такое отдых, и особенно - его враги. Он налаживал подвоз еды и фуража войску. Потерял время, зато не окажется теперь в таком нужнике, как мы под Гроунсом. Сколько наездников он выставил дозорами вокруг лагеря, в несколько цепей! Сколько засад, разъездов, кордонов - ни одна сука не подберется незамеченной к их лагерю на пятьдесят верст! Что говорить, знает старый дьявол свое дело! Как Генри, сотник наш в Парилоке, говорил: плох тот воевода, который с сотней солдат одолеет тысячу, но не сможет одеть и накормить эту свою сотню.
- Тогда мы плохие воеводы. Даже дурак сможет выиграть битву с такими солдатами, как у нас, причем ни набирать, ни обучать, ни приводить к покорности чурбанов нам не пришлось, а одеть и накормить их мы не смогли.
- Наверное, так оно и есть. Пусть огласят во всех полках, наших и прочих: кто приведет Иммануила живым, получит пятсот червонцев, кто убьет его - тому петля. После нашей победы герцогу должен быть выделен замок, и свобода в его стенах ничем не будет ограниченна.
- Ты становишься милостив к своим врагам. Не забывай, в королевском обозе есть деревянная клетка и колодки весом в три пуда, а на главной площади Гроунса вбит в мостовую медный кол для твоей головы.
- Не переживай. Для этого кола у меня найдется достаточно голов. Пусть это будет голова Симена.
- Почему его?
- Он самый ярый наш противник. Мы не выступали против него, он сам на напал на нас первым, и Азамата подбил на войну с нами тоже он. Наш противник, Руда, это змей о трех головах - Азамат с его боевой мощью, Симен с его пылом и Иммануил с его дьявольским умом и опытом. Если бы срубить эти головы... Боги, и как сейчас пригодилась бы помощь хозяина!
- Что-нибудь слышно от него? – спросил Руда.
- Ни слова. Одноглазый уже который день под караулом, жрет четверть за четвертью, хозяин не слова не говорит его языком… Кто у тебя в коннице знает о болезни хозяина?
- Донавану сказал Булат. И Флипота, этот чертов умник, наверное догадывается.
- Чертов умник! Дай Флипоте понять, чтобы придержал свой чертов ум, не то раздавлю его как ехидну.
Через два дня около полудни в палатку Мера вошел Трувор с торбой, о содержимом которой Мер сразу догадался по запаху.
- Это менкв принес. - сказал сотник - Его поймали по ту сторону гор королевские солдаты, но не прикончили, а только поколотили, дали это и велели принести нам.
- Чья?
- Муйсара.
- Похоронить. И сейчас же собрать совет.
На совещании Мер сообщил о взятии Медвежьего Холма и гибели Муйсара.
- Теперь, когда верных нам войск за хребтом не осталось, нет и смысла прорываться туда. Единственно правильным почитаю отойти назад, увлечь за собой королевские войска и дать им бой на равнине.
На том и порешили.
А спустя несколько дней через Кросткилен строй за строем повалили бесчисленные королевские полки. Столько, что конца и края им не было видно. Старики и совсем еще дети. Смолоду державшие меч и только вчера оставившие свои наделы. Неимущие ополченцы и богатые дворяне. Шли закаленные в боях богатыри-вифнийцы, и «волкодавы» - в кольчугах с нагрудниками, в шлемах-«луковицах», с тяжелыми «бородатыми» бердышами на плечах - грозная гвардия короля Азамата. Даже рыцари не гнушались служить в этом полку старшинами. Командовал гвардейцами Шилкач, тот, что десять лет назад служил в этом же полку десятником, и по сей день очень успешно выходил на кулачный бой. Шли кападдоки, на копьях поднявшие к престолу своего короля, и его наемники - волдацкая дружина. Мало, семьдесят человек всего, зато все верхом, все в добрых бронях с хорошим оружием, а до чего яростные - как заревут хором свое «Той Чива!» - держись, не падай! Шли линги, по большей части - бывшие пленники Халака, а ныне один из самых храбрых и сплоченных полков королей, бесстрашные вольные хлебопашцы северных равнин, которые перед боем одевали свежие белые рубахи, мылись, причесывались, натирали волосы маслом, одевали новые праздничные сапоги, и с веселой песней шли в сражение как на свадьбу. Шли вольные воины полков волка, вепря, ската, скорпиона, дубовой ветви, Святого Сидора, Святого Андрея, Святой Анны вижской. Псари короля Эрвина вели огромных галатских собак-убийц. Ехали санлейские казаки, полторы тысячи, присланные Туром на подмогу королям. Эти со своим легким оружием ни за что не устоят против закованных в железо рыцарей, зато что касалось разведки, вылазок в тыл врага, налетов на его обозы, фуражиров, на заставы, тут им равных не было. «Филинами» называли их за преимущественно ночной образ действия. Недохваливали, конечно. Бывало так, что не только ночью, но и средь бела дня заколят санлейцы зазевавшегося часового или уволокут его прямо на допрос. Шли краса и гордость Кападдокии - «морские львы» - полк меченосцев при королевском флоте. Из этого полка уехал когда-то в отпуск на похороны отца молодой десятник Арман, так и не вернувшись на службу из побывки. Шли ахайцы, чтобы с оружием в руках вернуть отнятую у них родину, шли мезы, большую часть которых составляла повстанческая рать скомороха Салавата (большинство феодалов предпочли остаться охранять свои имения, или грабить соседей). Топали тяжелым шагом верзилы владычного полка верховного гроунсского жреца – пятьсот богатырей, набранных по росту, не менее сорока четырех вершков. Шли горожане и крестьяне, шли миряне и иноки - три полка расстриг, давших обет вернуться в монастыри после победы, не ставших заслоняться от общего дела духовным званием – лучшая половина монашества (снискавшие своему сословию славу жадных собак и мироедов предпочли остаться жрать запасы из бездонных монастырских погребов да молить богов о ниспослании скорой победы). Над монахами вначале подшучивали, называли их святошами. Но насмешники умолкли после штурма Медвежьего холма, где священнослужители явили невиданную отвагу.
А какой оглушительный рев поднялся, когда через проход цепью проехали верхом пять королей! Следом за ними герольд вез развернутое знамя короля Эдварда - белый крест на черном поле. За ним еще пять герольдов несли королевские знамена: Золотой лев Ахайи, червленый лев Мёзии, серебряный лев Кападдокии, лазоревый лев Галатии и черный вифнийский медведь. Больше других надрывали свои глотки кападдоки - король Симен, раненый в памятном штурме, впервые сел в седло с того дня.
С меньшей помпой Кросткилен пересек, сидя на поставленном в носилки кресле, семидесятипятилетний герцог Иммануил. В теле полководца с годами все больше сказывалась немощь, но его ум и характер, казалось, не поддавались времени. Перед бранью за Медвежий Холм, Иммануил составил от имени королей послание и отправил Муйсару:
«Мы, милостью божьей короли Симен, Азамат, Эрвин, Франц и Иоанн, благоволим вам, мужественные защитники Медвежьего Холма, введенные в заблуждение Врагом, и желая предотвратить ненужное смертоубийство, указываем вам два пути к спасению.
Первый путь: Состоящими полками и сотнями, под началом своих офицеров переходите на нашу сторону. Тогда всех, изначально смело бившихся против нас, мы с радостью встретим как новых союзников, а всем после предавшим нас и принявшим сторону врага, дадим возможность кровью искупить свою вину. Таков первый путь.
Второй путь: Открыв ворота, сняв панцири, сложив оружие, но с развернутыми знаменами следуйте без опасения через наши порядки на юг, за хребет Железных Гор, на соединение с вашими войсками там, либо куда сочтете угодным. Тогда мы нашим королевским словом обещаем вам неприкосновенность. Таков второй путь.
Если же ни первый, ни второй путь не будут вами избраны, то вся вина за грядущее кровопролитие падет на вас, и оставшиеся из вас в живых понесут кару и за измену, и за все злодеяния, совершенные на службе Врагу. Таков третий путь.
Срок на раздумье вам - до завтрашнего полудня. Молчание ваше будет принято как избрание вами третьего пути.»
Дата, печати.
На другой день, когда стало ясно, что ультиматум отвергнут, выслушав многих видных военачальников, предостерегавших от приступа, Иммануил на совете сказал:
«Прошу у ваших величеств разрешения напомнить им, что принимая начало над войском я потребовал возложить на меня одного всю ответственность за любые неудачи, но взамен предоставить мне полную свободу в принятии мною единолично решений во всех вопросах, касающихся ведения войны и полную власть над всеми полками и отрядами войска, независимо от того, кому из ваших величеств они служат. Решение мною принято: завтра я отдаю приказ идти на штурм в установленных мной порядках. Осада исключена. Если же ваши величества имеют иное мнение, то прошу немедля сложить с меня и ответственность, и должность воеводы.»
Назавтра мощная крепость, защищенная доселе непобежденными манкуртами, пала. Мёзия осталась позади. Впереди лежала Ахайа. Впереди была решающая битва.
Второго апреля Меру доложили о приближении к лагерю неопознанного отряда. Поднявшись вместе с соратниками на холм, Мер увидел будто бы стадо баранов, и долго не мог понять, что это на самом деле.
- Корт хай трэллэнэр. - сказал Донаван.
Тролли были одеты в грубо сшитые сухожилиями бараньи шапки, штаны, вместо обуви на них были овчинные обмотки, вместо рубах и курток – овчинные безрукавки наподобии мешков с прорезями для рук и головы и короткие плащи из той же овчины. Все они, пять-шесть сотен, не считая самок и детенышей, несли оружие - колья семиаршинной длины, каменные топоры и огромные палицы. Лохматые бородищи троллей по грудь, глаза едва-едва видны под густыми низкими бровями. На плечи из-под шапок спадают свалявшиеся в войлок космы. Средний рост их был около трех с половиной аршин, самый же крупный, почти в полторы сажени ростом, вышел вперед и зарычал что-то малопохожее на связную речь, по крайней мере, для непривычного уха. Следом заговорил по-мезийски грамотный тролль:
- Это Хуго. Он говорит: мы пришли к воеводе великого Гедлока чтобы биться с ним вместе. Тролли давно начали сражаться против Кападдокии. Нас мало. Мы не воевали раньше никогда. У нас нет доспехов, нет хорошего оружия, нет каменных стен. Много троллей убито, многие сдались. Всех, кто сохранил веру в великого Гедлока, Хуго привел сюда, дабы сражаться за великого Гедлока и уповать на его силу и мудрость.
- Перескажи своему предводителю, - ответил Мер - что мы преклоняемся перед вашей отвагой и скорбим о бедах, постигших ваш род. Будьте нашими союзниками и бейтесь с нами плечом к плечу во имя нашего общего дела!
Вот теперь - сказал он Безликому - мы дадим бой королям. Прямо здесь, место хорошее. Что за замок вон тот? Баяр? Баярское сражение. Или нет, битва при Баяре. Звучит неплохо!
26. Дядя Славко.
Как во смутной волости, во лихой губернии
Выпадали молодцу все шипы да тернии.
Он обиды подчерпнул полные пригоршени,
Ну а горя, что хлебнул – не бывает горше…
Было пятое апреля года от разделения царств 565, канун праздника Святого Варфоломея. Уже вторую неделю небо затягивали серые облака - почти не просвета. Пятое апреля, совсем лето по ахайским меркам, но зачем такие холодные ветры воют по ночам! Назавтра назначалось генеральное сражение.
