(Рассказ публиковался в альманахе «Окно на Север» № 4, 2006)
1.
Третьего ноября 1978 года я летел на Север. Впервые.
В Тюмень из Павлодара прилетел в десять утра, до рейса на Надым оставалось часов восемь. Погода здесь оказалась ветреной и морозной, хотя снег ещё практически не выпал. Пришлось снять лёгкую куртку и надеть прихваченный с собой полушубок. Вспомнил, как брат говорил: «Северянин не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто тепло одевается». Принарядившись, лишние вещи сдал в камеру хранения и решил скататься в город, чтобы посмотреть на легендарную Тюмень, на эти «ворота на север», как про неё говорили.
Оказалось, город — как город, Павлодар даже чище и намного опрятней. Я шёл по улицам, с любопытством зеваки рассматривал яркие афиши, затем зашёл в столовую и перекусил. Вскоре добрёл до центральной улицы Республики и тут неожиданно увидел шедших по тротуару находящихся здесь на гастролях артистов московского театра сатиры — Михаила Державина, Наталью Селезнёву и Николая Пенькова. Что на афишах, что в живую — не отличить! Державин держал Селезнёву под руку (шли счастливые, как молодожёны), и несколько позади от них в короткой нутриевой шубе и шапке из такого же меха гордо вышагивал Пеньков. Первых двух артистов я знал ещё по «Кабачку 12 стульев», а Пенькова никогда не видел.
Я заметил, как к артистам подошли несколько человек, видимо, для получения автографов. Я тоже не лыком шит, у меня с собой оказалась записная книжка, и я шустро подскочил к толпе, понимая, что другого такого шанса в жизни больше не будет. Необычно было видеть вот так, вблизи, артистов, которые были популярны в стране. Я подал свою книжечку Державину, он что-то там размашисто написал и передал книжку Селезнёвой. Та только расписалась под подписью Державина. У Пенькова запись получилась с размахом, на всю страничку — писать так писать! Вскоре кучка страждущих получить автографы у заезжих знаменитостей рассосалась, и артисты, чинно вышагивая, понесли себя дальше. Судя по тому, как Державин и Селезнёва общались друг с другом, я глядел им вслед теперь уже с определённо сложившимся предположением, что они муж и жена. (Позже с удивлением узнал, что это не так). Отойдя в сторону, прочёл «пожелания»: «Привет доблестным северянам!» и две подписи. Как говорится, спасибо на добром слове! А Пеньков написал так: «Я Лёва Задов — со мной шутить не надо!» Лёву, как и самого Пенькова Колю, я тоже не знал!
Я настолько увлёкся своей экскурсией по Тюмени, что опоздал на самолёт. До отлёта оставалось ещё более трёх часов, автобуса, шедшего в аэропорт долго не было, еле дождался. Время клонилось к вечеру, а тут транспорт заполонил все дороги: впереди затор — какое-то дорожное ЧП. Да и вообще — час пик. Автобус не ехал, а буквально полз. Когда я забежал в аэропорт, регистрация пассажиров закончилась. Чуть не со слезами на глазах объяснял я причину опоздания, но мне говорили, что посадка закончилась, и все места в самолёте заняты. Я от волнения даже вспотел: такое хорошее, казалось бы, начало и вот, на тебе — опоздал. Брату телеграмму дал ещё из дому, мол, жди. Теперь будет недоумевать, в какой тундре затерялся будущий «покоритель» вечной мерзлоты.
Я в своей поношенной шубёнке с сумками наперевес подскакивал то к одной двери, то к другой. Глухо, как в танке. Тут таких, как я, за день долбятся в двери десятками. Вдруг увидел каких-то двух тёток в форменной одежде, сую им билет и объясняю причину опоздания, самого лихорадка бьёт — мыслишки жуткие проскакивают в бестолковой голове: это ж новый билет придётся завтра покупать, да и ночевать где-то надо. А денег впритык. На роже — вселенская печать отчаяния.
Смотрю, зашушукались тётки, на меня, бедолагу, поглядывают. Потом куда-то ушли. Ну вот, и всё, приехал, раздолбай покровский. Надо хоть спросить у кого-то, что же дальше делать? Смотрю, идёт одна в форме стюардессы, регистратор, симпатичная такая, да прямо ко мне, спрашивает про вещи. Показываю две сумки да авоську. «В ручную кладь возьмёте», — буркнула. Услышаны! Услышаны мои стенания! И одного меня, неудачника, недовольно ворча, повела к готовящемуся взлететь огромному ТУ-134.
