Часть первая
Родовое гнездо Сэмплиеров
Наступившая рождественская неделя принесла с собой резкий ветер и пронизывающий холод. Темза покрылась льдом. Выпал снег, но и снегопад не смягчил сурового настроения зимней погоды. То и дело в морг привозили тела бедняков, замёрзших прямо на улице. Кэбмены сделались краснолицы, и от них исходил явственный запах виски, а у лошадей индевели ноздри. Мою приёмную наполнили пациенты с отморожениями, озноблением дыхательных путей и бронхитом. Работы было много - я заканчивал глубоким вечером и шёл домой пешком быстрым шагом - просто потому, что боялся замёрзнуть, сидя в кебе.
Тридцать первое декабря, если и было исключением, то только в худшую сторону. Когда, спровадив последнего пациента, я взглянул на часы, было ровно одиннадцать. За окном свистело и завывало, ртуть в термометре, похоже, замёрзла прямо в колбе, а вылизанный ветром тротуар превратился в каток.
Тёплое пальто, шарф, меховая шапка - ничто из этого не могло уберечь от пронизывающего ветра и лютого холода. Только лишь отворив дверь, я немедленно задохнулся и зажмурил глаза, обожжённые колючей снежной пылью. По всему Лондону разносился звон колоколов, но на самом деле никто не звонил в них - колокола раскачивал ветер. Улицы словно вымерли - ни единого человека.
Я пошёл привычной дорогой - через сквер, через полуразрушенный декоративный мостик, и был крайне удивлён, увидев во тьме неподвижно стоящую человеческую фигуру. Нет, ничего необычного, конечно, не было в том, что на улице нашёлся ещё один полуночник, но, повторюсь, от мороза дух перехватывало, и шаг невольно приходилось убыстрять, а этот человек стоял совершенно неподвижно, опершись на высокие каменные перила моста, и смотрел на замёрзшее тёмное зеркало паркового пруда, словно бы в мечтательной задумчивости.
Я сделал ещё несколько шагов и узнал Шерлока Холмса.
В то время мы жили с ним порознь. Я как раз купил практику, требующую серьёзной реанимации - это кроме ежедневного приёма и дежурства в госпитале - и почти все дни проводил, уйдя с головой в работу.
- Боже мой, Холмс! - воскликнул я, приблизившись настолько, чтобы говорить, не напрягая голос. - Такой мороз! Вам не холодно?
Он обернулся и посмотрел на меня, словно не до конца разбуженный после глубокого сна:
- Откуда вы здесь, Уотсон? - но потом, словно спохватившись, шагнул навстречу и протянул руку без перчатки - ледяную, белую и твёрдую от холода, как деревяшка. У него и не было с собой перчаток. Я поспешно стащил свою, сжал его пальцы и задержал в руке, согревая:
- С ума вы сошли, что стоите на улице в такую погоду и даже без перчаток? Смотрите, руки совсем закоченели. О чём это вы так глубоко задумались, что готовы замёрзнуть здесь? Снова какая-нибудь криминальная головоломка?
- Не совсем то, что вы думаете, - улыбнулся он. В улыбке -растерянность. Это у Холмса-то!
Я почувствовал смутную тревогу и пристально посмотрел на него,
стараясь хоть что-то прочесть по обычно непроницаемому лицу: - С вами что-то случилось?
Холмс неопределённо пожал плечами.
- И да, и нет, - сказал он. - Но я нуждаюсь в собеседнике. Если бы не ваш долг встречать вечера у домашнего очага, я бы зазвал вас к себе на рюмку виски. Или вы не пьёте виски? Ну, коньяк у меня тоже найдётся.
Теперь уже я почувствовал некоторую растерянность оттого, что обстоятельства складываются, как нарочно, и признался:
- Пока что я один. Жена уехала на рождество к двоюродной сестре,
звала меня с собой, да я отговорился работой.
- Тогда что вам мешает принять моё приглашение?
- Час всё-таки поздний. Дело к полуночи, - мялся я.
- Останетесь у меня ночевать ... Уотсон, это не форма вежливости -
я, действительно, страшно рад, что встретил вас. Мы давно не виделись, но дело даже не в этом. Мне сейчас, как никогда, нужен дружеский совет. Я немного растерян, как вы, конечно, заметили, но дело не в криминальных загадках - загаданная мне загадка, боюсь, касается меня самого.
Упираться после этого и дальше было бы просто некрасиво. Да и, сказать по правде, меня прельщала перспектива провести время с Холмсом - в прошлом его компании я был обязан самыми захватывающими минутами моей жизни.
- Пойдёмте, - согласился я.
Он кивнул, сунул руки в карманы и зашагал, пригибая голову от встречного ветра. А полы его тёплого пальто вздувались и хлопали, как серые тяжёлые крылья.
До Бейкер-стрит было всего с четверть часу ходу, но я перестал чувствовать и лицо, и руки от немилосердного встречного ветра. Прямо посреди мостовой лежала на камнях мёртвая галка, а сами камни блестели в свете фонаря, как полированное стекло. Холмс поскользнулся на одном из них, но, взмахнув руками, удержал равновесие и, не оглядываясь, любезно предупредил:
- Осторожнее, Уотсон, скользко.
Мы едва успели миновать площадь, как часы на башне стали бить полночь. В морозном воздухе каждый удар раздавался отчётливо, со звоном, словно звук ударялся в хрустально-твёрдое небо и эхом отражался от него.
- Рождественский благовест, - с непонятной усмешкой сказал Холмс. - А вы верите в это, Уотсон?
- Во что именно, Холмс?
- В Рождество святое, в Вифлеемскую звезду, в дары волхвов?
- И в Бога?
- Положим, и в Бога?
- Не на ходу бы об этом говорить. Я за ветром вас почти не слышу, - признался я. - Да и тема странная.
- Отчего же? Самая рождественская тема.
- Для вас странная, а не для рождества. На моей памяти вы всего только дважды озадачивались вопросами доказательства бытия божия, и оба раза это было связано с расследованием.
- Ну, можно считать, что это и теперь связано с расследованием, Уотсон. Но мы, кажется, пришли. Подождите, я отопру дверь - миссис Хадсон, конечно, давно спит.
Он принялся возиться с ключом и затратил на это довольно много времени, потому что останавливался и дышал на руки. Наконец, замок щёлкнул. Знакомо пахнуло привычным, просто родным, жильём. Не знаю, для кого как, а для меня запах - одно из самых стойких составляющих памяти. Я помню, как пахло в гостиной и в детской у нас в Эдинбурге - в доме, который я покинул ещё до моих пяти лет, помню отравленный запах долины Шантадирага и полевого лазарета, помню запах духов случайной женщины, сделавшей меня мужчиной. В прихожей квартиры на Бейкер-стрит пахло старым плюшем портьер, крепким табаком, кислотами, кофе, чернилами, корицей и травой полыни. И немного - опием.
- Я давно здесь не был, - сказал я, не Холмсу даже, а так, самому себе. - Я пришёл домой ...
- И он останется вашим домом, - тихо, в тон мне, проговорил Холмс. - Добро пожаловать, дружище. Снимайте пальто, давайте сюда ваши шапку и шарф. Камин горит - нам будет тепло и уютно.
Мы прошли в гостиную, где, действительно, струилось от камина ровное тепло, и Холмс сел перед ним на корточки, сдвинув решётку и протянув ладони к огню. Он снял пальто, и теперь был в непривычном строгом сером костюме. Я увидел, что он похудел и кажется сейчас немного старше своих тридцати пяти лет. Впечатление дополняли несколько нитей седины, появившиеся в его волосах.
- Холмс, с вами определённо что-то случилось, - вдоволь налюбовавшись на его затылок, нарушил молчание я.
Он пружинисто поднялся И шагнул к бару:
- Давайте сначала выпьем. Вы что будете? Коньяк?
- Можно и коньяк, - и поднял брови, заметив в баре сильно початую бутылку абсента. - Вы пьёте абсент, Холмс?
- Обыкновенно нет. Мне нужно было войти в транс, и я использовал старую рецептуру.
- Абсент и опий? - сообразил я. - Да, помню, я тоже слышал об этом. Но ведь это гремучая смесь, Холмс. От неё несложно и умереть. Как вы только могли?
- Да, это было ужасно, - спокойно подтвердил он. - Я видел древних богов, запросто заглянувших ко мне на чашечку кофе - вот как вы сейчас, - он рассмеялся и поставил на стол широкие низкие бокалы и бутылку тёмного стекла.
- Семьдесят два года выдержки. Всё то восторженное, что говорят о трёхсот- и четырёхсотлетних винах - болтовня. Вино тоже имеет определённый срок годности, после которого превращается в уксус. Сто лет ещё туда-сюда, но семьдесят лучше. Один мой знакомый сомелье ... А впрочем, чёрт с ним, давайте просто пить.
У коньяка оказался мягкий шёлковый вкус.
- Холмс, Я не ел с утра, - предупредил я. - Я захмелею.
- А я вас покормлю. Паштет из гусиной печёнки хотите? Настоящий фуа-гра.
Я со вздохом покачал головой:
- Паштет я буду. Тем более, если настоящий фуа-гра. Но вы что-то на себя не похожи, Холмс. Что, наконец, произошло?
Он многообещающе кивнул, но не спешил. Выставил на стол закуски из буфета и уселся со своим бокалом за стол напротив меня, положив ногу на ногу.
- Уотсон, я вам что-нибудь рассказывал прежде о своей семье?
Я растерялся, не зная, как ответить. О семье Холмса я, действительно, кое-что знал. Знал, что предки его были из ирландцев и французов, знал, что детство мой друг провёл в Суссексе, что ему не было и десяти лет, когда его отец приревновал молодую жену к домашнему врачу и учителю - красавцу цыгану и в припадке необузданной ревности застрелил её на глазах у мальчика, после чего застрелился сам, оставив моего друга сиротой на попечении пятнадцатилетнего брата и того самого пресловутого цыгана. Знал, что нежный впечатлительный мальчик пережил из-за этого серьёзное нервное расстройство, последствия которого остались с ним на всю жизнь. Знал, наконец, и сколько Холмс положил сил, выстругивая себя вопреки своей натуре таким, какого я узнал, вернувшись в Лондон и поселившись вместе с ним на Бейкер-стрит. Всё это я знал - не знал только, что ответить на его вопрос.
- Да, - сказал я, наконец, решив ограничиться минимумом.
- Я оценил вашу сдержанность, - улыбнулся он. - Но сейчас я имел в виду своё происхождение. О нём я вам что-нибудь говорил?
- Да, - снова сказал я.
Холмс засмеялся и расплескал коньяк. Это тоже было необычно - руки обыкновенно слушались его в любом его состоянии.
- Вот чёрт! - сказал он и стал вытирать пролитое салфеткой. До конца не вытер, бросил салфетку под стол.
- Вы меня пугаете, - сказал я. - Вы, может быть, пьяны? Хотя я не помню вас пьяным, но меня это хоть немного успокоило бы. А то я не знаю, что и подумать.
- Какое совпадение - я тоже не знаю, что подумать. Подождите, -он снова налил себе коньяк и выпил залпом, как воду. Жадно вгрызся в плитку шоколада. Этот выраженный голод к сладкому не был мне незнаком. Но с коньяком сочетался плохо. Хотя ... если уж абсент и опий, почему бы не коньяк и кокаин?
Однако спрашивать я ни о чём не стал. В некоторых случаях некоторые вопросы Холмсу задавать небезопасно.
- Мой отец родом из Нормандии, - заговорил Холмс, помолчав.- Моя мать, скорее, ирландка по крови, родилась в северной Шотландии в семье Хизэлендских Мак¬Марелей. Так вот, что любопытно ... Её дед, а мой прадед - он, кстати, жив до сих пор, и даже не очень стар - энтузиаст геральдических изысканий. У него это настоящая страсть, он выписывает себе документы, снимает копии в архивах, состоит в деловых отношениях со всеми работниками европейских музеев. Словом, полупомешанный, как все настоящие энтузиасты своего дела. Ну, так вот, он составил так называемое «родословное древо» нашей семьи, перевернув при этом чёртову прорву макулатуры, - Холмс сегодня упоминал чёрта что-то чересчур часто, хотя на моей памяти прежде не склонен был чертыхаться, как и вообще сквернословить.
- Так вот..., - продолжал он, проглотив ещё одну дозу коньяку. -Да, а вы-то что не пьёте, Уотсон? Разве коньяк не хорош?
- Очень хорош, - искренне похвалил я.
- Ну, пейте. Так вот, - повторил он. - Как оказалось, мои мать и отец где-то там, в глубине веков, связаны общими предками по женским линиям. Предки эти носили фамилию Сэмплиеры и были очень родовиты, хоть и малочисленны. Прадед говорил, что сравниться они могут разве что с Роганами. Я, по чести сказать, никогда к этим историческим изысканиям серьёзно не относился. Ну не герб же мне заказывать, в самом деле! Хотя у Сэмплиеров был герб - на тёмно-синем поле серебристая летучая мышь, несущая в лапе меч. Был и девиз - я не помню, как там по-латыни, но перевести его можно как «не бойся». Полагаю, мои предки славились своим бесстрашием. В общем, если бы я озаботился этим, Уотсон, теоретически я мог бы претендовать на графский титул.
- Но вас, по-видимому, заботит не это, - прозорливо угадал я.
- Не это. Пейте коньяк.
Он словно задался целью напоить меня. И особенно стараться ему бы не пришлось - несмотря на фуа-гра, я быстро пьянел.
- Мой прадед пошёл дальше, он начал выяснять корни Сэмплиеров и, в частности, обратил внимание на одно - сомнительное, правда, но очень любопытное родство с другой графской ветвью. Скажите, Уотсон, вы слышали что-нибудь о Карпатских Цепечах?
- Слышал, конечно. Влад Цепеч - легендарная полумистическая личность. Граф Дракула.
Холмс с готовностью кивнул.
- Ну а теперь, - сказал он, выливая из бутылки последние капли. - Возвратимся к уже заданному вопросу: верите ли вы в потусторонние силы?
- Ну-у ... , - замялся я. - Собственно, нет.
- А в Бога?
- Холмс, друг мой, помилуйте! В нашем просвещенном девятнадцатом веке, по-моему, невозможно однозначно верить или однозначно не верить в Бога.
- Если есть Бог, то есть и дьявол. Кажется, так говорит доктрина?
- Право не знаю, я не изучал богословие. А главное ... Можно начистоту, Холмс?
- Ну, конечно, начистоту.
- Так вот, начистоту, - я понизил голос. - Не верю я, друг мой, что вас могла заставить принимать смесь абсента с опием, торчать на морозе без перчаток и чуть не насильно тащить меня пить в первом часу ночи всего лишь неясность в вопросе, имеет ли под собой религиозная система реальную основу или нет.
- Вы думаете? Ну а что, если я сообщу вам, что я сам, - он приложил ладонь к груди жестом раскланивающегося конферансье, -потомственный вампир?
- Скажу, что вам на сегодня коньяка, пожалуй, уже хватит.
- А если я представлю доказательства?
- Какие, например?
- Превращусь в летучую мышь, например.
Я заинтересовался:
- Превратитесь!
- Я сказал лишь «например», - устало вздохнул он. - Не умею я
ни в кого превращаться.
- Ну, значит, действительно, с коньяком пора заканчивать. Холмс перевернул пустую бутылку:
- Да мы с ним и так уже вроде закончили. Ладно, демонстрация трансформационных способностей - это для детей; бурно влияет на неокрепшую душу и живое воображение. Нас, людей взрослых, этим не проймёшь. Так что перейдём к более веским с точки зрения взрослого человека аргументам.
Он поднялся и шагнул к бюро. В движениях его при этом я заметил некоторую неуверенность - не пьян ещё по-настоящему, но всё¬таки ... «А интересно, - подумал я. - Мне-то самому удастся по прямой дойти до бюро?»
Холмс долго рылся среди документов, шурша бумагой и что-то бормоча себе под нос. Наконец, повернулся ко мне с пожелтевшим от времени конвертом в руке. - Знаете, что это такое?
- Письмо какое-то.
- Совершенно верно, это письмо. Вы можете с ним ознакомиться, хотя оно, скорее, представляет историческую ценность, чем личный интерес. Вот, возьмите.
Я протянул руку и - чуть было не отдёрнул её, разглядев, что значительная часть бумаги залита кровью.
- Письму сто лет, - сказал Холмс. - Но кровь на нём свежее. Читайте, Уотсон, читайте - я потом расскажу, как это попало ко мне.
Внутренне передёргиваясь, я всё-таки взял письмо и развернул. Почерк был женский, витиеватый, в некоторых местах трудно читаемый, потому что чернила выцвели, но в целом текст можно было разобрать:
« Итак, дорогая Лиса, длится четырнадцатый день моего пребывания в доме дядюшки Сэмплиера, и я уже чувствую в себе те перемены, которые заставляют меня ужасаться. Боже мой! Неужели сказки выжившей из ума няньки, действительно, что-то имеют под собой? Теперь я думаю, что мне ни в коем случае не следовало принимать это сомнительное приглашение, какими бы видами на наследство оно не подкреплялось. Милая Лиса, если мне суждено погибнуть, или, что ещё хуже, безвозвратно сгубить свою душу, помни о том, что твоя сестра всегда любила тебя и поверь в страшную правду, о которой мы слышали лишь в намёках и недомолвках: дядя наш Себастиан Сэмплиер - нежить, носферату, неупокоенный мертвец, погибший ещё семь лет назад, когда об этом - помнишь? - прошёл слух. Мне страшно даже подумать о таком, Лиса, но если подобный слух о моей собственной смерти вдруг тоже достигнет твоих ушей, молю тебя всеми святыми: поверь ему. Поверь тотчас же, и если после этого вновь увидишь меня, не спеши бросаться мне на шею, а лучше береги свою, и, во-первых, в дом меня ни под каким видом не приглашай, во-вторых, испробуй вперёд чеснок и серебро, а в-третьих, ищи, изо всех сил ищи моё тело, как бы далеко дядя его не запрятал, и проведи обряд над ним во что бы то ни стало. Что до ребёнка, которого я ношу в утробе, то он уже отравлен этим страшным ядом. И весь вопрос теперь в том, смогу ли я избавиться от него», - на этих словах письмо внезапно обрывалось - не хватало ещё одного листа.
- Ну и что? - помолчав, пожал плечами я. - Полагаю, в архивах Британского музея хранятся горы такой литературы.
- Я взял это не в музее. Это архив нашей семьи, а Лиса, к которой постоянно обращается автор письма, приходилась матерью моему прадеду. То есть, моя прапрабабка. Письмо это датировано двадцать пятым декабря тысяча семьсот восемьдесят девятого года.
- Сто лет назад?
- Да, ровно сто лет назад. Мне рассказывать дальше, или ваш скепсис настолько велик, что вы предпочитаете отправиться спать?
Я покосился на часы - без четверти два. Впрочем, спать мне вроде бы не хотелось. Вот только Холмса понять я не мог - неужели мой друг хоть сколько-нибудь серьёзно относится к тому фольклору, который любят пересказывать в спальнях интернатов старшие мальчики младшим?
- Рассказывайте дальше, - решил я.
- Ребёнок, о котором идёт речь, родился шестого января.
- Как вы?
Холмс странно посмотрел на меня и подтвердил:
- Да, как я
- А это имеет какое-то особое значение?
- Наверное, нет. Подождите, - он снова полез в бар.
- Холмс! - испугался я. - Холмс, достаточно!
Но он всё равно вытащил ещё бутылку.
- Арманьяк. Девяностого года. Коллекционный. А потом сразу кофе, ладно? Мы ведь так давно не виделись с вами.
Я обречённо кивнул, стараясь не думать о том, как отреагирует на такую смесь организм. Но не отказываться же от коллекционного арманьяка. Тем более, учитывая сопровождающее его замечание Холмса.
- Родился он, - между тем продолжал Холмс, отпив из своего бокала, - в приюте для душевнобольных в Уартинге.
- Ах, для душевнобольных..., - протянул я. Это кое-что ставило на место.
- Да, в приюте для душевнобольных в Уартинге, - повторил Холмс. - Это городишко в Южном Суссексе, там и сейчас ещё есть этот приют - очень маленький. Родила его пациентка, поступившая в приют как раз накануне родов. Была почти такая же суровая погода, как сейчас, дул ветер, даже, кажется, шёл снег, а она пришла босая и почти раздетая. Назвалась графиней Сэмплиер, во что, конечно, никто не поверил, но под этим именем её записали в книгу регистрации, потому что не знали никакого другого. Ребёнка назвали Шерлоком.
На это я уже ничего не сказал - только кашлянул.
- В ту же ночь безумная мать сделала попытку задушить младенца, а когда её на этом поймали, утверждала, что дитя мертворожденное, нежить, и она лишь хотела уберечь от него «добрых людей, давших ей приют».
- Она была безумной - вот и всё. Холмс, неужели вы всерьёз можете воспринимать эти россказни? Для вас это необычно. Уж не больны ли вы?
- Я и не воспринимал эти россказни всерьёз - я их с пяти лет знаю. Слушайте лучше дальше. Сумасшедшую заперли в одиночную камеру - названия палаты такое помещение не заслуживает - и там она на третий или четвёртый день скончалась «от общего упадка сил». Санитарка, надзиравшая за ней, обратила внимание на то, что больная плохо спит, подолгу стоит по ночам возле зарешёченного окна и как будто бы с кем-то разговаривает через прутья решётки. А вот описание тела, сделанное врачом, констатировавшим смерть..., - Холмс снова зашарил в бюро, и я услышал, как звякнули под его рукой перекатившиеся ампулы. Наконец, он нашёл листок - не оригинал, судя по бумаге, а позднейшая перепись.
- Вот: « Тело необыкновенно бледно и выглядит истаявшим, на шее раны, видимо, причинённые больной самой себе в беспамятстве или по умыслу, дабы ввести в заблуждение ухаживающих за ней и склонить их в пользу своего бреда».
- Думаю, это верное объяснение, - снова не удержался я. Холмс криво усмехнулся:
- Не тратьте понапрасну порох, Уотсон. Я ведь сказал, что эта история - достояние моей семьи уже много лет, и никакой Америки я пока вам не открываю. Воспринимайте это пока, как своего рода предисловие, чтобы потом было понятнее, что к чему. Я могу продолжать?
- Да, конечно. Пожалуйста, продолжайте.
- Ребёнок пережил мать только на одни сутки, но похоронен был
не за казённый счёт - в тот же день в Уартинг явился с континента, а ещё точнее, из Бистрицы - это граница Венгрии и Румынии, если вы подзабыли географию, Уотсон - некто граф Радослав Романеску Сэмплиер. Если я не ошибаюсь, «Романеску» в данном случае - имя нарицательное, и говорит оно лишь о том, что граф был родом из Румынии. Так вот, граф назвался близким родственником умерших - женщины и ребёнка - и выразил желание « упокоить их» - примите, Уотсон, во внимание, он именно так и выразился - в семейном склепе Сэмплиеров в Гуллскэйпе.
- В Гуллскэйпе? Где это? В Румынии?
- Нет-нет, не в Румынии. Это всё в том же Суссексе, на полдороги между Уартингом и Фулвортом. Он забрал тела и увёз их. А теперь, проверьте свою память, Уотсон: когда это произошло?
Я сосчитал в уме:
- Не могу поручиться за точность, но где-то одиннадцатого-двенадцатого января тысяча семьсот девяностого года.
- Совершенно верно. А теперь взгляните на вот эту запись, скопированную из церковной книги в этом самом Гуллскэйпе.
- «Преподобный Джабез свидетельствует смерть господина Радослава Сэмплиера сорока двух лет, воспоследовавшую от застарелой болезни крови тринадцатого числа июня одна тысяча семьсот восемьдесят восьмого года», - прочёл я.
- Выходит, тела женщины и ребёнка забрал мертвец? - ехидно прищурился мой друг.
- Ну, Холмс, не мне вам объяснять! Исторические источники так недостоверны. Здесь где-то ошибка - вот и всё. Либо даты перепутаны, либо граф не тот.
- Всё это вполне возможно, - кивнул он. - Но я помню все надписи в семейной усыпальнице в Гуллскэйпе. И там, действительно, есть Радослав Сэмплиер, дата смерти которого соответствует записи в церковной книге, а есть и «его супруга Ангелика, скончавшаяся десятого января одна тысяча семьсот девяностого года неблагополучными родами». Так вот, их саркофаги установлены так, что очерёдность смерти сомнений не вызывает, и граф Радослав никак не мог хоронить свою супругу.
- Я же и говорю: какая-то ошибка.
-Хорошо, ошибка. Пошли дальше. Дом Сэмплиеров в Гуллскэйпе построен по заказу графа Радослава Сэмплиера во второй половине восемьдесят восьмого года - в рекордные сроки по тем временам.
- То есть, после его смерти?
- И после погребения, причём погребения в этом самом доме. Потому что усыпальница, о которой я говорил, находится в обширном подвале - целом подземелье, выдолбленном в меловом камне возвышенности, на которой, собственно, Сэмплиер-холл и построен. Проектировал его довольно известный архитектор, документы сохранились. В том числе расчеты от ноября и декабря - уж точно проведённые после смерти заказчика его бесплотным духом. Желаете взглянуть?
- Да нет, я верю вам на слово - вы-то уж на них взглянуть не преминули,верно?
- Не преминул, - усмехнулся Холмс. - Ваша правда. Идём дальше?
Арманьяк в бутылке уже значительно поубавился, и голова у меня гудела, а глаза слипались, но я упрямо кивнул:
- Идём. Ведите меня, Холмс, в страшную сказку про живых мертвецов, делающих заказы известным архитекторам на постройку собственных усыпальниц.
- Вы смеётесь? - спросил он подозрительно.
- О, нет! Я просто пьяный. Но пусть вас это не смущает.
- Александра Мак-Марель - вышеупомянутая Лиса - в то время жила в Хизэленде, в Северной Шотландии. В восемьсот втором году она вышла замуж и родила двух близнецов-сыновей - Грэга и Идэма. Дочь Идэма Ингрид, отнюдь не отличавшуюся скромным нравом, тринадцати лет поспешно сбыли с рук, выдав замуж за Джона Холмса, дальнего родственника, подрядчика из Уартинга, приехавшего в Хизэленд, чтобы закупить какие-то строительные материалы, и по-родственному остановившегося у Идэма в доме. Ему тогда было тридцать три. Ещё через год они переехали в Суссекс, выправили какие-то бумаги - то есть, конечно, это Джон Холмс выправил бумаги - и получили во владение Сэмплиер-холл в Гуллскэйпе. Там почти сразу Ингрид родила первенца Майкрофта, а в пятьдесят четвёртом - второго своего сына Шерлока. А летом шестьдесят четвёртого Сэмплиер-холл опустел… - Холмс замолчал, глядя в огонь. По его бледному аскетичному лицу скользили тени тягостных воспоминаний. Но уже через мгновение он словно встряхнулся и продолжал:
- Всё это, Уотсон, преамбула. Перейдём теперь к событиям современным. Да, только ещё одно замечание по ходу дела: вы, должно быть, запомнили, что зловещий «дядюшка» в письме Ангелики носил имя Себастиан?
- Не запомнил, но это неважно.
- Важно. Из приюта для душевнобольных Ангелику забирал Радослав, так?
- Ну да, это имя я как раз запомнил.
А вас не заинтересовала связь между Себастианом и Радославом?
- А между ними есть связь?
- Да, и самая прямая. Радослав - родной брат Себастиана. И тоже близнец - как вы уже поняли, в роду Сэмплиеров это случается. И вот этот самый Себастиан Сэмплиер, если опять-таки поверить историческим документам, был убит во время беспорядков в Восточной Европе в июне 1788-го года и похоронен почему-то в неосвящённой земле в Бистрице.
- А, - обрадовался я. - Ещё один живой покойничек?
- Ну, на это, как я понимаю, как раз и содержался намёк в письме
Ангелики. Ложные слухи о смерти. А больше вас ничего не удивляет? - Разве что совпадение дат смерти обоих братьев.
- Вот именно. «Жили счастливо и умерли в один день». Это наводит на размышления, не правда ли? И ещё одно: где, по-вашему, гостила у «дядюшки» Ангелика?
- Ну, сперва-то я подумал, что тоже в Бистрице ...
- Вот-вот. Из Бистрицы далековато до Уартинга, не правда ли?
- Так значит: в Гуллскэйпе?
- Похоже на то, дорогой Уотсон. Очень похоже на то.
Я потёр лоб, стараясь разогнать дурман арманьяка:
- Холмс, вы говорили, что письмо датировано двадцать пятым декабря восемьдесят девятого года... А каков источник датировки? Текст или печать?
Холмс потёр ладони друг о друга с характерным свистящим звуком.
- Ну а в чём разница, Уотсон?- азартно спросил он. Дата написания или дата отправки. Иными словами, было ли двадцать пятое декабря, действительно, четырнадцатым днём пребывания Ангелики в доме у дяди?
- Это абсолютно неизвестно. Дата определена только по печати, -торжествующе сказал Холмс.
- Тогда у меня есть версия, - сказал я. - Радослав, действительно, умер в июне восемьдесят восьмого года. Его брат Себастиан как-то узнал об этом и, инсценировав собственную смерть - при беспорядках это несложно - выдал себя за брата. Для этого он и переехал в Гуллскэйп,в Сэмплиер-холл, который ещё не был достроен, и стал вместо брата руководить работами. Приезд родственницы из Шотландии в этом случае мог произойти где-нибудь весной восемьдесят девятого. Она узнаёт в так называемом Радославе Себастиана, а может, перед ней он и не называет себя Радославом; там же, в Сэмплиер-холле, она вступает с ним в связь - скорее неволей, чем волей - и беременеет. А потом как-то умудряется сбежать и оказывается в приюте в Уартинге, где её Себастиан-Радослав и находит. По-моему, всё совершенно естественно.
- Да, пожалуй, - согласился Холмс. - За исключением одного: куда потом девался наш вдовец? Мои отец и мать вселились в пустующий дом, и никто в Гуллскэйпе о его прежнем хозяине ничего не знал. Так - слухи и легенды, одна другой нелепее.
- Мало ли... Заброшенная, стёртая временем могила. Наконец, пролив ...
- Всё верно, всё верно ... , - пробормотал Холмс, отвечая скорее своим думам, чем мне. - И пролив, И всё такое .... Мальчиком, Уотсон,¬снова встрепенувшись, продолжал он, - я излазал и исползал Гуллскэйп вдоль и поперёк. Конечно всё то, что видел тогда, я основательно забыл, но существуют, существуют, Уотсон способы вспомнить ...
- Абсент с опием, например? - укоризненно спросил я.
- Да, например, абсент с опием.
- Ну и что он вам помог вспомнить?
Холмс улыбнулся странной зловещей улыбкой:
- Слишком многое, Уотсон. Куда более того, что я хотел. Но меня, особенно в подпитии, не так-то легко сбить.
- А что вы хотели вспомнить? - упрямо спросил я.
- Может быть, безымянную могилу, - усмехнулся он, и я не мог понять, всерьёз ли он говорит. - Или, скажем, надписи в усыпальнице Сэмплиеров.
- Если она построена в конце восемнадцатого века, вряд ли в ней сохранилось слишком много этих надписей, - пожал плечами я.
- Как раз довольно много, - возразил Холмс. – Часовня, как и сам дом, имеет два подземных крыла – это по сути настоящее подземелье, занимающее собой всю меловую подошву собственно Гуллскэйпа. Так вот, те захоронения, о которых я говорил – Радослав, Ангелика и более поздние, - тут он кашлянул, словно ему трудно говорить, и я понял, что речь идёт о могилах его отца и матери, - находятся в ближнем крыле, а дальнее представляет собой длинный извилистый коридор, и там тоже стоят гробы, по-моему, без всякой системы. Полагаю, они были перевезены туда при строительстве усадьбы и сохранялись, как реликвии. Надписи на некоторых можно разобрать, на других – нет. Я записал все знаки, что мне удалось вспомнить, но всё это так сумбурно… Я после покажу вам.
Я представил себе, что мог записать человек под влиянием наркотического опьянения, приправленного абсентом, и только вздохнул.
- Да, - согласился, правильно оценив мой вздох, Шерлок Холмс. – Это не назовёшь достоверным источником. Но другого пока нет. А теперь я, как и обещал, перейду к событиям последнего времени. Мой брат Майкрофт, как вам известно, старше меня, поэтому и совершеннолетия достиг несколько раньше. По достижении совершеннолетия он юридически вступил в права владения Сэмплиер-холлом, но поскольку не имел никакого желания прозябать в сельской местности, решил нанять в усадьбу управляющего с тем, чтобы последний вёл все дела и лишь дважды в год предоставлял брату отчёт об их состоянии. На эту роль вполне подошёл местный житель по имени Блекет – бывший стряпчий, обременённый большой семьёй. Ночевать в усадьбе нужды у него не было – он жил неподалёку, но посвящать хозяйству дни вполне мог. Полагаю, кстати, все эти годы он аккуратнейшим образом обкрадывал и брата и меня, но мы смотрели на это сквозь пальцы – прибыли от продажи яблок и яиц, как вы сами понимаете, не составляют основу нашего материального благополучия, а на содержание Сэмплиер-холла всё равно хватало. Слухи о том, что в усадьбе «нечисто» я помню с детства – смутные и неопределённые. Её стараются обходить – тем более, что это и не трудно, расположена она на отшибе. Так вот, в конце ноября – вероятно, из-за необыкновенно засушливой осени - в Гуллскэйпе вспыхнул большой пожар, охвативший сразу несколько дворов. В числе прочих сгорел и дом Блекета, так что он вынужден был переселиться с семьёй в усадьбу, заняв три комнаты жилого крыла. Двадцать девятого ноября он, как обычно, приехал в Лондон с отчётом, тогда и упомянул о постигшем его семью несчастье. Разумеется, ни я, ни брат ничего не имели против его переселения, но сам он говорил, что боится жить в усадьбе. Он разговаривал с Майкрофтом, а не со мной, и Майкрофт сначала даже не хотел мне ничего говорить, зная, как болезненна может быть моя реакция, но потом всё-таки сказал, будто Блекет утверждал, что несколько раз видел в нежилом крыле призрак нашей матери…
Холмс допил свой бокал и налил себе ещё – я начал уже бояться, что он серьёзно отравится, но не смел возражать, хотя и ругал себя за нерешительность.
- Он что же, прежде знал её в лицо, вашу матушку? – всё-таки спросил я.
- Да, он знал её – не в большей, правда, степени, чем все соседи знают друг друга. Но дело вот в чём: знал он её по возрасту моложе, чем я теперь. И видел такую же. А ведь сейчас ей было бы… было бы почти шестьдесят. Впрочем, вероятно, люди после смерти перестают стариться.
Я диковато посмотрел на него, а он невозмутимо продолжал:
Первого декабря всю семью Блекета нашли мёртвой в своих постелях. Его самого, жену, старуху тёщу и двух полувзрослых детей. Без каких-либо следов насилия. Коронёр, приглашённый лишь на третьи сутки, решил, что они отравились угарным газом, слишком рано перекрыв вытяжную трубу.
- Что ж, это бывает, - заметил я.
- Да. Но доброй славы Сэмплиер-холлу это не прибавило, - Холмс засмеялся, он был уже сильно пьян. – Ровно через неделю, когда брат как раз решил, что управляющего в ближайшее время ему не найти, свою кандидатуру на эту роль вдруг предложил Слипстон – учитель истории в местной школе. Он тоже пострадал от пожара, ему было негде жить, да и часовня Сэмплиеров с её родовой усыпальницей представляла для него интерес – во всяком случае, он выторговал себе право посещать её, изучая захоронения. Двадцать пятого декабря его тоже нашли мёртвым – прямо там, среди гробов.
- И тоже без следов насилия? – озадаченно спросил я.
- О, нет, на этот раз следов насилия было сколько угодно, - Холмс снова нервно хохотнул. – Кровь, которую вы видели на письме Ангелики – его кровь. Это письмо нашли на его груди, приколотое кинжалом – так точно, как я, бывает, прикалываю к каминной доске срочные письма.
На этот раз Майкрофт решил, что необходимо наше личное присутствие на дознании. Меня, однако, удерживало в Лондоне незавершённое расследование, и поэтому он поехал один с тем, чтобы я присоединился к нему позже. Двадцать седьмого в ночь он выехал в Фулворт, двадцать седьмого утром прибыл туда. А двадцать девятого вечером я получил от него телеграмму. Сейчас… Чёрт, где же она? - Холмс полез во внутренний карман, долго там рылся и, наконец, чуть не разорвав по ходу дела, извлёк упомянутую телеграмму.
« По дому бродят небезобидные призраки предков, худший из которых младенец Шерлок. Кинжал, несомненно, подлинный по свидетельству антиквара Боруха. Тёмная история в твоём вкусе, если хватит сил обуздать нервы. Выезжай при первой возможности. Майкрофт», - прочёл я. – По-моему, ваш брат напустил не меньше туману, чем современные романисты. Не сомневаюсь, однако, что если вы приедете, он всё объяснит. Почему вы медлите?
- Я и собирался выехать тридцатого, - сказал Холмс. – Но меня задержала важная встреча, и я перенёс отъезд на сегодня. То есть, поскольку сейчас середина ночи, уже на вчера. Однако, днём я получил другую телеграмму – от полицейского сержанта Темпла… О, а она, кажется, осталась в пальто, - Холмс поднялся с места и попытался проследовать в прихожую, но наткнулся на журнальный столик и чуть не упал. Поднос с почтой полетел на пол, что-то зазвенело, разбиваясь. Осторожно, держась за стену, он всё-таки обошёл злополучный столик, но, обшаривая в поисках телеграммы карманы пальто, кажется, обрушил вешалку. И не было его что-то очень долго. Наконец, он вернулся, держа в руке не одну телеграмму, а целых две, первую из которых протянул мне.
- Вот, прочитайте тоже.
Я взял из его рук изрядно измятый бланк.
- « Труп мистера Майкрофта Холмса найден у берега Чаячьей бухты, странными ранами на шее. Крайне желательно ваше присутствие. Полицейский сержант Темпл». Боже мой, Холмс! – вскричал я, и телеграмма выпала у меня из рук.
- Ослы, - обречённо-устало сказал Холмс и сморщился так, словно вот-вот заплачет. – Даже не удосужились проверить прежде, чем так пугать меня. Ослы. Через три часа пришла ещё одна телеграмма – «указанный труп мистера Холмса мистеру Холмсу не принадлежит. Опознан, как антиквар Борух. Местопребывание мистера Холмса неизвестно».
- Господи! Слава богу, хоть так!
- У меня тоже от сердца отлегло, - признался мой друг. – Но что теперь делать?
- Как это, что делать? Ехать, конечно! И раздумывать даже не над чем. Почему вы не поехали сегодня?
- Не знаю… Я был, как во сне. Ах, какое счастье, что я встретил вас, Уотсон! – он вдруг сгрёб меня за плечи, собираясь не то прижать к груди, не то уронить на пол. Но, очевидно, сам запутавшись в своих намерениях, только подержал и отпустил, после чего спросил уже деловито и почти трезво:
- Вы поедете со мной?
- Мне придётся поехать, Холмс, хочу я этого или нет. Одного я вас пустить не могу. Могу я говорить откровенно?
- Только так.
- Я вас никогда не видел таким, - признался я.
- Таким потерянным или таким пьяным? – усмехнулся он.
- Вместе.
- Тогда выпейте со мной ещё.
- Я не могу. Холмс, нам обоим будет плохо поутру.
- Так, - насмешливо кивнул он. – А если мы остановимся сейчас и больше не сделаем ни глотка, нам поутру будет намного лучше?
Такая постановка вопроса поставила меня в тупик.
- Н-н…не думаю…, - промямлил я.
- Тогда какая разница? Пейте.
Сражённый безупречной логикой самого логичного в мире человека, я послушно выпил и тут же – мгновения не прошло - почувствовал, что засыпаю.
- Нам… лучше разойтись, - еле ворочая языком, проговорил я. – Страшно хочется спать. Я… не доберусь до постели. Холмс. Эй, Холмс! Вы слышите меня, Холмс?
Но он едва ли слышал меня – уложив руки на стол, а голову на руки, он уже спал. Разливая последние капли по столешнице, возле руки его перекатывался опрокинутый пузатый бокал.
Целую минуту после этого мне ещё снилось, что я всё-таки поднялся с места и с трудом взбираюсь по лестнице в свою комнату. Чистая фантастика – в таком состоянии ни по какой лестнице никуда бы я не взобрался.
Меня разбудил Холмс, нависший над раковиной с тем, чтобы извергнуть из желудка последние остатки благородного арманьяка. Он тихо стонал, зажимая ладонями голову, и, надо сказать, в тот момент я жестоко позавидовал ему – мне-то до раковины предстояло ещё добираться.
Однако, примерно через час реанимационных мероприятий я с удивлением вынужден был констатировать, что мы оба во-первых, ещё живы, а во-вторых, что ещё удивительнее, почти протрезвели.
Холмс сварил кофе по какому-то особому рецепту – с солью, лимоном и сырым яйцом; возможно, в качестве одного из ингредиентов туда входило и противорвотное - во всяком случае, мой желудок после него тоже почти успокоился, а головная боль сделалась терпимой.
- Я должен снова спросить вас, - Холмс закурил было, но после первой же затяжки скривился и поспешно опорожнил трубку в пепельницу. – Ваша готовность поехать в Гуллскэйп со мной, о которой вы вчера столь опрометчиво заявили, не была ли вызвана только опьянением? Видите ли, у меня есть совесть, и мне бы не хотелось воспользоваться опрометчивостью друга в таком деле.
Его высокий пронзительный голос словно ввинчивался мне в висок, хотя он и говорил негромко. Возможно, из-за этого я отвечал излишне раздражённо:
- Я ведь уже сказал вам, что поеду, значит, поеду. Был вчера не пьянее вашего, чтобы попусту болтать ерунду.
На это Холмс молча опустил голову, а мне немедленно стало неловко за свою вспышку
- Извините меня. Просто я понимаю, как это важно для вас – при чём же здесь моя опрометчивость? Окажись я в таком положении, уж наверное, и вы бы бросили все дела, чтобы мне помочь.
Друг мой как-то странно посмотрел на меня и задумчиво переспросил:
- Вы полагаете?
- А…разве это не так? – растерялся я.
Холмс ответил не сразу, и эта пауза как-то неприятно встревожила меня, но через мгновение он ласково усмехнулся и хлопнул меня по плечу:
- Так, дружище, вы совершенно правы… Ну, и раз так, давайте поторопимся, потому что поезд у нас в половине второго, а вам ведь нужно ещё заехать к себе за вещами.
- Это много времени не займёт. А с вами мы встретимся уже на вокзале?
- Нет, я с вами поеду. Не хочется оставаться одному. Да и воздуху хорошо бы вдохнуть. Одевайтесь же, Уотсон.
Мы выбрались на свет из затемнённой гостиной, как из погреба. Начинался не ясный, но всё же по-зимнему светлый день, везде лежал снег, и его белизна резала глаза, как бритвой. От холода и бессонной ночи мы оба зябко ёжились и поминутно зевали. Холмс был болезненно бледен, и, как никогда, похож на вампира. Голова у него, надо полагать, трещала ничуть не тише, чем у меня самого – он то и дело прижимал свои тонкие пальцы к левому виску и страдальчески морщился.
Гремя колёсами, подъехал кеб. Бородатый возница заговорщически наклонился со своего возвышения:
- Куда прикажете, джентльмены?
Идти было лень, но в кеб сесть я не мог решиться – тряская дорога представлялась сейчас для моего вестибулярного аппарата испытанием чрезмерным.
- Нет-нет, - поспешно отказался Холмс. – Мы лучше пешком.
Я понял, что ему ещё хуже, чем мне. Впрочем, и немудрено – выпил он вчера чуть не втрое больше.
Мы неспешно пошли по обледеневшему тротуару, коварно присыпанному снежком, то и дело оскальзываясь и теряя равновесие. Правда, до падения дело не дошло, но прежде, чем добрался до дома, я потянул себе связки голеностопа и стал хромать. Словом, клянусь, в то утро я был бы самой лёгкой добычей для вербовщиков в общество трезвости, и слава богу, что их не оказалось поблизости.
Сборы заняли у меня немного времени – я лёгок на подъём, к тому же с некоторых пор завёл себе специальный саквояж на случай внезапного отъезда. Самое необходимое и достаточная сумма денег для приобретения обходимого, но желаемого – что ещё может понадобиться путешественнику? Не прошло и получаса, как я был совершенно готов, а ещё через полчаса мы с Холмсом прибыли на вокзал, где уже раздувал пары южный экспресс.
Впрочем, экспресс экспрессом, а ехать предстояло почти пол суток – и это ещё до Фулворта, железнодорожной станции, откуда в Гуллскэйп ходил дилижанс.
Мы заняли места в купе для курящих, хотя курить пока не хотелось никому. Покачивание и ровный стук колёс усыпили меня примерно на шестой минуте путешествия, но это был благословенный сон, вернувший мне здоровье и бодрость. Я проснулся, когда вечерний жёлтый свет, пробивающийся из-под низких облаков, уже начал приобретать розовые оттенки. Поезд шёл какой-то заснеженной пустошью, только вдали виднелись смутные силуэты одиноких домишек. В купе задувал ветер от движения и шевелил мягкие волосы Холмса, зябко съёжившегося на соседней полке купе в каком-то тревожном сне – во всяком случае, его спящее лицо всё время менялось, и эта игра черт неприятно завораживала, заставляя вглядываться с болезненным любопытством.
Я укрыл его своим пальто, но от первого же прикосновения он, вскрикнув, проснулся, и я почувствовал неловкость за то, что разбудил его.
- Я только хотел вас укрыть, - виновато ответил я его тревожному вопросительному взгляду. – Мне показалось, вы зябнете.
- Спасибо… - но продолжал смотреть с вопросом и недоумением, словно всё ещё во власти приостановившегося на миг сна.
- Усните, - сказал я, мягко, но настойчиво надавив ладонью на его приподнявшееся было плечо. – Усните снова. Ведь вам всё ещё хочется спать.
Словно под гипнозом, он послушно опустился на место и заснул. Всё это живо напомнило мне те «суггестивные штучки», которые сам Холмс нередко демонстрировал мне, и я немного растерялся, потому что у меня-то с ним как раз никогда ничего подобного не получалось. Мучительно гадая, совпадение ли это или мне всё-таки впервые в жизни удалась с ним суггестия, я постоял над спящим Холмсом ещё несколько минут, а потом вышел из купе в коридор и остановился у окна.
Здесь, с другой стороны дороги, росли деревья, их заиндевевшие кроны сплетались в причудливый узор, словно кружево, в котором безобразными прорехами виднелись то тут, то там неопрятные вороньи гнёзда. Поезд при движении создавал вихрь, сбивавший снег с ближайших к насыпи ветвей, и вокруг него вилась густая быстрая метель. Я приотворил окно, чтобы выпустить табачный дым, и колкая снеговая крошка тотчас набилась мне в волосы.
Солнце садилось. Тени сделались длинными, густо-синими. Я вернулся в купе и зажёг лампу, разогнав тени по углам. Холмс замычал, заворочался, прикрылся от света локтем, но не проснулся. Я поглядел на часы – ехать ещё и ехать. Сделалось скучно, к тому же, я проголодался. Мне пришло в голову пойти поискать вагон-ресторан, но не хотелось почему-то оставлять спящего Холмса одного, как будто ему могла угрожать здесь какая-то опасность.
В этот миг кто-то вдруг негромко постучал в дверь купе и в приоткрывшуюся щель просунулась лохматая голова узколицего молодого мужчины в очках с такими толстыми стёклами, что за ними никак не разглядеть было глаз.
- Прошу прощения, - проговорил он неожиданно высоким евнухоидным голосом. – Не подскажете ли вы мне, где здесь можно найти врача? Очень срочно нужен врач – у моей спутницы внезапно начались роды, а я почти слепой и не знаю, что делать. Мы здесь, в соседнем купе.
- Вам повезло, я сам - врач, - сказал я. – Возвращайтесь, я сейчас же приду, только предупрежу моего спутника.
Я потряс Холмса за плечо:
- Просыпайтесь, старина. У нас тут форс-мажор – женщине из соседнего купе нужен врач. Я пойду, а вы, пожалуйста, позовите проводника… Вы проснулись? Поняли, что именно я вам сказал?
- Да - да, понял, - он щурился и мигал со сна и говорил сипло, словно простуженный. - Что с ней такое?
