С этим словом связана вся жизнь человека. Человек верующий тревожится всю жизнь, что не попадёт в рай. Жулик тревожится, что не сможет обмануть очередную жертву и будет разоблачён. Ухажёр тревожится, что дама его отошьёт. Богач тревожится, что его состояние сгинет в дефолтах и инфляциях. Мать тревожится за жизнь и судьбу своего дитя.
А я вспоминаю тревогу в Нахабино. Это были военные сборы, и мы знали, что тревога будет. Мы репетировали её. Надевали боевую форму за те секунды, пока горела спичка у сержанта. Бежали в оружейную, хватая каждый своего Калаша, на ходу заправляясь и пристёгиваясь. Последним быть всегда позорно.
Мы ждали её все сборы, но она наступила неожиданно. В этот день мы, как всегда хором произнесли ритуальный речитатив:
-День прошёл,
Мы масло съели.
На прогулке
Песню спели.
Днём до дембеля короче,
Старикам спокойной ночи.-
Этому речитативу нас научили старики, которые до института уже отслужили три года в армии СССР.
Потом дневальный громко произносил:
-69 дню лагерных сборов, всеобщий и полный…-
Мы обязаны были, хором громко, набрав в лёгкие воздуха, как на параде крикнуть:
- ПИИИИИИ…Ц-
В этот раз в казарму неожиданно зашёл уважаемый нами полковник Денисов….
Он был очень строг к нам, но мы почему-то любили его больше всех.
Вот другого полковника, - начальника сборов, мы почему-то не очень любили.
Помнится, мы отрабатывали установку противотанковых мин в условиях обстрела, и должны были все действия выполнять, распластавшись на земле. А тут ещё хлынул ливень. Гимнастёрки наши, враз пропитались небесной влагой, земля превратилась в хлипкую жижу. Лица наши превратились в морды, заляпанные грязью, а полковник Кравцов радостный во весь рост в плащ-палатке с капюшоном и улыбаясь говорил нам, что это и есть условия приближённые к боевым. Был бы это «Дениска», мы бы ему всё простили и пошли бы за ним под настоящие пули. Денисов в отличие от Кравцова воевал и прошёл всю войну сапёром. На обеих его руках насчитывалось максимум два-три целых пальца, и когда какой-нибудь курсант после ответа на занятиях спрашивал:
-Товарищ полковник, сколько Вы мне поставили?-
Полковник раскрывал перед ним свою большую пролетарскую пятерню, и не понятно была то ли это два, толи три, толи два с половиной.
Мы как-то решили сговориться и не отвечать Кравцову на приветствие во время утреннего построения. Кравцов был начальником наших сборов. Стройный и подтянутый, почти как Суворов, он выходил перед нашей ротой и молодцевато и задорно выкрикивал:
-Здравствуйте товарищи курсанты!-
Чуть погодя, мы громко и дружно орали:
-Здравжелавтоащалковник!-
В этот раз в ответ на его «Здравствуйте товарищи курсанты» последовало гробовое молчание. Полковник без тени смущения так же бодро повторил это ещё раз. Не получив ответа и в третий раз он подошёл к командиру первого взвода Славику Дикину, без тени смущения выкрикнул:
-Здравствуйте товарищи курсант!-
Здравствуйте товарищ полковник.-
Грустно, как бы извиняясь перед нами, вымолвил Славик. Так он подошёл к каждому из командиров взводов. Потом молча повернулся и ушёл.
В обед пришёл Дениска, построил нас, сказал, что мы мерзавцы и чтобы больше так не смели делать.
На другой день Кравцов снова на утреннем построении, как нам показалось уже с чувством, какого-то страха произнёс своё, «Здравствуйте товарищи курсанты»
Мы рявкнули, как никогда громко, «Здравжелавтоащалковник!!!!»
Лицо полковника засветилось, словно солнце. Я подумал, что это утро было утром лучшего дня в его жизни. ...