Действительно, все места в салоне оказались полностью занятыми. Почти все пассажиры в шубах, толстых куртках, в мохнатых шапках. Сидения шубами пораспёрли. И все на меня уставились, откуда шишка такая, которому трап вторично чуть не вручную подкатили? Наконец, меня приткнули на одно из мест, положенных стюардессам. Хлам мой они у себя поставили.
Всю дорогу я безотрывно всматривался в темноту за иллюминатором, глупо пытаясь что-то там рассмотреть. За полтора часа полёта раза три видел внизу в темноте таинственно горящие факелы. Может, скважины? На душе — неспокойно и тревожно, в голову лезли глобальные мысли: какая она, эта Западная Сибирь, как встретит меня, как сложится здесь моя дальнейшая жизнь?
Самолёт приземлился, у всех проверили пропуска. Я с толпой пассажиров вышел из самолёта, увидел, что здесь уже установилась настоящая зима: снегу по колено и мороз под тридцатник. И не мудрено — это ж полторы тысячи вёрст к северу от Тюмени! Вдалеке виднелось небольшое здание аэровокзала со скромной промёрзшей надписью «Надым». Перед зданием стояли два «Икаруса», которые забрали всех прилетевших и бесплатно повезли в город. Платных, с кондукторами, автобусов в Надыме ещё не изобрели. «Прямо как при коммунизме», — подумалось.
Пятиэтажку, где жил мой брат Лев, я нашёл сразу по листочку со схемой пути, даже не пришлось спрашивать у прохожих. Встреча с братом и его семьёй оказалась очень трогательной, поскольку не виделись мы несколько лет. Даже их собачка Тоська породы пекинес (это у которой нос словно после шлепка «лопатой по мусалке») признала во мне близкого родственника — сразу стала ластиться, а когда я к ней наклонился, попыталась лизнуть мне нос. А может, цапнуть?
2.
На следующий день с утра Лев собрался идти в гараж своей автобазы (он работал водителем на «Урагане») и пригласил с собой меня, чтобы, так сказать, «познакомить с окружающей северной обстановкой». Сноха Люся пошла на свою работу, по пути захватив сына Юрика в садик.
Наполовину разобранный «Ураган» находился на территории автобазы прямо под открытым небом. Подобную машину (этакого железного мастодонта) я увидел вблизи впервые, особенно впечатлили меня колёса, величиной с мой рост. Я подумал: «И как только мужики справляются с такими тяжестями?» Возле «Урагана» стояла небольшая железная будка, внутри которой находилась печка, сваренная из куска толстой трубы, стол и скамейки. Топилась печь со стороны улицы.
Ремонтировать машину брату помогали два прилично обросших мужика, скорее всего, слесари. Они постоянно заходили в будку, чтобы погреться, туда-сюда носили то подшипники, то болты, всё это было в мазуте. Дул пронизывающий ветерок, так что вскоре я стал мёрзнуть, хотя был в полушубке и унтах. Лев в промасленной робе что-то прикручивал на тягаче, а когда заходил в будку погреть руки, подмигивал мне и говорил: «Ну, как, братуха, Север? Привыкай». Когда дело стало подходить к обеду, он спросил:
— Ну что, Леонтий, шулюм будешь с нами есть?
— Буду, — охотно откликнулся я, давно почувствовав запах варёного мяса. Я видел, как мужики ставили на печку ведро с водой, затем принесли пару кусков мяса, похожего на баранину, и немытыми плюхнули их в кипяток. Потом сыпанули в ведро пол горсти соли, чуть меньше — чёрного перца и чуть не половину пачки лаврового листа. После забросили несколько картофелин и разрезанную пополам луковицу. Делалось всё довольно грубо, но со знанием основ пещерного кулинарного искусства.
— Спирт пить будешь? — снова спросил Лев.
Я алкоголем не увлекался, разве что по праздникам чуть-чуть, а тут — спирт, и пить его в каких-то антисанитарных условиях. Помощники брата с некоторым подозрением поглядывали на меня, наверно, брат сказал им, что я только что прибыл из солнечного Казахстана.
— Попробую, — как можно спокойнее ответил я. — А как же работа? Начальство не поймает?
— Какая работа? Ты что, брат? Сегодня суббота!
Потом, немного помолчав, улыбнулся:
— А суббота у нас каждый день...