- Видимо, преждевременные роды. Но я ещё сам не видел. Меня позвал её спутник – какой-то молодой человек, на вид совершенно не приспособленный к жизни. Толку с него не будет, так что я поспешу.
В соседнем купе полулежала на жёстком диване молодая женщина, красивая какой-то, я бы сказал, утончённой, болезненной красотой. У неё были роскошные совершенно белые волосы и неестественно огромные светло-серые глаза. Цвет лица в лучшие времена, должно быть, был нежно-розовым, но сейчас сделался восковым, на котором особенно безобразно выделялись тёмные пигментные пятна беременности, губы она искусала, а в расширившихся зрачках застыло мучительное ожидание боли.
- Когда это у вас началось, сударыня? – спросил я, щупая её пульс.
- Несколько часов назад. Я надеялась, что успею хотя бы приехать в Фулворт, но до него ещё не меньше пяти часов езды, а воды уже отошли, - она говорила о том, о чём обыкновенно стесняются говорить, как о вещах совершенно обыденных. Я почувствовал невольное уважение и заподозрил, что она, может быть, сама имеет какое-то отношение к медицине, что, впрочем, вскоре и подтвердилось.
- Меня зовут Уотсон, - запоздало представился я. – Доктор Уотсон. А вы?
- Анна Трелегер. Конни – мой муж.
- Вы сами из Фулворта?
- Нет, из Гуллскэйпа. Я училась на акушерских курсах в Лондоне, а теперь возвращаюсь домой. И вот…немножко не угадала.
Тут у неё началась новая схватка, и лицо исказилось от боли. Молодой человек в очках странно тихо взвизгнул и начал поскуливать, перекосившись так, словно боль терзала его. Мне стало понятно, что помощи от него не дождаться, и я испытал облегчение, услышав в коридоре голос Холмса, на ходу объяснявший проводнику, что стряслось.
- Холмс, Холмс, идите сюда! – окликнул я. – Мне нужна ваша помощь.
Дверь приотворилась. Сунувшийся в неё Холмс выглядел смущённым и растерянным, его лицо пятнал неровный румянец.
- Уотсон, будет ли удобно – ведь женщина в таком положении…
- В этом положении нет ничего противоестественного или стыдного, - сказал я сердито. - Рождение детей – это великое чудо, прекраснее которого я не знаю. Но для того, чтобы чудо свершилось во всём своём великолепии, нам всем придётся сейчас хорошенько потрудиться. А потому оставьте колебания и идите сюда. Будете считать схватки, покуда я при помощи проводника всё приготовлю. В этом нет ничего сложного – вы прекрасно справитесь. « А этот Конни Трелегер как раз не справится», - додумал я уже про себя. Холмс же мои ожидания, безусловно, оправдывал – он вытащил часы с секундомером и осведомился только:
- Засекать продолжительность или периодичность?
- И то, и другое. Спасибо, Холмс, - и я отправился приготавливать в купе родильную комнату. Любопытные пассажиры уже что-то пронюхали и высовывались в коридор. Проводник, успокаивая их, разворачивал чистое бельё, а в нагревательном кубе уже булькал кипяток.
- У меня есть с собой кое-какие инструменты, - сказал я. – Но неплохо будет, если вы раздобудете кислородную подушку. И скажите, сколько остановок нам предстоит до Фулворта?
- Только две. Но там очень небольшие поселения, и роженицу у нас не примут, - отвечал проводник, бледный настолько, что делалось совершенно ясно – подобное происшествие в пути для него внове. Я и сам робел – нечасто мне приходилось принимать роды, тем более, в таких условиях. « А что, если что-нибудь пойдёт не так»? – беспокоился я, и как ни старался гнать от себя такие мысли, не очень-то они прогонялись.
Когда я вернулся в купе Трелегеров, Анна уже кричала в полный голос. Схватки следовали одна за другой почти без перерыва – об этом мне сообщил очень серьёзный и тоже побледневший от ответственности Холмс.
- Всё так и должно быть? – волнуясь, спросил он.
- Ну, конечно, - спокойным уверенным тоном ответил я. – Всё идёт прекрасно. Идите-ка сюда, у меня ещё одно поручение для вас, - вывел его из купе и, воровато оглядываясь на дверь, быстро зашептал:
- Всё идёт совсем не так, как надо. У неё, похоже, стремительные роды – матка может порваться при таких усилиях, да и ребёнок часто травмируется. Этот Конни – завзятый паникёр, его и близко подпускать нельзя, а мне одному не справиться. Проводник здорово перепуган – вы заметили? Поэтому, Холмс, одна надежда на вас. Вы будете моим ассистентом, внимательно слушайте то, что я скажу, и тотчас исполняйте без вопросов. Вам понятно?
- Да, мой генерал, - ответил он, не смотря на кажущуюся шутливость оборота, очень серьёзно, и мы с ним вернулись к миссис Трелегер.
На моё счастье, Холмс умел собраться. Его помощь оказалась неоценимой – в жизни не приходилось мне сталкиваться с более трудной задачей, чем помощь родоразрешению в условиях южно-английского экспресса. Вагон трясло и раскачивало, Анна, уставшая кричать, надрывно стонала от боли, а младенец, прочно обмотавшись пуповиной, при каждой схватке всё надёжнее удавливался, сначала синея, а потом - белея, и у меня даже не было средства для релаксации, чтобы попытаться что-то реально сделать вручную.
Наконец, уже около десяти часов вечера, наши усилия увенчались неким подобием успеха – новорожденный без признаков жизни оказался на руках Холмса, а я пытался остановить довольно-таки обильное кровотечение у матери.
- Что же теперь делать? – растерянно спросил мой друг, баюкая новорожденный комочек. - Он умер?
- Тьфу на вас, сами вы умерли! – суеверно рассердился я. – Ему нужно искусственное дыхание сделать, только переверните сперва, чтобы слизь вытряхнуть. Да вы сумеете ли?
Не отвечая, Холмс начал делать младенцу искусственное дыхание, и я не без удивления убедился, что делать это он прекрасно умеет. Прошли не меньше пяти минут, и я начал уже бояться, что всё, действительно, кончилось, как вдруг младенец закричал, и гордый покрытый испариной от волнения Холмс с улыбкой выпрямился, держа его точно так, как следует – в обхват под грудь и за спину, поддерживая головку.
- Ваш сын, миссис Трелегер, - представил он, словно мажордом. Задыхаясь от усталости, Анна слабо улыбнулась.
- Сын! Мой сын! Какое счастье! – возопил своим пронзительным голосом Конни. – Дайте! Дайте его мне!
Я заколебался – руки мистера Трелегера не казались мне слишком надёжными, поэтому я сам взял младенца у Холмса и осторожно передал его уже немного оправившейся матери.
- Как ваши имена, джентльмены? – всё ещё слабым голосом спросила она – Мы ещё не думали, как назовём мальчика, но, думаю, будет только справедливо, если.…Как вас зовут?
Я почувствовал, что польщён. Невольная улыбка растянула мои губы.
- Меня зовут Джон. Джон Уотсон.
- А вас? – перевела она взгляд на моего друга.
- Шерлок, - смущённо откликнулся Холмс.
Анна вдруг разительно переменилась в лице. Я мог бы поклясться, что в её глазах мелькнул настоящий ужас. Конни, чьи глаза нельзя было разглядеть за очками, круто повернулся к нам.
- Шерлок? – с подвизгом переспросил он. – Шерлок Холмс? Хозяин Сэмплиер-холла?
- Да, верно. Я и еду в Сэмплиер-холл. Я слышал, там…
Он не успел договорить – хлёстко, с размаху, Трелегер ударил его по лицу. Брызнула кровь. Оторопевший, ошеломлённый Холмс отшатнулся. Я тоже не передать, как растерялся. А Конни завопил ещё визгливее:
- Мерзавец! Ведьмин вы****ок! Ты смел дотронуться до моего ребёнка!
Он снова замахнулся, но на этот раз я перехватил его руку:
- Вы с ума сошли! Как вам не стыдно! Если бы не этот джентльмен, ваш ребёнок мог не выжить – я не справился бы один.
Краем глаза я увидел, как Холмс, молча спиной вперёд, прижимая руку к разбитому рту, отступил к двери и выскользнул из купе.
- Да уж лучше бы он родился мёртвым! – снова крикнул безумец. – Неужели ты решила назвать младенца именем сатаны, Анна?
Его жена тихо заплакала, прижимая к себе дитя.
Я понял, что столкнулся с настоящими мракобесами – вроде тех, о которых упоминал Холмс. Мне сделалось неприятно оставаться с ними дальше. К тому же, моя помощь больше не была нужна – кровотечение, слава богу, прекратилось.
- Я должен осмотреть плаценту, - хмуро сказал я Трелегеру, отчаявшись воззвать к его разуму. – После этого я уйду.
- Послед? – переспросил мой визгливый собеседник. – Детское место? Не троньте его! Не троньте, не то я…, - он угрожающе взялся за трость, стоявшую тут же, в углу.
Тогда я плюнул и ушёл.
Холмс сидел в купе, отвернувшись к окну и прижимая к губам запятнанный кровью платок. Он не обернулся, когда я скрипнул дверью, и я сам подошёл и тронул его за плечо, тут же ощутив ладонью, как его сотрясает нервная дрожь.
Обидно…, - тихо и понимающе сказал я. – Очень обидно… И мне обидно за вас.
Он судорожно вздохнул, зажмурился и надавил пальцами глаза, потому что на них навернулись слёзы.
- Значит что же, так оно и будет? Это то, о чём вы мне говорили? – осторожно спросил я.
Не поворачиваясь от окна, он медленно кивнул.
Я видел, как он расстроен, мне хотелось успокоить его, но я не знал, как.
- У вас долго кровь не останавливается, - неловко сказал я, помолчав. – Сильно он вас? Покажите.
Холмс отнял платок от лица и повернулся ко мне. Я увидел, что губа рассечена довольно глубоко.
- Бог мой! Что у него, кольцо, что ли, было на пальце?
- Да. Массивный серебряный перстень. По-моему, старинный. Вы не заметили?
- Нет, мне не до перстня было. Подождите, Холмс, я сейчас найду кровоостанавливающую примочку, а потом надо будет стянуть ранку пластырем, не то рубец останется слишком грубый.
Мой деловитый тон оказал на Холмса благотворное действие – он успокоился - если и не совсем, то в значительной степени.
- Теперь вы понимаете, почему я так беспокоюсь за брата – не правда ли, Уотсон?
- Мне всё это странно, - сказал я, недоумённо пожав плечами. – В наше время такое дремучее мировоззрение, и всего лишь в нескольких десятках миль от Лондона. Разве что у этого Трелегера с мозгами плохо, и он вовсе не представляет собой типичного явления…
- Дай Бог, чтобы вы были правы, - вздохнул мой друг. – Но, увы, внутренний голос подсказывает мне, что неприязнь жителей Гуллскэйпа ещё попортит нам немало крови. Вы, Уотсон, правоверный лондонец и вряд ли знаете о том, что и десятки, как вы выразились, миль – расстояние предостаточное, чтобы столичный лоск сошёл на нет. Гуллскэйп – самый настоящий медвежий угол, там, к вашему сведению, и керосиновые лампы – редкость, а о магистральном газе никто не слышал, доктор с переменным успехом конкурирует с колдуном, а верх учёности – четыре класса местной школы.
- Какую мрачную вы картину нарисовали, - поёжился я.
- Мрачную, но правдивую, Уотсон.
Но меня охватила подозрительность:
- Откуда вы знаете? Вы были там двадцать пять лет назад, и после, насколько я понял, Сэмплиер-холл не навещали. За двадцать пять лет многое могло измениться, да и детское восприятие – свидетельство ненадёжное.
- Вы видите, - указал он на своё разбитое лицо. – У меня есть некоторые основания подозревать, что изменилось там немногое.
На это мне нечего было возразить, кроме как снова выразив сомнение в психической несостоятельности Конни. Так что я просто молча занялся раной Холмса, лишив заодно и его возможности настаивать на ответе.
Мы прибыли в Фулворт за полночь. Мела метель. Ветер рыдающе завывал на перроне, масляные фонари раскачивались и мигали.
- Разве дилижанс пойдёт в такую погоду? – засомневался я. – На дороге, наверное, заносы.
- Подождём, - пожал плечами Холмс. – Вон там, в пабе на станции. Там о дилижансе станет известно прежде всего.
Мы пересекли насквозь продуваемую ледяную площадь и, с трудом отворив забухшую, с тугой пружиной дверь, оказались в уютном небольшом зальце со стойкой и несколькими квадратными столиками. Здесь собрались все, ожидающие пересадки – молодой священник, укутанный поверх облачения в шубу, старуха со служанкой и молодым человеком – видимо, секретарём, военный на одной ноге с костылём и чёрной нашивкой на рукаве капитанского мундира колониальных войск, состоятельный крестьянин и, к моей досаде, Трелегеры. Анна укачивала попискивающий свёрток, её лицо было бледным и отрешённым, Конни, пригнувшись к её уху, что-то говорил с видом сердитым и недовольным.
Я только подумал, что, к счастью, женщина быстро оправилась, и отвернулся. А у Холмса сделалось преувеличенно-равнодушное лицо. Но при этом он так сильно побледнел, что в его равнодушие не очень-то верилось.
Следовало поесть, и я заказал лёгкий ужин, но Холмс к нему не притронулся.
- Вы заболеете, если будете так скверно питаться, - сказал я ему.
К моему удивлению, он не ответил на это молчанием или хмыканьем, как обыкновенно, а сказал:
- Не могу есть. Вот не подозревал за собой подобной чувствительности. Досадно...
- Вас можно понять, - вздохнул я.- Мне самому сделалось не по себе.
- Понять, наверное, можно. Но мне бы следовало лучше подготовиться. В Гуллскэйпе мы столкнёмся с неприязнью не раз.
- Тем более не следует объявлять голодовку, если это надолго
- Я понимаю, - вздохнул он. - Но не могу – не заставляйте, Уотсон, не то меня стошнит.
В этот миг дверь настежь распахнулась и, словно метелью внесённый, в дверях возник высокий, атлетически сложенный мужчина, весь заросший светлой курчавой бородой, кутаясь в огромную мохнатую шубу из густого неизвестного мне меха. Почему то я подумал тогда, что это мех медвежий.
- Дилижанс на Гуллскэйп? - требовательно провозгласил он низким звучным голосом, словно в трубу подул. В его речи чувствовался несильный, но явственный своеобразный акцент, прежде мне незнакомый.
- Мы все его ожидаем, сэр, - откликнулся за всех старухин секретарь. - Но как вы-то сюда попали, ведь поезд давно ушёл?
- А кто сказал, что я на поезде? - удивился атлет. - Я верхом. Владельцы конезаводов у нас, знаете ли, чем-чем, а лошадьми обеспечены. С парома – в седло, а теперь уж всё, расторговался так, что и опытный образец продал.
- Так вы барышник? - презрительно наморщил нос Конни Трелегер.
.- Сами вы барышник. Я – заводчик.
Он шумно пробрался к стойке и заказал себе пива. Всё в нём было гипертрофировано: вид, фигура, голос. В своей медвежьей шубе он сам похож был на медведя.
- Могу поклясться, что это русский, - тихо шепнул мне Холмс, но как ни тих был его шёпот, конезаводчик услышал.
Не угадали, мистер, - громогласно провозгласил он. - Я не из России, я из Трансильвании.
Холмс вздрогнул. Мне тоже сделалось не по себе. Что-то иррациональное настойчиво вторгалось в нашу жизнь, и мы оба ощутили это неким шестым чувством.
А Трансильванец между тем, ни на кого больше не обращая внимания, пил своё пиво, повернувшись ко всем спиной.
Снаружи коротко и хрипло пропел рожок. Все завскакивали, засуетились, собирая вещи.
- Дилижанс! Дилижанс! - раздались отдельные возгласы.
Это, действительно, был дилижанс, и шуба сидящего на козлах возницы мало, чем уступала шубе трансильванца, а пунцово-красное лицо могло поспорить с раскалёнными углями.
- Поторапливайтесь, - хрипло сказал он пассажирам. - Снег валит и валит – дай бог нам успеть проскочить, пока ещё дорога проходима.
Мы заняли свои места и – злой рок – оказались как раз напротив четы Трелегеров. Я не знал, куда девать глаза, а Холмс снова побледнел, как мертвец, и уставился в пол. И опять его руки слегка вздрагивали и, сам заметив это, он зажал их между колен. А Конни Трелегер, не стесняясь, ел его глазами сквозь толстые стёкла очков.
Дилижанс еле плёлся – и копыта двух тягловых лошадей, и колёса то увязали в снегу, то скользили по накатанной дороге. Было холодно. Так холодно, что пар изо рта оседал на стекле изнутри морозным узором. Под потолком раскачивался от движения коричневый от копоти фонарь, длинные тени скользили по лицам наших спутников, и острый нос Конни вытягивался, как у Пиноккио, налгавшего с три короба, а медвежья шуба трансильванца вставала на дыбы, превращаясь в медведя. Младенец монотонно хныкал, старуха заснула и храпела, а священник то и дело покашливал – не то был простужен, не то страдал лёгкими.
Мне хотелось спать, но холод мешал забыться.
- Волков тут не бывает? - спросила вдруг тонким перепуганным голосом старухина служанка.
- Ка-акие тут волки..., - пренебрежительно протянул трансильванец. - Вот у нас в лесах волки, так волки. Привратники ночи.
Это прозвучало хвастливо и высокопарно, и чуткий ко всякого рода фальши Холмс поморщился.
- Ну и чем они такие особенные, ваши волки? - тихо спросил пассажир, которого я прежде не заметил – так молча и неподвижно сидел он в уголке своего сидения. Одет он был чисто, но бедно, а глаза его закрывал такой щиток, который обыкновенно носят слепые. Седой, но ещё не старик – лет пятидесяти пяти на вид.
- А вот, - охотно отвечал, всем телом повернувшись в его сторону трансильванец. - Ехал мой сосед как-то на моей же лошади зимним лесом - а надо вам сказать, лошади у меня резвые – и услышал волков ещё... по-вашему ярдов за триста будет. Молча гнались, тенями. Он стегать, он пришпоривать..., - трансильванец многозначительно замолчал.
- Ну-ну? - нетерпеливо подстегнул заинтересовавшийся крестьянин.
- Вот и «ну-ну». Нашли его на рассвете – так, кости одни и от него, и от лошади. Револьвер – семь зарядов барабан – пуст, нож в руке, а над всем волк стоит и вот эту вот кровь последнюю, с кинжала, так и слизывает.
Рассказ произвёл впечатление. Девушка-служанка перекрестилась, крестьянин восхищённо покачал головой, а Конни своим тонким голосом запальчиво сказал:
- Поверить в это трудно. Общеизвестно, между прочим, что волки трусливы, и при виде человека, поджав хвост, стараются убраться с его пути.
- Это голодные-то, да стаей, да зимой? - насмешливо переспросил Трансильванец. - Ну-ну...
Он замолк, и постепенно в дилижансе снова установилась молчаливая скука, холод, качание теней. До рассвета было ещё далеко. Я закрыл глаза, и передо мной, путаясь, стали проплывать смутные образы – уже не явь, но ещё и не сновидения. Они прерывались, когда дилижанс встряхивало на снеговых колдобинах, и я, разбуженный, вскидывал голову, но тут же её снова неудержимо тянуло вниз, а глаза слипались. Наконец, с жалостью наблюдавший за мной Холмс молча подвинулся и привлёк меня к себе так, что я, удобно приткнувшись к его плечу, заснул, наконец, крепким сном.
Когда я проснулся, уже немного развиднелось. Дилижанс стоял неподвижно посреди чистого поля. Свет теперь мигал снаружи.
- Почему мы не едем? - спросил я, спросонок щурясь и протирая глаза.
- Что-то с упряжью, - жизнерадостно ответил мне трансильванец. - Возница устраняет неисправность
Холмс молча и напряжённо смотрел в окно. Я интуитивно почувствовал, что за время моего сна здесь что-то произошло – вероятнее всего, какой-то разговор – негромкий, не то я проснулся бы. Оценивающе посмотрел на Трелегеров – Конни сидел, гордо задрав голову и поблёскивая очками. Анна, полуотвернувшись от всех, кормила дитя. Выражения её лица было не разобрать. Старуха всё спала, но её служанка смотрела на Холмса с откровенным испугом, а секретарь старательно прятал усмешку.
Я тронул Холмса за судорожно сжатую в кулак руку и вопросительно дернул подбородком. Друг мой жалко улыбнулся в ответ, но ничего не сказал и снова отвернулся к окну.
- Мы только говорили о том, что у вашего приятеля своеобразное строение кисти руки, - сказал, заметив моё любопытство, трансильванец. – Я имею в виду его безымянный палец – посмотрите, он сравнился со средним в своей длине. Полагаю, такое строение передаётся в роду.
Холмс молча и не поворачиваясь от окна, убрал руки в карманы пальто.
- Говорят, будто это – признак вампира, - заметил крестьянин. – Сатанинская метка, чтобы добрые люди при виде такого пальца могли поостеречься. Впрочем, есть и другие – заострённые ушные раковины, например, или слишком острые третьи зубы.
- Чушь какая, - фыркнул я.- Стыдно вам болтать ерунду.
- О нет, сэр, это не просто чушь, - живо вмешался военный. – Это россказни вредные и опасные. В таких местечках, как Гуллскэйп, они селят раздор и злобу. Взять хотя бы пожар, память о котором ещё долго не изгладится. Столько жертв, столько несчастных лишились крова. А ведь то был злонамеренный поджог.
Что вы только говорите! – воскликнул возмущённый священник. – Какой поджог, если полицейские ясно сказали…
- Вот уж верх наивности - слушать, что сказали полицейские, - перебил военный. – Конечно, поджог. Готов спорить с вами, мистер Хьюз, на любую сумму.
- Держать пари – не приличествует моему сану, - со вздохом сожаления заметил отец Хьюз. – Не то бы я поспорил с вами, капитан Ломбард, и конечно же, выиграл бы. Потому что никаких доказательств ваших слов у вас ведь нет.
- Как так нет? – запальчиво вскричал капитан Ломбард, стукнув по полу своим костылём. – А Гримальд? Разве он не живое тому доказательство? Разве он не свидетель этой мерзости, чуть не поплатившийся жизнью?
Тут все испуганно притихли, словно он сказал невесть какую непристойность и принялись косить глаза на самого незаметного пассажира, прежде спросившего трансильванца о волках.
- Гримальд – это я, если кто-то меня не знает, - тихо проговорил он. – А вы, Ломбард, говорите чепуху – какой из меня свидетель, если я слепой и ничего не вижу?
- Да, но слух-то у вас, как у летучей мыши, - вмешался крестьянин.
- Кстати, я слышал, что летучие мыши тоже слепы, - заметил старухин секретарь. – Но это не мешает им прекрасно ориентироваться в полёте, да ещё кромешной ночью.
- Это неправда. – сказал Хьюз. – Они видят.
- А вы спросите мистера Сэмплиера, если сомневаетесь, - своим визгливым голосом ввинтился в разговор, как бурав в стену, Конни Трелегер. – Уж он-то знает, что видят летучие мыши, потому что сам состоит с ними в близком родстве.
- Ну вот что, - потеряв терпение, заговорил я. – Если вы позволите себе ещё раз пройтись на счёт мистера Сэмплиера, я тоже скажу, что здесь, среди нас, есть только одна летучая мышь, и она, наверное, что-то худо-бедно ещё видит, потому что зачем-то же нацепила всё-таки на нос очки.
- Уотсон, - тихо окликнул Шерлок Холмс, и когда я повернулся к нему, глядя мне в глаза, покачал головой: - Не надо…
Трансильванец уже открыл было рот, чтобы тоже вмешаться, но в это время возница, покончив с поломкой, снова взгромоздился на своё место, и дилижанс медленно тронулся в путь, припадая, если можно так выразиться, на все четыре колеса.
- Убогий рыдван, - сказал трансильванец, чтобы уж открытый рот не простаивал зря. – Что у вас тут, зима не в обыкновении, что ли?
- Да столь суровой давненько не было, - откликнулся крестьянин. – А ваши зимы что же, слишком уж холодны, мистер…э-э?
- Цепеч, - отчётливо назвал себя трансильванец. – Карлуш Цепеч. И я-то ей-ей, видал настоящие зимы.
Имя Цепеч снова произвело удручающее впечатление на Холмса. Мой друг как-то странно дёрнулся, словно хотел заговорить, но вместо этого опять отвернулся к окну. А вот Гримальд не промолчал, хотя голос его был так тих, что почти потонул в звучном баритоне трансильванца, начавшего жизнерадостно что-то врать про континентальную зиму. Мне кажется, один я расслышал, как он пробормотал себе под нос: «Вот на чьи бы уши то посмотреть…».
Между тем совсем рассвело, и вдалеке показались первые дома с поднимающимися в небо столпами дыма. Несмотря на мороз, воздух не был прозрачным – в нём словно висела тончайшая снеговая взвесь.
- Пролив дышит зимой и летом, - вслух сказал, обращаясь ко мне, капитан Ломбард.- Вон там, сразу за холмами. Это Гуллскэйп.
Дорога пошла в гору. Поверхность её сделалась скользкой, лошади едва справлялись. Порой казалось, колёса вовсе вертятся вхолостую.
Залаяли собаки. Теперь дома подступали ближе, и вскоре супруги Трелегер к моему огромному облегчению покинули нас. При этом меня покоробило то, что Анна, несущая на руках ребёнка, ещё навалила на себя значительную часть их поклажи – и это меньше, чем через сутки после родов. «Поистине, - со злой насмешкой подумал я. – Этот Конни – настоящий джентльмен», - но помощь свою предложить не решился, справедливо полагая, что она будет встречена без восторга и отвергнута без колебаний.
Вскоре сошли священник Хьюз, трансильванец и старуха с челядью, а потом и крестьянин с капитаном.
Дорога, резко повернув, устремилась теперь уже вниз с холма. Я посмотрел направо и увидел ужасный след пожарища - чёрные, обгоревшие остовы более, чем десятка домов. Снег тщетно пытался прикрыть своей белизной их безобразие - среди зимней свежести и чистоты они всё равно торчали, как гнилые зубы. По другую сторону дороги склон круто падал, открывая взору узкую, со всех сторон загороженную обрывами бухту, где по затянутой плёнкой воде плавали миниатюрные айсберги, а за ней - зелёную гладь пролива, постепенно сливающуюся с туманным небом, и внизу - пустынный бесприютный пляж.
- Виден ли уже Сэмплиер-холл? – спросил Гримальд.
- Да, – отрывисто ответил ему Холмс. – Вот он, слева от дороги.
Я немного повернул голову и на фоне покрытого снеговыми тучами неба увидел, наконец, цель нашего путешествия – родовую усадьбу Сэмплиеров. Путь к ней преграждало беспорядочное переплетение ветвей густорастущих яблонь. Высокая стена из белого камня местами была разрушена их напором и покрыта трещинами. Само строение казалось приземистым и небольшим, несмотря на почти три этажа высоты, но над ним возвышалась одинокая островерхая башня, неудержимо притягивая и неприятно завораживая своим видом взгляд. Она была сложена из тёмного, почти чёрного, и словно бы тоже обгорелого кирпича, увенчана узкой четырёхскатной крышей в готическом стиле, а самый её шпиль венчал флюгер в виде вырезанной из толстой жести оперённой стрелы.
- Бог мой! - невольно вырвалось у меня. – Теперь я, кажется, понимаю, почему ваши соседи склонны мистифицировать всё, связанное с этим местом. Зловещий вид. Как только вы могли здесь жить?
- Мой отец, - ответил Холмс, не обращая внимания на присутствие Гримальда, - находил во всём этом антураже своеобразный шарм. Вот из матери дом буквально пил жизненные силы. Я был впечатлительным ребёнком, хотя сейчас в это, возможно, трудно поверить…
- Нет, - перебил я. – Сейчас совсем легко.
Холмс посмотрел на меня, удивлённо вскинув брови, но я встретил его взгляд, не дрогнув, и он, наконец, улыбнулся:
- Вы правы, сейчас, пожалуй, легко. Но я исправлюсь… Так вот, а в детстве я прекрасно улавливал окружающую меня атмосферу. Порой мне казалось, я даже могу прочитать, как по книге, о чём думает мой отец, или мать, или брат. И этот дом… Я тогда не знал ничего другого, он был моей естественной средой обитания, но иногда, особенно в ненастные ночи, когда пролив ревел так, что я слышал этот рёв, лёжа в своей постели, я думал: «О, Боже, есть ли где-то на свете такое же близкое и родное, но хоть капельку более дружелюбное место, и если есть, то как скоро мы, наконец, попадём туда?» Я винил этот дом во многом – в холодности моего…, - он вдруг осёкся на полуслове и диковато посмотрел на Гримальда, как будто только что увидел его. Я понял, что он совершенно забыл о его существовании, погрузившись в глубины собственной души и, очнувшись вдруг, испытал острую досаду по поводу своей несдержанности.
- Я должен выходить, - сказал Гримальд, поднимая трость, чтобы стуком попросить возницу остановиться. – Теперь я живу в сторожке, потому что мой дом сгорел. Так что мы с вами с некоторых пор соседи, молодой Сэмплиер, - и он махнул рукой, указывая направление, как видно, по памяти.
Я посмотрел туда, куда он показывал и увидел строение, которое трудно было заподозрить в том, что оно может исполнять для кого-нибудь роль жилья, тем более, зимой. Это была досчатая хижина самого непрезентабельного вида, снабжённая, тем не менее, какими-никакими средствами отопления – над крышей тонко вился дымок.
- С кем же вы там живёте? – спросил Холмс.
- С моей компаньонкой. Её зовут Ханна. Из-за пожара она тоже осталась без жилья, а её единственный сын снимает квартиру в Уартинге и не может её туда взять. Вот мы и прибились один к другому, - объяснил Гримальд, выбираясь из дилижанса. – Может, когда-нибудь заглянете ко мне на огонёк, мистер Сэмплиер?
- Пожалуй, - отозвался Холмс. – А вы мне расскажете о пожаре. Да, послушайте, может быть, вас проводить? Всё-таки рядом обрыв, а вы не видите…
- Нет, мистер Сэмплиер, не надо. Дорога мне хорошо знакома, да и Ханна моя может перепугаться, увидев незнакомцев. Расстанемся лучше здесь.
Он покрепче прихлопнул дверцу дилижанса, лошади тронули и начали по широкой дуге огибать каменную ограду усадьбы. По дверцам и стёклам заскребли ветки близрастущих кустов – дорога здесь сделалась совсем узкой. Наконец, дилижанс в последний раз остановился напротив широкого пролома в стене, и мы сошли на припорошённую нетронутым снегом обочину. Дилижанс тотчас уехал, словно освободившись от тягостной обязанности, а я, подхватив вещи, стоял и озирался, пытаясь разобраться в том впечатлении, которое производит на меня окружающий вид. Из-за густого запущенного сада усадьба казалась старой и заброшенной. Сквозь пролом в стене виднелась каменная площадка солнечных часов, изрядно засыпанная снегом. Дальше неё возвышался фигурный фонтан, тоже полуразрушенный, с круглой чашей бассейна. Перед входом в дом намело снегу, стёкла окон смотрели слепо и недружелюбно. Но всё-таки был во всём этом и своеобразный уют. Я чувствовал, что усадьба – уединённый остров, защищённый самой своей аурой от постороннего вторжения. Здесь можно было спрятаться от жизни, затопить камин и постепенно изгладиться из памяти современников.
Я заметил, что Холмс исподтишка наблюдает за мной, как бы оценивая моё впечатление от дома своего детства.
- Ужасно, - не стал я его томить. – И всё же…Знаете, Холмс, человеку романтического склада должно здесь нравиться.
- Подождите. Посмотрим ещё, как это выглядит изнутри, - сказал он, доставая из кармана большой фигурный ключ.
- Это что, ключ от входной двери? – изумился я. – Вы носите его при себе?
- Майкрофт сделал нам обоим дубликаты перед своим отъездом. Как будто бы ожидал, что не сможет меня встретить, и я войду в пустой дом. Господи боже, что же всё-таки могло с ним случиться? Где он? – как ни старался мой друг избегать выражения эмоций, на этот раз в его тоне прорезалось искреннее беспокойство.
- Уверен, мы всё узнаем в самом скором времени, - постарался я его успокоить. – Холмс, ваш брат – не беспомощное дитя. Даже если он оказался вовлечён в какие-то странные и таинственные события, о чём свидетельствует его телеграмма, из этого вовсе не следует, что с ним непременно случилось что-то плохое. Вероятно, он просто не имеет возможности снестись с вами до поры до времени – вот и всё. Вы вспомните, разве вы сами не бывали в сходных обстоятельствах?
- Возможно, возможно, это может быть…, - рассеянно пробормотал мой друг, но я видел, что мои слова едва ли утешили его.
Он полез по глубокому снегу к двери и вставил ключ в замок. Я, честно говоря, ожидал натужного скрежета, но ключ повернулся легко и бесшумно – замок, по-видимому, был прекрасно смазан.
А вот дверь открыть оказалось непросто – нападавший снег мешал сдвинуть её хоть на дюйм.
- В сарае должны быть лопаты, - сказал Холмс и – тоже по колено в снегу – полез к сараю – небольшому грубосколоченному строению налево от крыльца. С ним рядом я увидел ещё и конюшню с пристроенной открытой коновязью.
- Лошадей здесь нет, - крикнул издалека заметивший моё любопытство Холмс. – Но это не значит, что их нет вовсе. Завтра я приведу их сюда – они содержатся пока что у одного верного человека. Он осёдлый цыган и уж за лошадьми-то ходить умеет.
Упоминание о лошадях вернуло мои мысли к коннозаводчику из Трансильвании.
- Не находите, Холмс, что этот трансильванец – странная фигура?.
- Ещё как нахожу. Медвежья шкура, борода, фамилия Цепеч…. Я прямо почувствовал себя на венецианском карнавале.
- Почему на карнавале, Холмс?
- Да потому что он – ряженый.
- Вы думаете?
- Уверен. И жаль, что я не знаю румынского языка, не то, пожалуй, вывел бы его на чистую воду.
- Интересно, где он остановился?
- Здесь есть что-то вроде постоялого двора. Правда, плохого и маленького, но всё-таки. Если он не у знакомых, то, видимо, там. В своё время мы с вами, Уотсон, навестим этот постоялый двор. А пока…Да, вот они, лопаты. Физический труд на чистом воздухе – что может быть лучше и здоровее для продымлённого лондонца, а, Уотсон?
- Наверное, ничего, если вы повеселели от одного его предвкушения, - улыбнулся я, берясь за лопату.
С полчаса мы работали, разгребая снег с центральной дорожки и крыльца. И, должен признаться, я, действительно испытал удовольствие от работы, слегка подпорченное, правда, замечанием Холмса о том, что если снегопад не прекратится, завтра нам придётся всю эту работу повторить.
- Слушайте, Холмс, - сказал я. – Помахать лопатой я ещё худо-бедно могу, но стирать, мыть комнаты и готовить нам пищу всё-таки кто-то должен. Вы не собираетесь попробовать нанять хоть какую-нибудь прислугу?
- Попробовать – безусловно, попробую, - откликнулся Шерлок Холмс. – Вот только хочу вас сразу предостеречь от излишнего оптимизма – на мысу мало желающих обслуживать усадьбу Сэмплиеров. Платить придётся дорого, но и в этом случае у меня нет стопроцентной уверенности.
- Да что это, ваш дом зачумлённый, что ли?! – в сердцах воскликнул я.
Холмс тронул пластырь на разбитой губе:
- Думаю, друг мой, что вроде того. И уверен, у вас ещё будет время пожалеть, что вы приехали сюда, согласившись на мои бесчестные уговоры.
- Вы меня обяжете, если не будете больше поднимать эту тему, Холмс, - хмуря брови, сказал я. – И, пожалуйста, не обижайте меня инсинуацией, будто вам пришлось меня уговаривать, тем более бесчестно. Я был предупреждён, чего ждать, я принял решение. Другого решения и быть не могло. И всё. И хватит об этом. Пойдёмте лучше в дом – я озяб, вы, по-моему, тоже, и если у вас там есть камин и есть, чем этот камин растопить, лучше поскорей так и сделать.
Мы прошли в дом и очутились в тесной полутёмной прихожей – своего рода тамбуре между дверями. Здесь почти не было пыли, но в воздухе витал еле заметный тошнотворный запах тления.
Ноздри Холмса расширились и затрепетали.
- Что это значит? – тревожно спросил он. – Вы ведь тоже это чувствуете, Уотсон? Что значит этот запах смерти?
- Возможно, всего лишь парочку дохлых крыс в подполе, - отозвался я, не желая подозревать худшего. – Куда ведут эти двери, Холмс? Кроме той, через которую мы вошли, я вижу ещё целых три.
- Одна из них – в жилое крыло. Вот эта. Другая – в нежилое. Боюсь, её петли проржавели и утратили подвижность – её слишком давно не открывали. А через третью можно попасть в подвалы и часовню. Впрочем, туда есть и другой ход – из кухонных погребов. Кстати, в эти погреба не мешало бы заглянуть, если мы сами не хотим умереть голодной смертью.
Он толкнул ту дверь, которая, по его словам, вела на жилую половину, и мы оказались в довольно широком вестибюле, устланном красным ковром. Пыли здесь было тоже не слишком много, на рогатой вешалке висели серое драповое пальто с мерлушковым воротником и непромокаемый плащ с капюшоном, а под вешалкой валялись сапоги для верховой езды, куртка на меху и длинный белый шарф. Огромное зеркало старинного вида в массивной металлической раме было небрежно завешено полупрозрачной кисеёй, которую Холмс тут же резко и с возгласом досады сорвал. На полке под зеркалом я увидел коробку театрального грима, расчёску с несколькими застрявшими между зубьев тёмными короткими волосами, носовой платок, испачканный чем-то весьма похожим на кровь и бутылку виски.
- Как вы думаете, Холмс, это – вещи вашего брата? – спросил я, указывая ему сразу на вешалку и на полочку одним широким жестом.
- Не знаю, - буркнул он в ответ. – Мы были не настолько близки, чтобы знать содержимое карманов друг друга, - но при этом взял в руки расчёску и начал внимательно её рассматривать - сначала простым глазом, а потом при помощи лупы.
- Да, - сказал он через несколько минут. – Это расчёска Майкрофта, и волосы тоже его. Пальто, сапоги и шарф, вероятно, тоже принадлежат ему – во всяком случае, источают запах знакомого мне одеколона и вполне подходят по стилю и размеру. Но это ещё хуже, Уотсон. Если человек пропадает вместе со своей одеждой, больше шансов, что он делает это по доброй воле.
- Пока рано судить, Холмс, - попытался я успокоить его.
Неожиданно он улыбнулся:
- Дожили! Мой друг Уотсон упрекает меня в излишней поспешности выводов. Но вы абсолютно правы. Пойдёмте сначала осмотримся.
Мы поднялись по нескольким ступеням лестницы и оказались в коридоре, отделанном дубовыми панелями.
- Направо смежные оружейная и библиотека, - махнул рукой Холмс. – Там есть, на что посмотреть, но у нас ещё будет время для экскурсий. А пока проходите сюда. Здесь гостиная, дальше кабинет и спальня. Когда я был маленьким, их занимал отец. Если хотите, можете сейчас занять их вы. Комната матери была здесь. Можете поселиться и в ней – я займу то, что останется.
- Я лучше бы устроился в кабинете, - проговорил я.
Мне не хотелось занимать комнаты, принадлежавшие прежде родителям Холмса – почему то подумалось, что ему это может быть неприятно. И, кажется, он догадался о моих мыслях, но вслух сказал только:
- Хорошо, там можно устроиться вполне удобно. Правда, кабинет по отношению к спальне является проходным, но вас моё общество, думаю, сильно не стеснит. Подите, осмотрите свои апартаменты, пока я затоплю камины. Тут, кстати, имеются камины в спальнях, несмотря на проповедуемый нашими предками аскетизм. И очень хорошо, не то не знаю, как я мог бы здесь спать. Осенью и зимой в Гуллскэйпе бывает чертовски холодно, особенно в такую суровую зиму, как сейчас.
С этими словами он занялся углём и поленьями, а я, действительно, отправился осмотреться.
В кабинете на столе лежала «Геральдическая книга Европы», заложенная согнутым пополам листом полупрозрачной кальки с каким-то рисунком. В пепельнице оставался пепел и окурок индийской сигары с золотым ободком. Острооточенный карандаш одиноко торчал в серебряной карандашнице. Я задумчиво потрогал пальцем его остриё.
В спальне постель была застелена несвежим бельём со следами пота на наволочке и простыне. Поверх всего валялся скомканный плед. Я наклонился и понюхал – запах мужской, но не застарелый, не противный. Одеколон с ванильно-табачной нотой – не в моём вкусе, но качественный и дорогой. Похоже, Майкрофт Холмс ночевал именно здесь. Я распахнул дверцы двухстворчатого платяного шкафа и увидел на его дне открытый чемодан с двумя тонкими сорочками, шерстяным свитером и носками. На плечиках висел светло-коричневый домашний халат. В туалетной комнате на полочке валялась полупустая коробка зубного порошка, на крючке висело сухое махровое полотенце тёмно-красного цвета. Из-за этого цвета я не сразу заметил на нём слабые, размытые следы крови.
Взяв полотенце в руки, я пошёл к Холмсу, всё ещё возившемуся с растопкой.
- Посмотрите-ка…Ваш брат, по-видимому, тоже занимал комнату, смежную с кабинетом. А это я нашёл в туалетной на крючке.
Холмс разогнулся, повернув ко мне раскрасневшееся от камина лицо:
- Что такое? А-а, вот оно что…, - его скулы словно бы заострились от острого прищура глаз. – Под пару к тому платку в прихожей, да? А запах тления вы больше не чувствуете, Уотсон?
- Нет, но, возможно, мой нос просто уже привык к нему.
- Давайте вернёмся ко входной двери и проверим, - предложил он.
Мы вернулись и снова почувствовали сладковатый, приторный дух мертвечины.
Холмс, как ищейка, приблизил нос к каждой двери по очереди, принюхиваясь. Меня подмывало поддеть его за такое выраженное сходство со специально натасканной собакой, но серьёзность ситуации удерживала.
- Запах сильнее всего доносится отсюда, с нежилой половины, - сказал он, наконец, постучав по двери согнутым пальцем, словно просясь туда войти.
- Давайте откроем и посмотрим, - предложил я. – У вас есть ключ?
- Все ключи должны храниться в оружейной, - сказал Холмс, но мне послышалась в его голосе нерешительность. Он явно очень боялся найти за дверью доказательства смерти Майкрофта. Это было тем трогательнее, что братья Холмс никогда не демонстрировали особенной близости друг с другом, и потому эта обычно скрываемая привязанность явилась для меня неожиданной.
- Пойдёмте в оружейную, - вздохнул я.
В оружейной тоже лежал на полу красный ковёр, и такой же ковёр закрывал стены. Я только поглядел вокруг и, присвистнув, на миг забыл, зачем вообще сюда явился. Дело в том, что холодное оружие – тем более, антикварное холодное оружие – моя слабость. А на стенах в оружейной Сэмплиеров висело настоящее богатство – кинжалы в серебряных окладах с камнями, старинный арбалет, турецкая сабля, настоящий пиратский кортик времён Кортеса, ритуальный японский меч и бог знает, что ещё.
Как ни серьёзно был настроен Холмс, но вид моего раскрывшегося рта и вожделенного блеска в глазах насмешил его.
- Я вам что-нибудь из этого подарю, - пообещал он, хлопнув меня по плечу. – Что-нибудь такое, от чего у вас не будет сил отказаться. А вот ключей-то на месте и нет, - добавил он тут же, погасив улыбку, и указал на пустой шпенёк, торчащий из стены.
- Возможно, ваш брат Майкрофт зачем-либо взял их и не повесил обратно, - предположил я. – Можно поискать в спальне.
- Ничего, открою и без ключа, - пообещал Шерлок Холмс. – Перочинный нож ничем не хуже.
Он нашёл в кармане перочинный нож и, вернувшись с ним в прихожую, попытался отпереть замок, но дверь неожиданно отворилась, уступив лёгкому нажиму.
- Незаперто…, - растерянно сказал он. – И петли кто-то хорошо смазал…
- Так входите.
Но он снова замешкался в нерешительности, и я, обойдя его, первым вступил в нежилое крыло усадьбы Сэмплиеров.
Здесь было темнее из-за закрытых ставней и грязнее – точно такой же, как на жилой половине, красный ковёр от пыли казался серым, серебрилась паутина в углах. Я едва шагнул, как из-под ног пыль взвилась в воздух а на перилах уходящей вверх лестницы студнем заколыхались её хлопья.
- Похоже, сюда давно не ступала нога человека, - сказал я вошедшему за мной Холмсу.
Он, кажется, хотел что-то возразить, но вместо этого судорожно расчихался от пыли, разбудив эхо, откликнувшееся в пустом крыле целым оркестром.
- Чу! – я больно схватил его за руку. – Слышите?
Надо отдать Холмсу справедливость, реагировал он мгновенно, и очередной подступивший чих просто беззвучно проглотил, вопросительно уставившись на меня слезящимися глазами.
- Вы не слышали? – я невольно понизил голос до шёпота.
- Нет, конечно. Попробовали бы сами что-нибудь услышать, когда чихаете, - резонно возразил он. – А что я должен был слышать?
- Мне показалось, что вскрикнула женщина.
- Где?
- Где-то в глубине дома.
Он подозрительно посмотрел на меня:
- А вы не страдаете слуховыми галлюцинациями?
- Раньше не страдал.
- Откуда здесь взяться женщине? Вам, наверное, всё-таки показалось.
- Теперь я и сам так думаю, но мгновение назад я был уверен, что слышу женский вскрик.
- Хорошо. Пойдёмте и посмотрим.
- А что здесь находится? Какие комнаты? – спросил я.
- Большая гостиная, классная комната, кабинет и спальня, которые раньше занимал наш гувернёр, комнаты для гостей. Отсюда можно подняться в мансарду, хотя, скорее, это следует называть чердаком, и в башню. Правда, делать там нечего – внутри только части конструкции, да полуразрушенная винтовая лестница.
- А здесь что? – указал я на отходящий в сторону коридор.
- Ванная с душем во французском стиле. Мама пользовалась ими, когда была жива, а потом мы туда и не заходили.
- А ведь мертвечиной тянет оттуда, - принюхавшись, сказал я. – Но только мы ничего не увидим без света. У вас найдётся свеча?
- Свечи должны быть в кладовке. Подождите немного, я их сейчас принесу, - пообещал Холмс и нырнул куда-то под лестницу. Я остался в пустом и тёмном коридоре один.
Здесь было холодно. Ненамного теплей, чем на улице, и от моего дыхания у лица клубился густой пар. Я стоял, невольно болезненно прислушиваясь к шепчущей тишине старого дома – что-то дышало, поскрипывало, поскрёбывало в его глубине. И вдруг – быстрые и лёгкие, но совершенно явственные шаги, прозвучавшие совсем рядом, словно кто-то невидимый прошёл мимо, едва не задев меня. Но при этом - никого.
Мне сделалось жутко. Я почувствовал желание во весь голос окликнуть Холмса, чтобы прогнать наваждение, и – не посмел. А запах разложения словно бы сделался гуще, насыщеннее, словно то, что издавало его приблизилось или пошевелилось.
- Уотсон!
Я вздрогнул так, что ударился затылком о стену.
- Чёрт вас возьми, Холмс! Как вы меня напугали! Вы ходите, как чёртова кошка!
- Извините, не хотел… Э, да вы дрожите! Что это с вами?
- Вы будете смеяться, Холмс, но мимо меня сейчас кто-то прошёл. Кто-то невидимый.
- Невидимый? – недоверчиво переспросил он.
- Я его услышал. Шаги прозвучали прямо здесь. Такие торопливые шаги. По-моему, женские.
На это Холмс ничего не сказал. Боюсь, однако, у него возникли некоторые сомнения на мой счёт – я так и читал это по его лицу: сначала голос, потом шаги, того и гляди, любезный друг Уотсон начнёт разговаривать с портретами или ловить духов в складках портьер. Единственное, что мешало ему отпустить на мой счёт ехидное замечание, так это то соображение, что следы крови на платке и полотенце подлинные.
- Вы же за свечой пошли, - сердито от неловкости напомнил я. – Или не нашли?
- На обычном месте коробки нет. Зато в кухне нашёлся фонарь, и даже заправленный керосином – сейчас я его зажгу.