Сидя на пригорке, Брайн глядел по сторонам. Вокруг него не несколько межевых раскинулся стан королей. Позади Брайна над огромным шатром развивалось знамя Эдварда. Впереди, по ту сторону поля, расположился меров лагерь. Стены и башни замка Баяр довершали картину вражеского стана.
Неподалеку готовились к предстоящей сече Алекс и Ероха. Алекс точил меч, Ероха еще и начищал бронь. Не буду рассказывать, какими правдами и неправдами он раздобыл ее - это, как и многое другое, чем они занимались в ту зиму, охраняя купеческий двор, целая история, долгая, скучная и к тому же не красящая нашего героя.
Ероха сильно изменился со дня гибели Джессики. Он стал молчалив и угрюм, не ударял на каждом привале во все тяжкие, не шутил больше и не смеялся над своими же шутками. С конниками ходил он в дозоры и в стычках рубился злее злого, каждому поднимавшему руки вверх, тут же раскраивал башку точно дыню. Было видно, что Ероха уже не радуется жизни, что ему до смерти осточертело все вокруг. Но даже не в этом было дело. Впервые Брайн и Алекс стали замечать, как их друг стар. Раньше они ни за что не могли бы так о нем сказать, но теперь сорокачетырехлетний богатырь казался даже старше своего возраста. У Ерохи прибавилось морщин, прибавилось седины, он постоянно кашлял – тяжело, сипло с болью в груди (тут уж сказались и прогулки под дождем в гоблинских лесах, и холодные ночные ветры, и многое многое другое за долгие и долгие годы его странствий) но главное - он уже не был молод душой, как прежде. Будто вместе с девочкой умерла какая-то важная часть его самого. Ероха стал другим.
Брайна удивляло, как часто в лагере королей упоминали имя Гедлока. В то же время никто ничего о нем толком, конечно, не знал. Одни говорили, что он - властелин далекого неведомого края, другие - что он посланник дьявола на земле. Третьи были убежденны, что Гедлок это… Мартин, который и есть зачинщик всех бед. В то же время в одном все сходились: Произнося «Гедлок» все добавляли «чтоб ему…». Далее следовало перечисление любых возможных и невозможных невзгод. То же касалось и Мера.
- Чтоб он сел срать и провалился в пекло, прямо черту жопой на рога! - говорил один.
- Чтоб все его пращуры в гробах перевернулись за каждую душу, что он погубил! - вторил ему другой.
- Чтоб волки разорвали его детей прямо у него на глазах, как на моих глазах менквы забили кольями моего сына! - причитала старая пьяная маркитантка.
- Чтоб жена родила ему вместо ребенка клубок змей с целую четверть!
- Чтоб ему света белого не видеть!
- Чтоб его весь век, как гниду вазюкало по грязи мордой!
- Чтоб его, как сволочь, в канаве пучило!
- Чтоб он сдох!
- Чтоб ему пусто было!
- Чтоб его в дугу крючило!
- Чтоб его в бараний рог крутило! …корчило! …знобило! …колотило!
Единодушие царило в этом смысле редкое.
Но Брайн сейчас думал не об этом. Встреча с Полканом в тени мира подтвердила его сомнения насчет неназванного условия. Еще бы, кому как не этому доброму демону знать все мысли Брайна, и то, что он не опроверг существование последнего условия, и не назвал его, говорило о том, что оно все-таки есть, и что Брайну самому, не по подсказке, предстоит его угадать.
Брайн! - раздался вдруг знакомый голос. Брайн обернулся и увидел брата своей матери - дядю Славко из заречной деревни, светкиного соседа.
- Дядя Славко!
- Брайн, Сынок, здорово!
- Здорово!
- Ты-то как здесь?
- Да как все, с войском пришел. А ты?
- А наши все тут, недалеко стоим. Пришел мужик какой-то, говорит, кто, мол, Брайна сына Якилова знает, тут-де он, я и пошел поглядеть.
- А из наших почему, ну, с Верхнего Аккаса, почему никто не пошел? Или нет их здесь?
- Как почему? - Славко разом переменился в лице - Так это же… Нету их…
- Что ж так? - от радости Брайн не сразу заметил, как заволновался его родственник.
- Боги всемогущие! - сказал Славко - Так ты что, Не знаешь еще?
- Чего?
- Ничего не знаешь?
- Чего не знаю-то, говори! - встревожился Брайн.
- Нет Верхнего Аккаса теперь.
- Как нет?!
- Вовсе. Той весной, поутру… Вышли… Глядим, а там - лес весь желтый, и трава… Ты про черного всадника слыхал? Или про пса?…
Дядя Славко все говорил и говорил, а Брайн смотрел на него, и взгляд юноши был мутным и пустым.
Что тут скажешь? Я умолкаю. Пусть Брайн побудет один. Добавлю только, что будь жив Йорик, и стой он сейчас рядом, то, конечно, заметил бы две зоркие пары глаз, внимательно следивших за Брайном и Славко с почтительного расстояния.
После закончившегося заполночь ужина в шатре королей, Иммануил снял с себя плащ и кафтан, сложил все воеводские регалии и вышел подышать свежим воздухом. Здесь к нему присоединились король Азамат и его воевода Добрыня.
- Скажите, герцог, - спросил король - почему король Симен не присутствовал на последнем совете? Это не похоже на него.
- Конечно скажу. Я дал ему совет, о котором умолчал на общем совещании, но вам я скажу, а потом сообщу их величествам Францу, Эрвину и Иоанну, а также вам, граф. В двух верстах восточнее лагеря, за холмами, есть балка. Его величество король Кападдокии наверняка занят сейчас тем, что отводит туда свою кавалерию. Но знамя серебряного льва вынесут перед войском, вместе с вашим и знаменами остальных королей.
- Вы считаете это необходимым?
- Лишний булыжник за пазухой никогда не повредит, а в такой серьезной драке, как завтрашняя - подавно. Я не хочу умалять отваги ни ваших рыцарей, ни солдат, ни кого-то еще в войске, но если завтра мы будем биться так, как бились доселе, то и произойдет все как раньше - круглоголовые перебьют наших воинов, а оставшихся обратят в бегство. Завтра в поле выведут телеги из обоза и выстроят из них табор. Там и дадим бой. И рыцари пусть спешатся и будут там, вместе с пехотой. А вы где будете завтра? - спросил Иммануил Добрыню.
- Вместе с моими людьми.
- Говорят, у вас есть какие-то заговоренные латы?
- Да. Моему пращуру их подарил сам верховный жрец Барабас триста лет назад. С тех пор ни один из моих предков, выходивших в этих доспехах на бой, не был даже ранен.
- Что ж, пусть боги сделают так, чтобы эти доспехи и вам помогли так же. И раз будете там, то передайте мой приказ: обоз держать до последней возможности, пока хоть один человек останется в нашем войске на ногах, прорваться через табор противник не должен. Пускай вцепятся в эти телеги как клещи, как натасканные собаки, зубами, пусть корни в них пустят и стоят так до тех пор, пока не ударят кападдоки. Сработаем как молот и наковальня, на одну ладонь положим Мера с его сворой, другой прихлопнем.
Добрыня по-вифнийски спросил что-то у Азамата, поклонился ему и Иммануилу и ушел.
- Вы не преувеличиваете силу врага? - спросил король. - Может быть, и не потребуются все те меры, что вы предпринимаете?
- Вполне возможно, но это лучше, чем проявлять излишнюю беспечность. Ахайцы и, к сожалению, мои соотечественники долго недооценивали неприятеля, и сами знаете, сколь страшную цену платили за это и платят. Ахайцев трудно винить в их беде - внезапность, быстрота и сила вторжения не оставили им шанса. Иное дело наши. Александр глупо поступил, бросившись при Ледяном Озере лоб в лоб на врага, о котором не было известно ничего, кроме того, что вся Ахайа не продержалась против него и пяти недель. Но вдесятеро глупее было потом, при Гроунсе, кидаться в бой так же опрометчиво, это после того-то, как мы уже на своей шкуре испытали силу врага! Стойкость Гроунса дала нам тогда время собрать в кулак оставшиеся силы, внезапность была на нашей стороне. Все мы профукали в один день. Кинулись на второстепенный охранный полк, и пока давили его, враг поднял и выстроил свою конницу, а мы и рады - бросились на нее, и снова лоб в лоб! Смело, отчаянно бросились, спору нет, но ведь то была смелость медведя, лезущего на рожон. И я вам говорю: завтра чтобы добиться победы нашим войскам придется драться до последней капли крови, а потом еще столько же! Мы, ваше величество, должны смотреть правде в глаза, а правда эта сурова, и семь раз мы должны подумать, прежде, чем вступить в бой – врага, такого как сейчас, никогда нам еще не приходилось встречать. Наши бесстрашные бароны, нахрюкавшись, горланят, будто враг трусливо бежит от них, сломя голову. Да, мы наступали доселе, но недруг наш не бежал, а как баран, пятился назад, чтобы посильнее ударить рогами – и ничего более. Ничем мы не должны обольщаться.
- Но ведь Медвежий Холм был нами взят.
- Так, но там мы имели над врагом стократный перевес, и каких жертв нам стоил тот штурм, вспомните! А Мер взял эту крепость с пятнадцатью тысячами, почти без потерь! Это о многом говорит! Но я, ваше величество… Я боюсь. Говорят, что страх мне не ведом, но теперь я боюсь. Мне страшно, что все наши усилия могут оказаться тщетными, как бы мы не старались.
- Почему же? – спросил король.
- Мы воюем не с людьми, и не с нелюдями. Силы, неизвестные нашему пониманию завтра поведут врага в бой, это несомненно.
- Вы верите в разговоры о предтече?
- Раньше не верил. Я знаю, как побежденные любят винить шайтана в неудачах, которым сами виной. Но после взятия Медвежьего Холма я осматривал тела «круглоголовых». Заметьте, тела, ибо не один из них никогда никем не был взят в плен, даже из последних, что оборонялись в подвалах, никто не сдался, когда их стали выкуривать. Все задохнулись, но ни один не вышел! Так вот, все они как один – словно близнецы, равны и лицом и статью. Детородная часть у них отсутствует напрочь, пупов тоже нет. И всего удивительнее – трупы через несколько часов после смерти обращаются в пар. Истаивают бесследно. Бесспорно, они не были рождены женщиной. Но для меня и другое очевидно: Хоть бы и сам дьявол явился на землю, а все же в подобии человеческом. Они ходят по земле, оставляя следы, убивают человеческим оружием, и сами могут быть убиты. Трудно это, но все же можно. А раз так – будем делать все от нас зависящее. И уповать на божью милость.
- Как вы считает, каковы будут наши потери?
- Не менее трети наших воинов. - спокойно ответил герцог.
- Что, герцог? Я не ослышался? Не менее трети?
- Точно так.
- Но как, ведь это же …семьдесят тысяч человек!
- Не менее этого числа. В случае победы, разумеется. У нас около двухсот тысяч в строю, у нашего врага - до ста пятидесяти тысяч. И из этого числа, более трети миллиона, представьте только, до завтрашнего вечера доживет лишь небольшая часть.
- Такова война, что поделать…
- Да, ваше величество, такова война. И ничего не поделать. Остается лишь помолиться за всех, кому суждено завтра пасть, не деля на своих и чужих. И за тех, кому на небе куют сейчас мученические венцы, и кому черти куют кандалы в царстве Хаора. Сегодня у нас еще есть такое право. Завтра - нет. Завтра тысячи невинно убиенных взвопиют о мщении, и мы должны будем мстить, станем мстить… Такова война. Войну нельзя сделать хоть сколько-нибудь лучше, поэтому и следует употреблять все наши усилия на то, чтобы не было никаких войн никогда.
