Безусловно вы правы, я опаснее волка,
На меня нет управы — у меня есть двустволка!
Я с ружьем наперевес выхожу в родной мой лес,
Для меня в лесу вовек зверю равен человек...
День едва перевалил за середину, а в синем небе неторопливо плыло единственное облачко, и краем не задевая огненный диск. Нестерпимый зной стоял уже вторую неделю, и даже местные старожилы не могли припомнить столь жаркого лета. Поэтому все нормальные люди сидели дома, потягивая холодный квас... Хотя, быть может, это было пиво?
Но двух молодых парней, подрядившихся на строительство загородного дома в этой местности, трудно было назвать нормальными, или хотя бы адекватными. Обливаясь потом в лучах июльского солнца, они спешили закончить кровлю до приезда заказчика.
Возможно, дело было в аномальной жаре или вторжении пришельцев, впрочем, с тем же успехом можно было винить Любаву и ее зелье: крепкий коктейль из спирта и дихлофоса сшибал с ног даже матерых местных бичей...
Спустившись всего лишь перекурить и попить чистейшей колодезной водицы, двое оболтусов крепко застряли в прохладе старого дома. Гоня, развалившись на старом уютном диванчике, курил, пуская кольца дыма в потолок, его же дружок, вооружившись старым презервативом, извлеченным из мышиной норы, сосредоточенно шлепал слепней. Проклятые кровососы просто заполонили маленькую кухонку, и теперь любой удар латексной полоски нес погибель сразу нескольким тварям. Тех же, кто выжил, встречал сокрущительный удар разводного ключа. По сути, любой его удар оказывался сокрушительным для тщедушных насекомышей.
- Слушай, Веник, куда ты так торопишься? - Спросил Гоня, забычковав «Парламент» о мельхиоровый подносик. Стук металла об оконное стекло затих.
- В смысле куда? Перебить их до ночи, чтоб спать не мешали, и вся недолга. - И недоуменно пожал широкими плечами. - А что с ними еще делать-то?
- Что делать?.. - Веня задумчиво почесал бородку. - Что делать? Я знаю, кажется, что... Давай-ка недобитков сюда и смотри!
Флегматично кивнув, приятель отыпал ему горсть вяло копошившихся слепней и комаров, которые не успели еще перебраться в Верхнюю Степь, дабы воплотиться там в печально известных белых мух.
- Только на мухоловку их не вешай, а то все одно не уснуть будет, - подкрепляя просьбу, он крутанул в руке ключ, который незамедлительно выскользнул из его широкой, но неприлично потной ладони и шлепнулся на стол.
- Не боись, все будет путем, недаром мой дед в Дахау комендантствовал.
Склонившись над мельхиоровым подносом, Гоня поправил предательскую прядь волос, скользнувшую было к зажигалке, и замер. Первый подопытный замер, стоило лишь острому язычку пламени коснуться полусфер его фасетчатых гляделок, лопнувших с легким треском.
Огорченно поцокав языком, он подтянул вторую жертву, которой последовательно ампутировал сучащие лапки и крылышки, лишь только после этого милосердный огонек выжег ее примитивный мозг.
Пока друг пробовал себя в должности сельского палача, Веня убедился в том, что в окрестностях не осталось летающей живности, развалился на продавленном диванчике, рассеянно смотря на кровянисто-багровый кровельный саморез.
- Знаешь, - нарушил он доносящееся с подносика потрескивание, - а ведь если кому-либо ввернуть в виски парочку этих шурупчиков, упомянутый кто-то станет до крайности похож на чудовище Франкенштейна...
- И что же ты предлагаешь? Отловить соседа и положить его на алтарь твоего нездорового чувства юмора? - Поинтересовался Гоня, не отрываясь от праведного труда.
- Ну зачем же соседа?
Но его перебил доносящийся из-за окна вопль, похожий на крик раненного в задницу муэдзина:
- Маздамаздамаздамазда! Маздамазда! - Пауза, чтобы набрать воздуха, затем снова: Маздамаздамаздамазда!
За прошедшие две недели эти шаманские камлания надоели их сильнее, чем нестерпимый зной, слепни, шершни, и Любавино Зелье, вместе взятые. От жары мозги, казалось, плавились. От бодяженной гидражки они в самом деле плавились. Этот же вопль заставлял их тонкими серыми струйками стекать из ушей.