Он чиркнул спичкой, и тёмные дубовые панели коридора осветились. Тут же он испуганно и с отвращением вскрикнул, а круг света беспорядочно метнулся туда-сюда вслед за фонарём в его дрогнувшей руке, мешая мне разглядеть то, что он увидел.
- Что там? Что такое, Холмс?
- Смотрите, - он совладал с собой и опустил фонарь ниже, осветив на полу то, что вначале показалось мне бесформенной кучей.
Это были разлагающиеся трупики летучих мышей. Много. Штук семь или восемь. Окровавленные, перепутавшиеся безобразными головами, лапками, крыльями, полурастерзанные, залитые успевшей протухнуть кровью.
Я почувствовал тошноту, глядя на них. У Холмса выступил мелкий пот над верхней губой.
- Какая мерзость! Как это сюда попало?
- На чердаке, по-видимому, живут летучие мыши, - предположил я.
- Да, и всегда жили. Их тут полно.
- Наверное, это какая-нибудь кошка поохотилась за ними. Кошки пролезут в любую щель – такова уж их порода. В любом случае, трупы летучих мышей – не самый неприятный сюрприз, и понятно теперь, откуда этот мерзостный запах. Надо их как-нибудь убрать.
- Подцеплю лопатой и выброшу за дверь, - решил Холмс. – Только давайте поднимемся наверх, чтобы уж покинуть нежилое крыло со спокойной совестью.
Лестница отчаянно скрипела. Ступени её расшатано прогибались под ногами, с них что-то с шорохом падало вниз, и я старался не думать, что это может быть. Во всяком случае, в какой-то момент одно из них пронзительно запищало у меня под ногой, я оступился и чуть не покатился вниз по ступенькам, но ухватился за перила, тоже не слишком прочные.
- Дом ужасно запущен, - словно в ответ моим мыслям откликнулся Холмс. – Но я вам объяснял: мы не слишком-то утруждали себя уходом за ним. Может быть, на это и стоит затратить время и средства, хотя…, - он не договорил, остановившись перед одной из дверей, идущих вдоль антресоли верхнего этажа и взявшись рукой за её ручку. Снова мне показалось, что он в нерешительности медлит, но тут он нажал и вошёл.
Я увидел перед собой спальню с широкой кроватью прямо напротив двери. Вышитое бельё на ней было смято и перевёрнуто, подушка сброшена на пол, и всё – и бельё, и подушка – в кровяных брызгах, а на полу возле кровати – целое озерцо крови, подёрнутое сверху жировой плёнкой.
Я невольно замер, созерцая жуткую картину, и меня отвлёк от неё только звон выпавшего из руки Холмса и разбившегося об пол фонаря. Вздрогнув, я перевёл взгляд на лицо моего друга и ужаснулся его выражению, вернее сказать, полному отсутствию такового. Передо мной была отлитая из гипса маска – и по цвету своему, и по подвижности: полуоткрытый рот, округлившиеся и помутневшие глаза, взгляд застывший, как у оловянного солдатика. Я протянул уже было руку, чтобы коснуться его и попытаться привести в чувства, как вдруг откуда-то из глубины дома донёсся резкий и гулкий хлопок, похожий на звук ружейного выстрела.
Холмс содрогнулся так, словно к его шее прижали раскалённый металлический прут, его рука как-то нелепо неопределённо взмахнула и, схватившись растопыренной пятернёй за грудь, он накренился вперёд и упал ничком на пол, неловко подмяв эту руку под себя.
Перепугавшись, я тотчас попытался перевернуть его на спину – он перекатился безвольно, как манекен, и я увидел за подрагивающими полуприкрытыми веками слепые тусклые белки – он был в обмороке.
- Холмс! – позвал я, легонько похлопав его по щеке. – Холмс, друг мой, очнитесь. Что это вы вздумали, в самом деле?
Судорожно вздохнув, он заморгал, как от яркого света в лицо, и попытался сесть, но тут же снова схватился за грудь, а лицо его исказила гримаса боли и, пожалуй, ещё страха.
- Что? Сердце? – забеспокоился я, ухватывая его запястье, чтобы нащупать пульс.
- Да, - выдохнул он, хватая ртом воздух. – Сердце вдруг сдавило – не продохнуть. А вы, Уотсон? Вы слышали выстрел?
- Да, мне показалось…
Его лицо снова исказилось – на этот раз гримаса напоминала больше всего болезненную усмешку.
- Знаете, что это такое? Это застрелился мой отец, - сказал он.
- Ваш отец? – ошеломлённо переспросил я. – Вы сошли с ума!
- Очень хотелось бы надеяться, что нет. У меня «дежа-вю», Уотсон. Я говорил вам об этом? В шестьдесят четвёртом году… Эта кровь и выстрел… Он застал её с любовником. Вот в этой самой комнате. У него была двуствольная винтовка германского образца – «зигер», что ли… Жаканный заряд, на кабана. Из одного ствола он выстрелил и вышиб ей мозг, пробив череп навылет, из другого засадил свинец в плечо любовнику. А потом перешёл в свой кабинет и застрелился из браунинга. У него был такой маленький, почти игрушечный браунинг. Он выстрелил себе в рот, и снаружи даже ничего не было видно. Я помню его белое, даже синеватое, как снятые сливки, лицо, а крови на губах совсем немного, словно он просто испачкал губы вишнёвым вареньем. Я всё помню. Изредка я снова вижу это во сне, поэтому никак не могу забыть до конца. Мне кажется даже, что форма брызг, - он взмахнул рукой, указывая на окровавленное бельё на кровати, - та же самая, хотя, конечно, маловероятно, - Холмс говорил всё это тихо, но быстро, сквозь зубы, со всё нарастающим напряжением, а ладонью при этом, кажется, совершенно неосознанно, но не переставая, то гладил, то начинал с силой растирать грудь. И я, глядя на него, поймал вдруг себя на том, что сам впитываю это растущее напряжение, как впитывает атмосферное электричество предгрозовой воздух, и волосы на моей голове уже шевелятся и потрескивают от накопившихся зарядов, готовых сверкнуть убийственной молнией. Мне захотелось сделать что-нибудь - подпрыгнуть или закричать – лишь бы прервать негромкий, почти без выражения голос, отрывисто излагающий трагедию семьи Холмсов, произошедшую четверть века назад, как вчерашние новости с четвёртой полосы «Таймс».
Я сумел сосчитать, наконец, его пульс – он стучал, словно после бега и толкал мои пальцы так, что буквально сталкивал их с запястья.
- Идёмте, Холмс, вам надо лечь и принять успокоительное, не то всё это может для вас плохо кончится – настойчиво сказал я. – Идёмте отсюда, прошу вас. Раньше у вас сердце болело? Нет? Если это впервые, вам следует особенно поберечься.
Он не ответил, но позволил себя увести. Впрочем, уже через несколько шагов он, видимо, окончательно справился с потрясением, и к нему вернулась способность логически мыслить.
- Гм…, - кашлянул он, смущённый, видимо, тем, что в какой-то момент позволил себе поддаться слабости. – Но, однако, призраки прошлого редко оживают сами по себе, а значит, у всей этой мизансцены должен быть какой-никакой автор. Подождите, Уотсон, не торопитесь уходить. Я должен взглянуть непредвзято на всё это.
- У вас не получится сейчас непредвзято, - возразил я, настойчиво увлекая его с нежилой половины. – Я серьёзно, Холмс, пощадите своё сердце.
Увы, настойчивость – не лучшая тактика, когда имеешь дело с таким упрямцем, как Холмс.
- С моим сердцем всё в порядке, - буркнул он, наконец убирая руку от груди и для верности заталкивая её в карман. – Вернёмся.
Его шаг и манеры снова сделались энергичными, а тон – безапелляционным. Теперь уж мне было его не уложить.
Делать было нечего - я вздохнул и поплёлся за ним.
Мы снова оказались в залитой кровью спальне. Холмс присел на корточки над лужей на полу и, сощурившись, стал так настойчиво вглядываться в её глубины, словно рассчитывал увидеть там рыбу.
- А вы уверены, что это кровь, Уотсон? – спросил он, сильно задрав голову, потому что я стоял в полный рост и довольно близко.
- В полицейских протоколах принято писать «жидкость, похожая на кровь», - ответил я, пожав плечами.
- Не дадите ваш носовой платок?
- Дам. Хотя вы, между прочим, могли бы и своим воспользоваться, - ворчливо заметил я, протягивая ему платок.
- Я своим уже воспользовался, когда чихал, - напомнил он. – Нужен абсолютно чистый. Я хочу посмотреть эту «кровь» под микроскопом.
- Тогда никакой платок не годится. Лучше воспользоваться предметным стеклом. А разве у вас здесь есть микроскоп?
- Должен быть. А у вас есть предметные стёкла?
- Должны быть.
- В вашем саквояже?
- Да.
- Ну, так принесите, - нетерпеливо подстегнул он. – Что же вы медлите?
- Да вот думаю… Мы слышали выстрел как раз откуда-то оттуда. Что, если у него охота пострелять ещё не пропала, а тут как раз я за своими предметными стёклами?
- Вы правы, - нахмурился Холмс. – А у вас оружие не с собой?
- В любом случае я бы не хотел пускать его в ход.
- Тогда дайте платок.
Мы снова вернулись к началу, и мне ничего не оставалось, как всё-таки отдать ему свой носовой платок.
Холмс макнул платок в лужу крови, свернул, чтобы поменьше запачкаться, и убрал в карман.
- Всё-таки, наверное, кровь, - сказал я. – Эта жировая плёнка… И сгустки…
- Ну, а если это кровь, сколько ей может быть времени? – снова спросил Холмс.
Я пожал плечами:
- Несколько часов. Не больше суток, в любом случае.
- И сколько тут?
- Довольно много. Пинты две – три.
- Так. И ещё брызги… – Холмс потянул из кармана лупу. – Посмотрим, кстати, какова природа этих брызг.
- А это можно увидеть с помощью увеличительного стекла?
- Брызги, особенно если это брызги вещества более плотного, чем вода, - назидательно заговорил Холмс, легко впадая в любимый им лекторский тон, - выглядят по-разному в зависимости от высоты, силы и направления полёта до момента падения. Простым глазом это тоже можно заметить, но если прибегнуть к помощи сильной лупы, различия делаются очевидными. В нашем случае направление и сильная вытянутость говорит о том, что капли энергично стряхивали с чего-то вроде веника или церковного кропила, стоя у самой двери. Возможно даже, веник или кропило макали вот в эту самую лужу.
- Но кому могла понадобиться такая инсценировка?
Холмс мотнул головой:
- Я не хочу гадать. В своё время узнаем, когда у нас будет достаточно фактов и возможность сопоставить их.
Он подошёл к постели и, наклонившись над ней, принялся осматривать простыню и подушки.
- Бельё смято искусственным образом. На кровати не лежали, - сказал он через мгновение. – И само бельё не из старых запасов. Может быть, оно принадлежало семье Блекета или Слипстону. А ещё здесь почти нет пыли. Помните, как много её было у входа? Тот, кто входил сюда, потревожил её напластования, но в коридоре, кажется, и вообще не был. О чём это говорит, Уотсон?
- О том, что сюда ведёт и другой ход.
- Верно. И этот ход – из башни. Я вам говорил о нём. Но, увы, отсутствие пыли делает невозможным изучение следов. Режиссёр сцены был осторожен, в кровь нигде не наступил и ног не испачкал, поэтому мы не знаем даже, мужчина он или женщина.
- А где он взял столько крови? Уж не из летучих ли мышей? – припомнил я неаппетитную кучу в коридоре.
- Навряд ли. Вы сами сказали, луже на полу меньше суток. А мышиным трупикам, боюсь, несколько больше. Хотя…, - он вдруг замолчал и стал теребить пальцами мочку уха.
- Что? – не выдержал повисшей паузы я.
- Если он задумал сценарий заранее и не хотел полагаться на случай, он мог сохранять кровь в погребе, в холоде, залив поверхность маслом, чтобы не свёртывалась.
- Правильно! – воскликнул я. – Отсюда и жировая плёнка на поверхности.
- Больше здесь нет ничего особенного, - Холмс вернул лупу на место в нагрудный карман. – Пойдёмте, доктор. В детскую мы заглянем в другой раз, - он вдруг вздрогнул и зябко потёр ладонями плечи. – Холодно. Чертовски холодно здесь, правда? Пойдёмте туда, где горит камин. Пойдёмте на жилую половину.
- Туда, где стреляли? – напомнил я.
- Если выстрел – это часть инсценировки, то мы там всё равно никого уже не застанем, - сказал Холмс, непонятно только, с облегчением или досадой.
Мы вернулись в пропахший падалью коридор, где избавились от останков летучих мышей, воспользовавшись ближайшим окном и совком для угля из большой гостиной, после чего, наконец, покинули нежилую половину дома, и Холмс захлопнул туда дверь с видимым облегчением.
- Кстати, - сказал я, - там ведь есть и ещё окна, на первом этаже.
- Они все заперты изнутри – я посмотрел. И на подоконниках пыли не меньше, чем на пороге. Нет, Уотсон, башня – наиболее вероятный путь. Хотя не единственный, - добавил он, помолчав. - Я вот почему об этом подумал: Майкрофт на башню бы не полез ни за какие деньги, а на нежилой половине он всё-таки был. И, думаю, всю эту картину возобновили уже после его оттуда ухода.
- Возобновили? – повторил я. – Почему вы думаете, что ваш брат её тоже видел?
- А помните кровь на платке и полотенце? Майкрофт превосходит меня, как мыслитель, но во многом направление наших мыслей бывает сходно. Думаю, не удивлюсь, если и микроскоп найду в рабочем состоянии… Эй, вы всё-таки поосторожней, Уотсон, - придержал он меня за локоть, когда я совсем уже было собрался толкнуть дверь в малую гостиную. Однако, за дверью всё было тихо, и, постояв немного, он сам, отстранив меня, первый вошёл туда.
В гостиной витал отчётливый запах пороха. Всё остальное, однако, оставалось как будто бы на своих местах. Холмс осмотрелся, крутя головой с настороженностью хищного зверя, и удивлённо сказал мне:
- Сюда никто не заходил.
- Вы в этом уверены?
- Уверен настолько, насколько уверен в том, что люди не летают по воздуху. Смотрите, когда я раздувал огонь, угольная пыль попала на ковёр, её не минуешь, а между тем никаких следов на ней не осталось.
- Может быть, стреляли не здесь? – предположил я.
- Нет, здесь. У меня хороший слух, да и запах пороха я чую вполне отчётливо.
- Это верно, - не мог не согласиться я. – Запах пороха несомненный.
Холмс рассеянно прошёлся по комнате. Казалось, его мысли где-то далеко. Как вдруг он быстро присел на корточки перед камином и почти совсем засунул голову в огонь. Я испугался даже, что у него сейчас затрещат и вспыхнут волосы, но он уже выбрался обратно с лицом красным и лоснящимся от выступившего пота.
- Хорошо ещё, что камин остался цел. Патрон по-видимому, был в куске угля. А сюда и в самом деле никто не думал заходить.
- Да как вы узнали?
- Потому что растопку от выстрела расшвыряло, а гильза откатилась к самому краю, чуть на пол не выпала. Вон она, полюбуйтесь. Винтовочный патрон довольно старого образца – наверняка в нашей же оружейной и взят.
- Опасная шутка, - заметил я.
- Ещё какая опасная. Пуля могла угодить в любого из нас.
- Кто же, интересно, всё это подстроил?
- Скорее всего, тот же шутник, что залил постель и пол кровью, а в коридоре распотрошил дюжину летучих мышей. Что ж, если он будет продолжать в том же духе, рано или поздно обнаружит себя. Да, и нам с вами надо будет обойти здесь всё и посмотреть повнимательнее – не за один раз, разумеется; за раз, наскоком, ничего не сделаешь.
- Ладно, - сказал я. – Пойду пока распакую вещи.
Мне хотелось принять ванну, но для этого – я знал – нужно спуститься в подвал и растопить котёл, а я после экскурсии на нежилую половину ощущал некоторую робость перед подвальными помещениями, а главное, подозревал, что и Холмс разделяет это чувство со мной. Поэтому я просто ополоснул лицо и руки и переоделся в домашний халат.
Между тем за окнами потемнело, и снег повалил густыми хлопьями. Мне всегда бывает хорошо и грустно смотреть на снегопад, поэтому я закурил и устроился в эркере окна, погрузившись в своеобразную медитацию. Холмс за стеной притих – наверное, как и обещал, занялся микроскопом. Как вдруг сквозь полупроницаемую снежную пелену я увидел, как откуда-то из-за угла дома метнулась к крыльцу небольшая тоненькая человеческая фигурка.
Я соскочил с подоконника, на котором сидел и, торопливо дёрнув щеколду, толкнул наружу забухшие оконные створки. Не сразу, но они поддались моим усилиям, и я тогда закричал, высовываясь в окно чуть ли не по пояс:
- Эй! Это кто там рыщет по саду? Отзовитесь, не то я буду стрелять – вы нарушаете право собственности владельца Сэмплиер-холла!
- Вы кому? – удивлённо спросил Холмс, появляясь в дверях.
- Да вот, знать бы кому, - развёл я руками. - Кто-то метнулся там, за снегопадом – я и не разглядел. Женщина, по-моему.
Словно в ответ моим словам раздался настойчивый звон колокольчика.
- Гм..., - удивлённо заметил я. – Вернулась…
- Пойдём посмотрим, - решил Холмс, но прежде, чем отойти, он – я заметил - закрыл и тщательно запер окно.
Проходя через гостиную, я увидел, что на столе, действительно, стоит снаряженный микроскоп, а на бумаге разложены приготовленные предметные стёкла и горит спиртовка.
Колокольчик снова нетерпеливо задёргался. Холмс отпер дверь, и я увидел закутанную в какой-то бесформенный плащ молодую женщину с острым, очень худым, но приятным лицом и раскосыми зелёными глазами.
- Ну, скорее! – поторопила она замешкавшегося Холмса. – Я чуть тут в снежную бабу не превратилась. Вот что значит не держать слуг – умрёшь, пока вы откроете.
- Вы кто? – оторопело спросил Холмс.
- Мари. Если полностью, то Мари-Карлотта Дюлоранж. Но я на официозе не настаиваю.
- То, что вы назвали – только имя, - нахмурился Холмс. – Оно ни о чём не говорит мне.
- А что вам расскажет больше? Национальность? Происхождение? Может быть, вероисповедание?
- Может быть, цель визита? - в свою очередь предположил Холмс, в чьих глазах уже зажёгся огонёк интереса, как всегда в тех случаях, когда ему приходилось иметь дело с людьми неординарными.
- Тогда вместо того, чтобы спрашивать, кто я, вам следовало бы сразу спросить, зачем я явилась.
- Зачем вы явились? – послушно спросил Холмс.
- Мне сказали, что в усадьбе нужен управляющий.
- Вы – управляющий? – ещё больше опешил мой друг.
- Пока ещё нет. Но я пришла предложить свои услуги в этом качестве.
- Но вы же – женщина!
- Правда? – улыбнулась зеленоглазая визитёрша. – Спасибо, что вы открыли мне глаза на это обстоятельство – сама я бы никогда не догадалась.
- У нас ещё никогда не было управляющего – женщины.
- Это верно. У вас были управляющие – мужчины. Один, потом другой – а вы всё нуждаетесь, да нуждаетесь в управляющем, - и она насмешливо склонила голову набок, ожидая, что Холмс сможет возразить ей на это.
- Может быть, - спросил он, немного подумав, - у вас и рекомендации есть?
Женщина усмехнулась:
- Как хозяин Сэмплиер-холла, вы должны знать, что у вас и у самого на Мысу нет и не может быть никаких рекомендаций. Вы самовольно вселились сюда, никаких бумаг никому не предъявили и не предъявите, репутация у вас самая скверная, и если вас вместе с усадьбой не сожгли ещё, то это по двум причинам – во-первых, ваших соседей удерживает страх, а во-вторых, ещё не все знают о том, что дом самоубийцы и любовницы колдуна снова обитаем. Впрочем, весть об этом распространяется довольно быстро. А хотите я предскажу ваше близкое будущее, а?
Холмс молчал – его скулы побелели, а пальцы, лежавшие на ручке двери – они со странной незнакомкой пока что разговаривали через порог – стиснули её так, что, казалось, вот-вот сплющат.
- Вот оно, - невозмутимо продолжала Мари. – Недели через четыре вас найдут тут ваши знакомые, которым вы обещали отписать в Лондон. Например, его вот,- движение подбородка в мою сторону, - жена. Вы будете лежать в грязных постелях в грязном белье мёртвые, покрытые пылью, исхудавшие от голода и жажды.
- Почему? – наконец, обрёл дар речи я.
- Потому что вы не найдёте ни одной дуры, которая согласится готовить вам или мыть полы, а вы – джентльмены, желудки у вас нежные, от плохо приготовленной пищи вы захвораете, в грязном белье покроетесь коростой и загниёте, а в пыли схватите бронхит или астму.
К моему удивлению, Холмс на это вдруг засмеялся:
- Ужасная картина, мисс Дюлоранж. Но разве в обязанности управляющего входит готовить или мыть полы? Как и мы, вы тоже не найдёте на Мысу прислуги для нас.
- Мои проблемы я разрешу без вашей помощи, - надменно заявила Мари. – Жалованье?
- Подождите! – спохватился захваченный врасплох её натиском Шерлок Холмс. – Разве я уже сказал «да»?
- Нет, но чем скорее вы скажете это своё «да» и чем скорее назначите мне хорошее жалованье, тем скорее получите чистые постели и горячий ужин.
- Вы мне руки выкручиваете, - сказал Холмс, улыбаясь. – Ну, положим, «да».
- И сумма?
- А какая бы вас устроила?
- Двести пятьдесят фунтов в год, и питание за ваш счёт, - не моргнув глазом заявила Мари.
- А вы уверены, что продержитесь здесь хотя бы год? – насмешливо спросил Холмс.
- Это будет зависеть от вашего поведения, сэр, - ещё более надменно заявила она. – Покажите мне мою комнату и выдайте один комплект ключей. И поторопитесь – дом страшно запущен, поэтому мне некогда с вами болтать.
Когда она, гордо подняв голову, удалилась «инспектировать службы», Холмс повернулся ко мне с лицом, на котором безуспешно боролись растерянность, гнев и чувство юмора:
- Вам не показалось, Уотсон, что мы с вами сделались объектом какого-то розыгрыша или, ещё вернее, интриги?
- Да, - сказал я, всё ещё немного заторможенный.
- Но, так или иначе, если это существо возьмёт на себя устройство нашего быта, мы постараемся извлечь из этого выгоду.
- А вы заметили, во что она одета? И никаких рекомендаций. Она похожа на… на бродягу – вот что.
- Я заметил и другое, - усиленно сдвигая брови к переносице, сказал Холмс. - Она, похоже, обоих нас прекрасно знает. А откуда?
- Очевидно, наводила справки.
- Вот именно. Всё это в высшей степени загадочно.
- Послушайте, - забеспокоился я, проникнувшись его тоном, - А эта особа не отравит нас, часом? Может, она только для того и нанялась.
- Не знаю. А зачем ей нас травить?
- А зачем ей вообще всё это нужно? Слушайте, Холмс, вы зачем наняли её? – спохватился я. – Вы ведь вроде бы осмотрительный человек.
- Да, но я люблю головоломки. Особенно те, которые приходят сами, и нет нужды их специально разыскивать. А эта головоломка, как видите, пришла сама.
- Не знаю только, - вздохнул я, - смогу ли я спокойно спать в обществе этой головоломки.
- В конце концов, - пожал плечами Холмс, - мы с вами всегда можем запереться на ключ.
- А вот и нет, коль скоро у неё будет отдельный комплект ключей. И ещё как бы она сама нас не заперла.
На это Холмс только засмеялся и вернулся в гостиную, где его ждали микроскоп и препараты крови. Я постоял, переминаясь с каблуков на носки, и тоже решил пойти «инспектировать службы» - душа у меня была не на месте, и разговор с новоявленной домоправительницей я отнюдь не считал законченным.
Мари я нашёл в котельной. Она успела избавиться от бесформенного плаща и теперь была одета в светло-серую кофту с воротничком и сборчатую юбку до середины голени. Это одеяние не очень то подходило к ней, подчёркивая отчаянную худобу.
- Пришли путаться под ногами? – вполне, впрочем, добродушно спросила она.
- Вы собираетесь топить котёл? – спросил я, с удивлением обмеривая глазами её хрупкую фигурку – не толще любого полена из сложенной для растопки в углу кучи.
- Конечно. А вы, может быть, знаете другой способ вскипятить воду или обогреть помещение. Просветите меня, и я, может быть, тоже почту его за лучший.
- Другого способа я не знаю. Но этот вам не под силу. Мистер Холмс предупредил вас – в доме много специфической мужской работы.
- Вы сможете справляться с ней и сами, пока я не подберу штат прислуги, - спокойно сказала она. Но, имейте в виду, это – не моя идея.
- Послушайте, - решился я говорить напрямик. – Что за этим скрывается? Зачем вам самой это нужно? Вы хотите проникнуть в усадьбу? Получить каким-то образом доступ к нашим бренным телам? Зачем вы узнавали о моей жене? Откуда вы взялись? Чего хотите?
- То, что вы, сударь, женаты, я узнала взглянув на вашу руку, - выпрямившись и дерзко блестя зелёными глазами, сказала она. – У вас обручальное кольцо на пальце. Никаких справок для этого наводить мне и в голову не приходило. О Сэмплиер-холле готов, понижая голос, болтать каждый на Мысу – здесь это любимая салонная тема, если мне позволят считать салоном здешний паб. Далее, рекомендаций у меня, как ваш товарищ тонко подметил, действительно, никаких нет, а мне нужна пища, крыша над головой и деньги. Сэмплиер-холл – лучший вариант получить всё это. Прислуга сюда не рвётся, хозяева – молодые мужчины, значит, особенно взыскательны не будут, к тому же один из них, я слышала, исчез, так что второму будет и тем более не до уюта – других забот по горло. Вот, собственно, и все мои резоны.
- Хорошо, допустим. Но раз вы так остро нуждаетесь в пище и крыше над головой, значит не так давно в силу каких-то обстоятельств были лишены того и другого. Я правильно рассуждаю? Вполне естественно, что эти обстоятельства внушают подозрения. Тем более, что вы молчите о них.
- Допустите, что не обо всех обстоятельствах своей жизни хочется сообщать первому встречному. Какова бы ни была моя биография, она не помешает мне хотя бы первое время готовить вам еду и ходить в лавочку. Вы – первый раз меня видите, следовательно, едва ли я могу принадлежать к числу ваших ярых врагов.
- В ваших словах есть здравый смысл, - не мог не согласиться я. – Однако, мы не всегда знаем в лицо всех наших врагов и не всегда помним все нанесённые обиды. В любом случае, тот, кому нанесены обиды, помнит их дольше, чем тот, кто нанёс.
- Э, да вы философ, – усмехнулась Мари.
- Нет, просто имею какой-то минимальный жизненный опыт.
- Скажите, а этот жизненный опыт, - спросила вдруг она, - включает в себя умение разжигать огонь?
Делать нечего – я принялся помогать ей, и вскоре огонь под котлом загудел.
- Через два часа я смогу вам подать что-нибудь из еды, - сказала Мари, взглянув на часы. – После того, как осмотрю погреба и приму ванну. Я не считаю себя вправе приступать к хозяйственным обязанностям, не вымывшись.
- Остерегитесь крыс, когда будете осматривать погреба, - мстительно сказал я. – Думаю, их там достаточно.
- Я не боюсь. Худшие крысы совсем не те, которые живут в погребах. А впрочем, спасибо за предупреждение – я возьму с собой палку.
Вооружившись метёлкой для прочистки дымохода, она, действительно, отправилась смотреть погреба, а я вернулся к Холмсу, всё ещё корпевшему над микроскопом.
- Познакомились? – спросил он, не отрываясь от окуляра.
- Так, немного… А ваши дела как? Разглядели что-нибудь?
- Ещё как разглядел. Эритроциты, правда, почти не сохранились, но и этих достаточно. Кровь не человеческая. Большего, правда, сказать не могу – я не биолог. Разве что, что и летучие мыши здесь не при чём. Я сравнил опытные образцы – разница огромная. И в крови, действительно, очень много жира – просто кровь с молоком, - он рассмеялся коротко собственной шутке, но вдруг оборвал смех и о чём-то задумался.
- Уотсон, а ведь я, наверное, прав. И в самом деле следует поискать нашу кровоточивую жертву в хлеву.
- А у вас что, и хлев есть?
- Нет-нет, хлева у нас нет. Но зато наш ближайший сосед держит маленькую молочную ферму. Десять голов, не считая телят. Я подумал: крови вылито довольно много. Не из кошки, не из собаки столько не выжмешь, разве что переводить их дюжинами. Ну а на фермах кровь обычно бывает – убой, выбраковка…Из неё готовят колбасу, и, насколько мне известно, новомодные течения в биологии и медицине тоже требуют много крови для экспериментов. Владельцы ферм продают кровь вёдрами, и взять незаметно полведра довольно легко. Хотите прогуляться, Уотсон?
- До этой самой фермы?
- Вы поразительно догадливы сегодня.
Я пропустил шпильку мимо ушей. Прогуляться было можно, правда, есть хотелось чертовски, но, учитывая обещание Мари подать «что-нибудь» только через два часа, у нас всё равно ещё оставалась приличная фора.
- Ну, куда ни шло, - пожав плечами, согласился я. – Прогуляемся.
Снег всё валил, и я, привыкший к лондонской жизни, еле пробирался вслед за Холмсом, утопая в снегу.
- Вот, - наконец, задыхаясь, посетовал я. – Никто не озаботился расчистить тротуары. Надо подать жалобу местному градоправлению.
Холмс засмеялся, снисходительно признавая мою шутку приемлемой.
- Устали? Ничего, мы уже почти пришли. Видите, вон там обитые жестью ворота, а справа небольшой домик? Это и есть хозяйство Пикфорда. Для наших мест он очень крупный скотопромышленник, просто магнат. Беседовать с ним следует почтительно, хотя и не теряя чувства собственного достоинства.
Мы сделали ещё несколько шагов, и за воротами звонко и разноголосо залились собаки.
Что-то загремело, хлопнула дверь и из-за ворот нас окликнул чей-то голос:
- Кого принесло в ненастье?
Холмс пожал плечами и в голос откликнулся:
- Меня!
Загремел засов, створка ворот откачнулась, и в щели появился мужчина лет сорока с такой классически цыганской внешностью, что её хотелось запечатлеть.
- Кого это «меня»? Ба! Да уж не молодой ли это Сэмплиер? – цыган сощурился, приглядываясь к нам. – А ведь так и есть! Шерлок!
- Дуглас? – в свою очередь недоверчиво вгляделся Холмс. – Дуг! Бог мой, Дуглас, я и подумать не мог, что увижу тебя здесь. Что ты здесь делаешь? Неужели работаешь на Пикфорда?
- Да вот видишь, приходится. Дом мой сгорел в пожар, картины тоже сгорели, красок не на что купить, а семью-то кормить надо. Пикфорд взял меня управляющим, и то ещё ему спасибо – управляющий-то из меня, сам понимаешь, паршивый.
- Я сам искал управляющего, - покачал головой Холмс. – Если б я только знал о тебе! А теперь вакансия занята какой-то странной личностью слабого пола, да ещё и пришлой. Уотсон, - вспомнил он вдруг обо мне. – Познакомьтесь, пожалуйста, этот человек – друг моего детства Дуглас Метерлинк. Он талантливейший художник – правда, оригинального жанра. Дуг, это – доктор Уотсон. Он больше сыщик, чем врач и больше сочинитель, чем сыщик, но лечить, в принципе, тоже умеет – особенно всякие раны и переломы.
Меня немного покривило от такой аттестации, но Метерлинк радушно протянул мне руку, и ничего не оставалось, как ответить на рукопожатие.
- Но я ищу самого Пикфорда, - сказал Холмс. – Где он?
- В Уартинге.
- Вот как? Надолго?
- Он уехал ещё в ноябре. Ему, собственно, поэтому и понадобился управляющий.
- В ноябре? Это, пожалуй, меняет дело. Тогда нам не к нему, а к тебе. Позволишь?
- Ну, конечно, конечно, - Метерлинк отступил, пропуская нас мимо себя. – Проходите в дом. Вот сюда, налево.
В помещении стоял сладковато-гнилостный запах хлева. Напротив окна стояла на подрамнике картина. Я взглянул на неё – и невольно отшатнулся: на картине во всей своей жуткой реалистичности была изображена крупным планом летучая мышь, летящая прямо на зрителя. Её оскаленная морда, казалось, только что выпачкалась яркой артериальной кровью, вся же остальная картина, выдержанная в сумеречной серо-голубой гамме, подчёркивала эту яркость.
- Я предупреждал, что Дуглас – художник нетрадиционного жанра, - напомнил, видя мою реакцию, Шерлок Холмс. – Кто тебе позировал для этого шедевра, Дуг?
- Кто-то из твоих постояльцев, Сэмплиер, - рассмеялся Метерлинк. – В Сэмплиер-холле их полчища. Они оккупировали башню и ещё живут в дуплах яблонь. Я полежал пару дней на крыше с биноклем, и получилось вроде бы неплохо. Как ты находишь?
- Жутковато, - признался Холмс. – Но впечатляет. Особенно кровь. Её ты тоже рисовал с натуры? Наверное, на ферме с этим проблем нет?
- Проблем нет, но рисовать кровь легко по памяти. Ты хочешь ведь что-то другое узнать, многомудрый Шерлок? Спрашивай уж напрямик, чтобы не разгадывать твои головоломки.
- Ладно, - согласился уязвлённый слегка его прозорливостью Холмс. – Но это будет долгий разговор.
- Тогда я скажу Дэлле, чтобы принесла вина и закуски, - решил Метерлинк. – Заодно и познакомитесь с нею. Дэлла – моя жена.
- Может быть, я её тоже знаю? – как-то странно насторожился Холмс.
- Знаешь, а как же. Ведь их табор стоял здесь каждое лето.
- Постой! – ахнул Холмс. – Так Дэлла – это…?
- Дэлавара, ты угадал.
- Боже мой! Боже мой, Дуглас! – я редко видел моего друга в таком волнении. – Дэлавара – твоя жена? Девочка-туман, девочка-сон – твоя жена?
- Именно.
- Но ведь она…, - он замолчал так внезапно, словно чуть было не сказал что-то сокровенное, чего говорить никак не собирался.
- Верно, - кивнул Метерлинк. – Всё наше детство она бегала за тобой. Но не может же вечно сохраняться несправедливость. И сейчас по моему слову она подаст нам выпить и закусить, хочешь?
- Благодарю, - Холмс быстро поднялся с места. – Я вспомнил: меня ожидает одно совершенно неотложное дело. Мы зайдём в другой раз, Дуг. Доктора Уотсона, кстати, очень заинтересовали ваши картины, так что уж он-то непременно придёт посмотреть на них.
Я удивлённо посмотрел на моего друга: Холмс казался испуганным, и заметно было, как ему не терпится унести отсюда ноги раз и навсегда. То, что он сочинил о моём интересе к картинам Метерлинка, означало, что, пожалуй, в разведку буду заслан я один. Он даже о Майкрофте ничего не спросил, а ведь Метерлинк, если он, действительно, был знаком с семьёй моего друга с детства, наверное, не пропустил его приезд – от фермы Пикфорда до Сэмплиер-холла было совсем недалеко. В общем, наше поспешное отступление больше всего напоминало бегство.
Некоторое время я шёл за Холмсом молча, но, наконец, не выдержал:
- Холмс, мне показалось или ваш друг детства вам не такой уж и друг?
- Дуглас – добрый малый, - неуверенно возразил Холмс. – Просто несколько лет назад мы с ним не очень хорошо расстались, а больше с тех пор не виделись, и…
- Девочка-туман, девочка-сон, - пробормотал я себе под нос, - и чуть не захрипел от удушья, остановленный резким рывком за шиворот.
- Уотсон, - разъярённое лицо Холмса нависало надо мной, сравнившись по цвету со снегом, густо окроплённым кровью. – От шуток и подначиваний на эту тему я вам настоятельно рекомендую воздержаться. Понимаете вы? Настоятельно! – и он ещё раз дёрнул мой ворот, чуть не свалив меня в снег.
- Да вы спятили! – закричал я, трепыхаясь в усилиях освободиться от его железной хватки. – Мне нет дела до ваших детских увлечений, и не собирался я на эту тему шутить. Какая мне разница, какую девчонку вы с Метерлинком не поделили сто лет назад! Да пустите же мой воротник, проклятье!
Словно опомнившись, он разжал руку. Несколько мгновений мы стояли друг напротив друга, и наши взгляды искрили от соприкосновения. Но вот Холмс как-то странно, слегка извившись, шевельнулся всем телом и расслабился. Краски вернулись на его лицо.
- Всё было не так, как вы думаете, - сказал он, отворачиваясь.
- Как я думаю? Да я вообще не думал об этом!
- Ну, извините…, - теперь он выглядел смущённым. – Правда, Уотсон, простите меня. Когда вы узнаете, что, в самом деле, значит для меня Дэлавара, вы, я уверен, поймёте мою реакцию и простите меня.
- Ладно, - буркнул я. – Готов простить вас авансом, только не хватайте меня больше за шиворот, как нашкодившего цуцика, только за то, что я вслух повторил ваши же слова.
На этот раз он ничего не ответил, но крепко сжал моё плечо.
Инцидент завершила погода. Внезапный порыв ветра вдруг хлестнул так, что мы едва смогли устоять на ногах. Сырой снег залепил глаза, нас словно окружила непроницаемая пелена снегопада, крутящаяся, как волчок, но, в отличие от волчка, сразу во все стороны.
- Идёмте скорее, - позвал Холмс. – Если видимость ещё чуть-чуть уменьшится, мы рискуем заблудиться и замёрзнуть насмерть в двух шагах от собственного крыльца.
- А сейчас вы ещё знаете, где это крыльцо? – недоверчиво спросил я, отплёвываясь от мокрых хлопьев.
- Протяните руку, - велел Холмс.
Я протянул и коснулся чего-то шершавого, словно покрытого корой.
- Дерево?
- Это самая старая из яблонь, - сказал Холмс. – А вы знаете, сколько живут яблони, Уотсон?
- Нет, но я думаю, что меньше, чем дубы.
- Зато частенько больше, чем люди. Эту яблоню посадили в год закладки усадьбы. Возможно, что её посадил сам Радослав Сэмплиер. Она – просто патриарх среди яблонь. Ей немногим меньше ста лет, и она уже давно не плодоносит. Слева – площадка солнечных часов, справа – дорожка к дому. Если никуда не сворачивать, упрёмся в крыльцо.
Мы стали пробираться по колено в снегу и, наконец, сквозь снегопад перед нами встала плотная тень Сэмплиер-холла.
В гостиной ждал уже накрытый стол – или мы незаметно проходили больше двух часов, или Мари управилась раньше. Потирая руки, я сел на своё место и принялся за дело. Приготовлено было сносно – не более того, но я уже умирал от голода, и немудрящая закуска показалась мне изысканными яствами. Холмс сидел, глядя перед собой невидящими глазами и не притрагиваясь ни к одному блюду. Его состояние начинало меня тревожить.
- Ну, что с вами такое? – затормошил я его. – Очнитесь же! Ешьте.
Он, действительно, словно очнулся, тряхнул головой:
- Задумался… Ну, что у нас тут наготовила наша странная гостья? – Гм… вполне съедобно. Может быть, я поступил не так уж и опрометчиво, дорогой Уотсон ?
- Умение готовить ещё не искупает её подозрительной таинственности, - возразил я. – Послушайте, Холмс, если не хотите, чтобы я докучал вам расспросами, перестаньте застывать, как при «пти-маль». Когда вы вот так упираетесь пустым взглядом в пустую стену, мне как-то не по себе делается. Кого вы там видите?
- Мальчика, - сказал Холмс, вдруг ласково и печально улыбнувшись. – Девятилетнего мальчика и восьмилетнюю девочку-цыганку. Только она совсем не была похожа на цыганку – беленькая, с огромными и тоже светлыми глазами. Её голос звучал как-то странно, как будто эхо. Я увидел её впервые в туман на кладбище, и она сама казалась сделанной из тумана…
Кладбище было небольшим – даже маленьким. Гуллскэйп насчитывал несколько сотен жителей, да ещё хоронили здесь из местечка Литтл-вулидж, где находилась школа для мальчиков. Детские могилки виднелись особняком между двух чахлых кипарисов – всего девять. Из них трое – жертвы последней, этого уже года, эпидемии дифтерии. Шерлок помнил одного из них – двенадцатилетнего Бада Чолмли. Бад играл на скрипке и воровал яблоки в окрестных садах, за что нередко бывал бит, а теперь на камне над его могилой значилось: « Любовь и надежда. Безвременно ушедший от нас. Скорбим. Помним». Люди – лицемерны, особенно когда речь идёт о смерти – словно надеются завоевать, выпросить, вымолить отсрочку. Не вымолят. Хоть все на свете камни распиши душераздирающими надписями.
Шерлок тронул холодный камень рукой и отдёрнул руку – показалось, что через этот каменный холод смерть сама напомнила о себе. «Что ни делай, как ни старайся, а в конце всё равно умрёшь», - подумал мальчик с уже привычной тоской. Он уже несколько раз пытался напрячь воображение и представить себе прекращение своего существования. «Вот прошли годы, - мысленно говорил он себе. – И я умираю. Сначала я ещё слышу смутные голоса, вижу туманные образы, потом туман становится всё плотнее, потом – темнота? Нет, и темноты не будет. Не будет и тишины. Небытие. Ничто. Навсегда. Будут возникать и разрушаться миры, будут лететь в мировом пространстве планеты, течь мимо миллионы, миллиарды лет, а меня не будет, не будет, не будет. Больше никогда, ничего не будет. Никогда! Ничего! Не будет!»
Он зажмурил глаза от невыносимой душевной боли и поднёс ладони к ушам – не то чтобы зажать их, не то чтобы стиснуть и удержать в себе раскалывающуюся голову.
- Будет, - откликнулся вдруг далёкий призрачный голос. – Там тоже есть другие миры и другие планеты. И это замкнутый круг, в котором ты уже много веков, может быть, бесконечно много веков, только ты об этом не знаешь, потому что память человека не может вместить всё. И поэтому когда ты узнаёшь что-то новое, ты всегда забываешь что-то старое. Не замечал?
- Кто ты? – Шерлок раскрыл глаза так широко, что в их серый цвет явственно подмешалась сиреневая нотка. – Ты – ангел?
- Нет, - ответила девочка очень серьёзно. – Я только похожа на ангела. Когда я была совсем дитя, меня похитили из колыбели цыгане, и я не знаю, откуда я родом. А вот тебя я знаю. Ты – Шерлок из Сэмплиер-холла. Ты умеешь играть на скрипке? Мальчишка, который здесь похоронен, очень ловко играл на скрипке, потому что его научил играть цыган. А цыгане чувствуют музыку сердцем.
- Меня тоже учил цыган.
Шерлок говорил неуверенно, словно всё ещё не мог понять, существует ли незнакомая девочка наяву или просто снится ему.
- Как ты узнала, о чём я думал? Я, должно быть, говорил это вслух?
- Мысли можно увидеть, как бабочек, - сказала девочка. – Ты не пробовал?
- Пробовал, но у меня никогда не получалось.
- Нужно знать, на что смотреть. Ладно, потом я научу тебя. А сейчас пойдём, - она взяла его за руку. – Какие у тебя горячие ладони! А мне почти всегда холодно. Наверное, во мне слишком мало жизненной силы. Цыгане называют меня Девочка-Туман, и они не так уж неправы.
- А как тебя зовут на самом деле? – спросил он.
- Дэлавара.
Словно ветром дохнуло.
- Ты похожа на своё имя. И на туман ты тоже похожа, Девочка-Туман, Дэлавара... Пойдём.
Они пошли, держась за руки, и так, держась за руки, прожили почти год...
Холмс плакал во сне. Не рыдал, не всхлипывал – слёзы тихо выкатывались из-под сомкнутых век и сбегали по краю скулы к уху. Лицо при этом оставалось спокойным и умиротворённым. Если бы действительно мысли можно было видеть, как бабочек…
Я присел на подлокотник его кресла, протянул руку:
- Шерлок, дружище, к нам представители местного управления с официальным визитом. Проснитесь, они хотят вас видеть.
Холмс глубоко вздохнул, его слипшиеся от слёз ресницы дрогнули.
- Просыпайтесь, - повторил я и похлопал его по плечу кончиками пальцев.
- Мне снилось то, что уже было когда-то давно, - тихо сказал он, не открывая глаз. – Я не хочу просыпаться – музыка ещё не дозвучала…
- Она дозвучит для вас ночью, - пообещал я, слегка усилив воздействие.
Он сдался и сел прямо, хотел протереть глаза, но пальцы повлажнели, и он уставился на них удивлённо и непонимающе.
- Не помню, как я заснул, - сказал он, наконец. – Мы вроде бы разговаривали с вами, а потом…
- Вы не спали ночью, а здесь на вас навалилось разом слишком много впечатлений сразу, - объяснил я. - И потом, уже вечер, и снегопад, и камин уютно горит, а ветер в трубах завывает…Э-э, нет-нет! – спохватился я. – Что это вы опять кладёте голову на подголовник? Я не собираюсь объясняться с ними вместо вас – ведь это вы, а не я – хозяин Сэмплиер-холла.
- Ладно, - отчаянно зевая, уступил, наконец, Холмс. – Просите. Кто там пришёл?
- Их четверо. Один – небезызвестный вам сержант Темпл. С ним священник Хьюз, некто Томас Бигз, у которого на визитной карточке написано «общественный деятель» - бог знает, что это значит, и местный землевладелец из Уартинга – лорд Каррингфорд. Вы о таком слышали, Холмс?
- Лорд Каррингфорд? Нет, не помню. Нестарый ещё, очевидно?
- Лет сорока.
- Ну, значит, он в те времена совсем мальчишкой был. И в Уартинге... Откуда мне его знать? Для ребёнка соседнее село – чужая планета, а с тех пор я сюда и не приезжал больше. Ну, что же они медлят? Приглашайте их выпить с нами чаю, Уотсон.
Четверо вошли степенно и соблюдая порядок и дистанцию. Темпл – круглолицый коротыш с задранным подбородком, чем-то слегка похожий на Наполеона Бонапарта, Хьюз - преувеличенно благочестивый, Томас Бигз – олицетворение британской респектабельности с бегающими глазками карманного вора и длинный, костлявый, сутулый и нескладный лорд в дорогом костюме, выглядевшем на нём, несмотря на ткань и покрой, как подобранный на мусорной куче. Однако, в лошадином лице было что-то располагающее, а карие глаза светились мягким юмором и несомненным умом.
- Рад приветствовать конкурирующего лендлорда в его владениях, как и его высокоуважаемого гостя, - первым заговорил он, протягивая руку сначала Холмсу, а потом мне. У него был немного неправильный выговор, но это только добавляло ему шарма.
- Вы ведь получили мои телеграммы, мистер Холмс? – застенчиво напомнил о себе Темпл.
- Ещё бы! Вы меня чуть ими в гроб не загнали, когда сообщили о смерти моего брата. Кстати, я сам собирался посетить вас, чтобы услышать вразумительный рассказ обо всех событиях, что здесь произошли. Снегопад помешал мне сразу же осуществить своё намерение.
- Чудовищный снегопад, - вмешался Томас Бигз – у него оказался писклявый слабый голос, почти как у женщины. – Все здешние жители полагают, что это гнев божий обрушился на Гуллскэйп. А самые суеверные связывают его с вашим приездом.
Холмс внимательно посмотрел на него – так внимательно, что он поёжился и отступил за спину Хьюза.
- Вы, полагаю, себя как раз к последним и относите? – насмешливо и холодно спросил мой друг. – Ну и что, по-вашему, господь может иметь против моего появления в моём собственном доме? В Лондоне, кстати, он мне не докучал, хоть я и живу там на съёмной квартире.
- Не смейте! – высокий голос Бигза сорвался на визг. – Не смейте говорить о боге в пренебрежительном тоне, сын Сатаны! Этот дом проклят, и его обитатели тоже прокляты! И вам бы следовало смиренно молиться о грешных душах, отошедших здесь в мир иной, чтобы они, быть может, наконец, нашли успокоение, а не усугублять их нечестивые страдания своими бесчинствами.