Полковник Денисов усмехнувшись, прошёлся по казарме, сделал кому-то замечание по поводу небрежно поставленных сапог и, пожелав нам спокойной ночи, удалился.
Угомонившись, мы сладко уснули…
Побудки были все похожи, как две капли воды. Многие уже не спали и готовились впрыгивать в амуницию, дабы не быть в числе последних на построении.
Дневальный выкрикивал:
-Ротаааа, паааадъёёёммм!!!! Выходи строиться!-
В этот раз, мы не все услышали «Ротаааапаааадъёёёммм»
Но «рота тревога» уже разобрали многие.
Вот она наконец-то, сердце билось у каждого по- особому. Никто не знал, что за приказ будет дальше, толи построят и опять уложат спать, толи заставят минировать какую- нибудь местность, толи ещё чего. ...
Через секунды мы стояли в строю перед казармой в кромешной ночи. Скатка, сапёрная лопатка, боекомплект, каска, фляжка, всё было при нас.
Подозвав к себе командиров взводов, командир роты молоденький старший лейтенант, налегке, с кобурой на боку , что-то быстро им объяснил.
-Рота , направо, бегоооом арш!!!!-
Скомандовал он, и мы побежали.
Я бежал и думал, что не успел перемотать портянки. У меня была одна хитрость, я портянки перематывал, после построения.
Вечером перед побудкой я расстилал каждую портянку над своим сапогом так, чтобы при побудке сразу одев брюки, спрыгивать в сапоги, увлекая портянки в их глубину, как придётся, чтобы позже перемотать, на лету натягивая гимнастёрку. Застёгивать пуговицы незаметно можно уже в строю.
В этот раз на перемотку портянок времени не было. Не успели многие в этот раз и по малой нужде.
Бежали мы молча и тяжело. Скатки сбивались, автомат, боекомплект, сапёрная лопатка; это не забег в спортивных трусах и шиповках на физкультуре. Пот лил градом, но всё равно свежий лесной воздух шептал нам:
-Ничего пацаны, это же не настоящая война, это учения, потерпите …-
Мучительно хотелось в туалет. Вдруг я почувствовал, что к тому мучению прибавилась боль натёртой незамотанной, как следует портянкой левой ноги. С правой, слава Богу, почему-то всё было нормально. Отставать было позорно. За нами шла машина, и несколько человек уже сидели в её кузове.
-Всё!-
подумал я,
- останавливаюсь и перематываю портянку, догоню, какнибудь.-
И когда я уже остановился, командир роты объявил привал на минуту для отправления малой нужды.
Я решил сначала перемотать портянки. Это целое искусство мотать портянки, старшина долго обучал нас этому. И не у каждого это получалось даже с десятого раза.
Но, как только я прислонился боком к берёзке и стал расстёгивать ширинку, послышалась команда:
-РРотаа, бегооом ааарш!-
Пришлось сжать зубы и бежать.
Бежали долго.
-Лучше бы я отстал и отлил бы вволю,-
думал я,
-Всё останавливаюсь, ну давай ещё немного!-
Пол роты ослабевших уже сидело в грузовике.
Робик Аветисян ещё бежал. Мы по очереди брали его автомат. Друга из общаги нельзя было подставлять под позор.
Бежали мы уже часа два. Небо засветлелось. На его фоне красиво обозначились верхушки елей. Лес кончился. Всё, лучше позор, чем мокрые штаны решил я и остановился.
Но вдруг как музыка прозвучала команда:
-Рота стой! Интервал десять шагов, занять оборону!!! …
Мы залегли. Перед тем как отстегнуть сапёрную лопатку и автомат , лёжа на боку, я с наслаждением, которое никогда в жизни потом не испытывал, облегчился в дурманющую запахом полыни влажную от предрассветной росы траву.
На снимке я принимаю присягу, которой верен буду до последней капли крови, как и клялся! Дрожите фашисты!