- Есть идея! -Воскликнули они хором, и переглянувшись, мрачно расхохотались.
Маленькая сучка жалобно скулила и вырывалась, но скотч держал крепко. Хозяйка все надрывалась во дворе, но и ее крики, и взвизги маленькой кавайной крошки заглушал плеер, старательно воспроизводя «Колизей».
Вот шуруповерт натужно взвыл и первый саморез наполовину скрылся в густых рыжих волосах. Левый глаз дернулся и остеклкенел, скулеж перешел в монотонный надсадный вой.
- Стой! - Гоня достал широкий моток скотча, и тщательно заклеил голосящую пасть. - Теперь давай, переворачивай!
Когда второй саморез впился в кость, в черепе что-то явственно щелкнуло и все тело несчатной жертвы сотрясла крупная дрожь. Затем она замерла, и лишь медленно стекленеющие глаза с немым укором глядели на извергов.
- М-да, нехорошо получилось, - растерянно пробормотал Веня, стирая с лицарубиново блестящие капельки. Плеер в ужасе затих и даже динамики, казалось вжались в стену.
- То есть бегать по дому она не будет? Вот черт... - Гоня обиженно вздохнул и пнул слабое тельце ногой.
- Да я не о том! Она же сама к нам в руки пришла, доверчивая глупышка, а мы ее того... Надо бы закопать.
- Закопать? Вот еще чего! Закинем обратно через забор, пусть старая ведьма знает, как на всю деревню верещать.
- Но у старой ведьмы есть не старый еще внук, который картошку окучивает. Ты как знаешь, а я лопатой по голове получить не хочу! Закопаем в лесу, а та пусть думает, что загуляла.
Гоня вяло поспорил, но в конце концов согласился с другом. Едва стемнело, как они подхватили трупик, и пошли к лесу. Там оказалось, что лопата решила остаться дома, и бежать за ней никто почему-то не горит желанием. В конце концов пришлось довольствоваться приподнятым моховым ковром, где и упокоилась несчастная, в густой тени корабельных сосен, верхушками подпиравших небо. Усталые, они завалились в кровати, едва только вернулись домой.
Веня сразу же захрапел, а потому не увидел, как в лунном свете дом покинула одинокая тень.
Проснулся он от громких криков во дворе:
- Ублюдки... Сволочи... Да что вы сделали сбедной собачкой... Твари... У матери же сердце слабое...
Насторожившись, он быстро оделся и вышел во двор.
Крепкий парень лет двадцати шести, тыкавший ружьем в грудь Гоне, резво повернулся к нему:
- Ну вы, сатанюги проклятые, чтоже вы с животиной сотворили-то? И за каким дьяволом во двор-то подкинули? Ежели мать помрет, то я вас без всякой милиции... - Он, видимо, забыл, что в руках у него взведеное ружье. Оглушительно грянул выстрел, разворотив Вене половину груди. Падая, он увидел как Гоня выхватил из-за пояса короткий узкий нож и ударил здоровяка в шею.
Тот выронил ружье, звонко стукнувшееся о растресканный кирпич двора, и попытался зажать рану ладонью, другой рукой словно отгораживаясь от взбесившегося волосатика. Вслед за ружьем упали отсеченные пальцы, брызнула кровь, а нож снова и снова впивался в беззащитное тело. Гоня наносил удар за ударом, склонившись над поверженным противником, словно одержимый. Кровь пропитала его волосы и одежду, и теперь стекала тонкими струйками на лицо, капала на землю, даже яблоки у него над головой были покрыты красными пятнышками и потеками.
Оставив того наконец в покое, он шатаясь подошел к Вене, и упал рядом с ним на колени.
- Эй,друг, подожди! Слышишь, не умирай, это всего лишь шутка! Шутка, понимаешь? Я хотел лишь подколоть старую суку!..
Через пять минут, собрав в рюкзак еду и нехитрые пожитки, и повесив злополучное ружье на плечо, он исчез в лесу. Никто из деревенских не решился встать у него на пути.
Говорят, он так и не вышел из болот.
Говорят, он и не утонул.
А еще говорят, что стоит бояться человека с ружьем.