- Знакомая песня, - ещё более ледяным тоном заметил Холмс. – Я вас, мой сударь проповедник, не приглашал и наставлять меня не просил – вы сами пришли в мой «проклятый» дом, так что…
Тут, чтобы он замолчал, я поспешно схватил и сжал его руку. Если Холмс задался целью настроить и восстановить против себя местное население, он, надо признать, очень удачно начал. Но что-то подсказывало мне, что ставить перед собой такую цель недостойно хорошего игрока – удача уж больно сама в руки просится, неинтересно. На Бигза же в свою очередь прикрикнул Хьюз:
- Довольно вам кликушествовать, мистер Бигз. И церковь, кстати, суеверий не признаёт и не одобряет. Мистер Сэмплиер ничего дурного никому в Гуллскэйпе пока не сделал – за что вы, интересно, на него набросились?
- Я о нём только и беспокоюсь, - неуклюже попытался оправдываться «общественный деятель» - Слишком свежи ещё воспоминания о пожаре, не хотелось бы повторения. Усадьба хороша, исторический, так сказать, памятник, наше всеобщее, общинное, если можно так выразиться, достояние…
Но Холмс уняться и не думал.
- Прежде всего это – моё собственное достояние. Моё и моего брата. Чтобы оно сделалось общинным, вам пришлось бы потрудиться, мистер Бигз, и убить нас обоих, а пока и смерть Майкрофта не доказана, и я, как видите, жив, так что вы слишком торопитесь.
Я уже устал его дёргать за руку, Хьюз и Темпл переглядывались, пожимая плечами, и только лорд Каррингфорд чуть улыбался, глядя в сторону.
- А давайте-ка чай пить, джентльмены! – радушно вскричал я, не зная, как ещё прекратить эту пикировку. – У нас чудесные бисквиты к чаю. Прошу вас, пожалуйста, - и я принялся распоряжаться, как бывалый мажордом, двигая стулья и рассаживая гостей, оттеснив истинного хозяина от стола физически и морально.
Четверо испытали несомненное облегчение – я сам, священник, Темпл и Бигз; двое – Каррингфорд и Холмс – разочарование от сорвавшегося скандала. Но Каррингфорд вскоре утешился бисквитами, а Холмс – здравым соображением о том, что информация лучше драки.
- Мне уже второй раз намекают на необычность этого пожара, - сказал он после очень долгой молчаливой паузы. – И на то, что в нашем доме не всё благополучно, а я сам – чуть ли не исчадие ада. Я не знаю, что случилось с моим братом, когда он приехал, чтобы выяснить подробности произошедшего здесь убийства. Но я знаю, что вы, Темпл, представитель законной власти, и надеюсь именно от вас получить какие-то объяснения, ибо то, что я увидел здесь, приехав, только усугубило моё тяжкое недоумение.
- А что вы здесь увидели? – поспешно ухватился сержант.
- Задранных летучих мышей в коридоре и следы крови в туалетной моего брата и в комнате, когда-то принадлежавшей нашему гувернёру, - не стал скрывать мой друг, как вообще не имел привычки скрывать какие бы то ни было улики от полиции.
- В комнате колдуна? – торжествующе бледнея, переспросил Бигз.
Мне снова пришлось поспешно хватать хозяина Сэмплиер-холла за руку – по глазам видно было, что язык у него зачесался не на шутку. Но, с другой стороны, я его понимал – кликушествующие типы вообще раздражают, а уж когда сам становишься объектом их кликушества... И второй раз за сутки.
- Можно поглядеть? Вы её, надеюсь, не вытирали? – деловито спросил Темпл – в его глазах заблестело оживление.
- Нет. Но нельзя. Во всяком случае, не прежде, чем я буду знать то же, что знаете вы. Или пожалуйте ордер на осмотр помещения.
- Ну, зачем же вы так? – обиделся сержант. – Мы пришли к вам по-соседски, неофициально, как добрые товарищи…
Холмс приоткрыл рот и растерянно заморгал.
- Подождите-подождите…, - слабым голосом проговорил он, приподняв ладонь, словно умоляя Темпла и одновременно как бы заслоняясь от него этой же ладонью. – То есть… вы это в заслугу себе вменяете? То есть, вы могли бы не как добрые товарищи, а как кто прийти? Я… не понимаю. Я что, в чём-то провинился? Мой управляющий убит, мой брат пропал, вы посылаете мне идиотские лживые телеграммы, а когда я приезжаю сюда, вы приходите с апломбом судия «как добрые соседи», требуя благодарности за то, что ещё не спалили мою усадьбу. Вы вообще-то собираетесь искать убийцу? Собираетесь искать моего брата? Вы – сержант полиции или охотник на ведьм, я что-то не пойму?
Мне показалось, что его растерянность отнюдь не наигранная, а возмущение душит его по-настоящему.
Темпл отвёл взгляд и забарабанил пальцами по столу.
- Помилуйте, мистер Холмс, - мягко вмешался лорд Каррингфорд. – Да как он может их искать, если в глубине души не сомневается, что искать следует прямо в аду. Туда, дорогой мой мистер Холмс, никакой полицейский ни по какому ордеру не войдёт. Это, дорогой мистер Холмс, задача именно для вас. И мы все вас просим, - он обвёл собеседников вопросительным взглядом, и все под этим взглядом кивнули ему. – Мы просим, чтобы вы сами провели расследование, как величайший сыщик современности, и успокоили нас реалистичным, разумным решением.
- А буде в ад полезть, - проворчал Бигз, - так вам оно того…способнее…Он вас, колдун-то, с детства штучкам своим обучал – разве нет?
Растерянность Холмса перешла в полнейшее замешательство. Ошалело он переводил взгляд с Каррингфорда на Темпла, с Темпла – на Бигза, с Бигза – на Хьюза, и теперь уж ему они согласно кивали.
- Мы, - добавил, помолчав, Хьюз, - и заплатили бы по вашему тарифу – сколько вы там обычно берёте с клиентов?
И Холмс не выдержал – всхлипнув, повалился грудью на стол в безудержном, истеричном, выворачивающем душу хохоте. Это был настоящий припадок – он взвизгивал, всхрюкивал, обессилено стонал и не мог остановиться, пока я, наконец, сам не начал унимать его. Вот тогда он перестал смеяться – внезапно, резко, словно невидимая рука хлопнула по смеющимся губам. Он часто переставал смеяться именно так, и я к его манере успел привыкнуть, а на посторонних это производило впечатление неприятное и пугающее.
- Значит, - сипловато проговорил он. – Вы, все четверо, явились сюда, чтобы нанять меня, как частного сыщика? Вам тогда не следовало начинать с намёков, угроз и оскорблений – сказать по чести, вам вообще не стоило с этого начинать, с чем бы вы ни пришли, ну да ладно, не будем к этому возвращаться – дело важнее личных амбиций.
- Боюсь, вы нас неправильно поняли…, - заикнулся было Хьюз, но Холмс махнул на него рукой, жестом приказывая замолчать.
- Дело важнее личных амбиций, - нетерпеливо повторил он. – А потому, изложите ваше дело возможно подробнее.
- Гм…. Ну, это, скорее уж, ваше дело, - решил Бигз расставить точки над « I ».
- Неважно же это, Бигз! – скопировав нетерпеливость Холмса, воскликнул Каррингфорд. – Ваше или наше, дело всё равно касается всего Гуллскэйпа. Начинайте рассказывать, Темпл, не то мы рискуем заночевать в Сэмплиер-холле, а это – последнее место, где я хотел бы заночевать, клянусь всеми летучими мышами Британии!
- Тогда я, пожалуй, начну с самого начала, - обречённо вздохнул Темпл. – Да, вот ещё что, мистер Сэмплиер… Вам в моём рассказе может многое …, - он замялся. – Ну, не понравиться, что ли…. Так вы уж, пожалуйста, перетерпите как-нибудь. Сам-то я ни вас, ни память ваших родителей оскорблять не хотел бы, но надо же быть точным, когда это можно – нас так и в полицейской школе учили…
- Ладно, сержант, не расшаркивайтесь, - сумрачно буркнул Холмс. – Если я до сих пор вас терпел, то и дальше стерплю как-нибудь. Не тяните только кота за хвост – уж этого я точно терпеть не могу.
- Ну, так вот, - сержант Темпл вдруг отвернулся от нас и дальше говорил, неподвижно уставясь в огонь – то ли ему легче так было сосредоточиться, то ли хотелось совсем избежать взглядов Холмса. – Сэмплиер-холл, как вам известно, опустел двадцать пять лет назад. Его хозяин застал жену с любовником – цыганом, слывшим колдуном, которого по какой-то странной фантазии наняли гувернёром к детям или домашним лекарем, что ли…. Он убил жену, выстрелил в цыгана, думая, что тоже убил его, и потом покончил с собой. История известная, хотя она и отличается от официальной версии. Или вы будете настаивать на официальной версии, мистер Холмс?
- Не буду, - в горле у Холмса что-то скрипнуло, и он поспешно откашлялся.
- Колдун остался жив, хотя при выстреле в упор это было довольно странно, - продолжал Темпл.
- Смотря куда стрелять, - вмешался Каррингфорд. – В позапрошлом году мне пришлось быть присяжным на процессе. Один крестьянин пальнул в другого из охотничьего ружья, тоже почти в упор, но в бедро. Так пуля отодрала здоровый кус мяса, а кости даже не задела.
- Тому, кого вы зовёте колдуном, заряд попал в плечо, - глухо сказал Холмс. – Рана серьёзная, но не смертельная.
- Возможно, этого я не знаю, - согласился Темпл. - Во всяком случае, он остался жив и поспешно скрылся, прихватив с собой детей Сэмплиер-холла. Дом опустел, и я помню его уже опустевшим. Тёмные окна, башня, протыкающая низкие облака, запущенный сад с летучими мышами, часовня, в которой покоятся останки прежних Сэмплиеров. Мальчишками, мы забирались в сад, бравируя своей храбростью. Но потом нас мучили страхи по ночам. Про дом ходили мрачные слухи. А кое-что я видел своими глазами. Это было в шестьдесят седьмом, под рождество. Мне как раз сравнялось семь лет – я шестидесятого года рождения – и в нашей компании я был младшим. Вы наберитесь терпения, мистер Холмс – это имеет непосредственное отношение к делу.
- Я слушаю, - без выражения произнёс Холмс.
- Со мной были Кон Трелегер, Ломбарды и Стив из Уартинга – я уже не помню его фамилию.
- Зачем вас понесло в усадьбу? – неприязненно спросил Холмс.
- Кон поспорил с Гримальдом и Метерлинком, что принесёт из часовни жестяную лилию. За это Метерлинк обещал отдать ему Дэлавару.
Я прикинул в уме – Дэлаваре в шестьдесят седьмом должно было быть лет двенадцать, а Метерлинку – самое большее пятнадцать. Ничего себе, страсти бушевали в захолустном Гуллскэйпе!
- Кон Трелегер? – всё так же, без выражения повторил Холмс. – Судя по всему, лилию вы так и не добыли?
- Нет. Нам помешали призраки усадьбы.
- Тю-у! Призраки – презрительно подал голос Каррингфорд. – Вы услышали, как мышь порхнула или крыса завозилась в подвале, а остальное довершило детское воображение.
- У меня не очень богатое воображение с детства, поверьте на слово, - огрызнулся Темпл. – Мы пробрались в часовню впервые, слабо представляя себе её размеры. А помещение оказалось огромным – настоящий подземный замок с узкими проходами и запутанными коридорами. Жестяные лилии украшали орнамент у самого входа, но, отправляясь в экспедицию, никто из нас всерьёз не подумал о том, как их, собственно, оторвать. Даже Стиву сил не хватило, а он был самым старшим из нас.
« Я поищу инструмент в сарае», - пообещал я тогда, потому что, с одной стороны, мальчиком был боек и хотел услужить старшим, а с другой стороны, мне боязно стало находиться в часовне, хотелось вдохнуть вольного воздуха. «Я – с тобой», - к моему огромному удовольствию вызвался Кон Трелегер, и мы разделились. Так вот, повторюсь, что было рождество, и шёл снег – вот как теперь, поэтому пока мы были внутри, наши следы успело совершенно засыпать. Кроме одного. Чёткий детский след тянулся от часовни к двери усадьбы. Неизбывно детское любопытство - мы пошли по следу. Дверь в усадьбу оказалась открыта, и мы заглянули…
Темпл замолчал, погрузившись в воспоминания. Блики камина озаряли его бледное отрешённое лицо.
- Ну, довольно, - подстегнул любопытный Каррингфорд. – Что вы там увидели?
- Женщина стояла прямо напротив входа, - голос Темпла сделался глухим. – На ней было какое-то странное белое одеяние, похожее на… только не смейтесь – оно больше всего похоже было на саван. Я увидел следы крови на этой погребальной ткани, а потом я взглянул выше и увидел, что именно у неё на руках. Это был младенец, завёрнутый в точно такую же ткань. Довольно крупный, как я теперь понимаю, но всё же ещё грудной. У него было мёртвое лицо – серое, как пергамент, с совершенно недетскими зловещими чертами, и полон рот зубов, хотя такого в его возрасте просто быть не может, а в руке он сжимал окровавленный нож. Кон – он шёл первым – попятился и толкнул меня. Женщина засмеялась, а жуткий младенец вдруг выгнулся у неё на руках и закричал, как сам сатана: « Что, детишки, страшен младенец Шерлок? У-у-у!», - завыл он волком и замахал руками, в одной из которых всё ещё сжимал нож. Мы бросились прочь, спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, и, конечно, даже не вспомнили об остальных, оставшихся в часовне. Я всю ночь продрожал в своей постели, не решаясь ничего рассказать строгому отцу и гадая, что там случилось с Ломбардами и Стивом. К утру я был уверен, что все они уже мертвы. Но потом я узнал, что они ничего такого не видели, и с ними ничего не случилось.
Темпл снова замолчал, заворожено глядя в огонь.
- Видимо, именно с этого дня Конни Трелегер всерьёз уверовал в сверхъестественное, - невесело усмехнувшись, предположил Холмс.
- Вы мне не верите? – впервые Темпл повернулся к нему и прямо и требовательно посмотрел в лицо.
- Не знаю, - смутился мой друг. – Не хочется уподобляться Конни Трелегеру. С другой стороны, зачем бы вам лгать? А… вы разглядели эту женщину?
Темпл не отвечал довольно долго.
- Это была ваша мать, мистер Холмс.
- Это ерунда, Темпл! – теперь в голосе Холмса прозвучало уже ничем не завуалированное раздражение. – Вы не могли узнать моей матери. Она умерла, когда вам четыре года было, да ещё три прошло – откуда вам помнить её лицо?
- Правильно, - сказал Каррингфорд. – Не выдерживает критики, Темпл.
- Её видели и другие, - мягко вмешался Хьюз. – И младенца тоже. Не берусь судить о правдивости всех очевидцев, но я слышал добрую дюжину подобных рассказов. В том числе и на исповеди.
- Большая ошибка смешивать собственные впечатления со слухами. Со временем одно подменяет другое, и вы уже не в силах их разделить, у вас возникает ложная память,- сказал Холмс, без привычной, впрочем, наставительности – скорее задумчиво, и мне показалось, что он говорит это и о себе тоже. – Вы продолжайте, сержант…
- После рождества в усадьбу наняли управляющего, - снова заговорил Темпл. – Он не жил там. Сказать по правде, он боялся жить там. Но наведываться в усадьбу ему, конечно, приходилось, и он однажды тоже видел женщину - призрака и её уродливого ребёнка. Правда, только однажды, и при этом он был здорово пьян. А потом, после Нового года вроде бы всё прекратилось, хотя, конечно, в ночное время никому приближаться к Сэмплиер-холлу даже в голову не приходило. А входить в часовню – и днём тоже. Но до последнего времени больше ничего определённого, кроме разрозненных слухов и домыслов, о Сэмплиер-холле мы не слышали. Новое упоминание об уроде-ребёнке относится уже у нынешней осени. Женщину снова видели с младенцем на руках. Это было перед самым пожаром. Они постучались в дом Боруха, антиквара, и попросились переночевать. Это видел Трелегер. Борух впустил их, а среди ночи его дом запылал, вспыхнув сразу с четырёх углов, как по волшебству.
- Вернее сказать, как при поджоге, - поправил Холмс. – Как сержант полиции, вы должны бы были обратить на это внимание.
- Я обратил, - с лёгким вызовом откликнулся Темпл. – Гримальд – это слепой учитель, сосед Боруха, тоже еврей – в первое время проговорился, будто слышал голоса поджигателей и знает, кто они. Но потом он это отрицал, утверждая, что говорил так со злости – ведь его дом тоже сгорел. Но на исповеди…
- То, что происходит на исповеди, остаётся на исповеди, сын мой, - укоризненно подал голос Хьюз.
- Раз так, - живо обернулся к нему Холмс, - откуда он, - тычок острым пальцем в сторону Темпла, - это знает?
Хьюз залился багровым румянцем.
- Я – всего лишь человек, мистер Холмс.
- Проболтались? – посочувствовал Холмс.
- Проболтался, - вздохнул священник. – Но имени не назвал, не подумайте.
- М-да… Весёлую вы жизнь устроили бедняге Гримальду, раздразнив всеобщее любопытство. Ему теперь, должно быть, проходу нет.
- Он потому и перебрался к Сэмплиер-холлу поближе, - улыбнулся лорд Каррингфорд, - чтобы не докучали. Под защиту привидений.
- Вы напрасно смеётесь над этим, господа, - сказал Бигз.- Не забывайте, что в итоге погибло несколько человек.
- Да, это верно, - лорд Каррингфорд сразу посерьёзнел. – Пожар был жестоким, и если Гримальд решится когда-нибудь всё-таки выдать поджигателей, его разорвут на клочки вместе с ними за долгое молчание.
- Странно, что не разорвали до сих пор, - заметил Холмс.
- И странно, - добавил я, - что не разорвали сами поджигатели.
- Они, должно быть, тоже это понимают, - пожал плечами сержант Темпл.
- Или, - сказал Холмс, - тоже погибли во время пожара. Это, кстати, объяснило бы поведение Гримальда лучше всего. Он, скажем, собирался выдать их, чтобы предать возмездию, но узнав о том, что возмездие совершилось и без него, решил молчать, жалея возможных друзей и родственников, на которых тоже пала бы тень безо всякой вины. Впрочем, я, упаси бог, далёк от мысли настаивать на этой гипотезе. Всё могло быть совершенно иначе. Рассказывайте дальше, сержант. Пожар ведь был только началом?
- Да. Борух задохнулся в дыму и едва не погиб, четверть Гуллскэйпа выгорела, а ваш управляющий перебрался в усадьбу, пока не отстроит свой сгоревший дом. А вот гостей Боруха никто больше не видел – из горящего дома они не выбегали, а тел их и подавно не нашли. Снова поползли осторожные слухи, особый интерес к которым проявлял Слипстон, приятель Гримальда. Он взял в привычку посиживать день-деньской в деревенском пабе и сам то и дело наводил разговор на усадьбу, её историю, её обитателей, усыпальницу и так далее. В один из вечеров в паб явился и ваш управляющий. Он был уже очень пьян, а спросил ещё спиртного и сказал, что в усадьбе нечисто. «Я их снова видел, - сказал он. – А слышу так каждый день. Мои уже боятся там ночевать. Ну, ничего! Завтра я даю телеграмму в Лондон, хозяевам. Пусть ищут себе другого дурака, а сегодня напьюсь так, что наплевать мне будет на всех баб и младенцев в мире». Слипстон начал его расспрашивать, и они долго шептались о чём-то, а потом, наконец, разошлись – уже заполночь. А наутро всю семью нашли мёртвыми в постелях.
- Прошу прощения, - перебил Холмс. – Кто именно их нашёл, и кто констатировал смерть?
- Нашла девчонка Плинси – та, что теперь служит в горничных у вдовы полковника Чеснэя. Она приходила помогать жене Блекета по хозяйству, и пришла, как обычно, с утра, а ей никто не открыл. Тогда она обратила внимание, что ставни закрыты, подняла тревогу, и их нашли. Вошли туда первыми Борух, Гримальд и Метерлинк с женой, послали за патером Хьюзом и за доктором Ломбардом. Ломбард их и освидетельствовал.
- Ломбард? – переспросил Холмс. – Это что же, ещё тот, прежний Ломбард? Или, может, его сын?
- Да нет, старший сын у него погиб, а второй пошёл по военной части. Потерял ногу во время афганской кампании, теперь живёт на пенсию, да учится на солиситора в Фулворте.
- Да ведь вы его видели в дилижансе, - напомнил Хьюз. – А старику уже седьмой десяток пошёл, но, впрочем, выглядит он моложе.
- Ага, - бормотнул про себя Холмс. – Значит, Ломбард…Что же, он делал вскрытие, Темпл?
- Боюсь, что нет. Но на трупах ран не было, а говорить о каком-то ином отравлении, кроме отравления угарным газом, тоже не было достаточных оснований. Никто ведь не предполагал, что эти смерти будут не последними.
Из Лондона приехал хозяин Сэмплиер-холла – ваш брат, сэр, - Темпл чуть поклонился в сторону Холмса. – Но он очень торопился и даже не заночевал. Отдал распоряжения по поводу похорон, быстренько нанял удачно подвернувшегося Слипстона и снова уехал, оставив усадьбу в его распоряжении.
- Это я знаю и без вас, - снова перебил Холмс. – Что было дальше? Слипстон говорил с кем-нибудь о своём новом назначении? У меня сложилось представление о том, что он связывал с ним какие-то меркантильные планы – вам что-нибудь об этом известно?
- Если Слипстон с кем-то и говорил, то не со мной, - пожал плечами Темпл. – Возможно, с Борухом, только Борух теперь мёртв, и от него вы ничего не узнаете. А что касается самого Слипстона…. Я знаю только вот что: за день до своей смерти Слипстон провёл весь день в Уартинге, и когда вернулся, был страшно возбуждён. Он явился в паб, куда уже очень давно не заглядывал, угостил всех пивом и разразился блестящей лекцией по истории Европы – речь шла, насколько я могу вспомнить, о восстании секеев и турецких войнах.
« Это были великие воины и они владели великим оружием, - говорил он, отчаянно жестикулируя и повышая голос так, что его, кажется, можно было слышать за пределами пивной так же ясно, как и внутри. – если бы историки нашли способ вопрошать древние могилы, они узнали бы захватывающие подробности прежних битв совсем не так, как это пишут в учебниках. Я всю жизнь учу истории ленивых мальчишек, не желающих зубрить даты царств и сражений. А ведь историю надо преподавать совсем не так. Теперь я знаю, как надо преподавать историю, поверьте!»
Это были его последние слова. Всю ночь в усадьбе горела лампа, настал день, а она всё продолжала гореть. И, наконец, кто-то из мальчишек заметил, что дверь в усыпальницу приотворена, а на снегу возле какие-то пятна, похожие на следы крови. Ещё долго мы не решались посмотреть, что там. Но потом всё-таки решились. В усыпальнице Слипстон лежал на полу возле разбитого маленького саркофага – по своим размерам, явно рассчитанного на младенца, его грудь была пробита старинным кинжалом, а к груди приколото письмо, которое мы переслали в Лондон вместе с просьбой хозяину усадьбы приехать.
Темпл снова сделал паузу, как хороший рассказчик, ожидающий отдельной реакции на каждый эпизод.
- Дальше, - нетерпеливо потребовал Холмс.
- Владелец Сэмплиера приехал утренним дилижансом, но разговаривать со мной не стал, - в голосе Темпла послышалась некоторая обида. – Зато он много разговаривал с другими – за один день обошёл, наверное, весь Гуллскэйп. Утром уехал в Фулворт, вернулся – и тотчас уехал в Уартинг – я всё не мог выбрать времени потолковать с ним в рамках дознания. Возвратился он почти ночью, зашёл в дом, закрыл за собой дверь и – всё.
- Всё? – иронично уточнил Холмс.
- Ну да, конечно, - Темпл смутился. – Это уже поздним утром. На берегу бухты, в снегу. Его увидели женщины - погорельцы, когда пошли за водой. Они поселились тут во временных сарайчиках – рыбацких хижинах, уже давно пустующих. Ну, прибежали с криками – мол, хозяина Сэмплиер-холла вурдалаки убили. А я за делами как-то закрутился, знаете ли, и…
- …Запаниковали, - понимающе подсказал Холмс. – Запаниковали и решили – от греха подальше – тела не трогать, а, поглядев с безопасного расстояния, дали телеграмму в Скотланд-Ярд и мне.
- Ну, примерно так, - не стал отпираться сержант.
- Потом из Скотланд-Ярда вас хорошенько по телеграфу же ругнули, - продолжал Холмс. – И тогда вы труп всё-таки осмотрели, как следует, убедились в том, что принадлежит он не моему брату, а антиквару Боруху, задумались – полезная, кстати, привычка - и дали по телеграфу «отбой». Всё верно?
- Почти, - Темпл слегка покраснел. – Ругать меня не ругали. Ответили, что в настоящий момент прислать никого не могут, но дело взято под контроль, и мне теперь следует информировать их о ходе расследования.
Лорд Каррингфорд захохотал:
- Вот оно, несовершенство мира – просили подкрепления, а получили ревизора.
Холмс даже не улыбнулся.
- Но потом-то, надеюсь, вы всё же осмотрели тело? – хмуро спросил он.
- Не сразу. Сначала мы явились в усадьбу - я и двое понятых: патер Хьюз и господин Бигз. Но дверь оказалась заперта изнутри, а окна - на засовах . Мы не смогли попасть внутрь и, естественно, подумали, что хозяин Сэмплиер-холла тоже… что с ним что-то случилось, и он там, внутри. А потом мы услышали женский голос.
- Женский голос? – насторожился я, не так давно слышавший нечто подобное. – Вскрик?
- Нет. Женщина пела. Красивая песня, похожая на колыбельную, но не на английском языке. По правде сказать, я такого языка и не знаю – может, по-цыгански?
- Странно, - пробормотал не ожидавший ничего подобного Холмс. – Это уж совсем странно…Где же вы услышали это пение?
- Мы слышали его через дверь. Очень далёкое и приглушенное, как если бы…не смейтесь только, мистер Холмс – как если бы оно доносилось из-под земли.
По-моему, никогда в жизни Холмс не был ещё так далёк от желания смеяться.
- Что там за странные раны вы обнаружили на шее у Боруха? – спросил он. – Вы упомянули о них в первой телеграмме, когда ещё не знали, что это, собственно, Борух. Неужели раны были так велики, что вы увидели их с такого расстояния, когда ещё и труп идентифицировать нельзя?
- Я подходил довольно близко, - обиделся Темпл. – Просто руками не трогал и не переворачивал. По комплекции ваш брат от Боруха не очень-то отличается, волосы тоже похожи, а из одежды был только странный балахон поверх домашней куртки– я такого ни у Боруха, ни у мистера Холмса прежде не видел - и сапоги.
- Если Борух по комплекции походил на мистера Майкрофта, - вмешался я. – С ним, полагаю, не так легко было справиться.
- Да, он отличался недюжинной силой, - подтвердил мистер Бигз. – Но весьма умеренным благочестием, должен заметить. А в кое-каких случаях от физической силы проку мало. Вы, кстати, какого вероисповедания, мистер Холмс?
- Мне ближе буддизм, - спокойно сказал Холмс. – А впрочем, пожалуй, никакого.
- Несчастный! И вы не стесняетесь так цинично заявлять об этом ввиду сверхъестественных сил, разбушевавшихся прямо у вас в доме? На вашем месте я бы…
- Довольно, - оборвал его вдруг Каррингфорд. – На его месте вы бы задали из этого дома стрекача, теряя штаны по дороге, и в Гуллскэйп вообще бы больше не сунулись. Когда вы были понятым, вы даже к двери подойти побоялись, а теперь петушитесь: « я бы…». Расскажите лучше о тех ранах, Темпл. Они, действительно, не были обычными, мистер Холмс.
- Да, они не были обычными, - согласился Темпл. – Их и в самом деле можно было принять за укус вампира, хотя я, скорее, поставил бы на двузубую вилку. Вот так, - он растопырил и чуть согнул два пальца. – И этот предмет имел острые грани – он буквально перерезал сосуды шеи, кровь вытекла почти вся. Настолько обескровленного тела ни я, ни доктор Ломбард никогда не видели. Кстати, удар мог быть нанесён неожиданно, сзади – это к вопросу о физической силе. Но куда хуже были следы около тела.
- Какие следы? – насторожился Холмс.
- Там отпечаталось вообще-то много следов, - смутился Темпл. – Боюсь, мы не сразу должным образом оцепили место происшествия. Но среди прочих были детские, а никто из детей к мёртвому не подходил – за это я ручаюсь.
- Полно. Как вы можете ручаться, если не оцепили место?
- Ни одна мать на Мысу не позволила бы своему ребёнку…, - снова вмешался Бигз, но Каррингфорд зыркнул на него, и он смолк.
- Дело даже не в этом, - сказал, чуть поморщившись, Темпл. – Ночь простояла морозная, труп основательно замёрз. Кровь тоже замёрзла – тот, кто случайно ступил на неё утром, запачкаться не мог. А в маленьких следах кровь была. И они, действительно, были очень малы – такие мог бы оставить разве что двухлетний малыш.
- Или бессмертный младенец - упырь, - Бигз молчать не мог.
Холмс рассеянно принялся грызть ноготь.
- Это всё, - сказал Темпл.
- Как «всё»? Вы не пошли по следам?
- Пошли. Они нас привели к усыпальнице. Их обладатель оттуда появился и туда же ушёл.
Воцарило выжидательное молчание. Холмс грыз ноготь.
- Вы берётесь за расследование? – спросил, наконец, Каррингфорд.
- Что? – непонимающе посмотрел на него Холмс.
- Я спросил, берётесь ли вы за расследование? - терпеливо повторил лорд.
- А-а... Да, берусь.
- Вот и хорошо! – гости с заметным облегчением повставали со своих мест и начали прощаться – за окнами уже попозднело, становилось всё темней, а затянутое тучами небо, к тому же, не обещало луны.
- Я провожу вас за пределы усадьбы, - сжалился Холмс. – Только надену пальто.
« Интересно, - подумал вдруг я. – Если ночь была такая морозная, почему Борух оказался без пальто, а в каком-то балахоне?»
Гости с Холмсом ушли. Явилась Мари и молча принялась убирать со стола. Выражение её лица в этот миг показалось мне глубоко озабоченным.
- А вы не боитесь жить в доме с призраками? – спросил я. – Интересно, где Холмс отвёл вам комнату?
- Я сама выбрала комнату, - ответила она сухо. – В другом крыле, чтобы нам не стеснять друг друга.
- В нежилом крыле? – вытаращил я глаза. – С ума сошли? Даже я, мужчина, побоялся бы…
- Это только лишний раз доказывает превосходство женщин над мужчинами, - отрезала она и вышла с грудой посуды на подносе, управляясь с ней, как эквилибрист.
Вернулся запорошённый снегом Холмс. Встряхнулся, как собака, осыпав меня брызгами, и пододвинул кресло поближе к камину. Забравшись в него с ногами, он снова принялся за ноготь, вознамерившись, очевидно, обгрызть его до лунки.
- Что вы обо всём этом думаете? – после четверти часа молчания не выдержал я.
Тут он меня огорошил:
- Ничего. Я вообще думаю не об этом. Лучше пойдёмте спать, Уотсон.
- Спать? Да ведь ещё рано.
- Да? А мне отчего-то всё хочется спать, - его голос звучал призрачно, тихо, неэмоционально. Я снова встревожился:
- Холмс, вы мне не нравитесь таким. А как ваше сердце?
- Ноет. Но это не сердце, а, наверное, душа.
- Всё же, проглотите пару пилюль, - посоветовал я, роясь в саквояже. – Душе не повредит, а сердцу – на пользу.
Холмс криво усмехнулся, но лекарство покорно принял. Выглядел он подавленным и словно бы ждал чего-то, то глубоко задумываясь, то словно приходя в себя и болезненно вслушиваясь в тишину дома.
- Похоже, - наконец, сказал я, - что рассказ Темпла произвёл на вас большее впечатление, чем вы хотите показать.
- Просто он производит впечатление правдивого.
- Да с чего вы взяли? Какой-то младенец-упырь, какие-то призраки, населяющие дом. Ведь вы жили в нём десять лет, Холмс – уж кто-кто, а вы бы прежде всего должны были увидеть этих призраков.
- А я и не уверен, что я не видел их.
- Да полноте!
- О мёртвом младенце, бродящем по ночам в усыпальнице, слухи ходили и во время моего детства. Предположительно, это сын той самой Ангелики, чьё письмо я вам показывал. Я говорил вам, что нарочно искал его саркофаг.
- Будучи ребёнком? И вы не боялись заходить в усыпальницу?
- Почему не боялся? Боялся. Правда, это было тогда, когда ни о смерти, ни о бессмертии я ещё не задумывался. Вы сами знаете, склонность к определённому риску у меня в крови – и в девять лет она была не намного меньше, а может быть, даже и намного больше, чем теперь. Это после смерти матери и самоубийства отца моё восприятие жизни, как своей неотъемлемой сущности, сильно переменилось – я вдруг понял, что смертен, и понял это не разумом, а…всеми потрохами – от аорты до самого последнего аппендикса. Жуткое открытие, хотя рано или поздно такое открытие делает для себя каждый.
- А сделав, старается забыть о нём, - добавил я.
- Я не мог забыть. Всё вокруг мне об этом напоминало – шло коронёрское расследование, Гуллскэйп обсасывал скандал с жадностью изголодавшегося по сенсациям захолустья, мать и отца похоронили рядом, разделив их оградой кладбища, и я часто бывал там. Я чувствовал себя крайне одиноко – замороченным делами взрослым было не до меня. И даже Дэлавара меня в те дни покинула…
Шерлок поднялся с колен и отряхнул от земли узкие ладони. Розы слегка подвяли, обиженные пересадкой, но была надежда, что отойдут.
- Самые красивые на свете цветы, - сказала Дэлавара, осторожно проводя пальцем по светло-кремовому лепестку. – Где ты их взял? У вас в саду?
- Нет, у нас такие не растут. Я выкопал куст потихоньку у дома священника.
- Украл?
- А что было делать? Говорю тебе, у нас такие не растут. Не сажать же мне на маминой могиле сирень – её и так полно везде, да и мама её совсем не любила. Понимаешь, скоро я уеду – должен же я как-то попрощаться с этим местом – ну, хотя бы цветы посадить, хотя это, конечно, довольно глупо – мёртвому телу цветы ни к чему.
- А душе, Шерлок?
- А есть она, душа? – с сомнением спросил он.
- Разве ты сам не чувствуешь, есть ли у тебя душа? Если бы её не было, что могло болеть от горя вот здесь? – она приложила ладонь ему к груди.
- Сердце, - пожал плечами он.
- Мышечный орган для перекачивания крови? Как он может чувствовать горе? А когда ты играешь на скрипке так пронзительно и грустно, и у тебя слёзы на глазах, и у меня тоже, отчего они текут?
- Ну, хорошо, убедила, душа есть, - согласился он. – Но что, если она умирает вместе с телом?
- Тогда в саду священника не цвели бы так пышно розы, - рассмеялась она. – Шерлок, ты будешь жить ещё очень много лет, а ты грустишь и проводишь все дни на кладбище, словно решил себя тоже похоронить тут.
- Нет, - он дёрнул уголком рта, потому что его слегка покоробил жизнеутверждающий цинизм её слов. – Я же сказал тебе, я скоро уезжаю.
- Куда?
- В Лондон, учится.
- А что будет с усадьбой?
- Ничего. Будет стоять пустой, пока Майкрофту не исполнится двадцать один год. Потом мы вернёмся сюда.
-Но ведь это не скоро!
- Как посмотреть. Четыре с половиной года – много для нас, но совсем немного для любого старика. Ты дождёшься меня, Дэлавара?
- Как я могу сейчас это знать?- ответила она, помолчав, и он, удивлённый и чуть ли не оскорблённый этим ответом, вскинул на неё глаза.
- Четыре с половиной года – половина моей жизни, - сказала Дэлавара. – Четыре с половиной года назад я любила большую собаку, и тогда мне казалось, что я никогда не разлюблю её. Я разлюбила. Она и сейчас ещё живёт в таборе, только табор ушёл в Румынию без меня. Кстати, это я тоже пережила без труда. Но большая собака не требовала от меня клятв в верности. Ей хватало здравого смысла и жизненной опытности.
- Ты что, сравниваешь меня с собакой? – обиделся мальчик.
- Да, и сравнение не в твою пользу, мой милый Шерлок, - засмеялась Дэлавара.
- Подожди-ка, - вдруг догадался он и потемнел лицом от этой догадки. – Ты подружилась с кем-то другим? Ты поэтому не приходила ко мне так долго и поэтому говоришь сейчас о собаке? Ты уже разлюбила меня, как ту собаку?
- Если это и так, почему ты считаешь, что можешь кричать на меня? Ведь я пришла всё-таки – разве нет? Между прочим, ты ошибаешься – я люблю тебя, а не его, хотя с ним смешнее и интереснее – он не бродит тенью по кладбищу и не задумывается о смерти.
Шерлок постарался успокоиться и взять более ровный тон
- Осталось сказать, кто этот таинственный незнакомец, - заметил он.
Дэлавара вызывающе наклонила голову к плечу:
- Ну, Дуглас Метерлинк. Ну и что?
- О, этот, действительно, не задумывается о смерти, - ядовито засмеялся Шерлок. – Как, впрочем, и ни о чём другом тоже.
- Брось. Ты несправедлив к нему. В тебе говорит ревность. Ты – собственник, Шерлок, ты никогда никого не сможешь любить по-настоящему.
- По-настоящему – это как взрослые ночью? – уточнил он, покосившись на свежепосаженный розовый куст. – А что, твой Метерлинк уже так умеет?
Он не успел отшатнуться – открытой ладонью наотмашь Дэлавара ударила его по лицу. Сильно – он и не подозревал в ней такой силы. Из носа закапало на рубашку.
Дэлавара повернулась и побежала. Волосы прыгали на её плечах, открывая тонкую шею со старым цветущим синяком, словно кто-то грубо схватил её за шею пальцами несколько дней назад.
- Дэлавара! – опомнившись, закричал Шерлок. – Дэлавара, прости меня! Постой! Дэлла!
Он бросился за ней но, выскочив из ворот, споткнулся о подставленную ногу и полетел в мягкую дорожную пыль. Над головой злорадно захохотали.
Шерлок медленно встал – вставать медленно нужно было для того, чтобы успеть оценить противника. Результаты оценки не радовали – мальчишка Ломбард, какой-то незнакомый парень – видимо, из Уартинга или Фулворта – и Метерлинк, собственной персоной.
- Как ты смеешь обижать девочку, сын блудницы? – высокопарно спросил мальчишка из Уартинга, сдерживая смех. – Ты недостоин целовать пыль, по которой она ступала. Впрочем, - тут он хихикнул. – Пыль ты уже поцеловал. А теперь поцелуй-ка ещё вот это, - и он повернулся к Шерлоку задом, руками раздвинув ягодицы. Грех был не воспользоваться – Шерлок ударил, словно был нападающим в футболе и во что бы то ни стало, хотел забить гол. Парень пролетел пару ярдов головой вперёд и шлёпнулся на живот, задрав ноги.
- Ах ты, гад! – завопил Ломбард и бросился в атаку. От мощного удара в лицо Шерлок сел на землю. Кровь хлынула уже в две струи. Оттолкнувшись руками, он поспешно вскочил, но вдруг сильно закружилась голова. Мальчишка из Уартинга вставал, яростно сопя. Ломбард ощерился, готовясь к новому удару. Каждый из них был старше Шерлока, по крайней мере, года на два. Вдруг Ломбард взвизгнул и схватился за лицо руками – это Метерлинк внезапно, без предупреждения, ударил его.
- Ты что, спятил? – опешил союзник из Уартинга. – Ты это за что его?
- Ни за что. Так, арифметику вспомнил. Трое на одного – нечестно выходит. Вот двое на двое – другое дело.
- Кретин! – взвыл опомнившийся Ломбард. – Мы же твою же девку защищаем!
- Дэлавара – не девка! – взревел Дуглас. – И миссис Холмс – не блудница! И вообще, Стив, ищи на целование своей задницы других охотников. Защищают они! Мальчишка на ногах еле стоит – обрадовались, орясины. Небось был бы здесь его брат, пятки бы смазали – не догонишь, - он повернулся к Шерлоку. – Пошли. Нам надо поговорить. Не бойся.
- Похоже, что я боюсь? – сумрачно спросил Шерлок, зажимая нос платком.
- Да нет, не очень, - улыбнулся вдруг Метерлинк. – Вот что ты нездоров, это похоже. Не ешь, не спишь – всё что-то себе думаешь. Эдак и свихнуться недолго. Непонятно даже, и чего по тебе Дэлавара сохнет? Ты же скучный, как пыльная тряпка.
- Вот её и спрашивай, - чуть огрызнулся Шерлок.
Метерлинк вздохнул:
- Спрашивал уже. Говорит, на скрипке ты здорово играешь. Ну и что? Подумаешь, скрипка. Может, это колдун научил тебя, как девушку приворожить? Что ты ищешь всё время на кладбище?
Несколько шагов они сделали молча. Наконец, Шерлок решился и поднял голову:
- Ладно, я научу тебя, как её приворожить. Только ты должен пойти со мной в полночь и слушаться меня. Боишься?
- Боюсь, - честно признался Метерлинк. Но если ты правду говоришь, пойду. Я влюбился в эту цыганку, понимаешь? Мне без неё теперь не жизнь. Я за неё любого – даже тебя, хоть ты и симпатичный парень, - запросто зубами порву.
- Не надо рвать меня зубами, - сказал, вздохнув, Шерлок, - Через два дня я уеду. Ты останешься здесь. А четыре с половиной года – это, действительно, очень много...
- А потом эти четыре с половиной года вылились в двадцать пять, - сказал Шерлок Холмс, глядя в огонь. – Она, наверное, сильно изменилась. Вы видели, я побоялся встретиться с ней. Вдруг она растолстела, обабилась, стала совсем не такой. Или, что ещё страшнее, наоборот, вовсе не изменилась.
Я покачал головой:
- Иногда мне кажется, что я очень глубоко понимаю вас, Холмс. А иногда, что совсем не понимаю. В рассказанной вами истории ничего трагического, даже ничего оригинального – обычное детское увлечение. Почему вы придаёте ему такое значение? Ведь до приезда сюда вы об этой Дэлаваре ни разу не упоминали даже. Рискну предположить, что и не помнили.
- Не помнил, - спокойно согласился он. – Но дело в том, что я сейчас чувствую себя Рип-Ван-Винклем, Уотсон. Правда, таким Рип-Ван-Винклем, который веселился с эльфами всё-таки поменьше ста лет, поэтому вернулся в селение, когда кое-кто из его прежних знакомых ещё жив и даже помнит его таким, как он ушёл.
- По-моему, вы всё это излишне драматизируете, Холмс, - сказал я. – Мало ли, кому приходится возвращаться в места, где долго не был. Что в этом страшного?
- Я не драматизирую – просто пытаюсь объяснить то, чего вы не понимаете. В отличие от тех «мало ли кого», о которых вы говорите, я разорвал все связи с Сэмплиер-холлом и вообще с Гуллскэйпом четверть века назад. А теперь мне пришлось вернуться в тот мир, который всё это время для меня как бы не существовал. Я как будто уснул ребёнком, а проснулся зрелым человеком, и не узнаю себя в зеркале. Да и не только себя. Деревья уменьшились в одну ночь, мальчишка Дуглас поседел, маленький Лабор старше своего отца… – он помолчал и добавил чуть слышно: - И мама погибла только вчера…. Я путано говорю?
- Нет, напротив. Мне именно теперь показалось, будто я более или менее понимаю ваше состояние. Но ничего не поделаешь, нужно принять это, Холмс.
Он посмотрел на меня испытующим взглядом и вдруг улыбнулся:
- Конечно. Просто дайте мне время.
Мы разошлись по спальням в начале одиннадцатого. Ветер усилился и завывал в башне и на чердаке совершенно по-волчьи. В его звуках слышалась живая тоска. Я устал, но не мог уснуть, невольно прислушиваясь к этим жалобам и воплям, как вдруг до моих ушей донёсся какой-то отличный от ветра звук. Я приподнялся на локтях, напрягая слух, и, в конце концов, разобрал, что где-то далеко поёт женщина. Песня была красивой и мелодичной, она, действительно, напоминала колыбельную, но слов разобрать я не мог.
Я почувствовал, как на лбу у меня выступил пот – холодный, как растаявший снег. Мне сделалось сильно не по себе, словно чья-то невидимая, но мёртвая рука осторожно коснулась моих волос. Захотелось вдруг с головой накрыться одеялом. Тогда я осторожно спустил ноги с края постели и нашарил простывшие туфли.
Стоило мне скрипнуть кроватью, как от двери тотчас скользнула быстрая неслышная тень, и костлявые пальцы Холмса больно впились в моё плечо.
- Слышите? Вы тоже это слышите, Уотсон?
Я почувствовал, что он весь дрожит с головы до ног.
- Пение? Да, слышу. Успокойтесь, Холмс. И разожмите немного руку, не то у меня останутся синяки от ваших пальцев.
- Ах, да! Простите, - он отпустил моё плечо.
- Вы что, раньше слышали нечто подобное? – шёпотом спросил я. – Когда сержант Темпл заговорил об этом пении, я так и подумал, что оно вам не вполне незнакомо.
- Эту колыбельную пела моя мать, - тоже шёпотом отозвался он. – Я до сих пор помню каждое слово. Она, действительно, на цыганском языке, но я знаю перевод.
- Проще всего, - сказал я, - пойти и посмотреть, кто это, в самом деле, поёт.
- А вы можете разобрать, откуда она слышится?
- Во всяком случае, из нежилого крыла. Очень тихо.
- Да. А может, из башни или усыпальницы.
- Так пойдём? Э, да вы, кажется, боитесь?
- Ну, боюсь, - не стал спорить он. – Не за себя, конечно, и не за вас. Боюсь увидеть что-то такое, что напрочь опрокинет моё мировоззрение. Опасаюсь за свой рассудок.
- Холмс, если оно есть, оно есть – с этим ничего не поделаешь, - рассудил я. - Прятать голову в песок, подобно страусу, недостойно вас. Пошли!
- Пошли, - обречённо вздохнул он.
Мы вышли в тёмный коридор, где пение было слышнее, но совершенно ничего не видно. Холмс взял меня за руку. Его пальцы были холодными и влажными, словно сосульки.
- Не споткнитесь, - шепнул он. - И не нашумите. Не то мы спугнём, если есть, кого спугивать.
Он повёл меня за собой, и я почти сразу перестал понимать, где нахожусь. То мы спускались на несколько ступенек, то, наоборот, поднимались, то проходили сквозь какие-то двери – Холмс отпирал их ключом в полной темноте – ставни во всём доме были плотно закрыты, и только щели в них светлели порой по сторонам, ничего не освещая.
Вдруг дохнуло холодом, словно мы вышли наружу, хотя светлее не стало. Я почувствовал запах сырости и земли. Голос теперь слышался где-то совсем близко.
- Мы где? В усыпальнице? – догадался я.
- Да, тише, пожалуйста…
Я замер на месте. Вдруг показалось, что впереди кто-то быстро пробежал маленькими ногами. Ребёнок?
Пение оборвалось.
- Шерлок! – тихо позвала женщина. – Шерлок, ты где?
Холмс вздрогнул, но в следующий миг мы оба поняли, что женщина обращается не к нему. Судя по звуку, она находилась где-то сзади и сбоку.
А впереди снова раздался бег маленьких ног – уже едва слышный.
Холмс решительно чиркнул спичкой и метнулся вперёд, намереваясь, видимо, разом покончить со всеми загадками.
Короткая вспышка ослепила меня, а в следующий миг что-то грохнуло, и я увидел, как прямо на нас валится огромная каменная глыба, и обнажённый череп гнусно ухмыляется широко разверстой дырой вместо рта.
- Дьявол! – испуганно закричал Холмс, отскакивая и роняя спичку. Гулко ухнуло, тяжёлый удар, а затем раскатистый грохот потрясли земляные стены, взвилась пыль, заложив лёгкие, и всё смолкло. На мгновение меня облило ледяным ужасом – уцелел ли Холмс, но тут же я услышал, как он завозился на полу, кашляя и чертыхаясь.
- Уотсон, вас не задело?