- Странно слышать такое от вас, воевода.
- Может быть. Знаете, пятьдесят лет назад я поступил на королевскую службу безвестным рыцарем с дыркой в кошельке, но свидетель бог, я все отдал бы - и богатство, и земли, и славу, титулы, искреннее уважение и дружбу многих выдающихся людей за то, чтобы хотя бы год нигде на свете не проливалась невинная кровь. В конце концов, это и не моя вина. Я веду войны, но я не затеваю и не начинаю их. И я никого не отправляю на смерть, у каждого есть надежда выжить, даже в самом кровопролитном сражении. Кстати, а Добрыня он, кажется, сын Ричарда?
- Да, герцог, того самого, что был вами разбит. Я помню, мой покойный отец был просто в ярости. Говорил, что вы вынули Мёзию у него из-за пояса.
- Но вы, надеюсь, не держите на меня за это зла?
- Конечно нет. Да и не время сейчас вспоминать старые обиды.
- Истинно королевские слова! Что такое сейчас наши обиды, когда в обиде весь белый свет! Едва началась война, я писал его величеству, прося вызвать меня из отставки, на что ответа не был удостоен. Но многие военачальники – мои друзья, уведомляли меня обо всех событиях. Так я узнал о поражении при Ледяном Озере. После, когда меня так же, частным образом, оповестили о сборе войска под Сенседансем, я немедленно выехал туда, выслав вперед курьера. Но на полпути меня встретил гонец: мне предписывали вернуться в имение… И думаете, это была первая обида, что я стерпел от тех, кому пятьдесят лет служил верой и правдой? Если бы я стал все их теперь ворошить, разве был бы здесь… А вот этот вражеский военачальник, Мер сын Месеров…
- Что?
- С ним у вас тоже, есть какие-то личные счеты?
- Не совсем так. Мер служил когда-то в моем войске.
- Да, я слышал об этом.
- И он был на очень хорошем счету. Генри, один из лучших моих тысячников, был когда-то его начальником. А еще Мер победил моего лучшего кулачного бойца, Кунгара, десять лет назад. Так его отделал, что Кунгар с тех пор не смог больше выйти на состязание.
- А вы, воевода, можете мне ответить, - спросил король после небольшой паузы - почему вы решили на кападдоков и их короля возложить такую ответственную задачу?
- Конечно могу. Симен хорошо подходит для этого. Он молод, отважен, деятелен, пылок. В то же время у него светлая голова. Рыцари его ему под стать. К тому же, не сочтите за упрек, никто из королей и военачальников не пользуется среди своих воинов таким авторитетом, как этот храбрый юноша. По его приказу воины будут стоять, хоть бы земля горела под их ногами, по его же приказу – ринутся в бой, даже против всех тринадцати черных богов судного дня! Кападдокам передается доблесть короля, и становится их собственной доблестью.
- Да, в трусости Симена никто не посмеет упрекнуть, и за свою славу он дорого платит. В Троллиных Горах великан, я слышал, выбил его дубиной из седла. И в завтрашнем бою лекарь убеждал его не участвовать из-за раны, нанесенной при Медвежьем Холме.
- Как он был ранен?
- В бедро стрелой из арбалета. И после этого он взял со всех своих дворян клятву – в случае его гибели не возвращаться в Кападдокию и оставаться в рядах объединенного войска до полной победы. И военачальника своим отрядам назначил на этот случай.
- А чей удар отпечатался на лице Симена?
- Он и его приближенные об этом не распространяются.
Брайну тоже не спалось. Вернее, он задремал, но скоро проснулся от непонятного, незнакомого ощущения. Спросонья он даже не понял сразу, что его несут куда-то несколько кряжистых мужиков. Он попытался было вырваться, но быстро сообразил, что это бесполезно - одна пара рук держала каждую его руку или ногу, еще два человека поддерживали снизу туловище и голову. Брайн и глазом не успел моргнуть, как очутился в просторном светлом шатре, полном каких-то важных господ. Один из них встал с раскладного походного сидения, прихрамывая подошел к Брайну и сказал по-кападдокски, всем присутствующим:
- Господа! Вы все знаете, где должны быть завтра утром. Поэтому сейчас ступайте, проверьте как проведены приготовления, а потом постарайтесь выспаться. Вестовые тоже свободны, ступайте спать.
Брайн остался наедине с незнакомцем - статным черноволосым парнем на голову с лишком выше него, одетым в неброскую, но добротную куртку, штаны, белую рубаху с косым воротом, отличные кожаные сапоги и ремень с медной пряжкой. Лицо юноши было худощавое и обветренное, широкие жилистые кисти выдавали его немалую силу. Правый глаз у него был опущен, как показалось Брайну, на полвершка ниже левого, хотя брови были на одной высоте. Одна только золотая гривна на шее говорила о принадлежности этого человека к самой высшей знати, впрочем, Брайн не сразу ее заметил.
- Твое имя Брайн сын Якилов? - спросил незнакомец.
- Да.
- Ты из деревни Верхний Аккас в Кападдокии, уехал оттуда два года тому назад?
- Да.
- А ты знаешь, кто я?
- Нет, не знаю.
- Почему? Подожди, как, тебе что, ничего не сказали? Не сказали, к кому ты идешь?
- А я сюда не шел. Меня схватили спящего и приволокли как бревно.
Парень усмехнулся.
- Холуи! Но не держи на них зла, это я велел доставить тебя ко мне, но не уточнил, каким образом, вот мужики и перестарались. Я Симен, король Кападдокии. Ты удивлен?
- Нет, ваше величество.
- Вот как? Странно. Пообещай мне, что ни одно слово из того, что будет между нами сказано, ты не передашь никому до самой смерти.
- Обещаю.
- Хорошо. Вижу, мы с тобой разговоримся. Итак, Брайн, что ты знаешь о Гедлоке? Садись.
Сам король не сел, а прохаживался по шатру туда-сюда.
- Много чего говорят.
- Кто он?
- Черт его знает.
- Обидно слышать, как ты лжешь мне, я все-таки твой король! Ладно. Я хочу, чтобы ты был со мной откровенен, поэтому буду откровенным с тобой. Слушай: Ныне покойный мой отец Арман был когда-то вожаком пиратской банды. Той, которая напала на мужчин вашей деревни за два дня до твоего отъезда. Ты спокоен? Удивительно! Я был там, и тоже дрался, на моем лице, видишь, это кто-то из ваших приложился. Из избы, что они охраняли, отец вынес медного дракона, из которого будто бы звучал голос. Отец слышал этот голос, говорил с ним, и обращался к нему, называя Гедлоком. Гедлок сделал отца королем, но потом убил его, разрушил его замок и каким-то дьявольским заклинанием воздвиг на его месте другой. Из всех, кого посылали туда на разведку, возвращались немногие. Возвращались седыми, как старцы, тряслись, заикались. Разум их был помутнен, они выли и кричали про страшных призраков, охраняющих подступы к замку, про такие ужасы, перед которыми бессилен человек. Но мне было не до этих бредней. Я в ту пору воевал с троллями. Потом мне пришлось воевать с вельможами-заговорщиками за мою корону. Потом, когда я уже стал королем, мне вручили доклад о твоем путешествии в Эдварград. Оказалось, отец посылал своих людей в Верхний Аккас, узнал о твоем отъезде и отправил вслед за тобой лучших следопытов. Они проследили твой путь через Мёзию и Ахайу, людей, с которыми ты познакомился - ученика алхимика, двух наймитов, Йорика, моряка эдварградской гильдии. Кстати, где они? Теперь вас только трое.
- Их больше нет.
- Понятно. В Эдварграде ваш след оборвался. Еще: череп того урода, которого вы прикончили там, на постоялом дворе, хранится в ларце в моем замке. Я решил послать еще раз людей к вам в деревню, чтобы узнать все в точности, но… Ты знаешь, что там случилось?
- Да.
- Ну хорошо, что об этом мне не пришлось тебе рассказывать. Потом Армия Гедлока вторглась в Ахайу и Мёзию. Я тотчас стал готовиться к войне с ним, снял осаду со всех крепостей моих врагов и вернул им все земли в обмен на клятву выступить со мной в поход. Я предложил свою помощь Эрвину, королю Галатии, и Азамату, вифнийскому королю, отправил посольство, чтобы и его убедить выступить с нами.
- Ты очень правильно сделал, ваше величество, и вифнийский король тоже правильно сделал, что тебя послушал.
- Да? Хочется верить. Ну и вот, теперь мои глаза и уши докладывают мне, что ты в лагере.
- Это твои глаза и уши подослали ко мне дядю Славко?
- Твоего соседа? Да, они, чтобы удостовериться, ты ли это. Толковые ребята, правда? С такими можно делать дела. Ну вот, кажется, и все. Теперь ты расскажи, что знаешь.
- Прежде, ваше величество, пообещай мне, что ни одно слово из того, что будет между нами сказано, ты не передашь никому до самой смерти.
- Что? Ты требуешь клятвы от меня? Своего короля?
- В точности так. Иначе ни твоя королевская воля, ни посулы, ни угрозы, ни застенщики вашего величества не смогут вырвать из меня ни слова.
- Вот как? Видно, что ты не имел дела с моими застенщиками.
- А ты со мной не имел дела. И ты не знаешь еще, с кем имеешь дело сейчас.
- Как ты дерзок! Но по крайней мере, ты уверен в себе. Будь по-твоему. Обещаю.
Брайн стал рассказывать обо всем, что с ним случилось после прибытия в Эдварград, и хотя самые невероятные подробности он отбрасывал, на короля его повествование произвело такое потрясающее впечатление, что Симен потом долго стоял как истукан, вдумываясь в услышанное. Только потом он спросил:
- Что же ему надо, а, Брайн? Чего хочет эта тварь?
- Всего. Всего без остатка, ваше величество. От Гедлока нельзя откупиться данью, нельзя заключить с ним союз, нельзя даже стать его вассалом - только покорным рабом.
- И отцу, когда звал его на выручку, он что, тоже готовил такую судьбу?
- В точности такую, ваше величество. И ему, и всем, кто сражается на этой войне, с его стороны, или с нашей - все равно.
- Отец мой покойный просил у меня прощения за то, что дважды поставил под угрозу спасение моей души. Первый раз - когда сделал меня пиратом, второй - когда сотворил ЭТО. Как он был прав! Брайн, даже зная то, что знаю и вижу я, мне трудно поверить, что могут вершиться на свете столь страшные вещи!
- Это плохо, ваше величество.
- Что плохо?
- То, что только таких вещей ты страшишься, только в таком облике узнаешь зло, хотя оно окружает тебя всегда и повсюду.
Симен посмотрел на Брайна с такой детской наивностью, преданностью и мольбой, с какой голодный котенок следит за работой мясника.
- Почему раньше я не узнал о тебе, Брайн! Я бы послал тебе в помощь самых храбрых моих рыцарей, самые быстроходные корабли, весь полк «морских львов», и сам бы почел за честь встать с тобой плечом к плечу! Клянусь Святыми Небесами, Брайн, ты - моя последняя надежда! Прости, что послал к тебе слуг, а не сам явился к тебе со свитой и дарами, и что обращался с тобой, как с низшим! Я ждал услышать мужика-деревенщину, а передо мною - герой, мудрый пророк и великий страстотерпец! Клянусь Святыми Небесами, нет у меня надежды кроме тебя! Излечи меня, Брайн, освободи от зла мою душу, умоляю тебя!
