Урановые рудники СССР, или, мой путь к счастью

Эльмир
Владимир Тараненко


Автобиографическая повесть

Урановые рудники СССР,
 города: Желтые Воды – Шевченко,
или, мой путь к счастью


«В глубине ваших надежд и желаний лежит молчаливое знание запредельного и, как семена, спящие под снегом, ваше сердце видит сны о весне.
Верьте снам, ибо в них скрыты врата в вечность. Ваш страх перед смертью – лишь трепет пастуха, стоящего перед царем, который вскоре возложит на него руку в знак милости.
Разве в трепете пастуха не таится радость оттого, что он будет отмечен царем? И разве не трепет беспокоит его всего более?»
Дж. Джубран


ПРОЛОГ

Дорогие мои друзья, читатели.

Хотел бы, чтобы вы моими глазами посмотрели на то, что представляли собой урановые города в СССР, чего они стоили, чем и как жили здесь люди. Какой след оставили эти «миражи» на теле нашей Земли-матушки.
 У каждого из вас есть личный взгляд на свою жизнь и свой путь к счастью.
Я был бы несказанно рад за вас, узнав, что вы нашли этот путь и идете по нему к счастью или, уже, достигли его. Вы знаете, вопрос не в том, что где живешь и как живешь? Вопрос в том, – чем живешь?
А, сейчас,  предлагаю вам пройти по моим жизненным дорогам и увидеть, какое оно, мое счастье и как я его представляю.
Ведь у каждого свое понимание счастья, и каждый делает свой выбор на пути к достижению его.
Эльмир


ГЛАВА 1
В которой говорится о том, где я родился, о моей маме, о моей юной жизни, о моем городе Желтые Воды.

«Не будь в душе воспоминаний,
Свободный, я бы пел судьбу»
Сюй Юйно

Родился я  не в самое удачное для меня время.  Было лето, конец июня, пятница, пели птички, но текла крыша хаты от частых дождей, что шли  в ту пору. Притом, отец был в армии, коза давала мало молока, а дома было бабье царство, в котором я – один мужик. Радовало то, что это все было на Украине, а не где-нибудь в Африке, и я был беленький, что тогда было важно, потому, как при полном отсутствии санитарных условий было видно, чистенький я, или грязненький. На дворе было свежо и зелено, и Сталин, после моего рождения,  еще  два года  управлял страной. Конечно,  политикой, мои женщины, в то время не интересовались. Мама и бабушка, скорее всего, думали как, накормить меня, по скудости их достатка.
И так, рождение мое произошло успешно, можно сказать традиционно. Конечно, нужно сделать по этому поводу несколько замечаний моим родительницам-воспитательницам в связи с тем, что они однажды меня ночью потеряли. А произошло это таким образом. Как я уже вам говорил, что шли дожди, и текла крыша. И вот, укладываясь на ночь спать, моя матушка и бабка, нашли то место, где не капало. Установив там две лавки, что были на хозяйстве, постелились на ночь. Перед утром проснулись от какой-то возни и ворчания. Сразу,  спросонья, не могли понять, кто их разбудил в такую глухую ночь, глядь под лавку, а там – Вовчик. И если бы я угодил на сухо, то может быть, никого и не будил бы, а то ведь – в лужу со свежей дождевой водицей, обидно! Кстати, я забыл вам сказать, что присвоили мне имя, по рождению, Вова. Вторая бабка, мать отца, сказала:
- Хай, будет Ленин! Для несведущих скажу, что в то время Ленин покоился в мавзолее, в Москве, будучи вождем всея пролетариата. Так что наша страна жила по его заветам.
Старался я расти спокойно и услужливо. Сиську у мамки сосал до года. Маленький карапузик, крепыш, с карими, как уголек глазами, постоянно голенький, куда-то  своими ножками бегущий (благо пеленки – дефицит), постоянно улыбающийся и радующийся жизни с ручками поднятыми вверх, но никогда не сдающийся. Села мушка:
- Дям-мям,
Показали цветной лоскутик (какие там игрушки, их не было),
- Уа,
Все вышли,
- Ау.
Украина. Мая добрая и отзывчивая Ненько. Сколько раз тебя обижали твои детки. Сколько раз тебе приходилось им прощать потому что ты Мама с большой буквы. Ты лучшая из лучших, прекраснейшая из  благодатных. Твоя краса в сочной зелени лугов и рыжей осенней тишине лесов, голубизны воздушных облаков, в теплом, ласковом, как парное молоко,  дождике и прохладе легкого шалунишки-ветерка. Сколько раз тебе приходилось восстанавливать свою красу после испепеляющих пожаров, разрушительных взрывов от бестолковых твоих детей. Но ты все становилась краше и никогда никому не жаловалась. Ты только все выносишь и за это мы тебя любим и боготворим.
Мама, - сколько в этом слове хорошего и ласкового. Мама – выше всякого слова. Это образ, это сила и вдохновение для каждого в этом мире. Сейчас говорят, что дети выбирают родителей. И что души их приходят из мира иного, и вселяются в материнское тело, а потом рождаются. И все это уже предопределено заранее. Если это так, то я не ошибся с выбором. Правда, авыбрал я маму без родословной, бедную, не знающую своих родителей, но зато правильную.
Сказывают, что в ноябре, 1934 году, на станцию Днепропетровск, пришел товарный поезд. Стояла поздняя промозглая осень. Было холодно и голодно. За станционные помещения цеплялись низко ползущие рвано грязные облака. Кругом пахло сырыми листьями, которые не хватало сил убирать и которые сыпались сверху, как пепел с вулкана. Разве, что они сметались с рельс и веером уносились вагонами поездов, уходящих в сырой туман неизвестности. На станции пахло углем и смазкой. 
В одном из крытых вагонов находились моя мама и ее братик. Говорят, что маме тогда было около трех лет, братику – немного меньше. И кто может вспомнить, как дети могли выглядеть на своих три и два годика? Когда поезд подходил к станции, то из вагона  слышался плач детей. Их было только двое. Когда поезд ехал, они плакали, когда стоял – молчали. Что тому предшествовало, никто не знал, и где подевались родители этих детей – тоже. Но где-то случилось что-то страшное.
Ужас был в том, что на Украине не было чего кушать. Одни люди умирали на ходу, другие, присев, уже не вставали, у третьих  вообще не было сил, чтобы выйти из дома. Как вспоминала потом моя мама в своих преклонных летах, о том, что она была в каком-то старом доме, было какое-то дитя, замотанное в лохмотья, и рядом стояла бутылочка с кашкой. Она, было, потянулась к этой бутылочке, потому, что очень хотелось кушать, но потом подумала:
- Если я сейчас отопью то, что останется братику, - и быстро отдернула ручку. Вспоминалась русская печь, на которой лежали дети и разговор взрослых:
- А как же вы не заметили, что Катя умерла еще ночью?
Помнит, как их с братиком отнесли на станцию и посадили в солому на полу вагона:
- Дали мне кусочек сахара и  сказали, мол, - вы сидите здесь и ждите, а мы придем и вас заберем вас.
- Потом нас закрыли, и поезд поехал, – вспоминала мама.
- Плач услышали осмотрщики вагонов и колес, на железнодорожной станции города Днепропетровска, открыли двери и увидели обвязанных накрест, укутанных старыми платками, с грязненькими, заплаканными личиками, детей.
Путевые рабочие и работники станции сняли их и расположили в каптерке у печки. Огонь буржуйки жадно поедал дрова. Двери давно небеленого станционного помещения, сердито скрипя, почти не закрывались, пропуская входящих и выходящих. Сюда стали заходить люди, которые приносили детям кто, что смог наскрести. Остаток от кукурузной лепешки, спеченной вместе с перетертым кочаном от той же кукурузы, несколько кукурузных зерен, и даже, кто-то для деток не пожалел кусочка вареной картошки. У маленькой Нади оказалась коробочка, куда складывалось все съестное. Надя эту коробочку хранила для своего братика Толи. Так звали мою маму и моего дядю, которого я так, до сих пор и не знаю. Не знаю, потому, что спустя день или два, сюда подошел прилично по тем временам одетый гражданин в шляпе и забрал мальчика. Было возражение со стороны работников станции:
- Товарищ, ведь эти дети - брат и сестра, не забирайте по одному, возьмите двоих!
Но, видно у гражданина так сложились обстоятельства, что не мог он взять двоих. Надя плакала по своему братику, как только могла, по своим годам. Но разве можно выплакать всех слез по всем бедам нашим? Вскоре подошла моя бабушка Татьяна и взяла к себе домой мою маму. Из Днепропетровска в Пятихатки ехали уже вдвоем.
Татьяна, двадцати трех лет от роду, худощавая женщина, выше среднего роста, с впалыми глазницами на лице. Глаза светло зеленые, на худом лице выделялись скулы. Из-за тяжелого труда, согнута немного вперед, походка враскачку. Когда ходила, вроде бы как нехотя приподнимала ноги, а потому  иногда от ее старых чуней, раздавалось шарканье. Постоянно одета в старый халат с застиранным передником. Других вещей у нее, в те времена, не было. 
Она стала рассуждать так:
- Хорошо, что девочка, - будет хорошая работница по дому.
Оно то и правильно, потому, что мужики редко, в те времена бывали дома, кто уезжал на заработки, кто работал в наймитах. Но муж моей бабушки, мой дед, которого я так и не узнал, (далее расскажу об этом), по большей части был дома.  Как рассказывают, он был среднего роста, суховат, шустрый. Ходил постоянно в старой потертой, тяжелой  кожанке, которая в то время считалась одеждой комиссаров и офицеров. Эту кожанку, говорят, он выменял на окопную лампу-керосинку, которую припас еще с первой мировой. Глаза карие, волосы черные, голос звонкий. Звали его Ефим. Сам был он партийным. В то время, в Советском Союзе, была одна партия, которая называлась Коммунистической.
Село Пятихатки, находилось в ста пятидесяти километрах от Днепропетровска и когда, моя Бабушка привезла мою маму к себе домой, то услышала возражение со стороны хозяина:
- Ты что же не видела, что у нее ножка вся черная, в синяках, видать покалеченная. Какая же из нее будет работница?
Но все-таки Надю оставили, сходили к фельдшеру, взяли примочку, которую приложили к ножке один раз. Поскольку раствор примочки вкусно пахнул, то ее малышка выпила, и больше нечего было прикладывать. Снова были причитание со стороны хозяина:
- Вот, Таня, взяла ты ее на нашу голову, а вдруг она помрет от этого зелья?
Но, слава Богу, моя мама выжила, пройдя все лишения и невзгоды того времени.
Время. Кто может сказать, что это такое и в какую даль оно нас ведет? Кто предугадает, что оно нам готовит и чем одарит в будущем? Время лечит, и время уничтожает, время нас бросает в грязь и нищету, и время поднимает нас на вершину богатства и славы. Только лишь один Господь Бог тот, Кто находится вне времени, ведает и распоряжается ним.
Прошло некоторое время, семья Евтушенко мало чем отличаясь от своих  соседей в селе под названием  Пятихатки Днепропетровской области. Село образовалось возле среднего масштаба, узловой железнодорожной станции. Здесь было два крупных направления железнодорожных ветвей. Одно  на стольный Киев, второе, в другую сторону - на Харьков. Говорят, что изначально, здесь и было пять хат, работников станции, но потом село разрослось, и даже превратилось в город. И этому способствовало то, что недалеко, за двадцать километров  от села находился рудник Шварца,  где добывалась железная руда. На рудник требовались рабочие, которые работали и жили там, в поселке Желтая Речка, а семьи рабочих проживали  в Пятихатках и еще, в селе Желтое, которое к руднику было ближе Пятихаток. Кроме того, рудник надо было кормить и обслуживать технически. Образовалось сельское хозяйство, на полях и фермах работали люди. Были местные технические ремонтные станции под названием МТС. По железной дороге, ветвь которой была протянута на рудник, доставлялись средства для шахты, под названием «Капитальная».
Но самое интересное , что мое происхождение по родословной от отца моего Павла, знатное. Недалеко от того места, где впоследствии образовалось село Пятихатки, до Великой Октябрьской революции, было имение пана Энгельгардта. Сам он был немцем и держал в этих краях плодородные земли в этих краях, на которых трудились крестьяне. Это поместье было также недалеко от рудника знаменитого в те времена Шварца. Железная руда на его карьере тогда добывалась открытым способом. Рядом с карьером, протекала известная, в свое время полноводная река Желтая, названная так, потому, что в ее водах содержалась окись железа, которая и определяла ее цвет.
Река Желтая известна с тех пор, когда на ее берегах произошло великое сражение казаков Богдана Хмельницкого против польской шляхты. А потом Желтая речка куда-то подевалась. Наверное, ушла в карьер и пустоты шахтных выработок. Ну, в общем – не стало ее, а говорят, что в свое время по ней шли караваны судов с ценным грузом и золотом. Некоторые корабли тонули, и как всегда, их искали, но, вместо золота, нашли, впоследствии, железо и уран. И непонятно, к добру это было или к худу, но эта находка привела к возникновению города, который с 1957 года стал называться Желтыми Водами.
Читателю, возможно, будет интересно, какие ассоциации может вызывать город с названием Желтые Воды? Первыми постройками здесь управлял знаменитый армянин Григорян. Он же, возвел Дворец Культуры, одно из красивейших зданий, можно сказать – памятников архитектуры аналогов которых нет на Украине. Многое рассказывают первые строители города, соратники Григоряна по труду и эта история запечатлена в городском краеведческом музее.
Город расположен среди черноземов приднепровских степей неподалеку от хорошо знакомого нам Кривого Рога. Вокруг Желтых Вод тоже находятся карьеры, шахты и отвалы, а в самом городе – предпрятие со скромным названием Восточный горно-обогатительный комбинат (ВостГОК), который в советские времена назывался еще скромнее –Цех фосфатных удобрений.
На самом деле это уранообогатительный комбинат, а Желтые Воды – урановая столица бывшего СССР, а теперь Украины. А не далеко от него  город Днепродзержинск, в котором есть Приднепровский химический завод, где уран доводят до нужных кондиций. А рядом еще города, в которых тоже работали с ураном и на уран...
В стародавние времена окрестности Желтых Вод называли «гиблым местом», и местные жители старались обходить стороной многочисленные овраги и провалы. Тем не менее туда проложили тропу отважные украинские женщины, спускавшиеся на дно оврагов за белой глиной. Ею вместо известки они белили хаты, не представляя всей опасности побелки, потому как дозиметров тогда не было.
В 1944 году, как только Украина была освобождена от фашистов, в результате срочных и масштабных геологоразведочных работ здесь было открыто крупнейшее в СССР месторождение урана. Остальные – в Казахстане, в Бурятии, в Читинской области.
После этого 45 лет над Желтыми Водами столбом стояла урановая пыль!
В 50-60 годы прошлого века в город рвались со всего Советского Союза, в него было трудно попасть! Что ни объект – то комсомольско-молодежная стройка. Деньги платили хорошие, квартиры (бесплатно) давали сразу, климат отличный, фрукты-овощи...
И быстрое, активное решение демографических проблем, что немаловажно. Проще говоря, девушки были нарасхват. Плюс ореол секретности, романтика атомной энергетики и создания ядерного щита.
Лишь в 1991 году добыча урана на Украине была частично прекращена, а заводы законсервированы. Однако наследие ужасающе бесчеловечного прошлого продолжает сказываться, экологическая обстановка в городе катастрофически неблагополучная.
Кроме разработки месторождения урановых руд открытым способом, сопровождающимся радиоактивной пылью, при производстве уранового конденсата на комбинате образовывалось и огромное количество низкорадиоактивных жидких отходов.
Эти отходы в виде пульпы сбрасывались в хранилище, созданное в перегороженной плотиной балке. Это хранилище площадью 25 га находится всего в 1,5 км от города, а объем отходов, накопленных в нем, составляет 22 142 000 куб. м. Нигде в мире нет хранилищ с таким объемом опасных жидких отходов, кроме США, но там объем
радиоактивного озера в десять раз меньше (2 800 000 куб. м) и оно находится в безжизненной пустыне. Огромные объемы хранилища в Желтых Водах привели к полному радиоактивному загрязнению подземных водоносных горизонтов. Раньше, город пил воду из водоема, находящегося сразу, за городом, которое называлось «Водобуд». Сейчас водоснабжение города осуществляется из реки Ингулец – притока Днепра. Вода подается насосами в город по трубопроводу длинною  25 км.
У другой окраины города зияет выработанный карьер, не подлежащий рекультивации из-за своих колоссальных размеров (около 1 куб. км). Какой-то неземной, почти мистический рельеф открывается взору у края карьера. В нем, а так же в отвалах пустой породы, вынутой из шахт, были проведены замеры радиоактивности, все они были во много раз выше нормы, а максимальное значение в карьере достигало 526 мкР/час.
Естественный радиационный фон в городских квартирах, как правило, находится в пределах 15 – 30 микрорентген в час. Сравните это с радиоактивностью карьера, а так же посмотрите, что там светится на дозиметрах у украинских «зеленых» возле отстойников на окраине Желтых Вод.
А потом сравните все это с тем, что светится на их дозиметрах возле Чернобыльского «саркофага», в прямой видимости которого запрещено находиться больше нескольких минут.
Производились детальные замеры радиационной обстановки и в самом городе. Было выявлено 6370 (!) аномалий с интенсивностью радиации более 120 мкР/ч, то есть вчетверо превышающей норму. Из них 5900 аномалий излучали от 120 до 1000 мкР/ч,
а 370 – от 1000 до 3000 мкР/ч, то есть в 100 раз выше нормы! Около 70% таких мест выявлено на территории частного сектора в фундаментах строений.
Как пояснил главный эколог города В.Л., такая радиационная обстановка в городе обострилась в связи с тем, что при строительстве дорог, площадей и домов в советские времена использовался камнещебневой радиоактивный материал – «пустая» порода. То ли из-за отсутствия соответствующих знаний у властей города, то ли из-за отсутствия дозиметров у населения, но сильно излучающая порода широко использовались при строительстве жилья частного сектора и даже детских садов, клубов и школ.
У меня было много знакомых ребят, с которыми я учился в школе, техникуме. Некоторые из них работали в этом Цехе фосфатных удобрений и по секрету рассказывали мне о том как из кварцита добывают окись-закись урана, который идет на Российские предприятия по его вторичной переработке и изготовлению Атомной бомбы. Почему по секрету? Потому, что это производство в свое время было строго засекречено, и утечка информации грозила  его работникам судимостью.
Вот что рассказал мне Александр, брат Анатолия Самохина, работавший в то время в ЦФУ начальником смены. Породу дробят, смешивают с водой и прогоняют через бассейны. Тяжёлые компоненты взвеси, которые содержат уран, осаждаются быстрее.
Следующая стадия — выщелачивание, перевод урана в раствор, для чего используют серную кислоту (ее в неимоверных количествах производили и до сих пор производят в Желтых Водах).
На следующем этапе из полученного раствора выделяется уран методом экстракции и ионного обмена.
После этих операций уран переводят в твёрдое состояние — в один из оксидов или в тетрафторид. Но этот уран ещё надо очистить от примесей — бора, кадмия, лития, редкоземельных металлов.
Для удаления этих примесей технически чистое соединение урана растворяют в азотной кислоте. При этом образуется уранилнитрат. Затем это вещество кристаллизуют и начинают осторожно прокаливать. В результате этой операции образуется трёхокись урана, которую восстанавливают водородом до двуокиси.
На двуокись урана при температуре от 430 до 600 °C воздействуют сухим фтористым водородом для получения тетрафторида урана. Из этого соединения и восстанавливают металлический уран с помощью кальция или магния.
В итоге получается чистый уран – очень тяжёлый, серебристо-белый металл, который на воздухе покрывается синевато-серой пленкой окисла. В чистом виде он немного мягче стали, ковкий, гибкий.
Наибольшее применение имеет изотоп урана 235U, в котором возможна самоподдерживающаяся цепная ядерная реакция. Этот изотоп используется и как топливо в ядерных реакторах, и в ядерном оружии. Выделение изотопа U235 из природного урана — сложнейшая технологическая проблема


ГЛАВА 2
 Повествование о жизни и судьбе моих родственников в военные времена, какие тяготы жизни перенесла моя мама. Моя родословная.

«О, это прошлое!
Оно стоит перед глазами,
Зачем же Прошлым называть
Все то, что в нас и с нами?»
Лю Да-бай.

Так вот,  поместье моего пра-пра-пра предка пана Энгельгардта, находилось возле озера, водоема, где в настоящее время находится село Богдано Надеждовка (это - между городами Пятихатки и Желтые Воды). Сам хозяин поместья был, как я уже говорил, немцем и в свое время, он взял в жены украинку. От них и пошла наша родословная. Мой пра-прадед, россиянин, до основания села Пятихатки, держал кузнецу, в районе сельского базара, по дороге на город Огнеупор. А мой прадед после революции в этих краях, имел мельницу. Это было во времена разгула батька Махно который, говорят, прибегал иногда с Гуляй Поля и находил убежище на мельнице моего прадеда Максима. Дабы не напрягать читателя, я не привожу имена и подробные даты, потому что и сам не шибко дружил с Историей с малого детства из-за этих самых дат.
Война… Сколько невыносимой скорби  и бесконечной печали даже в самом этом слове. И она случилась, и назвалась Великой Отечественной. То, что строилось и возводилось непомерными человеческими усилиями,  было разбито и разрушено. Все мы люди, знаем, что строить намного тяжелее, чем разрушать. Родить дитя, сформировать человека, намного сложнее, чем убить. Но… Приходит время и… Это все же случается…
Это случилось и с семьей  Евтушенко.  Июнь, сорок первого, - начало всеобщей военной мобилизации всех здоровых мужчин и стариков, которые могли еще держать в руках оружие. Здесь были и женщины медики. Моей маме в то время было десять.
Ее отчим Ефим, остался в Пятихатках,  для организации подполья, а впоследствии,  – партизанского отряда.
Моя мама вспоминает:
- Поскольку в Пятихатках была крупная железнодорожная станция и через нее в сорок первом, шла доставка тяжелой артиллерии, танков, боеприпасов на фронт, немцы сильно бомбили город и станционные окрестности. Наш дом находился недалеко от станции, по улице Тихой и потому нам сильно доставалось от налетов их самолетов. Прятались от бомб в погребе. И когда бомбы, с устрашающим свистом летели с неба, - казалось, что от их взрывов земля перемешивалась с небесами. Страх был такой, что хотелось смешаться, срастись с землей на полу погреба. Когда бомбежка прекращалась, то выползали, как кроты из земли и принимались за дело. Надо было зарывать воронки от бомб, поправлять сараи, временные шалашики, изгороди. И счастлив был каждый, кто считал себя живым. Жить надо было и в такое время.
Немцы вошли в город в сорок первом. Была поздняя осень. Кто-то из «доброжелателей» настучал на Ефима в комендатуру и его осенью сорок второго арестовали. Военнопленных отправили в Днепропетровск, где использовали на тяжелых строительных работах. Летом сорок третьего года пленных сформировали для отправки в концентрационный лагерь «Бухенвальд», среди них был и Ефим Евтушенко.
В Германию их привезли осенью сорок третьего. Как содержали там наших людей, и какие с ними проводили эксперименты, известно многим.  В таких условиях, мой дед, дожил до сорок пятого. Конечно, каждый из смертников лагеря мечтал об освобождении, о доме, о семье. Но мечтам моего деда не суждено было сбыться: когда союзные войска, в начале сорок пятого начали бомбить «Бухенвальд». Одна нога у него была ранена раньше, а вторую оторвало осколком бомбы. В сорок пятом мои дед погиб в Бухенвальде.
Просто удивительно, насколько сильна в человеке тяга к жизни. Как маленький росток пробивает себе путь к жизни сквозь асфальт, вырывая из него целые глыбы, так и человек, преодолевая разруху, нищету, холод и голод, тянется к жизни, попирая на то, смерти костлявой, все запреты, что стоят у него на пути. Конец войны, разруха, голод, - казалось бы, чему тут радоваться? Ведь снова недоедать, недосыпать, тяжкий труд. Но, радость от того, - что ясное солнышко над головой, чистое, лазурное небо без ужасного рокота бомбардировщиков и воя бомб. Радость каждой пчелке на цветке, каждому росточку на грядке, каждой, чистой, без копоти, слезинке дождя, разноцветной радуге на весеннем небе. Радость оттого, что человек может теперь твердо стоять на земле, а не лежать на ней, вгрызаясь в нее ногтями и зубами от страха.
В городе Пятихатки, стала понемногу,  налаживаться жизнь. Восстанавливали разрушенные дома. Для этого готовили смесь глины, соломы с водой, и делали в формах блоки, которые высушивали на солнце. Эти блоки называли лампачом. Глину копали лопатами и доставляли из рядом расположенного маленького карьера. Труднее было с соломой. Где же ее было взять после стольких лет полного запустения сельского хозяйства? Но и тут находили решения. В ход шли листья и мелкие ветки из посадок, что еще не выгорели от пожаров военных лет. В цене был конский навоз, который шел на обмазку земляных полов в хатах. Очерет для крыш доставляли из старых, поросших тиной ставков. Ставили изгороди и заборы для неприхотливого скота и другой живности: коз, кроликов, курей.
Родимая наша земля, словно отпрянула ото сна, от страшных железных ран нанесенных осколками снарядов, мин и бомб. Она изголодалась по добрым злакам, была благодатной и плодородной, а потому, всякое семя, посеянное в нее, давало небывало сильный  рост. Дождики чередовались с солнышком. Даже редька вырастала большой, сочной и сладкой. Даже старые, очищенные от коры колья, вкопанные в чернозем под стойки забора распускали листья. И казалось, что вся природа радовалась миру, и тишине жизни.
Женщины. Сколько мирских и военных тягот легло на плечи ваши. Когда ваши мужья отстаивали Отчизну, вы содержали и хранили очаг жизни, ожидая своих соколиков с фронта. И когда вернулись не все, а пришло их домой, долгожданных, самая малость, то сразу – все жены начали рожать. Ведь много мужей полегло на нашей земле, защищая ее родимую. И вот ведь как устроена природа и как предусмотрел Господь Бог, что все женщины стали рожать пацанов. Сначала, не было ни одной семьи, в которой родилась бы дочь. Так как и земля наша истосковалась по зерну, так и женщины наши соскучились по мужьям и рожали здоровых и сильных мужиков-богатырей земли нашей. Несмотря ни на что, ходили веселые, бодрые, жизнерадостные. Беременность не скрывали под широкими платьями и сарафанами, нею гордились!
- Катька, а ты что, уже беременна? Так муж твой, вроде бы, недавно  приехал и сразу уехал по делам военным, - спрашивали Катюшу бабоньки.
- Так я забеременела от ветра и солнышка, - весело звенела она.
- Рожу богатыря и назову, как моего князя, - Владимиром.
Кто сказал, что Земля не живая? Она жива и только таким образом, и мы живы с нею – Матушкой.
Семья Евтушенко также жила и здравствовала, но уже без отца. Иван Кашпуровский, который был в концентрационном лагере Бухенвальде вместе с Ефимом, вернулся в сорок пятом и рассказал о последних днях жизни моего деда. Рассказывал при всем народе, люди молча, пошмыгивая носом, плакали от тех рассказов, утираясь платками, а кто фартуками и передниками.
Наде было уже тогда почти пятнадцать, ей надо уже было думать о работе, чтобы приносить что-то из пропитания в семью. Как ни говори, а без мужика-кормильца тяжело. Она устроилась на работу смазчиком подшипников вагонов.  Большая бадья - лейка пятнадцать килограммов полной заправки мазута, сумка с подбивкой, и молоток с длинной ручкой, - вот все то, что Наде приходилось постоянно носить с собой.  Подойдя к колесной паре вагона, она простукивала ее основные части и по высоте звука, на слух, определяла состояние колеса, открывала крышку подшипника, добавляла туда подбивку и доливала смазку. И так необходимо было проходить и осматривать все подшипники колесных пар вагонов. Работа была невыносимо тяжелой. Надя весила всего-то немного более сорока килограмм, а вес снаряжения составлял половину от веса её тела. Иногда было до того невмоготу что, пролезая под вагонами, Надя, невольно помышляла о том, чтобы поезд поехал, - и все сразу все бы прекратилось…
Брат Татьяны, мачехи Нади,  Иван, жил со своей семьей также по улице Тихой, но в другом конце города. Сама Татьяна зарабатывала на общественных работах, стирала, готовила обеды в полевых артелях, на свадьбах, похоронах, кое-что подшивала из одежды. Но решила она переехать к своей родственнице в Александрию. Вскоре, она пустила в свой дом цыган, для его присмотра и уехала. Надю она оставила под надзором своего брата Ивана.
Иван был не слишком гостеприимным человеком, да и своих-то полон «взвод», поди, прокорми всех и усмотри за всеми. Наде он постоянно делал замечания, потому, что она приходила с работы грязная, помыться у цыган, было негде, (им было хорошо и так), у Ивана тоже.
- Что же ты там легла, не видишь, что там чистое покрывало? Иди в прихожую на кушетку, - ворчал Иван.
В прихожую тепло доходило слабо, было холодно потому, что на дворе стояла зима.
Он почему-то часто забывал, что Надя была еще ребенком, работала полную смену и, приходя с работы совсем разбитой, искала уголок, где бы отдохнуть. Когда Надя приходила в свой дом, где обустроились цыгане, - те не отгоняли ее от тепла и миски с супом, но она не могла есть то, что ели они и спать на их постели, насквозь пропитанной потом и еще каким-то дурно пахнущим зельем. Вскоре жизнь Нади в доме Ивана стала невыносимой и она решила бросить здесь все, в том числе и работу, и уехать к своей приемной матери в Александрию.
В этом городе тоже было не сытно, ее мачеха Татьяна, выйдя замуж за мужчину ее же возраста, Сергея, помогала строить его дом. Жили во времянке, но как говорится, - в тесноте, да не в обиде. Кормились тем, что подрабатывали на стройках домов для людей. Впоследствии Наде удалось устроиться проводником пассажирских вагонов на Кировоградском направлении. Это была большая удача, хотя работы было много, но можно было иногда передохнуть. Да и покушать  было что можно, получив от людей кое-что за услуги.
Так прошло четыре года. У Татьяны не сложилась жизнь с Сергеем. Она с Надей собрали свои скудные пожитки и переехали назад в Пятихатки, поселившись в своем доме, частично восстановив его от цыганского жития.
В пятидесятом году, моя мама познакомилась с  Павлом. Это был мужчина ростом выше среднего, крепкого телосложения, красивый шатен с большими, карими, и умными глазами.
Шел пятьдесят первый год, в котором родился я.


ГЛАВА 3
Моя дальняя дорога на работу в город Шевченко, мои воспоминания об учебе в техникуме. Наша жизнь в стране Советов. Тайная, запретная книга Библия.

«Хоть далеко от яви той, что снится,
Но сон твой может быть осуществится».
Агахи.