- Нет. Но я даже не понял, что произошло. Обвал? Землетрясение?
- Да. Рукотворное. Подождите, я зажгу свечу.
Прошло довольно много времени, пока загорелся слабый трепещущий огонёк. Я увидел, что весь пол засыпан глыбами битого камня и целыми фрагментами человеческих скелетов, а прямо перед нами – завал больше половины человеческого роста, за которым земляной коридор изгибается и теряется из виду. И точно такой же, ещё повыше, позади нас.
- По всем правилам военной тактики, - зло сказал Холмс, поднимая свечу повыше. – Обрушили саркофаги, завалив проход и чуть не раздавив нас, а сами поспешно удрали вон по тому отводу.
- Кто?
- Боюсь, всё те же – призраки женщины и ребёнка. Бойкий, надо сказать, малыш, этот мой тёзка. Если он, будучи сто лет мёртвым, так ловко бегает, что бы из него вышло, будь он живым!
- Холмс, призраки не могут обрушивать стены, - заметил я. - Они сквозь стены насквозь проходят.
- Да? Жаль, что мы этого не умеем. Придётся растаскивать камни вручную, если вы хотите попасть обратно в дом.
Он поискал глазами, где бы укрепить свечу, и, наконец, прилепил её к выступающему из кладки камню.
- У вас кровь на щеке, - сказал я.
- Да? Должно быть, крошкой посекло, - он провёл по лицу тыльной стороной ладони, размазав грязь полосой. – Глядите, Уотсон, что это? Вы, как человек, бывавший на войне, возможно, видели такое прежде?
- Видел, да,- я повертел в руках обрывок обгоревшей толстой верёвки, и он рассыпался в прах, испачкав мои пальцы. – Это запальный шнур.
- Под основу стены был подложен пороховой заряд. И, или нас всё-таки услышали, или «ловушку» ставили на кого-то другого.
- На кого?
- Откуда я знаю? Давайте, Уотсон, давайте. Свечки на всю ночь не хватит.
Мы принялись растаскивать завал, обдираясь и пачкаясь. На это ушло довольно много времени, но, наконец, нам удалось пробить брешь и выбраться в саму часовню. Здесь оказалось попросторнее – на каменном возвышении приготовлено было место для установки гроба, сюда же вмонтированы каменные подсвечники. В один из них Холмс ткнул свою свечу.
- Вон они, жестяные лилии, - указал Холмс на узорную арку. – Предмет вожделения Дугласа Метерлинка…
Когда в доме все заснули, Шерлок бесшумно откинул одеяло и встал с постели. Надо было быть осторожнее, чтобы не разбудить чутко спавшего Майкрофта. Он толкнул раму, вылез в окно, повисел, цепляясь руками, и мягко соскочил на землю.
Стояла тихая и тёплая августовская ночь. Где-то вдалеке играла музыка – скрипка и рояль - значит, соседи ещё не спали. У Шерлока не было часов, но внутренним хронометром он оценивал время, как близкое к полуночи.
В доме Метерлинков свет давно погасили. И только в одной комнате ставни, как Дуглас и обещал, оставались открытыми. Шерлок набрал немного камешков, поподкидывал на ладони и легонько запустил по одному в стекло.
На пятом камушке окно отворилось, показался заспанный Дуглас.
- Засоня, - обрадовался Шерлок. – Чуть весь дом из-за тебя не перебудил. Давай, вылезай – за приворотным зельем пойдём.
- Сейчас, - закивал Дуг. – Подожди, сейчас иду.
Шерлок отступил под защиту тени кустов. Вскоре Дуглас, озираясь, кормой вперёд выбрался из окна. На шее у него болталась вязанка чеснока и огромное настенное распятие, привязанное за верёвочку. Шерлок при виде этих оберегов так и скорчился от беззвучного смеха:
- Ой, да ты что на себя понацеплял? Думаешь, поможет?
- Ещё как поможет! А вот тебя безо всего как раз бесы защекочут. Вот так, - и ради озорства сам щекотнул приятеля под мышками.
- Ой, не надо! – взвизгнул Шерлок, отпрыгивая резво, как козлёнок. – Ты что! Я же сейчас расхохочусь на весь Гуллскэйп, и нас сцапают. Не знаешь, как я щекотки боюсь?
- Знаю. Дэлавара рассказывала, как они с маленьким Лабором тебя щекотали на откосе у рощи, так ты от них с десяти ярдов в воду сиганул, хоть и плавать едва умеешь. Думали уж, спасать тебя придётся.
- Вот и не искушай судьбу, а то тоже куда-нибудь сигану, останешься с бесами один на один, - пригрозил Шерлок. – Пошли. А божья благодать тебе шею до крови сотрёт.
Мальчики обогнули усадьбу Сэмплиеров и стали спускаться по откосу обрывистого берега.
- Здесь, - сказал, наконец, Шерлок, останавливаясь около серого плоского камня. – Надо отвалить. Помоги.
Они уцепились за край глыбы вдвоём и еле-еле сдвинули её с места. Из приоткрывшейся каменной щели пахнуло холодом и сыростью. Метерлинк боязливо поёжился:
- Что там?
- Гробница моих предков.
- Тьфу! Снова ты всё про то же! – Метерлинк отшатнулся.
- Скажи, что трусишь – вот и всё.
- Я трушу?
- Ну а кто же? Ты, конечно. А говорил…
- Что я говорил? Ты обещал научить, как Дэлавару к себе привязать, а не по гробницам лазать.
- А одно без другого не выйдет. Ладно, слушай, - Шерлок уселся на отодвинутый камень поудобнее. – Мне это рассказала старуха цыганка. Она сказала, что именно этим приворожил мою мать Орбели.
- Колдун?! – снова отшатнулся Дуглас.
- Пусть колдун. Ещё и лучше, если колдун – значит, настоящая штука - верить можно. Вот, тут у меня рецепт, - он вытащил из кармана измятый кусок пергамент с какими-то выцарапанными на нём записями, - Очень древний, Орбели говорил, что пятнадцатого века. Я у него еле выпросил специально для тебя. Если достать все ингредиенты и получить снадобье, то с ним можно добиться расположения кого угодно – хоть королевы. Хочешь влюбить в себя королеву, Дуг?
- Нет. Хочу влюбить в себя Дэлавару.
- Можно и так, - вздохнул Шерлок. – Читать темно, но я на память знаю. Давай запоминай и ты: три капли крови чёрного кота – ну, это нетрудно, кот у вас есть, и как раз чёрный – уколешь ему ухо завтра, а я, так и быть, подержу. Дальше: ещё три капли крови девственницы – это посложнее, но тоже можно – в крайнем случае, уговорим нашу горничную.
- Думаешь, она девственница? – недоверчиво спросил Метерлинк.
- Ты лицо её видел? – усмехнулся Шерлок. – Девственница, не сомневайся.
- Ладно, что там дальше, в твоём рецепте? Ещё чья-нибудь кровь?
- Ну, да. Но это уже совсем легко – кровь нужна своя собственная. А её добыть проще всего.
- А что сложно добыть?
- То, за чем мы и идём сейчас с тобой. Прах из сердца мертвеца.
Метерлинк вздрогнул:
- Тьфу! И это пить надо будет?
- Не тебе же, - пожал плечами Шерлок.
- А вдруг я отравлю Дэлавару трупным ядом?
- Потому и следует взять именно прах, а не свежего покойничка. За сто лет трупный яд успел разложиться. От щепотки земли ты ведь не отравишься? Ну а земля – та просто нашпигована трупами.
Метерлинк снова содрогнулся:
- Скажешь тоже!
- А что, нет, что ли? Ты посчитай, сколько времени уже люди на земле умирают. А сколько войн было? Где-нибудь в пустыне, в болотах – может, и нет. А там, где люди селятся испокон, конечно, нашпигована.
- Слушай! – Метерлинк даже остановился, осенённый идеей. – Так давай тогда просто земли и возьмём.
- Нет, - серьёзно возразил Шерлок. – Концентрация не та. Ты химии не изучал – тебе не понять. От концентрации знаешь, как много зависит? То-то, брат. Чуть ошибся – и Дэлавара вместо любви тебе нос расцарапает. Хочешь?
- Не хочу.
- Ну, иди тогда и не спорь.
Метерлинк покосился на негостеприимное отверстие:
- Туда, что ли?
- Туда, туда – лезь скорее!
- Не, - Метерлинк посторонился. – Меня учили маленьким уступать. Лезь первый.
- Ну, так и быть. Не обкакайся только со страху, - ласково посоветовал Шерлок, ужом скользнул в дыру и исчез в темноте.
Метерлинк жалобно огляделся по сторонам в надежде, что кто-нибудь их всё-таки заметит и сердито окликнет, но никого вокруг не было.
- Скоро ты? – нетерпеливо окликнул подземный глас.
Тогда Дуглас тяжело вздохнул и полез.
- Мы оказались тогда примерно в том же месте, где сегодня, - сказал Холмс, присматриваясь к каким-то знакам, выбитым на камне. – Старый лаз не сохранился – я нарочно поглядел. Да и для взрослого человека он всё равно оказался бы узок. Я помню, что даже тогда Дуглас еле протиснулся.
- Зачем вы морочили ему голову этой историей о приворотном зелье? – спросил я. – Ведь вы морочили ему голову? Сами-то ни во что подобное не верили, да?
- Да, конечно. На пергаменте были ингредиенты средства «для скорейшего ращения мужеских волос у отроков» - братец Майкрофт очень страдал от неспешного прибывания растительности на лице, вот Орбели и уважил его старинным рецептиком. Ну а про кровь и могильный прах я попросту выдумал.
- И зачем?
- Страшно одному было лезть в усыпальницу. Нужно же мне было чем-то привлечь моего компаньона. Забавно получилось, таинственно – не утерпел, - он коротко рассмеялся в голос, словно стеклянный горох рассыпал по мрачным каменным плитам.
- А в усыпальницу зачем? – снова спросил я.
- Хотел убедиться в том, что мёртвые, действительно, мертвы.
- Господи, Холмс!
- Ну, перед этим я неоднократно слышал довольно красочные рассказы о том, что по ночам они могут покидать свои пристанища. Дети доверчивы. И дети стали побаиваться не только моих предков и усадьбы Сэмплиеров, но и избегать меня самого, что причиняло мне страдания. Я искал повода сказать очередному рассказчику – мол, всё это враки, я сам там был. Метерлинк стал бы моим свидетелем. А ещё у меня был другой интерес – ведь отца, как самоубийцу, тоже похоронили не по церковному обряду. И как я ни подозревал, что рассказы эти, несмотря на всю свою убедительность, не имеют под собой реальной основы, мне очень бы не хотелось встретиться с полуразложившимся папой, например, в кухне или в детской, когда он придёт пожелать мне спокойной ночи. К чужим останкам я испытывал как-то меньший трепет. Потом, в кармане у меня была рогатка с горстью серебряных шариков, переплавленных из столового сервиза. Я решил провести полевые испытания, чтобы проверить и сам факт, и действенность серебра.
- А над чесноком и распятьем вашего товарища посмеялись, - укоризненно улыбнулся я.
- Видели бы вы его с этим распятием и с этой связкой корнеплодов. Мои серебряные шарики выглядели бы так же, только будь каждый из них величиной с дыню. К тому же если бы я, действительно, верил, что мне придётся пустить их в ход, я бы вообще на эту экспедицию не решился, пожалуй. И всё же для чистоты эксперимента я выбрал полночь и полнолуние.
Глаза никак не хотели привыкать к темноте – Дуглас то щурил их, то наоборот широко раскрывал – эффект был всё тот же. Шерлок ориентировался впотьмах куда лучше.
- Гляди-ка, - прошептал он. – А мне и в голову не приходило прежде, что здесь такие старые гробы. Усадьбу всего-то семьдесят с чем-то лет назад построили. Но вообще-то следовало догадаться – не могло же столько наумирать за семьдесят лет.
- Сколько «столько»? – Метерлинк говорил сквозь зубы, потому что в разомкнутом состоянии они начинали стучать.
- Девятнадцать – вот сколько. Два штабеля по пять – здесь, с обеих сторон, - он шлёпнул ладонью по камню, и Метерлинк присел от этого звука. – И по три друг за другом вдвинуто в три ниши. А там, дальше по ходу, может, и ещё есть – я туда не доходил, слишком узко.
- Подожди, так ты что, здесь бывал?
- Днём бывал. И даже факел оставил. Подожди, сейчас зажгу.
Эту идею Метерлинк приветствовал.
Шерлок чиркнул спичкой. От яркой вспышки Дуглас зажмурился, а открыл глаза – даже широко распахнул - от удивлённого шёпота:
- Вот это да!
Шерлок стоял, склонившись над частично выдвинутым со своего места каменным саркофагом. Тяжёлая плита была сдвинута, и свет случайно упал на содержимое древнего гроба: истлевшие лохмотья, превратившиеся в прах, желтоватая кость и разноцветные блики прозрачных камешков на тускло-золотой основе.
- Что это? – заворожено прошептал Метерлинк, но тут забывший о спичке Шерлок охнул и выронил её.
- Ты что? Пальцы обжёг?
- Да. Сейчас… Где этот факел?
А в следующий миг кто-то маленький – не выше, чем Дугласу по пояс, метнулся мимо него в темноте, топоча маленькими детскими ножками. И Шерлок вдруг в голос заверещал, завопил, задыхаясь от хохота:
- Ой, не надо! А-ха-ха-ха-ха! Пусти! О–ой-и-и-и! – и сорвался в долгий пронзительный визг.
Налетая на стены, спотыкаясь и падая, Дуглас бросился бежать. Он заблудился бы в подземном коридоре или свернул себе шею, но Шерлок через несколько шагов догнал его и схватил за руку:
- Ты что, дурак? – задыхаясь, сердито крикнул он. – Нашёл время щекотаться!
- Сам дурак. Это не я тебя щекотал, - тоже в крик ответил насмерть перепуганный Дуглас. Теперь уже зубы у него стучали – сжимай - не сжимай.
Должно быть, его тон показался Шерлоку убедительным. В растерянности он разжал пальцы и выпустил жёстко прихваченную руку.
- Не ты? А кто же тогда?
- Не знаю. Может, мертвец? – жизнерадостно предположил Метерлинк.
- А я подумал, ты. Нарочно мне заранее про бесов сказал, чтобы я сильней испугался. Слушай, а откуда мертвецу знать, что я щекотки боюсь?
- Пойди, спроси у него, кто ему эту твою тайну выдал.
- В другой раз, - пообещал Шерлок. Теперь и у него зубы постукивали.- Слушай, Дуг, а это у тебя была хорошая идея, правда.
- Какая?
- Щепоть земли тоже сойдёт. Вот что: бежим-ка отсюда, пока целы!
- Вот так бесславно закончился наш поход, - улыбнулся Холмс, проводя рукой по шероховатому камню саркофага.
- Но щепоть земли, похоже, всё же помогла, - заметил я. – Раз Дэлавара стала женой Метерлинка.
- А сам Метерлинк вынес из нашего подземелья свою любовь к инфернальной тематике. И, если верить истории Темпла, желание испытать свой страх ещё на ком-нибудь.
- А вы ничего и никому не рассказали об этом? – недоверчиво спросил я.
- Я? Я рассказал об этом брату на следующий же день. Мы вместе спустились в часовню, но там всё уже было в порядке – саркофаги закрыты, задвинуты, и никаких следов. Валялась только обгоревшая спичка. По-моему, Майкрофт подумал, что у меня разыгралось воображение. Правда, он попытался сдвинуть плиту с одного каменного гроба, но сдвинуть её с места даже нам двоим – и то было не под силу. А насчёт пощекотавшего меня «беса» он решил, что всё-таки это был Метерлинк – слишком хороший актёр, чтобы признаться. Но ведь он сам с нами не был, и голоса Дугласа не слышал. Утверждаю и сейчас, что так актёрствовать мог только самый гениальный гений.
Он снова провёл ладонью по камню.
- Так это – тот самый саркофаг? – догадался я.
- Жизнью не поклянусь, но вроде бы тот. Те, что были друг над другом, рухнули при взрыве, и верхние – вы сами видели – раскололись, а те, что находились в нишах – вот они. Смотрите, что на нём написано... - Холмс взял в руку свечу и, напрягая глаза, стал с трудом разбирать: «Зло…счастный Те…одор Сэмплиер… погибший от руки… едино…утробного брата Цепеча… Владэка, анно домини тысяча шестьсот сорок девять». Надо же, Уотсон, какая старина! И что за фантазия была перевезти сюда все эти саркофаги! Вы только представьте, сколько стоило это мероприятие!
- А вы успокоились, - с удовольствием заметил я вслух, глядя на него. – Совсем. Нужно было чуть-чуть взрывчатки и запальный шнур, чтобы привести вас в равновесие и согласие с самим с собой.
- Правильно, - спокойно согласился он. – Взрывчатка и запальный шнур – вещи прозаические. Они сразу помогают зарвавшемуся философу мистического толка обрести почву под ногами.
А в следующий миг свеча внезапно погасла, словно кто-то дунул на неё, и жуткий, писклявый, отвратительный голос, совсем непохожий на человеческий, спросил из темноты:
- Уверен в этом, мальчишка Сэмплиер?
Я почувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились, и тут же я услышал в той стороне, где стоял Холмс, глухой удар, словно от падения тела, какую-то возню, а потом ещё более жуткий – визгливый, натужный, неестественный хохот моего друга, и сквозь этот хохот задыхающееся:
- Стреляйте! Стреляйте в него, Уотсон!
Но как я мог стрелять, ничего не видя? Я боялся убить самого Холмса. Тогда я бросился к нему, но споткнулся в темноте и упал. А пока вставал, Холмс и неведомый противник расцепились – вернее, тот отпустил Холмса - и маленькие ножки простучали «отбой», удаляясь от нас.
- Вы в порядке? – обеспокоенно спросил я, по-прежнему ничего не видя.
- Да, - простонал он, очевидно, поднимаясь с пола. – Но боюсь, что «дежа вю» меня совсем замучает. Вот ещё тоже полузабытое ощущение детства – я, кажется, коленку разбил.
- Не знал, что вы до сих пор так боитесь щекотки, - усмехнулся я.
- Ужасно боюсь, - признался он. - С детства и, наверное, на всю жизнь. Правда, - тут он тоже усмехнулся, – должен вам заметить, что щекотать меня отваживаются довольно редко. Ищите свечку, Уотсон, без неё мне будет сложно отпереть замок.
Он чиркнул спичкой, и мы оба стали оглядывать пол в поисках оброненной свечки.
- Вот его след, - сказал вдруг Холмс, наклоняясь низко над полом. – Тут скопилось немного пыли, и он наступил в неё. Довольно цивилизованное привидение, - он зажёг ещё одну спичку. – Носит детские башмаки «Пинк юус». Судя по размеру, ребёнок лет трёх-четырёх. Для новорождённого Шерлока Ангелики великоват. И щекочется, мерзавец, как завсегдатай борделя, - он передёрнулся.
- Подождите, Холмс, поберегите спички, - попросил я. – Не то мы останемся в темноте. А, нет, не останемся. Вот она, свечка!
Мы снова зажгли свечу, и Холмс, не тратя больше времени на лирические отступления, подступил к сквозному замку входной двери.
Он уступил довольно быстро, и взломщик повернулся ко мне:
- Можно бы было вскрыть последний приют этого самого «злосчастного Теодора», но, боюсь, мы не найдём там ничего, кроме, собственно, Теодора. Здесь, в усыпальнице, слишком плотное движение, прямо как на Пикадилли–серкус. Всё время сталкиваешься.
- Слишком много совпадений, - вслух задумался я. – Похоже на…
- Тщательно режиссированный спектакль? - докончил мою мысль Холмс.
- Да.
- Ладно, увидим... Светает, Уотсон, - он толкнул дверь.
Заснеженный яблоневый сад голубел в предутренних сумерках. Чистый морозный воздух после сырой затхлости подземелья казался необыкновенно вкусным. Я вдохнул полной грудью и сразу озяб. Собственно, озяб я ещё в подземелье, но только сейчас все чувства словно вернулись ко мне.
- А ощущение такое, словно меня самого продержали некоторое время в каком-нибудь саркофаге, - сказал я Холмсу, обхватив себя за плечи и зевая.
- Странно, что в доме так тихо, - сказал он, прислушиваясь.
- Почему странно?
- А что же Мари? Вы вспомните, какой был грохот – весь дом содрогнулся. Неужели она могла этого не слышать?
- Вообще-то да, - не мог не согласиться я. - Ну пойдём, да спросим её самоё.
Однако, войдя в дом, мы оба испытали потрясение, чуть не доконавшее нас. Худая фигурка метнулась навстречу с воинственным кличем американского индейца, вязаный платок взметнулся за её плечами, как крылья, а над нашими головами взметнулась широкая чугунная сковородка.
- Э!!! – Холмс поспешно вскинул под удар локоть. И заработал.
- Ещё одно полузабытое ощущение детства, - съязвил я, глядя, как, кривясь и извернув локоть, мой друг разглядывает пропитывающийся кровью рукав рубашки. – Вы что, мадемуазель Дюлоранж, с цепи сорвались?
Мари бросила сковородку на пол и зарыдала:
- А вы?! Вы?! – всхлипывала она, порываясь уткнуться отстраняющемуся Холмсу в вырез халата. – Я проснулась от взрыва – весело, да? Мечусь туда – сюда, а вас нет. Полон дом привидений, летучие мыши скребутся, на чердаке воет, где-то под землёй мертвецы хохочут. Что я должна была подумать? Да я перепугалась насмерть! Думала, что умру от страха. Вот и приняла вас за бандитов. Где вы были?
Я вопросительно посмотрел на Холмса. Тот только тяжело вздохнул и, позволив, наконец, Мари уткнуться в свою грудь, растерянно и неловко погладил её по волосам.
- Ничего страшного. В подвале кое-что обвалилось. Мы с доктором ходили посмотреть и прибраться. Вам не надо было так беспокоиться.
- А предупредить меня вы никак не могли? – снова всхлипнула она.
- Но откуда мы знали, что вас это тоже разбудило? – вмешался я.- Вы же спали в другом крыле. Ну, а теперь довольно. Давайте все успокоимся и хотя бы остаток ночи проведём без эксцессов.
Мы разошлись, но ещё с полчаса мне пришлось приводить себя в порядок, а потом обрабатывать Холмсу разбитые коленку и локоть.
Утро застало нас дремлющими в креслах, потому что ложиться в постели не имело уже никакого смысла.
- Ещё одна такая ночь, - проговорил Холмс за завтраком, рискуя зевотой вывихнуть челюсти, - и мы с вами, в самом деле, начнём видеть привидения даже там, где их сроду не было. Я чувствую себя котлетным фаршем, пропущенным через мясорубку, да и колено разболелось.
- А рука?
- На руках мне, по крайней мере, ходить не нужно. Ну а вы-то что скрытничаете, Уотсон?
- В каком смысле?
- Ну, я имею в виду то, что вы должны бы были уже составить себе какое-то мнение по поводу всей этой истории, и не в ваших привычках держать его при себе. Или вы в полной растерянности, как и я?
- Честно говоря, пожалуй... Спектакль – ладно, но этот щекотливый младенец выглядит весьма зловеще...
- Да ведь мы не видели, как он выглядит, - хмыкнул Холмс.
- Зато это видел Темпл. А я склонен ему верить. Но ведь прошло четверть века – любой четырёхлетний ребёнок за это время стал бы тридцатилетним, а молодая женщина – старухой. Не мог ваш управляющий видеть тех же самых, если они, конечно…
- Не призраки? – сощурился Холмс.
- Вот-вот.
- А если другая пара использует прежние легенды? – предположил мой друг.
- Да, это, пожалуй, наиболее вероятно. Но остаётся главный вопрос...
- Чего ради всё это затеяно?
- Да. Ну, и ряд вопросов не столь глобальных, но животрепещущих.
- Например, кто убил Слипстона или куда подевался Майкрофт? – снова угадал Холмс.
- Или кто зарезал Боруха, или отчего умерла целая семья, или кто поджёг Гуллскэйп в ноябре? – продолжил я.
- В любом случае, сидя здесь, мы ничего не узнаем, - вздохнул Холмс. – Одевайтесь-ка, Уотсон. Последуем примеру моего брата, походим по Гуллскэйпу, поговорим с людьми…
- А потом исчезнем, как он? – мрачно предположил я.
- Не самый худший вариант – по крайней мере, узнаем, где это..., если, конечно, он не мёртв.
- Бросьте, не надо так думать.
- Мне самому не хочется. Ладно, Уотсон, не будем предаваться мрачным фантазиям. Давайте для начала навестим нашего слепого соседа, тем более, что и званы.
За ночь снегопад, наконец, устал. Выглянуло солнце, и горы снега засверкали в его лучах, слепя глаза, но радуя душу. Дети разного возраста катались с обрывистого берега – благо, прибрежная полоса была достаточно широка, и смельчакам не грозила перспектива свалиться вместе с санками в воду.
Завидев высокую фигуру Холмса, дети, как вспугнутые воробьи, прыснули в разные стороны.
Холмс поморщился. Я видел, как неприятно ему это положение общего пугала, но поделать ничего не мог. Как и он сам.
Мы полезли к давешнему сараю – резиденции Гримальда, увязая по колено. Издалека видно было, как возле крыльца возится грузная старуха, отчищая снегом видавший виды ковёр, но едва мы приблизились, она поспешно схватила и ковёр, и щётки и, плюнув в нашу сторону, скрылась за дверью.
- Да вам, я смотрю, везде обеспечен радушный приём, - с горькой усмешкой заметил я.
- Да, и эта туда же, - вздохнул мой друг. – И что дурного я им всем сделал, интересно знать?
Его философский вопрос остался без ответа. Но зато дверь вновь распахнулась, и на пороге появился Гримальд в плюшевом шлафроке и короткой вязаной куртке.
- Здравствуйте, Гримальд, - громко сказал Холмс. – Мы с моим другом решили навестить вас, чтобы поговорить о пожаре.
Радушное выражение на лице слепца уступило место угрюмой замкнутости.
- О чём бы другом – с радостью, - хмуро сказал Гримальд. – Ладно, проходите. Это здешний сержант вбил себе в голову, будто я что-то об этом знаю. Боюсь, вы напрасно потратите время на расспросы.
Не ответив, Холмс прошёл мимо него в сырое помещение, обставленное крайне скудно – так роль стола играл грубо сколоченный топчан, а другой – пониже – служил, видимо, спальным местом. Были разномастные стулья, полки на стене для утвари и книг, вешалка для одежды. Две железные печки усиливались нагреть хоть как-то этот сырой промозглый воздух, перед ними прямо на полу свалены были дрова. Грузная старуха возилась за холстинной занавеской, оттуда пахло какой-то стряпнёй.
- Небогато живёте, Гримальд, - заметил Холмс.
- Зато живу. Позавтракаете со мной, господа?
- Нет, благодарим вас. Мы уже завтракали.
Холмс не торопился с расспросами – стоя посреди комнаты, осматривался так, как только он один и умел – внимательно, подробно, целиком отдавшись этому делу. Гримальд же занервничал. Будучи слепым, видеть, чем занят его гость, он не мог, а повисшее молчание явно беспокоило его.
- Хьюз болтлив…, - наконец, медленно и тяжело проговорил Холмс. – Вы опрометчиво доверили ему свою исповедь. Чаще важно знать, что человек владеет информацией, а даже не саму эту информацию. Вы себе не представляете, Гримальд, сколько способов существует развязывать язык. Я сам владею добрым десятком.
Слепой побледнел – не понять, от страха или от гнева:
- Вы пришли запугивать меня?
- Нет, упаси боже! – с чувством, похожим на испуг, воскликнул Холмс. – Я пришёл просто потому, что не мог не прийти. Каждый человек имеет право хранить свою тайну. Но ведь я – хозяин Сэмплиер-холла, Гримальд, а здесь, в Гуллскэйпе, это – незавидная участь. Убитый Слипстон был вашим другом?
- Нет, совсем нет, - Гримальд энергично замотал головой. – Он интересовался историей, с ним было интересно поговорить, но другом его с его скрытным характером вряд ли хоть кто-то мог называться.
- И Борух?
- И Борух. Борух исследовал по его просьбе какие-то антикварные вещи – не более того.
- Ну а с вами об этом Борух говорил?
- Он обронил как-то мельком, - Гримальд говорил торопливо, словно хотел бы поскорее всё высказать и избавиться от незваных гостей. – Что Слипстон нашёл какое-то сокровище, совершенно бесценное как в антикварном, так и в ювелирном смысле. Он сказал, что думает, речь идёт о чём-то из усыпальницы Сэмплиер-холла. Но Слипстона вскоре кто-то убил в вашем доме, и Борух решил, что, быть может, убил его как раз владелец сокровищ.
- То есть я или мой брат?
- Нет-нет, не вы. Вы – только его наследники. А я говорю об истинном владельце. О старом графе Радославе Сэмплиере, который приехал сюда из Бистрицы, который, собственно, и построил усыпальницу, и который перевёз туда тела своих предков – Цэпечей. Вам ведь о чём-то говорит эта фамилия, мистер Холмс?
Холмс, наконец, сел на один из стульев, опасно заскрипевший под ним, и сделал мне повелительный знак сесть на другой.
- Я не уверен в нашем родстве с Цэпечами, - сказал он. – Время многое искажает – это общеизвестно. Люди обладают выборочной памятью и верят в то, во что удобно, прибыльно или престижно верить. Но вот мне совсем не удобно верить в бродящих по дому призраков. Допустите, что мне – хозяину Сэмплиера, потомку носферату, проклятому сыну блудницы и воспитаннику колдуна, – попросту страшно, как самому обычному человеку. А, кстати, Борух верил ли в них – в бесприютные тени?
«В рождество, в Вифлеемскую звезду…», - вспомнилось мне.
- Да, - сказал Гримальд.
- А вы?
- Нет.
- Потому что знаете, кто был у него в гостях в ночь пожара? И ещё потому, что знаете, кто этого пожара виновник?
На этот раз Гримальд не отвечал очень долго.
- Я пока не сказал: «назовите имена», - выждав какое-то время, добавил Холмс. – Я жду всего лишь одного из двух коротких слов – «да» или «нет».
- Да, - тихо и хрипло сказал Гримальд.
- А моему брату вы их тоже не назвали? – снова спросил Холмс.
Ещё длительное молчание. Гримальд опустил голову:
- Нет.
- А он спрашивал?
Гримальд медленно покачал опущенной головой:
- Мне показалось, он и без меня это уже знал.
- Возможно, от Боруха?
- Едва ли.
Холмс шумно вздохнул и поднялся, чуть окончательно не развалив стул.
- Слушайте, Гримальд, - сказал он совершенно другим, легковесным и жизнерадостным тоном, и я только теперь, по контрасту, понял, насколько тяжёлым, давящим был предшествующий. – Что вы ютитесь в этой хибаре? Перебирайтесь ко мне в усадьбу – там полно места и куда удобнее.
- Благодарю покорно, - улыбнулся слепой. – Однажды я уже горел. Мне хватило.
- А вы полагаете, меня тоже могут поджечь?
- И очень просто.
- Те же? – голос Холмса снова сгустился, как предгрозовой воздух.
- О, нет, - после ещё одной паузы, с придыханием глубокой усмешки сказал Гримальд. Его лицо изменилось, сделавшись таким непонятным и таинственно - многообещающим, что я почувствовал лопатками странный холодок. Не по себе сделалось и Холмсу. Он даже оглянулся на меня, словно ища поддержки – слабость довольно редкая. Я вымученно изобразил невозмутимость.
- И что ходит? – донеслось в этот миг из-за занавески громкое, но как бы не предназначенное никому специально бормотание. – И что мутит добрых людей? Другой бы, поумнее, давно бы продал чёртову усадьбу-то. Нет, приехал… Будет теперь тут вынюхивать, выспрашивать, а потом неупокоенные мертвецы-то начнут ходить за своим. Да и пёс с ним, кабы они мертвецы были, а то живые, а живые небось будут похуже того… Где он, Борух? «Младенец Шерлок, - заладили, - младенец Шерлок…». Станет вам младенец Шерлок по оценщикам шастать, да загробные побрякушки предлагать….
У Холмса прицельно сузились глазные щели.
- Какие побрякушки?
Но голос за занавеской перешёл в глухое бормотание.
- Гримальд, какие побрякушки?
- Боруху, - не очень-то охотно сказал Гримальд, - принесли старинную брошь с изумрудами. Шестнадцатого века. Брошь в виде летучей мыши с мечом. За день до пожара. Попросили оценить.
- Кто принёс?
- Женщина с ребёнком. Ребёнок был в коляске, замотанный так, что лица не видно. Но Боруху подумалось, что он больной.
- Почему?
- Он был очень крупный. Борух говорил, лет трёх. Обычно такие дети уже бойко бегают и разговаривают. А этот лежал и молчал, завёрнутый в тряпьё, пока его мать разговаривала с Борухом. Она попросилась переночевать, Борух пустил её. Он утверждал, что брошь стоила целое состояние. Но после пожара Борух их больше не видел. И броши не видел тоже.
Мы вышли из дома Гримальда, ещё более озадаченные – по крайней мере, в моём случае – чем вошли туда.
- Снова женщина и ребёнок, - сказал я. – Слушайте, Холмс, а может, Борух сам поджёг свой дом, чтобы завладеть брошью? Старинная вещь с изумрудами должна стоить очень дорого.
Холмс улыбнулся:
- Сначала и я чуть было так не подумал. Но Борух сам сильно пострадал во время пожара. Рисковать собственной жизнью только во имя правдоподобия? Для еврея это нехарактерно. В отличие от брата Майкрофта, - добавил он, помолчав, - мы, Уотсон, имеем большой минус. Он мог поговорить с самим Борухом, а мы не можем. Но, с другой стороны, у нас есть и большой плюс: пока что мы живы и здоровы, а вот Майкрофт…
- Не надо думать о плохом, - в тысячный раз повторил я.
- Или, хотя бы, говорить?
Я вздохнул:
- Лучше говорить и не думать, чем думать и не говорить. Куда мы теперь идём, Холмс?
- На берег, где, должно быть, уже возобновилось весёлое катание.
- Зачем? Я видел, как вам было больно оттого, что дети испугались вас и прыснули в стороны.
- Ну что ж. Придётся потерпеть и им, и мне.
Мы вышли на берег внезапно, пользуясь до последнего, как прикрытием, заснеженными кустами сирени.
Пока мы прятались, я успел разглядеть мальчишек. Их было семеро - старший лет двенадцати, младший – около восьми, среди них одна девчонка. Салазки были у одного – богато одетого кареглазого мальчишки лет девяти – десяти, он катал вместе с собой и девочку. Остальные пользовались подручными материалами вроде рогожек и намороженных досок. Морозы в Суссексе – вещь не частая, и развлечение пленяло новизной.
Девочку Холмс и выбрал – внезапно подступив сзади, мягко, но цепко взял за плечи. Дети с визгом метнулись прочь, но были тут же остановлены презрительным, хоть и негромким, окриком:
- Жалкие трусы! Бросили девчонку вампиру на съедение, и бежать?
Жертву мой друг выбрал абсолютно правильно. Запрокинув голову и безбоязненно заглянув ему в глаза, девочка спросила:
- А интересно быть вампиром, мистер вампир?
- Не очень, - честно сказал Холмс. – Все боятся, убегают, никто не хочет помогать, если нужно, никто не хочет дружить. А кровь я, между прочим, не пью.
- Почему?
- Невкусная.
Осторожно, шаг за шагом, мальчишки стали возвращаться.
- А как тебя зовут по правде? – спросил издалека самый младший мальчик.
- Шерлок Аден Холмс Сэмплиер.
- Ну, и призрака так же, – опасливо добавил курносый толстячок.
- Дурак, - презрительно вмешался кареглазый. – Призрака звали Шерлок Велиал Цэпеч Сэмплиер.
- Откуда ты знаешь?
- Покойный учитель нам говорил – забыл, что ли?
- Покойный учитель – это Слипстон? – уточнил Холмс, продолжая придерживать девочку за плечо.
- Ну, Слипстон, - неохотно согласился курносый. – Ну, и что? Всё равно он тоже Шерлок.
- Дурак, - снова повторил кареглазый. – У меня двоюродный брат тоже Шерлок – подумаешь. Он на каникулы из Эдинбурга приедет – сам его увидишь. А вот звали бы призрака Уильямом каким-нибудь, ты бы по-другому запел.
Холмс улыбнулся:
- Насколько я понимаю, Уильям? – обратился он к толстячку.
- Ну, и Уильям.
- Он Уильям Буккер, - обрадовано вылез маленький. – Мы его извозчиком зовём.
- За что?
- Ну, и, значит, есть за что - проворчал Буккер.
Мальчишки покатились со смеху.
- А тебя как зовут? – обратился Холмс к малышу.
- Арчи Ломбард.
- А тебя?
- Нэд.
- Он – племянник лорда Каррингфорда, - уважительно сказала про кареглазого девчонка. – Нэд, представь мистеру Холмсу меня – мне, как женщине, неудобно самой.
- Эту пигалицу зовут Карен Метерлинк, - снисходительно объявил Нэд. – А вон те – её братья близнецы, Санни и Дикон.
Холмс вздрогнул и, отстранив немного девочку, повернул её лицом к себе.
Я увидел, что лицо это тонкое, бледное добротной матовой бледностью, а глаза таинственные, обволакивающие и такие по-взрослому женские, что мне стало не по себе. Но, похоже, ещё больше «не по себе» сделалось Холмсу. «Дежа вю» меня совсем замучает», - вспомнил я.
- А я – Элери Бигз, - хмуро сказал оставшийся мальчик. – И меня дома убьют, если только узнают, что я разговаривал с вами.
- А ты не болтай лишнего, - посоветовал Нэд, бывший тут явно за коновода. – Вот никто и не узнает. А вы, сэр? – требовательно посмотрел он на меня.
- Я - друг мистера Холмса, доктор Уотсон, - назвался я.
- А говорили, никто с вами дружить не хочет, - уличила моего друга во лжи Карен.
- Мы вроде про вампиров речь вели, - невозмутимо напомнил Холмс. – А я же не вампир.
- Ну да-а! – недоверчиво протянул малыш. – А кто же вы тогда?
- Человек. Обыкновенный смертный человек, как все. – Холмс присел на корточки, обхватив колени, чтобы не возвышаться над детьми, и дети подошли ещё ближе.
- Сами посудите. На дворе белый день, солнце светит. Как бы, интересно, вампир расхаживал вот так попросту по солнцу? Да он давно сгорел бы. И потом… иди-ка сюда, - он снова притянул поближе девочку. – Ну, иди, иди. Смотри, - пошарил за пазухой и вытянул на цепочке маленький серебряный католический крестик. – Что теперь скажешь?
Аргумент для детей оказался убийственным. Ещё взрослый человек мог бы отнестись к нему скептически, но не ребёнок.
- Вот те на, - пробормотал один из двух совершенно одинаковых мальчишек – близнецов Метерлинков. – Выходит, весь Гуллскэйп насчёт вас ошибается? Надо побежать и всем сказать.
- Нет, не всем, а одному священнику Хьюзу, - загорелся азартом малыш. – Он скажет в церкви, и уж его-то все послушают.
- Нет-нет-нет, - поспешно перехватил его, уже изготовившегося бежать, Холмс. – Никому ничего не надо говорить. Лучше вообще никому не говорить, что вы виделись со мной. И не вздумайте вдруг при случайной встрече на улице со мной поздороваться. Для всех других мы незнакомы.
- Но почему, сэр?
- По двум причинам. Менее важную уже доходчиво изложил юный Бигз – вас за такое знакомство в ряде случаев дома выпорют.
- А более важная? – спросил Нэд.
- Более важная? – переспросил Холмс, устраиваясь поудобнее. – А вы не будете надо мной смеяться, господа?
Мальчишки хором заверили, что не будут.
- Так вот, - Холмс понизил голос. – В моей усадьбе, действительно, нечисто, и я сам боюсь там жить.
- Из-за призрака младенца? – полушёпотом спросил второй Метерлинк.
- Нет, из-за убийств. Сначала один управляющий, потом другой, потом Борух...
- Ну, Боруха, положим, на берегу нашли, - поправил курносый Уильям.
- Там? – Холмс указующе дёрнул подбородком.
- Ну, там.
- А теперь подумайте, как он туда попал. Наверх, наверх смотрите.
- Ну, пролом в стене.
- Вот. Я почти уверен, что его настигли тогда, когда он вылез из этого пролома – что ему было ночью делать на пустынном берегу? И в ту же ночь пропал мой брат, ночевавший в усадьбе. Думаете, здесь нет связи?
- Самое разумное – предположить, что ваш брат его и убил – извините, конечно, - сказал Нэд. – А потом скрылся.
- Не исключено, - к моему удивлению, согласился Холмс. – Но я хочу не просто гадать, а узнать наверняка. Что, если кому-то очень выгодно пугать жителей мыса мертвецами и призраками, а самому под это дело безнаказанно творить преступления?
- Чего ради? – снова спросил Нэд.
И снова Холмс удивил меня.
- Я думаю, - серьёзно проговорил он, - что мой предок, построивший усадьбу, скрыл в ней огромные ценности. Вот за ними-то и идёт охота.
- Клад?! – ахнули мальчишки.
Холмс поднёс палец к губам:
- Не так громко, леди и джентльмены. Так вот, если вы сейчас откроете компанию по моей реабилитации, злоумышленник почувствует беспокойство и скроется или, того хуже, затаится. Пока же он уверен, что всё идёт по его плану – жители дрожат от страха, я вот-вот не выдержу и уеду, а главное, никто не занимается расследованием всерьёз. У него нет причин осторожничать, и мы этим воспользуемся.
- Мы? – требовательно переспросил Нэд.
- Если вы согласитесь помочь мне.
- А как?
- Для начала вот как: узнайте, у кого в Гуллскэйпе или поблизости есть дети от двух до пяти лет, и кто из посторонних появлялся здесь, начиная с конца ноября, незадолго до пожара. Всё, что узнаете, сообщайте вот ей, Карен. С ней я смогу видеться, когда захочу. Тому, кто принесёт важные вести – приз. А пока лучше нам больше не быть вместе – ещё увидят. Ну, ребята, благослови вас Бог!
С этими словами Холмс выпрямился, шагнул к ледяному, накатанному склону и, приглашающе махнув мне рукой, прямо стоя на ногах, низринулся по нему, с трудом удерживая равновесие в захватывающем дух полускольжении – полуполёте.
Я побоялся повторить его опасный трюк и позорно скатился частью на корточках, а частью кубарем, так что он, встретив меня внизу, ещё и поставил на ноги, а потом стал отряхивать, добродушно усмехаясь не то собственному лихачеству, не то моей неуклюжей робости.
- Насколько я понимаю, - проговорил я, вытряхивая снег из волос, - Я только что присутствовал при вербовке очередного легиона «нестроевой полиции»? Как вы только умеете с ними обращаться, Холмс!
- Я вообще не стараюсь с ними как-то особенно «обращаться», - ответил он. – В детях отсутствует косность – они ни во что не верят безоговорочно, просто потому, что «так принято», а всегда предпочитают думать самостоятельно. Глаза, уши, сердца – всё у них открыто для восприятия, поэтому убедить в чём-то ораву детей куда легче, чем всего одного Конни Трелегера, конечно если аргументы достаточно логичны, и если не подменять понятие «убеждение» насилием.
- Но вы им рассказали про клад!
- Да, конечно. Это пока единственное приемлемое объяснение ажиотажа вокруг усыпальницы. Умный и достаточно взрослый ребёнок – такой, как Нэд, например – сам без труда до этого догадается. Отправная точка – упомянутая Гримальдом брошь. Кстати, и кинжал, оставшийся в груди Слипстона. Вы помните, Майкрофт упоминал, что это – подлинник. Очевидно, он имел в виду его историческую ценность, коль скоро сослался на свидетельство Боруха. Ну и, наконец, те камушки, которые когда-то видели мы с Метерлинком. Мне не хватает знаний, но это, в принципе, восполнимо. И начну я с библиотеки в усадьбе.
- А я?
- А вы, - улыбнулся он так широко, что уголки губ прямо-таки доехали до ушей, - отправитесь удовлетворять ваш своеобразный художественный вкус и любоваться шедеврами Метерлинка.
- Зачем? Я должен всё-таки выспросить его насчёт крови?
- Ну, за это с вас тоже взыску не будет. Но это не главное. Метерлинк – местный житель, один из наших ближайших соседей, один из здравомыслящих людей – а здесь это, насколько я успел понять, большая редкость. Наконец, он один из тех, к кому мог в первую очередь зайти Майкрофт…, - Холмс запнулся.
- И один из тех, кто мог самостоятельно догадаться о существовании вашего клада ещё двадцать пять лет назад? – безжалостно добавил я. - То есть, на настоящий момент – главный подозреваемый?
- Вы сегодня до отвращения догадливы, - вздохнул Холмс.
- Но почему бы вам самому…
Он не дал мне договорить, насильственно, но очень мягко, зажав на миг мой рот рукой
- Уотсон!
- Что, снова Девочка-сон? – неподдельно изумился я. – Вы из-за этого, Холмс? Действительно, просто из-за того, что можете встретить там Дэлавару?
- Значит, ты меня уступил ему? – наседала Дэлавара; от её призрачной туманной манеры не осталось и следа – того гляди сорвётся в визг. – Уступил, как племенную кобылу, да ещё наплёл сказочку про приворотное зелье – как будто без того мало про нас, цыган, глупостей болтают! Очень нужно было Орбели подливать его твоей матери – она и так в него, как кошка, влюбилась – все наши об этом знали. А ты решил её выгородить за его счёт и за мой заодно, а попутно ещё и свои делишки обстряпать. Ну, и дрянь же ты, оказывается, Сэмплиер!
Шерлок молчал, хотя каждый упрёк – не лишённый справедливости, как он не мог не признавать - больно отзывался в его душе. Он понимал, что Метерлинк, как видно, рассказал Дэлаваре обо всём, о чём они говорили в ночь экспедиции в усыпальницу, передал каждое слово, если ещё не приврал. И если бы только ей одной, дело можно бы было поправить откровенным объяснением – извинением, наконец. Но вокруг громогласно гоготали Лабор, противный подросток из Уартинга, ещё пять-шесть по-детски безжалостных мальчишек и двое таборных цыганят.
- Приворотное зелье? – переспросил довольный предстоящим развлечением Стив. – Ты что же, колдун? Как, Метерлинк, он – колдун?
Метерлинк, казалось, совсем уже не был рад тому, что заварил эту кашу.
- Ладно вам, - в который уже раз угрюмо повторил он, труся вмешаться более решительно. Он никогда не мог пожаловаться на чутьё, а сейчас это чутьё подсказывало ему, что затеянная с «этим малахольным Шерлоком» забава добром не кончится.
- Раз он колдун, сжечь его на костре, - предложил с улыбкой Лабор. – Устроим показательное аутодафе, а?
Идея понравилась всем, кроме самого «колдуна», Метерлинка и, пожалуй, Дэлавары. Но Стив уже деловито распоряжался:
- Там, за сараем, возьмите соломы. Дэй, Джон, связать его!
Шерлок почувствовал, что официальная часть забавы кончилась. Он внезапно прыгнул в сторону и бросился вниз по склону. Возможно, ему удалось бы удрать – длинноногому и быстрому, и на этом всё бы закончилось – вечерним дилижансом он уезжал в Лондон. Но Стив организовал погоню прекрасно – трое справа, трое слева – классические «клещи», отжимающие беглеца к берегу. А потом ему под ноги бросили палку – приём не новый, но эффективный. Шерлок споткнулся, покатился кубарем, вскочил, но время было потеряно, и на него навалились, подмяв, целой кучей.
Миндальничать было не время – кулаки, ноги, зубы – всё было немедленно пущено в ход. Один за другим мальчишки отваливались из кучи, зажимая разбитые лица.
- Дурни! – закричала Дэлавара, сбегая к ним по обрыву. – Что вы бьёте его – он вас так всех сейчас раскидает, - в её голосе звучало невольное уважение и что-то похожее на гордость за бывшего друга, но сейчас они были по разные стороны линии фронта, и она спешила дать дельный совет. – Вы не бейте, вы щекочите! Двое удерживайте, остальные щекочите!
Её послушались, и в какие-нибудь две минуты сопротивление было сломлено.