- Я не освобождаю душ, ваше величество. Я могу лишь убить и воскресить заново, но это - крайняя мера, для тех, кто обречен быть рабами зла. Ты же сам можешь исцелиться, своей волею.
- Но хоть помочь-то ты мне в этом можешь? Наставить на путь истинный?
- Могу. Во-первых, отдай приказ никого в твоем войске сегодня смерти не предавать, а завтра, после победы ты дашь свободу всем, кого возьмешь в плен. Это будет твой первый шаг на истинном пути.
- Что?! – возмутился король – дать им свободу?! Этой мрази! Это же изменники, ненавистники наши, враги! Война же!
- Завтра война кончится, и врагов не станет. Останутся только приговоренные к смерти, и ты дашь им свободу. Иначе путь к добру для тебя недоступен.
- Но они все заслужили своими злодействами смерть!
- Если бы ты собирался предать смерти невинных, я бы и говорить с тобой не стал о спасении.
- Но что скажут мои люди на то? Что я изменил себе! Что я ослаб духом, и не суров как прежде, а стал нежен с врагами, словно кобыла со своим жеребенком!
- Твори добро, государь, не задумываясь, что об этом скажут.
- Но как тогда я сохраню власть!
- Если путь истинный того потребует, тебе придется и от короны отказаться. Или ты думал, что мудрость достанется тебе малой ценой? Что научиться быть мудрым это все равно, что выучиться играть в лапту? Жизнь твоя изменится так, что не узнаешь, если встанешь на путь добра. Все, что ты имеешь, придется тебе потерять, и себя ты потеряешь, ибо станешь другим.
Симен тяжело опустился в кресло, подумал и сказал.
- Трудно сразу согласиться с тобой. Завтра мы будем говорить. Там видно будет, может… Но завтра. Пока что пусть будет по твоему. Чего еще ты хочешь?
- Сейчас я хочу спать. Пусть меня проводят к тому месту, откуда подобрали, а то я не разглядел дороги оттуда сюда.
- Ты участвуешь завтра в бою?
- Нет.
- Правильно, ты не имеешь права рисковать собой, ведь если ты погибнешь, кто тогда убьет Гедлка! Завтра после битвы я приду к тебе.
- Много чести для меня, ваше величество.
- Как хочешь. Вот, возьми. - Симен снял с пальца перстень с королевской печатью - Покажешь стражникам и тебя проводят ко мне в любое время. Приказ об этом тотчас отдадут по всем караулам. И о прекращении казней тоже распоряжусь. Прошу тебя, приди завтра!
- Обещаю.
Уже поздней ночью, завершив все дела и распустив проходившее в главном зале Баяра совещание, Мер и Безликий вышли на балкон.
- Слушай, Руда, - сказал Мер - завтра ведь день Святого Варфоломея?
- Да.
- Он, как мне помнится, покровительствует кападдокским королям?
- Жрецы так говорят.
- Значит, и Симену он покровительствует. Так кому же он поможет завтра, ему, или мне, кто так жестоко его оскорбил?
- Жрецы могут болтать все, что им вздумается, а небеса завтра помогут тому, чей разум будет чище, и чья рука будет крепче сжимать рукоять меча.
- Ты прав, как всегда. Сейчас ступай к себе. Тебя разбудят через два часа, и попробуй только мне не выспаться как следует - завтра утром ты будешь нужен мне свежим как огурчик!
Отдав последние указания, Мер пошел в свою спальню, велев часовщику разбудить себя через полтора часа. Снял сапоги, ремень, упал на нерасправленную постель и мгновенно вырубился.
27. День Святого Варфоломея или зачем боги разогнали облака.
Кто она, что это за женщина в три сажени высотой, смеется и тянет к Меру руки. Где он видел ее раньше? О Боги! Это она была тогда, во сне, и посылала Меру страшные проклятия! Он силится бежать, увернуться куда угодно от ее рук, но сила оставила его. Ведьма! Чем она опоила его, он в ее власти! Мер кричит, но вместо ругани из его уст вырывается лишь жалкий писк. Великанша хватает его, подбрасывает в воздух, ловит и снова подбрасывает, прижимает к себе... Нет никаких сил сопротивляться, но странно, и желания тоже нет. Мер в ее власти, но как хорошо… Испуг и тревога незаметно тают. Все невзгоды забываются. Как хорошо, как давно не бывало так хорошо!
Она сразу постарела лет где-то на двадцать пять. Мер видит ее сидящей, развалившись, на земле посреди двора у крыльца осевшей покосившейся избы. Женщина даже не кричит, а бестолково отрешенно воет что-то нечленораздельное. Дородная рябая девка пытается поднять ее и увести в дом, но та словно не замечает ничего вокруг. Мер осматривается. В распахнутых воротах двора стоит телега, подле нее два мужика в кафтанах королевских слуг, опустив глаза, мнут шапки в руках. Мер сам не замечает, как оказывается у повозки, заглядывает в нее… В телеге изуродованное до неузнаваемости, страшно истерзанное человеческое тело…
Мера выхватывает из всей окружающей обстановки, и несет, и он летит стремглав куда-то в бездну, в пустоту, полную безобразных, бесформенных видений. Призраки то надвигаются на него, то снова отступают, исчезают, появляются, сливаются в одно немыслимое целое, снова расплываются. На поясе у Мера красный кушак, в руке - здоровенный дрын. По бокам и сзади - третья сотня, где он состоял в рекрутском полку. Напротив - чернокушачники четвертой сотни.
- Гуль! Гуль, где ты, Гуль, сучья драная паскуда! - кричит он, потрясая дубиной.
- Я здесь! - кричит ему Гуль - Сегодня твоя тролиная туша отправится отдыхать рядом с шаболтайской!
Шаболтай это друг Мера. В прошлую субботу Гуль избил его так, что Шаболтай и сегодня не встает еще.
Сотни сходятся. Гуль, идя на Мера, бьет. Мер парирует удар, отвечает сам, второй раз, третий - Гуль отступает назад; еще - роняет палку, еще - падает с разбитой головой, в ход идут ноги...
Снова падение, и снова полет в мучительное тошнотворное никуда. Мер вполутьме, только узенькие полоски света пробиваются сквозь наспех сооруженное ночью перекрытие, прикрытое землей и дерном. Справа от него Шаболтай, слева Гуль, в этой же землянке еще с десяток лбов, у всех в руках топоры. Снаружи доносятся звуки сражения и трубный гул. "Второй раз трубят, приготовились. По третьему выходим"- говорит прапорщик. Это Генри придумал, так начальник полка и отпишет в донесении Азамату. Трубят третий раз. Мер откидывает крышку и выбирается из землянки наружу. Тут же открываются другие укрытия, из которых выскакивают вифнийцы. Мер бежит к стене Парилока, под которой столпились лезущие на приступ волдаки, до них семьдесят аршин... пятьдесят... Ворота открываются, сейчас Генри с двумя сотнями резервными бросится на вылазку. Мер перескакивает на бегу через тела пораженных стрелами. На пути у него волдак, присевший на колено, заряжая самострел. Он оборачивается и смотрит на Мера. Ни испуга, ни удивления Мер не видит на его лице, и бьет прямо в лицо секирой...
Открыв глаза, Мер увидел над собой чистое голубое небо.
«Хорошо! - подумал он - Голубое небо! Давно его не было, все хмурь да хмурь. А ведь оно красивое! Почему я не замечал раньше, какое оно красивое! Когда я приду к ней, то так и скажу: «Ты красива, как голубое небо, и так же чиста»
Стой! Какое, на хрен, небо! Который теперь час! Почему меня не разбудили»
Но попытавшись подняться, Мер почувствовал умопомрачительную резь в животе и закричал, больше от неожиданности, чем от самой боли.
- Ух ты! - услышал он - Аж напугал меня!
- Кто это? Кто со мной говорит? - Мер понял, что не может не только подняться, но даже повернуть голову или громко говорить. - Кто ты? - повторил он еще раз.
- Что, не узнаешь? Ну это и не мудрено! С такой дыркой в брюхе сам себя не узнаешь! Странно еще, что ты так быстро очухался, да что там - странно, что ты вообще заговорил! Я Флипота.
- Флипота? Ах да… Стой, а где мы?
- В лодке, воевода, в лодочке, в лодчонке плывем, куда глаза глядят!
- Как?! В какой, к чертовой матери, лодчонке?! Почему? Где войско?
Флипота расхохотался:
- Перед тобой почти все наше войско, воевода! Рожки да ножки от нас остались, рога и копыта, хвост да грива, ты да я, да мы с тобой! Да у тебя что, совсем, что ли, память отшибло?
Мер стал понемногу извлекать из своего помутившегося сознания какие-то обрывки того, что происходило сегодня.
- Я помню! Помню, отчего у меня так болит. Это он, мужик с рогатиной, набросился на меня, а я не успел…
- Верно! Один зубец от той рогатины торчал из твоей утробы, когда тебя принесли в Баяр.
- Святой Варфоломей, как жестоко ты меня караешь!
- Нет, воевода, не Святой Варфоломей, а старый лис Иммануил покарал нас за нашу дурость! Мы ведь и впрямь думали, что зажали ему яйца в тисках, а он - таки припрятал для нас ножик за голенищем!
- Кападдокская конница ударила нам во фланг!
- Да! Мы-то думали, что вот-вот скинем их с обоза, а вышло вот как! Все предусмотрел, сучья выдра! Выждал, пока наши фланги выдохнутся, пока все полки чурбанов расстроятся и втянутся в бой, тут и двинул! А как они заорали, все вместе: «Поднажмем! Поднажмем, кападдоки ударили, поднажмем!» И ведь поднажали! Так поднажали, будто и не было трех часов сражения. Клянусь богами, воевода, Иммануил и этот крик принял в расчет! Этот крик стоил целого войска подкрепления! А вот ты, воевода, зачем бросился в бой, когда уже ясно было, что дело наше дохлое?
- Я искал смерти. Но Флипота, я же не девка, чтобы бежать топиться на реку. Я хотел напоследок забрать с собой еще хоть бы одного или двух.
- Да? Ха-ха-ха ха-ха! Одного или двух, говоришь? Уж никак не меньше двух, воевода! На твоем шестопере два пера обломано! Да, сыграют боги шутку - столько народу сегодня рассталось с жизнью, не желая того, а ты, сам хотел умереть, стольких укокошил «на прощание», а сам остался жив! Но если хочешь, еще не поздно. Я могу бросить тебя в реку хоть прямо сейчас. Мне легче будет, да и тебе, наверное, тоже. Что, давай? Как Раф бросил Ушкуя?
- Что?!
- Я говорю, Раф бросил Ушкуя. Помнишь, ему еще перед боем, на поединке тот королевский боец в рубахе расколотил башку кистенем? После, когда нас уже разбили, Раф хотел было драпать, но Безликий вкатил ему такой подзатыльник, что искры из глаз посыпались, приставил меч к горлу и велел увозить Булата. Раф вывез его в телеге за ворота Баяра, распряг коня, сел верхом и ускакал. Королевские солдаты, наверное, уже заняты тем, что прибивают Ушкуя к этой телеге гвоздями!
- А где Руда?
- Кто?
- Руда. Тьфу ты, черт! Безликий, где Безликий?
- Он в Баяре заперся с сотней чурбанов, чтобы дать нам уйти.
- Они взяли Баяр?
- А ты что, не видишь? Ах да, ты не видишь. Баяр горит. Они его подожгли. Видно, Безликий крепко там засел.