За бортом воздушного лайнера равномерно работали моторы. Вечерело. Далеко внизу под нами чинно проплывали очертания каких-то полей дорог и поселков. И вот, только отсюда, сверху, глядя на нашу землю, я мог осознать Божье величие и власть над планетой, потому, что Он, по моему скудному разумению, находился еще выше и видел еще больше. Потом, знакомый и привычный ландшафт сменился на серую пелену, которая представляла собой воды Каспия. Погода вдруг, ни с того, ни с сего, сделалась совсем не летной. Стюардесса предупредила, что мы вошли в зону повышенной турбулентности. Самолет частенько потряхивало, иногда бросало из стороны в сторону. Буря, в такое время года, как не странно, налетела совершенно неожиданно, как коршун на цыпленка с ясного неба. Ощущение было не из приятных, но я еще не знал, что ожидает нас впереди.
***
Шел тысяча девятьсот семидесятый год, март месяц. Вылетел я из аэропорта Минеральные Воды двухмоторным самолетом АН-24 и направлялся в город Шевченко, Мангышлакской области. Сюда, я Владимир, двадцати лет от роду, высокий, худощавый, стройный, парень с большим лбом, короткой стрижкой, круглыми карими глазами, и противным характером, немного курящий и в меру пьющий, вольно живущий, решил лететь, чтобы основательно обустроиться и, получив квартиру, обжиться в этом городе. К тому времени, а именно летом семьдесят первого года, у нас с женой должен был родиться сын, о дочери – я и слышать не хотел. На первый случай, до того, как устроиться на работу и получить общежитие, я мог поселиться у родственника Анатолия, по родословной линии моего отца. Беда в том, что я не связался с ним и не сообщил о своем приезде письмом. Мобилок тогда не было, а телефонная связь была плохой, да и дорогой.
Анатолий доводился мне родственником по линии сочетания моего прадеда, россиянина Андрея с украинкой – Евдокией, которые жили в наших краях, еще до образования села Пятихаток и держали здесь ветряную мельницу для помола зерна. Их сын – Ефим и являлся отцом Анатолия, а мне доводился дедом. Но так случилось, что с Анатолием мы были почти ровесниками. Он был на три года старше меня, а потому я не называл его дядей, а просто – братом. Все свое детство он провел в Пятихатках. Как и все пацаны, бегал в старом парке, который находился рядом с его домом, драл «жидов» (разорял гнезда воробьев), рыбачил на недалеко расположенных ставках. Окончив школу, приехал учиться в «бурсу» города Желтые Воды на шахтного электрика. В это время, в этом городе, проходило мое детство, юность и учеба в школе. В 1963 году, в нашей семье была прибавка, радость по рождению моей сестры, которую назвали Лилия. В это время я уже ходил в пятый класс средней школы 5, которую впоследствии окончила и она.
По окончанию ПТУ, мой дядя, Анатолий Ефимыч, был направлен на работу в город Шевченко, что находился на Мангышлаке.
- Должен, же брат, предоставить мне уголок до получения общаги, - думал я.
Хотя он был семейным, жил временно с женой в однокомнатной квартире с подселением, и они ждали ребенка, который должен был появиться на следующий месяц. И Анатоль был никому ничего не должен,- но получалось, что ехал я к ним, как татарин, и того хуже.  Это я вспомнил пословицу, что «незваный гость – хуже татарина».
Дорога на новое место работы была долгой.  До этого я не имел постоянной работы, потому что учился и закончил техникум в городе Вольногорске, Днепропетровской области. Мне сказали, что оттуда, где я буду работать, в армию не берут. А я, чтобы вы знали,  не хотел идти в армию! Вы знаете, что в то время, отлынивать от армии было позором, и надо было сходить в армию из-за, чисто, патриотического соображения, а потому я о своем намерении молчал. На мое «не хочу» были свои причины, во первых – я уже как несколько месяцев был женат. Во-вторых – жена была беременна, и мы ждали ребенка. Говорили, что в армии процветала «дедовщина», которая не поощрялась, но все же командирами не пресекалась.
С Леной Звягиной, так звали мою жену, я познакомился, будучи на втором курсе техникума, когда она училась на первом. А случилось это однажды, - мы, «металлурги», сыграли в КВН с группой «механиков» – и выиграли. В то время А. Масляков уже начал раскручивать эпопею КВН-ов и везде, играть в КВН было модно и престижно. Я был капитаном команды. Конечно, особым  клубным юмором и находчивостью я не слишком отличался от остальных моих сверстников, но, все-таки, чем-то выделялся. Наверное, тем, что мог неожиданно, можно сказать интуитивно, выдать что-то неординарное, не вписывающееся в рамки нашей ребячьей обыденности. Откуда это было во мне – я не знал. Естественно, после игры, на меня обратили внимание многие девчонки, и среди них была Лена. Она была красива лицом и стройна фигурой. Короткая прическа брюнетки, под мальчика, украшала ее полное округлое лицо с длинными прорезями, как у пантеры глаз, а черные ресницы выразительно удлиняли и подчеркивали их, зеленых как изумруда цвет. Губки сочные, маленькие, аккуратные, бантиком. Носик – небольшой, курносый, любопытный. И апогеем всего была маленькая ямочка при ее улыбке на правой щечке, а почему только на правой – никто не знал. Девичьи грудки полные, по-украински дородные. Высокие ножки увлекали своим уникальным извилистым контуром, который подчеркивал особенность физиологически доскональной женственной красоты и искусно переходил в умопомрачительное очертание округлых ягодиц.
Не знаю, что такое любовь, но, наверное, это была она потому, что меня влекло к Лене необъяснимо страстно и безудержно. И может быть еще потому, как и имя ее было по названию сибирской реки – Лены, грозной, далекой и неприступной, это влечение к обладанию ее души и тела, властвовало над всем моим существом и естеством. Я мог прощать ей всё и вся, ухаживая угождать, и молча соглашаться с любой ее прихотью. Такое вот, мое состояние при моих встречах с ней и мыслях о ней длилось, чуть ли, не два года подряд и как я в этом был неправ, если бы вы только знали. Все дело в том, что человек привыкает к тем отношениям, что ему предоставляются, а потому Елена к этому была приучена и никак не хотела перестраиваться в нашей совместной, уже семейной жизни. Моя мальчишечья неопытность в делах любовных, смиряя, влекла меня в мир неожиданных для меня дел и хлопот житейских, к которым я, откровенно признаться, не был готов. Все мое естество было настроено на познание запретного для меня плода, той сладости предвкушения самца, который ждет от самки разрешения на слияние. Но как надо было правильно поступать до того, как жениться – я не знал, потому что этому меня никто не учил. Я также не знал простой поговорки, что красивая жена – не для мужа, а для людей.
Как только мы, тайно от родителей, расписались, то сразу же я начал познавать «прелести» жизни семейной. Не смиряясь пред родителями, не почитая законов, правил, распорядков жизненных прелюдий, мы начали, совершенно не с той первоначальной предпочтительно правильной стороны, а ворвались и попали, без какой либо подготовки, прямо в самую верхнюю точку апогея дел семейных. И как говорят, - лучше подыматься плавно и постепенно, потому что, круто взлетев, можно больно разбиться. Конечно, родителям некуда было деваться, а только лишь поселить нас у себя, в городе Желтые Воды и  принять наш союз «меча и орала». Но в этом плане кто из нас был кем – мы пока еще не усвоили. Скорее всего, я с Леной - были «мечом», а родители – «оралом». А апогеем всего было то, что Елена была беременна, и мы ждали ребенка. Для меня это было неожиданность, но и радостью в том, что наша любовь дала росток новой жизни.
После учебы в техникуме, в создавшейся ситуации, не было необходимости отрабатывать три года, на определенном предприятии, куда давали направление. Мне предоставили право свободного трудоустройства. Конечно, в то время этого добиться было непросто, потому, что надо было отрабатывать затраты государства на учебу, но здесь, уж, постарались мои родственники. А специальность у меня – гидрометаллург, что  позволяло уже не просто Вовчику, а молодому специалисту, работать на предприятиях Министерства Среднего Машиностроения. Может, кто и не знает, но в свое время, в Советском Союзе – СССР, было такое «хитрое» название. На самом деле, на таких производствах выпускалось все для военной промышленности. Это и атомные подводные лодки, и боевые ракеты любого класса, и абсолютно все для Космоса. Естественно, здесь производился продукт, для ракет, для атомных станций и атомных боеголовок мощного разрушительного действия.
В Союзе «нерушимых» пятнадцати республик, все шло размеренно и своим чередом. Цены на все продукты питания были стабильные, спекуляция осуждалась, частники – «отдыхали», все было государственное. Разве, что в союзных республиках, с большим трудом, отдельные семьи доставали патенты для частного производства, а именно, в основном, для содержания своих кафешек, магазинчиков. Квартиры семьям, выделялись  государством, предварительно распределяясь по предприятиям. В цену за оплату пользованием квартирой входило все: плата за жилплощадь, отопление, электроэнергию, подачу холодной, горячей воды и за канализацию. И все это составляло пять - десять процентов от зарплаты работника. Дармовщина по сравнению с сегодняшним днем. Но, все познается в сравнении. Средняя зарплата по Союзу составляла около ста тридцати рублей. Булка хлеба стоила около двадцати копеек, мясо, колбаса – два-три рубля килограмм. Рубль приравнивался к доллару, и по валютному государственному курсу, рубль был даже дороже доллара, но на черном рынке – наоборот, где-то четыре к одному соответственно. Валюта была запрещена в свободном обращении, контрабандистов валютчиков строго карали.
Припоминаю случай, который произошел со мной в школе. По своей простоте, я, такой несмышленый мальчишка, взял, и нарисовал латинскую букву «S», перечеркнутую двойной чертой по вертикали на тетрадном листе, но большую. И кто-то из девчонок, заложил меня нашей учительнице, (а случилось это в третьем классе).  Мои родители были вызваны в школу, и с ними, Вера Спиридоновна, моя училка, ярая партийка и патриотка, провела конкретную работу по полит-воспитанию политически безграмотного Вовчика. Естественно, после порки, когда такие знаки отразились у меня на заднице, я дал слово больше нигде и никогда не писать этот, как казалось для меня,  страшный и ужасный символ, который был даже страшнее нашей милиции (меня родители часто пугали милицией). И, забегая наперед, скажу, что таким образом у меня, взирая на мое далекое будущее, выбили интерес к долларам, которых у меня так и не было до конца моей жизни.
А политика была такая, что все, - находящееся за границей, было вражеское. Все радиостанции, такие как «Голос Америки», «Свобода», глушились. Все наше – лучшее, все чужое – негодное, поставляемое нам от «загнивающего» капитализма.
...
Обучаясь в техникуме, я случайно узнал, что есть такая книга Библия, которая была недоступна простому народу. Кого же я имел ввиду под простым народом? В Союзе нерушимых республик было, образно говоря, две «касты». Одна – высшая, элитная – партийцы, вторая – мы, простой народ. Так вот, однажды, со мной произошел такой случай. В городской библиотеке мне было необходимо взять какую-то книгу. Впереди меня, в очереди, (стоять в которой я так и не люблю до сих пор), находился солидный и представительный мужчина. Он, тихим голосом, почти полушепотом, попросил Библию. Библиотекарь, пожилая женщина, одетая скромно, стандартно для библиотекарш, тоже полушепотом попросила,  показать разрешение на чтение такой книги. И когда чинный муж достал партбилет и еще что-то, к нему прилагаемое, то я позавидовал тому, что я не имею такого. Библиотекарь ушла на некоторое время, как вроде бы она распломбировала совершенно секретный сейф. Потом, так же тихо, и мне показалось, оглядываясь по сторонам, предоставила толстую, тяжелую, потрепанную книгу в массивной обложке, которая, по моему умозаключению даже имела проушины для замка. Человек, двумя руками взял этот клад и понес его, передвигаясь к дальнему, стоящему отдельно от всех столу тихо, мелкими шажками.
Да, я забыл сказать, что в центральных библиотеках, тогда, выдавались тапочки, чтобы не слышно было шагов да и для поддержания чистоты. В верхней одежде входить было запрещено, и выглядеть надо было прилично. А потому здесь стояла какая-то особенная «звенящая» тишина, которая своеобразно давила на уши и от того мне казалось, что я нахожусь в другом царстве, в храме духов. Чихать и кашлять, здесь было запрещено, потому, что каждый чих в этой тишине раздавался как удар молота по наковальне. Эта тишина не столько настраивала на чтение и понимание книг, сколько убаюкивала, потому, что шуршание страниц было слышно в противоположной стороне зала.  Из библиотеки я выходил совершенно заторможенный, но при этом, хорошо отдохнувший. Можно считать, что туда я ходил не работать, а отдыхать.
Так вот, когда подошла моя очередь, я вдруг неожиданно для себя спросил у библиотекаря:
- А можно и мне почитать Библию?
Она, как-то странно засуетилась, вертя головою по сторонам, (я был в очереди последний), засипела:
- Мальчик, ты не знаешь что говоришь, ты не правильно себя ведешь, думай, где ты находишься и что ты просишь…
И добавила:
- Скажи спасибо, что нас никто не слышит, а тебя никто не знает.
Короче, в тот день, мне срочно пришлось уйти из библиотеки.
А как вы знаете, - запретный плод сладок. И потому мне, на всю мою последующую жизнь, очень-очень захотелось хоть краешком глаза заглянуть в эту запретную книгу, которая представилась мне величественным кладом многих прошлых веков, и в которой было что-то таинственное и сокровенное. Мне казалось, что если я прочитаю ее, то познаю то, чего не дано познать даже всему человечеству, потому, что мне, особенному, должна открыться какая-то великая тайна, а от того желания где-то внутри меня щемило и щекотало. И так захотелось поймать жар птицу, ну хотя бы за хвост. Возможно,(так думал я), что именно там, в этом сокровище, покоилась и пока еще спала моя душа.
...
Коммунизм – это слово звучало объединяюще  величественно. К нему шла моя большая страна, которая называлась Союзом пятнадцати республик, и Коммунизм она пыталась построить. И как утверждалось, что все это было мое потому, как я каким-то образом, относился к пролетариату. Депутаты избирались от народа – то бишь – от нас. Но при одном условии, что они должны были быть партийцами – коммунистами и мандаты депутатов получали именно они.
На предприятиях нашей необъятной страны СССР, была такой не писанный закон, которым предписывалось кому и как поступать в партию. Например, инженерно-технический работник мог вступить в партию по очереди, но лишь после того, как перед ним было принято четыре простых рабочих. Но и при этом в партию принимались только те, кто состоял в Коммунистическом союзе молодежи, а в нем состояли почти что все, начиная со школьной скамьи.
Тогда я спрашивал себя о том, как все-таки, можно построить такое общество, чтобы каждый потреблял мало, а отдавал много. Ведь так гласил принцип Коммунистического общества, мол, «каждому по потребностям – от каждого по способностям». В тоже время у нас было, социалистическое общество, как нам говорило правительство, и его принцип был – «от каждого по способностям – каждому по труду». Этот принцип почти ничем не отличался от принципа стран капитала, но у нас был «Моральный Кодекс Строителя Коммунизма», принципами которого должен был руководствоваться весь пролетарий.
Сама человеческая сущность говорит о том, что этой самой сущности всегда хочется быть лучше, зарабатывать больше, быть умнее, кушать лучше, гулять на свои заработанные дольше и красивее, по сравнению с другой, рядом живущей. И тут никак нельзя приравнивать всех в том, что они должны получать одинаково, кушать одно и тоже, носить одно и то же и любить одного и того же, имею в виду нашего дорогого, на то время правителя – Леонида Ильича Брежнева.
И потому, чтобы реально объединить всех одной идеей, не надо применять принцип «кнута и пряника», который был и есть  движущий и прогрессивный среди людей мира сего. Должна была быть крепкая основа – фундамент, на котором держится вера людей в единую правду и истину. И если таковая обнаружится, то человека не надо заставлять, а надо, только лишь направлять по фарватеру, как направляет капитан свой корабль. Надо определить и назвать цель, а тему и идею человек определяет сам. Но в нашем мире у каждого своя правда и эти «правды» никак нельзя объединить в одно общее и целое, потому, что они передерутся.
Я слышал, что были такие общества, в которых люди, руководствуясь верой в Бога, творили чудеса, а именно – жили не для себя, а для ближнего своего, во что трудно верится. Такие общества коммунистами признавались бандой, вылавливались КГБ (комитетом госбезопасности) и строго наказывались. По этим материалам создавались документальные фильмы и таким образом, «штунду» бичевали.
Бога в нашем государстве – не было и не должно было быть, потому, что надо было служить и поклоняться одному хозяину, правителю СССР. Он не называл себя богом, но это подразумевалось. Так, если наравне с Ним, признать Бога, то служить двум хозяевам было невозможно, потому, что из двух, человеку надо выбирать большего, а это недопустимо.
И так было от начала создания Союза нерушимых. Сначала поклонялись Ленину, потом Сталину, далее – Хрущеву, потом Брежневу. А правда насаждалась и была одна для всех – по «Моральному Кодексу Строителя Коммунизма». И здесь больше пахло «кнутом» нежели «пряником».
В тоже время было и хорошо, потому, что в любое время любой эпохи не бывает или совсем хорошо, или совсем плохо. Бывает что-то лучше, а что-то хуже. А хорошо было в том, что можно было недорого поехать отдохнуть на курорт или санаторий в любое место Союза, да хоть за три тысячи километров от дома, только не за границу. И во всех республиках местный народ в основном был гостеприимным. Хорошо было потому, что не надо было выкладываться до «белого каления» на работе, но получать деньги, как пособие для достаточного существования. И в особенности это относилось к предприятиям военной промышленности, каких было много. Там все было поставлено четко и шло все своим чередом. Каждый работник занимался своим делом, получая неплохую зарплату. Конечно, были такие предприятия легкой промышленности как текстильные. Здесь было бедно. Массово внедрялось многостаночничество. Ткачихи, гонимые партийным руководством предприятия, шли на рекорды и брали в обслуживание чуть ли не до ста ткацких станков, за работу на которых платили малые добавки. Такие «стахановцы» вредили своим же ближним, потому, что нормировщики «резали» нормы. За ту же работу одни получали славу и депутатство, а те же, рядом – лишь меньшую зарплату и нищету. Хорошо, что все имели работу, и не было «бичей», правда, они были, но о  них я узнал позже. За то, что человек отлынивал от работы – судили.
Вокруг спиртного было море, потому, что надо было народу чем-то развлекаться, а три программы по черно- белому телевизору с политикой и старыми военными или довоенными фильмами – это «не фонтан». Вовсю работали вытрезвители и «луноходы» - машины, доставляющие в них пьяниц по плану и по распоряжению местных властей. На большие праздники поступала команда пьяных не брать. Такими праздниками были осенью – Октябрьской Революции, и Первомай, весной.
Интеллигентные счастливчики имели ламповые бобинные магнитофоны и хорошие радиоприемники латвийского производства типа «VEF», но уже на транзисторах и это стоило дорого. Легковушки – только местного, советского производства, типа «Москвич», «Победа»…
По окончании техникума тяжело было расставаться с друзьями, с которыми учился четыре года и делил конспект и сто грамм кильки с кусочком хлеба. Если сказать, что все студенты в то время недоедали, то это будет неправда, но такие были. Почти все, в пятницу, вечером, ехали домой на субботу и воскресение отдыхать. А тем, кому по некоторым обстоятельствам, не было куда ехать, оставались в общежитии и питались макаронами. В понедельник, рано утром, приезжали с тормозками от мамы и папы. Этих тормозков хватало на два дня, а в остальные три дня – использовались остатки от стипендии, которая составляла в наше время девятнадцать рублей, сорок копеек в месяц. А хотелось всего, что нам было еще не доступно как взрослым, курнуть – тому, кто уже курил, хлебнуть, кто пробовал пить. Сигареты были плохие – «Прима», это наши, по четырнадцать копеек и хорошие с фильтром из Болгарии типа «ТУ 134» - тридцать пять копеек пачка, которые мы покупали, идя в гости или на свидание к девчонке. Вино, что было доступно нашему достатку «Плодово-ягодное», которое мы называли «Плодово-выгодным» или «червивкой» и стоило оно аж, девяносто восемь копеек пол-литра. Но, стипендию тогда у нас получали почти все,  независимо от успеваемости.
Был тогда у меня дружок Володя по кличке «Жан». Очень обожал фильмы с участием француза Жана Море, и все такое, что связано с человеческой силой и ловкостью. Был он из бедной семьи, а потому его рацион в обед стоил порядка шестнадцати копеек. Это полное первое блюдо без мяса, гарнир также без мяса, компот и три хлеба.
- Вот, когда начну зарабатывать, то все те деньги, что потратила на меня мама, я ей верну, - говорил совестный Вовчик. Не знаю, почему он на себя, или кто-то другой, возложил такое обязательство, но чувствовалось, что в его семье не все в порядке.
Возможно, или же нет, но мы уже тогда начинали жить при Коммунизме, который продолжало строить наше государство, но то, что такой коммунизм был в нашей общаге, - так это уж точно. Дело в том, что все было общее, потому, как замков и защелок, на дверях наших комнат не было,  запрещалось администрацией. В комнатах по три кровати с общественными одеялами, бельем и матрацами, и деревянный шкафчик, разделенный на три части. Вот и все пожитки. На окнах ни штор, ни занавесок не было, мол, все должно быть наглядно и гласно. Если кто хотел, то закрывался газетой с названием «Труд», или «Правда». Очень популярной и дорогой у нас считалась газета «За рубежом», которая служила только для чтения. На союз полов, коммунизм не распространялся, а потому они у нас были четко, (как нам казалось) разделены. Девичья часть верхних двух из пяти этажей, была с отдельным входом, а первые три – наши, для пацанов.
В кровати читали конспекты, которые нам давали из-за нехватки литературы и по другим преподавательским соображениям, но иногда, отличники, а не мы, ходили в библиотеку. Первокурсники назывались у нас «немцами». И мы были такими, в свое время. Вот бывало, врываешься в комнату старшекурсников, а оттуда:
- Выйди немец, и войди правильно. Выходим:
- Можно немцу войти?
Оттуда:
- Входи немец.
Кое-кто из пацанов курил:
- Можно прикурить немцу?
-  А мы, – от батареи, видишь какая горячая. Была зима, и очень сильно шпарили батареи отопления (тогда не экономили).
Немец ушел, через некоторое время в эту же комнату вбегает «старик» и кричит:
- Пацаны, пошли смотреть, как немец прикуривает от батареи. Весь напыженный, сопит и фыркает с перерывами, лицо, такое, красное.
Были у меня такие друзья, как Валентин, по кличке «Француз». Лицо у него было такое, да и наружность, тоже не русская, язык – украинский, короче полная интернациональность в одной особе. Вот, «француз», собирается на танцы. В одном шкафчике взял более-менее чистую светлую рубаху, в другом - галстук, в третьей комнате противоположного конца коридора – носки, но потом выкинул – поломались. В четвертой смотрит, есть носки, вот они родимые, стоят, надел. Насшибал у «немцев», около двадцати копеек на билет. Собрался. Пошел. Приходит далеко после одиннадцати, через окно первого этажа, потому что после этого времени, выключался свет и никого не впускали. Счастливый, пьяный, принес сдачи – два рубля с копейками. Вместо танцев, попал в ресторан, там раскрутил пьяненького мужичка, которому шибко понравился. Вот что значит хватка. А сейчас держит несколько магазинов и лотков. А учился на металлурга.
 Преподы были строгие и честные, взяток не брали по своей морали и партком-устойчивости. И был у нас учитель по технической механике, два метра ростом, худой, хромой, ходил в шляпе, любил выпить. Говорят, что от того-то, он и сломал себе ногу, угодив в яму на стройке (ходил «брать» кирпичи на свой погребок). В наше время все крали, но говорили, что «брали». Это почему-то особо не пресекалось, когда каждый день понемногу. И, бывало там, где шло строительство домов для жилья, рядом, как грибы после дождя, вырастали небольшие сарайчики из тех стройматериалов, но уже частные.
Ага, ну, вот, - начало пары, а препода нет. Высыпали на крыльцо технаря, выглядываем. Его колышущуюся при ходьбе шляпу было видно за версту. Кричали, когда он выходил из подъезда своего дома:
- «Кривошип» идет!
Такая у него была кличка.
Однажды ребята собрались и предложили мне, дабы спихнуть экзамен по теоретической механике, сходить к нему с «горючкой». Не помню почему, но я отказался. На экзамене все было, как и подобает тому, теоретично и механично. А в конце, «кривошип» зазвал к себе тех, кого он и его жена благополучно приняли вчера, прочитал им лекцию о «вреде капитализма и его взглядов на коммунизм», и рассчитался за «горючку»…
***
Самолет сильно тряхнуло, мысленно я снова возвратился в реальность турбулентности. Почему-то я выбрал место у окна с видом на крыло и двигатель аэроплана. Глядя в окно, я подумал, что я лечу на какой-то чудовищной ревущей птице, которая машет своими металлическими крыльями, - так реально изгибались крылья самолета. За бортом пролетали какие-то клубы пара, дождя или облаков, - я так и не понял, что это было. Вдруг стало темно и эпизодически, ультрамарин бури стали прорезать зигзаги молний, но хорошо, пока что не рядом. Меня  сначала вдавливало в кресло, вроде бы навалилось сто пудов ваты и сверху бетонная плита, а потом выбрасывало из него, как вроде бы кто-то пальнул из пушки. Благо меня еще держал ремень, которым я был пристегнут к креслу. Рядом со мной сидел пилот в форме и, наверное, для тотального успокоения начал рассказывать, как однажды, на его глазах развалился в воздухе самолет. Подвизаясь к родственной душе, свет в салоне аэроплана начал подмигивать в такт его рассказа. Хотя мой вестибулярный аппарат был хорош и я никогда не укачивался (даже когда курил и пробовал спиртное), но мне стало совсем плохо, когда я посмотрел назад. Фирменные Аэрофлотовские зеленные мешочки, в которые пассажиры неудачных воздушных рейсов выбрасывали все свое внутреннее содержимое, надувались, чуть не лопаясь. В испорченном воздухе аэро-салона,  запахло неприятностью…
***
Выпускной вечер мы проводили в ресторане, который был недалеко от общаги. Благо, что пару годков я ходил с моим другом, Витей, на ансамбль гитаристов во Дворец культуры, где и научился (как я думал), играть на гитаре. Наш руководитель разрешил нам взять две электрогитары и ударные инструменты, и мы играли  и пели попеременно с эстрадным оркестром. Не хочу хвастаться, но придется, потому, как все танцевали больше под наши бит ритмы, чем под мелодии эстрадного, потому, что мы дружно передразнивали «Битлов», что в то время было модно.
Получив на руки диплом с правом трудоустройства, я обратился на счет работы в отдел кадров местного комбината по производству циркония. Мне отказали, поскольку и так не было рабочих мест, а ученикам - тем более. И здесь, вовремя, включились мои родственники, сославшись на то, что мой дядя, Самохин Анатолий, работает по окончанию ПТУ и по направлению в городе Шевченко, который находится в западном Казахстане, на мысе Меловом Каспийского моря. Предприятие Среднего машиностроения, есть карьер, доставляющий сырье на гидрометаллургический завод. Чем занималось это предприятие, и что производило, я уже догадывался, потому, что в Желтых Водах, где жили и работали мои родители, было почти такое же, от Средьмаша, которое тогда называлось (ЦФУ) Цехом фосфатных удобрений. Оно производило окись-закись урана, которая направлялась на вторичные производства, в Россию (Томск, Челябинск), по получению чистого урана и его изотопа. А для каких дел применяется уран, вы знаете.
Другое дело, зачем же стелить породу с высоким содержанием урана под асфальт в городе? Вы бы так сделали? На самом деле так и получилось, потому, что город Желтые Воды был построен рядом с нашими, родимыми шахтами Средьмаша. В свое время, хозяином всех шахт, и строительства, в нашем городе, был Восточный горнообогатительный комбинат и его администрация, при постройке города решила, что он не будет стоять вдали от промышленной зоны, на берегу реки Ингулец – притока Днепра, за пятнадцать километров, а будет рядом с шахтами. И совсем не надо будет далеко ездить и ходить на работу, потому как было с Министерства такое предписание, чтобы время на дорогу к работе шагом – было не более получаса. И зачем им было возить щебень с далекого карьера под фундаменты домов и строительство дорог, когда такой щебень, шахты «Михайловка» и «Ольховская» выдает на-гора. Так вот, брали этот щебень с террикона шахты и на нем строили. Хочу заметить, что когда была выработана основная урановая руда, то  террикон пошел также на переработку как продукт с промышленным содержанием урана. Вот так и живем. Вот так и наши детки вырастают на уране. Вот так и я вырос на нем. И наверное мне этого показалось мало, потому, что «навострил лыжи» в такое же место…
Сначала я, из своего города Желтые Воды, Днепропетровской области, оставив жену Елену на попечение моих родителей, добирался в город Минеральные Воды, поездом «Киев-Баку». Сел на поезд на станции Пятихатки, что располагался в двадцати километрах от нашего города. В сторону Баку ездили разные люди, но в основном лица кавказской национальности, - «мешочники», потому в вагонах было не совсем чисто, а в некоторых, - совсем нечисто. В воздухе стоял кисло прелый запах, который ядовитой змейкой тянулся из конца вагона, где размещался туалет. Была весна. Пахло углем от кочегарки, что обогревала вагон и готовила нам, через заботливую и говорливую проводницу, грузинский чай иногда с лимоном, иногда с содой (добавлялась, чтобы чай был темным), в металлических подстаканниках. Из-за экономии денежных средств, которых я еще не успел заработать, пришлось одолжить некоторую сумму, и я, естественно, ехал плацкартой. Это, для меня, молодого паренька, было, вроде, другого мира, потому, что кроме нашей русской речи в людном вагоне была и другая. Интересно было наблюдать повадки людей других национальностей. На одной из станций, вошло несколько молодых парней, видать, азербайджанцев. Они внесли на руках пожилого человека, скорее всего родственника. Посадили, укутали одеялом, обложили подушками. Сначала я подумал, что этот человек инвалид и каково было мое изумление, когда он бодро и пружинисто встал, доставая с верхней полки бутыль с красным вином, что была в корзине.  Поразила меня такая забота молодых о стариках, потому, что в наших краях я такого не встречал, - не приучены. Наливали всем, в том числе и мне досталось. Вино сначала показалось не совсем вкусным, когда я отведал его у гостеприимного Кавказа, как и другие пассажиры. Однако, немного погодя, я начал различать приятный букет нескольких сортов винограда.
Как хорошо смотреть сквозь вагонное окно поезда вдаль, на чернеющие из-за снеговых проталин поля, на которых полновластно хозяйничают вороны, на облака, которые играют с солнышком, закрывая его своими пушистыми крылышками,  дороги, по которых вяло ползут машины, и совершенно не обращать внимание на мелькающие и проносящиеся мимо столбы высоковольтной линии,  что гипнотически заключают тебя в сон. И кажется, что лишь только ты один быстро несешься к своей мечте и туманной неизвестности. От этого даже что-то начинает щекотать внутри.
***
От такой тряски, тошнота подошла под самое… не могу. Я уже не слышал стюардессу, которая своим дрожащим и часто от страха срывающимся голосом уговаривала всех успокоиться, говоря, мол, приземлимся все. Но меня еще начало доставать то, что она не говорила где, и когда сядем. Об этом не знал даже видавший виды мой спутник-пилот, который притих и вцепился в подлокотники кресел как бомж в сто долларовую купюру. Посмотрев на его зеленое лицо, я, наверное, со страха, ничего не увидел, потому, что на нем не было лица, а вместо него был большой зеленый пакет с надписью «Аэрофлот». И когда я уже начал с испугу икать, - вдруг за бортом кто-то громко несколько раз чихнул, – и мотор с моей стороны, а возможно, и с другой, точно не помню, перестал жужжать.
Вдруг стало как-то совершенно тихо - не так как было. Резко наступившая гнетущая тишина начала звенеть в ушах возможно потому, что воздух салона начал дружить с наружной атмосферой, а возможно потому, что мы дали сильный крен и пошли вниз. Только глаза еще продолжали фиксировать зловещие блестки молний, которые, как мне казалось, прошивали корпус нашей чудо-птицы, но никто этого уже не замечал. Думаю, что не только у меня, но и во всех «выскочили» барабанные перепонки в ушах. Эта зловещая тишина, как мне показалось, продолжалась вечность. И хорошо, что за бортом темень, и  хорошо, что не видно где, там, воды Каспия, далеко или рядом. Никто не кричал, не паниковал, не возмущался, вроде бы как сидели и ждали, что же будет дальше. Это было как в кино, когда муж застучал жену с любовником, - все затихали и ждали, выбросит с балкона или не выбросит.
Большая часть пассажиров была уверена, что все будет нормально, потому, что здесь были и малые и большие дети, а потому ничего плохого не должно было с нами случиться. Кроме того, в Советском Союзе была четкая «политика» о неразглашении авиакрушений, и все думали, мол, не может такого быть, что самолет разобьется. Все были уверены, что самолеты Аэрофлота самые надежные и самые «железные» в мире, сейчас все заработает и будет по-прежнему. Может из-за этого, а может из-за того, что Бог встал на нашу защиту, мотор, протяжно свиснув, завелся, салон одобрительно хором загудел, вроде как, помогая мотору, и самолет, хоть и неуверенно, но стал набирать высоту.
Через несколько минут полета, молнии пропали, как будто их и не было, за бортом стало ясно и даже солнечно. Летели до посадки еще полчаса, стало совсем светло и спокойно. Вдали на краю моря, показался то ли остров, то ли полуостров с какими-то строениями на нем. Впечатляющими были крутые скалистые берега в некоторых местах. Это был мыс «Меловой». Пилот начал заводить самолет на посадку против ветра, а потому сначала пошел вдоль берега, влево, и далее дал крен вправо. Берег и земля были для меня непривычного цвета, (как и лица у некоторых пассажиров этого рейса после пережитого),  бледной и даже рыжей, а у нас чернозем, и от этого внутри что-то заскребло и тряхнуло, оказывается – это выпустили шасси. Потом мы начали снижаться уже над сушей. Я, как и должно быть, прилип к иллюминатору и смотрел на новую землю, как дитя смотрит на цветную погремушку. И вдруг, - о, Ужас! На нас побежали кресты. Потом среди них я начал различать памятники и обелиски. Сели удачно, минуя кладбище. Выйдя по трапу на свободу, после всего случившегося за этот день со мною, испытывая припадок счастья и радости, я чуть не поцеловал землю, но потом вспомнил, что чужая, - и не стал.
Аэропорт (одно название), был маленьким, окруженным с одной стороны кладбищем, с других трех, - рыжей пустыней с какой-то лишайной порослью. Маленькое здание управления полетами, с вертящимся локатором, находилось немного поодаль и не оставляло никаких впечатлений о себе. Пассажиры пошли по летному полю и вышли на автобусную остановку. Здесь мне сразу же предложили купить фильтр за три рубля, - разборное изделие из нержавеющей стали, которое одевается на гусак крана питьевой воды (до сих пор храню, как реликвию). Я, удивившись такому предложению, сначала отказался, но когда мне популярно объяснили, что без него невозможно пить здешнюю воду, купил. Оказывается, что вода здесь искусственная (о чем я расскажу далее), в ней очень много ржавчины от окисления железа, а потому ее надо или отстаивать, или фильтровать. В фильтр заправляется два капроновых чулка, которые, по накоплению в них гидроокиси железа, вынимаются, стираются с мылом и далее, все по-новому.
Это была моя первая покупка на «малой земле».

ГЛАВА 4
О том, что представлял собой полуостров Мангышлак в советское время, чем жил город Шевченко. Как здесь получали из опресненной морской - питьевую воду. Моя первая экскурсия по городу. Мне дали приют до получения общежития. "Малая земля"

«И где б тебя не встретила весна,
Ты помни – есть родная сторона.
Обширен мир, но Родина одна».
Бердах.