- Верёвку! – прохрипел Стив, которому перепало локтем по губам, и который никогда ещё не был настроен менее благодушно. Другие мальчишки тоже потирали кто нос, кто скулу, а Лабор нежно баюкал вывихнутую руку, поэтому сочувствия к пленнику выказывать никто не торопился. Напротив, даже сломив уже сопротивление, его с удовольствием попинали ногами, прежде чем втащить по обрыву на поляну за сараем Лаборов.
Теперь вид у обычно аккуратного Шерлока был более чем живописный – сорочка расстёгнута и разорвана сверху донизу, брюки и ботинки серые от пыли, волосы дыбом, руки и щёки исцарапаны, а под носом кровь.
- Вяжите к столбу, - велел Стив. – И растопку ему под ноги.
- Тоже, Торквемада нашёлся, - зло сказал Шерлок и плюнул, целясь в Стива, но тот отпрыгнул в сторону.
- Хватит вам! – снова подал голос Метерлинк. На него грубо шикнули.
- Ладно, в самом деле, довольно, - строго сказала Дэлавара и протянула руку к узлу верёвки, чтобы дёрнуть и развязать.
Но Стив вдруг ударил её по руке:
- А ты, цыганское отродье, не суй лапы!
Дэлавара опешила и, надо признаться, слегка испугалась, а Шерлок диковато засмеялся, словно кто-то опять жестоко принялся щекотать его.
- Ну, ты! – во вскрике Дэлавары послышалась неуверенность. – Развяжи его – это уже злодейство!
- Слова-то какие, - процедил Стив. – Видно, эта дура всё равно его любит, хоть он и отдал её Дугласу.
- А пусть тогда поцелуются, - обрадовался Лабор. – Слышишь, цыганка, поцелуй его. А мы его тогда отпустим.
- Нет, это слишком просто, - возразил Стив. – Пусть отдастся ему при всех – тогда отпустим. А нет – саму свяжем – а, парни?
«Парни» притихли. Своим предложением Стив переступил некую недопустимую к переступанию черту. Он был почти взрослым, циничным щенком, но кое-какое чутьё было и у него.
- А может, он и сам ещё не хочет с ней целоваться? – поспешно предположил он, уходя от щекотливой темы. - Хочешь с ней целоваться, Сэмплиер? Молчит… Ничего, сейчас мы ему пятки поджарим – живо заговорит. Запоёт на разные голоса. Раздевайте его.
- Зачем?
- Вот дураки! А если одежда вспыхнет? Что, пожарных, что ли, звать будем? Давайте! И за девкой приглядите.
Двое или трое принялись стаскивать с Шерлока одежду. Остальные оробело жались, словно не могли поверить, что всерьёз участвуют в такой забаве.
- Стойте! – снова вмешался Лабор. – А зачем его жечь? Ещё следы останутся, ожоги. Вы же видели, как он сейчас от щекотки визжал? Пощекочем, пока целоваться не согласится, и никаких следов.
- А это мы-ысль, - протянул Стив, шевеля пальцами, словно примериваясь. – А ну, давайте-ка!
В следующий миг на Шерлока бросились сразу четверо.
- Будешь целоваться? – самозабвенно вопили они, сами хохоча, сами распаляясь гадостным и стыдно-сладким возбуждением палачей.
- Ай! Не надо! – заверещал, извиваясь, Шерлок. – Пустите! Ай-я-яй! – хохот душил его, он стал синеть.
- Будешь целоваться? – сорок проворных пальцев перебирали его рёбра, копошились под мышками, под коленками, сорвав ботинки с ног, щекотали ступни.
- Буду! Буду! – сквозь визг, смех и кашель еле выдавил он.- Ой, не могу! Хватит!
Дэлавара, которую двое удерживали за руки, вдруг извернула шею совершенно по-змеиному и вцепилась зубами в запястье одного из конвоиров. Укусила, плюнула и крикнула Метерлинку:
- Чего стоишь?!
Словно очнувшись, Дуглас метнулся в сторону, но побежал не к безлюдному берегу, а прямо в сторону Сэмплиер-холла, отчаянно призывая на бегу:
- Майкрофт! Майкрофт! Сюда! Скорее!
- Ваше счастье, если он поторопится, кретины! – сказала девочка-Сон, которую следовало бы назвать сейчас девочка-Зверь. – Потому что я щекотки не боюсь. Глаза выцарапаю! – и бешеной кошкой метнулась к Стиву на шею.
Шерлок сидел на земле и икал. На полуразорванных штанах его расплывалось мокрое пятно. Он казался убитым, раздавленным, побеждённым. Но руки его за спиной при этом вертелись и дёргались, ослабляя, растягивая верёвку.
Примерно через четверть часа, когда всё было закончено, Шерлок выбрался из воды, неся наскоро выстиранную одежду на плече. Зубы у него стучали, но не от холода, а, скорее, от запоздалой нервной реакции.
- Ты тоже был виноват, - вызывающе сказала Дэлавара. Майкрофт молча, уложив её голову себе на колени, держал на её переносице мокрый платок. Дуглас Метерлинк, так же молча, стоял рядом.
- Я разве спорю? – равнодушно откликнулся Шерлок.
- Я страшно разозлилась.
- Я понимаю…
- Ну, Шерлок! Я же не знала, что они такие звери!
- Они не звери.
- Я люблю тебя, - сказала она беспомощно.
Он не ответил.
- Шерлок. Ты только из-за щекотки кричал, что поцелуешь меня?
Теперь он внимательно посмотрел на неё. Долгим, недетским взглядом. Усмехнулся и отрезал:
- Да, только из-за щекотки.
Майкрофт, словно бы тоже с напряжением ожидавший его ответа, немного вышел из роли неодушевлённой статуи и тяжело вздохнул.
- Мы больше не виделись с ней, - Холмс наклонился, скатал снежок и, гикнув, вдруг запустил его прямо в кособокий сарай, видневшийся на берегу. – Вечерним дилижансом я, правда, не уехал – вечером у меня поднялась температура, и я ещё несколько дней проболел – но через неделю уехал, и перед отъездом мы больше не виделись.
Я помолчал немного, не зная, следует ли говорить то, что я собираюсь сказать, но потом всё-таки сказал:
- Вы сейчас были очень откровенны со мной. А между тем, до ночи далеко. Для вас это как-то нехарактерно. И меня это беспокоит.
- Почему? – преувеличенно участливо спросил он, даже немного наклоняясь ко мне.
Это – пусть легчайшее – паясничание меня немного разозлило, и я жёстко сказал:
- Про мокрые штаны вы бы мне в другой раз ни под страхом смерти не рассказали бы, ни под страхом щекотки, - и со злости для иллюстрации пальцем ткнул его в рёбра.
Эффект превзошёл мои ожидания. Хоть он и был в пальто, Холмс совсем уж не по-мужски не то хихикнул, не то взвизгнул, отскочил, оступился и кубарем полетел с обрыва к воде, достоверно повторив только что пересказанную мне сцену – с тою разницей, что в конце ему грозило уже не сожжение на костре, а, напротив, купание в ледяной жидкой каше.
Извернувшись, он попытался затормозить, но склон был обрывистый и покрыт вылизанным ветром льдом.
В этот миг кто-то прямо над моим ухом громко завопил, я подскочил от неожиданности и, поскользнувшись, чуть не последовал за Холмсом, но могучая пятерня ухватила меня за шиворот, и я узнал трансильванца.
Правда, сейчас мне было не до него. Досадливо дёрнув плечом, я снова поискал глазами Холмса и увидел, что ему, по счастью, удалось избежать ледяной купели, удержавшись на узкой полоске мокрого снега внизу, и даже, побарахтавшись, подняться на ноги.
- Эй, вы, изверг! – весело и беззлобно окликнул он. – Вы на моё убийство покушались? Помогите вылезти!
- Нужна верёвка, - озабоченно сказал трансильванец. – Не то ему ночевать здесь придётся.
- А что, у вас, может, с собой есть? – слегка окрысился я на непрошеного советчика.
- Есть, - неожиданно заулыбался он. – Куда же я без неё! – и начал разматывать с пояса длинный прочный шпагат.
- Держите! – раскрутив конец, как какой-нибудь мексиканский пастух, трансильванец бросил верёвку Холмсу. – Давайте, выбирайтесь, мы вас страхуем.
Придерживаясь за верёвку, Холмс без особого труда поднялся по склону к нам и, отряхнувшись от снега, протянул трансильванцу ледяную, до крови царапнутую льдом кисть:
- Я вам очень благодарен за помощь, мистер Цепеч. Послушайте, а мы с вами не родственники? Кое-кто из моих предков тоже носил фамилию Цэпеч.
- Разве вы родом из Западной Европы? – удивился трансильванец.
- Только, если можно так выразиться, малой частью корней нашего родословного древа. Я отношу себя, скорее, к шотландским Сэмплиерам, а бабка моя была француженкой. Впрочем, до сих пор все эти геральдические вопросы меня мало занимали – может быть, я чего-то и упускаю.
- Мои предки участвовали в восстании секеев и всех турецких войнах, какие только были, - хвастливо заявил трансильванец, задирая бороду. – Это были настоящие воины – не теперешним чета. Владэк Братоубийца, например – мой прямой предок - разрывал на охоте волка пополам голыми руками и пил кровь из его внутренностей.
- Не столько доблестно, сколько противно, - заметил я, не удержавшись, и был награждён таким тычком, что если бы, как Холмс, боялся щекотки, то завизжал бы, распугав весь Гуллскэйп, и сиганул сразу на середину Ламанша. По-моему, Холмс чуть палец не сломал о мои рёбра.
- Владэк- Братоубийца? – переспросил он сам между тем. – За что такое прозвище?
- Вестимо, за братоубийство. Он зарезал некоего графа Теодора, своего старшего брата, после чего, кстати, мужская линия потомков этого самого графа открыла своеобразную внутриродовую вендетту, а женская - навсегда покинула Европу, образовав северную родовую ветвь с относительно худородными Сэмплиерами.
- Тогда мы с вами, выходит, действительно, родственники. Потому что я как раз представитель этой самой ветви, а саркофаг графа Теодора находится среди прочих в усадьбе. Насколько мне известно, сто лет назад Радослав Сэмплиер перевёз сюда только близкородственные гробы.
- Интересно, чей же вы потомок? – вслух задумался трансильванец. - Самого Радослава? Да нет, не может быть. Сын Радослава погиб в младенчестве, других детей у него, насколько мне известно, не было, так что род, таким образом, должен был прерваться. Может быть, Себастиана? О его детях известно очень мало. Были у него близнецы - сын Карл и дочь Карла, о них упоминается в родовом архиве, был и другой сын – Стефен, или Стевен – смотря как произносить. Все они канули в Бистрице во время беспорядков. Наверняка у них теперь имеются внуки и правнуки.
- Я – правнук Лисы, невестки Радослава, - не стал скрытничать Холмс. – А вы чей потомок? Цепечи – это другая ветвь, насколько я понимаю. Так что мы с вами – потомственные кровные враги?
Трансильванец рассмеялся:
- Ну, нет, я далёк от мысли так уж свято соблюдать традиции. Потом, вендетта, о которой я говорил, довольно скоро захлебнулась – прямо по-шекспировски – когда Мария Сэмплиер вышла замуж за Скарлата Цепеча, если я не ошибаюсь, в тысяча семьсот пятьдесят втором году в Вене. Мой отец – Николас Цепеч – как раз сын дочери этого самого Скарлата от второго брака, заключённого им после шести лет вдовства и возвращения в Бистрицу.
У меня уже немного кружилась голова от многочисленных имён родственников Холмса, поэтому я намеренно отвлёкся от их разговора и стал, позёвывая, озираться по сторонам.
С того места, где мы стояли, был хорошо виден весь берег бухты и даже узкий изогнутый перешеек, соединяющий её с проливом. Относительно мелкая и не слишком солёная из-за подпитывающих её родников бухта была затянута непрочным «салом», этакая плавающая смесь снега с водой, но дальше с шумом разбивались о заледеневшие камни мелкие зеленоватые волны чистой воды.
И вот там, у этой самой границы, у камней, я вдруг увидел небольшую рыбацкую лодку и каких-то копошащихся людей в ней. Это показалось мне странным – я как-то не представлял себе, что можно делать в таком месте и в такую погоду. Неужели они здесь ловят рыбу?
Обрыв нависал над ними, а прямо над обрывом – башня Сэмплиер-холла. Заинтересовавшись, я принялся уже нарочно пристально следить за ними, стараясь разглядеть получше, что именно они делают. Ни сетей, ни неводов я у них не заметил. Зато разглядел большой сундук или ящик, установленный в лодке. «Рыбаки» эти и одеты были довольно причудливо – в какие-то бесформенные балахоны, вид которых заставил меня припомнить одеяние нашей самозваной экономки, в котором она впервые появилась перед нами. Эти одежды почти совсем скрывали особенности фигуры, но всё-таки я предположил, что в лодке находятся мужчина и женщина. Мужчина, стоя на коленях, искал что-то в том самом сундуке, а женщина непрестанно и, по-моему, опасливо оглядывалась.
Мне хотелось обратить на них внимание Холмса, занятого разговором с трансильванцем, но я не знал, как это сделать, не привлекая внимания самого трансильванца.
« А зачем ему всё-таки с собой верёвка? – подумал вдруг я. – И что он вообще делал на этом пустынном берегу, единственный путь с которого лежит через усадьбу?»
Однако, додумать этой мысли я не успел – женщина в лодке вдруг что-то крикнула и прямо указала рукой в нашу сторону. Её спутник вскочил на ноги, закачав лодку, и я впоследствии вынужден был благословить эту его неловкость, потому что только качка и помешала ему попасть.
« Своеобразное оружие, - сказал Холмс, когда всё уже было кончено. – И хорошее, должен признать. Автоматическое многозарядное ружьё – он сделал шесть выстрелов совершенно без перерыва. И довольно метко».
Действительно, он сделал шесть выстрелов подряд. Первая же пуля дёрнула меня за волосы, сорвав шляпу. Остальные выбивали ледяную крошку из-под трёх наших катящихся по обрыву тел.
На суше удержался только трансильванец – его пышная шуба обладала большим сцеплением с накатанным снегом, чем наши гладкие пальто.
Я провалился по пояс, Холмс ушёл под воду с головой, вынырнул, выбрался на лёд, весь мокрый, в истекающем пальто, и печально заметил вслух:
- От судьбы не уйдёшь…Видно, принять ледяную ванну мне сегодня судьба.
- Проклятье! – не удержался от изъявления чувств и я. – Холодно! Мы с вами великолепным образом заработаем воспаление лёгких, Холмс. Особенно вы.
- Только что мы с вами чуть не заработали неприятностей куда больших, - откликнулся мой друг. – Вас никого не зацепило? Мистер Цепеч, как вы?
- В порядке, - торопливо буркнул трансильванец, отчего-то закрывая лицо краем воротника. – Поторопитесь, вам нужно в тепло, - и, повернувшись к нам спиной, быстро пошёл вдоль кромки берега туда, где, как я знал, спускается к бухте пологая тропинка.
В недоумении я посмотрел ему вслед:
- Холмс, это было похоже на поспешное бегство.
- Верно-верно, - рассеянно пробормотал он. – Ваша правда, похоже…
Я проследил за его взглядом, устремлённым куда-то в сторону воды, и увидел, что никакой лодки там уже нет. Очевидно, они вышли из бухты на открытую воду пролива.
- Что же они тут делали? – вслух задумался я.
- Спросите лучше, что они делали такого, что готовы были снести головы первым же случайным свидетелям.
- А вы их разглядели?
- На таком расстоянии? Нет, конечно. Понял только, что один из них мужчина, а другой – женщина или ребёнок.
- Не ваш недоумерший тёзка?
Холмс покачал головой:
- Тот походил на трёх - четырёхлетнего. А это может быть подросток не моложе десяти - двенадцати, да и то если очень рослый. Но ваши опасения не лишены здравого смысла, Уотсон – нам надо срочно в тепло, не то мы плохо закончим. Давать крюк через тропинку слишком долго – попробуем влезть с другой стороны, - и он повёл меня прямо к тому месту, где стояла лодка.
Я последовал за ним с сомнением – что-то мне показалось, что не забота о нашем скорейшем водворении в тепло погнала его туда.
Пока мы добрались до места, пальто Холмса и его волосы уже мелодично позванивали льдом. Впрочем, звон было бы слышно лучше, если бы мы оба не так громко стучали зубами. Я промок меньше, поэтому чувствовал себя женой Лота на первой стадии превращения в соляной столп, Холмс, по-моему, продвинулся в этом библейском начинании куда дальше.
Откос берега здесь уходил вверх почти отвесно.
- Что же вы делаете? – в отчаянии возопил я. – Ведь нам здесь ни за что не подняться к усадьбе, а мы уже добрые четверть часа мокрые на морозе. Или вы хотите, чтобы это расследование оказалось для вас последним.
Увы, Холмс и не думал слушать меня – задрав голову, он что-то высматривал среди камней, щедро присыпанных снегом. И вдруг полез вверх, ловко, как кошка, цепляясь за малейшие выступы. И не долез – сорвался примерно с половины подъёма.
- Руки закоченели, - сказал он виновато, поднимаясь и показывая мне скрюченные изодранные в кровь пальцы. – Сейчас попробую ещё раз. Мне показалось, там между камней что-то любопытное.
Честное слово, мне захотелось дать ему отрезвляющую затрещину.
- Можете тогда уж и не вылезать, - хмуро сказал я. – Лучшей могилы не подыщете. А после того, как вы заледенеете совсем, в родовой усыпальнице, глядишь, появится ещё один Шерлок – такое мокрое, синее долговязое привидение, стучащее зубами по ночам. И, кстати, кто вам сказал, что я хочу составить вам компанию в этих ваших загробных странствиях? Я бы ещё пожил лет тридцать пять – сорок, если позволите.
- Ш-ш! – вдруг шикнул на меня Холмс и толкнул в снег, тут же рухнув рядом со мной. Наверху что-то закопошилось, и мы увидели, как из-за камня выглянула самая отвратительная физиономия, какую только можно себе представить – маленькое, с кулак, морщинистое личико, встрёпанная грива не то длинной шерсти, не то густющих волос, совершенно белого цвета, оскаленный в гримасе толстогубый рот и огромные, как бы совиные, глаза. Существо осторожно озиралось, но нас не видело. К несчастью – а может, и к счастью, не то неизвестно, сколько бы мы там пролежали – меня вдруг охватил настолько же властно, насколько и неожиданно, безудержный чих. Я чихнул три раза подряд, не переводя дыхания, и голова тотчас исчезла.
- Пошли, - сказал Холмс, поднимаясь. – Пошли в тепло. Охота закончена.
Оказывается, он охотился. Мне-то спроста показалось, что, скорее уж, на нас охотились. Хорошо ещё, что хоть в обход идти всё-таки не пришлось – между камней чуть в стороне змеилась неприметная и кое-как проходимая тропка.
Мари пришла в ужас от нашего вида.
- Джентльмены, для купания как будто бы не сезон и, в любом случае, вам не следовало купаться в одежде.
- Лучше вскипятите поскорее котёл, чтобы мы могли согреться в ванне, - хмуро сказал Холмс, сбрасывая на пол мокрое пальто. – И приготовьте горячее питьё нам обоим. Лучше со спиртом.
Он выглядел раздосадованным, и мне сполна перепадало этой досады, когда он бросал на меня редкий косой взгляд.
- Я не нарочно чихнул, - сказал я ему, наконец. – Просто застыл на ветру – у меня организм всегда реагирует чиханием на холод. И не только у меня, кстати – явление довольно частое. А сдержаться не всегда получается.
- Да бог с вами, - отмахнулся Холмс. – Я вас не виню, даже и не думал. Вы только не заболейте, пожалуйста.
У вас, кстати, шансов заболеть больше, - заметил я. – Вы с головой окунулись.
- Оба мы хороши. Подставились, как глупые куропатки. А этот Цепеч – фигура занимательная. Надо же, какая предусмотрительность – верёвка на поясе. Зачем она ему?
- Да, я уже заметил, - подхватил я, довольный тем, что Холмс перестал дуться. – Слушайте, Холмс, а ну как он связан с этими людьми в лодке? Ведь, если подумать, зачем он оказался в этом месте на обрыве – кроме усадьбы, оттуда попасть никуда нельзя, а вы его разве в гости звали?
Холмс не успел ответить – вошла Мари с известием о том, что ванна готова.
- Идите прежде вы, - велел Холмс. – Если хоть один из нас уцелеет, пусть это будет, хотя бы, врач.
Мы немного поспорили на эту тему, и я, к удивлению своему, победил, загнав Холмса в горячую воду первым – очевидно, он уже так продрог, что не мог отбиваться в полную силу.
В ванне я чуть не заснул, но всё-таки справился с собой до того, как вода совсем остыла, оделся в тёплый домашний халат и вязаные панталоны, выпил свой грог и отправился на поиски Холмса, собиравшегося сразу после ванны по его собственному выражению «зарыться в книги».
Намерение он своё, надо сказать, исполнил, притом буквально. Я нашёл его в библиотеке на узком диване – книги были под ним, на нём и по бокам. Даже лицо накрыто развёрнутой книгой большого формата и, наверное, тяжёлой.
Я убрал её, а самого книгочея разбудил до состояния «полубессознательно перебирать ногами» и отвёл в постель, после чего счёл за самое благоразумное последовать его примеру.
Незапланированное купание в тот же вечер отозвалось нам обоим - самому Холмсу сильным насморком, так что он имел полную возможность изучать произвольность иди непроизвольность акта чихания на собственной шкуре, я же поплатился пояснично-крестцовым радикулитом – к счастью, не слишком жестоким.
- Давайте, - охая и хватаясь за спину, взмолился я. – проведём вечерок дома. Бессмертные полотна Метерлинка я могу посмотреть и завтра.
Холмс посмотрел на меня слезящимися глазами поверх носового платка:
- Боюсь, что несчастная судьба моего брата…
Я вздохнул и потянулся было за тростью, чтобы встать, но он остановил меня:
- Я только хотел сказать, что на настоящий момент даже эта причина не будет достаточно веской, чтобы выгнать меня из дому. Вы послушайте только, что там делается.
Я послушал. За стенами дома визгливо завывало. Снег снова лепил в стёкла, видимости не было никакой – мутная белесая тьма.
Мари принесла ужин и подбросила угля в камин – всё молча. Она вообще выглядела сегодня непривычно испуганной и грустной.
- У вас что-то случилось? – спросил Холмс.
- Что может у меня случиться? – вопросом на вопрос ответила она.
- Не знаю. Я о вас вообще ничего не знаю. Например, вот скажите: вы бывали прежде в этих краях?
- Очень давно и очень недолго. Мне было около семнадцати лет.
- Вам было семнадцать лет очень давно? – от удивления я, боюсь, задал довольно бестактный вопрос.
Но Мари не обиделась – наоборот, её маленькое лицо с большими глазами осветилось удивительно милой улыбкой.
- Сколько мне, по-вашему, лет? Только честно.
Я посмотрел на неё внимательно – «гусиные лапки» около глаз казались единственным намёком на возраст.
- Тридцать, - неуверенно сказал я, опасаясь хватить лишку.
- Сорок, - тут же внёс свои беспардонные коррективы Холмс.
- Почти угадали. Сорок три.
- Да бросьте! – вырвалось у меня.
Мари улыбнулась ещё солнечней:
- Чистая правда, клянусь.
Но на Холмса это, кажется, не произвело особенного впечатления.
- А сейчас зачем вы здесь? – снова спросил он – жёстко и в упор.
- Хочу остаться насовсем. Допустите, что мне тут нравится, - в её голосе прозвучала лёгкая тень вызова.
- Нравится в Гуллскэйпе? – не отставал Холмс. – Или нравится в усадьбе?
Но Мари ещё больше сузила область своих предпочтений:
- Нравится в нежилом крыле усадьбы, - сказала она. – И если у вас кончились вопросы, мистер Холмс, я пойду сварю вам ещё грога, не то, пожалуй, совсем захлебнётесь соплями.
- Какая всё-таки таинственная особа! – заметил я, когда Мари вышла.
- Я думаю, у неё есть веские причины умалчивать и о своём прошлом, и о цели своего теперешнего появления здесь, - сказал Холмс. – Но я совсем не хочу припирать её к стенке – захочет откровенничать, сама всё расскажет, не захочет – обойдёмся и без неё. Вы, кстати, обратили внимание на её неестественную бледность и худобу?
- Обратил. Похоже, она вела не слишком здоровый образ жизни последнее время.
- Да, и думаю, что такого «последнего времени» наберётся как раз двадцать пять лет.
- Почему именно двадцать пять?
- Да так…. Есть определённые догадки.
- Не поделитесь? – безнадёжно спросил я.
- Не поделюсь – не время. Тем более, что вы будете видеть друг друга ежедневно, а ваше лицо.... Ах, Уотсон, и что за предательски выразительное у вас лицо!
- Но ведь... Уж не она ли, по-вашему, убила всех ваших управляющих и антиквара Боруха? – испугался я.
Холмс фыркнул:
- Тоже, нашли убийцу - гиганта! Да Борух справился бы с этой пигалицей в два счёта. К тому же, как ни мала у неё нога, но следы подошв «Пинк юус» для неё всё-таки маловаты. А мне сдаётся, что на снегу возле тела Боруха были именно они.
- Ваш щекотальщик из подвала? Ну, уж с ним-то Борух тем более справился бы.
- Да? – остро переспросил Холмс. - А вот я бы не справился. И захоти он защекотать меня до смерти, он бы это, пожалуй, сделал.
- Отчего же не сделал? – хмыкнул я.
- Видимо, не хотел. Да и вы были рядом.
- Холмс, - отвлёкся я на другую мысль. – Ведь не может быть, чтобы это был трёхлетний ребёнок. Существо, которое мы видели на обрыве...
Холмс внезапно и молча встал и вышел. Вернулся он через минуту с тем самым фолиантом, который чуть не удушил его в библиотеке.
«В роду Сэмплиеров отмечались частые случаи родственного инбридинга, - начал он вслух, раскрыв книгу в заложенном месте. – Привнёсшие ряд редких наследственных болезней – таких, как гемофилия, аорто-оссо-ретинальный синдром и патологическая низкорослость. Так двое первородков-близнецов графа Себастиана были названы Карлами, как именем нарицательным, ибо девочка имела рост во взрослом состоянии всего четыре с половиной фута, а мальчик по слухам был ещё ниже». Это не старое издание, Уотсон. «Медицинские аспекты геральдических исследований» тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Под редакцией профессора Штерна, который, кстати, неплохо знаком с нашей семьёй. Что скажете?
- Те самые Карл и Карла, о которых говорил трансильванец? Но ведь это было очень давно.
- Заболевание передаётся по наследству. Вероятно, дорогой мой Уотсон, мы опять имеем дело с родственником.
- Подождите – подождите, - от волнения я попытался встать с места, но спина тотчас напомнила о себе, и я скривился от боли, продолжая уже с гримасой на лице. – Карлик – не ребёнок. Карлик за двадцать пять лет вырасти не обязан. А значит...
- А значит, нам с вами не следует пороть горячку, - строго сказал Холмс.
- Но он что же, живёт здесь, в усадьбе? Бегает по подземной усыпальнице? И набрасывается на кого попало с ножом? Что за дикая чушь!
- Я же вам говорю: не торопитесь. Мы знаем пока ещё слишком мало. И, ах, как нам не хватает сейчас живого Боруха! Ну и живого Слипстона, разумеется.
- Холмс, дорогой мой, если бы и Слипстон, и Борух были живы, вы не приехали бы сюда, - напомнил я.
- Верно, верно, это совершенно верно, - покивал он, добродушно усмехаясь собственной непоследовательности. – Выходит, я должен благодарить их за то, что они так во время умерли.
Мне показалось, что я ослышался.
- Что? Так эта ситуация вас устраивает, вы хотите сказать?
Холмс заметно смутился:
- Ну что вы! Конечно, нет. Я противник насилия, и мне жаль убитых, но...
- Что «но»? – с плохо скрываемым возмущением переспросил я.
- Но я всё-таки частный сыщик Шерлок Холмс, а не только хозяин Сэмплиера, - виновато сказал он.
Часть третья
Потомки Сэмплиеров
Увы, если я рассчитывал на спокойную ночь в кабинете Сэмплиер-холла, превращённом стараниями Холмса в мою спальню, то это были напрасные надежды. То есть, уснуть-то мы уснули, и с преогромным удовольствием – завывания ветра звучат, как колыбельная песня, когда ты под тёплым одеялом в протопленной как раз настолько, насколько нужно, комнате.
Я проснулся вскоре после полуночи с заколотившимся сердцем и долго не мог понять, что меня разбудило – кошмарное сновидение или какой-нибудь звук из вне. Голова была тяжёлой, в висках стучало. Я подумал, что, похоже, совсем разболелся, но, пощупав свой собственный лоб, подышав на ладонь и сосчитав пульс, убедился в том, что большого жара у меня нет. Зато мне показалось вдруг, что в комнате необыкновенно душно. Я встал, чтобы открыть окно, но пол вдруг коварно ушёл у меня из-под ног, и я снова рухнул на кровать, произведя довольно много шума. Дыхание у меня сделалось свистящим, по лицу щекочуще заструился пот.
- Да что это со мной? – пробормотал я вслух.
Между тем становилось всё хуже и хуже.
- Холмс! – из последних сил позвал я. – Холмс, помогите! Мне что-то совсем...
Дверь скрипнула и закачалась. Холмс в одной ночной сорочке вполз в мою комнату почему-то на четвереньках. Голова опущена, волосы закрыли глаза и слиплись от пота сосульками. Руки его шарили по полу, как у слепого. Если бы мне не было так плохо, я бы испугался.
Наконец, он нащупал на коврике у постели мой башмак. Это были не комнатные туфли, а тяжёлые полусапоги с толстой подошвой и подкованными носами. Из последних сил выпрямившись, он коротко взмахнул рукой и с силой метнул башмак в сторону окна. Стекло зазвенело, посыпались осколки. Холмс, потерявший равновесие при броске, упал лицом вниз на пол и больше не шевелился.
Я смутно видел, как вьюга, задувая в разбитое окно, ворошит бумаги на столе. «А ведь это те самые бумаги, которые просматривал здесь Майкрофт», - подумал я, но мысль проплыла как-то вяло.
- Что здесь произошло?! – услышал я крик Мари – она стучала кулаками в запертую дверь. – Почему сквозняк? Почему вы не отзываетесь? Эй, хозяева, вы там живы?
Ветер немного освежил мою голову. Я кое-как сполз с кровати и, добравшись до двери в коридор, откинул крючок.
- Не входите со свечой, - сказал я перепуганной домоправительнице. – Здесь какой-то газ. Из окна от фонаря света достаточно. Оставьте её там, где стоите, и помогите мне вытащить Холмса – он, похоже, отравился сильнее моего, но сумел при этом спасти нас обоих. Скорее!
К счастью, Холмс от свежего льдистого сквозняка тоже уже начал приходить в себя. Мы с Мари подхватили его под руки и вытащили на крыльцо, где он окончательно очнулся.
- А что, Уотсон, - прохрипел он, отчаянно кашляя – у меня тоже драло горло, но терпимо, и Мари отправилась готовить нам чай с мятой. – Не возникло ли у вас теперь каких-нибудь новых соображений по поводу смерти Блекета с семейством?
- Возникло, - вздохнул я. – Но кто и как это устроил?
- Сейчас там проветрится, - пообещал Шерлок Холмс. – И мы пойдём и посмотрим.
- А вы как себя чувствуете? – спохватился я.
- Терпимо. Голова болит, и очень першит в горле, а в остальном - всё в порядке. Между прочим, здесь, под нами, - он постучал босой пяткой о мёрзлые доски крыльца, – небольшие подземные пузыри природного газа – время от времени, когда вода размывает берег, газ выходит наружу – мальчишками мы поджигали такие естественные скважины – однажды мне даже здорово опалило волосы.
- Полагаете, на этот раз вода размыла пол вашей спальни? – скептически хмыкнул я.
- Сомнительно, но всё равно, думаю, связь с этими природными резервуарами стоит поискать.
- Ладно, если вам полегчало, пошли в дом, - увлёк я его за собой. – Не то совсем простудитесь, раздетый и босой чуть не на снегу.
Мы вернулись в гостиную, где уже горел камин и ожидал нас горячий мятный чай с несколькими каплями коньяка. Мари, сделав всё это для нас, привычно исчезла.
- Слушайте, - наклонился я к Холмсу, забравшемуся в кресло с ногами. – А это не она?
- Кто? Мари?
- Я не знаю, согласитесь ли вы со мной, но эта мисс Дюлоранж насквозь подозрительна. И я очень рад, между прочим, что она ночует в другом крыле, а наши спальни заперты изнутри.
- Не ночует в другом крыле, - сказал Холмс.
Я не сразу понял, о чём он.
- «Не ночует»? Что вы имеете в виду?
- Сколько времени прошло между звоном разбитого окна и её появлением?
Я пожал плечами:
- Минута - две, должно быть.
- А вы заметили, что на ней надето?
- Нет. Кажется, впрочем, халат и что-то вроде шали. И туфли, разумеется.
- Вот. А теперь напрягите воображение: она в другом крыле спит, просыпается от непонятного шума, прислушивается – ну, хоть мгновение, вскакивает, надевает халат, туфли, набрасывает на плечи шаль, выходит из комнаты, предварительно повернув, между прочим, ключ в замке, и бежит на другую половину. Да разве уложиться ей в одну-две минуты?
- Ну а если нет, то что же вы тогда об этом думаете?
Холмс пожал плечами:
- Варианта два: или она не спала на той половине, или тоже не спала, но на этой.
- Вот я и говорю: она – особа донельзя подозрительная, - подхватил я. – И с самого начала то же самое говорил.
- Тем более следует держать её в поле зрения.
Я пожал плечами, и мы помолчали какое-то время.
- Холмс, - наконец, нарушил это молчание я. – Газ, возможно, всё ещё поступает в комнату. Как мы можем об этом узнать? И как можно гарантировать, что такого не повторится впредь?
Он пожал плечами:
- Никак.
- Тогда как же здесь жить?
На это он и вовсе не ответил. Вдруг встал и порывисто вышел.
Он отсутствовал довольно долго. А вернулся с внушительной стопкой книг – очевидно, снова посетил библиотеку.
- Что это у вас? – спросил я.
- Пора обрести почву под ногами, - отозвался он, сваливая свою ношу передо мной на стол. – О чём вам больше нравится читать, Уотсон, о восстании секеев, турецких беспорядках или инженерно – строительных работах в Суссексе?
- А у вас, что ли, литература на любой вкус есть? – подозрительно спросил я, приглядываясь к внушительным томам.
- Здесь, - он похлопал по ладони старой пожелтевшей картонной папкой, выбив при этом из неё целое облако пыли, - все документы о подготовке архитекторского проекта и заключении строительного подряда на возведение Сэмплиер-холла. Я же говорил вам, Уотсон, в усадьбе богатая библиотека. Возьмите-ка эти документы, дружище, и постарайтесь со всей вашей достойной восхищения педантичностью набросать план подземной усыпальницы.
- Прямо сейчас? – робко поинтересовался я.
Он посмотрел на меня удивлённо:
- А вам разве хочется спать?
- Хочется, Холмс.
- Ну, хорошо..., - словно бы немного растерялся он. - Но где же вы ляжете? Там, в спальне, теперь жуткий холод. Да и насчёт газа вы можете оказаться правы.
- Лягу в библиотеке, - решил я. – Но утром обещаю нарисовать этот ваш план со всем тщанием.
- Вот и прекрасно. А я займусь историей Сэмплиеров.
- Спокойной ночи, Холмс.
- Ага, попробуйте, - откликнулся он – на мой взгляд, чересчур многообещающе.
Прихватив подушку и плед, я отправился в библиотеку, но едва шагнув на её порог, замер, приоткрыв рот. Прямо посередине, пачкая кровью ковёр, лежал растерзанный труп летучей мыши. Его словно кто-то демонстративно оставил здесь.
- Мари! – завопил я, от негодования и отвращения чуть не затопав ногами.
Прибежали оба – Мари и Холмс, и быстро. Жизнь в Сэмплиер-холле, как я успел заметить, вообще делает человека даже среди ночи поразительно лёгким на подъём.
- Что случилось?
- Случился мышиный труп, кем-то недоеденный совсем недавно. Мари, вы – домоправительница, вы должны знать, кто в этом доме в клочья раздирает летучих мышей.
Мари развела руками:
- Джентльмены, я пока что плохо изучила ваши гастрономические привычки, но всё же надеюсь, что летучих мышей вы не едите.
- Не едим, - подтвердил Холмс.
- Я тоже их не ем. Нет ли у вас в доме собаки или кошки?
- Легализованных – нет.
- Тогда я бессильна ответить на ваш вопрос.
- Может, мышей раздирает карлик? – предположил я.
Холмс засмеялся, а ногой пнул меня незаметно, но чувствительно.
- Какой... карлик? – Мари вдруг сильно побледнела.
- А, да это та дурацкая легенда, - Холмс снова пнул меня. – Ну, вы сами её разве не слышали? О том, что по подземелью бродит призрак младенца.
- А вы его видели? – с беспокойством спросила Мари.
- А вы?
- Нет.
- Да и можно ли его вообще увидеть, - скептически пожал плечами Холмс. – Я всё же склонен полагать, что этот призрак является исключительно после бокала-другого какой-нибудь местной мальвазии. Кто о нём рассказывал? Блекет? Да всем известно, что Блекет был пьяницей, поэтому и трубопровод держал в таком ужасном состоянии, что и сам с семьёй погиб из-за него, и нас чуть не погубил. Вот что, Мари, я вас, кстати, попрошу сегодня же вызвать мастера – пусть хорошенько осмотрит все камины, вентили и заслонки. Больше скопления угарного газа в спальне я не допущу. Хорошенькое дело: мы с доктором чуть не погибли в своих постелях сегодня.
- Значит, это был угарный газ? – тихо спросила Мари, не глядя никому из нас в глаза.
- А что же ещё? – почти натурально удивился Холмс.
- А почему тогда вы мне не позволили внести в комнату свечу, доктор? Разве угарный газ воспламеняется?
- А разве нет? – я, широко и наивно раскрыв глаза, повернулся к Холмсу.
- Нет, - сказал он. – Свеча погасла бы.
- Ну что ж, в этом бы тоже не было ничего хорошего, если бы мы остались без света, - заключил я.
- Сегодня же пригласите мастера, - повторил свой приказ Холмс. – А что касается мышей, бороться с ними следует радикально – тогда призраку или кошке – всё равно, кому, просто нечем будет пачкать наши ковры.
Странно, но до рассвета мне всё-таки удалось немного поспать – правда, в непосредственном соседстве с летучемышиным трупом, дрожа от холода –библиотека протапливалась весьма умеренно – и обмирая от кошмарных сновидений, толкавшихся в сумбурной очереди у моего изголовья. Не знаю, ложился ли ещё Холмс, но, выйдя в гостиную в половине одиннадцатого, застал я его на ногах – вернее, на другой опорной части тела – сидя в кресле возле окна, он штудировал те самые исторические труды, которые набрал вчера в библиотеке. Вид у него был – любой призрак обзавидуется: бледный, под глазами густые тени, сами глаза красные, как у кролика, и слезятся, крылья носа тоже интенсивно розовые.
- Я вижу, - сказал я, - вашему насморку от вчерашних сквозняков лучше не стало.
- А-а-апчхи!!! – согласился он.
- Будьте здоровы.
- Да где там!
На этом обмен любезностями мы закончили, и я расстелил на столе лист бумаги:
- Вот, посмотрите, Холмс: это план усадьбы восемьдесят девятого года прошлого века – то есть, собственно, тот, по которому её предполагалось изначально строить. Ваш хвалёный архитектор подал его своему работодателю на подпись, чтобы начать строительство. А потом в него были внесены поправки – здесь это видно: добавлена сеть дополнительных коридоров.
Выходы я пометил особо. Не знаю, сохранились ли они сейчас. Смотрите: первоначально задумывались три выхода - в нижний коридор, соединяющий жилое и нежилое крыло на его нежилой части, в башню, и наружу через собственно часовню. Но позднее было проделано ещё целых пять выходов – три из них наружу, и два – внутрь. Первый - в верхний коридор всё того же нежилого крыла. Но главное вот этот, второй - в жилое крыло. И, насколько я понял, выход этот должен находиться где-то в кабинете.
- М-да... Вот о нём я не знал, - задумчиво пробормотал Холмс, рассматривая план. - Хотя, все остальные для меня не тайна. Тот, что выходит на тропинку, в значительной степени обвалился – мы во время нашей экспедиции с Метерлинком именно им и воспользовались, но в него уже тогда едва кошка могла пролезть. Широкий выход к проливу закрыт каменной плитой, в проёме узкого мы видели вчера карлика. Кстати, Уотсон, очень обяжете, если не будете лишний раз упоминать о том, что нам с вами удаётся увидеть и выяснить. Тем более в разговоре с «донельзя подозрительной особой».
Я покраснел, но стал оправдываться:
- Мне хотелось посмотреть, какова будет её реакция.
- Ну и как? – неожиданно улыбнулся Холмс. – Посмотрели?
- Да! И знаете, Холмс, я почти уверен, что этот карлик ей хорошо знаком.
- Вот как? – изогнул он бровь. – Почти уверены, говорите? Ну так вот, а я в этом уверен без всяких «почти». И потому тем более не следует её настораживать.
- Хорошо, Холмс, - смиренно согласился я.
- Вы славно поработали, дружище, - поспешил он похвалить меня, как бы смягчая сделанный мне выговор. – А теперь послушайте, что накопал я. Вернее, не я, потому что все выписки и вырезки из газет я нашёл уже в готовой подборке – пришлось разве что повозиться с переводом на английский, да и то меньшей части.
Он показал мне кипу пожелтевших листочков, испещренных чьими-то пометками от руки.
- Я так и знал, что найду что-нибудь в этом роде. По сути, диссертационный материал – жаль, что диссертант им так и не воспользовался по назначению, а употребил к своей алчности и гибели.
- И кто диссертант? – уже догадываясь, спросил я.
- Слипстон, конечно. Кому ещё под силу провести такое глубокое исследование? Смотрите, какая работа проделана – здесь газеты шести европейских стран, да ещё на разных языках. Вот это, насколько я понимаю, турецкий, а это – русский или болгарский. Но больше, слава богу, написанного по-французски.
- И о чём речь?
- О маленькой деревушке близ ущелья Борго. Это в Буковине, в Карпатах. Местный землевладелец – некто Себастиан Сэмплиер из рода северных Сэмплиеров...
- Тот самый Себастиан Сэмплиер?
- Да, тот самый. Так вот, он возвратился из туретчины, одержимый идеей, будто где-то в родовой усыпальнице старого Буковинского замка, известного среди местного населения, как замок Дракулы и пользовавшегося весьма дурной славой, спрятан клад, зарытый ещё предком Цэпечем в пятнадцатом веке. При этом, заметьте себе, Уотсон, к замку этому Себастиан Сэмплиер имел отношение весьма отдалённое, а его истинными владельцами считались Цепечи, хотя владели они им примерно так же, как я и Майкрофт – Сэмплиер-холлом.
Далее известно, что граф Себастиан отправился к этим самым родственникам и сделал им, по-видимому, взаимовыгодное предложение. Увы, в тот самый вечер, а именно, первого июня 1788 года, когда родичи, сидя за столом, мирно договаривались об условиях предстоящего сотрудничества, на замок напали. Разбойники были одеты как турецкие янычары и вооружены соответственно. Остаётся, правда, загадкой, откуда туркам было взяться в самом сердце ущелья Борго, но действовали они, воистину, по-турецки: в живых не осталось никого - и хозяев замка, и гостей буквально искрошили в капусту.
- Так что, это происшествие вошло в историю под названием турецких беспорядков, во время которых погиб граф Себастиан?
- По-видимому, да. Хотя до Англии дошёл лишь слух о том, что Сэмплиер отправился в Турцию и погиб.
- А Радослав?
- «Десдичадо». Читали «Айвенго» Вальтера Скотта? Они с братом были близнецами, но Радослав появился из материнской утробы чуть позже, и это предопределило всё. Наследства он не получил, был офицером, тоже провёл значительную часть жизни в Турции, попал в плен, бежал, на каком-то случайном судне переплыл Атлантику, высадился в Глазго, потом решил обосноваться в Суссексе. После смерти брата буквально на следующий же день неожиданно объявился в Бистрице, вступил в права наследования – всё это очень спешно – нанял торговую яхту «Куртизанка» и уплыл обратно в Англию, кое-что прихватив с собой.
- Дюжину саркофагов, например?
- Вот именно. Наследники – Цепечи спохватились, когда паруса «Куртизанки» уже скрывались за горизонтом. Увы, имеющиеся в наличие представители фамилии оказались слишком стары для немедленного преследования, а в Ла-Манше «Куртизанка» благополучно затонула, отправив весь груз на дно.
- Да ну? – недоверчиво усмехнулся я.
- Так следует из документов. А через пару дней в Дувре пристала яхта «Красавица», благополучно разгрузилась и ушла к берегам Америки.
- Ловко! Ну а груз?
- Прибыли прямо в порт несколько подвод, загрузились и уехали.
- Думаю, о характере груза спрашивать излишне?
- В сопроводительном листе с яхты указано: «строительные материалы», и вес груза показан весьма и весьма внушительный. Здесь, - Холмс снова похлопал ладонью по своим документам, - записаны воспоминания одного престарелого суперкарго двадцатипятилетней давности. Вот что он вспомнил: «Люди, пришедшие на «Красавице» явно промышляли чем-то нехорошим. Когда они сняли на берег груз, я увидел, что это большие ящики, похожие на гробы, и от них пахло затхлостью и землёй. Руководил всем высокий и очень бледный человек с измождённым, но волевым лицом. Когда подводы уже готовы были уйти, таможенный офицер подошёл к нему, и они о чём-то заспорили, как вдруг я увидел, что, воровато оглянувшись, бледный человек быстро нагнулся и, схватив таможенного офицера за ноги, с поразительной силой швырнул его через борт. Вода была ледяной, и несчастный тотчас ушёл под воду – как видно, у него от холода остановилось сердце. Я так перепугался, что до сегодняшнего дня никому не рассказывал об этом случае, но мне уже почти сто лет, вот-вот небесный судия призовёт меня к себе, а это воспоминание камнем лежит у меня на душе. Не знаю, извиняет ли меня то, что я был тогда совсем зелёным мальчишкой». Ну, Уотсон, что скажете?
- Полагаете, этот высокий тип был граф Радослав? – спросил я с сомнением. – Уж очень как-то легко он разделался с таможенником.
- Ну, если предположить, что янычары в Буковине были бутафорские, а нападение затеяно только с целью избавиться от Цепечей, как владельцев замка, то убийство таможенника – просто детская шалость, шаг назад для этого человека.
- Но он убил своего брата! Зачем? Чтобы овладеть сокровищами единолично, ни с кем не делясь?
- Спросите лучше, зачем Себастиан вообще посвятил его в тайну сокровищ? При этом учтите, что младший брат Радослав характеризовался всеми прежде, как человек тихий и незлобивый. Даже во время военной кампании он держал себя скромно, без излишней бравады и без жестокости. А вот брат его Себастиан отличался, напротив, бешеным честолюбием, бесшабашностью и редкой отвагой, но при этом с каким-то мрачным оттенком. Он не привык останавливаться ни перед чем, всегда готов был идти к цели – пусть даже и по трупам – и прославился в основном драчливостью и бесконечными историями с женщинами.
Я почувствовал, что прозреваю:
- Себастиан ничего не рассказывал своему брату, - проговорил я. – Это он, а не Радослав, приехал в Суссекс и убил таможенника. А перед этим он убил Радослава, своего брата, и выдал его тело за своё – они ведь были близнецы. Он, должно быть, сам нарочно для этого и пригласил брата в Бистрицу.
- Это ещё не всё, - сказал Холмс, - сразу по приезде граф Радослав занемог – он вообще не был очень здоровым человеком – и умер. Врач, который был приглашён свидетельствовать тело из Фулворта, прибыл уже к совершенно хладному трупу – настолько хладному, что установить время смерти он не смог. Ориентировочно, тело пролежало – в холодном, правда, помещении – около двух недель. Дату смерти в регистрационной книге указали приблизительную. А во владения строящейся усадьбой вступил брат-близнец покойного, Себастиан, по тогдашним обычаям принявший имя своего наследодателя.
- Подождите, - остановил я Холмса, - Это что же получается, уже третий?
- Нет. Это просто получается мёртвое тело многоразового использования. Сначала его выдали за Себастиана, потом – за Радослава, а Себастиан материализовался из небытия.