- Бедный Руда! Об нем одном я жалею из всего, что мы сегодня потеряли. Как он вчера сказал: «небеса помогут тому, чей разум будет чище, и кто будет крепче сжимать рукоять меча» Как в воду глядел! У Иммануила разум оказался почище нашего, но кто скажет, что мы не крепко сжимали наши мечи! Скольких я убил сегодня! Пожалуй, не меньше, чем за семь лет в Парилоке! Рыцари - в латах, с мечами, с гербами на щитах, храбрецы, искусные воины, отпрыски старинных фамилий - падали у меня ногами вверх! Я в лепешку сплющивал их шлемы, вместе с головами, по самые виски загонял в плечи! А одолел меня простой холоп в войлочном колпаке, вооруженный деревяшкой! Может, это и правильно, раз я сам из крестьян.
- Слушай, из крестьян, мы - куда теперь поедем? Может, в Тиамад? Там Кеч, твой верный сотник.
- Нет, в Тиамад не стоит.
- Верно! - Флипота снова засмеялся. Вообще, он разговаривал с каким-то радостным отчаянием, словно теперь, когда не к чему больше было стремиться и нечего бояться, когда погибло дело, которому он служил, то пропали все его страхи, сомнения и заботы, и осталась одна только природная веселость. - Верно, воевода! Не стоит ехать в Тиамад! А потому, что если появимся там, то поедет твоя голова в мешке, прямиком в лагерь королей, в тот же день поедет! Нет у тебя больше друзей, воевода! Все друзья твои хотят теперь только свою драгоценную сраку спасти, а спасти ее может твоя голова! Никому теперь не верь, воевода, даже мне не верь!
- Но ты-то можешь мне верить, ведь мою сраку от кола твоя голова спасет только если останется на плечах.
- Да, воевода! Ты, наверное, последний теперь, кому можно верить. Потому, может быть, я от тебя еще не удрал. Или, может, ты уже жалеешь об этом? Может, хочешь, чтобы тебя это, того…
- Нет, Флипота. Раз уж я жив до сих пор, значит такова воля богов. Буду следовать ей до конца.
- Ну, твое дело! Только я с тобой вместе следовать не стану. Ты ведь к хозяину собрался, так? Не едь к нему, воевода, если хочешь меня послушать. Хватит ему служить, он шайтан. Я это давно понял. Все это поняли, но никто никогда об этом не заикался. И он давно оставил нас.
- Откуда знаешь! – изумился Мер.
- Нетрудно догадаться. Когда мы пришли в Ахайу, то и гоблины, и менквы, и многие мезийские и ахайские господа давно готовы были выступить с нами. А потом он не помешал королям собраться в союз против нас. Поначалу одноглазая старая развалина ехал во главе наших полков, кратчайшими путями проводил прямо на головы врагам, всевидящий взор хозяина вел нас! Но уже в ноябре он не упредил нас о приближении мезов, не говоря уже про кападдокскую конницу, спрятанную сегодня в балках! Нет, хозяин давно не помогает нам. Я здесь до сих пор не ради него, и Безликий принял смерть в Баяре тоже не ради него. Если хочешь ехать к нему - твое дело, но я больше не служу шайтану. До Ладобо я тебя, так уж и быть, довезу, а там - не обессудь - ищи меня с собаками! Слишком опасно теперь рядом с тобой быть. Слишком ты высок, молния ударить может!
Мясо, мясо, мясо, мясо, мясо кругом, сырое, окровавленное мясо. Вразброс, грудами, крупно нарубленное, мелко нарубленное, пальцы, кисти, руки, головы. Десятки тысяч людей, превратившиеся в туши, поле, превратившееся в мясницкую колоду, и кровь, всюду кровь: кровяные ручьи, кровяные лужи, красная трава, красная земля…
На трупе тролля сидели двое старшин из полка «морских львов» и молча наблюдали за тем, как растворяется в воздухе тело манкурта. Когда он вовсе исчез, то один из них, почти пожилой с виду человек, достал фляжку с водкой, сделал несколько глотков и заговорил:
- Да, истина, что не люди это, а создания дьявола! Как по одной мерке накроил он их у себя в преисподней - все на одно лицо, видал? И бьются как черти! Брал я Клишков - пиратское гнездо, волдацкие набеги отражал, на лингов ходил, троллей бил в их горах, с тобой вместе у Медвежьего Холма дрались и в Кросткилине, а такого никогда не бывало, как нынче! Были и раньше у меня седые волосы, а сегодня их вдвое прибавилось! Ох и били же нас, лупили, как сидоровых коз! Били, рубили, кололи, стреляли, конями топтали, резали, кромсали - не милосердствовали, так что и сейчас кровь по земле ручьями бежит! Тролли своими дубинами прибивали, точно кутят! На три дня работы похоронщикам задали, ан не одолели! Сколько нас полегло на этом чертовом таборе - не сосчитаешь, гляди: у иных телег и колеса, и оси от тяжести обломались, столько наших на них навалено, а изнемогли они первыми! А воевода Иммануил умен - тут и спустил на них рыцарей, как соколов на стаю воронья! Эх, что за сеча была! Сеча - всем сечам сеча, бойня - одно слово! Добрыня, воевода этот вифнийский, так и сказал наперед: насмерть стоять будем, до последнего.
- Он тоже погиб, говорят?
- Да, я сам видел.
- А у него, слыхал, какая-то бронь заговоренная была? Что, не помогла она ему?
- Кто знает, может, и помогла бы, да он ее снял перед самым боем. Парня он увидал рядом, ну, пацана совсем, лет семнадцать - не больше. Поглядел, поглядел на него воевода, а потом, смотрю, бронь снимает - и на того. А сам в рубахе остался. Так он и на поединок выходил с тем богатырем в белой шкуре, так и в бою был - в шлеме, в рубахе, стоит на телеге, вертит своим кистенем как мельница да лупит им круглоголовых, так что у них аж из-под шлемов мозги так и брызжут! Сколько он их положил! Они к нему на телегу по трупам своих прямо заходили. А у самого вся рубаха аж красная от крови. Что говорить, здорово повеселился нынче Гахалар, здорово!
Тут к ним подошли Брайн и Алекс, ведя коней под уздцы.
- Мужики, - спросил Брайн - не видали здесь такого, толстый такой, здоровый кабан, в броне, в подшлемнике, но без шлема?
- Много тут всяких было. - ответил тот, что помоложе - И худых, и толстых, всяких.
- Да, всяких много, - подтвердил второй - только мертвых все больше, чем живых.
- Ладно, пойдем, дальше посмотрим.
Брайн хотел было спросить про Ероху у менестреля с перевязанной головой, что стоял поблизости, но тот опередил его, и обратился к Брайну запросто, как к старому знакомому:
- Послушай вот, как я сочинил сейчас:
Волна железная нахлынула на нас,
Но мы стеной пред нею встали, помолясь,
И нас сломить несметной силой не смогли
Ногами, будто, в землю мы в тот день вросли.
Когда же после грохот битвы замолчал
И гул, и рев, и стали звон затих,
Всевышний тучи над Баяром разогнал
И ужаснулся делу рук детей своих.
- Ну как, хорошо?
- Да. Гляди, Алекс, а ведь и правда: с утра пасмурно было, а теперь - ни облачка. Где ты его потерял-то, вспоминай.
- Сначала, ну, перед атакой, когда велели латникам вперед выезжать, мы и разъехались, но я его видел. Потом мы скакали, а когда ударили, то я и потерял его из виду. Вон овраг, через овраг я переезжал, помню, но Ероху уже не видел тогда. А вот тут бешенного волдака прикончили. Вон и шлем его, гляди! Я его видел, когда он уже один стоял тут на коне, а вокруг наши столпились, но близко к нему никто не решался подойти - видишь, сколько он убил народу. У него бердыш был в руке, как будто он его весь в бочку с кровью окунул. Он махал им, а потом вдруг как завопит: «Той Чива!» - все аж назад попятились. Вот. А потом в него стрелы полетели со всех сторон. У него в груди, в животе, в спине стрелы торчали, конь весь изранен был. Видишь: ему стрела в шлем, в самую верхушку попала, вот вмятина, и сбила с головы. Он, наверное, уже мертвый был, но хрипел еще, сидел в седле и секиру свою не выпускал. Тогда к нему рыцарь подъехал, срубил ему голову, на меч насадил и ускакал.
- Ладно, внукам расскажешь. Где Ероха.
- Кто его знает. Пошли, вон там еще посмотрим.
Они пошли дальше, разглядывая лежащие на земле тела мертвых, расспрашивая живых. Постояли полминуты у деревянной виселицы, на которой подвешенный за ногу болтался раздетый догола истерзанный, оплеванный, расстрелянный на потеху из луков, перемазанный кровью и фекалиями труп Мартина. Потом наткнулись на похоронную процессию.
Впереди ехал на коне паж и трубил в рог. За ним следовали пешком шесть знатных дворян в доспехах, неся на носилках тело. Мертвый был одет в черные латы, сложенными на груди руками сжимал меч. Лицо, изуродованное ударом железного ежа, накрыли платком. Следом шли герольды, неся склоненные знамена. Первый нес знамя серебряного льва. Позади брели рыцари со шлемами в руках. Воины-кападдоки, встречая кортеж, опускались на колено, от рыцарей до простых пехотинцев. Брайн и Алекс тоже склонились, когда тело проносили мимо них.
- Кто это? - шепотом спросил Алекс, и ему ответил, тоже шепотом, солдат, стоявший рядом:
- Король Симен.
«Мчится песня, спешит рассказать поскорей,
Разнести всему свету торопится,
Что король молодой с храброй ратью своей
Одолел в битве черную конницу.
Он явился на бой, полон веры и сил,
Ношу тяжкую принял на плечи.
От беды от лихой целый свет оградил
Только сам не вернулся из сечи.»
- Пели потом бродячие музыканты в городах и селах.
Издревле кападдокские короли в день своего небесного покровителя созывали придворных на веселые пиры. В тот день Святого Варфоломея Симен собрал рыцарей на пир кровавый, и сам пил со всеми общую чашу. Много стараний король приложил, чтобы создать союз против общего всеобщего врага, один из тысяч знал, кто он, этот враг его в этой битве, которую он выиграл, но из которой не вернулся.
Непонятно только, почему неизвестный поэт назвал манкуртов черной конницей - они никогда не носили такого прозвища, наоборот, черными рыцарями, по цвету панцирей, называли Симена и его дружину из приближенных дворян.
Уже вечерело, когда они все-таки нашли Ероху. При нем не было уже ни обоих мечей, ни брони. И его кожаный подшлемник кто-то видимо тоже счел «доброй вещью» Четыре человека из похоронной команды, кряхтя, сопя и ругаясь, втаскивали в повозку его тело. Ероха не был ни изуродован, ни окровавлен, ни бледен. Он был совсем как живой.
«Эх, Ероха, Ероха! - подумал Брайн - Видно узка та дорожка, по которой мы смерти навстречу шли, не разминулись мы на ней все вчетвером! А может, нет? Может, просто жизни на свете меньше, чем смерти, и не хватает ее на всех? Какая теперь-то разница…»
Алекс зажмурился. И тут то ли померещилось ему что-то, то ли рассудок у него помутился от всего увиденного, только подумал он, что вот раскроет сейчас глаза и увидит, как Ероха вздохнет, дернется, вскочит на ноги, расшвыряет похоронщиков в стороны, да как заревет своим медвежьим басом: «Что, бесовское племя ведьмин корень, схоронить меня хотели! А вот сучий хвост вам в зубы! Я ведь живой!»
- Брайн, Брайн, он живой! Ероха живой, слышишь!
- Замолчи!