Здесь снега не видели и уже давно. В город ехал на автобусе молча, с затаенным интересом и ожиданием нового, неизвестного. Тулупчик, в котором я был одет, стал мешать, в следствие того, что на полуострове Мангышлак, в городе Шевченко, было жарко, что-то около пятнадцати, и по спине противно сползал пот. Вдали я начал уже различать силуэты домов здешних микрорайонов. Было такое объемно-пространственное впечатление, что я попал куда-то за рубеж Советского Союза. Но Казахстан также входил в его состав, хотя эта земля стояла, как говорят у «черта на куличках».
Названий улиц, здесь, не было, а было несколько микрорайонов, которые так и назывались первый, второй, … седьмой. Автобус въехал в город и на третьей остановке я вышел. Хотя почва показалась мне отнюдь не…, зато дома были краше, лучше и выше, чем у нас. И примечательно то, что с одной стороны от входных дверей домов, были галереи, хоть на роликах катайся, со второй, - балконы, хоть белье вешай. Братан с женой жили на четвертом этаже в маленькой однокомнатной квартире. У его жены живот, под барабан – ждала ребенка. Сначала встретили посредственно, не хорошо и не плохо, главное - недоуменно. Сразу же сходили за пузырем, который назывался здесь «Москванын». Это та же водка Московская, стоимостью по два рубля восемьдесят семь копеек, но на тридцать копеек дороже.
- Как долетел? – спросила жена Анатолия Татьяна.
- Попал в грозу, - ответил я.
- Ты что, нас разыгрываешь, гроза? В такую-то пору?
- А что, у вас здесь не было? – я спросил.
- За то время, что мы здесь живем, почитай как уже полтора года, весной не было. Разве что летом один раз.
- Но тогда я не знаю, что это было, но так случилось, - возразил я и стал рассказывать о моих страхах в полете над Каспием.
Брат с соседом Виктором и его женой Верой, которых он также пригласил на посиделки, дружно посмеялись над моим рассказом и не совсем мне поверили, но потом я понял, что даже совсем не поверили. Вместе с Виктором, мой брат учился в ПТУ города Желтые Воды на шахтного электрика, а здесь попали вдвоем на карьер. Из их рассказа я понял, что за сорок километров от города, здесь есть карьер, на котором добывают руду, везут на фабрику, что находится в двадцати километрах от города и столько же от карьера. Там ее обогащают, получая фосфаты урана и редкоземельных элементов и перерабатывают на заводе до окиси закиси урана. Кроме того, фосфатный раствор подают на Азотно туковый завод. Отсюда выходит удобрение, с названием нитрофос.
Но прежде чем копать руду в карьере, надо было делать вскрышные работы по грунту. Для этого здесь работали большие шагающие экскаваторы типа «Юг», немецкого производства.
- Ты знаешь, в каком пекле я работаю? – Жаловался брат,
- Виктору тоже достается, но не так, как мне. Ему что, он электрик, вызвали, пошел, сделал и под кондиционер, а мне приходится все восемь часов «ишачить» в кабине экскаватора. Конечно, у нас тоже кондиционеры, но ты знаешь, как горит эта руда? Само по себе происходит ее возгорание на больших кучах, и они постоянно тлеют, а я дышу тем дымом, - уже заикаясь и ковыряя вилкой в салате из квашеной капусты и делая из нее маленький вулканчик, рассуждал Анатолий.
- В карьере постоянно стоит смог дыма, и радиация, попробуй, поживи так.
Тут включился Виктор:
- А ты поди, посмотри, как работают водилы  кразисты. Они безо всякого кондиционера всю смену в кабинах без кондиционеров, в них летом под сорок пять и тоже дым нюхают.
- Так они, ж, имеют по тысяча триста, а у тебя всего семьсот, и то не выходит, - возразил брат.
Я сделался совсем радостно-обалдевшим и скорее всего не от спиртного, а от размера той зарплаты, которая тут пророчествовалась.
- А, что, у меня тоже будет такая? – неожиданно для всех спросил я.
- Так ты сначала ее заработай, пацан, а потом будет,- хихикнул Виктор с чувством карьерного волка.
- Карьерист, - с обидой подумал я.
- Будет, но не такая уж большая. Где-то под четыреста,- сказал Анатолий.
- Если сталевары, на Украине получают зарплату не более трехсот рублей, а здесь, рабочий с малым разрядом столько же то, как это может быть? - Спросил я.
- А здесь коэффициент, это такая надбавка к зарплате за отдаленность, скудное обеспечение промтоварами, малый процент кислорода в нашем воздухе, искусственную воду и содержащуюся в ней органику, - ответила уже Татьяна.
- До пятнадцати километров от города и в нем самом, коэффициент составляет тридцать процентов от зарплаты, а за пятнадцать километров и далее – шестьдесят, - продолжала она, - например, сто заработал, - сто шестьдесят получи, понял!
- Ты же собираешься устраиваться на фабрику, будешь фабрикантом, а там заработок меньше, чем у нас с Виктором, да и разряд сразу у тебя будет малый. Туда дальше… может и что-то будет, п-пос-смотрим,- пролепетал братан и жалобно посмотрел на пустую бутылку. 
Потом, когда все начали брататься и жены ушли в комнату, - на радостях сбегали еще, потом, еще на больших радостях пили Витькину наливку. Припоминаю, что Татьяна не пустила нас более никуда и как заправский гипнотизер, уложила всех спать.
Мать Татьяны, жены моего брата жила здесь с 1965 года, сама русская, а вышла замуж за казаха Бакита Китербаева. Когда они пришли к нам, в гости вечером, Бакита признался что работал в краеведческом музее и после нашего знакомства и продолжительной беседы, пригласил меня в свои апартаменты. Я обещал прийти завтра.  Пили то, что принесли гости, - снова водку, потому, как хорошего вина здесь не продавали. Закусывали говяжьим мясом, потом еще мясом, потом уже мясом. Свинину тут не продавали, возможно - по Шариату не полагалось. Был хлеб. Чай – как обычно, грузинский, здесь Индийский был тоже дефицит, как и на «Большой земле». Кофе только в зернах и не жареный. Овощей, а тем более фруктов в эту пору здесь не было. Вернее были, но очень дорогие. А доставляли их сюда торгаши с Баку, самолетом через море, а так же из Астрахани, паромом по морю в порт «Актау» (белая гора по казахски). Во втором микрорайоне города, был маленький базарчик, на котором торговали азербайджанцы. Астраханцы жались в углу. Управлял движением товара по городу и базару «сапожник» – Бакинец, который был у них и маклером, и менеджером, и юристом и, наверное, массажистом одновременно, и кличка была у него – «жокер». Его аудиенция – сапожная будка, стояла в центре базара. Сюда заходили самые знатные люди города и почему-то все на одно лицо. Видать другие лица – на аудиенцию не принимались. Здесь получали ответы на все вопросы, от движения ценных бумаг на биржах мира и вплоть до того, какая завтра здесь будет погода, но не все, а только лишь избранные, то есть платежеспособные.
Даже картошка, тут, весной, стоила в три раза дороже по сравнению с ценами «Большой земли». Почему «большой»? Потому, что этот рай местные аборигены (украинцы и русские) называли «малой землей». Вот уж действительно, это так, потому, что сюда можно было долететь лишь самолетом, а поездом, от наших краев – пять суток. Вообще-то, если честно, то аборигенами от начала в этих краях были адаевцы. Это помесь двух национальностей, (говорят), казахов и монголов, - свободолюбивый, гордый народ, не допускающий никаких посягательств на их территорию. Но, в городе их было немного, почти, что единицы.
Мыс «Меловой», на котором стоял город, с одной стороны был окружен жаркой степной пустыней, а в ней водились – сайгаки и всякие разные там, тушканчики, зайцы и даже, волки. Здесь добывали высокопарафинистую нефть. Сложность по ее добыче заключалась в том, что с глубокой скважины она сама не хотела идти, а надо было предварительно разогреть этот подземный «котел» с нефтью. Для этого параллельно с первой скважиной били вторую для подачи пара.
С другой стороны, мыс омывался холодным Каспийским морем, в котором водились, кроме кефали, севрюги и белуги еще и тюлени. Похоже, было на то, что город дышал кислородом только со стороны моря, потому, что какой там кислород, из пустыни. Почти недалеко, на северо-запад от г Шевченко, был форт «Шевченко» всего лишь двести с лишним километров по пустыне вдоль Каспия. На той земле, поэт, Тарас Григорьевич находился в ссылке. Оттого-то и был назван форт и город его именем. Недалеко, в пятидесяти километрах, вдоль по берегу Каспия, но в противоположную сторону, на юго-восток, была впадина «Карагие». Это самая низкая точка мира на суше, по отношению к уровню океана. Как вы знаете, - сам Каспий лежит тоже ниже океанского уровня и, имеет циклы по увеличению и уменьшению своего уровня, что очень хорошо здесь заметно по береговой линии воды. Все, кто имел свои барометры, удивлялись, насколько стабильно они показывают местное давление и всегда завышенное. И что самое удивительное, - не реагируют на дождь или другую непогоду. Оказывается, как говорят, эта низменность, в особенности впадина Карагие, являются генераторами грозовых облаков и дождей.
В свое время, в начале основания города, тут, почти полностью, погибли люди в экспедиции. Они собирались уйти по своим делам вглубь пустыни. Ничего не предвещало плохой погоды. Давление, влажность, направление и сила ветра были в норме. Вышли, и назад в город не вернулись, замело песком песчаной бури, которая поднялась совершенно ниоткуда и ушла в никуда. Так, что, на этом месте, и в городе, если на небе образовалась тучка, то обязательно пойдет дождь, но при этом – барометр – как вкопанный.
Сам город состоял, в семидесятых годах, из семи микрорайонов. В особенности были хороши те, что стояли у моря. Это первый, четвертый, пятый, седьмой. Первый микрорайон расположился в низине южной стороны города. Дома начинались за сто пятьдесят метров от берега моря. Высотные, по девять этажей, галерейного типа с башнями в верхней части ствола лифта, они выглядели очень солидно, как стражи «земли малой». Стояли вокруг торгового центра. В этом районе было кафе «Карагез» («девушка» - по-русски), в котором готовили национальную пищу по-казахски. Она была очень вкусной и всем местным нравилась. Были здесь и детский садик, школа, больница-поликлиника, сберкасса. Пятиэтажные дома, тоже галерейные, которые выходили ближе к центру, где выросло здание управления Прикаспийского гидрометаллургического комбината. Еще ближе к центру города был Дворец культуры имени «Абая». Это современное, красивое, здание из стекла и бетона. Но самой отличительной чертой его было то, что летом, без кондиционеров, здесь сохранялась прохлада, а зимой – тепло и почти без обогрева. Потому, что оно было облицовано снаружи и внутри местным розовым и голубым ракушечником, который потом шел даже на экспорт в другие страны. Этот ракушечник пилили на тонкие плиты на местном карьере, что находился на Каспийском побережье мыса Розового. Кроме мыса Розового, на побережье моря был и мыс Голубой. Находясь у воды морской, открывался дивный вид на крутой и изломанный волнами берег и, казалось, что ты в сказке с ее розовыми и голубыми замками.
Через дорогу, напротив дворца – три мощных девятиэтажных высотных дома, общежития, которые так местными и назывались «Три Богатыря». От них, в сторону моря, располагалась знаменитая высотная гостиница с рестораном на первом этаже, которая звалась «Актау», а ближе к центру города – кинотеатр «Юбилейный» тоже облицованный розовыми и голубыми плитами из ракушечника.
Но самым примечательным изо всех микрорайонов был четвертый. Он гнездился на самом высоком месте города, на скале, которая, ближе к морю, переходила в крутые, безумно красивые обрывы, козырьки, наслоения, что создавали сказочные образы дворцов и храмов. С этих карбонатных наслоений обрыва, как с палеонтологического справочника, можно было считывать века жизни от девственности до младости и старости мыса Мелового.
У самых обрывов, стояли высотные, десятиэтажные, дома «на быках», похожие на развернутую книгу. Их так называли за мощные бетонные «лапы», которые, вгрызаясь в землю, держали на себе всю архитектуру с ее жильцами. На самом крайнем из всех домов, стоял на крыше маяк. Дому он придавал оригинальный вид развернутого вертикально самолета, с сигналом на носу, который вот-вот устремится с кручи ввысь.
Сам обрыв шел вдоль берега выступом, что придавало ему фантастически завораживающий вид. Внизу, валялись большие печальные глыбы и малые, тесанные от вековых волн камни, которые принимали на себя первые грозные атаки моря при непогоде. А поскольку на море было больше штиля, чем чего-то другого, то приливно набегающие на камни волны, их чарующие звуки, вперемешку с криками чаек, ласкали слух и мирно убаюкивали не только старичков, выгревающих свой радикулит, и лысину под соломенной шляпой, но и гарцующую по камням, бывало, полуголую молодежь. И казалось, что какой-то великан разворотил и нагромоздил глыбы, чтобы поддержать большой козырек обрыва, а тот, в свою очередь, дома и торговый центр микрорайона.
Находясь на одной из таких сооружений, можно было наблюдать, как в затейливые водяные рукава между камнями, заплывают бычки, греясь здесь на солнышке. Командированные «туристы» сразу же бежали в бакалейку, покупали кусок варенного мяса, выпрашивали у пацанов крючок с ниткой, и удили, а скорее всего, пугали бычков, накрутив нить на палец. Наживку преподносили прямо ко рту сонному бычку, но он, фыркая, воротил свою черную бычью пасть, мол, надоели и пошли вы, бабочек ловить, при том, все сразу… К стати, и к счастью, бабочек, здесь нигде не было. Сначала здесь, почему-то, не было и воробьев.
Но зимой и весной этот микрорайон насквозь продувался ветром, и негде было спрятаться от него. И странно, как казалось, что на каждом месте шустрых сквознячков, которые доставали всех и повсюду, образовывались мини смерчи, кои веером поднимали столбы пыли, песка и все, что на зуб попадется. А потому, старожилы не рисковали плевать куда попало и кидать окурки на улице, - можно было получить тем же, что и бросил, - в ухо или глаз, при том, себе же, обидно как-то.
С моря, город выглядел как зеленый оазис посреди пустыни. Спросите, откуда же столько зелени? Да, надо было приложить много усилий для достижения такого результата. И здесь, каждое деревцо, каждая клумба поливались технической водой. По городу была проложена целая система коллекторов от которых пролегали трубы к растениям. За всем тем, что цветастое и зеленое следили, чтобы оно росло цвело и пахло. И был здесь закон писанный о том, чтобы никто, ни старый, ни малый, ни одного листика, ни одной травинки не сорвал. Посадить дерево и следить за его ростом считалось высшей степенью благородства.
Вот и получается что без воды никак. Вечером полил, - днем растет. Один полив прозевал, и все сгорело от жаркого солнца. А температура летом, здесь достигала до сорока с лишним, в тени. Часто бывали и песчаные бури, что противно похрустывали на зубах и тогда, все время надо было ходить с закрытым ртом, что не совсем устраивало женщин. Тошнотворно, смешиваясь с потом, песок заползал за воротник и обильно засыпался в носки. Летом, в сильную жару, приходилось спать на полу, без подушки, под двумя, дующими с разных сторон, вентиляторами. Пробовали – под мокрой простынею, плохо, быстро высыхает. Если днем пили много жидкости, то на другой день просыпались с опухшим лицом. Спасал чай, притом зеленый, который русский люд так и не научился здесь пить. Пили черный, горячий, кипящий. Только лишь после него, почти два часа можно было не пить воду.
Вечно живая вода. Как много и в тоже время мало, мы знаем о ней. Она сопровождает нас всю жизнь, а потому и кажется нам простой, понятной и всегда доступной, потому, что человек и вода – неразделимы и составляют гармонию мира. Воды бывает много – это реки, озера. Ее бывает и мало – это предпоследний глоток из горячей фляжки в пустыне, когда считаешь долготекущие часы времени, чтобы добраться до оазиса. Вода – это наша память, наши чувства, наша жизнь. Она объединяет и связывает нас, как и время. Разве можно составить цену воде? Она бесценна! И она может растить, любить и помнить.
Вода в городе Шевченко была искусственной. На теплоэлектроцентрали стояли «самовары», - так их здесь называли. В эти чаны закачивали морскую воду, и выпаривали за счет нагрева, пар, улавливая, конденсировали. Таким образом, получался дисцилат воды. В специальных, больших железных емкостях готовили воду техническую, добавляя сюда соленую из-под земли, со скважины. Эта вода смешивалась в определенных пропорциях с дисцилированной. Были емкости для приготовления питьевой воды. Сюда подавали дисцилат, предварительно очищенный от органики, донасыщали минералами, необходимыми для организма человека и смешивали с водой со скважины. Поскольку для приготовления, доводки и содержания воды необходимы были танки (баки) очень большой емкости, а такие совершенно не возможно было построить и обслужить, то обходились теми баками какие были сконструированы от начала ребятами из организации Гидромонтаж. Приготовленная для питья вода в таких емкостях, не успевала охлаждаться, была агрессивна от солей и активно вступала в реакцию с железом водопроводных труб. Такой и подавалась на город. Интересно то, что освободиться от органики, (водоросли, микроорганизмы) которая поступала с морской водой на выпарку, было не так-то просто, потому, что органические эфиры испарялись в первую очередь. В этой воде, по сравнению с природной было больше тяжелой воды – дейтерия и трития, по сравнению с природной, но как она могла вредить человеческому организму, пока еще никто не знал.
Также была некоторая сложность в доводке воды до кондиции. Таким образом, на город вода поступала, иногда, соленой и всегда рыжей от ржавчины, хотя были приняты все меры по предупреждению порчи труб от коррозии.
Вот потому-то здесь жизнь начиналась с приобретения фильтра для воды, который я купил в аэропорту. Здесь была раздельная подача воды на дома, для пользования жильцами. В туалет и ванную подавалась техническая, на кухню – питьевая. И кто был поумнее и побогаче – пил привозную воду, с магазина, на ней же готовили и пищу. Но часто это была минералка и не всегда подходила для таких целей.
Летом, семьдесят третьего, здесь, в нескольких десятках километров, на юго-восток от города, недалеко от морского побережья, был запущен впервые в мире, атомный, двухконтурный реактор на быстрых нейтронах БН-350, который использовал свою энергию на опреснение морской воды, а также давал электроэнергию городу. В своих «самоварах» он, выпаривая морскую воду, собирал дисцилированную, а далее – в процесс, о котором вы уже знаете. В целом, комплекс назывался МАЭК (Мангышлакская атомная электростанция). В реактор закладывался) уран-235 и, -238, а получался плутоний -239, и притом, примерно, в два раза больше по массе, который шел на военную промышленность.
Возле него образовалось теплое озеро из рассола морской воды, что сбрасывала атомная опреснительная станция. Оно было постоянно теплым, и названо «Караколь». В этом озере водилась рыба, а также прилетали на зимовку экзотические птицы.
То, что я узнал из наших, можно теперь уже сказать семейных бесед, не могло восполнить мою любознательность. Мне хотелось узнать больше об этом крае, полуострове Меловом, Мангышлаке. На следующий день, после завтрака, я пошел в местный краеведческий музей, И вот, что он мне рассказал Бакит.
Мангышлакская область, в составе Казахской ССР. Была Образована 20 марта 1973. До этого, она называлась Гурьевской.
Площадь 167 тысяч км2. Население 199 тысяч человек (1973). В Мангышлакская область 3 города и 11 посёлков городского типа. Центр — город Шевченко.
«Мангышлак» означает большой посёлок, так как «ман» переводится как большой, «гышлак» — посёлок.
Мангистау (тау - гора по-казахски) - гора, где жило древнее чудовище Мангис. Издавна живут в этих местах адаевцы.
Легенда гласит, что адаевцы ведут свой род от Адая, сына Лакбыбая. При дележе наследства Адая обделили. Ему достались лошадь да сабля. Тогда джигит собрал удальцов, уважающих свободу и правду, и увел их на край степи, на Мангышлак. И образовалось там новое племя гордых адаевцев — воинственных и сплоченных. Все обиженные находили здесь защиту и приют. Когда адаевцы поссорились между собой (богатые с бедными), они попали в зависимость от хивинского хана.
Природа. Область расположена на юго-западе Казахской ССР, к востоку от Каспийского моря, в пределах Прикаспийской низменности (к югу от низовьев реки Эмба) и западной части плато Устюрт.
Каспийское море в прилегающей к Мангышлакская область части имеет глубины менее 50 м; береговая линия изрезана слабо; встречаются небольшие песчаные косы и прибрежные острова (Тюленьи и другие), заливы (Комсомолец, Мангышлакский, Казахский). В результате понижения уровня Каспийского моря образованы обширные прибрежные пространства солончаков.
Поверхность Мангышлакской области преимущественно равнинная (с отметками от 28м ниже уровня моря на побережье Каспия до 200—220 м на востоке), с отдельными впадинами, днища которых обычно лежат ниже уровня моря (Батыр или Карагие -132 м — самая глубокая впадина СССР, и другие). В центральной части Мангышлакской  области — плато Мангышлак, ограниченное с юго-востока впадиной Карынжарык (—70 м);
На полуострове Мангышлак с северо-запада на юго-восток простираются горы Мангыстау (с вершиной Бесшокы, 556 м). На крайнем юго-востоке — плато Устюрт (230—340 м), обрывающееся к равнине крутым уступом (чинком). Северо-западная часть Мангышлакская область, прилегающая к Каспийскому морю, занята обширными площадями солончаков (соры Кайдак, Мёртвый Култук и другие).
Мангышлакская область богата нефтью, а также природными газами: южная окраина Эмбинского нефтеносного бассейна (промыслы Прорва и другие) и особенно юго-западная часть области (промыслы Жетыбай, Узень и другие в Мангышлакском нефтегазоносном районе). На полуострове Мангышлак, кроме нефти, месторождения фосфоритов, строительного камня-ракушечника.
Климат резко континентальный, крайне засушливый, с очень жарким летом и умеренно холодной зимой. Средняя температура января —3, —4 °C, июля 26—27 °C. Осадков выпадает в год около 100—110 мм на юге, 150—160 мм на севере. Снежный покров неустойчив и бывает не каждую зиму.
Характерны сильные ветры и бури. Постоянная речная сеть отсутствует; иногда весной в период короткого паводка с гор Мангышлака стекают небольшие временные речки.
Большая часть территории занята полынно-солянковой пустыней с участками кустарничковой растительности на бурых почвах; частично поверхность покрыта солончаками, солонцами и песками с крайне редкой растительностью. Лишь на короткое время весной и отчасти осенью пустыня покрывается эфемеровой растительностью (преимущественно луковичными).
Из животных встречаются: сайгак, хищные (волк, лисица-корсак и другие), много грызунов (суслики, тушканчики), птицы (дрофа, стрепет). В Каспийском море — тюлень, осетровые, судак, вобла, сазан, сельдь, кефаль, килька.
Население Мангышлакская область — казахи, русские, украинцы, татары и другие. Средняя плотность населения 1,2 человека на 1 км2, сельского — менее 0,2 человека на 1 км2. Почти всё население сосредоточено у нефтепромыслов и на побережье Каспия; на остальной территории изредка встречаются поселения казахов-животноводов.
Города: Шевченко, Новый Узень (оба возникли в 1963—68гг в связи с развитием нефтедобывающей промышленности) и Форт-Шевченко.
Хозяйство. Основные отрасли народного хозяйства: добыча нефти и газа, рыболовство и рыбопереработка, отгонно-пастбищное животноводство. Вся тяжёлая промышленность создана после 1960 в связи с началом промышленной добычи нефти на вновь открытых богатых месторождениях Мангышлака. Мангышлакская область — крупный нефтедобывающий район Казахской ССР. Энергетика Мангышлакская область базируется на местных и привозных нефтепродуктах и использует атомную энергию на электростанции в городе Шевченко. Сооружена (город Шевченко) атомная опытно-промышленная установка по опреснению морской воды.
Почти все предприятия сосредоточены на новых нефтепромыслах, в городах Шевченко, Новый Узень и Форт-Шевченко и его спутнике Баутино (рыбопереработка). В городе Новый Узень строится газоперерабатывающий завод. Введены в действие новые нефтепроводы Узень — Кульсары — Гурьев — Куйбышев и от нефтепромыслов к Каспийскому морю. Строится газопровод Узень — Бейнеу, который обеспечит выход природного газа на магистраль Средняя Азия — Центр.
Пароходное сообщение по Каспийскому морю (от Форта-Шевченко на Астрахань, Шевченко, Баку и на Махачкалу). Длина автодорог 2028 км, из них с твёрдым покрытием 488 км. Авиалинии связывают город Шевченко с Москвой, Гурьевом, Алма-Атой и другими городами.
Выходят областные газеты «Огни Мангышлака» (с 1967), «Коммунистик жол» («Коммунистический путь», на казахском языке, с 1973). В городе Шевченко имеется радиотелецентр.
Областное радиовещание ведётся в объёме 1 ч. 30 мин. в сутки на казахском и русском языках, транслируются программы Всесоюзного и Республиканского радио; телепередачи ведутся в объёме 2 ч. 30 мин. (в том числе 40 мин. областных).
К 1 января 1973 в Мангышлакская область было 27 больничных учреждений на 1,5 тысячи коек (7,4 койки на 1 тысячу жителей); работали 168 врачей (1 врач на 1,2 тысячи жителей). Противотуберкулёзный санаторий.
***

ГЛАВА 5
Повествует о том, как меня приняли на работу. Как выглядела и где находилась территоррия Химкомбината.

«Блажен, кому судьба дарит жемчужину заветной цели».
Увайси.

Так в гостеприимстве и познании «малой земли» прошло несколько дней. За это время мой молодой организм акклиматизировался и можно было переходить ко второй ступени моей деятельности на Мангышлаке.
С начала новой недели, в понедельник, с утра пораньше, Татьяна, разбудив меня, проводила в путь. Плотно завтракать я не стал, только лишь, попил чай с бутербродом. Ехал на автобусе долго, около часа. Асфальтная дорога проходила по степи, не считая нескольких зданий предприятия ремонтно-механического завода. Конечно, после нашей буйной зелени и чернозема, все здесь мне казалось не настоящим, этот глинозем, или как еще можно назвать такую непривычную для моего глаза почву, печалила глаз, но я знал, что сейчас лишь только начало весны и, это было моим утешением.
Металлургический завод представлял собой внушительную махину, которая «катила на всех парах», урчала, жужжала и шипела. Эта громадина была окружена высоким забором с колючей проволокой, и отвоевала себе территорию в степи, где по поему разумению могли жить только верблюды. Стоял серый день, сверху нависала пелена то ли тумана, то ли дыма и пара от невысоких труб завода, и может потому, я увидел эту машину по производству урана и удобрений в виде грязного и ядовитого пятна на чистом поле природы.
Когда я подошел к заводской проходной, то сразу же пошел налево к высокой изгороди забора, как и был предупрежден Виктором, другом Анатолия, потому что мне было дано подписать уже готовое и лежащее у меня в кармане заявление о приеме на работу в Центральную Научно- исследовательскую Лабораторию. Это здание находилось на территории ГМЗ, на самом дальнем с западной стороны, участке. Пройдя вдоль забора с полкилометра, я, найдя здесь пролом, пролез через него и пошел в сторону небольшого трехэтажного здания, которое сильно отличалось от всех остальных сооружений и уж очень было похоже на жилой дом. Правда, с северной стороны возле него была пристройка с какими-то чанами и трубами, которая называлась опытным цехом.
Конечно, меня заинтересовала контрольно следовая полоса, между забором и изгородью с колючей проволокой где было два ряда колючей проволоки на изоляторах и прожекторы через каждые пятьдесят метров. Видно, что все это хозяйство еще пока не работало и дыра, – была для меня, куда интересней. И она работала на таких, как я, уже не один месяц. Найдя проходную ЦНИЛ, на которой стоял солдат, краснопогонник с автоматом на посту, вызвал начальника, а фамилия его была Сахоров, к тому же заслуженный изобретатель СССР. С помощью его изобретенной хитрой машинке здесь, в городе, на молокозаводе, из порошка делалась сметана, и пользовалась большой популярностью у местного населения, потому, как не только ложка в ней не падала, но и половник стоял могуче. Настоящая сметана сюда, в город, не могла попасть неиспорченной, поскольку путь доставки был далек. По такому же поводу сюда не доставлялось и пиво без консервантов.
Начальник ЦНИЛ, сразу же подписал заявление, коротко узнав, что я окончил техникум и по специальности гидрометаллург. Поинтересовался, нет ли у меня других родственников, желающих работать у него. Ушел с территории снова через дыру, потому, что оформляться надо было в отделе кадров, который находился за территориией ГМЗ.
В этот же день, придя в отдел кадров, я и оформился, поскольку все документы были при мне. Основное время заняло написание анкеты на допуск по третьей группе секретности для работы с документами, имеющими гриф «для служебного пользования», по первому отделу. Здесь мне пришлось уныло рассказывать, что родственников у меня за границей нет, интернированных во время Отечественной войны – нет, шпионов и диверсантов по родословной – нет. После, эту анкету отослали, как мне сказали, в Москву для проверки на мое соответствие честного гражданина СССР, а не какого-нибудь там, шпиона. Когда же я стал осознавать это, то заподозрил, что шпионами такие молодые неучи как я,- не бывают. Они, обычно гнездятся в министерствах и выше, но потом, почему-то мне самому стало стыдно и грустно от своих мыслей, а ведь я был комсомольцем! Ай-яй-яй!
Обычно, такие документы ходят не менее полумесяца, но поскольку работа на том предприятии, куда я поступил, видно, только разворачивалась, или по какому-то другой причине, меня пригласили на завод через полнедели, как выражался шепотом мой братан «перебирать уран», потому что «копал уран» он. Это меня очень порадовало так, как надо было отдавать долг деньгами. Да и жить, вообще-то, надо на свои, а не на «братские».
Вообще, если быть честным до конца, то ехал я сюда, для поступления на работу в ЦНИЛ по протекции Громова Виктора, инженера Вольногорского, нашего, украинского, комбината по производству циркония. В кармане у меня лежало его письмо к старому его другу Борису Версину. Этот Версин работал старшим инженером в одной из лабораторий оного заведения в Шевченко. Не знаю, где встретились и познакомились Громов и Версин, а я представился  Громову через одну девчонку, с которой дружил в технаре. Он был гораздо старше меня, почти лет на пятнадцать и в жизни уже кое-что повидал. Как-то, не помню, но мы встретились и разговорились о нашем житие-бытие. Но вот помню, что уже тогда у него были, по моему разумению, капиталистические задатки или замашки. Он говорил так, мол, что надо везде иметь своих людей. Своего парикмахера, сантехника, повара, сапожника и тому подобное. Надо, говорил, немножко им переплачивать, но зато они будут тебе обязаны, и свою работу будут делать качественно а, то ведь как получается, что мы друг на друга работаем бесплатно, а кому это понравится?
- Вот, например, у нас украинцев и русских, - пришел кум до кума крыть крышу дома. Выпили больше, чем покрыли, потом крыли чем попало, а качество работы – «ни в красную армию», - учил он.
- А возьми народы другой национальности, например армян. Пришел брат к брату в магазин купить тот же бритвенный станок, на витрине он стоит два рубля, из под прилавка - три рубля, а он дает пять, чтобы его брат жил! Вот так и ты поступай, - уверенно говорил он.
- Ты давай, и тебе дадут.
Конечно, я удивлялся такому мышлению, потому что рассуждал так, мол, сколько же можно давать. Как говорят: «Лиха беда – начало». Начинать совсем не хотелось, возможно от жадности, но если и попробовать, то вся эта «давалка» быстро закончится, а дадут тебе или нет,- вот тут вопрос. И не надо думать, что я такой жадный, а просто скромный и экономный. Да не такой я и богатый, чтобы давать, пусть дают другие, а я посмотрю. Или уж если на то пошло, то сначала пусть дадут мне, а потом я тоже обозрю такую ситуацию. И тогда я был очень мудрым и правым в своих глазах.
Ну, так этот Виктор и посоветовал мне поехать в Шевченко на работу, когда мне устройство на Вольногорский комбинат совершенно не светило. Тут же он вспомнил этого друга, Бориса Версина, который жил и работал в том далеком краю.
Где и как они встречались – мне было неизвестно, главное, что Громов написал письмо другу, с просьбой меня трудоустроить…
«Протеже» в этот день я не видел, но тут же, в отделе кадров, я получил направление в общежитие, чему несказанно обрадовался.
Логично, что по приезду в город, мы с братаном, сразу же отметили и мое трудоустройство, и его выход в отпуск. В этот раз гудели не очень. Пчелы гудят в улье, когда в их дом закрался чужой, трансформатор - когда перегружен, а мы, со вчерашнего дня, стали своими и свободными от нагрузки, а потому сидели, тихо беседуя и радуясь каждый своему. В этот день мы совершили экскурсию по городу, ходили смотреть на сине-черно-зеленое море, с высоты четвертого микрорайона, и казалось, что сильный ветер выдул все, что имелось в душе и голове, а у меня и в карманах. Потом пошли в кино, что шло в красивом кинотеатре «Юбилейный», потому, что цветных телевизоров тогда, у местного населения не было, а по черно- белому показывали только лишь местную программу и то, три раза в неделю, по вечерам. Здешние мудрецы, радиолюбители, сооружали мощные антенны для приема программ телестудий городов Астрахани и Баку. Но и это не давало хороших результатов, потому, что телеволны приходили оттуда с переменным успехом. Все зависело от погоды и сезона. И если над Каспием было чисто, то болельщики смотрели футбол с Астрахани, громко свистели и кричали, чтобы было слышно всем, что они смотрят, а если не было футбола, то ходили в кино и крутили своим деткам, да и себе, мультики кинопроекторами, кто имел их.
Нормальных воробьев сначала здесь не было, но потом прилетели откуда ни возьмись, похожие на них, но не прыгали, а ходили пешком, передвигая по очереди своими длиннющими ножками. Милиции ни в городе, ни на дорогах за городом, как-то не заметил и я даже подумал, что тут ее нет, но ошибся, потому, что она вездесуща, а просто половина ее или больше, была в штатском, - «ЧЕКАтурила». А потому, при транспортных неразберихах, ГАИ отсутствовало, и все разборки покрывали и крыли, кто чем, кто деньгами, а кто матом.
Пива никто не пил, потому, что здесь его в магазинах не было по выше изложенной причине, водка – одной разновидности и вино - двух, продавались с одиннадцати часов дня и до семи вечера. Мясо, в основном говядина, черное на вид, видать коровы были тоже такими, длительно почивало в каждом магазине по два рубля кило, была рыба – иногда белуга и севрюга, но дорого. Такую брали в основном для приготовления балыка и на пельмени, потому, в другом виде горячей обработки, она не шла. Настоящего картофеля в эту пору не было, был сухой, противный на вкус. Кафе и ресторан, оба - два, работали с семи и до одиннадцати ночи. Конечно, где-то на «большой земле, и одиннадцать было вечером, но здесь, после этого времени, все дружно ложились спать, город затихал. И только лишь ворчал седой ветер, заблудившись в скалистых, контрастных от лунного света, торосах крутых берегов, да с ним перешептывалось игривое, видавшее виды, море.


ГЛАВА 6
О том, как я поселился в общежитие. Свояк просится на работу в наш город. Мои новые «друзья», мое знакомство с людьми, верующими в Бога.

«Наш путь далек, а на пути – овраг,
Его пересечешь – достигнешь благ».
Бердах.