- К чему такая многоходовка?
- Очень даже «к чему». Себастиана похоронили в Бистрице, он умер, таким образом, для своих родственников Цепечей, а Радослава – в Суссексе, похоронив историю «Красавицы – Куртизанки» и убитого таможенника.
- И что же с ним сталось потом? С этим Себастианом-Радославом?
- Достоверно известно лишь то, что он похоронил свою жену и своего ребёнка в родовой усыпальнице, после чего исчез в то же самое небытие.
- Но ведь он не может быть жив теперь?
- Помилуйте, Уотсон, сто лет прошло. Но зато, - Холмс сделал многозначительную паузу,- могут быть живы его потомки.
- Какое нам дело до них?
- Если всё то, что известно про давнишний клад, правда, - сказал Холмс, задумчиво поглаживая рукой обложку одной из книг, стопкой лежащих у него на коленях, - и если этот клад, действительно, существует, в чём у меня сейчас почти что нет сомнений, то наследник Сэмплиера станет обладателем сокровищ на сумму более пяти миллионов фунтов стерлингов.
- Сколько?! – слегка охрип я.
- Пять миллионов, - спокойно повторил Холмс. – И, боюсь, что я – один из соискателей.
- Друг мой, – проникновенно проговорил я. – Я бы вас поздравил, да боюсь, что пока не с чем.
- Что верно, то верно, - вздохнул Холмс. – Боюсь, что шансы разбогатеть у меня меньше, чем шансы получить пулю в затылок или нож в сердце.
- А интересно, кто мог знать об этом кладе? – вслух задумался я. – Согласитесь, едва ли Себастиан болтал о нём направо и налево, а все участники родственного совещания в Бистрице, как вы говорите, погибли.
- Вы забываете, что у Себастиана остались дети – как минимум, трое: Стефан, Карл и Карла. Могли родиться и ещё. И вот от своих детей-то он как раз мог тайны из клада не делать.
- Но почему он сам им не воспользовался? То есть, почему вы думаете, что он им не воспользовался, и клад по-прежнему где-то в усадьбе?
- Потому что это явно не только моё мнение. Вот что, Уотсон, я, правда, не сторонник столь примитивных методов, но давайте-ка мы сегодня соберёмся с силами и тщательно обыщем усадьбу – тем более, что чертёж её подземной части у вас в руках.
- А сначала хорошо бы удалить куда-нибудь Мари, - выдвинул я дополнительное предложение. – Кстати, вам не показалось, Холмс, что она боится куда-нибудь выходить?
- Ну, продукты-то она закупает...
- Вовсе нет. Продукты нам приносят на дом. Я видел, как она расплачивалась с мальчиком-посыльным сегодня поутру. Он передал ей большую плетёную корзину с крышкой – еле тащил её, и они ещё вместе сверяли по списку: « полфунта масла, дюжина яиц, фунт грудинки...». А потом она с ним расплатилась из хозяйственных сумм – из жестянки из-под крема, которую вы ей показали, и велела: «Да, и приведи сегодня сюда рабочего – есть тут у вас кто-нибудь, кто что-то понимает в центральном отоплении?»
- Ну что ж, снимаю перед нею шляпу, - усмехнулся Холмс. – Мне думалось, не найдётся в Гуллскэйпе такого посыльного, который согласится регулярно доставлять в Сэмплиер-холл продукты. А она всё-таки, выходит, нашла... Но раз так, дорогой мой Уотсон, ваше предложение удалить её из дому становится, пожалуй, трудновыполнимым.
- И ничуть! – на волне какого-то дикого, озорного вдохновения заявил я. – Устрою мигом. Давайте бумагу и карандаш.
- Что вы собираетесь ей писать?
Я пожал плечами, подумал минутку и нацарапал печатными буквами: «Если вас интересует правда о карлике из Сэмплиер-холла, я жду вас у почтового отделения в Уартинге сегодня в три часа пополудни».
- М-да..., - пробормотал Холмс, прочитав мою писанину. – А как вы собираетесь вручить ей сие послание?
- Просто положу на столик для писем в прихожей.
- Грубо, конечно, и нагло, - задумчиво проговорил он, - но, скорее всего, сработает. Давайте.
Я прокрался в прихожую и оставил письмо, а потом в ожидании, пока Мари отреагирует и уедет, отправился на ферму Пикфорда, предварительно проинструктированный Холмсом, как себя вести.
На этот раз, на собачий лай вышла женщина лет тридцати пяти, глядя на которую, я понял, какова будет по прошествии времени Карен. Я ни за что не назвал бы её красавицей, но она производила впечатление – тонкая, беловолосая, с огромными серо-голубыми глазами, глядящими отрешённо и затуманенно. На ней было тоже совершенно белое платье без всякой отделки и пуховая шаль на плечах. Я почувствовал вдруг, глядя на неё, какое-то смутное беспокойство. Кого-то она мне напоминала, но я не мог припомнить, кого. Впрочем, в ней было некоторое сходство с нашей попутчицей Анной Трелегер, но, сообразив это, я не почувствовал успокоения. Видимо, дело было не в Анне.
- Я вас слушаю, - сказала она странным напевным голосом. – Вы, наверное, к мужу? Он в мастерской. Пойдёмте, я провожу вас.
- Вы помните Шерлока Холмса? – вдруг спросил я, неожиданно для самого себя и в нарушение всех полученных инструкций.
Рука, лежавшая на ручке двери, дрогнула.
- Почему вы спрашиваете об этом?
- А он вас помнит, - вздохнул я.
Туманные глаза Дэлавары сделались злыми:
- Вам-то какое дело?
- Мне есть дело до всего, что касается Холмса. Я – его друг.
- Я перед ним ни в чём не виновата, - резко сказала она. – Это он отдал меня когда-то, как вещь, Метерлинку. А потом с оскорблённым видом гордо удалился в Большой Город.
- Отдал вас, как вещь? Помилуйте! Да ведь вам по десяти лет было.
- Подлость – всегда подлость, - отрезала она.
- Да? А как же тогда аутодафе – десять человек на одного? Не подлость?
- Он рассказал вам? – усмехнулась она. – Что ж, этого следовало ожидать – малыш Шерлок всегда любил ябедничать.
Не знала только, что он будет помнить детские обиды так долго.
Я улыбнулся одними губами:
- Миледи, вы сами начали с того, что мне на него пожаловались. Стало быть, и вы долго помните детские обиды.
Она вдруг отступила назад и смерила меня оценивающим взглядом:
- Неожиданный разговор, не находите? Кто вы такой, в конце концов?
- Я же сказал – я друг Шерлока Холмса. Он пригласил меня погостить в Сэмплиер–холле. Меня зовут Уотсон. Джон Уотсон, к вашим услугам.
- Погостить в Сэмплиер-холле? – переспросила она удивлённо. – Ну, и фантазии у Шерлока сделались на старости лет! Звать гостей в Сэмплиер-холл. Вы, должно быть, друг назойливый и неудобный, коли он задумал избавиться от вас, да ещё столь изощрённым способом. Погостить в Сэмплиер-холле! Ха-ха-ха! – она засмеялась неприятным неискренним смехом.
- Понял! – невольно вырвалось у меня.
- Что
Но я уже спохватился и накрепко прикусил язык. А возглас мой, между тем, был вызван вот чем: глядя на красивое задумчивое лицо Дэлавары Метерлинк, я понял вдруг, кого оно мне напоминает. Карлика. Уродливого человечка, высунувшего голову в отверстие между камней над обрывом.
- Что вы поняли? – снова спросила Дэлавара.
- Я понял, на кого вы похожи, - почти не соврал я. – Сюда мы ехали в поезде с некоей Анной Трелегер. Вы просто на одно лицо.
- Да, - Дэлавара кивнула головой. – Я уже слышала о том, что вам повезло с попутчиками. Шерлок, значит, принял у неё роды, а в благодарность получил удар в лицо?
- Кто вам рассказал? – нахмурился я. Мне казалось, свидетелей этого события не настолько много, что оно может получить огласку.
- Сама Анна и рассказала. Вы верно подметили – мы с ней состоим в родстве.
- Разве вы не цыганка?
Дэлавара рассмеялась:
- Похожа я на цыганку?
- Нет, - улыбнулся я. – Холмс говорил мне, что в детстве вы рассказывали историю, будто вас украли цыгане и будто вы поэтому живёте в таборе.
- Ну, можно ли верить в детские фантазии! Пусть Шерлок вспомнит, что сам нам плёл о вампирах, предках-колдунах и старинных кладах. А вообще-то, с табором одно время, действительно, кочевала моя старшая сестра, воспитывавшая меня. – Но никто меня ниоткуда не крал – я родилась здесь, в Гуллскэйпе. Мать умерла родами, и по сути меня воспитала Марина.
- Сестра?
- Да. Она, кстати, была ровесницей старшего брата Шерлока, он её должен помнить. Но, когда ей исполнилось пятнадцать, она влюбилась в цыгана и сбежала с ним. Я осталась у дяди – отца Анны. Честно говоря, я готова была не только за Метерлинка – за самого чёрта выйти, только бы избавиться от дядиной опеки. Ну, проходите – что же мы стоим у дверей, друг Шерлока? – усмехнулась она. – Проходите, муж будет рад – он куда общительнее меня, - и, повернувшись, она пошла в дом, не оглядываясь, уверенная, что я послушно последую за ней.
- Ваш дядя – тоже, видимо, здешний уроженец? – спросил я.
- Да, у него собственный дом в Уартинге, а здесь обосновались его сыновья – Стевен и Джед.
- Стевен – не совсем обычное имя, - проговорил я.
- Чаще его зовут просто Стив Бигз. А Стевеном назвали по традиции – в их семье принято называть так всех первых сыновей.
- Бигз..., - задумчиво повторил я. – Не тот ли Бигз, что заходил к нам вместе с лордом Каррингфордом и сержантом Темплом, как представитель местной общественности?
Дэлавара, не оборачиваясь, покачала головой:
- Скорее, это был Джед – он самый старший. Стевена общественным деятелем не назовёшь. Кстати, Шерлок должен его помнить – в дни нашего детства его звали Стив из Уартинга, и он был среди мальчишек за командира. Не самый приятный тип, между прочим – брат его куда симпатичнее.
- Стив из Уартинга, - повторил я. – Ну, конечно. Его главный враг. Так вы – родственники?
- Двоюродные брат и сестра. Да тут, в Гуллскэйпе, все родственники, доктор – такова судьба небольших сельских местечек. Ну вот, мы и пришли. Это мои дети, доктор: это - Санни, а это – Дикон.
Мальчики-близнецы что-то клеили из тонких деревянных планок, разложив своё хозяйство на столе в гостиной. При виде нас оба оставили своё занятие и вежливо поклонились. Сходство между ними и впрямь было поразительное.
- А вот это – моя дочь Карен.
Девочка нехотя отвела взгляд от книги и снисходительно кивнула мне.
- Мне никак не удаётся обуздать её первобытные инстинкты и заставить вести себя прилично, - с неудовольствием заметила Дэлавара.
- Да, мама, - пробормотала Карен, снова утыкаясь в книгу. Она, похоже, даже не слышала слов матери.
- Джон в мастерской. Пойдёмте туда. Он – своеобразный художник, но некоторым нравится, и у него есть талант.
- Я знаю, - отозвался я. – Я как раз хотел взглянуть на его работы. Холмс рекомендовал мне его именно как своеобразного художника, зная мой своеобразный художественный вкус. И мы уже представлены.
- Тем лучше, - усмехнулась Дэлавара. – Сюда, - и негромко постучала согнутым пальцем в дверь.
Мы оказались не в той комнате, в которую прежде проводил нас с Холмсом сам Метерлинк. Мастерская была отнюдь не светлой, как полагалось, по моему мнению, мастерской художника. В комнате без окон горели свечи, освещая мольберт на середине, тогда как углы тонули в темноте. На задрапированном чёрной тканью узком диване восседала натурщица, и я при виде неё невольно отшатнулся от изумления. Это была Анна Трелегер. Она держала у груди своего ребёнка и кормила его. Лицо её – неподвижное и отрешённое – казалось неживым, впечатление ещё усиливал толстый слой белой пудры на её щеках. Плечи укрывал тоже чёрный плащ, но больше на теле не было ни тряпицы.
Я так растерялся, что не удержался от возгласа:
- Вы?!
Анна медленно перевела на меня взгляд, ничем не выказав смущения, спокойно запахнула полы своего плаща, прикрыв и ребёнка, и свою наготу, и ответила:
- Да. Ну и что?
- Вы – натурщица у мистера Метерлинка?
- Да, – теперь в её тоне прозвучал уже явный вызов.
- Здравствуйте, доктор Уотсон, - радушно приветствовал меня Метерлинк, перемазанный краской с пучком кистей и муштабелем в руках. – Мы уже закончили, Дэлла. Приготовь чай, пожалуйста, мы сейчас присоединимся к вам в гостиной. Подите, Анна, переоденьтесь.
Я сделал было движение выйти, но он остановил меня:
- Куда же вы? Ведь вы хотели посмотреть работы. Или это просто предлог?
- Нет, я, действительно, заинтересован, - почти не покривив душой, сказал я. – Но так неловко... я вам помешал, и миссис Трелегер, наверное...
- Ничего-ничего, - без всякого выражения сказала Анна. – Я сейчас буду готова. Только подержите Джона-Шерлока, пожалуйста. Он уже заснул, - она протянула мне ребёнка, не беспокоясь о том, что от движения её плащ снова слегка распахнулся.
Я осторожно принял на руки маленькое тёплое тельце спящего ребёнка.
- Значит, вы всё же назвали его так? Вашего сына? Я полагал, что ваш муж...
Вот теперь на лице Анны отразилось живое выражение.
- Конни – дрянь, лицемер и мерзавец, - с неожиданной резкостью проговорила она. – Мне всё равно, что он об этом думает. Он не вынашивал и не рожал этого ребёнка, когда мне нужна была помощь, он поспешил переложить всю ответственность на ваши плечи и плечи вашего друга Сэмплиера, а когда всё было позади, начал строить из себя святого инквизитора. Ненавижу!
- Но мне показалось, - пробормотал я, - что вы согласны с ним, что вы – послушная жена...
- Ненавижу! – с силой повторила она.
- Он потребовал провести над ребёнком обряд очищения, - тихонько шепнула мне Дэлавара на ухо.
- Что это значит? – так же тихо спросил я, но Анна услышала.
- После трёхдневного поста отчитать положенные молитвы и исполнить епитимью.
Я пожал плечами:
- Если дело только за этим стало, можно бы было...
- Вы не поняли, - перебила Дэлавара. – Поститься три дня должен был младенец.
- Да что вы! Грудной малыш?
- «Нечестивое дитя, клейменное печатью ада», - горько сказала Анна. – У мальчика небольшая сосудистая опухоль за ухом – всего с пол-грошика размером; когда у него отрастут волосы, её не будет заметно. Но только Кон никому не даст о ней забыть. Он возненавидел собственного сына, едва тот появился на свет.
- Да, - с огорчением вздохнул я. – Если бы мой друг Холмс не оказался тогда рядом... Подумать только, от каких мелочей зависят порой людские судьбы!
- Если бы ваш друг не оказался рядом, - с горечью сказала Анна, - для ненависти нашёлся бы другой предлог.
- Да что вы говорите! Почему? – не понял я.
- Да потому что Кон бесплоден, - вместо неё сказала с усмешкой Дэлавара. – Иди, Анна, оденься. Доктор – тот же священник, ему можно всё говорить, привычка сохранять чужие тайны у них в спинном мозге. Кон Трелегер бесплоден, как мул.
- Так мальчик – не его ребёнок? – наконец, сообразил я.
- У мулов детей не бывает.
- Что ж, - пожал я плечами. - Тогда его можно понять. Чувство собственности у мужчин развито очень сильно. И когда оно оскорблено...
- А вам не приходило в голову, что это не то чувство, которым следовало бы гордиться? – Дэлавара этот свой вопрос не выговорила, а почти выплюнула – видимо, за ним стояло для неё что-то личное.
Я пожал плечами:
- Гордиться или стыдиться... Это просто природное чувство. Измену простить способен едва ли один из сотни мужчин... Но, мне кажется, мы не вправе вести этот разговор сейчас.
- А у вас есть жена? – не отставала Дэлавара.
- Ну, есть.
- И вы что, ей никогда не изменяли?
Мне не хотелось ни врать, ни молчать, и, в любом случае, глупо было опасаться, что Мэри как-то узнает о моём признании. Но переступить через себя я не мог, и в затянувшемся молчании чувствовал себя нелепо.
Дэлавара захохотала:
- Вот вам и ответ! Изменой нельзя назвать желание женщины во что бы то ни стало родить ребёнка. Это тоже природное у нас, знаете ли. Анна была бы рада зачать от мужа, но он бесплоден. Бесплоден потому что слишком весело провёл молодость. До свадьбы, кстати, он это тщательно скрывал. И что теперь ей делать? Разводы ведь у нас запрещены, а в Гуллскэйпе и вовсе немыслимы. Она нашла человека – семейного человека, который помог ей. А теперь Конни хочет выпытать его имя, чтобы поживиться за его счёт, а сам изображает оскорблённого в лучших чувствах святошу. Знаете, почему он ударил в поезде Шерлока?
- Почему?
- Потому что Шерлок – один из редких людей, который вряд ли ударит даже в ответ мужчину в присутствии его жены и ребёнка.
- Откуда вы знаете, что не ударит? – заинтересовался я.
- Просто он такой. После трёх лет люди уже не меняются радикально, а я знала Шерлока тогда, когда ему было десять. И Конни тоже.
- Так в поезде был спектакль?
- Спектакль, да. Что, больно укусила собачка? – ехидничала она. - Плакал Шерлок? Он, верно, так и остался плаксой?
Я вспомнил лицо Холмса после того, как Трелегер разбил ему губы.
- Вы ошибаетесь, - сказал я. – Плаксы как раз очень редко умеют плакать по-настоящему. И или вы не знали, как следует, Шерлока Холмса, или люди и после десяти лет сильно меняются.
Краем глаза я заметил, что Метерлинк прислушивается к нашему разговору с напряжённой настороженностью. Его глаза сузились, губы сжались, а кисти он сжал до побеления суставов и не замечает, что краска с них течёт ему на кулак.
Дэлавара саркастически изломила брови и даже, кажется, тихонько хмыкнула, а потом сказала новым, ленивым и туманным тоном:
- Ну, вы смотрите эти ужасные картины, если так хотите, а я пойду накрою на стол. Отдайте мне младенца, доктор – я уложу его удобно.
И только глядя вслед её удаляющимся лопаткам и независимо выпрямленной шее, я вдруг охнул, как громом, поражённый очень простой и – теперь я был уверен в этом – верной догадкой: она и не переставала любить Холмса все эти годы. Любит его и сейчас. И муж её знает об этом, а весь разговор о собственничестве, измене и тому подобных материях затеян для него.
«Бог мой! – подумал я. – Ещё один возненавидит Холмса. А за что, спрашивается?»
Но пока Метерлинк расслабился и повёл меня смотреть свои работы.
Анна Трелегер явно была его музой, но музой мрачной и чёрной. Я разглядывал, безусловно, талантливые, но жуткие работы, в которых Анна представала то в образе смерти, обнимающей больного ребёнка, то в образе женщины-змеи, обвившейся вокруг могильного камня, то её глаза строго взирали с лунного диска на играющих на поляне волков и кошек. Увидел я и портрет Шерлока Холмса, которого никак не ожидал здесь увидеть. На картине моему другу было на вид не больше двадцати лет. Тонкий и натянутый, как струна, он стоял, скрестив руки, на вершине голого утёса над чёрным ночным зеркалом воды и смотрел вперёд и вверх. Тонкие губы трогала горькая сардоническая улыбка, в сощуренных глазах и боль, и скрытая сила. Здесь он был нарисован с длинными волосами, и они вились по ветру, а за спиной его вздымались полурасправленные крылья летучей мыши.
- Как же вы это нарисовали? – не удержал любопытства я. – Холмс говорил, будто взрослыми вы не встречались...
- Нет, я видел его однажды в Лондоне, - сказал Метерлинк. – Ну а нарисовал, понятно, с известной долей воображения. Картина называется «Хозяин Сэмплиер-холла», и это – любимая картина Дэллы. Вам нравится?
- Да, нравится, - честно сказал я. – Эта - по-настоящему нравится. Но почему такое название? Ведь скорее уж мистера Майкрофта Холмса следует считать хозяином Сэмплиер-холла.
- У меня, собственно, несколько одноимённых картин, - кашлянув в кулак, признался Метерлинк. – Пусть их. Время расставит всё по своим местам.
- Правда? – удивился я. – А другие одноимённые картины вы мне покажете?
- Если хотите. Но эта самая удачная.
Он открыл портрет Майкрофта Холмса. Я вздрогнул: Майкрофт Холмс на картине претерпевал трансформацию в седого матёрого волка – этакий человек-волк с искажённым от боли стремительно покрывающимся шерстью лицом. И снова внешнее сходство было поразительным, но не скрупулезным. Художник словно выворачивал душу изображаемого субъекта, показывая его изнутри.
- Искренне надеюсь, - сказал я, - что мистер Холмс - старший этого никогда не увидит.
- Вам не нравится? – огорчился Метерлинк.
- Нравится. И у вас настоящий талант. Я бы даже сказал «дар божий», если бы... вы ведь простите меня? – если бы не было так ясно видно, что вот именно Бог к этому дару не имеет никакого отношения. Стоп! А это кто?
На очередном холсте был изображён довольно безобразный карлик с косматыми белыми волосами, сидящий верхом на полуразрушенной каменной стене. Крошечное личико искажено злобной гримасой, кулачки сжаты, а большие светлые глаза неподвижно устремлены на виднеющуюся из-за деревьев башню Сэмплиер Холла.
- Ещё один рисунок из того же цикла.
- Нет-нет, я имею в виду того, кто изображён на ней. Это что, призрак замка? Младенец Шерлок? Не очень-то он похож на младенца.
- Нет, это не младенец Шерлок, - ответил Метерлинк не слишком охотно. – Но этого человека уже лет тридцать нет на свете. Не будем о нём говорить.
- Напротив! – воскликнул я, чувствуя, что добыча ускользает из рук. – Меня не оставляет ощущение, что я уже где-то его видел... Неужели вы хотите, чтобы я мучился, стараясь вспомнить, бог знает, сколько времени?
Метерлинк вздохнул.
- Дэлаваре может не понравиться то, что я вам об этом рассказал. Я рисовал эту картину со старого портрета её отца. Но живым я его никогда не видел – он умер, когда мы с Дэллой ещё не были знакомы.
- Как? – ошеломлённо переспросил я. – Отец Дэлавары карлик?
- Да, и она очень боялась, что дурная наследственность отразится на наших детях. Но, доктор, я вас попрошу на эту тему с ней не заговаривать. Я и то уж не рад, что вам ответил.
- Так Дэлавара – Сэмплиер? Она тоже Сэмплиер?
- Её отец происходит от южной ветви Цэпечей, - объяснил Метерлинк. – Графу Радославу они не прямые родственники. Да и, в конце концов, какое это имеет теперь значение? Если верить Дарвину, мы все родня, потому что все произошли от праматери-обезьяны, - он засмеялся. – Кстати, у меня и её портрет найдётся. Хотите взглянуть? Как раз в свете дарвинизма, - и он показал мне ещё работу, на которой косматая безобразная обезьяна нежно кормила грудью человеческое дитя. Выражение обезьяньей морды было исполнено самой нежной любви к ребёнку и выглядело совершенно по-человечески. Да и в позе не было ничего обезьяньего.
- Вам для этого портрета тоже миссис Трелегер позировала? – подозрительно спросил я, так и эдак приглядываясь к картине.
- Угадали. Удачно, по-моему, получилось.
- Шокирующе. Как, впрочем, и все другие ваши работы, - признался я. – А вы очень быстро пишете – ведь миссис Трелегер родила совсем недавно, а вы уже успели столько написать с неё и с ребёнка.
- Да, я быстро пишу, - согласился он. – Ну, пойдёмте – там Дэлавара уже накрыла на стол.
Мы посидели за угощением, вяло поддерживая общий разговор, но я уже мало, в чём участвовал – мне не терпелось увидеть Холмса.
- Кстати, этот тип, который утверждает, что он из Трансильвании, - вдруг сказал, словно вспомнив, Метерлинк, - тоже проявлял повышенный интерес к моим картинам – даже хотел купить кое-что из них. Например, портрет твоей сестры, Дэлла, он сразу забрал и унёс. И заплатил сорок фунтов.
- Сорок фунтов? Это очень хорошие деньги, Джон, - задумчиво сказала Дэлавара. - Портрет, по правде сказать, того не стоил.
Метерлинк покраснел. Он, кажется, придерживался другого мнения насчёт стоимости портрета. А я тоже задумался, и фигура трансильванца снова показалась мне загадочной и зловещей.
При первом удобном случае я поднялся с места и поспешил откланяться. Но, выходя, едва не столкнулся с Карен, прошмыгнувшей тотчас на двор вслед за мной. Она куталась в такой же, как у матери, белый тёплый платок и нетерпеливо манила меня за угол сарая.
- Ну, что? – спросил я, едва мы оказались в безопасном, на её взгляд, месте. – Ты что-нибудь важное узнала? Говори скорее, не то простынешь!
- В Уартинге из сумасшедшего дома сбежала женщина, - торопливым шёпотом сказала Карен. – Вы просили узнать про ребёнка – нет ли у кого. Так вот, эту женщину в тот же день видели на стоянке дилижансов с ребёнком.
- В Уартинге, говоришь?
- В Уартинге. Но ехала она в Гуллскэйп.
- Так. Умница. Откуда сведения?
- Нэд сам видел её. Он только не вспомнил сразу, а потом вспомнил.
- Откуда он узнал, что это – та самая женщина, которая сбежала из сумасшедшего дома?
- На ней было приютское платье – серый такой балахон. Нэд видел их и раньше на тех сумасшедших, которым разрешают выходить за ворота. А о том, что она сбежала, он услышал потом, когда её уже стали искать и обходили всех с опросом. Маленькая такая женщина, Нэд сказал. Ребёнка она вела за руку – тоже очень маленького, а лиц Нэд не разглядел – они были очень закутаны от дождя и от холода.
- От дождя? Подожди! Когда это было?
- Перед пожаром.
- О, чёрт! – только и сказал я.
– Понимаете, Холмс? Это ведь были они – те, кто напросился ночевать к Боруху перед самым пожаром. Значит, женщина содержалась до этого в психиатрической клинике, в Уартинге – как раз там, где сто лет назад родила Шерлока Ангелика Сэмплиер. Подумать только, как всё переплетается в этой истории!
Я не мог усидеть на месте и метался по комнате, захлёбываясь торопливыми словами. Холмс наблюдал за мной со снисходительной усмешкой:
- Боюсь, мой друг, вы пока ещё не понимаете, насколько тесно, в самом деле, всё переплетается. Но не будем терять времени – Мари отправилась, как вы и предрекали, с дилижансом в Уартинг, и я хочу обыскать дом – в первую очередь башню и нежилое крыло. Возьмём только фонарь – там нет света.
- Очень хорошо, фонарь, - сказал я. – И револьвер.
- Э, да вы, никак, боитесь?
Я пристально посмотрел на него, размышляя, обидеться или ответить. Всё же сказал, стараясь говорить веско:
- Вот привидений, Холмс, не боюсь, и никогда не буду бояться. А живых злодеев с ножами или огнестрельным оружием, которое они готовы, особенно не задумываясь, пустить в ход, не бояться, на мой взгляд, глупость и непростительная самонадеянность.
- Это выговор? – улыбнулся он.
- Да нет...
- Ну, хорошо, что нет. Так пошли?
Мы взяли фонарь и оружие и отправились на поиски « того - не знаю, чего». В нежилой половине теперь стараниями Мари пыли почти не осталось. Но рассохшиеся полы скрипели под ногами, и пахло здесь всё равно затхлостью и нежильём. Та комната, в которой мы нашли окровавленную постель и лужу крови на полу, была теперь прибрана, дверь в неё оставалась приоткрыта, и я заглянул. А вот Холмс, кажется, старался избежать необходимости глядеть в ту сторону и мимо двери проскользнул торопливо.
- Куда теперь? – спросил я его.
- В детскую. Это торцовая комната, оттуда раньше можно было пройти в башню через небольшую лестницу. Сейчас она, по-моему, разрушена, но мы посмотрим. И ступайте, как можно тише, не то наши шаги разнесутся на всё подземелье, - предупредил Холмс.
Мы поднялись на несколько ступеней вниз и оказались перед дверью с низко расположенной ручкой, сделанной в виде забавной собачьей мордочки. Холмс повернул её. Замок не был заперт, но дверь поддалась тяжело – петли её заржавели без смазки. Тем не менее, Холмс как-то ухитрился не скрипнуть.
Я увидел небольшую квадратную комнату с двумя кроватями и письменным столом. Застеклённые полки были уставлены красочными изданиями, в углу стоял астрономический глобус, лежала на боку поваленная лошадь-качалка, ещё кое-какие игрушки: юла, оловянные солдатики, недоструганный сосновый кораблик, словно дети поспешно бежали когда-то отсюда, побросав своё имущество. Вот здесь было очень пыльно – так пыльно, что под пылью не было видно ковра на полу - я узнал о его существовании, только ступив на него. Холмс закрыл рот и нос платком, и я очень скоро пожалел, что не последовал его примеру – от пыли в горле немилосердно запершило, а в носу защекотало. Я задёргал носом, на глаза навернулись слёзы, но тут Холмс погрозил мне кулаком и прошептал: « Вот только попробуйте! Потрите лучше переносицу пальцами посильнее, а потом дышите, как я, через платок, не то вы мне своим чиханием снова всю дичь распугаете».
Я последовал совету, и мне стало легче.
В комнате было холодно.
- Центрального отопления здесь нет, - сказал Холмс, зябко шевельнув плечами. – Отец считал, что мальчиков следует воспитывать в спартанских условиях. В особенные холода позволялось затапливать вот эту печурку.
Своим мягким кошачьим шагом он прошёлся по комнате, поднял и поставил правильно качалку, тронул глобус, запачкав пальцы пылью, присел на корточки и начал собирать оловянных солдатиков в тут же валявшуюся пожелтевшую от времени картонную коробку.
- Оставьте – зачем вы? – негромко подал голос я, но он не оставил, а всё складывал.
На одной из кроватей брошена была мальчишеская бархатная курточка с вытертыми локтями. Он и её взял и аккуратно повесил на стул. Я не видел его лица, но почему-то боялся того выражения, которое могу на нём увидеть. Наконец, он отряхнул ладони и повернулся ко мне. Нет, ничего такого особенного на его лице не было – разве что глаза чуть повлажнели.
- Нет, сюда много лет никто не входил, - сказал он. – Значит, следует осмотреть другие пути.
- А где был вход в башню – я ничего не вижу, - сказал я, безуспешно оглядывая стены. – Что, потайная дверь?
- Вроде того. Отыщите-ка сами. Ну? – в его глазах блеснула лукавинка.
Я задумался. Холмс никогда не задавал неразрешимых задач. Если он говорит, значит, дверь можно отыскать. Я огляделся.
К стенам было придвинуто довольно много предметов – платяной шкаф, высокий, под потолок, массивный комод, в некоторых ящиках которого, видимо, хранились игрушки, обе кровати с висящими над ними настенными гобеленами, уже замеченные мной книжные полки, собранные в стеллаж – тоже от пола до потолка. В простенке висело большое овальное зеркало в резной раме.
Я знал, что Холмс серьёзно относится к магии зеркал. Он мог много и жутковато философствовать на эту тему, знал тысячу мистических историй, связанных с зеркалами, и зеркало в своей спальне никогда не забывал завешивать на ночь. Однако, и не избавлялся от него. Откуда пошла эта своеобразная особенность? Уж не отсюда ли? Большое, старинного вида зеркало поворачивается, и за ним открывается таинственный проход куда-то в подземное царство гробниц и теней предков. Я знал врача-психиатра, утверждавшего, что корни всех наших маний и фобий кроются в детстве. Да и зачем такое огромное зеркало в спальне двух мальчишек?
- Зеркало! – решился я.
- Умница! Идите, покажу, как открывается.
Оказалось, зеркало нужно повернуть на шарнире, предварительно отжав скрытый за ним рычаг. Открылся узкий проход на тёмную древнего вида лестницу.
- Ну что, идём? – кивнул мне на него Шерлок Холмс. – Надо только зажечь фонарь.
- Холмс, - мне неожиданно пришло в голову соображение, заставившее меня отступить от открывшегося проёма назад. – А что, если там скопился ядовитый газ?
Холмс покачал головой:
- Протяните руку в проём. Чувствуете, какой сквозняк? Башня продувается сверху донизу. Газ не удержится на таком ветру.
Действительно, из проёма тянуло, едва не завывая.
- Ну, хорошо, - согласился я. - А тогда не поймают ли нас, как в мышеловку? Вы умеете открыть проход с той стороны?
- Нет, оттуда он не открывается. Упущение архитекторов. Но ведь это – не единственный выход из башни.
- Холодно, - поёжился я. – Может, наденем сначала пальто?
- Э, да вы робеете, - Холмс положил мне руку на плечо. – Не робейте, приятель. Мы с вами не в такой преисподней бывали.
От его горячей руки на плече мне, действительно, сделалось спокойно. Но я сказал:
- Потому что вам самому не по себе. Я же чувствую.
- Мне не по себе по другой причине, - вздохнул он. – Я ведь вам говорил уже про Рип-Ван-Винкля. Словно выбежал из комнаты, и вот возвращаюсь туда через сто лет глубоким стариком. А оставленная мной игрушечная лошадка всё ещё качается..., - он вдруг судорожно всхлипнул и зажмурился, словно ему внезапно и сильно защипало глаза. Эти мимолётные и короткие проявления слабости – уступка натуре – мне всегда почему-то нравились в нём, хотя порой и возбуждали жалость – вот как теперь.
- Полно, Холмс, - сказал я. – Сами себя растравляете. Ну, пошли, пошли – взглянем, что там. Пусть без пальто, коли на вас такой стих нашёл. Вот только вы уже простужены, да и моя спина, сказать по правде, на небрежение может, знаете, обидеться...
- Вообще-то вы правы, - подумав, сказал он с усмешкой. – Ну, пойдёмте, наденем пальто. А лучше бы что-нибудь не столь громоздкое – свитер, скажем. Есть у вас с собой тёплый свитер?
- Найдётся, - заверил я, и мы отправились переодеваться, оставив зеркало открытым, ибо рассчитывали вернуться к нему очень скоро.
Действительно, переодевание заняло у нас лишь несколько минут, но когда мы вместе возвратились к двери детской, неплотно притворенной нами за собой, более чуткий Холмс вдруг больно схватил меня за руку:
- Там кто-то есть.
- Кто?
- Не знаю. Я его слышу. Какое-то движение...возня.
Я молча приготовил оружие и так же молча продемонстрировал его Холмсу. Тот кивнул и внезапным рывком распахнул дверь.
В тот же миг что-то большое, пёстрое, мохнатое метнулось по воздуху, раздался странный клёкот, и Холмс опрокинулся навзничь с воплем яростным и испуганным. Большой ком встопорщенных перьев словно прилип к его лицу. Я бросил бесполезный револьвер и ударил ногой вскользь, чтобы не задеть Холмса. Клёкот, ещё более громкий и яростный, повторился, и сова взмыла вверх на бесшумных крыльях, как привидение. Холмс катался по полу, закрывая лицо руками, между пальцев его текла кровь.
- Глаза! – крикнул я, сам перепуганный и деморализованный этим неожиданным нападением птицы. – Глаза целы?
- Ещё не понял, - простонал он. – Что...что это было?
- Сова. И большая.
Он, наконец, отнял руки от лица. Я увидел на лбу и на щеках его глубокие порезы, из которых толчками выдавливалась тёмная кровь.
- Очевидно, сова жила в башне, - сказал он. – И мы потревожили её, когда открыли проход. Она вылетела и ослепла от света – вот и ошалела с перепугу. Ну, теперь понятно, кто раздирал летучих мышей. По ночам она, похоже, летает по дому, как ей нравится, и закусывает, где придётся. А в башне у неё охотничьи угодья.
- Но она порядочно изодрала вам лицо, - сказал я. – Нужно остановить кровь и обработать раны.
- На это уйдёт слишком много времени, - отмахнулся он.
- Нужно остановить кровь, - упрямо повторил я. – как вы собираетесь лезть туда, если вам глаза заливает?
Овладев ситуацией, Холмс успокоился. А успокоившись, привычно заартачился:
- Да оставьте вы вашу медицину, Уотсон. Сколько суеты из-за царапины! Дайте лучше платок!
Он у меня все носовые платки потаскал на разные нужды. Не то, чтобы жалко – просто в другой раз запасаться буду вдвое. Дал и теперь, и Холмс прижал его к своим «царапинам».
- Ладно, лечебный сеанс закончен. Пошли.
Один за другим мы протиснулись в узкую щель за зеркалом. Здесь было полно паутины, но её тенёта висели оборванные, словно через неё уже кто-то пролезал. Было темно.
- Не споткнитесь, - сказал Холмс. – Тут лестница, и ступеньки не слишком надёжны. Лучше дайте мне руку, пока глаза не привыкли к полумраку.
- Какой там полумрак! – проворчал я. – Хоть глаз выколи!
Он сжал мои пальцы. Хоть он перед этим и вытер от крови ладони платком – притом, моим платком – рука оставалась неприятно липкой. Но я не стал протестовать, и своей руки не отнял. И не потому, что боялся обидеть Холмса.
Ах, как мне было не по себе от прохладной сырости внутреннего стакана башни! Здесь громко выл ветер, а мне казалось, что это невыразимо-тоскливые живые голоса о чём-то перекликаются между собой. Да и живые ли? Не голоса ли это похороненных в подземелье предков моего друга? Лестница скрипела под ногами, труха прогнивших до опасного состояния ступеней сыпалась вниз.
«Осторожнее, - то и дело предупреждал Холмс – Прижмитесь к стене. Всё время прижимайтесь плотнее к стене».
О чём он говорит, до меня дошло, когда мои глаза, действительно, привыкли к темноте, и я смог разглядеть, где, в самом деле, мы находимся.
До сих пор мы поднимались всё вверх, и поднялись довольно высоко. Так вот, башня, в которой мы оказались, представляла собой просто полый высоченный и узкий цилиндр, а винтовая лестница шла по её внутреннему контуру, закреплённая одним концом - в то время, как второй нависал над бездной, глубиной чуть ли не в добрых сто футов.
Я боюсь высоты. Это страх врождённый, инстинктивный, от моего желания, равно как и от моей храбрости, он совсем не зависит. Так вот, едва до меня дошло, над чем и на чём мы находимся, сердце у меня стукнуло и плотно застряло в горле. Голову повело в мягком, но опасном головокружении, и я замер, вжавшись в стену, не в силах сделать больше ни единого шага.
- Что случилось? – встревожился Холмс.
- Ничего, - пробормотал я. – Ничего, Холмс, кроме того, что я сейчас свалюсь вниз.
- Ах, чёрт! – пробормотал он. – Я и забыл, что вы... Что же делать?
От столь явной его рассеянности мне легче не стало. Сильно затошнило.
- Меня сейчас вырвет, - слабым голосом пообещал я.
- Да это-то нестрашно, - откликнулся он. - Только не потеряйте равновесия, когда будет рвать.
- Спасибо на добром слове.
- Пожалуйста. И зачем вас угораздило вниз смотреть? Шли спокойно и шли.
Я застонал от дурноты и прижался к стене затылком.
- Не так уж тут и высоко, - сказал Холмс, наклонившись над краем лестницы так, что я едва подавил желание рвануть его за шиворот вверх.
- Ой, не перевешивайтесь хоть вы туда, ради бога! Тут же всё прогнило. Хрупнет под ногами – и свалитесь. О-о, господи! – почти взвыл я. – И куда вас понесло, Холмс! Что там, под этой крышей, кроме летучих мышей? А главное, куда меня понесло за вами!
- Там чердак, - сказал Холмс, задирая голову. Он-то чувствовал себя на этой шаткой подпорке, как рыба в воде. – Вполне доступный чердак с деревянным полом. Я хотел взглянуть... Но только вы, Уотсон, теперь никуда не годитесь, боитесь шаг сделать - что вверх, что вниз - и, похоже, собрались провести на этой гнилой ступеньке остаток жизни.
- Холмс, - возмутился я. – Страх высоты от моей силы воли не зависит. Силу воли я могу собрать в кулак и перебороть себя, но у меня так кружится голова, что этот приступ моей отчаянной храбрости окончится для вас необходимостью меня хоронить, предварительно с трудом отковыряв от земли.
- Подождите, - сказал Холмс. – Я думаю.
Он протянул руку поперёк моей груди, как бы прижимая меня этой рукой к стене. И хотя это была, скорее, иллюзия, чем реальность поддержки, мне стало значительно легче.
- Лучше так? – спросил Холмс.
- Да.
- Ну, хорошо, подождите.
Он молчал с полминуты. Потом немного запрокинул назад голову и заговорил тихим монотонным голосом, глядя мне в глаза из-под полуопущенных век – в полумраке башни я видел, как остро высверкивает между его ресницами светло-сиреневая радужка, отражая невесть откуда падающий на неё и при этом невидимый для меня свет:
- Доверьтесь мне и ни о чём больше не беспокойтесь. Слышите только меня, видите только меня, чувствуете только мою руку. Всё остальное несущественно. Я – отвечаю за вас. Вы в полной безопасности. Вы будете идти туда, куда я веду, совершенно уверенно и спокойно. Вы хорошо поняли всё, что я вам сказал. Вы доверяетесь мне и поступаете так, как я сказал. А теперь пошли.
Он взял меня за руку и повёл снова вверх.
Страха не было. Голова больше не кружилась. Высота башни не тревожила – я словно забыл про неё. Глядел вверх, видел гнилые доски чердачного перекрытия, хотел поскорее добраться до них и посмотреть, что там.
- Подождите, - велел Холмс, и я послушно замер.
Он прислушивался так внимательно, что будь не человеком, а зверем, прядал бы ушами. Они у него, и у человека-то, едва не шевелились от внимания.
- Можно, - сказал он, наконец. – Сейчас там никого нет.
Я увидел в хлипком перекрытии пролом – прямо над лестницей – слишком маленький для меня и едва ли проходимый для Холмса.
- Я попробую, - тоже на глаз оценив его размеры, решил мой друг. – Подождите меня здесь, Уотсон, и если что-то заметите, дайте мне знать.
- Что я замечу? – проявил я бедность фантазии.
- Ну, не знаю, - расписался в этом же грехе Холмс, но всё-таки, подумав, предположил. – Например, хозяин вернётся. Ладно, не важно. Просто ждите меня здесь – вот и всё.
Он с усилием ввинтился в чрезмерно узкий лаз, оставляя на нём ворсинки своей одежды, задёргал ногами и исчез из виду.
Я остался, снова обливаясь потом и плотно прижимаясь к стене. Навязанная мне волей Холмса терпимость к высоте в его отсутствие таяла с быстротой снега на солнышке. Темнота башни не скрывала только её высоты – всё остальное надёжно пряталось в ней. Ожили умолкшие было шорохи, вздохи и завывания, снова волоски на коже вставали дыбом, ощущая чьё-то подкрадывающееся присутствие.
Вдруг сверху что-то глухо ахнуло, и мне за шиворот сначала посыпалась труха, а потом – обломки гнилой доски. Это Холмс ударом ноги расширил лаз для меня и протянул сверху руку:
- Живы? Ну, поднимайтесь.
Я послушно полез вверх, засаживая в ладони и живот длинные занозы.
С трудом протиснувшись в дыру, я оказался на маленьком – в рост не выпрямишься – чердаке. Полом здесь служили гнилые доски, по которым нельзя было бы ходить, если бы не несколько относительно прочных поперечных и продольных балок, образующих что-то вроде крупной клетки поверх них.
- Ступайте только на балки, - велел Холмс. – Не то провалитесь.
На полу в углу настелены были две широкие доски, поверх которых лежал не слишком чистый матрас и ещё какое-то тряпьё. Тут же стояла миска и лежала ложка, громоздились консервные банки, почти дочиста выскобленные, виднелись на полу хлебные крошки и обгоревшие спички. К стене лепились воском две слегка обгоревшие свечи.
- Что скажете, Уотсон? – спросил Холмс, ловко присев на корточки и перебирая эту утварь.
Наличие под ногами пола – пусть даже почти иллюзорного – вернуло мне уверенность и спокойствие.
- Здесь кто-то живёт, - предположил я, оглядывая консервные банки. – Или жил.
- Живёт, - уверенно сказал Холмс. – Судя по этикетке, эта банка была упакована на консервном заводе в Тъенне пять дней назад. Учитывая, что никакого населённого пункта с таким названием поблизости нет, кладём, по крайней мере, двое суток на транспортировку и сутки на разные иные задержки: погрузка - разгрузка, продажа – закупка. Получается, съели эту «овощное рагу, пикантное» не раньше, как два дня назад. А скорее, и ещё позже, потому что остатки даже не успели засохнуть. Но, надо отдать ему справедливость, жилец этот – человек спартанских привычек. На чердаке, мягко говоря, не тепло, а он, судя по матрасу, здесь спит.
- Думаете, это карлик? – спросил я.
- Скорее всего. Ему, кстати, можно и ходить по этой лестнице и этому полу, не подвергая себя особенной опасности, так как он много легче нас с вами.
- Но зачем же он здесь живёт? И что мы теперь будем делать с этим знанием? – забросал я Холмса вопросами. – Поскольку вы расширили для меня лаз и тем самым себя обнаружили, я так понимаю, что делать тайны из нашего визита вы не собираетесь?
- А зачем? В конце концов, я – хозяин Сэмплиер-холла, и беззаконие совершаю не я, а он, без моего разрешения проживая в моём доме.
Он внимательнейшим образом, не пропуская и квадратного дюйма, ощупал матрас и загадочно улыбнулся:
- А, так я и думал. Хоть малая толика, да под рукой. Уотсон, я знаю, что у вас всегда при себе хороший перочинный нож...
Заинтригованный, я вытащил складной ножик, выдвинул лезвие и молча рукояткой вперёд протянул ему.
Он осторожно с краю подпорол чехол матраса и вытащил какой-то продолговатый предмет. Хотя здесь, на чердаке, и было значительно светлее из-за наличия крошечного слухового окна с запылённым стеклом, но всё равно я не мог разглядеть, что это такое Холмс достал из матраса и сунул себе за пазуху. А он между тем снова запустил руку в начинку и стал сосредоточенно рыться там.
- Боже мой, Уотсон, боже мой, - бормотал он едва слышно. – Ну какая же это прелесть! Стоит ли она человеческих жизней? Кое-кому вполне могло показаться, что и стоит.
- О чём вы? – уже нетерпеливо спросил я. – Что вы там нашли?
Он протянул мне на раскрытой ладони что-то тускло поблёскивающее в том неверном свете, которому удавалось кое-как пробиваться в чердачное помещение башни. Я вгляделся. Это был великолепный тонкой работы золотой аграф, выполненный в виде летучей мыши. Вместо глаз в оправу были вставлены два мелких рубина.
- Какая красота, Холмс!
- Я знаю, вы понимаете в этом толк, - сказал он. – Как думаете, какого времени работа?
- Пятнадцатый век, - прикинул я навскидку.
- И как бы ещё не раньше. Думаю, перед нами представитель пресловутого клада. И наш карлик – более успешный соискатель, чем мы с вами.
- Тем более непонятно. Если он нашёл клад, отчего не возьмёт его, да не скроется, а продолжает жить здесь, в отвратительных условиях, подвергая себя опасности?
-Ну, во-первых, - сказал Холмс, - мы пока что очень слабо представляем себе размеры этого клада. Очень может быть, что его просто так и не возьмёшь. А во-вторых, его, вероятно, что-то держит здесь, не давая скрыться. Какая-то привязанность, может быть... Ну, довольно. Здесь мы увидели достаточно, и стоит поторопиться, потому что дом не маленький, подземная его часть едва ли меньше, а времени у нас с вами не так уж много – рано или поздно возвратится Мари и, чего доброго, помешает нам.
- А вы собираетесь унести этот аграф с собой? – удивился я.
- А вы что же, осуждаете меня? Почитаете, что ли, это за воровство? – сощурился Холмс.
Я пожал плечами:
- Ну... как владелец Сэмплиер-холла...
