Каждый дядя, дожившись до известных степеней, создает себе идеальную тётю.
То есть, ту самую тётю, которую он желал бы иметь при самых благоприятных обстоятельствах. Тётю своей мечты. Понятно, что таковыми обстоятельства бывают крайне редко – что и правильно. Мечта воплощенная – перестает быть собой, резко утрачивает признаки жизни и, с воплями и проклятиями, умирает.
Многие дяди, не обладающие хотя бы минимальными зачатками фантазии, используют, ничтоже сумняшеся, уже готовых, реально существующих тёть. Анжелина Джоли, губами покоряющая мир; Памела, скандально известная правнучка Ганса Христиана; подруга агента-феерии, Ким Бессинджер; Шерон Стоун с недетски-обнаженным своим инстинктом; Софи Марсо, надломленная страсть; пухлая крошка Бритни, в период краткий ясного ума – и так далее. Славных до ужаса тёть – не так уж и мало. Но, надобно отметить, по пути наименьшего сопротивления идут лишь скудоумные, не умеющие абстрактно мыслить и конкретно мечтать дяди.
Толковый развитой дядя изобретает персональную, не имеющую аналогов идеальную тётю. Тётю-уникум. Он производит ее на свет в родовых муках творчества, наделяет массой достоинств, помещает в сердце свое и носит там, не без грусти понимая, что вряд ли когда коснется губ ее или груди, и сонет шекспировский нашептать в нежнейшую раковину тоже едва ли удастся. Что и понятно: идеалу извечно претит ощутимая поступь реалий.
Так когда-то и я – породил в жаждущем счастья мозгу искрометное сокровище: тётю моей мечты. Это – блондинка. Добрая, худенькая блондинка с акварельно-голубыми жилками на кистях рук и шее. Белокожая и застенчивая. С короткой стрижкой под мальчика. И непременно – в пуховом, ну, очень пушистом свитере.
Почему в свитере? Да потому, скорей всего, что блондинка эта и не представлялась мне иначе, как прохладной, ветреной осенью. В прочие поры года – я просто не видел, не в состоянии был домыслить, прочувствовать, вообразить – но осенью она магическим образом оживала. И я начинал верить, что вот-вот встречу ее на улице, в трамвае или магазине – интересную худышку в объемном пуховом свитере, с задорной стрижкой под пацана и влажно-серыми безднами глаз. Совсем скоро, через день-другой, а может быть, уже нынешним вечером, я непременно вычленю ее из миллионной толпы – тётю моей мечты.
Я настойчиво, исступленно даже, верил в материализацию своей тёти. И вера, надо сказать, подбрасывала мне подарочки – как будто откупаясь от изрядно поднадоевшего, прямо-таки плешь проевшего просителя-визитёра.
Три месяца я встречался с замечательной сероглазой Вероникой, принцессой бухучета, владелицей аж четырех ангорских свитеров, азартной развратницей и хохотуньей – но она, черт побери, не была худышкой. Совсем не была – интересной худышкой. Совершенно напротив. В кратких перерывах между утехами плоти она поедала все, что умела и могла обнаружить в кухонном пространстве, отчего бюджет мой и чувство прекрасного несли все более необратимые потери, пока не съехали на погост окончательно.
Куда ближе к идеалу оказалась Лена-педагог – адекватно стриженая, снабженная нужными жилками и не смущавшая обилием форм – но толерантность ее хромала на обе ноги, а волосы пламенели и звали в бой, что сильно ранило миролюбивую мою натуру.
И даже Нине, образцу непрожорливой доброты, не удалось поставить мечту на колени – глаза психотерапевта инфернально поблескивали, в точности, как витрина магазина «Малахитовая Шкатулка», а гладь волос лучилась фиолетом. Вдобавок, она бредила экстремальным туризмом, ранжировала Г. Лепса много выше "Лед Зеппелин" и читала запойно Донцову – а куда это, скажите на милость, годится?
Так оно и шло. Мечта капризна, как породистая кошка, и склонна прибаливать юношеским максимализмом. И поделать с этим ничего нельзя. Каждый раз, в двух-трех метрах от воплощения, в пределах видимости финишной черты – всегда возникало оно, это недостающее «что-то» – и мечта оставалась нетронутой, в девственной своей чистоте и торжественной незыблемости.
А потом было лето – тридцатиградусное, как сейчас. Я окунулся, прочапал, лавируя меж загорающими телами, к своему месту, укрыл панамой обгоревший нос – и задремал, чтобы проснуться от внушительного пинка в бок.
-Привет, - разлепив глаза, я увидал смуглую, крепко сложенную грудастую девушку, явно посвятившую годика четыре из своих двадцати академической гребле. Волосы её были черны, как душа папарацци. Свитер, по вполне понятным причинам, отсутствовал. – Слушай, дай мобильник, а? Мой разрядился, а позвонить – очень срочно надо! Ну, чё ты вылупился?. На солнце, что ли, перегрелся? Але, гараж! Ты вообще говорить умеешь? Во попала… Даун какой-то, честное слово!
Мечта, безбожно матерясь и завывая, погибала. Оцепенение прошло. Я лихорадочно рылся в карманах одежды, отыскивая финскую игрушку. Мне нельзя, никак нельзя было дать ей уйти.
А потом мы стали жить вместе. И до сих пор – живем вместе. Нам нравится это – жить вместе. Я нашел ее – тётю моей мечты.