На следующий день, не очень рано утром, я пошел по направлению в общежитие, что находилось во втором микрорайоне. Идти надо было через пятый микрорайон. Шел не спеша. День был тихий, солнечный и ласковый. Очень сильно пахло весной, и от этого запаха приятно кружилась голова, дышалось свободно. На рыжей почве доморощенных клумб, за которыми ухаживали заботливые хозяюшки, уже кое-где начали вытыкаться первые цветочки. В воздухе что-то жужжало, стрекотало и порхало, а на асфальт вылезла погреться всякая земная и подземная живность. Небо было чистым и, для весны, непривычно прозрачным и голубым.
Проходя мимо дома, где проживал старец Георгий, должен сказать, что я, с некоторого времени, стал вхож в общение так называемых Апостольских христиан, тайно собиравшихся на беседы. К этому общению меня вело страстное желание познать непознанное, и хорошим стимулом явился запрет на изучение такой книги, как Библия, о чем я упоминал выше. В детстве мне, перед сном, часто рассказывала сказки моя бабушка Матрена, а я любил слушать, фантазируя, надевал рыцарские доспехи, сражался с драконами, побеждая их и освобождая всех, кто платил непомерные налоги, находясь, таким образом, под их гнетом. Бегал в сапогах «скоропароходах», летал на ковре «самосаломете» и в своих мыслях вытворял такое, что ни в каком сне никому не приснится. Но, когда бабушка, устав за день засыпала на полуслове, я сначала сердился, будил ее, чтобы она досказала сказку. Потом, привыкнув к тому, что она засыпает, мне надо было лишь услышать начало какого-нибудь сказания, чтобы потом, когда бабушка засыпала, я мог, фантазируя, развивать события, которые всегда заканчивались победой белого рыцаря, - то бишь меня. Эта любовь ко всему сверхъестественному, усилила мое стремление познать эту тайную книгу, называемую Библией.
А познакомился со «штундами» через жену Виктора, - соседей брата Анатолия. Как-то мы в таком стремлении, нашли общую тему, и она пригласила меня к сектантам,  штундистам, как их тогда все называли, но не все знали, где находится эта группа. Организатором ее был старец почтенного возраста, роста ниже среднего, плотненький, кругленький, лысенький с поповским животиком, большой седой бородой и большим круглым носом, определяющим центр и местоположение лица среди вездесущей бороды. Умные и острые глаза пронзительно смотрели прямо в душу. И вначале он показался мне похожим на гнома, который охраняет свое золото, но впоследствии я понял, что этим золотом оказалось Святое Писание - знание о Боге. В группе приняли меня радушно, посадили на видное место, как дома ставят новую статуэтку на комод и стали «обозревать». Сначала я смущался от такого внимания шестерых братьев, как они называли сами себя, а потом, естественно пожелал показать себя, мол, мы тоже не лыком шиты, а знаем кое-что про Бога. Но впоследствии я видел, что мое «выступление» было похоже на лепет маленького, к тому же балованного ребенка, потому, что старец, которого звали Георгий, по фамилии Дорогуш, сразу же резко и, как мне показалось, вовсе не тактично меня остановил, сказав, что мои «познания» вызывают хулу на Бога, и предложил помолчать. Я замолчал, обиженно слушая братьев и сопя, почти что паром, в две дыры, а в конце собрания, сам себе сказал, что больше сюда не приду.
Но, все-таки, мое любопытство взяло верх над моим упрямством. Рассуждал же я так:
- Это не повод, - от обиды, уйти с собрания, не вкусив ничего, потому как я вижу и понимаю, что познания братьев велики по сравнению с моими, они так степенно держались в моем присутствии, тем более, что я еще не видел того запретного плода, к которому меня так тянуло – Библии. Видать, она очень умная книга, потому, что такая толстая и в шикарном переплете и еще потому, что и здесь мне ее не показали. И что же там такого, что она сохранилась на протяжении стольких веков и от нее не отказались? Почему ее гонят сейчас, при Советской власти, что там такого запретного, что может, как нам говорили, морально разложить души советских людей? И где еще мне удастся приблизиться к сокровенным тайнам человеческого бытия?
А потому, мы снова, в среду, около шести вечера, были в собрании. Здесь собирались на служение в среду вечером, в субботу и воскресение – с утра, к десяти. Народу было немного, да и приходили не все, по некоторым причинам, но в субботу, братьев было больше всего, потому, что по Ветхому Завету, суббота – была святым днем. Никто не выставлялся, говорили в полголоса, песни пели так же. После месяца посещений мне начала вырисовываться картина прихода Христа в этот мир, Его цель и смысл, но мудрой книги я еще не видел….
Мне очень хотелось поселиться в общежитие, что находилось в центре города. Это были девятиэтажные здания, их было три, смотрелись они величественно и капитально, но в этом мне не повезло. Здесь же, рядом с общежитием, во втором микрорайоне, был знаменитый местный базар, на котором торговали в основном азербайджанцы (с «жокером» в управлении). От Баку до Шевченко было порядка двадцати минут лету через море, и это была самая ближайшая точка для их торговли, а у этой народности торговля – высшая форма сути.
Комендант общежития, женщина в возрасте, приветливо меня встретила, поговорила со мною как мать с сыном и дала некоторые наставления по вопросам дисциплины, соблюдаемой в этом новом, недавно выстроенном, заведении. Я, как и подобает, усиленно кивал головой и поддакивал. Само по себе здание общаги, не представляло никакой архитектурной ценности: пять этажей без балконов с длинными, идущими от центра коридорами и квадратными комнатами, в основном для четырех человек. За зданием был большой пустырь, на котором неумело была сооружена площадка для волейбола с двумя мачтами для сетки, которые в этой «лунной» пустоте напоминали мне стерео громоотводы, еще дальше, мусорная строительная свалка от недалеко строившегося какого-то здания. Само здание моего приюта стояло у дороги, а потому весь мирской, автомобильный шум, частая вибрация плохо закрепленных в оконных рамах стекол, и непонятно откуда лихие сквозняки, давали знать, что жизнь в городе кипит и строительство идет. Взяв наволочку, простыни и одеяло, я пошел на свое место, в комнату номер пять, на первом этаже. Идя по пустому коридору, я неожиданно чихнул, и сразу же сам себя испугался от гулкого и грозного эха, которое, видать, пожелало мне громко здравствовать. Конечно же, я выбрал железную кровать (деревянных не было), с панцирной сеткой, что у окна, благо никого в комнате из жильцов не было поселено. Взял одну тумбочку, лучшую среди других, которая еще была на целых четырех ножках и представляла собою ковчег для членистоногих. Обнаглевшие прусаки, видать слишком голодные, не обратили внимание даже на мой грозный «кыш-ш-ш!», продолжая, средь бела дня, не бегать, а прям таки ходить вразвалочку. У какого-то народа, возможно в той же самой Пруссии, есть такое поверье, что перед входом в новое жилье, запускаются эти насекомые, чтобы людям в доме жилось хорошо. А тут получилось, что вроде бы эти усатики запустили меня, дабы им жилось не голодно. И вообще, в дальнейшем я узнал, что квартиры города Шевченко, являлись притоном для этих существ, здесь их кишмя кишело, среди них часто попадались даже летающие. И что было им здесь по нраву, оставалось только догадываться. Недалеко от моей комнаты располагалась кухня с электроплитами, газ для отопления в это время, в город не был подведен. Немного поодаль – туалетная и ванная комнаты, также душевая. И плата за месяц составляла порядка трех рублей с копейками.
В этот же день, я вернулся к брату, чтобы забрать свои пожитки и перенести их в общежитие, благо, это было недалеко. Здесь мне вручили письмо, пришедшее с города Вольногорска на мое имя. Я сразу не мог понять, кто же это мне мог написать, потом, когда открыл его, то вспомнил, что перед этим мне писала моя жена Лена о том, что мой свояк Юрий Мелочь, муж ее сестры, решил расспросить меня о трудоустройстве, как там и что там.
Тут я бы хотел остановиться на его фамилии – Мелочь. Вы сами понимаете, что солидному мужчине, тем более начальнику, непристойно иметь такую фамилию, допустим как, Ковбаса, или Сморовидло, а еще хуже – Непейпиво, (когда очень хочется), и мой знакомый по Вольногорску, приложил немало усилий, чтобы сменить свою плохую фамилию (не скажу какую, чтоб не смеялись), на Громова. На другого, так посмотришь, вроде бы и человек хороший, а как узнаешь фамилию…и – сразу, чтой-то не то… Так вот, мой свояк, при произношении своей фамилии, менял ударение, перенеся его с первого слога на последний. И получалось, что он уже не хохол с мелкой фамилией, а достойный муж, типа, сербской или хорватской национальности. Это примерно, как муж Дубина - сантехник, с ударением на втором слоге, а его жена – бухгалтер, с той же фамилией, да не той, потому, что ударение в ее случае падает на первый слог.
В своем письме к Юрию, я ответил, что Мангышлак принимают всех желающих работать, и я не возражаю, а потому, он собирался приехать сюда. Как добраться на Мангышлак, я подробно описал. И вот, в этом письме, он говорил, что рассчитался со старой работы и едет сюда, ко мне. Сказал число, когда приедет. Конечно, я обрадовался, что буду теперь на чужбине не один, и с нетерпением ждал его приезда.
Уже основательно расположившись в общаге, я пошел без какой либо особой цели во второй микрорайон на так прозванный местными жителями, «пятачок», где располагалось насколько простеньких одноэтажных, я бы сказал, «затрапезных» магазинов, объединившихся в круг. И поскольку меня интересовала техника, то здесь был и магазин для меня, который назывался комиссионным. В нем пахло, как и подобает, мышами и весенней сыростью. Продавали уцененные товары, которые не имели большого спроса у населения, такие как фото и кинокамеры и все к ним принадлежности, уцененные торшеры, бра, утюги и всякая другая утварь для дома и быта. Некоторые из них были в нерабочем состоянии, но отремонтировать их было не сложно. Был здесь магазин продуктовый, канцелярский и тот, в котором продавались обувь и одежда, с такой же затрапезностью и запахом, что и в первом. Но что мне было делать в этих магазинах без копья в кармане. Купив пирожок, я направился через базар домой. Но тут меня встретила задрипанная кошка, которая сказала типа:
- Уям-м-у.
Я понял, что она говорит со мной по-казахски, всё навыворот, но пирожком, все-таки пришлось поделиться.
На базаре продавали разные солености и копчености, которые дразнились своим запахом. Здесь был моченный горький перец, чеснок, огурчики. У меня еще хватило смелости и денег на то, чтобы к полпирожку взять сто грамм перца, который я съел здесь же, поскольку был любитель острого, да и просто – голоден. Пока я все это с аппетитом уплетал, слушал трескотню аржербайджанских торговцев, наивно пытаясь понять, что они говорят.
Здесь, у базара, была аптека, с вывеской «Ап…ека», потому, что одна буква потерялась и вместо нее зияла дыра, как во рту – недостающий зуб, но все равно для меня и так было правильно, потому, что меня туда никто не звал. Она ютилась в неприглядном сером одноэтажном здании с торца. Лекарства были простые, типа, анальгин, тетрациклин, пирамидон, а чтобы иметь хорошие, заграничные надо было платить приличные деньги, но все это было под прилавком, доставлялось и получалось по отдельным каналам, как я уже упоминал, через мененджера-сапожника-жокера, который направлял все товары по назначению и делал другие значительные дела для своих торгашей из Баку, да и не только.
После перца, летел домой, дыша, как змей Горыныч думая:
- Вот бы еще задницу намазать скипидаром…
В комнате номер пять, в общежитии, меня уже ждал, как я понял, мой соратник по номеру, по крайней мере, так он мне представился Геной, сказал, что из Москвы приехал заработать. Был он мужичок так себе, неприглядный, сутуловатый с виду, но шустрый, роста ниже среднего с темным, вроде бы как от загара лицом, на котором рисовались гусарские, или я бы сказал, ехидные усики. Глазки маленькие, пронзительные, высматривающие, где бы чего хапнуть. Ходил вразвалочку, размахивая руками, когда они не были в карманах, и уж очень не любил, когда у него или у кого другого руки были при ходьбе за спиной. Он сразу же проявил деловую хватку, предложил рубль, чтобы я добавил свой. И когда эта процедура свершилась, и я добавил еще и на закусь, - побежал на «пятачок» в гастроном. Может, кто и не знает (и кто же этого не знает?), но сбегать в «гастроном» или договориться через «гастроном» - это слово у мужиков означало, принести выпивку. Когда мы распечатали бутылку вина, емкостью 0,7 литра, то откуда ни возьмись, видать «на нюх», появился еще один тип, который назвался Аркадием, с восьмой комнаты. Этот был дылда, метра с два, лицом - Аполлон, с красивым волнистым, густым волосом, уложенным с пробором в изысканной стрижке. Плотный, хорошо сложенный, похож на инженера. Одно, конечно его подводило то, что походка и положение ног при ней, было вихляюще женским. Этот был из Краснодара и я подумал, мол, как судьба кидает людей в разные злачные, заработные места, отрывая от семьи и дома и как их дожидаются жены и родители. Разве я мог знать по моей неопытности и наивности, что за таких людей могут проходить еще и «труболеты», а именно, аферисты, бродяги, укрывающиеся от алиментов, других разных взысканий и ребят, которых они надули. Эти двое, как я узнал впоследствии, были именно таковыми.
Гена – был аферистом на доверии, и свою работу он проводил с большим искусством. Входил в доверие по своему характеру к человеку, некоторое время с ним «дружил», а потом, когда видел, что «дядя» полностью для него открыт, и он может взять с товарища, что пожелает, то делал это без зазрения и совести. Правда, у него была совесть, но он ею не пользовался. Обворовывая, таким образом, людей, он кочевал с одного города в другой, переходил с одного места жительства на другое, никогда не задумываясь, что с ним может быть впоследствии. Конечно, что-то где-то внутри его говорило, что не делай так, нельзя так жить, но он отбрасывал это как дурной сон и думал, что получил такой дар лести и хамелеонства, для подката к людям, от бога. И каков он хорош, что может так обвести «вокруг пальца» любого. А последствия были печальными. Его находили, и сразу же били долго и больно, возможно ногами, потому, что потребовать от него возмещения каких-то убытков, было глупо. Наверное, потому-то у Гены было такое серое лицо, а у Аркаши – такие ноги.
Конечно, я этого не мог знать, а потому был в их глазах «лохом», или как еще можно было сказать – находкой для шпиона. Вот таким образом и началось мое общение с этими веселыми ребятами, старшими и опытнейшими за меня намного.
Выпили бутылку с шутками и прибаутками, закусили кабачковой икрой и тюлькой пряного, а потом килькой простого посола. Подошли ребята из других комнат, и уже с моим участием, побежали за второй или третьей…
Хороша мужская компания, когда в ней находишь место для показа своих способностей и возможностей. Особенно когда, кажется, что весь мир слушает тебя и внимает твоим рассказам, шуткам прибауткам и анекдотам. Конечно, в компашке, приходится немного привирать, что, мол, многого стоишь и если бы не ты, то… А после пятой – ты уже спаситель людских судеб, а после седьмой – спаситель мира, а они – гады, не верят и не хотят признавать в тебе героя… Мм-а-ть, перемать…
Кто-то начал петь похабные частушки, и вместо бубна, пришлось использовать старую кастрюлю с кухни, вместо ксилофона – пустые бутылки. Стучали, не прицеливаясь но, ложками и вилками попадали по них кучно, старались, чтобы ритмично и в такт. А потом, стучали кто по чем.
На улице смеркалось. Милиция в этот день отдыхала. Прохожие, оглядываясь на наши окна, шарахались от наших ритмов, - «маршей» новых поселенцев, - покорителей сурового Мангышлака.


ГЛАВА 7
Повествует о том, как меня направили на строительство стадиона. О море, о пляже, о достопримечательностях города. Первый футбольный матч.

«Связанные крылья не подвластны птице».
Хосров Дехлеви.

То, что мне все время не везло в моей юной жизни, - в этом я убеждался не раз. В детстве, часто получалось, что кто-то нашкодничал, а на меня указывают. Возможно, из-за моей простоты и наивности я и служил «козлом отпущения», конечно не большим козлом, а такой маленькой «козюлькой». Почему-то меня все, обособляя, выделяли из толпы. Видать у меня было такое, чисто домашнее, а не уличное воспитание и соответственно ему, выражение моей худосочной личности, потому, что я не видел опасности и не уходил от нее. Бывало, меня непроизвольно тянуло туда, где в настоящее время появляться не стоило, потому, что это место было, как мы тогда изъяснялись – «засвеченным» или «паленным» и там я попадал под снайперский прицел взрослых. Их пуля попадала ровно в десятку мишени, которая представляла собой не что иное, как моя голова или задница. Чаще всего, голову я прикрывал, и тогда все доставалось второй части моего многострадального тела. На свои года я выглядел моложе, хотя и так было дальше некуда. Старшие пацаны, в школе бывало, часто приставали из-за потребности в мелкой денежке или, наподобие:
- Дай закурить! А, - он еще сопля зеленная, у кого ты просишь?
Это меня очень обижало и я каждый день, заглядывая в зеркало, хотел выглядеть старше. Я даже, засовывал в рот кусок бумаги, свернутой в виде сигареты, но и это не помогало. И на меня оттуда смотрело миленькое, похожее на девичье, личико, с большим лбом, огромными карими пытливыми глазами и маленькими ушками, которое никак не хотело подчиняться моим хотениям. Может быть, я и преувеличенно нарисовал вам свое изображение, впору похожее на пришельца из Космоса но, все-таки, чем-то же я выделялся среди остальных ребят?
Стою в очереди за билетами в кино с моими одноклашками, проходят старшие ребята поближе к кассе, и обязательно повелительным тоном, передав, именно, мне деньги дают указание купить им билеты без очереди. Где-то сорванцы сотворили вред, - а там, вдруг оказался Вовчик, его – цап за руку, – опять беда. Конечно, я дрался один на один, в некоторых случаях, защищая себя, но таких случаев было мало, потому, что мне казалось, что всегда против меня была толпа, а потому больше приходилось терпеть.
Вот так и получилось сейчас, когда я первый раз вышел на работу. Конечно же, мне сначала была прочитана инструкция по технике безопасности, выдана спецодежда из добротной зеленой ткани, противокислотные перчатки, очки, объявлен четвертый разряд аппаратчика химического производства. А потом, как гром небесный на голову:
- Пойдете на строительство стадиона, который запланирован быть в первом микрорайоне у моря.
То ли снова я своей личностью приглянулся начальству, то ли из-за того, что наша технологическая машина еще не работала, поскольку на Опытной установке только лишь устанавливалось оборудование, реакторы, насосы, монтировались трубопроводы и большие емкости для подачи химических реагентов, таких как всевозможные кислоты и газы, чтобы в дальнейшем производить вскрытие и выщелачивание основных компонентов редкоземельных металлов, урана из различных концентратов. Конечно, об уране тогда никто не говорил вслух, потому, что это запрещалось первым отделом. Говорили вместо этого «основной». А первый отдел – это было что-то страшное, наподобие местного КГБ. Даже из-за неправильного произношения вслух технологических терминов и компонентов того же урана и редкоземельных металлов и не дай бог – их содержания в растворах или концентратах, работнику грозило увольнение, а того и хуже – тюрьма. Конечно, эта «пугалка» делала свое дело, а потому здесь существовало правило «молчи-молчи». Вспоминаю, как однажды, кто-то из аппаратчиков шутя опечатал стул, взяв личную печать своего начальника смены. Последнего на работе не было, пришла начальница первого отдела, а взять стул не может, потому, как печать от стула через веревочку - к стене, а стул-то на проходе. Пришлось вызывать того начальника смены, чей номер был на печати, чтобы он снял стул с «дежурства».
Так что мне было дано полное право на один месяц, не дружить с этим страшным отделом, и стать разнорабочим строителем у самого синего моря. В наше время, правительство старалось заложить в нас такое чувство, как патриотизм всякими примерами многостаночниц и стахановцев, и это имело власть и силу над нашей волей. А потому, даже в этом посыле меня на стройку, я нашел частичное удовлетворение, поскольку уже я являлся не просто аппаратчиком мощного производства, в котором нуждалась наша могучая и непобедимая Родина - СССР, а и строителем города Шевченко!
А тут, накануне, случилась радость для меня, и в особенности для моего брата Анатолия и его жены Татьяны – у них родилась дочь, и названа была Оксанкой. Такая миленькая, хорошенькая, здоровенькая, к тому же рыженькая девочка, похожая на свою рыжую маму. В этот день, первого апреля она и родилась. И это была истинная правда, хотя споконвека первое апреля - был днем, в коем все дурили и подшучивали друг над другом. После того, как мы, с Анатолием, Виктором и ее матушкой, проживающей в первом микрорайоне, проведали их в роддоме, естественно было празднество и мы, чисто по мужски, с шутками и прибаутками не только пригубили, но как оказалось на следующий день – усугубили.
На другой день, как и полагается, я пришел на работу раньше восьми, но уже к морю, проветриться перед работой. Особого впечатления от так называемого морского пляжа первого микрорайона, я не получил, потому, что здесь песок был утрамбован и перемешан вместе с глиной, иногда попадались камни, а шум и ветер от моря не предвещал хорошей погоды. И, в общем, это я его назвал пляжем, но местные его так не звали, потому, что в самые жаркие дни лета, когда температура воздуха достигала сорока в тени, температура воды была всего лишь восемнадцать. Говорили, что здесь какие-то сильные подземные течения, которые и студят воду. Иногда, после шторма, на берег выбрасывало тюленей и тину от водорослей. Вовремя их убирать было некому, а потому туши разлагаясь, отравляли пляжный воздух, а иногда и портили экологию целого микрорайона. Но это было поодаль, и случалось не часто, а здесь берег убирался любителями парусного спорта, яхтсменами, временные «доки» которых ютились, уходя по берегу в сторону четвертого микрорайона. Яхт в бухте не было видно, наверное, они пока еще строились руками тех же спортсменов. Не совсем радовал глаз пирс, который уходил с берега в сторону моря метров на сто. Он был сколочен из деревянных брусьев, покрыт досками, были, конечно, и поручни. Все это сооружение напоминало крокодила, что замочил свой хвост в водах Каспия, а нос выставил просохнуть на берег. И можно было, пройдя по спине его, хорошо проветриться, полюбовавшись на берег, а кто посмелее, то - искупаться.
Но самая «мощная» здешняя достопримечательность – пивбар,  звавшийся у завсегдатаев «шайба», то ли  из-за своей округлой конструкции, то ли из-за телевизионных передач встреч команд по хоккею, в которых команда армии Союза тогда держала не последнее место в сражениях с чехами и канадцами. В пивбаре пива не было, потому, что его тогда в город не завозили, но зато здесь азербайджанцы, продавали на разлив водку и шашлыки с косточкой. Дым от шашлыков дополнял пляжный запах воздушных даров морских и звал любителей, типа, - не проходи мимо. И самое дивное в том, что у этого здания была очень удачная конструкция, потому, что в ней не наблюдалось углов. Это было выгодно двояко, во-первых, никто за углом не отливал, потому, что негде было спрятаться (все простреливалось), во-вторых, выйдя из бара и намереваясь уже точно идти домой, негде было прислониться, а срочно надо было подышать морским воздухом, кому-то и  покурить за беседой. Но поскольку у отдыхающего, самое короткое расстояние между двумя точками не прямая, а окружность, то он, почему-то, снова оказывался внутри «шайбы». Впоследствии, к счастью всех жен, матерей и невест города, это богонеугодное заведение благополучно сгорело, и как раз в то время, когда в город первый раз завезли пиво. А поскольку конструкция его состояла из дерева, то пожарники приехали поздно, и изо всего «раритета» осталась лишь «кочегарка» на которой готовились шашлыки с косточкой.
На планируемом месте стройки стадиона уже копошились рабочие, урчали лебедки, подъезжали машины с лесом для опалубки. Лес был самой последней категории качества и не потому лишь, что для таких дел, но и потому, что доставка его сюда, на полуостров Мангышлак, стоила очень дорого. Стадион надо было построить в самый короткий срок, этот срок составлял всего один месяц, что было неправдоподобно и удивительно по тем временам. Обычно стройка любого объекта, кроме военных на «большой земле» шла долго. Воровали (типа, брали), стройматериал обильно и в больших количествах, кому не лень. Потом вдруг не хватало чего-то, – простой. Кирпич привезли, раствор «загнали» по дороге на стройку какому-то начальничку, - снова простой. То леса не те, то мотор у подъемника сгорел. А кому это было важно, ну и пусть горит, ведь платить за него не из своего кармана. Государство наше богатое – пусть и платит. И оно платило. А тут, гляди, стадион – за месяц. Скорее всего, как я догадался, строительство было приурочено к годовщине местного празднования, но чего, сейчас не помню. Помню, что была весна, тысяча девятьсот семьдесят первого года.
Потом, когда я внимательно пригляделся, оказалось что, сюда пригнали рабочих, наверное, со всех предприятий не только города, но и области. Похоже, было на могучий муравейник. Со мной рядом копали траншеи под опалубку для фундамента еще с несколько десятков разнорабочих. Организация производства была на должном уровне, и всем этим хозяйством заправлял прораб, с которым я познакомился при весьма «шкурных» обстоятельствах, о чем немного позже. Конечно же, у него было много помощников со строительных бригад, которые очень даже неплохо разбирались в строительстве. Сразу же образовались бригады арматурщиков, бетонщиков, стропалей, и таких как я, копателей и ворошителей «земли малой». Часть беды как, оказалось, была в том, что почвы можно было вскрыть на пятьдесят, семьдесят сантиметров вглубь, а далее шла скала, состоявшая из плотного известняка, который не поддавался лопате, и скалывался только лишь пластами. Так, что во многих местах, пришлось копать траншеи с отбойными молотками, в которую мы, собирая гвоздями лес, устанавливали опалубку. В работе было два компрессора сжатого воздуха, громоздящихся на автомобилях. Кругом стоял стук, гам и гром.
Через два-три дня пошел бетон. Он был низкого качества, состоял не из граншлака, а из какого-то подозрительного песка, который при трамбовке в опалубку, растекался по всем швам. Эта работа сильно изматывала физически и, несмотря на ветер, мы уже были раздеты до пояса, а потому я, пожаловался прорабу на качество бетона. Прораб, видать был из армейских, и здраво пообещал мне дальнейшую неприглядную службу и незачет по возвращению на основное место работы. Так я получил, по сей отрасли первое свое взыскание, хотя у меня уже до того был опыт тяжелой работы грузчиком на перевозках овощей по магазинам. Так, во время каникул, чтобы иметь транзисторный радиоприемник, я подрабатывал у нас, в совхозе номер тринадцать, снабжающий  дарами полей город Желтые Воды.
Но здесь надо было молчать и ворушиться, потому, что сроки поджимали, дни были безоблачны, солнце светило ярко и, уже, жарко, но с моря дул холодный ветер, никак не располагавший нас на пикник. Железобетонные блоки для стен стадиона привозили с какими-то наружными изъянами, изъятыми из строительства домов, и мы их устанавливали на фундамент, крепя между собой сваркой, что управлялась с дизель генераторов на колесах. Шустрый крановщик, что возле нас управлял автокраном, был солдатом из стройбата. Однажды, закинув стрелу на недопустимый угол, она завалилась назад, установившись в мертвую точку, из которой, как нам казалось, не было выхода. Работу нельзя было прекращать, кран стоял, и солдат периодически почесывал уже и так раскрасневшуюся лысину, по которой мог здорово настучать его командир, кабы заявился. Но, где наша не пропадала? По общему совету, юный крановщик отпустил канат, размотав его с барабана подъемника, выехал на ровную дорогу и, разогнавшись – резко затормозил. У нас душа ушла в пятки, когда раздался гром, скрежет металла и тормозов. Как в замедленной съемке кино, мы увидели мамонта с длиннющим хоботом, что начал заваливаться наперед, увлекая за собою тачку. Став на передние колеса, авто сильно накренилось вперед под тяжестью и инерцией стрелы. Было похоже на железного журавля, что нагнулся напиться воды из колодца, застрял там длиннющим клювом и никак не может вырваться. Благо, стрелу удержал канат, который неожиданно для всех попал точно в углубление верхнего шкива стрелы и тачанка, вроде бы как, раздумывая,  постояв еще немного на передних колесах, грохнулась в бурую пыль, земли Мангышлакской, на все четыре. Не только лишь мы, но и с другой стороны прибежавшие люди, убрали руки со своих голов и, привстав после присеста, перевели их в состояние аплодисментов.
Стройка еще долгое время напоминала какой-то незапамятный город, в котором уже появился транспорт, но не были выработаны правила уличного движения.  Под колеса техники никто не попадал, - все старались увернуться, но иногда кое-кому доставалось ломом или лопатой. Такие инциденты и грехи замаливались и лечились после работы в «шайбе». И эта картина приобрела массовый характер, когда сюда от предприятий стали поступать бригады рабочих, которые значительно увеличивали доход азербайджанцам, активно пожирали шашлыки с косточкой, запивая их водочкой.
И тем не менее, на стройке, все были заняты и всем хватало лопат. Народ пригодился особенно для изготовления железной арматуры, сварки и установки её, для того, чтобы разравнивать и трамбовать массу земли, привозимую сюда автомашинами под будущие трибуны, что располагались к морю с северной стороны. Длинные спагетти арматуры, лежавшие в скипах, резались газовыми резаками на части, сваривались в конструкции дивных монстров и заделывались в опалубку фундамента центральной трибуны. Сновали автокраны с ковшами, из нижних люков которых почти непрерывно лился бетон. Откуда ни возьмись, появился отряд плотников, созидавших длинные лавки трибун. Их молотки, как маятники сумасшедших часов, методично сверкали под солнцем. Гвозди, забивались с канонадным грохотом и как патроны разного калибра, валялись повсюду, кроме тех, что были упакованы в ящиках и представляли собою ЗИП. Так же было и со сварочными электродами, которые вместо пик метко запускались молодежью во время перекура и прицельно били по картонным мишеням. Недостатка не было ни в чем и все, как мне казалось, катило, топотало и кричало во все горло – «Даешь!!!»
Пришлось также строить центральную трибуну с крышей для знаменитых гостей. Здесь уже применялись железные трубы в виде стоек для поддержки крыши. Навес крыши был из какого-то легкого пластика, потому, как шифер, во избежание его срыва и  полета по ветру, здесь запрещался. Этот загашник был для высокого начальства, а потому было предусмотрена защита от ветра со стороны моря. Естественно, что вместо лавок, здесь был деревянный пол, на который впоследствии должны были установиться кресла, возможно со столиками для пива и рыбки. В целом площадь стадиона была в пределах полу-гектара земельного участка, на котором, естественно, большую площадь занимало футбольное поле. Поле постоянно подсыпали землей, поливали водой, устраняли неровности и снова подсыпали. По нему ездили машины-поливалки для трамбовки и уплотнения грунта. Ворота привезли уже готовые и установили в противоположных концах поля. Сеток на воротах не было, - видать рыбаки траулеров пожадничали. Кроме того, по окружности футбольного поля была предусмотрена беговая дорожка для «диких» спортсменов, а скорее – спортсменов-дикарей.
В одно время, за неделю до завершения строительства, после работы, прямо в центре футбольного поля, была установлена палатка, в которой восседал прораб, раздающий зарплату своим рабочим. Возле нее установилась очередь, и когда хвост ее потянулся от палатки в «шайбу», и исчез там,- я, набравшись смелости, вошел во временное обитание местного начальства и взгромоздил на стол прораба две бутылки хорошего румынского вина «Cotnari»  в красивых бутылках с длинным горлышком, плюс пакет разных шоколадных неплохих конфет на закусь. Оказывается, я не промазал потому, как при прорабе была его жена и маленький сын годика четыре-пять, которые сражу же, определил необходимость конфет в данный момент времени. Мне было предложено присесть, и даже было позволено выпить стаканчик вина самим прорабом:
- Ну, проходи, «гегемон», - обрадовано сказал прораб, увидев меня с двумя «гранатами» и зип-пакетом.
- Признавайся, откуда приехал?
- Из Днепропетровской области, города Желтые Воды, - как и положено, отчитался я.
- Ха-х, а мы из Днепродзержинска, с улыбкой во все усы сказал прораб.
- Так мы с тобою земляки, - добавил.
- Ага, - про себя подумал я, - Как ругать за дела бетонные, так враги, а как выпить, так земляки.
После стаканчика выпитого я, глядя на коричневый от шоколада рот и малого и такой же мамин носовой платок, что не успевал его утирать, расшаркался и устранился в сторону «шайбы», к большой радости прорабши.
Да, забыл сказать, откуда у меня взялись деньги, и почему я поставил магарыч начальству.  А деньги у меня взялись от моей первой зарплаты. Откровенно сказать, я был обалдевший от тех трехсот с лишним рублей, которые я получил из кассы своего предприятия за неполный рабочий месяц. И это притом, что хороший специалист в это время, на «большой земле» получал в пределах двухсот в месяц. Их я долго: то крутил в руках, то прятал в нагрудный карман рубахи, то бишь, – ближе к сердцу, то нюхал и даже пробовал на вкус, не веря своему, распирающему меня изнутри счастью. Оказывается – деньги пахнут, еще и как, а говорили, что нет. И, наверное, со стороны, я смотрелся как дирижабль. На моем лице красовалась улыбка придурка, которому, надев корону, посадили на царский трон, но не сказали на какое время. Несомненно, что не все время я мог пребывать в таком состоянии, а потому сразу же начал вспоминать, сколько кому должен. Вспомнил и то, чем разозлил местного начальника и решил загладить это дело. Вот так я и появился в палатке. К моей радости, когда я уже, впоследствии, вышел на работу, меня там ждала грамота за хорошую работу на строительстве стадиона. Тут-то я и подумал сам себе, что, мол, не подмажешь – не поедешь. И это была еще одна запись с мою зачетную книгу жизни, и я тогда радовался тому, что есть во всех случаях обходные варианты по решению проблем и неприятностей.
И вот – окончание строительства. Над центральными трибунами и на входе в стадион водружены разноцветные флаги, которые неистово треплет ветер, как бы пытаясь сорвать с них цветные полосы и окрасить их в свои цвета моря, неба и ветра. Играет маршевая бравурная музыка, потом поют, что-то там о спорте. Потоки спортивных маршей, вырывающихся с динамиков-колоколов, переплетаясь с ветром и прерываясь, бросают всю свою мощь то в сторону домов микрорайона, то в празднично одетых и наодеколоненных фанатов «Динамо», потому, что ровно в восемнадцать часов, встреча по футболу между местной командой «Труд» и московским «Динамо» прибывшего из самой Москвы! Даже азербайджанцы в «шайбе» надели галстуки, но свой пост покидать вовсе не собирались, а все время были начеку. И только одним лишь чайкам, орущим про свое, было по-фиг, что там творится, и они иногда, зигзагами, проносились над этим балаганом.
Еще кое-где не успел остыть бетон, утоптаться поле, не успели разъехаться поливальные машины, а уже, сейчас, в конце апреля месяца - солидная игра! Естественно, что на центральной трибуне, по пригласительным билетам, восседало правление Прикаспийского горно-металлургического комбината, а также Григорян – главный архитектор города. И откуда ни возьмись, у них появилось чешское бутылочное пиво с рыбкой-таранькой. Завороженные мужики, смотрели на центральную трибуну, как там над лицами начальников, то появлялись, то пропадали, сверкая на солнце донышками, пивные бутылки чешского «Будвара». Мы, строители, тоже были приглашены, но заняли места на трибунах, кто пониже, на своих и чужих стульях, а кто, и на корточках. И приехали к нам старики, которые в свое время играли в центральных командах Союза по футболу, и среди них – нападающий Стрельцов. Этот форвард среди фанатов был популярен еще и тем, что в свое время он, говорят, сидел. На поле, «стрелянный», как звали его знатоки, вышел с красной ленточкой на правой ударной ноге, выше колена, мол, - смотрите какой у меня ужасный удар по мячу и не только. Наша команда выглядела квёло, по сравнению со знаменитыми стариками «Динамо», но футбольная форма досталась всем, даже с номерами. Правда, настоящие бутсы были только у стариков, молодых же выпустили в кроссовках, которые тогда назывались кедами. Кто-то из наших пытался заглянуть в отпечатанные в малом количестве листы состава команд, но там была такая путаница, что вызвала дополнительную напругу для спора и галдежа среди болельщиков.
И вот – свисток. Пошла игра. «Труд» гурьбой бегал за мячом, а «Динамо» - стояло на своих местах как вкопанное и передавало мяч друг другу. Игра начала походить на игру с мячом – «собачку», один гоняется за мячом, а все над ним смеются. Как и положено было, наверное, по сценарию, в конце первого периода, Стрельцов забил этот снаряд в ворота «Труда». При каждом движении игроков с мячом, на стадионе был такой шум, как вроде бы срабатывали защитные клапана десятка паровых котлов, но на самом деле, выпускал «пар» сам народ, застоявшийся в болоте обыденности, и соскучившийся по серьезным баталиям. В перерыве между таймами, кое-кто успел даже сбегать в «шайбу» и снова, с большим запалом энергии, который был уже подожжен и начинал тлеть, забежать назад по контрамарке, ожидая большого взрыва.
Во втором тайме, «Труд» как-то случайно закатил гол в ворота противника, и стадион,  как большой папа-шмель, противно загудел, потому, что забили нашим. Стало это по оплошности вратаря «Динамо». Но ругать его никто не стал, потому, что на воротах не было сетки, и было не совсем понятно – был гол или нет. Судья сказал, мол,- есть и его сразу все послали на… мыло. Да и сам капитан команды – Стрельцов, во втором тайме на поле не вышел, видать потерял красную ленточку, а без нее – ну никак. Но уж потом, все хором, старики забили молодым красивый гол, прямо по центру ворот, как вроде вратаря там и не было, а мяч вылетел даже за территорию стадиона и, случайно, чуть не пропал в обломках строительного мусора. А потом его, пацаны, нехотя отдали назад. И все стали еще радостнее после сумасшедшего урагана крика, что на сотню верст разогнал не только чаек, а даже заманил на стадион всех, уже пьяненьких, завсегдатаев «шайбы» к тому же, со всеми ее продавцами.
Но финал и апогей всего удовольствия зрителей был оттого, что за полем, включилась вода от поливальной машины и с ног до головы обдала пьяненького зрителя, который стоял очень одиноко и что-то перед этим яростно доказывал водителю поливалки, выставляя одну руку вперед и ограничивая ее движение второй.


ГЛАВА 8
О том, что представляла собой работа в Научной лаборатории, моя Опытная установка. Запасы фосфоритов в Казахстане. Уран - спутник фосфоритов.

«Наш разум – ось, а мысли – жернова,
На мельницу похожа голова».
Аль-Маарри.

