Кода берёзы за окном превращались в тени на фоне серого, как все коты или кошки, снега, в растянутые рукава свитера девочка кутала тёплый дымящийся фарфор и смотрела в тишину застеклянного мира, где, похоже, давно не в почёте были календарные правила. Еле дышащая музыка вырывалась из плена безразличных сухих губ, растекаясь подтёками по морозным рисункам на окне.
Шуршащие платья, потрескивающие фильмы, смятые простыни, насвистывающий метельными тембрами чайник - здесь всё напоминало шелест страниц детских книжек. И движения были бумажно легки, словно ожившие фигурки из папье-маше, только что отыгравшие в теневом театральном спектакле, уставшие, разбредались по углам с тем, чтобы видеть гофрированные сны. Все слова были слишком громкими, или слишком грубыми или пустыми, словно били, как в набат, в жестяную кастрюлю старым погнутым половником.
Вечер никогда не строил планы, соседи не слышали ни звука, а девочка звучала, как старая музыкальная шкатулка, тонко подпевая невидимым героям. И солнечные лучи - на посту сгущавшихся, словно карамель, реквизитных сумерек, стоявших картонными декорациями каждый раз, когда отворялась тяжёлая дверь, выпуская в подъезд уставшую тень, что цеплялась ощущениями за каждую мелочь, которую оставляла позади.
А чувство тревоги, ленивое и бездонное, ухмылялось, провожая взглядом, изредка царапая полые стены, не давая забыть о себе. Лежало калачиком, хитро щурясь расставаниям, и знало, что оно - не зря. Все уйдут. А оно останется. Потому что оно - предвестник перемен. А перемены будут всегда.