Вскоре готовое мясо выложили в эмалированную, наспех протёртую снегом, чашку, порезали его на несколько частей и сверху слегка присолили. Тарелок не оказалось, были только ложки, я понял, что бульон придётся черпать прямо из ведра. Брат достал булку чёрного хлеба и грубо разломал её на несколько кусков. Затем взял большую луковицу, не очищая, разрезал её на четыре части и положил на столик. Тут же появилась бутылка спирта — магазинная, с алюминиевой пробкой без язычка. Один из мужиков уверенным движением (ногтём что ли?) сковырнул пробку и разлил содержимое в четыре разномастных кружки, а пустую бутылку небрежно отбросил в сторону. У меня глаза полезли на лоб — пить спирт мне, можно сказать, не приходилось. Пробовал единственный раз, когда учился в институте, мы тогда были на сельхозработах, и кто-то угостил рюмкой медицинского спирта. Когда выпил, показалось, что чем-то резко осушил рот, а потом с нёба, как после ожога кипятком, слезала кожа.
— Ну, давай, брат, — Лев пристально посмотрел на меня и поднял кружку, — давай выпьем за твой приезд на Север.
Я поднял свою, все сосредоточенно уставились на меня. Чокнулись. Мужики и брат сразу опрокинули свои ёмкости с такой лёгкостью, будто в них находилась простая минералка. Я последовал их примеру. Тяжело, ох, тяжело пошёл 96-процентный С2Н5ОН приезжему провинциалу. Однако выпил. Тут же закусил хлебом с луком, а потом стал работать ложкой. Какой же он был вкусный, этот наваристый шулюм! Мужики начали есть мясо.
— Ну что, братуха, давай-ка попробуем собачинки, — будучи уже навеселе, сказал Лев и, взяв кусок мяса, стал его с аппетитом жевать.
Я насторожился и на всякий случай отложил ложку. Приятели брата, ухмыляясь, спокойно вгрызались в мослы. Вскоре появилась ещё одна бутылка спирта. А на меня уже начала действовать та, из первой, принятая мной, лошадиная доза. Я попросил, чтобы мне налили только на «пальчик». Себе все налили больше. «Вот это Север, вот это медведи!» — утверждался я в своём мнении.
Когда мужики начали о чём-то шумно спорить, я у Льва потихоньку спросил:
— Что за мясо?
— Я же тебе сказал, что собака! — брат выразительно посмотрел на меня.
— Не верю, — ужаснулся я, опасаясь, как бы из меня не извергнулся съеденный шулюм.
— Ты приехал на Север, братуха, и должен привыкать к его странностям. Я и сам это мясо сегодня попробовал впервые, мужики, охальники, подначили, мол, давай брательника твоего в северяне посвятим... Затея мне понравилась, ты уж не сердись, пришлось подыграть.
— Да ладно... Разыграли, значит?
Лев лукаво улыбнулся, потом предложил:
— Пойдём, что-то покажу.
Мы вышли из будки, зашли за неё, брат разгрёб ногой снег и я увидел красивую собачью шкуру — белую с чёрными пятнами, — сложенную вчетверо.
— Андрей на шапку заберёт.
В голове от выпитого у меня начало шуметь, но не настолько, чтобы не мог соображать. Я начал думать, как мне поступить. Если откажусь есть мясо, то опозорюсь перед мужиками, решат, что приехал какой-то слюнтяй, а если начну есть — вдруг не полезет в горло? Тоже стыд. Самолюбие взяло верх: я зашёл в будку, выпил то, что было на «пальчик», закусил хлебом-луком, а потом, пересилив себя, взял кусок отварной собачины и... стал его осторожно есть. Вроде ничего... Вроде нормальное мясо... Мужики одобрительно покосились на меня. Сдал экзамен.
Вскоре ложки застучали по дну ведра. Через некоторое время мы, хмельные, потопали домой.
Должен сказать, что собачину за 30 последующих северных лет есть больше не приходилось, да и другие северяне возможно никогда в жизни этого не делали. Не корейцы ведь. И все-таки в душе я малость гордился тем, что попробовал... безвестного полканчика вместе с братом в свой самый первый день на Крайнем Севере.
Как-то однажды моя жена рассказала мне, что её мама, то бишь, моя тёща, в молодости, уже будучи замужем, простыла, на лёгких были обнаружены тёмные пятна, диагноз — туберкулёз. Знакомый лекарь ей сказал: «Две собаки съешь — будешь жить». Пришлось тестю «замочить» две крупных дворняги. После этого тёща прожила ещё 50 лет. Но это я упомянул так, к слову.
*****