Вернули меня на свое рабочее место, когда было совсем тепло. Степь пестрела травяным разноцветьем и благоухала запахами весны, которые, часто сменялись запахами аммиака, окислов азота и кислотных паров. Этого «добра» здесь, на территории комбината было навалом, и надо было, как ни крутись, привыкать. Конечно, поначалу, нам еще повезло, потому, что здание Центральной лаборатории находилось на краю территории горнометаллургического завода, а потому все это зловоние сюда доходило разбавленное воздухом, да и настоящая «наука» закупорилась и зашторилась в здании, где надрывно работал кондиционер, очищая и охлаждая воздух, что подавался в помещения лабораторий. Так что эта «элита» жила сама по себе, и дышала своим воздухом. Бывало, в помещении двадцать два градуса, а на дворе – сорок два. За час привыкаешь к низкой температуре, а как выходишь из помещения и: О, ужас, как вроде бы, бросили Ванюшку в кипящее молоко!
И каких лабораторий здесь только не было? Была лаборатория обогащения полезных ископаемых, лаборатория их выщелачивания, оптики, геофизики, гальваники-коррозии и другие, что располагались по всем четырем верхним этажам. Первый этаж занимала обслуга. Это механики, технари, даже был свой стеклодув, и художник. Ну, стеклодув, – это понятно, потому, что очень много было в лабораториях стеклянной посуды, в которой проводились всевозможные опыты, анализы и ее надо было частично восстанавливать. А зачем же художник, который работал на ставке аппаратчика особо вредного производства? Вот здесь можно остановиться подробнее.
Всему глава и хозяин был, как потом я узнал, не сам начальник этого заведения, товарищ Сахоров, но председатель местного комитета, и даже не всем товарищ, а лишь немногим, Сулейман. Сам Сулейман – азербайджанец, был здесь освобожденным председателем месткома, хотя на такое малое количество людей, надо было ему работать, и числился он аппаратчиком шестого разряда особо вредного производства, с которого идут на пенсию мужчины в пятьдесят лет. А теперь спросите, кто в этом городе, да и вообще во всей мангышлакской области, (которая организовалась в семьдесят третьем году), не знал Сулеймана? И спрошу наоборот, кого не знал Сулейман? Он был завсегдатаем во всей начальственной элиты города, потому, что всегда доставал то, что никому и нигде не было возможности достать. Его знал даже министр Среднего Машиностроения – Славский, что тогда властвовал и правил из Москвы.
В то время, иметь шикарную машину в виде Волги ГАЗ-24, не каждому «бессмертному» было дано, не говоря уже о простых «смертных», а у Сахорова она была. И, как положено, черного цвета, и на заднем ее сидении ездил… как вы думаете кто? Конечно же, Сулейман потому, что на переднем, за рулем, был Сахаров. Что их объединяло – одному богу было известно, но ни нам. Говорили, что председатель местного комитета профсоюзов «баловался» золотишком и не раз бывал у своих родственников, что проживали в Иране, и ходил он туда не совсем официальным путем. Конечно Сулейману, надо было отдать должное, потому, что не только начальство жило красиво при нем здесь в ЦНИЛе, но и мы, рабочие. Все квартиры в лучших новых домах – были наши! Так вот, тот художник – был родственником Сулеймана.
С «экологией» нам, тем, кто работал в лаборатории полупромышленных испытаний, повезло меньше, а можно сказать, что совсем не повезло, потому, что наша «химкраматория» была расположена в пристройке, с обратной стороны здания. Это был рабочий цех, почти такой же, как на ГМЗ, но в миниатюре. И воздух, и температура здесь были природными. До забора с контрольно следовой полосой было недалеко, всего метров двести, а далее, на все стороны, простиралась степь полная всякой живности, весны и благоухания. Рядом с опытной установкой располагались складские помещения, в которых хранились приборы, химпосуда, химреактивы и сякая всячина, включая и стройматериалы. Все химическое оборудование на Опытной установке располагалось таким образом, чтобы можно было удобно проводить опыты. Но если точнее, то мы его продолжали, устанавливать и «обвязывать» трубопроводами. В реакторы заливалась вода, включались мешалки и насосы, просматривались и обнаруживались течи на линиях-трубопроводах. Также готовились и сваривались трубопроводы, которые проходили по эстакаде для приема всевозможных газов и кислот. Эстакада, высотою, около четырех метров, уходила в сторону ГМЗ. Еще дальше, по территории на восток, была обогатительная фабрика. Сюда, с карьера по железной дороге, с Мангышлакского месторождения, поступала фосфоритная земля с содержанием две десятых грамма урана на тонну, в ней был и фосфор, что шел на получение удобрений – нитрофоса, и элементы редкоземельных металлов, таких как Скандий, Церий и другие. Очень часто из такой земли, рабочие фабрики извлекали рыбные костяки.
Однажды нам, всем работникам Центральной лаборатории, была предоставлена возможность прослушать лекцию о богатейших запасах фосфоритов в Казахстане. Как вы знаете, что уран – спутник этих минералов, а потому эта лекция касалась нас непосредственно. Сулейман «приютил» знаменитого на то время лектора казаха по фамилии Уралбаев. Это был симпатичный и приветливый человек, а потому люди охотно посещали его лекции. Нам для лекции было выделено рабочее время и большой конференцзал. Уралбаев имел чудесное общение с аудиторией, и казалось, что он говорит лично с каждым слушателем. Я запасся блокнотиком, в который записывал некоторые цифры и другие данные. В начале лекции попросили его начать свой рассказ с Мангышлака и он охотно согласился.
Для меня это было новостью, что полуостров хранит под землей минеральные воды, целебные для организма.
И вот что поведал нам Уралбаев о Целебных водах Мангышлака.
Много целебных источников таит в себе Мангышлак: бромные, хлоридные, натриевые и другие. Есть воды, которые не всякий специалист отличит от мацестинских, феодосийских. Полуостров открыл богатейший набор лечебных источников, вплоть до термальных, по температуре приближающихся к уникальным камчатским.
Почему в таком засушливом месте, как Мангышлак, много различных источников?
Причиной тому являются пески. Мрачными утёсами встают они в центре полуострова, тянутся с севера на юг сотни километров. Не будь песков Сенгиркум, а так же не будь песков Бостанкум и Туйесу, никогда бы гидрогеологам не найти запасов подземных вод на Мангышлаке. Пески эти, оказывается, играют роль своеобразной губки, которая впитывает в себя немногочисленные осадки, которые выпадают на  полуострове. На дне громадных чаш, заполненных песком, нашли разведчики чистую пресную воду. Но этой воды все же не достаточно. Поэтому на полуострове построили опреснительные установки, снабжающие город и область водой: пресной, технической и горячей.
Об Уникальных уголках полуострова.
Когда-то полуостров Мангышлак называли мёртвым. «Пустыня, совершенно без всякой растительности, песок да камень; хоть бы деревце — ничего нет…» — писал украинский поэт Т. Г. Шевченко. Климатические условия края суровы. В летнюю пору его иссушает зной, навещают пыльные бури, а зимы холодные и вьюжные. Это, конечно, так, но на Мангышлаке есть сады и луга, необычайной красоты горы, неземные пейзажи, которые завораживают, притягивают, зовут исследователей и просто любознательных.
Голубая бухта
Полуостров Мангышлак — это сотни километров каменистого каспийского побережья, бессчетное количество километров пустыни, Но кроме этого — это золотистые песчаные пляжи. Одна из таких жемчужин — Голубая бухта (68 километр дороги на Форт-Шевченко, поворот налево и 10 километров по грунтовой дороге).
Впадина Карагие.
В восточной части Мангышлакского плато, примерно в 50 км от города Актау, с северо-запада на юго-восток простирается одна из самых глубоких в мире впадин с отметкой -132 м ниже океанического уровня. Карагие — название тюркское, в переводе означает «Чёрная пасть». Вспоминаются строки: «Стелется равнина, серая, как верблюжья кошма». Только зеленые кустики травы у обочины иногда привлекают взгляд. Степь словно притаилась, застыла, еще не проснулась.
Живут здесь полозы удивительной красоты, зайцы, лисы и корсаки; парят в вышине стервятники, высматривая добычу; муфлоны зорко следят за всем, что происходит вокруг.
Говорят давным-давно на этом месте существовало озеро, и имя ему было — Батыр — «Храбрый воин». Затем образовалась впадина. Её длина —- 40 км, ширина —- 10 км. Образование впадины связывают с процессом выщелачивания соленых пород, с просадочными и карстовыми процессами, имевшими место на побережье Каспийского моря.
В основе карста лежит размывающая и растворяющая деятельность подземных природных вод. Подземная вода, просачиваясь к низам трещин, имеющимся в известняках, доломитах и гипсах, постепенно растворяла горные породы, расширяла эти трещины, разрабатывала глубокие и узкие пропасти. Стены и ложе таких углублений, расширяясь, создавали огромные воронки и пещеры. По мере расширения пещер их потолки и стены обрушивались под тяжестью вышележащих слоев. Этот процесс непрерывно повторялся и был направлен в глубь земли, где еще залегали соленосные и известковистые породы.
В результате образовались огромные пустоты, которые заполнялись измельченной породой; возникали воронки, западины, слепые долины, ниши и гроты, ложбины, полости, ходы, естественные колодцы.
Так развивалась впадина Карагие, пока не приняла современное очертание. Процессы эти не прекратились и ныне, о продолжающихся рельефообразующих процессах во впадине свидетельствуют обрывы и уступы, расчлененные широкими и глубокими эрозионными слоями —- в среднеазиатском понимании ущельями (оврагами, балками).
Во впадине несколько лет ученые Казахстана проводили исследования. Оказалось, что почти безводная впадина Карагие является природным генератором дождевых облаков. В результате восходящего воздуха в летнюю пору над впадиной формируются многокилометровые дождевые облака. Это показали наземные наблюдения и фотоснимки, полученные с искусственных спутников.
Велики в Казахстане запасы фосфоритов. Один из крупнейших в мире фосфоритоносных бассейнов располагается вдоль восточных склонов сырдарьинского Каратау. Фосфоритоносная толща залегает пластами среди нижнепалеозойских доломитов, известняков и песчаников. Общие запасы 46 месторождений бассейна достигают 2,6 млрд. т. Крупные месторождения фосфоритов известны в нижнемеловых осадочных породах северо-западной части Урало-Эмбенского плато. Из них наиболее значительные — Вогдановское у станции Алга и Кандагачское. Общие их запасы — 1,5 млрд. т.)
Когда-то, очень давно (Юрский период), на месте залежей фосфоритов была морская впадина, в которой произошла массовая гибель рыбы и большой массы водорослей. Каким-то образом Каспий отступил, на протяжении веков(образно), «испарился». Потому-то, здесь образовались фосфаты редких земель и урана. Это подтверждалось тем, что мой брат Анатолий несколько раз приносил домой остатки костей больших рыб, которые он извлекал из фосфоритной земли, что отправлялась на фабрику для обогащения. В последствии он их выбросил, узнав, что от них идет радиоактивное излучение.
С фабрики, обогащенный концентрат, сваливался под открытым небом недалеко от опытной установки, за триста метров на север. Далее, КрАЗами, этот концентрат перевозился на ГМЗ и выщелачивался в шести реакторах большой емкости, примерно по сто кубов каждый, расположенных каскадом. В водную пульпу этих реакторов подавалась азотная и серная кислота. Разложенная таким образом пульпа фильтровалась, тяжелая фракция – кек, доотмывался и сбрасывался, а раствор шел на дальнейшую переработку по технологической цепи. Уран отделялся от редкоземельного концентрата на участке под названием «экстракция» специальным экстрагентом, переводился из него в раствор и осаждаясь аммиаком и в виде нейтрального осадка, после фильтрации, поступал на печи прокаливания. Далее окись-закись его паковалась и шла в Россию, на предприятия вторичной переработки, такие как Томск, Челябинск и другие. А доочищенный нитратно-фосфатный раствор перекачивался на предприятие – Азотно-туковый завод, который стоял в десяти километрах, на восток, от нашего. С этого завода выходил уже готовый нитрофос, покупался государством и направлялся в нечерноземные зоны нашей страны на удобрение земли для увеличения урожаев зерновых. На этом заводе получали газы азот аммиак, и подавали сюда, на ГМЗ.
Из железного колчедана, Каджаранского месторождения Армении, привозимого сюда по морю в порт «Актау» получали серную кислоту, которая вырабатывалась на сернокислотном заводе. В печах кипящего слоя получался серный газ, что многократно контактировал в сорбционных колоннах с водою, и донасыщаясь, образовывал кислоту, которая была так необходима производству химзавода. СКЗ находился тоже, примерно, в десяти километрах от ГМЗ, но на север.
Но не так быстро делается, как сказывается. Все  шло своим чередом, и было привязано, как привязаны друг к другу шестеренки в часах. И надо всем этим – стояла наука, которую в своем лице олицетворял ЦНИЛ, и я гордился тем, что  работал здесь. 
А тут, совсем недавно, какой-то юный КРАЗист, «порвал» эстакаду. Если подробнее, то случилось вот что. С карьера приходили составы с фосфоритной землей сюда, на территорию химзавода. Земля выгружалась из вагонов в бункера и подавалась на фабрику. С фабрики обогащенный концентрат шел прямоточно на завод для разложения (выщелачивания) концентрата в каскаде реакторов. Избыточный концентрат шел в другие бункера. Периодически подъезжали КРАЗы и, увозя концентрат, складировали его на кучи, что лежали под открытым небом на территории завода. Это называлась складом. Один из водителей такой машины, выгрузив из кузова своей большой машины фосфорит, забыл его опустить. Так он и заехал под эстакаду, с открытым кузовом. Порвал трубопроводы сжатого воздуха, пара, аммиака, серной и азотной кислоты. С испугу бросил машину под эстакадой и убежал. И весь этот жидкий и газообразный коктейль, под напором начал полоскать эту машину и все вокруг на расстоянии пяти метров. Хорошо, что этот день ветер дул в сторону складов, а не на территорию завода. Пока перекрыли все эти реагенты, то от машины остался жалкий скелет, похожий на пытавшуюся взлететь ветряную мельницу с обломанными крыльями, а водителя нашли дома пьяного в дупель. Некоторые органы желали в нем увидеть диверсанта, и был большой скандал, когда это не подтвердилось. Ну, в общем, парнишка больше не работал на этом предприятии, а поскольку с него нечего было взять, то отпустили на Большую землю, малость, потаскав по соответствующих инстанциях.


ГЛАВА 9
О том, как я проводил свободное время,  или «дурдом на катере». Другие развлекалочки. 

«Но что сведенному с ума его ума советы»?!
Хосров Дехлеви.

Как-то летом, семьдесят второго, (а был конец июля), мы раньше уехали всей сменой с работы домой из-за какой-то серьезной поломки и остановки химзавода. С работы прихватили спирта, в городе, как только сошли с автобуса, купили кое-что закусить, и пошли все к Вовчику. У него жена с детьми уехала в отпуск на «большую землю» и квартира была свободна. Расположились неплохо, выпили по первой, по второй, за мужским разговором - и по седьмой. А Вовчик, к тому же был не простым сухопутным. На суше он только прикидывался Вовчиськом, а на самом деле он был морским волком и не просто, а даже ночным морским волчищем. Возле своего дома, что возвышался у самого синего моря первого микрорайона, он держал очень, даже, неплохой катер, который построил сам. Этот катер был двухмоторным, с трюмом, моторным отделением, рулевой рубкой, был снабжен сигналом расхождения судов и покоился под тентом на треноге-буксире с колесами.
И вот, только хозяин катера, тобишь капитан, перебирал горячительных напитков, - он буксировал свое судно на берег морской, спихивал его с треноги в море и шнырял вдоль берега, а может и далее, пока не протрезвлялся на морском ветре. А это случалось, обычно, ночью.
Так случилось и в этот раз, но сейчас он был не один, а с командой морских и тоже ночных пиратов, которые были представлены ему в наших не совсем трезвых лицах. Было уже далеко за полночь, когда мы, шумною гурьбою решили понюхать водную пыль коварных волн Каспия, засветившись на лунном лике его водных просторов. Правда, «веселого Роджера» не нашлось, так мы решили выйти без флага, но с сигналом расхождения, который был устроен на корме и мигал так, что глазам было тошно. Когда взревели моторы, и мы отплыли от берега, то дружно затянули песню:
- Хех! Десять мертвецов на корме… и бочёнок рома!
На самом деле нас было вдвое меньше, и рома с нами не было, а только лишь пара бутылок сухого вина. Спустя час нашего ночного полета вдоль берега, в сторону теплого пляжа, что находился на расстоянии сорока километров от города, мы все, уже трезвенькие, были согласны со словами песни, потому, что забыли ящик с инструментом, который находился на берегу вместе с треногой.
Кеп, тобишь морской волк, начал вышивать по волнам, разгоняя катер до максимальной скорости и пуская его в полет с гребня волны так, что рев моторов был слышен, наверное, на той стороне Каспия, в самом Баку. При этих выкрутасах луна казалась то слева, то справа, а звезды Млечного пути, сливаясь в единую мерцающую гирлянду, вели нас все дальше и дальше от родимого дома, по пути в никуда. Уже через полчаса дрожащие, но совсем трезвенькие как суслики, мы выгрузились за сорок километров от города, на берегу базы химкомбината где, прямо на теплом морском песке и заночевали.
К утру, отлучаясь по одному, вытащили весь мотлох, что был на катере, потому, как стало холодать. Спали, прижавшись спиной к спине, как во фронтовых окопах.
Утром, на всех сразу напал «отходняк», но на меня особенно, когда мы снова вышли в море. Погода почему-то испортилась, и мы почуяли «прелести» Каспийской морской зыби. Мне говорили, что здесь, на море, есть особый вид волн, которые своим поведением, вместе с ветром, издают потоки инфразвуковой частоты, но до сих пор, как-то не верилось. А тут – на, тебе! Нас двое, я и мой бригадир - Воробей, дружно начали крениться за борт и вырывать все содержимое из себя в грозные воды Каспия. Сначала была водичка, потом – желчь, а потом пошла тина. Это случилось, когда шальная волна залила моторы, и мы около часа болтались на этой страшной зыби. Я никогда не мог подумать, что человеку может быть так плохо. Это было, как операция без наркоза. Притом, в мозгах, вроде бы как что-то оторвалось и эпизодически клацало синхронно с мощными ударами сердца. Потом, О, – чудо! Один из моторов завелся, а далее - и второй просох на ветру. Кеп держал нос катера вразрез волнам, и видя наше безнадежное состояние, пылил домой не шустро. По небу плыли какие-то рванные, грязно серые облака, само же, небо представляло собою могильник на задворках отечества. Иногда мы попадали в жуткие пятна тумана, потом выходили из него, толи мне так казалось из-за моей хандры. Низкочастотная зыбь от волн доставала не только наш катер, а заползала внутрь моего тела и жила там. Было такое ощущение, что вроде на меня направили тысячу мощных динамиков и включили музыку на всю катушку.
Недалеко от порта «Актау» наши моторы снова залило волной. Вновь пришлось длительное время болтаться на волнах и я просил развернуть и держать катер носом по ветру. Моторы долгое время не хотели заводиться. Нас увидели с дежурного катера, что отошел от порта. Когда он был почти рядом, с мощных динамиков раздался голос:
- Эй, там, на баркасе! Если нуждаетесь в помощи, суши весло!
Вовчик хотел было возмутиться, что так обозвали его катер-сакутер, но мы, вовремя, прикрыли ему «матюгальник», чтобы не «сифонил».
Привязав к веслу белую тряпку (красной не было), начали размахивать. Так мы, грозные покорители морских просторов, неожиданно разменяли «веселого Роджера» на белую портянку. Буквально сразу же катер оказался рядом:
- Держи конец, - раздался трубный голос.
Анатолий веслом выловил конец каната, что был брошен в воду и зачалил его на своей посудине. А наш «морской», не вынеся такого позора, забился в трюм и оттуда шмыгал носом.
Тащили на буксире не долго, и поскольку ветер был в сторону берега, - нас бросили напротив пляжа первого микрорайона. Веслами догребли до суши. Почти у самого берега кеп попробовал моторы, и они, как на смех, оба завелись.
Пока подошли к месту, где оставили нашу треногу и ящик с инструментом, которую никто так и не украл за ночь, я вывернул себя наизнанку и был похож на синюю сливу, был настолько слаб, что отказался тащить катер во двор к нашему капитану.
Вообще, по сравнению с Черным морем, Каспий был голоднее и неприветливей. Здесь водились тюлени, коих нет в Черном, а есть в холодных северных морях. Мне понравилось кушать недорогую но качественную черную икру, которая во время нереста рыбы отряда осетровых, весной, контрабандой переправлялась из Астрахани в Шевченко. Икра продавалась здесь по тридцать рублей килограмм, в то время как на международном рынке она стоила сорок семь. Ее можно было купить у пилотов и стюардесс с авиарейсов Астрахань – Шевченко, а также у диспетчеров аэропорта. Качество икры определялось крупностью и чернотой ее зерен. Она, очень хорошо шла для бутербродов с маслом. Иногда мы «борзели», высыпая по пол банки засохшей икры, чтобы взять свежей, которая обходилась нам по пятнадцать рублей пол-литровая банка.
Как-то раз, мы со свояком, в свой выходной отправились на так называемый «солдатский» пляж, который находился в десяти километрах от города. Сюда часто летом возили солдат со стройбата на купание и помывку. Вода здесь была теплой, потому как было мелко. Можно было уходить от берега очень далеко. Сам берег – песчаный, и ни одного камешка. Недалеко, сразу же, начинались крутые барханы песка, и вся идиллия была в том, чтобы почувствовать себя пустынным волком, находясь среди них. Но мы немного переборщили, став не только волками, но и обугленными на солнце головешками. Все дело в том, что когда купались в море, то, пили вино, что прихватили с собой из города, а когда пошли погреться в барханы, то уснули там и спали под солнцем, что было, уже, в зените, более часа. Естественно, что приехав в общежитие, ночью мы не могли уснуть, обливая друг друга кефиром, а через два дня, как два змея, сняли старые шкуры и остались в новых, совсем розовеньких.
А как вы думаете, можно работать на производстве в такую жару, на солнце, градусник показывал под шестьдесят, а при такой температуре уже сворачивается белок. Потому-то никого не было видать вне помещений.
Однажды, в такую пору, мы отбирали пробы пульпы из реакторов верхней отметки «плюс пятнадцать» ГМЗ. Фрамуги всех окон были полностью открыты, а внизу, на нулевой отметке, распаренные от жары, сидели в тени аппаратчики. Их было около десяти человек. По какому случаю они собрались, было не известно. Со мной был Вовчик которого, как вы уже знаете, мы прозвали «морским». Он взял резиновую противокислотную перчатку и, предварительно положив ее на подоконник, начал подавать из шланга воду. И когда перчатка раздулась до неправдоподобных размеров, он - завязал. Попросил меня перекатить это чудовище в котором было сто, а может и больше, литров воды и сверху, сбросить так, чтобы попасть рядом с сидящими аппаратчиками.
Такого отборного многоэтажного мата, что долетел до самих верхних отметок здания, я отродясь не слышал, да и до сих пор. Но мы уже бежали в противоположную сторону здания и выскочили в безопасном для нас месте.


ГЛАВА 10
Повествует о том, как можно перенести жаркое лето на Мангышлаке. Приезд свояка, рождение моего сына, наше празднество по этому случаю.

«Не огорчайся, не сетуй и не плач!
На смену неудачам, придет пора удач».
Хосров Дехлеви

Прошло некоторое время, шел июнь семьдесят первого. Начало  месяца выдалось жарким, сухим и знойным. Солнышко, величиною с маковку, висело в зените и жгло все подряд до нестерпимости, а в связи с тем, что долго не было дождя, то и до бесконечности. Все пряталось днем от него, асфальт плавился и оставлял след на каблуках туфлей, на шинах машин и от него, исполосованного транспортом, невыносимо воняло смолой. Плоские крыши домов, крытые рубероем со смолой, тоже издавали свой запах. Но хуже всего, были пыльные и песчаные бури. В воздухе висели тонны песка, которые лихо закручиваясь ветром, конкретно попадали тебе в рот, в глаза, уши, забирались под пояса брюк, резинки трусов и носков. Придя домой, мы из карманов штанов и рубахи, высыпали помногу песка, а глаза, рот и уши долго промывались прежде чем что-нибудь увидеть, попробовать, услышать. И так, по два дня подряд. Тогда я понял, почему здесь, у казахов узкие глаза и маленький рот. Да потому, что их деды, молча, щурились при солнышке и песчаных бурях, и не было солнцезащитных очков. На солнце температура достигала семидесяти градусов и выше, так что яйца, положенные в песок, варились вкрутую, а потому, мужикам не рекомендовалось приземляться мягким фюзеляжем на пляжный ландшафт днем в солнечную погоду. Ночью спать было возможно только лишь под обдувом вентилятора. Но какие вентиляторы могли быть в общежитии? И поэтому, завидуя Карлсону, надо было стаскивать с кровати матрац на пол, выкидывать подушку и спать по полчаса под мокрой простыней, потому, что через это время она уже была сухою. Жидкость пить в больших количествах, тем более на ночь не рекомендовалось, и пренебрегших это правило на утро ждало совершенно плоское лицо с узкими прорезями для глаз и рта, что сливалось в одну линию-прорезь и было непонятно, что это у человека, перед или зад. Хорошо помогала, спасая от жажды, кружка горячего, крепкого зеленого чая, и тогда два часа, не хотелось пить. Русские и украинцы не приучены были носить шляпы, и оттого, что волос выгорал на солнце - все были блондинами. Мозг уже шкварчал, но еще не жарился, а потому соображение кое-какое оставалось. В тоже время, меня устраивал климат, в том, что здесь была очень малая влажность воздуха и мое правое, простуженное в юности ухо, тут жило и здравствовало, чего и желало всем другим органам в этом крематории. Также этот климат хорошо подходил и для астматиков и они хорошо дышали до и после пыльных бурь. Городские пляжи днем пустовали. На них были только лишь несмышленые командировочные, которые, за неимением времени, спешили загореть, но потом, снимали с себя сожженную шкуру, как кольчужку и розовенькие, как поросеночки, иногда похрюкивая от боли, ехали домой. А дома, проявив пленку со своего командировочного фотоаппарата, некрасиво выражались, видя, что в большинстве случаев кадры оставались засвечены, слишком темными в негативе. Все дело в том, что здесь, солнечные лучи, отражаясь от светлой почвы и глади морской, давали на фотопленку сильную засветку, и при фотографировании, надо было делать на это поправку.
Вода на пляжах города, была холодной, порядка восемнадцати  градусов, когда дул юго-западный ветер с Астрахани. А когда юго-восточный, со стороны Баку,– теплая, порядка двадцати пяти градусов Цельсия. Говорили, что в этом виноваты какие-то подводные течения, но что это за течения и почему такие холодные, никто не ведал. Вечером же, толпы народа гуляли на пляжах, первого, пятого, седьмого микрорайонов, купаясь в море. От людей исходил шум и радостный галдеж, который всегда превосходил шум морского прилива. Пели песни, в основном украинские, но это никак не походило на хоровое пение. Некоторые семьи, имея самодельные лодки, или заводские «Казанки» - металлические лодки, выпущенные заводом города Казань, выплывали в море при тихой погоде и шли вдоль берега под мотором. Все смотрели на них и завидовали, а они оттуда махали, сухопутным пляжникам, красными платками и шарфами. Поскольку здесь культурных заведений, не было, кроме «Шайбы» первого микрорайона и закрытого для вечернего посещения стадиона, то все, что можно было съесть и выпить, приносили с собой. Часто шныряли гонцы по направлению гастроном – пляж. Гуляли до ночи, а то и позже, чтобы скоротать эту, и так по-летнему короткую, но чрезмерно душную ночь.
Юрия Григорьевича Мелочь, моего свояка, я встретил в аэропорту:
- Ну, привет, как добрался?
- Хорошо, но вот эти кресты… перед посадкой… - Хихикнул он.
- Как твоя жена Надежда, как дочь? - услужливо поинтересовался я.
- Не хотели отпускать, с грустною хитрецою сказал он, но в его душе засветился огонек счастливого бродяги по женским душам.
- Ну что, погуляем, по свободе, - поддержал его я.
- А как же, без того! Еще и как гульнем! – радостно добавил он.
Юрий, двадцати двух лет от роду, холенный «бычок», пышущий здоровьем и счастьем, роста выше среднего, плотный, несимметрично сложенный, с большой грудной клеткой и ляжками ног, переходящими в малый размер ступней, короткорукий, круглолицый, с маленькими ушками и заплывшими жирком глазками, шныряющими по сторонам, выискивающими женские прелести и очертания даже под зимними одеяниями и еще непонятно где. Недавно, несколько месяцев назад, у него родилась дочь, хорошенькая, здоровенькая, курносенькая девочка Маринка, похожая на маму Надю, сестру моей жены, что мы и отпраздновали в городе Вольногорске, дома у родителей Юры, где эта семья и жила. Кумовья были местными, кум с рядом стоящего села, Посуньков, Кума – с Крынычков. Празднество было по-украински шумным, но вовремя укрощенным родителями, а потому кратковременным.
Юрий Мелочь был «интеллектуально одаренным» человеком, а потому, перед отъездом в город Шевченко сказал своей жене, поучая и наставляя ее:
- Надя, когда ты будешь гулять, то это значит, что будут «трахать» нашу семью, так это очень плохо! А вот когда я буду гулять, то наша семья будет «трахать» других. И это хорошо!
Не знаю, на чем порешили, но поскольку Юрий приехал в Шевченко радостный, то я подумал, что его договоренность с женой удалась, и жизнь его катила на всех парах, как «летел» новый паровоз, окутанный дымом, и грохочущий всем своим железом.
В карьере, на «вскрыше», где предстояло работать свояку, работали громаднейшие и мощнейшие машины того времени, сделанные в Западной Германии, шагающие экскаваторы – «Юг». И если сказать правильно, то это даже не машина, а целый комплекс, утыканный стрелами и увешанный конвейерами с большой центральной стрелой распертой канатами, на которой вращалось роторное колесо с ковшами, каждый вместимостью с КрАЗ. Этот монстр безостановочно сгрызал верхний слой земли, образуя терриконы земных отвалов, готовя, таким образом, фронт работы для немного меньших его деток, экскаваторов, на одном из которых и работал мой брат Анатолий.
После того, как свояк устроился на карьерный комплекс «Юг»,  по вскрытию поверхностного земляного слоя, для подготовки доступа к основному сырью, то он, по его просьбе, поселился в общежитие, в мою комнату. И с тех пор мы стали жить вместе. На работу ездили одним поездом, но я вставал раньше, за двадцать минут после отправления его, на остановке «фабрика», а Юрию приходилось ехать до карьера еще полчаса, так, что у него очень много времени уходило на путь до работы и обратно. Вскоре мы начали работать по сменам и на службу стали ездить порознь. Иногда попадало так, что мой свояк, встречался в поезде с моим братом Анатолием,- я познакомил их сразу, по приезду Юрия в город. В поезде, чтобы скоротать время, и не смотреть на пустой «лунный» ландшафт за окном, в основном, играли в карты. Игра называлась «козел» и не знаю как мы «фабриканты», но все «карьеристы» это звание, из-за наличия достаточного времени, полностью оправдывали. И, приехав, из поезда выпадало стадо «ме-меков», возможно даже рогатеньких по этой и некоторой другой, не скажу какой, причине.
В один из дней конца июня, когда, по моему разумению, стало еще жарче, и уже морская вода закипала, пузырясь от погрузившихся в нее раскаленных на солнце тел покорителей Мангышлака, и никакая тень уже не спасала, - мне пришла телеграмма. И радости моей не было предела, потому, как в ней сообщалось, что у меня родился сын и назван, как я и хотел - Валеркой. Сообщалось, что с его здоровьем все в порядке, вес – три семьсот и сиську сосет усердно. Почта сюда доходила только авиацией через четыре дня от отправки письма, а потому весть о рождении сына двадцать второго июня семьдесят первого года, я получил двадцать шестого в обеденное время дня. Поскольку это была суббота, а на работу мне надо было выходить в понедельник, то времени на празднество хватило по самое воскресение.
До семьдесят третьего года, пока не началось московское снабжение, здесь, с поставкой овощей и фруктов, была проблема. Например, килограмм свежих помидор стоил в два, три раза больше, чем килограмм мяса, а яблоки и груши были вообще по недоступной цене. Но разве можно жалеть деньги на такое празднество? В приобретении продуктов к столу славно, помог свояк. Было всё, огурцы, помидоры, яблоки, не говоря о мясных продуктах. Взяли бутылку коньяка, шампанского, водки – было много, потому, что надо было ставить мужикам из общаги за рождение сына. Брат работал посменно и в это время был на работе. Гудели мощно и качественно, вечером – на море. Юрий, свояк, которого я уже окрестил «сеятелем» за его побуждения и разговоры о женщинах, «приняв на грудь» и предупредив меня, слинял налево, на посев:
- Ты знаешь, яку я титку стринув? Та тоби такойи й не снылося. То, я побиг!
Кто-то даже умудрился угостить меня бутылкой чешского пива, а откуда взял – не сказал. Ну, конечно, она разошлась по браткам и, - не вернулась, как без вести пропавшая. Купались все до упаду, а потому хмель не долго дежурил в наших телах, но это не всех касалось. Гена, Аркаша и иже с ними, искали вариант добавки, как всегда бывает, что оказывается мало, - и находили. К ним примкнул Федя – телефонист - пиротехник, из нашей общаги, который прикуривал только термитными спичками, других не признавал. Эти спички использовались для поджога высокотемпературных термитных шашек, которые применялись для сварки металлических жил телефонных кабелей, а потому давали температуру около трех тысяч градусов. Поскольку сигнальных ракет не было, петард и пиропатронов также, а торпеды были далеко в море только на сторожевых катерах, - фейерверк запускали с рогатки, каковую Аркаша отобрал у недалеко гулявших пацанов. Термитные спички, что горели ярко и искрили, закладывали в рогатку и стреляли сначала вверх, а потом как получится. А, когда стреляли по скалам обрыва четвертого микрорайона, то получалось неплохо. Спичка, взлетая, сначала жужжала, а потом, ударяясь, рассыпалась на миллион искр, что падая, куда-нибудь и на кого попало, догорали ярким пламенем. Потом рогатка сгорела, и стрелять стало нечем, но нашлось множество термитных шашек, что были повешены на проволоку, раскручивались Федором, образуя огненный круг, а потом запускались в небо как из пращи. Как не странно, каждый его запуск сопровождался буйными аплодисментами и криками отдыхающих, что со всех концов пляжа сбегались посмотреть на термитную атаку. Все обошлось благополучно, ибо уцелели все и никто не загорелся. Внезапно, откуда не возьмись, як Сирко – собака – пес, прибежал свояк:
- А шо, вже нэма ничого?
- А ты бы еще дольше бегал, ишь какой, хочет везде поспеть, - огрызнулся кто-то.
- А что же тебе тётка не налила? – спросил я.
- Та, вона прогнала, сказала шоб твэрэзый приходив. 
Позже, на следующий день, Юрий, водрузив мокрое полотенце на голову, возмущался, что еще в мире есть такие неприветливые женщины, а я подумал, - хорошо, что вчера не было ни у кого из наших ружья…


ГЛАВА 11
В которой рассказывается о том, как я ездил в свой город Желтые Воды повидать сына. Мои добрые, старые друзья. Мой сон.