- Стойте! - Алекс подбежал к похоронщикам и принялся оттаскивать их от трупа - Он же живой! Куда вы его!
- Эй, ты что, контуженный?! - заорали на него - А ну уйди, сопляк! Эй, ты, убери его, успокой как-нибудь, не то мы сами его успокоим!
Брайн схватил Алекса за грудки и принялся трясти, говоря прямо в лицо:
- Успокойся! Замолчи, слышишь! Замолчи, тебе говорят!
Алекс не унимался. Брайн наотмашь ударил его ладонью. Хлипкий парнишка покатился по земле, но тут же вскочил с прежним криком. Брайн влепил ему вторую оплеуху…
- Да ведь он же живой! Живой!
«Живой!» - пронесся еще раз над полем отчаянный вопль…
С вечера и до рассвета над лагерем не умолкали крики и стенания. Мстя за своего отважного короля, кападдоки сажали на кол и вешали за ребро.
28. Последнее видение Брайну.
И произошла на небе война: Михаил
и ангелы его воевали против
дракона, и дракон и его ангелы
воевали против них.
Но не устояли они, и не нашлось
для них места на небе.
И был низвергнут великий дракон,
древний змий, называемый Диаволом
и Сатаною, низвергнут на землю,
и ангелы его низвергнуты с ним.
Брайн и Алекс спешили к замку Гедлока.
Каждый час был им дорог, потому что каждый час их промедления продлевал страдание всего сущего.
Они не подозревали, что кроме них туда же торопится Мер сын Месеров.
Мер знал, что должен добраться до замка хозяина и доложить обо всем случившемся, даже не думая, поможет ли это Гедлоку - ему было все равно. Тем более все равно Меру было, сможет ли он помочь как-то самому себе. Ему казалось, что жизнь его уже кончена, что принадлежит она уже не ему, а тому, который там, который весь - голос и свет, который называет себя именем северной звезды.
Сколько неприятностей и неурядиц перенес Мер по дороге туда, есть ли смысл рассказывать, когда осталось моего повествования всего-ничего? Но очутился он в башне хозяина аккурат за несколько часов до прибытия туда же его недругов. Ну, может быть, за день-два.
Войдя в проходной зал у входа, Мер добрел, пошатываясь, до лестницы и сел перед нею, опершись спиной на каменную арку. Сердце его бешено колотилось, голова шла кругом и вместе с ней вертелись стены, потолок и полы. В животе нестерпимо резало. Он понял, что подняться наверх не сможет. Ни души кругом не было.
- Господин! - тихонько прошептал он - Господин, ответь, прошу тебя! Я здесь! Я пришел явиться перед тобой!
И в ответ он услышал голос, что не был слышен уху, но звучал в самом сердце:
- Здравствуй, Мер! Я слышу тебя, хотя это мне тяжело. Чувствую, как мои силы оставляют меня. Мои чары уже не действуют дальше этих стен.
- Господин, все кончено! Наше войско разбито армией пяти королей. Безликий, Донаван, Булат - почти все мертвы! Оставшиеся разбежались как крысы. Корабль я приказал поджечь, чтобы он не достался врагам. Я сам долго пробирался к тебе, вздрагивая от каждого шороха. Господин, я не оправдал возложенных на меня надежд, я виновен перед тобой!
- Нет, Мер, ни в чем нет твоей вины, особенно в том, что враг оказался сильнее и хитрее. Я и тебя уже не думал увидеть.
- Господин, дважды до тебя я давал присягу, и дважды до конца исполнял ее, хотя и платил за это кровью. Почему ты думал, что я изменю третей клятве? Да и если так, я мог бы предать тебя, когда Ахайа была нашей, и Гроунс готов был пасть к нашим ногам. А кем бы я был, если бы предал когда разбиты мы?
- Теперь я вижу, что не зря взял тебя на службу и поставил во главе всех. Ты не только храбрейший из моих воинов, но и самый честный из них.
- Ты снова ошибся, господин! Многие твои воины честно служили тебе, и погибли, сражаясь за тебя.
- Пусть так, Мер, но слушай: Мы разбиты в этот раз, но пока я жив, я могу все исправить и вернуть былую мощь. Надо лишь выиграть время. Сюда идут мои враги, Мер.
- Я погибну, сражаясь за тебя, господин!
- Их лишь двое.
- Двое? Ну тогда еще посмотрим, кто не доживет до вечера! На двоих у меня еще хватит сил!
- Это последние из тех четверых, которых ты преследовал два года.
- Что?! Они не потонули у шхерного острова, там, где мы сожгли галатский флот?
- Нет, только один из них погиб тогда, остальным удалось спастись. Колдовством они оградили себя от моего взора, но теперь сами объявляют о себе, и идут сюда, не скрываясь.
- Дьяволы! Дьяволы, а не люди! Дважды, господин, я сжимал их в кулаке, а они выскальзывали у меня меж пальцев! Но ведь теперь они сами идут сюда?
- Да.
- Ну вот и посмотрим, кто кого!
Потерпи еще немного, развязка совсем близко.
Два всадника гнали лошадей к огромной башне, на вершине которой бился в агонии смертельнораненный двенадцатиглавый змей, закрывший было свет солнца своими крыльями, а теперь снова загнанный в темное мрачное логово.
- Наконец-то! - кричал на скаку Алекс - Вот оно, вражье жилище! Теперь за всех рассчитаемся, и за Йорика, и за Ероху, за твоих, за наших, за всех!
- Да! - так же на скаку отвечал ему Брайн - Долго веревочка вилась, а конец ей нашелся! Вперед!
Галопом миновав ворота, придержали коней, спешились.
- Куда тут теперь? - подумал Брайн вслух, оглядывая зал.
- Сюда! - услышал он.
Обернувшись, увидел, как Алекс входит в лестничный проем. Потом: шум, будто железом стучали о камень и протяжный приглушенный крик. Брайн кинулся к проему, и Алекс вывалился оттуда ему прямо в руки.
- Алекс! Алекс… Ал… А… А… - челюсть свело.
Пятясь назад с мертвым телом на руках Брайн словно в чаду увидел сначала огромную, с ведро величиной, перепаханную шрамами голову, за ней плечи, руки, торс, шестопер с двумя обломанными перьями…
Как-то неловко выронив тело друга, Брайн продолжал отходить. Он скинул с плеча ножны и вынул меч.
«Жалко, что лука нет - мелькнула мысль - Да и все равно, он слишком близко»
Мер двигался прямо на Брайна, глядя ему прямо в глаза. И Брайн глядел прямо в глаза Меру, потому и не видел, что рана у того на животе открылась, и что вся правая штанина потемнела от крови, ручьем стекающей в сапог.
- На том… свете… расскажешь… - пробормотал Мер и как стоял рухнул на каменный пол лицом вниз.
Считается, что в последний миг жизни человека вся она проносится перед его глазами. И Брайн в последнее свое мгновение увидел все: И Верхний Аккас, которого теперь не было. И своего израненного отца. И улицы Эдварграда, в одну ночь ставшего мертвым городом. И саблю Йорика, летящую в волны, словно ком земли в могилу. И ворон, клюющих на дороге околевшего ребенка. И черные закоптившиеся печки на месте, где было какое-то село, а теперь пустошь. И мужика, колотящего дубиной по спине менквицу, заслонившую своим телом детеныша, совсем как та женщина в Эдварграде. И плывущие по рекам флотилии плотов с висельниками. И Джессику, распростершую руки по земле, словно желая обнять на прощание великую мать. И похоронщиков, волочащих тело Ерохи. И обломки телег, рассыпавшихся под тяжестью наваленных на них мертвецов на поле что у замка Баяр. И тщедушного мальчишку-псаря, плачущего над пронзенной копьями боевой собакой. Чушь, конечно, собака какая-то, когда столько людей сложили свои головы в тот день Святого Варфоломея, тем более, что пес был боевой, то есть был зачат, выношен, рожден, вскормлен, чтобы убивать, и даже глупым щенком был оставлен когда-то в живых, из всего помета один, только потому, что показался лучше приспособленным для этого. Но и он тоже любил по-своему эту странную штуку жизнь своей собачьей любовью. И тоже был кому-то дорог, хотя бы вот этому салаге, который оплакивал его. Были они единственными друзьями друг друга - парень был самый молодой и хилый на псарне, все били и гоняли его, а пес, ну какие могут быть друзья у боевого пса кроме собственного вожатого? Они даже научились разговаривать взглядом, и издыхая кобель говорил: "Не оставляй меня, хозяин! Мне очень плохо, но я знаю, все обойдется, если только ты меня не бросишь!" А пацан не мог ему ничего ответить, поэтому отворачивался и плакал еще горьче и только лил воду из фляжки псу в пасть, а тот из последних сил глотал ее, словно панацею...
- Гедлок! - закричал человек, и эхо разнесло его голос во все углы замка – Гедлок! Слышишь, готовься, тебе конец! Пришел твой смертный час! Твой черный дым рассеялся! Твои воины мертвы! Твоя сила тебя покинула, и твой последний слуга тебя не спасет! Раньше, чем сядет сегодня солнце, раньше, чем взойдет на небо Готкхаб, Серебряный Дождь возвестит миру о твоей гибели! Слышишь, смерть твоя близка! Рядом твой палач, он уже здесь, и он идет к тебе! Я! ИДУ! К ТЕБЕ!!!
Сверкнули в зале молнии, загремел гром с неимоверной силой, вспыхнуло пламя, полетели искры, земля содрогнулась, вершины прибрежных скал сорвались вниз. Закачало на волнах как щепки рыбачьи лодки в океане. Полетела с полок посуда в ближайшем поселке. Башню потрясло до основания, и на самом верху ее медный дракон слетел с постамента. Всякий имеющий зрение ослеп бы, всякий, имеющий слух, оглох бы, всякий, имеющий рассудок, лишился бы его - такое могучее произвелось действие.
А когда угас свет, утих грохот, то в проходном зале можно было видеть такую картину: у арки на входе в лестничный проем лежал Алекс с разможженой головой, рядом - едва успевший переступить через него Мер, лицом в пол, а в трех саженях от него - Брайн, павший навзнич, выронив свой меч.
Он был мертв.
Увы тебе, человек! Увы тебе, глупый, суетный, немощный, слепой букашка! Слаб ты против беса, бес силен, горами ворочает, а людишками трясет, словно вениками! Никогда не одолеть тебе зла, не освободить от скверны свою душу, тяжкие цепи ее сковали, не дают к свету небесному, к чистоте, к простору воспарить, а тянут прямо в бездну! Остается одно - умереть, и через то одержать победу, убить себя, чтобы убить зло в себе! Умри!
Но умри, зная, что придет другой, довершить тобою начатое!
По ступеням лестницы, поднимавшейся к вершине замка Гедлока, шел человек ростом два аршина два вершка, широкоплечий, коренастый, с большими кистями, большими ступнями, большой головой, серой копной волос на этой голове, и с белоснежными висками.
Звали его Брайн сын Якилов. Это был не тот человек, что двумя годами раньше выехал из деревни Верхний Аккас, и даже не тот, что полчаса назад вошел в зловещую башню. Он родился здесь и сейчас, вызваный к жизни смертью своего предшественника, отчищенный от скверны, своей волей истребивший в себе злое начало.
