Комната полна света. Красно-коричневый ковер на полу плавно переходит в серебристые обои. Над письменным столом висит его фотография. У него умное, немного усталое лицо и ироничные живые глаза. Ему непривычно и долго сидеть без движения, на фотоснимке. Но, он со мной, и это главное. По крайней мере, он не говорит мне, что: « Занят, занят, занят». И тридцать три раза "занят". И если умножить на полтора года, будет, наверное, что "занят" всю жизнь, без остатка, до смерти. Но я нашла выход - он застыл на фотографии над моим рабочим столом. Никогда, никуда он не уйдет от меня, пока я сама этого не захочу. Не разрешу. Не позволю. Да, я понимаю, сидеть полтора года в одной позе тяжело, потому иногда меняю место и перевешиваю его фотографию чуть справа или чуть слева.
Рядом с его фотографией на столе стоит тяжелая деревянная икона Иисуса Вседержителя. Она обита медью и почернела от времени. Ночью, когда я работаю при свете настольной лампы, то вижу и чувствую только икону. Его фотография темнеет и уходит. Я придумываю для себя Иисуса, душа моя соединена ниточкой с придуманным мною Иисусом. Я заканчиваю работать, несколько минут смотрю в темноту окна, потом кладу голову на стол, на скрещенные руки, лежу, стараясь освободиться от работы и придуманного Иисуса. Когда поднимаю голову, то лик Иисуса темнеет и уходит в вечность. Зато мое внимание и пространство в свете настольной лампы захватывает лицо любимого на фотографии. Его глаза оживают, манят. До безумия хочется тепла, прикосновения. Хочется забраться во внутренний карман пиджака на его груди, свернуться в маленький живой комочек, прижаться и затихнуть. Послать ко всем чертям работу, настольную лампу, которая вечером зовет за письменный стол; дорогу на дневную работу, здравое чувство обязанности идти на работу, внутреннее чувство времени, которое будит, чтобы вовремя проснуться и не опоздать на работу...
Могу часами сидеть и смотреть на его лицо на фотографии. На его глаза. Наконец, говорю ему: спокойной ночи, еще говорю о том, что устала ждать: когда позвонит, когда придет. Устала от постоянного желания подойти к телефону и позвонить ему и услышать, что он занят, занят, занят, очень-очень занят.
Устала от этого словосочетания: он занят. Я ненавижу его работу, ненавижу мир, который он создал и отгородился им от меня. Если бы я была очень сильная, то разрушила бы этот созданный им мир-крепость и вернула его к себе. Потом, я бы помогла ему создать другой мир. Я бы очень постаралась... Смотрю еще на его фотографию и ложусь спать. Во сне он сходит с фотографии и живет своей жизнью. Мне это совсем не нравится, я сержусь. Ведь он только мой и должен жить только на моей фотографии, только для меня. Но он снова не слушается. Я долго отчитываю его, словно непослушного мальчишку. Он опускает стриженую голову, и, виновато молчит. Становится очень трогательным, родным, милым, послушным. Прощаю.
Утром я его еще наказываю. Уходя на работу, переворачиваю фотографию лицом к стене. Ухожу. После работы делаю домашние дела и забываю о нем. И только вечером, когда сажусь за письменный стол, чувствую вдруг внутреннюю душевную пустоту. Не могу работать. Встаю, хожу по комнате. Беру из холодильника минеральную воду, пью мелкими глотками. Снова хожу: туда-сюда, туда-сюда, семь шагов туда - восемь обратно. Чувствую себя маленькой, некрасивой, совершенно несчастной. Такой совершенно несчастной, что беру зеркало и долго смотрю на свое лицо. Замечаю морщины. Становится еще и жалко себя... Через каких-то десять лет я стану старушкой. Буду сидеть в квартире, вязать носки и печь пироги. Хотя, я непременно буду хорошей и доброй старушкой. Не буду читать морали молодым, буду уважать их мнение и не навязывать свое. И стану регулярно ходить в церковь. Даже петь в церковном хоре, надевая длинную юбку, светлую кофту, белый платок. Так, с тихой радостью ожидания встречи с Господом, я буду доживать оставшиеся дни на белом свете. А когда настанет час, то лягу на кровать под икону Иисуса, скажу: «Спасибо Тебе Господи, что ты дал мне жизнь и спасибо, что отнимаешь ее». Я умираю…
Настроение возвращается ко мне. Сажусь за письменный стол, долго смотрю на старинную икону Иисуса Вседержителя. Придумываю Его добрым, строгим, и взыскательным. Долго работаю. А когда дальше работать невозможно, просто потому, что невозможно, ибо дальше ложь. Прекращаю, и только тогда замечаю, что отсутствует кто-то очень родной, привычный. Без которого, жить немного хуже, чем - не жить. Тогда я вижу повернутую к стене фотографию. Мне кажется, что и на фотографии он говорит: я занят, я очень занят, я очень-очень занят, я больше чем занят, занят. Слово "занят" пахнет жженой резиной. Я смотрю в темное окно, вздыхаю, глажу себя по волосам. Иду и умываюсь прохладной водой.
Снова сажусь за письменный стол. Сижу несколько минут, потом просто сижу. И... переворачиваю его фотографию. Вижу, что его глаза стали немного грустными. Говорю ему на фотографии, что могу тоже сказать, что я очень занята, ведь у меня дел предостаточно. Но я берегу в душе это живое чувство к нему. Убить чувство легко, но зачем? А вдруг такое большое и настоящее больше не возникнет? И буду жить, просто жить до старости. Не знаю зачем, но храню, все храню его на фотографии. Которая должна висеть именно здесь, над рабочим столом, рядом со старинной иконой Иисуса и давать моей душе тихое теплое ласковое настроение.