«Если вы постигли искусство радоваться каждому мгновению,
то вы научились очень многому».
Абул Азад

Конечно же, что после рождения сына, я хотел скорее увидеть его, а потому искал повода обратиться к начальству, чтобы мне дали две недели без содержания, и такой повод мне представился, потому, что наша Опытная установка была еще не на ходу. Надо было упорядочить проблему с подачей реагентов по трубопроводам эстакады, и пуск ее в работу намечался ближе к осени. Когда я показал телеграмму о рождении сына, то меня отпустили на двенадцать календарных дней. Долго не раздумывая, наскоро собрал самые необходимые вещи, взял билет на самолет до Днепропетровска с пересадкой в Минеральных Водах, и в этот же день, когда мне был день рождения, двадцать девятого июня семьдесят первого года - исполнилось двадцать, я улетел домой. Время перелетов у меня заняло всего шесть часов. Два часа – с Шевченко до Мин Вод, и полтора – от Мин Вод до Днепропетровска, остальное время ушло на регистрацию билета в Мин Водах. С Днепропетровска я уже не ехал в Желтые воды, а летел, и это расстояние в двести километров, не стало мне преградой, уж очень хотелось увидеть маленькое существо, которое называлось моим сыном, а потому не стал связываться с автобусами и электричками, а взял такси, хотя это было дороже. Не дорого было в то время ездить на любом виде транспорта. Например, билет на самолет от Шевченко до Днепропетровска стоил всего тридцать шесть рублей, такси мне обошлось в четыре рубля, что нечета современным ценам на перевозку пассажиров. Вроде бы и недавно я оставил свой город, всего пол года назад, а как приятно было вернуться сюда в свое родное гнездышко, в котором рос, учился. Даже воздух родного города был чудесным, бодрящим, и девушки – такие полненькие и красивенькие, потому, что родные – украинские. Люди такие приветливые, ласковые, отзывчивые.
Безусловно же, я прихватил с собою копченную кильку в пачках, что обильно продавалась в Шевченко в каждом магазине, а в Желтых водах это был большой дефицит, потому то, не только лишь жена и сын встретили меня ласково, но и все любители рыбки и пива с ней, а первым пробником тюльки, был таксист, что вез меня в мой родной город. К дому, меня провожала свора котов и кошек, тянувшихся за рыбным запашным шлейфом. Жене и родителям купил подарки, а сыну – ничего, потому, что еще не знал, чего он хочет. Только лишь я вошел в квартиру, как ощутил запах присутствия грудного ребенка, молока, крема,  пахло еще чем-то детским и приятным до неузнаваемости.
Как славно, с любовью смотреть на маленькое существо, плоть от твоей плоти и знать, что теперь этот малыш меня с женой объединил в единое целое, - маленькую соту в большом улее жизни. Сын уже открыл глазки, но еще не реагировал на окружение, а потому мои старания в том, чтобы он во мне увидел папу – были напрасны, как я не бил себя в грудь. Говорят - всему свое время, но пару раз фигушки он мне все же скрутил своими маленькими пальчиками, как бы заявляя, - готовься, батяня. Когда ему готовили купель, то это было похоже на целый обряд, потому, что каждый хотел, чтобы водичка была настояна на пахучих целебных травах, под попку и спинку, подкладывали самое мягкое и пушистое, и под головку – маленькую подушечку. Подчас, когда до и после купания, брали за спинку, головку и попку одновременно, что помещалось в две ладони, он, расставляя ручки, как бы, парил в воздухе. Я спросил, почему, - мне ответили, что он еще ангелочек и где-то летает. Строго смотрели за температурой купели, чтобы в ушки и глазки не попадала влага, а потому дитя, как говорится, росло не по дням, а по часам. Пеленали и свивали, чтобы рос большим и стройным. Да и родители у него были хоть и глупые, зато молодые, пышущие здоровьем, что и передали своему сыну. Непривычно было вставать ночью, когда он того хотел, а так – был спокойным и не слишком требовательным. Конечно, больше всех, квохтала над ним бабка, потому, что она была хоть и молодой бабкой – всего сорока лет, зато самой опытной во всем мире, как она нам и представлялась, так, кое какие процедуры и ритуалы нам не разрешала, - проводила сама.
На дворе стояла жаркая погода, до тридцати в тени, и жара здесь переносилась хуже, чем на Мангышлаке, может потому, что была большая влажность, или потому, что мой организм не успел еще акклиматизироваться. Я пил много воды, которая обильно сходила потом. К этому недовольству живого организма добавляло то, что я еще и курил. Конечно, я при всех, много говорил о новом месте моего жительства, хвалил себя, мол, какой я хороший и умный, что так много зарабатываю денег и уже к зиме, получу квартиру. Вот тогда я и заберу жену с сыном в город Шевченко. Встречая своих знакомых друзей, одноклассников, хвастался им, говоря, мол, какой у меня родился умный и красивый сын, что я так хорошо устроился и живу возле моря и им ничего не оставалось делать, как молча выслушивать мою трескотню, кивая головой.
Виктор Синякин, мой однокашник по школе и техникуму, встретил меня в парке со своей женой, Верой, которую он звал Вероникой. Много было радости по встрече. Жена его – приятная в общении женщина, чем-то, скорее всего лицом, похожа на мою жену Лену, училась вместе с ним в институте города Запорожье на третьем курсе. Детей у них пока не было, жил Виктор с женой там, у тещи, как ранее это называлось – в прыймах. По пути, встретили Валентина, в техникуме его звали «французом». Разговорились, стали вспоминать учебу в техникуме, не сколько это, но больше интересные и удачные моменты нашей студенческой жизни. По такому случаю, я взял бутылку марочного, выдержанного вина и мы зашли на минутку к родителям Виктора. По дороге, мне захотелось – и я соврал, что работаю в «мощном» научно исследовательском институте в должности младшего научного сотрудника, и что представляю собой интеллигентную прослойку тамошнего общества, короче… тонкая кость, голубая кровь. Но мне точно, не поверили, несказанно вслух, так, как нельзя, из такой грязи, да сразу – в князи.
В маленькой, уютной комнатке, с красивыми обоями под абрикос и антикварной мебелью, было прохладно. Когда Виктор, открыл дверцу бара, включился голубой, с фиолетовым отливом свет, и раздалась тихая с хрустальным звоном, музыка. Барабан с бутылками марочных вин поехал куда-то вглубь и из-за множества вращающихся зеркал, мне показалось, что их там с полста штук. Когда рядом, приступил к работе миксер, Вероника принесла с холодильника лед и погрузила его в содержимое глубоких фужеров. В коктейли, по рецепту Виктора, добавлялись какие-то соки и вина, и даже какие-то быстро растворимые снадобья, а моя бутылочка, пополнила боекомплект бара. Прохладные коктейли были поданы каждому из нас, с соломинками в стаканах, с крупными вишенками винограда и хурмой в виде цветка, на блюдечках с красивой инкрустацией восточного образца. Окна были зашторены роскошным, «тяжелым» театральным тюлем цвета спелой вишни, мы покоились в шикарных, резблённых под старину креслах, что приятно облегали наши тела. По комнате, как туман по долине, поплыл от кресла к креслу тихий, убаюкивающий разговор и даже большой вентилятор, что ласковым ветерком обдувал наши тела с верху не нарушал его тональность. Когда я ушел домой, то долго душевный настрой дружественной беседы не покидал меня, и я был очарован чудесным приемом у Виктора. Тут же мне полезли в голову сравнения этого вечера с жарким и сухим климатом Мангышлака, стаканом водки под солнцем почти без закуси, и непереносимости болезни тела от выпитого спиртного накануне.
День спустя, ночью, мне приснился сон, что я нахожусь где-то в пустыне, среди дюжих барханов горячего до невозможности песка, который как в аду жжет мое тело. Солнце, что висит надо мной высоко в зените, вдруг молнией падает на мою голову тонким, пронзительным мечом, прожигая всего насквозь. В глазах и душе волнами пролетают ультрамариновые тени, - темно. В ушах – потусторонние крики… Поднимается ураган и начинает засыпать песком мою плоть. Я пытаюсь укрыться, защититься, но нечем. Песок везде, в ушах, в глазах, во рту. Кричу, взывая о помощи. Внезапно, как из вихря, появляется старец Георгий Дорогуш и говорит:
- А что, много нагрешил? Обратись к Нему, и Он спасет!
Старец растворяется, как и приходит.
Я протягиваю руки, что еще пока, остаются на поверхности, к Нему, к Богу и прошу о спасении… Из моего сердца проходит могучий импульс стремления жизни к моим рукам, и уходит высоко в небо. И вдруг, сильный и мощный луч света ударяет сверху, да так, что меня всего начинает трусить…
- Володя, Володя, ты чего? – Спрашивает меня жена, включив верхний свет и растормошив меня ото сна.
- Что-то приснилось плохое, ты чего кричал?
Долгое время я сидел молча, иступленно, смотря в одну точку, по спине стекал холодный, противный пот, что вызывал даже какую-то тошноту. Настолько я был, впечатлимо, поражен сном, что долгое время, ничего вразумительного сказать не мог. Но более того, огорченный полной неопределенностью думал:
- Был ли я спасен, или нет?
- Ты зачем меня разбудила? – не унимался я.
- Так ты, своим поведением, разбудил Валерку, - оправдывалась Лена.
Утром долго не вставал с постели, лежал размышляя:
- Почему, как сказал старец, нагрешил? Ведь я за свою короткую жизнь не сделал ничего худого по сравнению с другими. Ну, пью спиртное, ну, курю табак, ну, иногда вру или выражаюсь… Так разве можно это сравнить с убийствами, насилиями, издевательствами применяемыми другими людьми к ближним своим, как говорится в Писании? Я же, со своими грехами, по сравнению с их, как снегурочка на фоне черного леса. Может Бог, что-то напутал? Или не правильно Его толкуют? Или Он так несправедлив? Надо бы разобраться…
Сны. Они даются людям неспроста. Сны, во много крат усиливая чувства и впечатления человека, заставляют его пребывать на вершинах высших гармоний духа. Во снах человек может видеть свое будущее, предопределенное им и следствующее от чистого или нечистого его же прошлого, в дальнейшем, совершенно не провидя о том, что готовит ему жизнь, хотя это явью может быть отражено в его ночных грёзах. Во снах, человек познает глубинную суть, заглядывая себе прямо в душу, видя себя со стороны, - может, даже, управлять собою, в чем крайне нуждается в этой земной жизни. Во снах, мир Духов указывает человеку о его сущности и положении в мире материальном. И нет снам предела и ограниченья, потому, что они вездесущи в пространстве Божьем и подвластны только Ему.
Вечерами, когда спадала жара, выходили всей семьей, с сыном гулять в парк Шахтерской Славы, что был почти рядом с домом моих родителей, далеко не ходили, потому, что надо было брать с собой массу пеленок, бутылочек с кашкой, благо, мамкина сиська была всегда с Валеркой рядом и бабка – тоже. К сожалению, мой отпуск был безупречно маленьким и две недели пролетели совершенно незаметно. Жаль было расставаться с сыном, женой, родителями, но работа ждала, и совсем не хотелось верить в то, что именно где-то там, мой родной край и родной дом. Хотя его, фактически сейчас и не было, была только лишь общага, но я твердо знал, что в скором времени будет!


ГЛАВА 12
Мое возвращение на работу. "Деловые инженеры местной науки". Я ищу смысл жизни.

«Бог живет во всех людях, но не все люди живут в Боге.
В этом причина страдания людей».
Рамакришна.

Мангышлакское небо встретило меня дождями с грозами, которые продолжались, не столько продолжительно, сколько крайне необходимо. Поникшие ветви деревьев приподнялись и принарядились, трава приобрела ярко зеленый оттенок, небо из блеклого, стало голубым и вся природа, как спящая красавица, проснувшись, стала готовиться к венцу.
- Тебе везет на дожди и грозы, - встретив меня в общежитии, сказал свояк.
- Ты, наверное, их оттуда, сюда и привез!
- Да, так же! – подтвердил я.
- Ну, как съездил, привез домашнего самогона с батькивщыны? – Никак не успокаивался Юрий, вместо того, чтобы сразу спросить о сыне. Меня это немного задело, и я выдал:
- Юра, я же не в селе живу, как ты.
- То и что, у вас не гонят?
- Гонят, но не у нас.
- Так ты хоть нашего, родного сала привез? – Не унимался Юрчик.
- Нет, не было под рукой, - ответил я.
- Так чего же ты туда ездил? Мать твою…
Я, конечно, понимал Юрия, зная, что такое быть оторванным от родного гнезда, от семьи, знал, что все это он переживал по-своему, и чтобы свояк был доволен, пришлось бежать в гастроном за пузырем. Выпили, закусили, о родном сале и самогоне забыли, а пошел разговор о моем сыне, потом о его дочери, о родителях. О женах вспомянули вкратце.
Утром, ни свет, ни заря, а надо вставать на работу.
- И кто ее придумал, да нет бы позже, а то так рано, - лезли с утра в голову мысли.
- Блин, а будильник-то зазвенел поздно, потому, что не был выставлен с вечера, - это я узнал когда, умываясь, сверил часы по соседским, что увидел через открытую дверь шестой комнаты. Не успев даже дочистить зубы, прожогом, кинулся одеваться, чтобы успеть на поезд, уже скоро отходящий. У меня, для таких случаев было время лететь сломя голову на другую остановку, которая была для рабочего поезда в третьем микрорайоне, и я успел добежать, когда локомотив уже подходил. Заскочив в вагон, совершенно случайно попал на брата, что тоже ехал на утреннюю смену. Отдышавшись, стал рассказывать о том, как съездил, хвастался сыном. Брат, слушал, улыбаясь в усы, говоря как бывалый, мол, я знаю, что это такое, прошел раньше тебя. У него родилась дочь, Оксана, на три месяца раньше моего сына, а потому он считал себя первопроходцем.
На работе тоже поинтересовались, как съездил и когда я сказал, что удачно – поверили. Смена прошла незаметно за опробованием разного рабочего оборудования, установкой трубопроводов и насосов. На Опытную подали по трубопроводам эстакады сжатый воздух и вакуум, и мы, проверяя ресивера карусельного фильтра, вовремя обнаружили, при малом разряжении, утечку на одном из них. И если бы было по-другому, случилось бы несчастье из-за разрыва стенки плохого ресивера, и кто-то мог пострадать. Подача других опасных химреагентов намечалась на следующую неделю. Настроение портил бурый газ окислов азота, который иногда задувало с ГМЗ на нашу территорию. Этот газ имел противное свойство поражать легкие, при попадании в них, в самих глубинных их слоях, что не сразу обнаруживало отравление, а существовал некоторый скрытый период, спустя какой, человеку становилось невыносимо плохо, и он нуждался в строгом лечении. Но я еще не знал, что этот газ на многие годы моей работы, станет моим злейшим врагом и спутником по принуждению. Не знал я, что такое радиация, как от нее оберегаться, и откуда она берется. Не знал и не ведал еще многого того, с чем мне пришлось иметь дело впоследствии.
А дело должно было бы выглядеть очень серьезно, потому, что одно дело «прокрутить» процесс лабораторным методом, а другое – в условиях полупромышленных испытаний, что и должно было быть сделано в подтверждении того, что - «процесс пошел». Так вот, нашими «мудрыми» инженерами, в лабораториях, была разработана и «прокатана» сульфатно-азотно-сернокислотная схема, которая называлась САС. И основными ответственными исполнителями за работу этой схемы были старшие инженеры Аркадий Зеликсон и Борис Версин которые, страстно уверили начальника ЦНИЛ, А А Сахорова, что схема имеет в экономическом масштабе большую ценность и перспективу. И что при ее внедрении в условия ГМЗ, будет освобождено дорогостоящее оборудование, повысится извлечение урана из концентрата, будет больше получаться нитратно-фосфатного раствора и еще многое-многое другое. Но, самое интересное то, что когда мы стали отрабатывать ее на Опытной, - она не пошла. И самое печальное то, что отчет о качественной работе схемы с такими высокими экономическими показателями, был оформлен, утвержден местной «наукой», подписан и отправлен в Москву. На комбинат пришла с центра разнарядка по сокращению рабочих, высвобождению оборудования, и в целом, новые тарифы по оплате труда рабочих и служащих. И вот тогда я, узнав об этом, конкретно поверил в чудеса людские, в то, насколько человек может чудить и в этом чуде уверять близ и вдаль стоящих.
Нам ничего не оставалось делать, как пробовать и перекраивать схему, добиваясь хоть каких-то положительных результатов. Но для того, чтобы это реально отражалось на технологии, мы должны были работать у себя и, параллельно, на ГМЗ, своими экспериментами, мешая работать местному персоналу. И этот персонал, резонно издеваясь с «науки» придумал такую байку. Говорили, что мы науку толкаем не вперед, а в бок. И когда спрашивали, почему, - отвечали:
- Вперед ума не хватает, а назад – Партия не пускает, а потому, ЦНИЛ-овцам ничего не остается делать, как толкать науку в бок.
Кроме того, ИТР перестали платить премию, и это продолжалось в течение всего тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Я сызнова забежал, заведя читателя наперед, но, лучше, обо всем по порядку.
А пока была зима, январь, тысяча девятьсот семьдесят второго. Опытная установка уже, если можно так сказать – работала вовсю. Реагенты были подведены и применялись для всевозможных опытных вариантов, которые нас заставляло проводить начальство. Серная и азотная кислоты хранились в полукубовых емкостях на специальной площадке, что была вне помещения, под навесом. Отсюда, поршневыми насосами, кислоты подавались в реактора с пульпой, что находились в цехе. Газы, аммиак, углекислый и другие, подводились с эстакады через ресивера в другие всевозможные нержавстальные емкости. Полученный продукт, что представлял собою твердую и жидкую фазу, фильтровался на вакуумных фильтрах и собирался в отдельные резервуары. Работа шла, но в какую сторону и с каким успехом, знало только лишь большое начальство, потому, что не всем было дано знать результат анализов извлекаемых компонентов, что проводились в нашей экспресс лаборатории. И это держалось в секрете, как и все остальное. Одно было понятно почти всем, что не все «клеилось».
В это время нашим отделом Полупромышленных Испытаний управлял татарин, Н. Ногайбек, а до него – А. Сотин, который ушел в отдел по Технике Безопасности. Видать у Сотина была судьбина такая что, перейдя на новое место, он расстался с жизнью, получив отравление выхлопными газами у себя в гараже. Вы знаете, как это бывает, приехал с мороза в гараж, закрыл ворота, выпил спиртного для согрева, в гараже холодно, решил погреться в салоне авто не выключая двигателя, заснул, газы скопились в гараже – смерть.
Ногайбек был умным и знающим человеком, хорошим руководителем и наш народ с Опытной, его уважал даже не как руководителя, а как человека, потому, что он многим помогал в приобретении квартиры, повышения разряда и другое. У него был за технолога В. Варежин. Этот был в возрасте, где-то под пятьдесят и ему бы впору быть завскладом, настолько он был хозяйственным, но как технолог – никакой. О его понятиях в химии ходили байки и анекдоты по Опытной. Понятно, что когда помощник не справляется со своими обязанностями, то начальнику приходится работать за двоих. В наше время было тяжело уволить такого человека, и если он был еще и партийный – то почти не возможно. Его надо было перевоспитывать на партсобраниях, а если что, то перенаправлять как специалиста на другое место работы. Но, поскольку до партсобраний дело не доходило, то приходилось таких людей выживать долго и нудно, пока они не понимали, что дальше здесь ловить нечего и уходили сами. Зато, когда уходил Варежин, то каких только механизмов, (кроме его домашней утвари), не было в его контейнерах. Сразу видать руку хозяина в том, что все в жизни пригодится, даже если это какие-то ему не ведомые приборы, тали, полиспасты, всевозможные баки с краской, термометры и даже химпосуда. Таких контейнеров, которых отправил Варежин по железной дороге к новому месту жительства, в Киргизию было несколько. И это несмотря на то, что на проходных завода стояли солдаты-краснопогонники, что также охраняли территорию и проверяли пропуска. Глядя на такой размах его хозяйственной предприимчивости, мне было завидно и хотелось тоже что-нибудь украсть:
- Партия ворует, а мне нельзя, что ли?
Но не было возможности из-за отсутствия доступа ко всевозможным материалам. У них, у «хозяев», так было принято, - если заметаешь с чужого места – то воровство, а у себя, то это называется не воровать, а брать, тобишь, компенсировать недостачу к зарплатам. И можно было подумать, что для такого доступа надо было учиться в институте и иметь высшее образование. Не надо понимать, с моих слов, что воровали все, но такие были.
В собрание апостольских христиан я ходил, можно сказать, исправно. Получалось, что не три раза в неделю, но в субботу и воскресение, бывал там. Собрания проводились не как курсы по обучению, а как служения Богу. Очень много вопросов было у меня по жизни, да и по Библии, что было связано одно с другим. Интересно было, почему Бог допускает к власти таких безбожников и они вольготно чувствуют себя на этом месте, делая вид, что заботятся о народе? Почему Бог не дает справедливым и честным людям хорошей жизни в этом мире, и даже, наоборот, они страдают? Зачем допустимы в мире войны, разруха, голод? И на все сразу я желал иметь ответ, но Георгий Дорогуш говорил, что сразу надо познать азы духовности, чтобы они составили фундамент для правильного познания через мышление, кое можно было назвать созерцанием. И только потом, познание правды не мирской, но Божьей приведет меня к познанию Истины, в которой я буду знать, чего Бог желает мне и чего хочет от меня. Конечно, в этом мире познать Истину основательно нам никому не дано, но быть где-то рядом, мне очень хотелось, и я стремился к познанию Писания. Это примерно как в жизни, сначала ты умный, а потом мудрый, но это дано не каждому, а тем, кто растет. Если бы у меня не было наставника, то как я бы мог что-то усвоить из Библии.
- Ты спрашиваешь, почему Бог не защищает честных и хороших людей? - Отвечал на мой вопрос старец.
- А как ты определяешь критерии такой честности? Только своим совершенством в духе и истине ты можешь добиться Его Благодати. Это значит, что ты должен работать на Его поле и быть Ему хорошим работником. Сходи-ка и получи зарплату за работу вон в той организации, - и он указал на прачечную, стоявшую рядом с его домом.
- Так я же в ней не работаю, а потому денег мне никто не даст, - отвечал я.
- А почему же, ты просишь у Бога справедливости к себе, когда к Нему не имеешь никакого отношения? Из-за наших грехов, Бог отворачивается от нас. Другое дело если мы, осознанно, каемся в своих грехах даже бесконечное число раз. Все равно - это называется духовным ростом, - продолжал он.
- Вот ты, Владимир, куришь и я знаю, что делаешь попытки бросить это непотребство, потому, как оно разрушает твой организм, который является своеобразным "храмом" для твоей души и духа. У тебя не хватает силы воли, но когда ты стремишься к чему-нибудь то, обязательно, достигнешь через осмысление поступков и раскаяние.
Я обратил внимание на то, что любой человек, открыв Новый Завет на Евангелии от Матфея, сразу же получает искушение на том, что перечисляются кто кого родил по родословной Иисуса, а когда узнают, что здесь перечисляются личности мужского пола, - вовсе откладывают Евангелие в сторону. И сколько надо иметь опыта и искусства в познаниях, чтобы популярно, на примерах, толково объяснять места из Писания. Такими знаниями обладал старец Георгий, и это было дано ему от Бога.
Через некоторое время я стал понимать, что мое курение и выпивка как-то не вяжется с той святостью, какая исходила от старца, моего духовника. Оно не вязалась и с атмосферой собрания, а потому я стал задумываться о вреде табака. Старался бросить курить, но это у меня никак не получалось, настолько сильна была привязанность к этому зелью. Посещала мысль, если человеку не курить, не пить, не гулять в свое удовольствие, то зачем нужна этакая жизнь? Нужны же в жизни какие-то радости, а в чем другом они могут быть, я еще пока не ведал.
И как оказалось потом, что кроме ублажения плоти есть еще и работа над духом, потому, как этот дух есть в теле человека от начала его сотворения. Но дело в том, что работа – не развлечение, и здесь нужны усилия. А зачем прикладывать усилия, когда можно обойтись и без них? Конечно, можно поработать, если это будет иметь результат или хотя бы какой-нибудь интерес. И он  появился, когда старец сказал о том, что Иисус приготовил мне новую жизнь в другом мире, в корне отличающуюся от этой, где нет страданий, болезней, голода, холода. Я конечно усомнился, мол, кто я такой, чтобы Иисус обратил на меня внимание? Но когда узнал, что часть Его есть во мне от начала сотворения человека, далеко, в глубине моей души, в облике духа, то призадумался. Оказывается, я являюсь для Бога кладом, Его частью – единственной и неповторимой личностью и Он желает меня поселить в Новом Граде Небесном. Но пока плоть полна непристойностей и непотребностей, дух, образно, где-то растворен в душе, и его надо «извлечь» оттуда. А «экстрагировать», как я выражался по химически, можно было только лишь очистив плоть. Вот только потом он может единиться с Духом Святым Божьим и быть ведомым Им. Но это совершенно не так, как сдать плащ в химчистку, это намного сложнее, потому, что человек рожден грешить, потому, что так есть по его сути в этом мире. Георгий говорил, что сначала Адам был в теле духовном, а это значит, что ему можно было все, чего нельзя человеку плотскому, а именно, он как Иисус после воскресения, мог проходить сквозь плотную материю, появляться в любое время в любом месте. И по согрешению, он приобрел тело плотское то, что мы получили от него. И наша цель – восстановить тело духа, чего можно добиться только лишь во Христе, познавая мир в Духе и Истине. Естественно, что все это не могло дойти до моего ума, а потому надо было многое познавать с Писания под руководством учителя – наставника.


ГЛАВА 13
О том, как на работе размораживали линию на эстакаде. Сулейман дает мне квартиру по уплотнению.

«Лежит дорога к счастью через труд,
Пути иные к счастью не ведут.
Абу Шакур Балхи».

А тут еще ударил мороз, какой-никакой, а до минус пятнадцати днем. Оказывается, и на Мангышлаке бывают зимы, да еще с морозами! И все бы ничего, но замерзла хвостовая линия, что шла от нас на ГМЗ по эстакаде. По ней, мы откачивали пульпу и все те реагенты, что попадали на пол, а потом, смываясь водой, сливались в зумпф. Насосом откачивались по трубопроводу и как оборотный раствор, доставлялись в начало процесса вскрытия концентрата на каскад реакторов. И вот, водный раствор в этой трубе замерз на протяжении всей эстакады. Опытная остановилась. Тут собрались все наши умы и начали думать о том, как разморозить линию. Предложили под трубы эстакады подложить сальниковую набивку, облить соляром и поджечь. Не знаю, чье это было предложение, но оно было глупым, как и была глупа эта зима с ветрами, морозами и туманом. И когда начала гореть часть труб, прибежал пожарник с испуганным видом пробираясь в кабинет Нугайбека, требуя прекращения этого безобразия. Через пятнадцать минут, они, как-то бочком, не привлекая внимания, придерживая под бушлатом что-то очень сильно его обнаруживающее и обезличивающее как стража противопожарной дисциплины, такое булькающее и обвораживающее, - быстро пробежал мимо всех и потерялся из глаз. Потом, когда все поняли, что это безобразие не может продолжаться долго, потому, что от него никакого проку,- затушили. Внутри цеха, к хвостовой трубе, приварили паровую линию и стали в нее подавать пар. Но, чтобы этот пар имел выход, на эстакаде, в линии, начали прорезать отверстия и так далее, по мере таяния льда. Обслуживать и работать с газорезчиками, приходилось нам, аппаратчикам, на ветру, морозе, на высоте четырех метров эстакады, где не было поручней или чего-либо, чтобы зацепиться. Но мы знали, как наши деды ходили в бой, так поступали и мы. По очереди, подходили к бутылю со спиртом, принимали свои сто – «наркомовские», и вперед, на мороз, наверх. Надевали монтажный пояс, залезали по лестнице на эстакаду, потом по ней шли в пол роста к месту разреза трубы, прощупывая ее от начала на тепло от пара. Приходилось некоторое время ждать наверху, до тех пор, пока из тебя не образовывалась синяя сосулька. Потом менялись, снова прикладывались для сугреву – и наверх, на мороз, на ветер! С монтажного пояса не было толку, потому, как не к чему было зацепиться, а одевали для порядку. О нарядах при работе на высоте и говорить не приходилось, поскольку задача была первой необходимости, и ее надо было выполнить в кратчайший срок. Со мною в паре работал старший товарищ, приехавший сюда на работу из города Челябинска, оттуда, где батя Курчатов добывал плутоний, на вторичных производствах по обработке урана. И звали его Анатолий Воробей. Этот человек прошел на таких производствах, как он сам выражался, «и Крым, и Рим и… нержавстальные трубы». По эстакаде, по таким же трубам, в этот раз, он пошел первым, а я за ним. Идти было тяжело, потому, как надо было держать равновесие при ходьбе. И если бы ветер дул с постоянной силою в одну сторону, а то, как бы не так, - он крутил, пытаясь нас сорвать с верхотуры и кинуть подальше. И все бы ничего, так на трубах от выходящего с прорезанных отверстий пара, образовывалась вода, и далее лед. И вот, на одном из таких безобразий, я и поскользнулся. Видать Господь был на моей стороне, потому, как наблюдавшие со стороны работники увидели меня с высоко подброшенными ногами, приэстакидившегося прямо посреди нее, родимой, меня удержавшей и не кинувшей оземь с высоты четырех с лишним метров. У Воробьева из синего, лицо (и все остальное) стало белым, а у меня, красным все, кроме носа, когда слезал по лестнице с верхотуры. Хорошо, что начальство того не видело, а свои «партизаны» в этот день, меня туда уже не пустили, и больше не наливали.
Восстанавливали мы эту линию дня четыре, пять, и в этом нам противостояла плохая погода. Вскоре дело было сделано, и в то место, где был приварен штуцер для подачи пара, после раскачки зумпфа, стали подавать сжатый воздух для продувки линии на всем ее протяжении.
Параллельно со своей работой, аппаратчикам приходилось приносить пробы различных растворов с основного производства, поскольку наша организация должна была быть в курсе всех событий по химическим процессам ГМЗ. Как-то раз, наш Вовчик, принес пробу и для того, чтобы ее сдать на анализ в лабораторию, он поднялся по лестнице, что вела к окну для сдачи проб. У нас, в цехе хорошо работала приточная вентиляция, а потому, когда открывалось окно, то в лабораторию врывался ураганный ветер. И вот, когда наш «морской», как его звали все, открыл окно для передачи проб, его чрево возмутилось от съеденного горохового супчика в заводской столовой и он, не справившись с волей организма, выпустил злополучный и едкий газ (хуже «черемухи»), наружу. В это время, с той стороны окна подошла Галина Кожемякина. Она была девушкой, как говорится «без комплексов», а потому над ней все, подшучивали, вплоть до начальства.
- Ой! Фу-у! – Сказала Галина, покачнувшись.
Вовчик никогда за словом в карман не лез, а потому ответил:
- Вот видишь, Галина, как ты разбаловалась у себя в лаборатории. Только лишь понюхала нашего, и сразу в обморок. А мы, представь себе, всю смену работаем в такой атмосфере!
Вскоре, ближе к весне семьдесят третьего, создалась квалификационная комиссия для «утряски» разрядов. Снимать – не снимали, но многим добавили разряды, в числе которых был и я. И стал я теперь аппаратчиком пятого разряда цеха опытно-промышленных испытаний, который здесь же и переименовали в отделение полупромышленных испытаний, видать «опытно», по школьному, некрасиво звучало. Весной этого же года, в наше отделение был поставлен начальником Борис Иванович Версин. Вы спросите, почему я упоминаю при фамилии имя и отчество? Да потому, что ранее, высшей формой неуважения считалось назвать высшего начальника, партийца, по фамилии, средней – по имени и фамилии. А потому все говорили, допустим, на нашего правителя – Леонид Ильич Брежнев и не в коем случае не просто Брежнев или Леонид Брежнев. Но лучше было – когда Дорогой Леонид Ильич. Слово «дорогой», звучало здесь как титул. Это мы между собою могли звать друг друга типа, Вовка, Колька, Ванька-встанька. Версин же, был партийцем, как считалось, среднего разряда, но уже тем, сильно отличался от простых аппаратчиков. В этом году мне повезло в том, что к лету, началось среди работников ЦНИЛ, распределение квартир. Квартиры были разные по квадратуре и их расположению в микрорайонах. Красивые девятиэтажные дома такого типа, в первом микрорайоне, располагались от управления ПГМК – к морю по номерам, второй, четвертый, шестой и мой – восьмой. В этом доме, мне светила квартира номер семь, с подселением, и еще как говорили, по уплотнению – двадцать квадратных метров, на первом этаже. В малой комнате этой двухкомнатной квартиры, жил мужичек, (было ему под шестьдесят), что приехал в этот город, доработать до пенсии. Тогда был таков закон о пенсии, что ее размер зависел от заработка последних двух лет. Так вот, по чистой случайности, мне предстояло жить почти рядом со стадионом, который я строил и в двухстах метрах от берега моря. Когда я пошел на осмотр, то увидел большой балкон, шириною полтора и длиною шесть метров с выходом на него от моей комнаты. Дом был галерейного типа, а потому в каждой квартире здесь были такие балконы. Двойные входные двери вели в квартиру с галереи. Галерея располагалась, как и балкон, вдоль квартиры, но с противоположной стороны. Моя «обитель», на первом этаже, была крайней, а через дорогу простирался, довольно таки значительной площади, парк, что примыкал к стадиону. Центром парка – был летний кинотеатр и танцевальная площадка. По парку были жиденько посажены деревья, но в основном – кустарник, а к центру тянулись асфальтированные дорожки. И конечно, сюда же по трубопроводу, была подведена вода для поливки растений. Основная масса зелени приходилась на летний кинотеатр и танцплощадку.
Ай, - спасибо Сулейману! Потому, кто как ни он мог пробить столько много квартир для своего предприятия. Ордер на свою комнату с подселением, я получил, будучи на вершине своего счастья, и даже, для уверенности, попробовал его на зуб. Обмывать квартиру было некогда, хотя свояк и настаивал, но надо было лететь на Украину за своими.


ГЛАВА 14
Я забираю свою семью в город Шевченко. Новоселье. Мои посещения собраний верующих, размышления о любви и взаимопонимании.

«ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».
Библия (Мф 18:20) 

Когда я прилетел в Желтые Воды забирать свою семью, то встретили меня как героя, и даже явно подросший сын Валерка мне несколько раз улыбнулся, но фигушки уже не крутил. Наскоро собрались, потому, как отпуск без содержания был мне предоставлен всего лишь на пять дней. Из нашего общего богатства был сын, его коляска, сумма с пеленками и чемодан с необходимым содержимым моей жены Елены. Домой летели молча, горя с нетерпением въехать, (а вернее, войти, потому, что въезжают с мебелью) в свою собственную квартиру у самого синего моря.
Хотя было лето, июнь семьдесят второго, но и море, что видать было с окна квартиры, казалось в каком-то штормящем и темном виде. Наша комната в этой квартире, встретила нас не очень приветливо, потому, как бывшие жильцы выбрались, не сделав ремонта. Тут-то я и выслушал первую длинную и весьма впечатлительную речь от моей дорогой женушки о том, как я их не люблю потому, как если бы любил, то не привез в такую квартиру без ремонта. Были слезы и крики о том, что она, такая хорошая и красивая, пропадает в этой глуши, а если бы она вышла замуж за богатого, то этого бы не было. Вот тут-то я и начал сомневаться в ее любви ко мне. Конечно же, мне предлагали подождать месяц, пока ЖЕК сделает ремонт но, куда там, разве можно ждать, когда хочется жить жизнью своей полноценной и ни какой-нибудь, а семейной! Металлическую кровать нам оставили старые жильцы, вместо дорожек на пол, я украл с работы несколько метров фильтроткани. Вместо вешалки – гвозди в стене. Старичок, как мы называли соседа, нам совершенно не мешал, его комната была закрыта на замок, а он сам жил и ночевал где-то в другом микрорайоне, как потом выяснилось, у своей сестры. В его комнате, оформленной под склад, хранились новые карбюраторы, запчасти от моторов легковых машин, иногда и шины. В общем, все то, что касалось легковых машин, и было дефицитом в этом краю диких автолюбителей.
Смеркалось. Жена, вышедши на кухню, испуганно закричала, и я не замедлил прибежать. Когда был включен свет, обнаружилось, что вся живность в виде прусаков, собралась на водопой, и как мне показалось со всего дома, к нам в кухонную мойку, где подтекал  кран. Кроме всего, каскад их усатеньких многолапий располагался вдоль трещины стены, что живно обнажился в углу кухни. Пришлось с криком и руганью загнать их назад, в подвальное подземелье, но ушли не все. Многих пришлось сметать и выкидывать в туалетный унитаз с соленой, не питьевой водой, что им очень не понравилось. И если сказать откровенно, то и на кухне вода была условно-питьевая, и с крана шел поток «жирной» оранжевой ржавчины, видать от застоя. Тут, то нам и пригодился фильтр тот, что я купил по первой, в аэропорту. Мною он, предварительно набитый старыми чистыми капроновыми колготами моей супруги, был насажен на кухонный кран. Пошла вода чистая и вроде бы как питьевая. Теперь только мне стало понятно, насколько этой квартире не хватает ремонта, но время играло уже против нас, а радость квартирного бытия зачеркивала все грехи квартирного вопроса.
После того, как были закончены долгожданные игры супружеских отношений, и жена уснула, я долгое время рассуждал о том, что же может препятствовать нашей любви и взаимопониманию. Любовь не плотская, но духовная, мужа и жены представилась мне виде части какого-то организма. Одно мне было понятно, что если две клетки в одном организме не смогут правильно взаимодействовать, отдавая энергию друг другу сполна, то эта часть организма может быть отторгнута, но еще было непонятно какого организма? Но было ясно, что эта ячейка должна являться здоровой частью целого организма, в котором таких ячеек громадное множество. И целый организм – это общество людей. И если не будет чистой связи и четких взаимоотношений между этими клетками, то по организму не сможет протекать кровь, не будет правильно циркулировать лимфа, будет нарушена нервная система и эти клетки станут отторгнуты. Семья – ячейка общества, а потому и все люди должны жить так, помогая друг другу, в чем подтверждался библейский вопрос, что выражался во второй заповеди Нового Завета «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Но разве все на самом деле так ведется среди людей? Но так было в отношениях между верующими в Христа, в первоапостольской церкви, которая стала прообразом коммунистического общества с девизом, «от каждого по способностям – каждому по потребностям». Апостол Павел в своих посланиях говорил, что мы, верующие в Христа, представляем тело Его. Какое точное выражение и знание жизни! Получается, что только лишь через ближнего своего я смогу познать Любовь Божью. И если бы я был на необитаемом острове совсем один, то не смог бы познать и любить Бога. Вроде бы-то, и грехов никаких, а – нет познаний, нет отношений, нет ничего! И, самое интересное, что Бог через ближнего любит меня, и в каких я отношениях с ближним своим, в такой степени я и угоден Богу.
Следующий день у меня получился выходным, а потому все силы были потрачены на благоустройство квартиры. В мебельном магазине третьего микрорайона, мною были приобретён сервант, стол, два стула, тумбочка, которые мне доставили на дом транспортом. Брал без выбора, а так, что было. Расположить мебель по комнате, я попросил моего соседа Володю, что работал водилой в одной из автобаз города и сегодня тоже был выходной. Теплую встречу, мы оказали свояку Юрию, что пришел нас поздравить с новосельем и притащил настенное зеркало, поприветствовал и поиграл с моим сыном, потом быстро распрощавшись, убежал по своим делам. Зеркало - необходимую в быту штуку, я повесил в прихожей, чтобы было видно каким я ухожу к людям и каким я прихожу от них в свою семью к сыну и жене. Но это так, к слову, но в нем я улыбался только лишь сам себе, и сердился только лишь на самого себя. Нашли немного алебастра, развели его с мукой, и заделали щель в кухне, предварительно положив алебастр на бинт. Много внимания в этот день я уделял сыну, ему было уже около годика, и он уже пытался ходить, но пока еще не совсем уверенно, но грыз все подряд и притом очень уверенно, поскольку у него продолжали резаться зубки. Он уверенно переворачивался со спинки на пузик, и надо было следить, чтобы не упал с кровати. Поскольку было тепло, то я ему на полу соорудил долговременную оборонительную точку – ДОТ, а потому, он был доволен свободой напольного пространства. Кушал Валерка уже почти все и был крепышом и «пушистым колобком», типа «пуси кет».
В эту ночь, мне снился сон, что со мною разговаривал Сам Иисус Христос. Его я видел в виде старца дервиша, от коего исходил ласковый свет, говорящего в пространство пустыни, где среди многих серых и безликих людей находился и я. Он обращался на каком-то древнем языке казалось, что арамейском в пространство, но я четко знал, что это обращение было именно ко мне, потому, как ясность Его слов без перевода падала прямо в душу. Он говорил, что я являюсь клеткой Его тела, Его организма, и если у меня не будет правильного взаимоотношения с ближним, то Его телу будет нанесен вред и оно не будет восполнено. И видел я Его тело как пустынный мираж, колеблющийся на ветру. Четко просматривалась голова, руки уже не совсем четко, тело – призрачно, ног я не разглядел. А потом Он сказал, что любит не того, кто любит Его, а того, кто любит ближнего своего. Я, было, стал возражать, говорить, что Бог любит всех и каждого, но вдруг в воздухе увидел надпись золотыми буквами. Она гласила:
- Где двое и трое во Имя Мое – там и Я среди вас.
Проснувшись утром перед работой, я подумал, мол, это и есть ответ на тот вопрос о взаимоотношениях с женой и остальными людьми, что меня озадачивал накануне. Оказывается, я могу прийти к Богу, и познать Бога не сам, а через наставников. Но, вот, почему Он не может отвечать взаимностью на мою любовь к Нему? Может то, о чем я думаю и как поступаю – и не любовь, совсем… Тут мне надо было бы до конца разобраться, и я оставил это на встречу со старцем Георгием.
Вечером, после работы, не откладывая эту тему в долгий ящик, я пришел на квартиру к старцу. Дедушка, со своей бабушкой, звавшейся Антониной, встретили меня приветливо, напоили чаем. Когда я начал рассказывать им свой сон, то ожидал какой-то реакции от них, наподобие удивления, но этого не было. Семейство Дорогуш рассказало мне на жизненных примерах, и убедило меня в том, насколько любовь человека к Богу бывает ложной, а вот, любовь  или неприязнь к ближнему, – явной и ощутимой с каждым днем, каждым часом. Я понял то, что только лишь через вторую заповедь, в которой Господь говорит нам о любви к ближнему своему, мы познаем первую, - о Любви к Богу. Ведь золотое правило гласит о том, чтобы я не делал ближнему того, чего не желаю себе. А потом, Господь говорит, что только, лишь, тогда возлюбите Меня, когда исполните то, о чем Я говорю нам. И все в основных Его двух заповедях. Но это можно было лишь понять, но тяжело исполнить. И я подумал, что мне не хватит и целой жизни на то, чтобы научиться любить ближнего, как самого себя. Я говорил вслух, что до этого пока не дорос, и я такой слабый и нестойкий, в чем получил крепкой взбучки от старца. Он сказал:
- Никогда не уничижай себя, потому, что Бог тебя видит совершенно другим; во-вторых, обрати внимание, что первая и вторая заповеди Нового Завета повелевают, а не просят.
- Возлюби! А не постарайся любить…, - говорил он.
- А ты не прикладываешь усилий к тому,- печалился старец.
- И если ты будешь ждать, то само по себе это, и ничто другое не придет. Надежда – это то, что в человеке умирает последним. Вот ты умрешь, а надежда еще будет жить, - шутил он.
Жена встретила сердито, упомянув мне, что давно было пора быть дома, а не бродить по всяким нычкам, потому, как она уже давно мне придумала работу и ждет, а меня нет. В том, что я ходил за советом к Дорогушам, она не находила никакого проку:
- Ты бы лучше по дому что-нибудь сделал, а то толку с твоей болтовни про Бога. Вот я сижу, дома с ребенком, а ты ходишь где-то. Ты и раньше, будучи на Украине, любил выпить и погулять с ребятами, а «черного кобеля – не отмоешь до бела».
По молодости и горячности, я пытался что-то еще доказать ей о том, что в Вере есть у меня необходимость, что люди могут изменяться, но она и слышать об этом не желала, и особенно взрывалась, когда это касалось и ее.
- Ты не переноси эту глупость на меня, - кричала она, чуть не топая ногами и брызгая слюной. Нашелся праведный, ведь ты же пьешь и куришь, а еще туда же. Если бы ты бросил все это, вот тогда бы я подумала, а так… все это зря! Есть единицы среди людей, что меняются, но их очень мало, и для этого нужен сильный духовный стресс. А куда тебе до них, ты же размазня!
Мне оставалось только лишь сделать очередную глупость – пойти и напиться. Конечно, денег на спиртное не было, потому, что потратился на покупку мебели, но где наша не пропадала. Пошел и занял у соседа, а потом, прямиком в шайбу.
Не хочу моего читателя заводить в заблуждение о том, что ссоры с моей женой были в основном на религиозной почве. Ссоры, в основном были на почве выпивок и постоянной нехватки денег, а религия составляла, возможно, десятую часть от всего, но остановиться и совершенно позабыть спиртное я не мог. Оно облегчало мне душу когда, придя к знакомым в гости, я получал от жены, привселюдно, серию замечаний в моей бескультурности, необразованности и безобразному поведению в предыдущих компаниях. От таких воспитаний на людях у меня восставало все мое нутро и кричало, сопротивляясь ее указаниям и повелениям. Казалось проще напиться и забыться в мужских разговорах. А на следующий день, если не на работу, то через похмелку наступала очередная пьянка. И так шли дни, месяцы и, возможно, годы…
В перерывах между работой, выпивками и домашними семейными ссорами, я, все-таки, находил время для общения в собрании апостольских христиан, что тоже являлось для моей души хорошей отдушиной и умиротворением.


ГЛАВА 15
О том, как свояк с женой поселились на жительство у нас, наше совместное житие-бытие. Мое продолжение поиска Правды и Истины, сопоставление Писания с жизнью.

«Нельзя жить законами этого мира, но нельзя отворачиваться от жизни в этом мире.
Чэнь Цзижу»

Сегодня я в очередной раз после работы гулял с сыном Валеркой. Ходили вдоль моря по берегу. Ему уже три годика, знатный почемучка, тысячи вопросов, интерес ко всему. Неужели и я был в свое время таким? Понимаю, что очень мало времени уделяю ему, но заставить себя не могу. В этом плане – качусь по наклонной. Больше времени, конечно, уделяет ему в его воспитании жена.
В Писании сказано, мол, удели время и внимание своему дитю в юности, чтобы были праведны его пути в зрелости. Но как же правильно я мог его воспитывать при таком разногласии и недопонимании между нами, мною и Еленой. Да и время в воспитании уже упущено, потому, что надо было его не терять, когда Валерка был еще на первом годике от роду.
Шел тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. С тех пор, как в семьдесят третьем снабжение продуктами города Шевченко стало от Москвы, то даже зимой, мы могли купить красивых, красных венгерских яблок и других свежих овощей, таких как капуста, лук, чеснок. Новый год отмечали в семейном кругу, в моей квартире состоящей уже из двух комнат. И снова мне помог Сулейман. В конце семьдесят третьего года, где-то в ноябре месяце, он мне предоставил квартиру с подселением, в которую и ушел мой сосед, отдав мне две комнаты в полное распоряжение. Ордер я быстро переоформил, и уже наша семья имела полноценную квартиру с большим балконом. Но, еще до этого, свояк, согласовав со мной свое желание забрать свою семью с Украины, поселился у меня в квартире.
Сначала сюда приехала его жена Надежда, дочь они оставили на попечительство своих родителей до тех пор, пока свояк не получит квартиру. Надежда отличалась от своей сестры тем, что была немного ниже ростом, чуть плотнее телом, личико маленькое аккуратное, губки бантиком, глаза голубые, глубоко посаженные, пытливые. Родные сестры, а такая разница была между ними и по характеру тоже. Надежда была более покладистой, старалась найти общий язык с мужем, характером похожа на своего отца, а внешностью на мать. Елена же, наоборот, имела характер матери, бунтующий, норовистый, а внешность отца.
Вот тут, уж, две сестры находили отдушины для разговоров, пока их мужья работали. И не просто отдушины, а целые непокоренные просторы для женских языков. За день они успевали и переругаться и помириться по нескольку раз.
Приходя с работы, мне приходилось выслушивать от своей жены Елены о всяких городских новостях, о том, что сосед купил сервант, а я не способен на это. А у Катьки со второго этажа новый холодильник с большой морозилкой, а у нас старый и с маленькой. Федор с Валентиной с шестого ездят на машине и у них есть катер, а ты так мало получаешь, что и на мотоцикл не хватит. И это тоже было ложью, поскольку я уже к тому времени был поставлен начальником смены в отделении полупромышленных испытаний, и у меня была своя смена, состоящая из десяти аппаратчиков и четырех лаборантов, которыми я руководил. Денег тоже добавилось, и я стал получать на сто рублей больше, в целом это составило около пятисот рублей. Естественно, что все познается в сравнении, но думаю, что лучше в мужском, чем в женском. Например, мой брат, имея шестой разряд и работая на комплексе шагающих экскаваторов по добыче сырья, имел, в среднем, семьсот рублей, свояк, работая тоже на комплексе, но по вскрыше, с шестым имел шестьсот, в то время, как на «большой земле» средняя зарплата составляла – сто пятьдесят. Юра дома не задерживался, мотивируя тем, что ему надо пробивать разряд, а потому есть необходимость выпивать с начальством. Под эту марку он прокручивал свои дела. Об этом со мной не делился.
- А у Васьки и Любки, с девятого, цветной телевизор, а нам еще далеко до того, - добавляла ее сестра Надежда.
Кстати, о цветном. Как только они появились здесь, в магазинах, то стоили очень дорого и тем, у кого они были, мы все завидовали. Как-то аппаратчик с моей смены – Володька, пошел на день рождения к своему товарищу у коего был цветной. В этот вечер по телевизору шел хоккей. На следующий день, когда ребята спросили:
- Ну как, цветной телек, что видел, рассказывай.
Вовчик долго молчал, может на похмелку, а может по какой-то другой причине, а потом выдавил, как пасту с тюбика:
- Ребята, гиблое дело.
Мы, конечно, загорелись от любопытства:
- Ну, говори, говори…
- Представьте себе, - продолжал Вовчик, - побежал хоккеист, а за ним – красная майка.
Живя вместе и общаясь за одним столом, я стал познавать свояка Юрия поближе. Им была избрана четкая тактика  продвижения по служебной лестнице. И это было ничто не иное, как чинопреклонение, чинопочитание. Он был «смазчиком», то есть, подмазывал всегда там, и тем, кто находился выше шестого разряда, а все, кто ниже – должны (как он считал) были подмазывать ему. Подлизывал у чиновников все грязные места, даже предварительно не протирая носовым платочком. Он многократно пересказывал любимый его рассказ про армейскую службу, когда простой литер, угодил генералу, да так, что генерал вынул из кармана ключи от машины и подарил литеру. И когда он доходил до слова «подарил», на его глаза наворачивались слезы умиления, и он непроизвольно для себя вытягивался и становился в стойку «смирно». Откуда это было у него, я не мог понять но, скорее всего от родичей он это и получил по наследству.
Читателю будет интересно узнать мой характер, поскольку я, характеризую других, а о себе – молчок. Ну, что я могу сказать хорошего? Наверное, не много, а скорее всего – мало. В некоторых случаях был дерзким, не умел слушать людей, не мог уступать, не обладал языком дипломата, а в конфликтных случаях, сразу посылал… Я не мог долго понять, что в этом мире у каждого своя правда и именно такую, свою, правду всяк отстаивает. И я был подобен, ничем не отличаясь от мирян (людей мира сего). Былое в детстве спокойствие переросло в агрессию, непонятно откуда взявшуюся. Но я осознавал, что ничто просто так ниоткуда не берется, а все это нажитое и - хотелось с этим расстаться. Это был не тот багаж, что можно было бросить, сразу же с ним расставшись, но он представлял со мною общую сущность, и даже перемена своего поверхностного «я» не могла дать хорошего результата. Где-то все покоилось в моих «корнях», их надо было извлечь и почистить, и только лишь после этого могли быть другие здоровые ростки из моих потаенных глубин неосознанного. А чистить одному… Ох, как тяжело! А потому я тянулся к людям верующим Богу, так как, это была отдушина в моей душной жизни. Здесь я искал, познавал и оценивал в первую очередь самого себя, кто я таков в этом мире и чего я стою? А потом искал Бога в себе: есть ли Он, или нет Его в моей смутной душе, и долго не находил.
В тоже время я, как и все здоровые и нормальные люди, искал подтверждения в том, что Бог есть, что Он существует и всё-таки должен мне напоминать о Его существовании. Ждал чуда. Вот, оно придет, и тогда - буду уверен, вот и тогда поверю! Но чудес не было. Я еще не понимал, что всё то, что Господь оставил нам на земле, в этом мире – и есть чудо. Чудо зачатия и рождения ребенка, чудо самого нашего организма, который мог сам себя лечить и восстанавливать. Чудо огня, чудо воды, чудо Любви.
Любовь. Разве она поддается каким-нибудь законам? По любви человек делает невозможное, не задумываясь, преодолевает громадные расстояния, достает любимому человеку все, что только лишь тот пожелает. По любви делаются настоящие чудеса, о которых потом не вспоминают, а говорят, мол, это так должно было быть. Ради любви, жертвуют всем, что есть дорого для человека любящего. О любви не говорят и не кричат, а вздыхают украдкой.
Любовь нелогична, она слепа, но побуждает человека на такие чувства, от которых он подымается высоко в заоблачную высь и остается там надолго.
Что может быть выше любви мамы к своему дитю? Она любит его не за что-то, а просто так. И даже когда это чадо вырастает и начинает творить что-то непотребное, она все равно продолжает любить и, защищая, – жертвовать. Разве могут другие чувства сравниться с любовью? Она нам дана от Бога и способна на все. Вот это и есть большое, несравненное ни с чем чудо из чудес.


ГЛАВА 16
Наши рабочие технологии, почему не идет схема САС. Атомная электростанция - опреснитель МАЭК.

«Страна управляется справедливостью, война ведется хитростью.
Лао-цзы.»

А САС, – сульфатно-азотно-сернокислотная схема, совсем не хотела катить, а потому мы, как матодоры запихивают непослушного и настырного бычка в загон, загоняли это «чудо» в реактора, фильтра и ресивера. Она, конечно, огрызалась и мы немало от нее немало потерпели.
Бывало, вызывает большой начальник с утра:
- Почему в ночной смене был выброс?
Для читателя скажу, что «выброс» - это не много не мало, а вылетает десятки кубов пульпы с реакторов каскада выщелачивания в помещение цеха и покрывает всё, площадки, насосы и другое разное оборудование. И это - вместе с бурым газом двуокиси азота, который не дает всему персоналу, возможности дышать. Потом все это дело надо было убирать и снова чистить.
А ты стоишь, и не сообразишь, что сказать в ответ. Это начальству больше всего не нравится, и оно начинает бесноваться. Но если ты ушлый начальник смены, то умей выкрутиться. Выкручиваться приходилось только лишь таким путем, а именно, узнав о выбросе, надо было прорваться в щитовую и снять показания с приборов, или стащить с них диаграммы, на которых были записи параметров в момент выброса пульпы. Но как прорваться? Ведь сразу же, после выброса, персонал покидает рабочие места, а служба газоспасателей оцепляет территорию и не дает возможности проскочить на щитовую. К тому же окись азота – этот бурый газ, обволакивает все, вытесняя с помещения кислород. И надо иметь с собой КИП – кислородно изорирующий противогаз. Но КИПы были только лишь у газоспасателей, а у нас – фильтрующие противогазы, которые предназначены для вывода персонала с загазованной территории. К тому же эти противогазы работают до содержания кислорода в воздухе не ниже шестнадцати процентов. Но когда бурый газ не дает в противогазе разглядеть руку, то, как вы думаете… А потому, мы, начальники смен опытной установки, имели специальные противогазные коробки на более длительное время, а не универсальные, которых хватало лишь на пять минут пребывания в этом аду.
И брали мы с собою по две коробки в запас, которые, по сильному разогреву рабочих, меняли на ходу. Знали свою лазейку и по ней прорывались на щитовую, дабы снять показания с диаграмм, или умудриться украсть их. Местный персонал долго искал тех, кто снимал диаграммы среди своих, но потом кто-то из нашего начальства проговорился. И когда эти диаграммы мы предоставляли нашему начальству, то оно нас поощряло, а тем временем заводило споры о неправильной выдержке технологических параметров со стороны персонала цеха, обвиняя их во всех грехах насущных.
Однажды, когда произошел выброс днем, около десяти часов, и газоспасатели перекрыв все входы и выходы, обнаружили, что я выскочил со щитовой с диаграммами, бросились за мной в погоню. Но как можно было меня догнать, когда я стометровку бегал быстрее всех своих одноклассников и однокурсников. К тому же бежать приходилось по скользкой пульпе им в обмундировании, а мне - налегке, не в сапогах, а в ботинках. Правда, когда выбежал на чистый воздух весь в пульпе, то «обжег» руку, вывинчивая противогазную коробку.
Каким-то седьмым чувством, я понимал, что такие игры могут привести к пагубным последствиям для моего здоровья, но бравада не давала мне покоя, и я всегда лез в самое пекло. И это пекло однажды меня накрыло. Я отравился окислами азота при проведения процесса фильтрации пульпы. Окислы обильно выделялись в напорного бака, куда мы закачивали "газящую" пульпу. У меня была поражена нижняя часть легочной ткани, не мог глубоко вдохнуть и выдохнуть, а дышал, как пес в жаркую погоду. Естественно, меня сняли с работы и изолировали под наблюдение врачей на сорок восемь часов. Освободился и раньше, самостоятельно, под расписку о снятии ответственности с врачей и уехал домой пить кефир, говорят помогает…О том, что мы хватали в разных местах разные дозы альфа, бета и гамма излучений – я уже не вспоминаю. О чем говорить? ЕЕ же, не видать…
Вы думаете, что таким образом, когда я угождал, начальство питало ко мне некоторые симпатии? Как бы не так. Начальству нравятся послушные потому, что непослушные и суетливые, ищущие себе работу, придают работы ему, а кому это понравится?
Так вот, доходило до того, что мой начальник Борис Версин обзывал меня партизаном, мол, я самовольничаю. Но когда я отвечал:
- Вы же, сами всегда говорите, чтобы мы не боялись экспериментов.
Он возражал:
- Ты должен меня поставить в известность, что собираешься проводить, а потом, как мне понравится, – я дам разрешение на то.
Как-то, ближе к зиме семьдесят пятого, у нас, вышел со строя опуск, по которому в пульпу реактора подавалась серная кислота. Моя смена работала в ночь. Я, как начальник смены, дал команду подавать через другой, вновь установленный опуск одновременно серную кислоту с оборотным раствором. И поскольку кислота разбавлялась раствором и щадящее действовала на довскрытие концентрата пульпы, в конце смены получили превосходные результаты по анализам процесса, и я это отобразил в своем рапорте.
Буквально, через несколько дней, моим начальством Версиным и Зеликсоном было подано рационализаторское предложение, с громадным экономическим эффектом, которое пошло по комбинату, и в котором были записаны все, кроме меня. На основании этого рацпредложения, на ГМЗ, начали строить узел смешения, который предназначался для предварительного смешивания серной кислоты и оборотного раствора перед подачей смеси в реактор. Вскрытие концентрата по урану стало на высоте, улучшилась скорость фильтрации пульпы на карусельных вакуум фильтрах, снизилось содержание урана в «хвостах». Это был переломный момент во внедрении схемы САС, после чего она заработала.
Когда я обратился к начальству и спросил, почему меня не включили в рацпредложение, Борис Версин ответил, что, мол, ты не мог додуматься до такого, и это произошло совершенно случайно. Вот, мы такие грамотные мужи, с высшими образованиями, кандидатскими, не смогли, а ты смог. Так не бывает, потому, что ты техник, простой технарь. Но потом, через пару месяцев, когда их кошельки значительно распухли от оплаты за рац, они все-таки сжалились надо мною и выплатили мне около ста рублей из фонда внедрения нового оборудования, конечно, эта оплата была не адекватна тому, что было выплачено им.
Было лето семьдесят шестого, мы проводили осаждение редкоземельного концентрата из нитратно-фосфатных растворов. Эти работы проводились почти неделю. Вся беда была в том, что постоянно забивался опуск для подачи аммиака в реактор, где и проводилось осаждение цериево-скандиевых комплексов. Я предложил на конец опуска надеть шланг из противокислотной резины, предварительно проколотый по всей поверхности и заглушенный с противоположной стороны. Аммиак, проходя через поры шланга образовывал с раствором комплексы редких земель, которые потом самоочищались. Проблема была решена. До этого у меня было не одно такое решение проблем и мое начальство, удостоверилось в том, что я не не просто натыкаюсь, а классически решаю некоторые вопросы. А потому, сам Версин, наверное, пытаясь загладить былую вину передо мной, стал мне помогать в оформлениях изобретений. Но дальше поиска аналогов моих изобретений по каталогам не мене чем пяти стран, у меня дело не пошло, потому, что я нашел это занятие нудным для себя.
А. Сахоров был заслуженным изобретателем СССР, имел около пятидесяти заявок на изобретения, и ни одного патента, а это значило, что эти изобретения никому не были нужны. Иметь славу – это одно, а быть в деле – другое. В Союзе нерушимых республик – первое было почетно и принималось во внимание более, чем второе.
На днях нас повели на «экскурсию». Собрали все начальство из всего рудника и пригласили на атомную станцию по производству электроэнергии и питьевой воды для города. Все надели белые халаты, тапочки, как в музее. БН-350, первый в мире атомный реактор размножитель произвел на нас неизгладимое впечатление. Снаружи – куб как куб, построенный так, чтобы при взрыве реактора, не оказывать сопротивления, а сразу же развалиться по сторонам. Внутри, конечно, все красиво и технологично, кругом чистота. Завели нас на пульт управления. Громадное количество приборов, и все что-то показывают свое. Разноцветных лампочек, как на Новый год. В центре – схема реактора в его твелами, и двухконтурной системой жидкого натрия для передачи тепла «самоварам», в которых выпаривалась морская вода.
В других цехах – свист паровых турбин-генераторов, мощные электрические преобразователи напряжения.
Когда большое начальство было приглашено на «рюмку чая», малому, тобишь нам, местным персоналом, был рассказан интересный случай.
Говорили, что как-то у них, сразу же после пуска, случилась авария толи на первом контуре теплоносителя, толи в самом реакторе, и чтобы ее устранить, надо было опускаться в колодец и там работать. Но беда была в том, что колодец не прямой, а с туннелем, – переходом в другой колодец, и еще в том, что начальник смены был молоденьким неопытным парнем. Когда в колодец опустили дозиметр, он показал, что там приличный фон, но в спец костюмах, со страховкой по пять минут, работать можно. Но когда к колодцу подошел один из бывалых, который в свое время, работал с батей Курчатовым, то он, отпрянув от колодца молвил, что работать там ни в крем случае нельзя. У опытных работников с радиоактивностью есть различные чувства на ее присутствие. У одного потеют определенные части тела, у другого – болит голова, третьего клонит в сон.
Но, юный, и рьяный до работы, начальник, не внял запрету старика, а составив наряд, со всеми мерами безопасности, и получив допуск от высшего начальства к работе, заставлял рабочих исполнять работу. И когда все рабочие, отказались работать по наряду, он объявил, что это бунт, и полез в колодец сам.
Связь с ним была по сигнальной веревке, потому, как спец костюмы высокочастотной переговорной связью тогда не оборудовались. Прошло около двадцати минут. Когда после нескольких подергиваний сигнальным тросом – не стало от него ответа, начали тащить. Тащили долго и хором, и когда вытащили, он уже был мертвым. И от него, как не странно, это видели все, исходило зеленое сияние.


ГЛАВА 17
Город строится. Свояк с женой переезжают на свою квартиру. Наши новые технологии, экстракция скандия. Моя работа на сернокислотном заводе.

«Приучен к бедствиям течением времён,
Я радуюсь цепям, которым обречён.
Аль-Маарри.»

Шел тысяча девятьсот семьдесят шестой год. В городе бурным темпом шагало строительство. Появились новые микрорайоны. Последним был четырнадцатый, что располагался на берегу моря рядом с выстроенной, в семьдесят четвертом, установки спутникового телевидения «Орбита». Совсем не значит, что все четырнадцать микрорайонов были выстроены по порядку. Некоторых не было, но они были запланированы на постройку. Выросли школы, культурные центры по спортивному воспитанию детей, красивые здания центров по культурному проведению досуга для населения. Были построены и другие заведения, наподобие кафе «мороженное». В седьмом микрорайоне, у самого берега морского выстроилась пивная, где продавали чешское и Чимкентское пиво, а также спиртное на разлив. Такая же была и в первом, после того, как «шайба» сгорела.
Но, наша точка – собрание Апостольских христиан – была в городе единая, работала неофициально, а поскольку мы были приветливыми со всеми жителями этого микрорайона и особенно с соседями, то о нас молчали и никто нас почти, что не тревожил.
Татьяна, жена Анатолия, работала в книжном магазине торгового центра четвертого микрорайона. К этому времени они, Самохины, получили квартиру во втором микрорайоне. Их пятиэтажный дом стоял сзади «трех богатырей» общежитий, что были в центре города, напротив дворца «Абая». Но самая знаменательная дата в том, что у них, в январе, родился сын, которого они и назвали Андреем. Первая дочь – Оксана, второй сын – Андрей, имена они позаимствовали из популярного в то время фильма «Свадьба в малиновке».
Для меня знаменательным было то, что свояк получил двухкомнатную квартиру в одиннадцатом микрорайоне и выбрался от нас. Конечно же, он привез в Шевченко, свою дочь Маринку, которая на год была старше моего сына Валерки. Это была хорошенькая, светловолосая девочка-дюймовочка (невысокого роста), шустрая, любопытная, носик остренький, курносый. Личиком – похожа на свою маму Надежду.
Теперь мы жили в противоположных концах города и встречались реже. Его жена, Надежда, нашла работу в торговом центре одиннадцатого микрорайона продавцом в гастрономе вино-водочного отдела.
Юрий выслужился до восьмого разряда – машиниста роторного колеса и круто зарабатывал, не чета нам с Анатолием. У него появились свои интересы, свой круг общения, а потому я с ним не встречался, а он со мной – не желал. Моя жена тоже преследовала свои цели. В этом году сдала на пятый разряд лаборанта.
Схема САС, с середины семьдесят шестого года, начала набирать ход, но остались еще кое-какие маленькие недоработки. Но печально, что в семьдесят пятом, наше начальство, просидело без премии, это коснулось и меня. Как говорится «награда нашла героев».
Параллельно с тем, что мы вели контроль за работой этой технологической схемы на ГМЗ, еще и на Опытной установке готовили экстрактора, для экспериментально извлечения редких земель, а в частности – скандия из их комплексов. Скандий был необходим стране, которая в то время продолжала вооружаться. При добавлении его в металлы, например в сплавы алюминия, последний приобретал чудесный свойства, в частности, прочность его увеличивалась в несколько крат.
Когда отделение экстракции было готово к пуску, то был совет местных умов, какой применить экстрагент, ДИ2ЭГФК или ФОР? ФОР был намного дороже, но когда, с большим уважением спросили у Сулеймана, что присутствовал на совещании, тот ответил:
- Ну, конечно же, ФОР!
На том и порешили, хотя для Сулеймана слова ФОР, торф, и допустим, фольклор, значили почти одно и тоже.
Но, знаете, когда в Англии парламент решил какую-то важную проблему, обязательно этот документ должен утвердить король, и хотя он далек от этого, но обязан – и все! И это как благословение батюшки на ратные дела, а тут, - вместо него,- Сулейман.
Так была дана жизнь изоамилдиалкилфосфиноксиду, что и представляло собой закодированное название – ФОР.
Пуск экстракции был удачным, а поскольку в экстрагент добавлялся керосин, - огнеопасным. Пробовали различные варианты противоточного экстрагирования редких земель, а когда наладилось, то на Опытной, начали появляться как грибы после дождя, «умные дяди» из Москвы. И каждый из них стремился что-то высмотреть, выжать и выкроить из результатов анализов прохождения процесса экстракции, а потом, защитить кандидатскую, докторскую, и еще, что там у них есть… Короче, материала было много, много было и спирта, который стоял здесь, в укромном уголке, недалеко от отделения экстракции скандия.
В само отделение ихние умы не ходили, поскольку было вредно для здоровья. Там работали и дружили со скандием и радиацией в виде обилия альфа частиц мы, а они обрабатывали результаты анализов недалеко, рядом с емкостью, где плескался спирт. Хотя спирт считался ректификационным, т.е., полученным с древесных опилок, Москвичи не чуждались. Брали с собой даже на пляж морской, в командировке дурняк, а дома – платить надо.
В другой раз, наука задумала получать имидосульфанат аммония – ингибитор (подавитель) автокатализа, который часто происходил в пульпе реакторов. По простому – это называлось выбросом пульпы с большим выделением бурого газа – окисла азота, о коем я вам уже поведал.
Для такого дела, нас послали работать на СКЗ – сернокислотный завод, на котором выстроили четыре колонны для синтеза ИСА. Вся суть процесса заключалась в том, что при определенной температуре в эти колонны, подавалось два газа. Один – аммиак, второй – серный. Аммиак приходил сюда с азотнотукового завода, где его и производили, а сернистый газ, мы получали сами из очень ядовитого и опасного для человеческого организма вещества, которое назвалось олеумом. Олеум – это концентрированная кислота высокой плотности, насыщенная парами серного ангидрида. На воздухе из олеума шел густой белый дым. И если капелька олеума попадала в воду, то происходила реакция с большим выделением тепла, и раздавался звук, сродне капсюльному выстрелу. Но если вода попадала в олеум – то… Убежать некто не успевал.
Однажды случился небольшой разлив олеума на полу возле баков его содержащих. Чтобы убрать по всем правилам, надо было засыпать олеум песком, а потом счистить и вынести этот мусор лопатами. Было проще пустить воду по полу, при этом, не находясь в зоне его разбрызгивания и смыть в зумпф. Так и сделали. Но немного не удачно, потому, как вода не пошла по полу, а попала в середину разлива олеума. Раздался «бабах» и брызги олеума полетели на всех окружающих. Валентина-аппаратчица, что всегда снимала с себя суконную куртку (жарко), получила большую порцию олеума на свою красивую грудь, что была в майке. И хорошо, что она постоянно, из-за плохого зрения носила очки.
На наших глазах, те маленькие капельки олеума начали превращать ее обмундирование в большие «декольте» с черными резбленными краями, но в разных очень, для мужчин, наглядных местах. На сей раз, все обошлось хорошо, глаза у всех мужчин-аппаратчиков остались целы.
Олеум подавался насосами на теплообменники и нагревался огнем от мазутной форсунки. Пары серного ангидрида, смешиваясь в колоннах с аммиаком, образовывали белый порошок имидосульфанат, который осаждался на дно колонн и частично на их стенах.
Вся беда в том, что при пусках эти газы ну никак не хотели лезть в колонны и уживаться друг с другом, а потому, все было в ядовитом тумане, и как всегда – гора противогазных коробок.
После операции синтеза, колонны должны были продуваться газом, который назывался азот. Этот газ производился на азотно туковом заводе и подавался сюда по новому трубопроводу, который был специально проложен для этой цели.
При производстве газов Азота и аммиака, использовалась тонкая платиновая сеточка. И когда, комиссия по ценным металлам пришла на азотнотуковый, то недосчиталась платины. Был большой переполох среди начальства, но не долго, потому, как часть этой сетки нашли на окне щитовой, которая служила запретом для проникновения мух и других насекомых. Искали долго, потому, что на сетке образовался слой пыли, и кто-то эту пыль неудачно смахнул.
Так, вот, из этого трубопровода повалил черный дым, при подаче газа в колонны. Все всполошились. Когда отсоединили на фланце, и стали дуть в атмосферу, то оказалось, что это не дым, а черный порошок, сделали анализ, предполагая, что он может быть радиоактивным, но оказалось, что этот порошок назывался арзамитом. Как он попал в трубопровод – никто не знал, но его было очень много.
Колонны в работу запустили, пошел нормальный продукт, но старший мастер, Николай Иваныч, которого держали за комбинатовского пускача, дважды попадал в больницу с диагнозом, отечность легких от химического отравления. Но это был его не первый и не последний пуск химических объектов.
Вернувшись к себе в цех, мы продолжали работу по экспериментальным опробованиям различных технологических схем. Периодически приходилось пассивировать нержавсталь оборудования реакторов азотной кислотой, дабы не так ускорять их износ. В одной операции по пассивации оборудования, я чуть не пострадал. Благо, что было тепло, и была вода рядом.
Облило меня сорока семи процентной азотной кислотой из плохо затянутого фланца, с коим работал аппаратчик – новичок. Обычно, в кислотных линиях образуются воздушные пробки, а потому, надо очень плавно открывать их вентиля на подачу. В моем случае, вентиль молодым аппаратчиком, был открыт резко и меня, находившегося у реактора, облило с ног до головы кислотой. Пришлось, с верхней отметки, прыгать на нижнюю, туда, где аппаратчица Сима, в это время мыла полы со шланга под большим напором. Она поняла в чем дело и направила воду на меня. В этот раз – отделался легким испугом и желтыми пятнами от кислоты в некоторых местах.