Первым к Брайну присоединился Алекс. Вторым был Ероха. Последним - Йорик. Йорик потонул у Фронгреда. Ероха пал в кровавой мясорубке под стенами Баяра. Мер сын Месеров только что убил Алекса. Брайн начал свой путь один, и один его заканчивал. Наверное, и так тоже должно было быть, Брайн должен был прийти на последнюю схватку один. Другие могут лишь побуждать к борьбе, вдохновлять, помогать в начале пути, могут дать добрый совет, но на последнем, решающем, рубеже все зависит только от одного. Каждый сам, в честном поединке, должен одолеть зло, и никто за него этого не сделает. Иначе зло, заключенное в хрустальной сфере, лишь затаится до времени и будет ждать своего часа – когда помочь справиться с ним окажется некому…
У Брайна за спиной не было никого. Он шел по последней лестнице, к последней двери, на последний бой из стольких боев.
Он был отлит из стали, закален в адском пламени. Он был абсолютно неуязвим.
Воины в круглых шлемах преграждали ему путь, но Брайн шел дальше, и манкурты таяли в воздухе. Расплавленный металл сверху спускался на него потоком, но Брайн спокойно ступал прямо в магму и она исчезала, просочившись сквозь ступени. Каменные стены он обрушивал толчком ладони, толстые железные решетки рвал, словно паутину. Устройства в потолке, призванные обрушить его свод на незваных гостей, не срабатывали, и громко лопалась тетива на замаскированных в стене самострелах.
Дойдя до конца лестницы, Брайн потянулся к дверной ручке. Та обернулась змеей, поднялась, обнажила клыки и зашипела.
Дверь с треском разлетелась в щепки. Брайн вошел в зал и двинулся к постаменту, под которым валялся медный дракон.
- Явитесь, сыновья стихий! - зазвучал голос - Здесь тот, кого вы искали так долго! Покончите с ним!
В распахнувшиеся окна хлынул воздушный поток, и вместе с ветром в зал влетело существо вначале почти невидимое. Потом нечеткие, туманные контуры стали определеннее. Через секунду на пол ступил демон с задними лапами как у птицы, с нетопыриными крыльями и мордой, и с клыками по три вершка каждый, как у вепря.
Тут же из светильника на потолке вспыхнул и ударил в пол сноп огня, и там, куда ударил, возникло другое чудовище, наподобии огромного волка с горящей шерстью.
- Рожденный из пламени, рожденный из ветра, освобождаю вас! - сказал Брайн, не остановившись и даже не сбавив шагу. Ярче прежнего вспыхнул огненный демон, вспыхнул – и рассыпался по полу сверкающими искрами. Крылатый монстр развернулся к окну, взмахнул крыльями и растворился в порыве ветра, уносящегося прочь.
Брайн подошел к пьедесталу и взял статуэтку руками. Он почувствовал, как его пальцы проникают в хрустальный шар и будто сдавливает что-то в нем. Внутри яйца медленно гасла огненная ниточка, извиваясь, вспыхивая время от времени, но с каждым разом все слабее и слабее, словно угасающий пульс на артерии умирающего.
- Ты слышишь меня, исчадье ада, порождение зол людских, ненасытный кровопийца, ненавистник всего свободного, враг всего доброго?! Ты слышишь меня?! Слышишь меня, ты, кто лгал ВСЕМ верившим тебе! Кто предал ВСЕХ присягнувших тебе, кто обрек на муки ВСЕХ, кому обещал благо! Кто с презрением смотрел на бьющихся за тебя, и умирающих с твоим именем на устах, ты слышишь меня! Ты слышишь меня, ничтожество, ведь ты ничтожен, ибо ты – один осадок души человеческой, а все знание и власть твоя украдены у великого разума! Ты слышишь меня?! Отвечай!
- Да, я слышу тебя.
- Будешь ли ты мне повиноваться?
- Отныне и на веки ты - мой господин!
- Тогда назови тот приказ, который я отдам тебе.
- Ты прикажешь мне умереть, повелитель!
- Тогда я приказываю тебе умереть! Исчезнуть раз и навсегда! Слышишь ли ты меня?
- Слышу и слушаюсь!
Светящаяся ниточка вспыхнула в последний раз, и погасла. Фигура в руках Брайна стала вдруг очень легкой. Он вздохнул, вышел на нависавший над морем балкон и швырнул медного дракона вниз.
Брайн стоял и дышал прохладным весенним ветром, как вдруг далеко-далеко, так далеко, что не доставал туда взгляд, разглядел среди пенных волн лодку с надписью «Светоч» на борту. На носу ее сидел Ероха, держа в руках младенца, который смеялся и тянул ее за нижнюю губу. Посередине сидели Алекс и Джессика, шептавшая что-то ему на ухо. Это была уже не та серенькая девчонка, которую знал Брайн, а красивая взрослая девушка, да и Алекс заметно повзрослел и возмужал. На корме правил рулем Йорик, и ветер играл в его волосах цвета вороньего крыла.
«Не было ничего этого - подумал Брайн - ни Гедлока, ни дыма, ни войны. Это все дурной глупый сон, он прошел и больше никогда не повторится. Никто из них не погиб. Йорик нашел - таки свою землю обетованную, и их забрал жить туда.»
На отвесном скалистом берегу, поросшем травой, стояли два демона - Большой Полкан и Черный Нарт в образе собаки.
- Зачем ты привел меня сюда, Полкан? - спросил Нарт.
- Ты увидишь сейчас чудо. Дождь пойдет с минуты на минуту.
- Да? - удивился пес - Это и правда будет чудо, на небе ни одной тучи.
- Подожди немного. - сказал Полкан, и тут же капля упала Черному Нарту прямо на нос.
- О! - сказал он.
Следом за первой, воздух прочертила вторая капля, третья, четвертая, снова, снова и снова, и вот уже волшебный, необыкновенный, чудесный дождь заполнил все от земли до неба. Каждая струйка в нем свистела свою неповторимую мелодию, нежным звоном и пением наполнилось все. Каждая капля сверкнула миллионом оттенков, и встали в небе миллионы ярких радуг.
- Вау! Вау! У-у-у-у! - заголосил Нарт от восторга и заскакал на одном месте.
- Что с тобой? - спросил полкан, смеясь.
- Прости. В собачьем обличии невольно приобретаешь песьи привычки. Но я не мог сдержаться, Полкан! Клянусь, это самое великолепное, что я видел. И этот дождь… Он не только красив, он живителен! Я чувствую, как будто он смывает с меня мою хворь!
- Так оно и есть. Отныне болезнь твоя отступит и больше не потревожит тебя. Можешь вернуться в свои подземные чертоги и снова обрести там забытие, как раньше. Не только ты, а все живое празднует освобождение от тяжкого ига, что мучило все.
- Что это было?
- Это был тот, для кого творение зла было не средством к существованию, и даже не целью его, а самим его началом, кто сам был творением зла. Посмотри, какие хороводы водят в небе глупые лесные духи! Как мыши в траве скачут от счастья и ловят сами себя за хвост, как рыбы плещутся в волнах!
Только люди не чувствуют избавления от врага всего сущего, слишком глубоко он заронил в них свои зерна.
- Значит, я могу вернуться к себе и обрести покой?
- Да, и поторопись сделать это, ведь каждый миг твоего пребывания на белом свете преумножает и продлевает муки смертных.
- Ну, раз так, то я пошел! Я верю тебе, как верил всегда, еще когда оба мы служили Каменному Капу. Но если что - заскакивай, поболтаем!
- До Свидания!
- До свидания, полкан!
Черный Нарт обернулся в дым и блестящей росой осел на траву, не причинив ей никакого вреда. А полкан постоял-постоял и вдруг как взмоет в небо, да так быстро, что смотрящий со стороны ни за что не понял бы, что произошло.
29. О том, чем все закончилось.
И пошел солдат дальше…
Долго ли, коротко лечил Брайн рану Мера травами и черной болотной водой, а все же настал-таки тот день, когда встал великан на ноги. Тогда и пришла им пора разойтись.
Много о чем говорили они с Брайном до этого, а в последний день зашла речь у них об Арине.
- Расскажи про нее. - попросил Брайн.
- Как же мне про нее рассказать?
- Какая она?
- Какая?… Она… одна она у меня, единственная. Никого больше нет для меня на всем свете.
- Ясно. И вернуться к ней не думаешь?
- Думаю. И не только думаю, но и во сне, бывает, вижу. Да только нет мне к ней возвращения. Не примет она меня. Да и кроме нее у меня на родине еще родня осталась: дедка-клетка, тетки-колодки, матушка-дыба да батюшка-острый кол. Эти уж меня ждут-не дождутся, примут, каков бы не был!
- Понятно. Знаешь что, Мер. Я ведь не простой мужик, мне власть дана души судить, казнить и миловать. Так вот ты, ни будь ты храбр, ни будь ты честен, ни будь ты готов жизнь положить за свое дело, да за товарищей, и тут бы я тебя помиловал.
- Почему?
- От одной любви твоей. Одной ею ты можешь душу исцелить, даже без всего прочего. Самое малое добро, если его у сердца пригреть, взрастить и пойти за ним, заставит беса выйти вон. А от любви бесы не уходят, от нее они бегут, так что копыта сверкают! Потому, что она - зверюга огромный клыкастый, и когда увидит беса, то рычит на него, бросается и рвет в клочья! Молись, Мер, на свою невесту.
- Да я раньше-то недалек от этого был. Она все для меня. Как говорила хорошо: «сад - говорила - увял в моей душе» Ошибалась! Разные у нас души, а сад в них один на двоих, и не увял он - цвете, зеленеет! Как прекрасно в том саду, ты бы знал, Брайн! Как красиво, как благоухает все, птицы райские так сладко поют! Только нас с ней там нет. Запер я ворота в тот сад на замок пудовый, и ключ в море выбросил! Дурень! На чужой беде счастье хотел себе состроить! Слепой был, совсем слепой… И не он ведь, не шайтан меня ослепил, нет! Сам я себе глаза застил!
- Благо ты прозрел.
Утром они разъехались. Один держал путь на юг, другой - на север.
- Ну, прощай, Брайн сын Якилов! - сказал напоследок Мер - Прощай, и да сделают боги так, чтобы никогда больше мы не встретились!
С тем и расстались.
По-разному жили с тех пор люди. Никогда не было полного счастья, но и всеобщей гибели удавалось избежать. Много лет еще приносила горе продолжавшаяся война. Впереди были новые ее вспышки - крестьянская война в Мёзии, где сермяжные полки рыцаря-скомороха не пожелали вернуться в крепостную неволю, и уже третья за десять лет междуусобица в Кападдокии, новый позорно проваленный поход в гоблинскую землю, и нашествие волдаков. Да и наступивший мир оказался только передышкой до следующей войны.
Были со временем найдены новые земли и достигнуты новые берега, но нигде не нашли люди земного рая. Много раз еще пытался кто-нибудь осчастливить своих рабов, или силой кнута привить человечеству добродетель, но ничего у них не выходило.
Кунгар, после схватки с Мером не способный больше драться, поселился в Раченке и, что бы вы думали - занялся наукой. Основал на свои средства университет и даже составил первый вифнийский алфавит. После он изучал нелюдей и пришел к выводу, что чернокожие на самом деле люди, так как сношаясь с людьми, дают плодовитое потомство, тогда как тролли, менквы и гоблины - только бесплодное. Впрочем, от этого отношение к чернокожим мало изменилось, и вскоре рудники, шахты и каменоломни пяти королевств стали наполняться невольниками с Южного Берега.
Много еще бед принесли нелюди людям, еще больше - люди нелюдям, но более всего пострадали люди друг от друга.
Как и боялся Аэлрион, после смерти его и Лакриста не осталось больше настоящих чернокнижников, и искусство их вскоре сошло на нет.
Сиак больше не появлялся на земле, и никто с тех пор не перешел в тень мира, и не вышел оттуда. Ни Черного Нарта, ни Большого Полкана тоже никто не встречал с тех пор.