ГЛАВА 18
Мои отношения с женой ухудшаются. Мой поиск справедливости в этом мире.

«Печальному сердцу лекарство – терпение.
Хосров Дехлеви.»

Отношения с женой у меня портились с каждым днем. С каждым месяцем становились все хуже и хуже. Наверное, нас держали вместе только лишь сексуальные, сугубо плотские отношения. То, что я называл любовью, переросло в неприязнь. В отпуск, к себе на родину, ездили порознь. Между нами не было никаких духовных понятий, разговоров, все переводилось на материальный достаток, все себе и чем больше, тем лучше. Но даже в этом у нас не было мало общего, потому, что жена мне улыбалась в день получки, когда вычищала из моего кармана (кошелек – не полагалось иметь), деньги, к себе в копилку. На второй день, ее улыбка начинала исчезать, а на третий, когда уже денег не было, она становилась совершенно серьезной и неприкосновенной, как наши депутаты в парламенте. А независимость – она приобрела вместе с документом о браке. Вот, уж, действительно, брак – хорошим словом не назовешь. На четвертый день, для того, чтобы скупиться в гастрономе, надо было деньги одалживать у соседей.
В тоже время и я искал любого повода, чтобы уйти из семьи, и свой приют находил в мужских компаниях. Естественно, были выпивки, а все начиналось с пива.
На следующий день, каялся пред собой, говорил, что больше не пойду пить, но все продолжалось сначала. В дни, когда надо было посещать собрание, держался, но тут, иногда, не было возможности пойти из-за недопонимания между нами, мной и Еленой. Я чувствовал, что качусь по наклонной, отдушину находил в работе и в своем хобби – занятием электроникой.
Здесь тоже было не все горазд. Стол мой с радиодеталями стоял на балконе, где я и собирал радиосхемы. В то время достать какой-нибудь транзистор или резистор, не говоря о другом, было сложно и дорого, и в магазинах радиодеталей не было. А потому, я кое-что из элементов выменивал, покупал мало. Была дорогой и справочная литература. Стал замечать, что пропадают радиодетали. Оказывается, моя дорогая женушка, при уборке, просто-напросто их выкидывала в мусор и быстро выносила. Я посоветовался на счет этого со знакомыми ребятами. Один из них и говорит:
- У меня тоже, теща выкидывала, так я зарядил высоким напряжением конденсаторы и оставил на столе. После того, она этот стол обходила десятой дорогой.
У меня до высокого напряжения дело не доходило, но низкое, я постоянно ощущал на себе, а потому, иногда, по нервному срыву, пускал в ход кулаки на голову Елены. Я понимал, что это недостойно даже плохого мужчины, но сдержать я себя не мог. Потом, естественно, уходил из дому, находил собутыльников и пил вместе с ними. Вы спросите:
- Как же я докатился до такого, что ходил в собрание верующих людей, но пил «горькую» и дрался с женой?
Я отвечу:
  - Это потому, что мы так опротивели друг друга. Она, иногда, в отместку, подсыпала мне мусор в еду. И жили мы с ней в последнее время, как на горячей сковородке. Нас только и держало то, что сейчас называется сексом. Как ни странно, а гулять на стороне мы не могли, ни я ни она, а потому, в этом случае, мы примирялись. Это, например, как мне рассказывал мой дед:
- Вот, бывало, сидишь в окопе, а напротив румыны. Воевать ни им, ни нам не охота, а потому, часто собирались на перекур в одном окопе. Потом, когда приходил офицер, и говорил, что так делать нельзя – разбегались. Стреляли нехотя, не выглядывая из окопа. А кому она нужна, эта война?
Так вот, и у меня с женой было как по роману Толстого «Война и мир», но, жаль, что больше первого и меньше второго, которое выглядело в виде перемирия. Воевали каждый под своим флагом, белый – запрет.
В последнее время я с ней никуда не стал ходить, особенно в гости, потому, что было одно и тоже. Все, что ей не нравилось во мне, - было на людях.
Говорят, мол, надо стараться жить мужу и жене во что бы то ни стало ради детей, но это неправда, потому, что я все чаще стал убеждаться в том, что если между взрослыми нет понимания и уважения друг к другу, то и дети предоставлены самим себе. И о правильном воспитании тут, уже, говорить не приходится, потому, как они все видят и тому учатся.
А как же, жили наши деды? Ведь, они  со своими женами не «брачились», а венчались, а потому, им было необходимо жить вместе до конца дней своих.
Об этом стоит задуматься, потому, что у Бога, на небесах, нет разнополых, и сначала сотворил Он человека едино в духе. Уж потом, Он разделил его, человека, на две составных части, - мужчину и женщину и по их согрешению, отправил на грешную, проклятую землю, на которой уже, властвовал сатана. Так вот и сказал он, чтобы эти две половинки нашли друг друга, соединились и стали одной плотью. Но одним, ли духом?
  Одним духом, это когда, дожив до конца дней своих, - любили друг друга. В Писании сказано, что претерпевший до конца – спасен будет. А много ли таких пар, которые любят друг друга до конца? Есть, но мало.
А любовь-то понятие очень непростое, да потому, что в юности, она больше плотская, и любовники стремятся взять усладу друг от друга и от этого – иметь власть над второй, своей, половиной. Когда появляется ребенок, в ней становится больше душевности, потому, что отец и мать уже только, лишь, начинают учиться отдавать часть себя той доле, которая является их плотским прообразом.
А когда дети вырастают и разлетаются как птенцы из родительского гнезда, оставляя родителей одних, их любовь приобретет духовный оттенок. И это Любовь – с большой буквы, потому, что каждая половинка понимает, что Жизнь наступает только лишь тогда, когда ты свою половинку души приносишь в жертву другой. И если начинаешь понимать, что ты живешь не ради себя, а ради нее – второй половинки, и не только, а отдавая себя людям, получаешь блаженство и благодать – ты часть Бога!
Не зря апостол Павел говорил, что все мы принадлежим Богу и верующие в это, являются частью Его Самого. В начале творения человека, в него, Бог заложил часть Своего Духа и если человек, в течение своей жизни находит этот Дух и осознает Его, то он вхож в Царство Небес! Другого пути туда нет. И я понял, что Библия и есть путеводитель, показывающий дорогу в это царство.
Но понимал я еще не все и не до конца.


ГЛАВА 19
Мое видение на собрании. Мой выбор и изменение жизненного пути.

«На небесах более радости будет об одном грешнике раскаявшемся,
нежели о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии».
Библия. (Лука 15,7)

Сегодня, на собрании, во время молитвы, мне было видение. За мною, по лесу, гналась черная пантера с огромной оскаленной пастью и огненными глазами. Вот, она уже догоняет меня, вот, огонь ее дыхания жжет мою голову! Когда, задыхаясь от бега, я выбежал на поляну то, вдруг, впереди  оказалась палатка, в которую я с разгону и заскочил. Зверь остался снаружи. Сюда его не пустил хозяин палатки. Плечи старца были покрыты голубым треугольным платком, два края которого свисали до самих кистей его рук, а один – за спиной. Это был человек преклонных лет, с длинной и пышной бородой, из-за того, - лица не разглядеть. От головы, как и от души старца шло какое-то ласковое сияние, которое я чувствовал всем своим естеством, а вот какое оно было, это мое естество – я не знал. Тело его, до ступней ног, покрывал белый балахон их грубой ткани.
В палатке по две стороны, с лева и права, стояли столы с красивыми яствами и напитками. Хозяин предложил мне сесть за любой из них. Но, прежде, он заставил меня переодеться в его белье и вымыть руки. Руки-то я вымыл, а переодеваться не захотел – посчитал не нужным.
Выбрал стол справа. Когда я отведал прекрасную на вид еду, то она оказалась очень-очень горькой, но потом, мне стало внутри сладко и очень приятно. Далее, перешел ко второму столу. Здесь все выглядело тоже прекрасно, и еда была очень вкусной и сладкой. И когда я начал с удовольствием есть, то вдруг еда стала настолько противной и безвкусной, что меня чуть не стошнило.
В одно мгновение, я оказался вне палатки, на возвышении, с которого увидел двор, окруженный вокруг палатками, рядом, в пространстве, стоял старец. Посередине двора величественно возвышалась пирамида со ступенями. По ней, как по муравейнику, ползли вверх люди. Когда я посчитал, то на шестой ступени их было больше всего. Ступеней было девять. Девятая – была почти не видна и терялась в небесах, а первая – глубоко под землей. Земля же, была на уровне третьей. Седьмая ступень выглядела пространственно благородно и очень красиво. На восьмой ступени были какие-то деяния, крики, суета. Немногие люди с седьмой, приобретая нимбы, поднимались прямо к девятой ступени. Они, испаряясь в белом чудесном свете, исчезали из вида. Но большинство людей, которые попадали на восьмую, прямо с нее падали на землю, больно ударяясь. Крика я не слышал, но видел искаженные их лица, в болезненных гримасах. Потом, плавно и быстро уменьшаясь, почти до точки, они, превращаясь в младенцев, исчезали из вида, как будто время для них шло вспять. Многие люди задерживались здесь, а другие летели в пропасть, где находились две первые ступени. Оттуда раздавались ужасные крики и звериный вой.
Старец сказал, что это ступени восхождения к Богу, ступени нашей жизни, ведущие к Богу.
Когда я спросил, почему покрывало, что покоится на плечах хозяина палатки прикреплено к его рукам, он, прикоснувшись к моим глазам рукой, ответил:
- Я, утираю, слезы.
Очнувшись от видения, я долго был в прострации, не видя и не слыша ничего, а потому Георгий освободил меня от собрания и я медленно, рассуждая про себя, пошел домой. На улице было прохладно и ветрено, что привело меня в обычное для меня состояние, короче, возвратило на эту грешную землю, чтобы продолжать жить и служить. Кому? Князю мира сего, что реально дает людям деньги, славу и власть, или Богу – тихим, спокойным простолюдином, не имеющим ничего от мира сего, но живущего одной верой. А потом, как снять мою зависимость от жены Елены? Не над такими ли, смеются все люди, пытаясь попрекнуть и уколоть в любой момент времени?
Каждый человек, каков бы он ни был сам по себе, желает иметь результат от своих дел, или хотя бы самое малое подтверждение о том, что все это им делается не зря. Не у каждого хватает терпения ждать результата своих деяний. Тот, кто посеял зерно – живет надеждой, что погодя, урожай будет, если приложить кое-какие усилия, потому, что он точно знает, что земля приумножает. Но тяжелее тому, кто только лишь верит в то, что невидимо и в этой жизни не принимается многими в расчет. Нелегко жить одной верой. Потому-то вера и есть дар Божий, и не каждому она дана даром. И если ее попытаться приобрести каким-то другим способом, то ничего не получится и вот почему.
  Мы живем во время больших перемен, что касается прогресса науки и техники. Сам прогресс дает человеку своего рода удобства, но он же и укорачивает ему жизнь. От того и дети рождаются неполноценными в духовном плане, что было и ранее. И это - от людских грехов. В Библии написано в послании от Иуды, что есть люди духовные и есть душевные - не имеющие духа. И в некоторых посланиях апостолов говорится о Божьем предопределении ко спасению, что еще раз подтверждает о духовном совершенстве человека на протяжении множества его жизней, что и подтверждает Сам Бог в Библейской книге, которая называется "Иов".
  Другой пример, Пушкин, или Есенин при рождении уже получили дар писать стихи и далее, им стоило приложить малые усилия по развитию этого дара. Но, давайте возьмем первого встречного человека и научим его писать стихи. И что будет? Согласен с тем, что можно научить выбирать тему, рифмовать, правильно выдерживать строфу, но получится чистая «пустышка», без души и смысла. Вы, наверное, помните таких горе поэтов, которые по заданию Коммунистической Партии и правительства писали патриотические строфы. Но вот, только лишь, истинный поэт в двух строфах может выразить эпоху, а в одной - весь характер человека, а два или три слова могут изменить мир того же человека, которого они и потревожили.
Дар веры – это огромная сила! Во что человек поверит, то исполнится. И если, в кого человек поверит, то станет таким, как и его кумир, потому, что будет стремление быть похожим и «молиться» на свою икону.
Так, в свое время, мне привили веру в партийную святость Ленина, но она была нестойкой, потому, как эта "святость" оставила меня, когда я узнал все стороны его жизни. Это было после девяносто первого года, при многопартийной системе нашего «нерушимого» Союза Социалистических республик, который рухнул, как карточный домик.
Человек эволюционирует (не люблю это слово), духом, а не плотью, а потому для Божьего промысла наша душа,- что для нас однодневная жизнь фруктовой мошки. Но для мошки, – жизнь-то полная! Не зря же, сказано в Писании, что жизнь человека (пред Величием Божьим), как пар, появляющийся на короткое время и исчезающий. Потому-то за такой короткий период времени существования человеческой жизни в этом мире, душа не может научиться большому и многому. Есть чудесная книга Иова, в которой Бог, обращаясь к прокаженному Иову, сказал, что его дни, до его рождения в этом мире, велики. С каждым нашим появлением в миры иные, нам не дано знать о наших деяниях в мирах прошлых. Но нам дается вернее, оставляется за нами то, что мы «накопили». А потому, только лишь так возможен рост духа человека и восхождение по ступеням к Богу.
И, уже сегодня, мною выбор был сделан основательно и окончательно! Хотя все и говорили, мол, никто толком ничего не знает, и «оттуда» еще никто не возвращался, но я-то знал, что были такие люди как апостолы Иисуса Христа и их избрал по каким-то причинам Сам Господь. Знал, что при рождении, им уже было предопределено ведать о другом мире Божьем более кого-либо, потому как, возможно, духи пророков, славивших Бога в свои времена, вселялись в их души и говорили через них. Так, сегодня, было обращено слово Божье и ко мне, обычному, грешному человеку.
Стояла зима тысяча девятьсот семьдесят седьмого, декабрь месяц.


ГЛАВА 20
Мой развод с женой. О том, как я познакомился с Любовью. Любовь - основа моей жизни. Мы, с Любой, уезжаем на Украину.

«А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше.
Библия (1Кор.13,3)»

На следующий раз в собрание я пришел пораньше, надеясь на то, что мое видение поможет мне растолковать старец Георгий, но напрасно я надеялся. То ли Георгий что-то знал, но не хотел мне говорить, то ли я не правильно подошел к нему с этим вопросом. Он только сказал:
- Никто правильно не сможет тебе растолковать твой сон, как ты сам. И если ты это сделать не сможешь сегодня, то это придет со временем. Подумай о своей жизни, и не только, прикинь, что и как.
Я пожаловался ему, что у нас нелады в семье. Он сказал, что это тоже должен решать я сам, мол, жить мне с моей женой, или разойтись. В одном он меня успокоил, что мой развод не будет наказан Богом, потому, что сочетался я с женой в браке не перед Богом, а перед людьми.
В собрание также ходила и Люба, одинокая женщина, приветливая, роста ниже среднего, лицо строгое, красивое, губы на небольшом ротике, часто, крепко сжаты, карие глаза, волосы темно русые темные. По годам – моя ровесница. Она мало говорила, а только лишь отвечала, когда ее спрашивали, но больше молчала. Одевалась, как для женщины очень просто, но со вкусом. Всегда была чистой и опрятной.
Я другой раз пытался заговорить с ней, видя, что у нее в жизни складывается не совсем все просто, но не мог ее вытянуть на откровенность. А сегодня был мой день, потому, как она мне ответила и сама повела разговор перед собранием.
После собрания я провел ее домой, не стесняясь, что кто-то меня увидит с ней и донесет моей жене, потому как я с Еленой давно уж не жил как живут муж и жена. По дороге мы говорили о Боге, о том, что Он нам дает в этой жизни. Она немного рассказала о себе, а я тоже был откровенным. Так и завязалось наше близкое знакомство, благо она жила в четвертом микрорайоне в однокомнатной квартире на девятом этаже, в девятом доме «на быках», в квартире жилой площадью девять метров квадратных.
Когда солнышко, как птица, почистив свои золотые лучики, опускалось искупаться в море за его горизонт, на крыше дома включался в работу маяк. И тогда туманным вечером его скользящие лучи проходили сквозь пространство остановившегося для нас времени, кое безбрежно царило за окном. Казалось, что мы медленно и плавно плывем в наше счастливое будущее, что ожидает нас и рядом, и далеко. А все корабли счастья, что плывут на маяк, несут только лишь нам, двоим в подарок, любовь радость и благодать.
Своей жене объявил, что подаю на развод. Был большой скандал с упоминанием всех и всего. Елена кричала много и без остановки, я вставлял отдельные слова, но в драку не лез, хотя она провоцировала меня, кидая в меня различные предметы домашнего обихода. Пришлось увертываться от них.
- Без меня ты пропадешь потому, что ты ни на что не способен, – кричала она, вспоминая нехорошими словами всех моих родственников.
- Запомни, раз и навсегда, что я сделаю тебе такое страшное, что ты никогда не будешь видеть своего сына. Я сама его воспитаю правильно.
Хорошо, что она придерживалась правила, «лежачего не бьют», но не всегда. На этот раз, когда я лег на свою кровать и накрыл голову подушкой, в меня полетел будильник. Отвечать я не стал, благо рядом не было настенных часов, а потому, в этот раз, она была довольна.
В загсе, женщины посмеивались надо мной, и перешептываясь, кивали в мою сторону. Дело в том, что вместе с заявлением о разводе, я принес заявление о вычетах с моей зарплаты, алиментов на содержание сына.
- Первый раз вижу такое, что мужик сам на себя подает алименты, - хихикала одна из них.
Через неделю, я собрал свои пожитки и переехал жить к Любе. Мои ценности составляла – одежда, плюс радиодетали со справочниками. Ее жилище было обставлено просто. В комнате сервант, трюмо, кресло, стол с двумя стульями и кровать. Да и что более того, могло вместиться в комнатку площадью одиннадцать квадратных метров. Кухня была совсем маленькая. Хорошо, что мы с ней были худенькие и помещались за маленьким столиком, что ютился возле двух камфорной газовой плитки. На стене – навесной шкафчик для посуды.
Наверное, правильно сказано в библейской притче, что лучше пучок зелени с миром и благодатью, чем мясо быка с горечью и скандалом.
Любовь приняла меня такого, как есть, даже приготовила мне место под мой паяльный «салон». Когда я ее спросил, мол, не будет ли она выбрасывать мои радиодетали и справочники, она сначала не поняла, а потом сказала:
- Я вижу, что твоя бывшая, преуспела над тобой, - и погладила меня по головке, как малое дитя и обозвала маленьким Вовчиком.
Помню, что я что-то муркнул невпопад, и как шаловливый кот, втянул в плечи голову, потому, как не привык к такому обхождению.
Наверное, она такая родилась потому, как к ней тянулась вся молодежь, что работала с ней. Она их всех называла ласково по именам и никогда с ними ни о чем не спорила, а принимала весь окружающий ее мир таковым, как он и есть.
Прошло три года с того времени, как мы с Любой расписавшись в загсе, и обвенчались перед Богом в нашем собрании. Свадьба была скромная, без спиртного. С тех пор, я дал сам себе обещание, что в течение пяти лет не буду пить спиртных напитков. И что вы по этому поводу подумали? Верно, я их не употреблял. А курить табак я бросил за месяц до этого. На работе у меня было все хорошо, схема САС – пошла, премию платили регулярно, и главное, что жена всегда ждала. У меня, впервые, появилось чувство, что я кому-то нужен, а потому, захотелось отдавать себя жене сполна.
Все люди стали мне хорошими и приветливыми оттого, что я поменял к ним свое отношение. Ведь я, ранее, в людях не находил ничего хорошего считая, что все мне хотят зла. Сейчас я понимал, что все беды и суета – от князя мира сего, от этого зла, что правит миром. И эта грязь невольно падает на всех нас, но не все могут от нее очиститься. Старался помочь им в этом.
Любовь – на редкость хорошая женщина, то ли почитая законы Божьи, то ли просто от рождения, (такая у нее и мама), меня всегда поддерживала во всех начинаниях, а если что было не так, то тактично объясняла. В общем, была хорошим моим помощником. У меня создалось четкое впечатление, что Бог послал Любу в этот мир служить.
И она служит не только лишь мне, но и всем людям добром и лаской. Ну, а мне, была наградой от Бога, но за что? Не понимаю.
Истинно сказано, что пути Господни неисповедимы, и наверное Бог имеет на меня Свои виды.
Мы можем прилагать большие усилия, чтобы заставить человека идти правильным путем, но если это будет угодно Богу, то он, через, невзначай, сказанное тобою слово, сделает большое дело для человека, а ты этого и не заметишь.
В Писании сказано, что муж несет ответственность за жену и семью перед Богом, а потому жена должна быть ответственна перед мужем. Бог не допускает в семье демократию, потому, как такая семья недолговечна, в чем я уже был убежден. Образно, - демократия, это анархия в законе, а закон бывает часто попираем, работает на тех, кто его придумал и держит для своей защиты. Так вот, если закон опускается, то остается только лишь анархия, что часто мы, сейчас, наблюдаем в нашем Парламенте и, даже, на производственных рабочих местах.
Шел тысяча девятьсот восемьдесят первый год от рождества Христова.
Я отработал свои десять лет, здесь, в Шевченко, на особо вредных работах, и меня ничего уже не могло держать. Тем более, - врачи говорили, что нельзя жить в этих краях более десяти лет, потому, как от этой питьевой воды и от такого климата у человека происходят необратимые изменения в организме, а далее – серьезные заболевания. В городе начало твориться что-то непонятное, потому как колбаса (без цвета, без вкуса и запаха), доставляемая в наши магазины, уже шла по талонам, снабжение стало плохим. Даже в заводской столовой, где нас постоянно бесплатно кормили по талонам один раз в смену, перестали давать масло, иногда и сметану.
Родители Любы жили на Украине в уже известном вам городе Желтые Воды, именно там, где и жили мои. Там и была наша родина.
Перед отъездом на Украину, я попрощался с моим десятилетним сыном Валерой, сказав ему, что двухкомнатную квартиру в этом городе я оставляю только лишь ему. Но что он мог понять в свои десять? Конечно, ему нужны были отец и мать. И, возможно, что отец более, чем мать, но возврате назад уже не было. По советским законам, при разводе, на суд было бесполезно подавать потому, как дитя всегда оставалось за мамой.
Распрощались мы и с семьей Дорогушей. От старца Георгия мы получили особое благословение на нашу будущую совместную жизнь.
Нашу «келью», мы сдали предприятию, которому она и принадлежала, потому, что частных квартир в то время в Союзе не было. Все наше «нажитое», вместилось в трехтонный контейнер, но можно было, взять контейнер поменьше. Сказали, что дорога долгая, и маленькие контейнера, иногда, пропадают в пути.
С собою в дорогу я взял счастье и Любовь, что обещали сопровождать меня до конца дней.
В Желтых Водах, мои родители приняли Любу достойно как мою любимую жену. Я, сменил профессию с химика на электрика, и устроился на работу в лабораторию контрольно измерительных приборов и автоматики. Люба – в конструкторское бюро Южного Радиозавода. А в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, у нас родилась дочь Яна – наша Любовь.

ЭПИЛОГ

А, как же, без меня Мангышлак?
***
«данные из Интернета»
В конце 70-х - начале 80-х самым значительным объектом Шевченко стал завод пластмасс (ныне - Завод пластических масс), который возводился на базе комплектного импортного оборудования поставляемого из Франции. Объект "прописали" в 20 километрах восточнее города. Руководителями работ по установке оборудования и пуска цехов в работу были рабочие из Франции. На раду с ними трудился местный персонал, в основном, русские, украинцы, белорусы. Сырье поступало сюда с Казахского газоперерабатывающего завода. Одним словом, мощнейший комплекс на территории СНГ и Европы по производству полистиролов. С вводом его в строй химическая промышленность получила невиданные раньше перспективы.
Собственный маленький "чернобыль" уютно расположился на территории химико-гидрометаллургического завода. Излучение гамма-фона в цехе по переработке урана (ГМЦ) местами достигает 11 000 микрорентген в час, средний уровень фона - 200 микрорентген. После остановки завода здесь вообще не проводилась дезактивация. Около 15 тысяч тонн оборудования с уже не снимаемой радиоактивностью хранится под открытым небом, почти не охраняется и растаскивается (в промышленных объемах!) с закономерной периодичностью. Но это еще не самое страшное.
Впадину Кошкар-Ата, в четырех километрах от Актау, в 60-м отвели под склад отходов производства ПГМК. Самое большое "хвостохранилище" радиоактивных веществ в мире. В его недрах покоятся стронций, хром, цинк, марганец, свинец, уран, торий, радий... под спасительной толщей воды. В последние годы берега водоема стали оголяться, и ветер разносит опасные вещества по городу и близлежащим селам.
Жители Актау называют озеро "мертвым" и демонстрируют приезжим как достопримечательность. Еще бы, здесь складировано почти 52 миллиона тонн отходов с суммарной радиационной активностью 11 тысяч кюри! Серый, с оттенками зеленого грунт, словно панцирь, сковывает берега. Этот панцирь, фосфогипс - вещество, образующееся в результате производства фосфорных удобрений. Над водой не летают птицы, в озере не водится рыба. Только верблюды почему-то способны пить эту воду без видимых для себя последствий. Решением "озерной" проблемы надо бы заняться незамедлительно, а не то Актау - милое, солнечное место на берегу Каспия - через пару лет превратится из процветающего нефтяного города с международным морским портом в крупный центр всевозможных онкологических заболеваний.
Если выехать из города, то через 30 километров откроются взору, огромные холмы. Приглядевшись, можно понять, что это отвалы уранового рудника №2/3. По "утешительным" данным областной СЭС, они не очень опасны, так как уровень гамма-фона не превышает 15 микрорентген в час. Добыча урансодержащих фосфоритов здесь прекратилась из-за нерентабельности в 1993 году, окончательно предприятие развалилось в 95-м. С тех пор горы радиоактивного грунта лежат в абсолютной тишине, которая давит, словно хищник, прижавший к земле жертву.
Когда добычу урана остановили, то рудники №2/3 и 5 (в 30 километрах друг от друга) должны были законсервировать, но как это делается, никто толком не представлял, и вскрытый урановый пласт просто присыпали грунтом. На этом вся дезактивация закончилась. Чтобы построить современное предприятие по захоронению радиоактивных отходов, кому-то придется потратить немалые суммы на восстановление всей инфраструктуры разгромленного за годы бездействия рудника.
Стоя на краю "кратера", особо понимаешь, чем был Советский Союз и как ныне используется его наследство.
Только из Москвы, в общем-то, сытой и благополучной, все кажется несколько иным... А здесь, на бывшей автобазе, как на кладбище, покоятся остовы огромных сорокатонных "БелАЗов". Их тоже разбирают на металлолом: сначала снимают детали из цветных металлов, потом нержавеющую сталь и все остальное. Знают ли эти люди, - несколько патетически задал вопрос журналист, - какой опасности подвергают себя и свое потомство?" Я думаю, что знают. И не от хорошей жизни они торчат на урановом поле. Хаос вместо былого порядка - неприятное зрелище.
После развала Советского Союза реформаторы довели ПГМК (комбинат ныне входит в состав ТОО "Актал LTD") до коматозного состояния и "хождения по рукам" разного рода инвесторов, которые преуспели лишь в вывозе нержавейки и меди на базы приема цветного металла. К сожалению, эта картина характерна для многих ныне усопших гигантов отечественной индустрии.
Впрочем, кажется, дело сдвинулось с мертвой точки: в 2003 году были вновь запущены, не без помощи иностранцев, АТЗ и ХГМЗ, в 2004 - СКЗ. Хотя заработную плату уже несколько лет выдают частично и с большими задержками. Что только не предпринимали рабочие (на конец прошлого 2004 года их насчитывалось 1450 человек): устраивали пикеты с забастовками, отправляли ходоков с душераздирающими петициями к президенту Назарбаеву и в разные инстанции - правительство, парламент, Генеральную прокуратуру. Даже к Дариге Назарбаевой, лидеру партии "Асар", обращались... Реакция, как нетрудно догадаться, нулевая - и "в ответ - тишина".
Понятно, что на рабочих, которым не заплатили практически миллион тенге, политического капитала не сделаешь.
Впрочем, Назарбаев вспомнил добрым словом рабочих, инженеров, строителей и других специалистов советского прошлого, сказав с благодарностью, что "мы отдаем должное тем, кто сделал наше время временем великих свершений, - людям труда".
«из Интернет материалов»
***
У Юрия и Надежды Мелочей, ноябре восемьдесят первого, родился сын, назвали Игорем. Прожил восемнадцать лет, погиб трагически, точно не знаю, но говорят, что одолжил крупную сумму денег для бизнеса и не смог отдать, включили счетчик, - суицид.
Самохины, всей семьей, после двадцати четырех лет жизни на Мангышлаке, купили частный дом и сейчас, вчетвером, живут в Желтых Водах.
Семья Дорогушей переехала в город Караганду, где проживала дочь жены Георгия. Она забрала их из Шевченко к себе из-за того, что ее мать, Антонина, стала быстро терять зрение, а старцу тяжело стало за ней ухаживать.
Из Желтых Вод, сыну, Валере, на день рождения выслал подарок, Елена переслала его обратно, писем не принимала, отсылала назад, она начала выполнять свою угрозу, и воспитывать сына своими силами. Как ни печально, но он начал приобщаться к наркотикам, плохо учился в школе, искал плохих ребят и жил их жизнью. Перед армией, когда ему было восемнадцать, Елена отправила его ко мне, чтобы я приютил его и устроил на работу в Желтых Водах. С наркотиками было покончено. После армии женился, живет с женой и сыном Никитой в городе Павлограде, куда и переехала Елена после Мангышлака, отдав ему свои двадцать восемь лет.
Валера рассказывал, как они плохо жили, начиная с восемьдесят седьмого и до девяносто первого года, когда город Шевченко был назван Актау, перейдя под полную власть Казахстана. Надо понимать, что разруха коснулась всех республик «нерушимого», а потому казахам было не до него. Атомная станция была остановлена, рудник закрыт, продукты в городе пропали, потому, как прекратилось снабжение из России. Привозили торгаши, но все было очень дорого, при совершенно малых заработках, и регулярной недоплате денег на производствах. Были такие годы, что квартиры зимой не отапливались, а дров и угля здесь не было, а потому приходилось готовить еду и топить керосином или для этого использовать электроэнергию, потому, что газ тоже периодически пропадал. Иногда, чтобы переспать в тепле и как-то прожить, собирались в «кагалы». Приносили кто, что из съестного, так и кормились. Приходилось ловить рыбу, или посещать морской порт, чтобы купить там рыбы.
Наша, с Любой, дочь Яна, закончила университет, и работает актером в театре города Черновцы, на западной Украине, нас не забывает, постоянно звонит. Недавно и мы были у нее в гостях, ездили в Яремчу, Буковель – очень понравилось.
В Желтых Водах, добыча урана стала потихоньку сворачиваться после того как Украина приобрела независимость. Но в таких городах как Кировоград, Березовка, уран продолжают добывать. Открыто новое, Константиновское, месторождение урана в Кировоградской области которое, сейчас, стало центром его добычи. Не прекращает работу в Желтых Водах металлургический завод, который, во времена СССР назывался цехом фосфатных удобрений. Такой же завод работает и в Днепродзержинске. Сюда привозят урановую руду на переработку со всех мест ее добычи на Украине.
Город Шевченко сейчас, называют «Актау» - белой горой. Белой, потому, что вскоре он будет знаменитым курортом мирового значения на уровне знаменитого «Дубая» и здесь - всё для белых.
Рассказывает Самохина Татьяна, жена моего брата Анатолия:
- Когда я приехала в Актау хоронить свою маму, что прожила здесь почти, что всю жизнь, я ничего в городе не узнала. Почти все здесь изменилось и превратилось в рай для туристов и ад для простачков-старичков. Конечно, же, туристы, не пьют такую воду, что пили мы, не бывают здесь во времена, когда дуют пронзительные ветры и метет песок. Старых рабочих в городе осталось мало, и все они работают по вахтовому методу, выезжая по месяцам в пустыни у городов Жетыбай, Новый Узень, Ералиево и другие, для выкачки и перекачки высокопарафинистой нефти с глубоких скважин до полутора километров. Есть работа и на буровых среди фаланг и скорпионов, в безводной пустыне, - рассказывала нам Татьяна. И, совершенно, безрадостно продолжила:
- Хотя здесь, в Актау, и построены пятизвездочные отели и бухты для яхт, много других развлекалок, и во многих местах, вместо асфальта – мраморная плитка, а жизнь начинается только лишь ночью, но на берег бесплатно не выйдешь, потому, что каждый его клочок куплен деловыми людьми и застроен притонами и барами. Тоже сделали и с центральным парком. Конструкция новых зданий самого современного дизайна, а старые - сносятся. Продукты питания очень дорогие. Ночью город весь в огнях, но все это не для нас. Так, что он для меня стал совершенно чужим.
И как-то совершенно не укладывается в голове, как может существовать такой курорт рядом с могильником радиоактивных отходов? Ведь, вода и ветер делают свое дело.
  На такой скорбной (недозвучавшей) нотке я и заканчиваю мой и наш экскурс в историю атомных городов СССР. Что будет с ними и нашей экологией далее, – человек может только предполагать и не в лучшую сторону.
***
В мире много путей и дорог, и чтобы правильно идти, или ехать по ним, необходимы карты-путеводители, составленные первопроходцами, коим мы должны быть благодарными по жизни.
Но то, что есть и будет с нами,- зависит только лишь от нас самих, и от выбора нашего пути. А путеводителем по нему – и есть эта мудрая книга, которая называется Библией, составленная первопроходцами души и духа человеческого, посланниками Божьими.