Число погибших в Баярской сече подсчитали хронисты в точности. В день Святого Варфоломея погибли, или умерли после от ран:
Один король.
Принцев крови – четыре.
Князей – два.
Герцогов – четыре.
Графов – одиннадцать.
Баронов – шестьдесят четыре.
Всего же урожденных дворян, включая не принявших звания – две тысячи сто пятьдесят два.
Война и восстание Салавата не коснулось Сенседанского уезда, и граф Марк спокойно жил в дарованном ему именнии до 569 года, когда однажды на охоте весьма неосторожно отделился от своих ловчих.
- Вспомни четверых растерзаных за одну оплеуху! Вспомни, и получай! - с такими словами Магнус вонзил ему в живот рогатину. Север к тому времени был схвачен и повешен за разбой. Отомстив за гибель семейства, Магнус бежал к Салавату, храбро сражался, и был убит через год в сражении с рыцарями графа Итевса.
Генри побывал еще в полсотне боев и стычек, вышел из них невредимым и закончил свою блестящую карьеру на посту главы военного приказа Вифнии.
Воблик в чимихские рудники не попал - удрал по дороге. Примкнул к партизанам, вскоре возглавил большой их отряд, а по окончании войны записал своих повстанцев в Полк Святого Якова, и сам стал магистром. Однако былого богатства и силы полк так и не достиг.
Булат спасся самым что ни на есть невероятным образом, бежал в волдацкую землю, где его радушно принял Урфин – внук Тактара и Лидии. Но лишь спустя несколько дней после прибытия Ушкуй скончался после пира от отягчения своей баярской контузии, вызванного обжорством и перепоем.
Сразу после разгрома Мера, верховный гроунский жрец учередил указом особое ведомство для разоблачения пособников Шайтана. Обвиняемым номер один стал Руда из рода Келлеров. Безликому не посчастливилось сгореть живьем в Баяре. Руда был тяжело ранен и попал в плен, его долго держали в каменном мешке, изуверски пытали, и допрашивали с пристрастием:
- Признаешь ли ты, что поправ честь дворянина, изменив клятве святой церкви, вступил в сговор с дьяволом? – задавали ему вопросы.
- Признаю. – Отвечал Безликий – Признаю, что служил Богу или дьяволу, и служил ему согласно чести дворянина, не уронив оной. Признаю, что клятвам своим не изменял, и принеся ли присягу, дав ли обет, исполнял их до конца, тогда как вы, кто судит меня, в прошлую войну изменяли данному слову по семь раз на дню, и предавали своих сеньоров, едва тех постигала неудача. Признаю, что против святой церкви не действовал, священников не преследовал, монастырских и храмовых владений не грабил, даже после того, как был предан проклятию.
- Признаешь ли ты, что держался по правую руку пердтечи Сатаны, известного как Мер сын Месеров?
- Признаю, что стоял от него по правую руку, и тем горжусь. Ибо воевода, урожденный в подлом сословии, на службе шайтану был воином более смелым и честным, нежели многие дворяне, противостоявшие ему и объявлявшие себя служителями святого дела.
- Признаешся ли, что вступив на путь служения шайтану, врагу рода человеческого, владыке бездны, продал нечистому свою душу?
- Признаюсь, что поступив на службу к владыке земному, известному как Гедлок, поклялся служить ему головой и мечом, как сеньору. Души своей никому никогда не продавал.
В конце концов Руду торжественно судили и приговорили к четвертованию. Отощавший, сгорбившийся, изуродованный пуще прежнего он взошел на эшафот на главной площади Тиамада, глянул на палача… и палач отшатнулся, будто пораженный яростным огнем его голубых глаз, и в полной тишине, не нарушенной ни одним вздохом никого из тысяч зевак, в последний раз прогремел голос Безликого:
- Я прощаю тебе, холуй, что ты сейчас бужешь рубить мои конечности топором, но я не прощаю тебе того, что ты для этого не отчистил свой топор от ржавчины! Не каждый день ты четвертуешь Руду Келлера!
Ведомство по разоблачению пособников шайтана просуществовало еще много лет и вывело на чистую воду множество вероотступников.
Герцог Иммануил после баярского побоища вновь подал в отставку и закончил дни в родовом имении, в возрасте 104 лет. Уже незадолго до смерти он с удивлением узнал о новом чудо-оружии, приводимом в действие огнем и волшебным зельем, перед которым оказались беззащитными латы и крепостные стены, но и вспомнить не подумал тогда об ученике кападдокского алхимика, даже имени которого когда-то не спросил.
Череп Ночного Гостя пылился в ларце в замке каладдокских королей в полном забвении, лишь спустя много лет был извлечен, и весьма удивил ученых мужей, так и оставшись неразрешенной загадкой.
Башня Гедлока простояла еще не один век. Со временем люди со всех концов света стали приезжать к берегу Западного Океана чтобы посмотреть на нее и услышать рассказ о том, что эта башня, согласно легенде, была воздвигнута за один день.
В пожаре, устроенном по приказу Мера на корабле-городе выгорели на нем все мачты, палубы и переборки. Только огромный остов остался стоять на мели, тоже став объектом всеобщего интереса.
Безжизненное место, где раньше стоял Верхний Аккас, барон Филипп купил за сумму в пятьдесят дукатов, а через двенадцать лет, когда земля снова начала плодоносить, он поселил на ней крепостных и стал благополучно получать свой законный оброк.
Едва живого Стефана, издырявленного под Баяром в решето, отвезли верные слуги в его поместье. Туда же приехала Арина, чтобы ухаживать за раненым, а когда Стефану полегчало, они поженились. У них было два мальчика, жили они в замке мужа, и все, казалось бы, было прекрасно, но все же иногда Арина выходила вечерами к окну и долго напряженно смотрела вдаль. И так же, как тогда, дрожали ее губы, и веки блестели от слез.
- Что с тобой, любимая? - спрашивал Стефан.
- Ничего. Где мальчики? Пойдем к ним.
Стефан знал, в чем дело. Тяжко ему было понимать, как далека от него в такие моменты супруга, но все равно любил ее от этого не меньше.
Мер поселился к северу от Кападдокии, среди лингов, куда вести о его деяниях дошли обрывочно и сильно искаженные пересказчиками. У людей, которых с мечом в руках пришел когда-то обращать в рабов. Было там у него и новое имя, была и жена, и дети, и дом, и друзья, и земля, которую ему еще довелось защищать с оружием в руках. И здоровье, и силу свою он сохранил до глубокой старости. Только по ночам, бывало, кричал во сне и просыпался в холодном поту, потом клал свою большую голову жене на плечо и тихо плакал. Тогда она гладила его волосы и шептала на ухо ласковые слова.
А еще он вырезал на воротах своего двора молодую тоненькую березку, и временами подолгу смотрел на нее, вспоминая единственную, которая не стала его женой, и так и не сказала ему "ты"
* * * * * * * * *
Фома несмело заглянул в избушку Бирюка.
- Гляди, вон он, лежит... Давай-ка это... Ты первый, а?
- Тьфу ты, черт! - заворчал на него Сэм - Зря только брал тебя с собой! Ну, посторонись!
Но когда он вошел в домик, ему самому стало вдруг немного не по себе.
Бирюк лежал на лавке, скрестив руки на груди и подоклав под голову свернутое полотенце. Следом за Сэмом в избушку вошел Фома.
- Ишь ты! - сказал Сэм - Приготовился! Будто знал, что смерть близко!
- Видно и вправду не простой был. Как думаешь, если порыскать тут, найдем чего-нибудь.
- Давай попробуем.
На полках - игрушки да поделки, да чистая посуда.Везде травы какие-то висят, корешки, все прибрано, чисто. Зола из очага убрана. В берестяном коробе в углу - так, тряпье старое. На столе - три деревянные чарочки и туесок с пробкой.
Откупорив сосуд, Сэм понюхал и сказал:
- На ягодах. Это, видать, он заготовил, чтобы за его упокой выпили. Что, давай, что ли?
- Давай.
Крякнули - хороша, сволочь! Умел ведь покойный… Тут Фома заметил длинный предмет, завернутый в рогожу и перевязаный бечевкой.
- Ну-ка, что тут! - сказал, вытаскивая находку из-под лавки - Ого, железо! Поглядим! Тво... а... Сэм, глянь-ка, твою мать, это чего!
Он показал Сэму огромный блестящий как зеркало меч.
- Вой, собака, на луну! - сказал Сэм - Какую ерундовину держал у себя Бирюк!
- Так он, стало быть, и правда воином был?
- Стало быть, так. Не для пьяной драки же держал такое! Богатырское оружие, не всякому по руке. Давай-ка еще смотри!
Оглядев Бирюка, Сэм и Фома сделели еще более удивительное открытие - на левый мизинец его было надето серебряное кольцо с изображением льва - королевская печать! Даже снять перстень они не посмели, только, выпив с испугу еще по чарке, вынули из рук покойника несколько берестяных листов, сшитых нитками.
- Что тут? Буквы? - сказал Фома, переворачивая "страницы" - он, значит, писал что-то перед смертью. Постой-ка, а ведь Яныш твой в приходе учил их разбирать.
- Точно! Эй, Яныш! - крикнул Сэм на улицу, где стояли ребята - Ну-ка, давай сюда! Слушай, ты не позабыл еще чему там тебя жрец в приходе учил?
- Грамоту мезийскую?
- На-ка, прочти!
Мальчик принялся читать по слогам:
"Летопись похода Небесного Воинства, писаная мною, воеводой его, Михаилом - рыцарем господним, Брайном сыном Якиловым"
- Что это, батя? - спросил он отца.
- Читай, сынок! - сказал Сэм – Читай дальше!
"Соратников моих числом трое, из них:
Первый - Алекс, алхимик из Кападдокии.
Второй - Ероха, ахайец, прапорщик в полку вольных воинов Змея.
Третий - Йорик, мореход эдварградской гильдии. Рода и племени его не знаю.
Все сироты, потому без отчеств.
Ныне покойному его величеству королю Кападдокии Симену мною обещано было, что о многом, писаном здесь, не поведаю. Теперь же вижу, что конец мой недалек, потому к сей летописи руку прилагаю.
Родился я в деревне Верхний Аккас, которой ныне нет. С детства дед мой обучал меня владеть оружием всяким, скакать верхом, стрелять из лука, читать, писать, борьбе, кулачному бою, жить в лесу одному, находить путь по звездам, лечить травами, и еще много чему. Когда шел мне двадцать третий год, то в один из дней третьего месяца весны морские разбойники напали на мужчин нашей деревни и всех их убили, кроме двух, один из которых, кто звался Иваном, звал меня к себе и говорил: "Нынче беда большая пришла в наш дом, а за ней беда большая придет во все дома, всех стран и народов..."
Яныш читал и читал, а Сэм понимал постепенно, какое великое дело совершил, и какие муки принял этот странный лесной человек. И хоть не знал, верить или нет услышанному, но каждый год с тех пор в день смерти Бирюка молил в храме богов об упокое его души, и детям своим наказал делать то же.
*** *** ***
А сотник Флипота после битвы при Баяре похитил из Ладобо всю казну Мартина, удрал с ней в Лакхаат, купил там себе богатое имение, отгрохал дворец с садом, с фонтанами и соловьями. Прославился под именем "Флипат из Кандудубы" как сочинитель нескольких философских трактатов, потом полюбил одну местную красавицу, женился на ней, и жили они долго и счастливо.
Игорь Дедушкин. Нижневартовск. 1997-2007