- Да какой там из меня, к чертям, владелец! – отмахнулся Холмс. – При чём тут... Да и не хочу я! Нет, Уотсон, я собираюсь закинуть этот аграф, как наживку.
- Кого ловить? – деловито осведомился я. – Карлика?
- Да зачем мне карлик – я про него и так уже всё знаю. Нет, Уотсон, нет. Меня интересуют совсем другие люди. Ладно, давайте спускаться. Я – вперёд. Или будут возражения?
- Ни в коем случае. Именно вы вперёд и подстрахуете меня. Совершенно жуткая лестница! Вообще, Холмс, ума не приложу, что меня заставляет следовать за вами во все ваши авантюры, да ещё воспринимать это, как подарок судьбы.
- Природный авантюризм, любопытство и сердечная склонность, - рассмеялся он. – Ничего, не тушуйтесь, не такая уж и страшная лестница.
Он снова ловко скользнул в лаз.
- За мной, Уотсон, за мной, - услышал я его голос снизу и полез за ним вслед.
И чуть не сорвался. После серенького сумрака чердака на лестнице снова показалось непроглядно темно, а тут ещё что-то невидимое опахнуло лицо, задело скользящим движением. Я инстинктивно отшатнулся и заорал, почувствовав, что теряю равновесие.
- Осторожно же! – твёрдой рукой удержал меня Холмс. – Это летучие мыши – ничего больше.
Ох! – простонал я, держась рукой за сердце, - Ох, я эту экспедицию до самой старости не забуду, Холмс!
- Вот и славно – будет, что внукам рассказать, - невозмутимо откликнулся мой друг. – Идите за мной.
Как уже неоднократно и справедливо было замечено, спускаться оказалось труднее, чем подниматься. Я нашаривал ногой нижнюю ступеньку, а она предательски прогибалась и похрустывала, грозя сломаться. Вскоре ноги уже жидко дрожали от напряжения, а спустились мы едва на треть.
- Стоп, - сказал вдруг Холмс. – Здесь труба.
- Какая ещё труба?
- По-видимому, остатки прежней отопительной системы. А я и не знал, что тут такие разветвлённые коммуникации. По-видимому...
Он не договорил – где-то глубоко внутри трубы послышался щелчок, а потом тихое гудение, словно закипал чайник.
- Что это, Холмс?
Он сильно сжал мою руку.
- Хотелось бы мне ошибиться, Уотсон, но, по-моему, это газ.
- Тот самый? И куда он теперь поступает?
- Сюда.
- Сюда?
- Здесь отверстие, которое соединяет эту трубу... да, с каминной трубой кабинета, - Холмс постучал по трубе, а я из за темноты вообще не видел никакого отверстия. – Но оно не герметично.
- И сейчас газ подтекает сюда? Вот прямо сюда, где мы с вами стоим?
- Кто-то в подвале открыл задвижку – вы слышали щелчок? И этот звук означает, что газ пошёл по трубе с определённым напором. А значит..., - он вдруг закашлялся.
- Знаете что, - сказал я. – довольно лекций. Давайте лучше удирать отсюда, пока не потеряли сознание и не свалились с этой лестницы вниз головой.
- Почему именно вниз головой? – машинально спросил Холмс, придерживаясь за стену, словно уже не вполне уверенный в своём равновесии.
- Потому что голова тяжелее, - ответил я так же машинально.- У вас что, она кружится, что ли?
- Да, немного... Помогите мне, пожалуйста, не то я упаду.
Он ухватился за моё плечо, и теперь уж мне пришлось быть проводником. Но, должно быть, от страха, двигался я теперь довольно уверенно, и не прошло и пяти минут, как лестница закончилась, и мы ступили на земляной пол.
- Ну что? – обеспокоенно спросил я выпустившего, наконец, моё плечо Холмса. – Не кружится больше голова?
- Да она и не кружилась, - невозмутимо ответил он. – Просто надоело тащить вас по этой лестнице силой, да смотреть, как у вас коленки трясутся.
- Ах, вы...! – только и выдохнул я.
- Смотрите, - он указал куда-то вбок. – Вот он, вход в подземелье.
Я с трудом разглядел ещё более тёмное отверстие на фоне и без того почти полной темноты башни.
- А почему мы не зажжём свет? – довольно раздражённо спросил я, устав напрягать глаза. – Вы же взяли с собой.
- А вдруг газ взорвётся?
- Думаете, он сюда тоже поступает? – испугался я.
- Думаю, что... Тихо! – он, как тисками, сжал мою руку.
В глубине прохода, где-то вдалеке, мелькнул слабый свет.
- Вот видите, - шепнул я. – Газ туда не поступает.
Холмс сердито шикнул, продолжая настороженно вслушиваться.
- Мистер Цепеч! – раздался чей-то далёкий окрик. – Я не хочу вам зла, мистер Цепеч! Покажитесь же! Вы подвергаете опасности не только себя! Мистер Цепеч!
- Боже мой! – в величайшем волнении прошептал Холмс, сжимая мне руку ещё больней. – Это Майкрофт. Его голос.
- Не может быть! – усомнился я.
- Говорю вам, я узнал его. Майкрофт! – вдруг в голос закричал он.
Я поспешно зажал ему рот ладонью, оборвав крик в зародыше:
- С ума сошли! А если это ловушка?
- Это вы сошли с ума! - зашипел он, едва я оставил его речевые органы в покое. – Брат никогда не станет подстраивать мне ловушек.
- Ну и что? Могли, в конце концов, подстроить ловушку ему, и сейчас мы в неё попадём все трое. Неужели же вы думаете, что...
Но он уже опомнился и обрёл былое хладнокровие.
- Ладно-ладно, молчу.
- И, в конце-концов, - оправдывающимся тоном пробормотал я. – Голос вашей матери, поющий колыбельную, вы тоже узнали...
- Голос моей матери я и не помню, – отозвался он. – И, кстати, о том, что узнал его, не говорил. Я сказал, что узнал песню, а не голос, если вы забыли. Ладно, пошли.
- Куда?
- Туда. К месту развития событий. Откуда он слышался, этот голос? Оттуда? – он указал направление.
Я послушно последовал за ним, прикидывая, выйдем мы сейчас на вооружённых до зубов головорезов, в каморку, заполненную ядовитым газом, или ещё куда похуже.
Мы вышли к проливу. В неширокий, но вполне проходимый лаз пробился белый наружный свет и холодный воздух.
- Это здесь мы видели карлика прошлый раз? – спросил я Холмса, высунувшегося наружу. – Ну, когда я чихнул и спугнул его?
- Да. И как раз напротив... Чёрт! – он отпрянул от дыры так поспешно, словно кто-то дёрнул его сзади. – Она опять здесь.
- Лодка?
- Лодка.
- А ещё что-нибудь вы разглядели? Кто там в ней?
- Мужчина.
- А женщина?
- Нет. Мужчина и всё тот же сундук. Очень большой. Такой, что наш карлик вполне в него поместился бы.
Мне показалось в этот миг, словно за моей спиной прошелестели чьи-то осторожные шаги. Я дёрнулся. Вздрогнул и Холмс и бесполезно сощурил глаза – со света в темноту он совсем ничего сейчас увидеть не мог.
- Кто там?! – всё-таки крикнул он.
Уже не рядом – подальше - кто-то тихо жалобно вскрикнул. И уже не таящиеся убегающие шаги.
- Стой! – завопил Холмс и бросился следом, тотчас растворившись впотьмах. Я метнулся было за ним, но с размаху уткнулся в стенку. « Коридор тут сворачивает, - сообразил я. – Где же это проход? А, вот он, кажется...»
Впотьмах ничего было не разобрать. Я слышал шум погони и голос Холмса, но, отражаясь от стен, звуки путались и путали меня. Наконец с разбегу я налетел на что-то большое и мягкое, споткнулся и полетел на пол, ссаживая колени и ладони.
- Что здесь?! Кто?! – испуганно завопил я, чувствуя липкую влагу с характерным запахом крови. – Холмс!
- Подождите, Уотсон, не паникуйте, - раздался над самым моим ухом спокойный и даже немного зловещий в своём спокойствии голос. – Это, кажется, наш карлик. Что с ним?
Протянув дрожащую руку, я ощупал, действительно, слишком маленькое для взрослого человека тело и отпрянул, когда мои пальцы наткнулись на что-то совершенно несообразное, что-то такое, чего просто не могло быть в теле живого человека. Мне понадобилось время, чтобы сообразить, что я ощупываю рукоятку ножа.
- Он мёртв, Холмс. Ножом зарезан. Послушайте, вы чувствуете газ? Может быть, нам всё-таки зажечь свет?
- Не выйдет, - усмехнулся Холмс. – Я обронил и спички, и фонарь. И фонарь, кажется, при этом разбился.
Это «обронил» и «кажется» показались мне уж слишком не похожими на Холмса.
- Подождите... Вы сами-то целы? – испугался я.
- Почти, - ещё больше испугал он меня, но тут же добавил с досадой: – Да ничего такого – просто спутал поворот и вроде вашего проехался на животе. Проклятье! Как он быстро успел!
- Кто? – глуповато спросил я.
- Он не представился. Я слышал только шаги. Лёгкие. Но, впрочем, чёрт его знает – не поручусь за своё восприятие в этих условиях. Знаете, я и сейчас, говоря с вами, не могу отделаться от ощущения, будто кто-то стоит прямо у меня за спиной. Каждое мгновение ожидаю прикосновения чьей-то руки, притом непременно холодной – просто ледяной.
- Холмс, - почти в изумлении догадался я. – Вам страшно?
- Страшно, да, - просто ответил он. – А вам разве нет?
- Мне – другое дело. Вы, я полагал, чуть ли не совсем лишены этого чувства.
Он засмеялся – отрывисто, нервно:
- Да бог с вами, дорогой друг! Когда я наткнулся на труп – свеженький, последние волны агонии ещё прокатывались по нему - а вокруг полная темнота, и в ней мне чудится – а может, и не чудится - чьё-то дыхание. Знаете, зуд такой между лопатками..., - он снова отрывисто засмеялся. – Мышцы свело до боли. И сейчас ещё не отпустило, хоть и вы подошли.
- Но что же нам теперь делать с этим свеженьким трупом?
- Не стреляйте! – услышали вдруг мы в стороне чей-то задыхающийся голос. – Бога ради, не убейте меня по неосторожности. Эти подвалы прямо-таки располагают к кровопролитию.
- Кто здесь? – излишне, пожалуй, громко и резко окликнул я. Голос показался мне не вполне незнакомым, но потом я понял, что просто некоторые интонации его напомнили мне сходные интонации Холмса.
- Это я, Цепеч, - откликнулась темнота.
«Трансильванец, - сообразил я. – Оказывается, и впрямь знакомец».
- Это вы зарезали моего тёзку? – сурово спросил Холмс.
- Кого-кого?
- Шерлока Цепеча – духа и проклятье здешнего подземелья, насколько я понимаю. Он лежит мёртвый тут у нас под ногами, и в груди его торчит нож. Вот я и интересуюсь: это не ваших рук дело?
- Бог с вами! И в голову бы не пришло.
- А что пришло вам в голову? Что вы вообще тут делаете и как сюда попали? – наседал мой друг. - Кстати, ваша верёвка при вас? На что она вам? Отвечайте – я хозяин дома и имею право спрашивать, какого чёрта вам тут понадобилось.
Его высокий голос слетал почти в визг – только теперь я, как следует, понял, как, в самом деле, он взвинчен и напуган.
- Давайте зажжём свет, - примирительно предложил трансильванец. – Меня темнота нервирует, вас, похоже, тоже. Возможность видеть руки друг друга и то, что сейчас в этих руках, думаю, немного поднимет нам настроение.
- А у вас что, есть фонарь? – придирчиво, чуть ли не капризно спросил Холмс.
- Да, и притом с закрытым огнём, что в некоторых случаях здесь особенно ценно. Кстати, вы напрасно жалеете нашего мёртвого друга – полагаю, он только что пытался отравить вас газом. В трубе всё ещё свистит и гудит на разные голоса – оставайся вы наверху, вам бы уже пришёл конец.
- А вы, похоже, неплохо осведомлены о внутреннем устройстве замка и даже его коммуникациях – откуда бы это?
- А на что, по-вашему, человечество придумало справочники? Ну, поберегите глаза – я зажигаю.
Предупреждение насчёт глаз не было лишним – крохотный огонёк спички ослепил меня, на какое-то мгновение я вообще перестал что-либо видеть. Потом, проморгавшись, уже при свете фонаря разглядел, где мы находимся. Справа проход расширялся, переходя в уже знакомое мне помещение часовни. Оттуда можно бы было выйти и наружу. Следы недавнего завала всё ещё громоздились на полу, теперь щедро политые кровью. Карлик лежал на спине с открытыми глазами, раскинув руки. Он, действительно, ростом был не крупнее четырёхлетнего ребёнка и одет в детскую одежду. Но выражение при жизни подвижного, а теперь трагически застывшего лица никак с телом ребёнка не сочеталось. Я подумал, что ему лет шестьдесят, если не больше.
Трансильванец молча сунул мне фонарь, и я машинально взял его, а они с Холмсом склонились над телом.
- Интересный нож, а? – бесцеремонно подпихнул моего друга локтем трансильванец. – Отчаянно несовременный.
- Пятнадцатый век, нет? – Холмс придирчиво оглядел узорчатую рукоятку с вкраплениями мелких камней. – Здесь добрая традиция убивать антикварным оружием.
- Вы о школьном учителе говорите? – догадался трансильванец.
- Снова поражаюсь вашей осведомлённости, – криво улыбнулся Холмс.
- Конечно. Ведь я интересуюсь историей предков, - невозмутимо улыбнулся трансильванец.
- Особенно историей их имущества, - поддел я, ожидая услышать в ответ что-то протестующее. Но трансильванец только улыбнулся в бороду:
- А конечно же. Ничто человеческое мне не чуждо. А вы сами, любезный доктор, разве не затем же сюда пожаловали? А вас, мистер Сэмплиер, сокровища предков оставляют равнодушным?
- Почти, - пожал плечами Холмс – по-моему, вполне искренне.
- Тем лучше, - ещё шире улыбнулся Цепеч. – И тем больше у вас шансов уцелеть при дележе. Приглашать полицию? Или сначала обыщем уцелевшие саркофаги?
- А вы за этим и залезли? – снова понимающе спросил я. – Карлик вам, должно быть, помешал, вот вы его и..., - в детскую невинность трансильванца мне как-то всё не верилось.
- Погрешность логики, любезный доктор, - ничуть не обиделся Цепеч. - Если он помешал мне, откуда бы у меня взялся антикварный кинжал, чтобы заколоть его. А если он набрёл на меня как раз в тот момент, когда я вскрывал клад, зачем мне сейчас предлагать вам искать его – ну, как найдёте? Разумнее было бы промолчать, да перепрятать получше. Потом, не забывайте, что я к вам первый подошёл, так что, скорее уж, это вы его... А?
- Вы, может, для отвода глаз и подошли, - я всерьёз так и не думал, но хотелось его позлить.
- Ладно, оставьте, Уотсон, он прав, - хмуро сказал Холмс. – Обыскивать саркофаги, Цепеч, смысла нет никакого – если там что и было, так уже давно нет. Слишком много соискателей. И, главное, как вы совершенно справедливо заметили, ударивший карлика ножом, этот нож, по крайней мере, держал в руках. А это уже не первое составляющее сокровищницы наших предков - Боруху уже предъявляли некую брошь с изображением летучей мыши, и Слипстон тоже был убит антикварным кинжалом.
- Да, но кто держал эти вещи в руках? – спросил Цепеч с такой странной интонацией, словно он – мне это показалось на миг – экзаменует Холмса, добиваясь не просто ответа, но какого-то правильного ответа, который ему-то известен, и до которого Холмсу ещё предстоит догадаться.
- Я держал, - огорошил его Холмс. – Хранились они у карлика. После смерти Слипстона нож попал в руки к кому-то ещё, а вот после убийства Боруха снова оказался у своего законного владельца вместе с аграфом. Ну, или, если угодно, можете называть его брошью...
Меня уверенное заявление Холмса, мягко сказать, удивило. Но Цепеч кивнул совершенно спокойно. Да ещё добавил:
- По-моему, «к кому-то ещё» - слишком осторожная формулировка. Сдаётся мне, вам этот «кто-то» очень даже знаком.
- Ах, вы и это тоже знаете? – в голосе Холмса уже прозвучала почти издёвка. – Может, для вас и других тайн в деле уже не существует?
- Почему? Существуют. Самая главная тайна: кто именно был в лодке и куда они перепрятывают то, что увозят отсюда. Но что касается кинжала, которым был убит Слипстон, тайны, действительно, никакой нет. Вам об этом мог бы рассказать даже и Темпл, если бы вы удосужились спросить у него.
- Верно, это моё упущение, - повинился Холмс. – Но я, увы, не мог знать, в каких границах Темпл осведомлён об этом деле.
- Всё, что следовало делать по закону, - веско сказал Цепеч, - делалось по закону. О кинжале Темпл знал. Незадолго до своей смерти Борух осмотрел его, как эксперт, высказал предположительное решение и оставил у себя до окончательного. После его смерти кинжал исчез, как и аграф.
- Так кинжал был у Боруха, а не у..., - начал Холмс.
- А не у вашего брата, - договорил за него Цепеч. – Вас это успокоило, полагаю? Так звать полицию?
- Ну что ж, зовите, - вздохнул мой друг так обречённо, словно это он сам зарезал карлика и собирается признаться в убийстве, едва Темпл появится.
- А на вас вполне можно положиться? – нахмурился Цепеч.
- Ваше дело, - пожал плечами Холмс. – Не хотите – можете караулить сами, а мы сходим за Темплом.
- У меня есть идея получше, - предложил трансильванец. – За полицией отправитесь вы, а мы с доктором Уотсоном подождём здесь. Или останемся мы с вами, а доктор сходит за полицией.
Холмс положил мне руку на плечо так, как хозяин положил бы руку на холку любимой собаки.
- Простите, мистер Цепеч, - сказал он. - Но Уотсона я ни одного не отпущу, ни в вашем обществе не оставлю.
- Ну что ж, мне ничего не остаётся, - вздохнул трансильванец, – как оставить вас в обществе друг друга. И...мёртвого тела. Но, возможно вы делаете ошибку.
Он пошёл прочь быстро, почти бегом. Между прочим, оттуда, где мы стояли, двери не было видно, но трансильванец в направлении и на йоту не усомнился, не смотря на то, что фонарь свой оставил нам.
- Он кажется мне всё подозрительнее, - сказал я, помолчав. – Холмс, а вы что думаете?
- Совсем не то, что вы, - рассеянно откликнулся он. Я увидел, что он вертит в руках какой-то узорчатый кожаный чехол с позолоченными разводами – по виду не новее воткнутого в грудь карлика кинжала. – Взгляните лучше вот на это, Уотсон, - и откинул крышку.
Я увидел рукоятку – точно такую же, как и торчащая из мёртвого тела.
- Они близнецы, эти два ножа, - проговорил я, хорошенько всмотревшись.
- И этот, - Холмс приподнял вверх чехол, - я нашёл в матрасе карлика вместе с аграфом. Думаю, Слипстон был убит именно им. А это, - он указал на кинжал в груди мертвеца, - второй. Я видел упоминание об этой паре ножей в одной из книг в библиотеке. Их называли « рубиновые братья» и использовали когда-то для проведения ритуала изгнания злого духа. Всех ножей было семь, но до наших дней дожила только эта пара. Ей цены нет. В рукоятках, вот здесь, скрыты святые мощи – пряди волос, изъятые из гробницы какого-то церковного деятеля, возведённого в ранг святого во времена крестовых походов. Я не запоминал подробностей, но...
Фонарь, оставленный им стоять на камне и находившийся сейчас у нас почти за спиной, вдруг упал и со звоном раскололся.
- Берегитесь! – закричал Холмс и захлебнулся коротким всхлипом. В следующий миг темнота качнулась на меня, и невидимый бык из неё ударил рогом прямо под сердце. Дыхание у меня перехватило, колени подогнулись, я попытался ухватиться хоть за невидимого противника, но рука упала в пустоту, а пустота всхлипывающее всосала меня в себя. Самое странное, что каменный пол, принявший меня, рухнувшего с высоты полного своего роста, оказался мягким и податливым, словно пуховая перина. Я прижался к нему щекой, как к подушке, и понял вдруг, что смертельно, просто невыносимо хочу спать. Мягкая и нежная женская рука провела по моему лицу ласкающим кошачьим движением, скользнула за шиворот, к груди – я почувствовал приятную щекотку, а потом вдруг сжала в кулаке моё сердце и остановила.
Я открыл глаза и ничего не увидел – не то ослеп, не то умер. Пахло сырым камнем, и было холодно-холодно – так холодно, что зубы у меня ляскали, кажется, и всё то время, пока я был без сознания. Не умер. И, кажется, даже не ослеп – просто в подземелье Сэмплиеров за время моего обморока газовое освещение провести никто не удосужился. Правда, слава богу, и просто газ – тоже. Вокруг было тихо – значит, времени прошло или немного – трансильванец не успел возвратиться. Или, напротив, слишком много, и он уже успел прийти и уйти снова. И что с Шерлоком Холмсом? Жив ли он? Где он? Я слышал, как он вроде бы вскрикнул. Значит, и его ударили ножом? Стоп! Да ведь меня тоже ударили ножом – я это явственно чувствовал. Почему же нет боли? Насколько опасно я ранен? Может, мне и жить-то осталось считанные мгновенья...
Я шевельнулся пощупать бок – и чуть не взвыл: боль, оказалось, никуда не делась – тут как тут. Резанула, перехватив дыхание. Пальцы влипли в кровяное пятно. Сердце, однако, билось, как полагается, и кроме несильной слабости я ничего такого особенного не чувствовал.
- Холмс, - позвал я сначала шёпотом, а потом погромче. – Холмс, вы живы? Вы где? – протянул руку и принялся шарить. Наконец, пальцы до чего-то дотронулись, и это что-то под ними зашевелилось. Я услышал тихий болезненный стон, а потом такой же тихий залп самых чёрных ругательств, воспринятых мной с огромным облегчением – умирающий на такие цветистые выражения не способен.
- Холмс, вы ранены?
Он, очевидно, тоже попытался оценить урон наощупь, потому что приглушенно охнул и зашипел сквозь зубы.
- Да, ерунда – вскользь, - и досадливо пояснил. - Острие в аграф упёрлось, самый конец от этого обломился. Вас она уже обломком ткнула.
- Она? – настороженно уточнил я.
- Да, женщина. Конечно, разглядеть я её не успел, но удар был женский. Не знаю, как это объяснить, но... ну, там высота, сила, манера – что ещё?
- Я думаю, - предположил я вслух, - что это могла быть Мари, каким-то образом вернувшаяся из Уартинга раньше, чем мы рассчитывали. Но где же она теперь и где трансильванец с полицией?
- Спросите ещё, - насмешливо добавил Холмс, - где кинжал, аграф и тело убитого карлика.
- Как «где тело»? Да разве тело пропало?
- Точно в такой темноте не скажу, но на том месте, где он лежал прежде, его нет.
- Хоть бы лучик света, - пробормотал я. – Я ничего не вижу.
- Тс-с! – сказал Холмс, хватая меня за плечо так, что я снова скривился от боли. – Я тоже ничего не вижу, но зато слышу... И то, что я слышу...
Я напряг слух – где-то в глубине подземелья шипело и сипело на разные голоса. Вдруг неподалёку мелькнула искра света и ещё один странный, довольно близкий звук – какое-то потрескивание, пощёлкивание – достиг моих ушей.
- Что-то горит...
- Скорее, Уотсон! – закричал Холмс, и его ледяные, тонкие, но сильные и цепкие пальцы властно потащили меня за предплечье. – Бежим!
Для меня осталось загадкой, как он сумел сообразить, где находится выход – сам я совершенно потерял ориентацию. Мне было больно от раны, снова потекла кровь. Он тянул – я бежал – только и всего. Сознание отключилось – я не понимал даже, куда и от чего мы убегаем.
Для меня было полной неожиданностью, когда сначала стало светлее, а потом мы вылетели кубарем на снег и морозный воздух. Мне обожгло дыхание, я упал на колени, но Холмс, не унимаясь, всё тащил меня куда-то.
- Нет, Уотсон, нет! Ещё рано! Дальше! Как можно дальше!
Кое-как поднявшись, я сделал ещё несколько спотыкающихся шагов. В этот миг за спиной что-то тяжело вздохнуло, земля у меня под ногами ощутимо содрогнулась и страшный грохот заложил уши, а в спину словно грубо толкнули – так, что я пролетел несколько ярдов вперёд и упал лицом вниз, а по спине моей забарабанили комья взметнувшегося снега.
Приподнявшись на локтях, я оглянулся через плечо и увидел, что за спиной моей кружевная башня Сэмплиер-холла сложилась внутрь легко, как карточный домик, а земля под ней просела, выплюнув вверх волну рыжеватой глины. И, полуподнявшись с земли, безмолвно и растерянно взирает на неё перемазанный кровью с располосованным лицом и в разорванном свитере бледный, как смерть, владелец Сэмплиер-холла.
Часть четвёртая
Сокровища Сэмплиер-холла
Осела снежная пыль, и сделалось тихо. От башни остался теперь обрубок, похожий на культю, нелепо торчащий в небо. Прошло довольно много времени, прежде чем Шерлок Холмс, наконец, первым поднялся на ноги и рассеянным механическим движением отряхнул брюки. Выглядело это нелепо, потому что брюки его были куда чище растерзанного, присыпанного пылью и выпачканного кровью свитера, и чище перемазанного теми же пылью и кровью, но уже замешанными в густую массу, лица.
- Вы целы? – спросил он, оборачиваясь ко мне.
Я был цел, только в голове тонко звенело на разные голоса, будто туда набилось полным-полно комаров. И всё вокруг казалось отгорожено тонкой, но плотной прозрачной оболочкой – дрожащей стеклянной завесой.
- Я цел, - сказал я, слыша свой голос, словно из набитого ватой далека. – Меня контузило немного.
Он шагнул ко мне и протянул руку, тоже перепачканную кровью и грязью:
- Поднимайтесь.
Я ухватился за его протянутую кисть, и поднялся на дрожащие ноги. Тут же завеса, окутывавшая меня, лопнула, и я увидел, что к нам бегут перепуганные люди, и впереди – трансильванец с бледным перекошенным лицом.
- Вы живы? Целы? Почему кровь? – схватив Холмса за плечи, он стал лихорадочно ощупывать и осматривать его, словно сумасшедший хирург во внезапном приступе буйства.
- Что здесь произошло? – в то же самое время допытывался у меня Темпл, теребя за рукав.
Взрыв привлёк самых близких соседей. Подбегали полуодетые, на ходу кое-как попадая руками в рукава. Кто-то крикнул: « Пожар!», по-видимому, напуганный ещё осенними событиями. Кто-то, напротив, бубнил успокаивающе, что никакого пожара, слава богу, нет. Я увидел обоих Метерлинков – тоже очень бледных. А Дэлавара, вдруг не совладав с собой, порывисто шагнула и прижалась к Холмсу, пачкаясь его кровью – прямо на глазах у мужа, но, как видно, ничуть сейчас не заботясь об этом:
- Господи! Слава богу, ты жив! – тихо восклицала она. Я даже почувствовал лёгкую зависть – моя собственная персона, похоже, никого здесь не волновала.
Но сам Холмс никак не реагировал на прижимавшуюся к нему женщину, словно вообще её не заметил – он смотрел на трансильванца и односложно что-то отвечал ему. Такое невнимание я склонен был приписывать шоку – ведь до сих пор отношение Холмса к Девочке-Сну мало напоминало равнодушие. Слепой Гримальд, тоже явившийся на шум, казалось, не вполне понимает, в чём дело – он растерянно поворачивался то вправо, то влево. За плечо его властно придерживал крепкий широколицый мужчина, показавшийся мне смутно знакомым или похожим на кого-то. Я увидел и Конни Трелегера – издалека, вытянув палец в сторону Холмса, он кричал что-то о жертвоприношении, проклятых стенах и каре небесной за грехи. Впрочем, всё равно его никто не слушал.
- Что всё-таки произошло? – не отставал Темпл. – Почему башня рухнула?
- Могу ответить вам, как человек, имеющий отношение к строительным работам, - проговорил широколицый незнакомец. – Конструкция этой штуковины, - он указал на искорёженные останки башни, - довольно бестолковая. Под несущую опору, по-видимому, был подложен пустяковый заряд нитроглицерина или даже пороха. Этого хватило.
Когда он заговорил, Холмс повернулся к нему, напряжённо вглядываясь в его лицо, словно стараясь припомнить.
- Стевен Бигз? – наконец, неуверенно спросил он. – Стив из Уартинга?
Широколицый захохотал:
- А-а, ты не забыл меня, Плакса Сэмплиер! Я так и знал, что ты меня не забудешь! – и, шагнув вперёд, он протянул Холмсу широкую, как лопата, ладонь. – Привет!
- Привет, - усмехнулся Холмс, пожимая «лопату». – Ошибаюсь я или нет, но от тебя несёт конюшней, бататом и кукурузой.
- И золотом, приятель! – по-конски заржал Стевен. – Айова, Техас, Аризона, а потом ещё Канада и Аляска. Я – богач.
- Так что сокровища предков тебе уже и не нужны? – улыбнулся Холмс.
- Постой-постой, - глаза Стевена Бигза сузились. – А ты на меня подумал? Ты решил, что это я охочусь за золотыми цацками графа Дракулы? Ну-у, брат... А я-то слышал, ты сделался классным сыщиком. Врут, мерзавцы – по всему видно: как сыщику, грош тебе цена.
- Может быть, да, - спокойно сказал Холмс. – А может, и нет.
- Подождите! – ввинтился неожиданно сварливым голосом Темпл. – Я должен, как законный представитель власти, снять с вас свидетельские показания.
- Сержант, - я положил руку ему на сгиб локтя. – Послушайте, вы видите, что мы с мистером Холмсом оба в грязи, ранены и напуганы. Нельзя ли отложить снятие с нас показаний до той поры, пока мы будем в состоянии их дать?
- В самом деле, - спохватился Темпл. – На вас кровь. Вам, может быть, нужна помощь?
- Нет, - сказал я. – Всё это пустяки, ничего серьёзного, а я и сам врач.
- Леди и джентльмены. – Темпл обернулся к всё ещё толпящимся соседям. – Расходитесь – ничего особенного не случилось: рухнула старая плохой конструкции постройка.
Однако, было видно, что он и сам себе не очень-то верит.
Тем не менее, зрители начали расходиться. Дэлавара растерянно смотрела вслед Холмсу, так и не взглянувшему на неё – руки у неё были в его крови, немного попало и на платье. А Холмс повернулся и пошёл в дом, ни на кого, даже на меня, не оглядываясь. Трансильванец сделал было несколько шагов за ним, но потом остановился и махнул рукой.
А я увидел Мари Дюлоранж, стоявшую совсем в стороне от всех – так, словно ей мучительно не хотелось попадаться кому-либо на глаза. Лицо её было неподвижным и белым, как бумага. Увидев, что я смотрю на неё, она быстро отвернулась и скрылась за дверью.
Холмс ждал меня, придерживая дверь полуоткрытой. Пропустил мимо себя, быстро шагнул следом, дверь с силой захлопнул и замер, плотно прижавшись к ней спиной и затылком, зажмурив глаза, словно, спасшись от погони, получил короткую передышку.
Я выждал минуту-другую и тронул его за плечо:
- Дружище, что с вами?
Он открыл глаза и посмотрел на меня так, словно впервые видел.
- Холмс, пойдёмте, - я уже настойчивее сжал его плечо. – Вы ранены, вы устали – вам нужно прилечь.
Он неожиданно улыбнулся:
- А вы, конечно, свежи, как парниковый огурчик – а, Уотсон?
- Ну, конечно, - засмеялся я. – Свеж и..., - и ухватился покрепче, потому что снова сильно закружилась голова. Холмс поморщился – кажется, я нечаянно сделал ему больно.
Словно потусторонняя тень, возникла в дверях Мари. Глаза тусклые, мёртвые. Таким же тусклым, бесцветным голосом она проговорила:
- Жилая половина не повреждена. В нежилой - обрушилась часть стены. Ванну можно будет принять через полчаса. Не послать ли за врачом?
- Нет пока, - сказал я.
- Примите наши соболезнования, - сказал вдруг Холмс. – Мы не успели вмешаться. Он погиб. Его убили ножом прямо в сердце. Тем самым ножом.
Глаза Мари немного ожили:
- Так вы знали?
- Да, безусловно, - сказал Холмс, коротко кивнув.
- А я не знала, что и подумать. Когда увидела, что проход открыт, я подумала, что вы... Что вы сами могли попытаться убить его, чтобы завладеть кладом
- Мы могли попытаться убить его? Мы? Вы с ума сошли! – возмущённо воскликнул Холмс – он тоже словно бы немного «оттаял». – Да нас самих едва не убили дважды – нет, трижды, если считать тот случай с газом.
Я лишь отчасти понимал, о чём они говорят.
- Но ведь это вы подстроили мой отъезд? – в упор спросила Мари.
- Да, мы. Но нам и в голову не пришло бы драться за эти мифические драгоценности до крови. Послушайте, Мари, а кто-нибудь ещё мог о нём знать? Вы говорили кому-нибудь?
- Нет. Кому я могла говорить?
- Может быть, вас с ним кто-то видел?
Речь шла, видимо, всё-таки о карлике.
- Нет, я..., - она вдруг осеклась, взгляд затравленно метнулся.
« Не может быть, - прошептала она. – Он не мог... Но если он знал, он мог бы предупредить...»
Холмс усмехнулся:
- Насколько я понимаю, под «он» вы понимаете моего без вести пропавшего братца?
Я удивлённо посмотрел на него – о Майкрофте прежде он отзывался с большой тревогой, а сейчас упомянул о нём едва ли не пренебрежительно. Холмс моё удивление заметил, но до объяснений не снизошёл – только губами дёрнул, а Мари сказал:
- Так или иначе, подозревать в убийстве нас бессмысленно. Я – юридический владелец Сэмплиер-холла, а если бы мне пришлось убить, защищаясь, я тем более не стал бы молчать – с моей-то репутацией и с моим адвокатом. Это, наоборот, мы вас должны подозревать в организации взрыва.
- Я ни за что не обрушила бы башню, пока не убедилась в том, что под развалинами останутся только мёртвые, - покачала головой Мари. – И потом, это вообще слишком опасно. Взрыв подземного газа натворил бы столько несчастий, что последствия даже трудно себе представить. Начать с того, что часть мыса вообще оказалась бы затоплена. Здесь, под землёй, очень большая вакуоль – в подвалы Сэмплиер-холла подтекает лишь маленький ручеёк. Если огонь втянет по нему в сердце этой вакуоли...
- А тело? – перебил Холмс. – Вы?
- Ну что ж, - проворила Мари, помолчав. – Он имеет полное право там лежать – он такой же Сэмплиер, как вы или я.
Холмс словно бы хотел что-то возразить, но не стал этого делать - кивнул и снова закрыл глаза, словно всё, прежде непонятное, сделалось совершенно понятным для него. Его перепачканное осунувшееся лицо выглядело таким усталым и больным, что я настоятельно потребовал немедленно позволить мне осмотреть его. Сам-то я чувствовал себя вполне сносно – только бок горел, и нудно ныли виски.
Мы кое-как начерно умылись и прошли в комнату Холмса.
- Вы себя тоже заодно осмотрите. – усмехнулся мой друг. – Крови вы, по-моему, потеряли предостаточно.
- Да, знаю. После того, как вы сказали о сломанном лезвии ножа, я понял, что обломок скользнул по рёбрам и здорово разорвал кожу. Сосуды на этих местах спадаются не очень хорошо – вот вам и кровотечение. А по сути – царапина. Что до моего обморока, это, скорее, нервное. А вот вы плохо выглядите. Так что снимайте рубашку – я лучше на вас взгляну.
Он разделся, и я присвистнул: нож, ударившись в аграф, буквально впечатал его в грудь – почти чёрный кровоподтёк над сердцем повторял форму летучей мыши.
- У дамы хорошо поставленный удар, - сказал я. – Неудивительно, что вы потеряли сознание – думаю, она разом выбила вам и кровь из сердца, и воздух из лёгких. Дышать больно?
Холмс поморщился:
- Да, пустяки...
- Тогда подождите – выслушаю ваше сердце, - я достал стетоскоп.
К счастью, сердечный ритм не пострадал, да и звучность тонов опасений не внушала. Холмсу было больно дотрагиваться до груди, но всё-таки я решил, что рёбра целы. Когда же мы оба смыли с себя грязь и кровь, а потом я с помощью Холмс заклеил свой бок пластырем, на нас навалилась такая необоримая усталость, что не хватило сил добраться до постелей. Я повалился в гостиной на кушетку, а Холмс заснул в кресле, запрокинув голову на подголовник и протянув через всю комнату свои длинные ноги.
Меня разбудил среди ночи голод. Я проснулся и полез в буфет, но нашёл там только подсохшую головку сыра и печенье. Мне совсем не хотелось никого будить, и я решил потихоньку пробраться в поисках съестного на кухню. Осторожно, жуя печенье и стараясь не шуметь, я направился к двери и, открыв её, замер на месте: за стеной раздавались тихие голоса.
- Они спят, не бойся, - говорила кому-то Мари. – Я только что заходила к ним – спят, как сурки.
- Я очень боюсь за брата, - раздался ей в ответ знакомый голос. – Он – мальчик впечатлительный, это всегда мешало ему смотреть на вещи с полной трезвостью.
« Майкрофт!» - догадался я.
- Ты ошибаешься – ему хватает трезвости, - отвечала Мари. – Возможно, ты был неправ с самого начала, и вам бы следовало объединить свои усилия.
- Да, позже мы поговорим, - смиренно согласился Холмс – старший. – Но сейчас всё так запуталось. Сначала меня просто влекло по течению, потом позиция стороннего наблюдателя показалась мне выигрышней в тактическом плане, а сейчас, боюсь, стоит мне объявиться, и я сам навлеку на себя подозрения. Прежде всего, Уотсона.
« Верно, бестия, - подумал я, прижимаясь ухом к переборке. – Ещё как навлечёшь».
- Значит, кроме ножа и аграфа, там ничего не оставалось? – помолчав, снова заговорил Холмс.
- Да, больше ничего. Я сама однажды заходила в то ответвление, где был саркофаг – оттуда всё исчезло. К тому же, меня последние дни всё время не оставляло чувство, что кто-то буквально дышит мне в затылок. Впрочем, я никогда не чувствовала себя уверенно там. А когда раздался грохот, и башня стала рушиться, какой- то человек выскочил через боковой отрог и, думаю, как раз успел присоединиться ко всем прочим, словно только подбежал. Но я совсем не разглядела, кто это был – не могу даже сказать, мужчина это или женщина.
- Это моё упущение, - вздохнул Холмс. – Следовало присмотреться повнимательнее ко всем. Увы, в этот момент я видел только Шерлока.
- Не ты один, - сказала Мари. – У него были и другие сочувствующие.
- Ты намекаешь на Дэлавару? – в голосе Холмса-старшего появилась странная интонация, чуть ли не опаска. – Если это так, Мари...
- Если это так? – почти насмешливо переспросила его собеседница.
- Перестань, бога ради! Ведь это мой брат.
- Так тем более поговори с ним.
- Нет-нет, не сейчас.
- А если потом уже будет поздно? – она, кажется, подначивала его.
- Я возлагаю большие надежды на Уотсона. Когда они вместе, я почти спокоен, - сказал мистер Майкрофт.
- Вот как? Мне не показалось, что у него очень уж светлая голова.
- Главное, что она у него холодная и трезвая. А Шерлоку в некоторых случаях полезен ледяной душ.
- Так поговори с Уотсоном, - предложила Дюлоранж.
- Нет, это всё равно, что с самим Шерлоком. Уотсон расскажет ему всё вплоть до знаков препинания. И в ту же секунду, а полной уверенности у меня пока нет. А раз нет, к Темплу с этим не пойдёшь.
- Разве Темпл не заодно с тобой? – удивилась Мари.
- Нет. Он ничего не знает.
Некоторое время они молчали.
- Я думаю, что тебе лучше идти, если хочешь сохранить инкогнито, - наконец, сказала Мари. – Если проснётся кто-то из них, незаметно я тебя уже не выведу.
Послышался шорох, словно кто-то встал, отодвинув стул. Я заметался, боясь, что меня застанут, и, наконец, на цыпочках бросился обратно, в гостиную. Не уверен, что мне удалось это сделать вполне бесшумно, потому что на пороге, торопясь и оглядываясь, я запнулся и полетел прямо на колени всё ещё спящего Холмса – правда, без особенного грохота.
Холмс, которого я чуть было не уподобил кузнечику, взвился с места с коротким и тоже тихим, но энергичным воплем:
- Вы что, Уотсон, спятили?!
- Нет. Я упал.
- Откуда ещё вы упали?
- С пола, - растерянно ответил я.
- Гениально! Вы первый, кому удалось это сделать, ей-богу!
Но тут я не стал слушать его дальнейшего ворчания, а просто обхватил его сгибом локтя за шею, пригнул его голову к себе и зашептал в ухо:
- Холмс, ваш брат никуда не пропадал. Он здесь, он прячется. Я слышал его голос, и он в сговоре с Мари Дюлоранж.
К моему удивлению, Холмс воспринял распиравшую меня новость с олимпийским спокойствием.
- Да, я знаю, - кивнул он. – И если вы свалились на меня только по этому поводу, то не вижу оснований и дальше отказываться нам обоим от ночного сна.
- Вы так спокойно об этом говорите! – не выдержал я. – Не вы ли только днями умирали от беспокойства, говорили, что...
- Тс-с! – он легко коснулся пальцем моих губ, понуждая замолчать. Я увидел, что при этом его скулы неровно порозовели.
- Уотсон, не будем больше к этому возвращаться, - очень мягко и смиренно попросил он.
- Не будем возвращаться? – я задохнулся от возмущения. – Не будем возвращаться? Ах, вы, старый интриган – точная копия вашего братца. Значит, пока вы тащите меня на эту головокружительную лестницу, потом спускаете прямо в ад, где меня тыкают ножом и травят газом, где я разделяю вашу – неподдельную, как мне, между прочим, казалось – тревогу за брата, всё в полном порядке. А теперь уже всё позади и вам, как всегда, всё понятно, мы больше «не будем к этому возвращаться» и проще вообще сказать: «Подите, Уотсон, вон, вас дальнейшее не касается»?
Румянец Холмса стал ярче, но заговорил он очень сдержанно:
- Вы кипятитесь оттого, что усмотрели в моих словах смысл, которого я туда не вкладывал. Сказав «не будем к этому возвращаться», я имел в виду лишь те непростительные сантименты, которым я позволил вмешаться в ход моих рассуждений, и которые чуть было не исказили всё до неузнаваемости. Факты – другое дело. Факты я готов с вами обсудить хоть сейчас. Что до ваших обвинений в том, что я как-то принижаю вашу роль в нашем тандеме, то, поверьте, я ничего подобного и в мыслях не имел и на самом деле очень дорожу вашей компанией.
Тут я немного остыл и почувствовал себя неловко за вспышку. Заметивший это Холмс тоже немедленно успокоился – румянец его погас, лицо снова сделалось привычно бледным.
- Я же сказал вам, что слышал голос Майкрофта в подвале, - напомнил он. – Вы мне не поверили. А я знал, что не ошибаюсь. И когда появился трансильванец...
- Так он – это трансильванец?! – наконец, дошло до меня.
Холмс чуть улыбнулся.
- Когда появился трансильванец, - продолжал он, - я сопоставил этот голос с его появлением и понял, что, в принципе, наш знакомый хвастун из Карпат мало отличается от моего брата теми качествами, которые постоянны для человека и с трудом поддаются коррекции. Я имею в виду рост, телосложение, цвет глаз и тому подобные постоянные величины. Всмотреться, как следует, в темноте подвала едва ли представлялось возможным, но потом, когда башня рухнула, и когда на грохот взрыва сбежался чуть не весь Гуллскэйп, его волнение выдало его. Помните, как он бросился ко мне, не вполне владея собой? Потом, правда, взял себя в руки, но момент был упущен – я узнал его.
- И ничего мне не сказали? – снова не удержался от упрёка я.
- Да я бы и дальше не говорил, Уотсон, - ответил Холмс очень серьёзно, даже чуть хмурясь. - Из вас – не обижайтесь только ещё и на это – весьма скверный конспиратор, а дело, сами видите, и гадкое, и кровавое. Раз уж даже от меня Майкрофт предпочёл скрываться, то вы с вашим правдивым взглядом, с вашим бесхитростным лицом... Вы всё-таки снова обижаетесь, Уотсон?
- Нет. Но теперь, раз уж так вышло, что я всё равно знаю, вы уже не сможете «вынести меня за скобки». Вы сказали, что готовы обсудить факты хоть сейчас. Отлично. Мне тоже этого хочется, и, вот именно, прямо сейчас. Так я могу начинать спрашивать?
Холмс снова развалился в кресле, далеко вытянув ноги. Лениво, даже сонно, улыбнулся:
- Ах, как благородно поймать меня на слове, когда вокруг глухая ночь и хочется спать.
- Да? – с деланным удивлением переспросил я. – Разве вам хочется спать?
Холмс узнал свои былые интонации и слабо рассмеялся:
- Ладно-ладно. Вижу теперь, вы в этом деле и впрямь мастер... Но. Уотсон, ясной картины я и сам пока не вижу. Главное, не могу с уверенностью утверждать, кто напал на нас в подземелье.
- Может, Майкрофт знает об этом лучше? – предположил я и пересказал подслушанный разговор.
- Слово «знает» тут едва ли уместно, - заметил Холмс. – Догадывается – да. Ну и что – я тоже догадываюсь, и, судя по всему, наши мысли текут примерно в одном направлении. А Майкрофт, стало быть, на моё здравомыслие полагаться опасается и вам в этом смысле доверяет гораздо больше, а?
- Холмс, я его на это не провоцировал, - поспешил оправдаться я. - Он сам.
- Что ж, может быть, он и прав, - неожиданно сказал Холмс. Он снова встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна, повернувшись спиной ко мне. – Иногда мне хочется поверить в красивую сказку больше, чем в ничем не прикрытую дрянь истины. Ай! – и с этим почти по–цыгански прозвучавшим возгласом досады он вдруг сокрушительно ударил кулаком в оконную раму.
Я вскочил под нежный аккомпанемент звона хлынувших на пол осколков стекла.
- Холмс!!!
- Ничего, Уотсон, ничего – всё в порядке, - морщась, он сжимал и разжимал ушибленные пальцы.
- За исключением того, что вы вышибли стекло, может, и в порядке.
- Замазка растрескалась – я не в стекло ударил. Дрянь здешний стекольщик.
- Всё у вас сегодня дрянь. Хорошо, что рамы двойные, не то ещё и замёрзли бы, - и, положив на его плечо ладонь, совсем другим тоном: - Холмс, друг мой, что с вами? Вы меня пугаете.
Плечо под моей рукой задрожало, но лица я видеть не мог – Холмс нарочно отвернулся к окну так старательно, что мышцы шеи натянулись под кожей жгутами.
- Господа, что у вас происходит? – в дверь, распахнув её, по-моему, ногой, ворвалась Мари. – Я забыла, когда я спала спокойно!
Меня подмывало заметить, что не мы одни виновники её бессонных ночей, но Холмс, так и не повернувшись, спокойно сказал:
- Я разбил стекло. Пытался открыть раму – стало отчего-то душно.
- Это уже второе стекло за неделю, - заметила домоправительница, слегка понизив тон.
- Что же я поделаю, если в этом доме то и дело бывает душно, - пожал плечами Холмс – он уже успокоился и, напустив на себя равнодушие, отошёл от окна.
Мари, которая больше разыгрывала возмущение, чем, действительно, возмущалась, предпочла не обострять тему и ушла, качая головой и ворча что-то насчёт стекольщика, которого надо бы вызвать.
- Отвечая на ваш вопрос о том, что со мной происходит, - проговорил Холмс, снова опускаясь в кресло – он старался говорить небрежно, но никак не мог вполне овладеть голосом и срывался на сиплый дискант. – Я слишком заигрался в оловянные солдатики и забыл о том, что дети растут, а их взгляды меняются. Осознание этого причинило мне боль – только и всего. Правда, - тут он жалко и виновато улыбнулся, - сильную боль.
- А я так ничего и не понимаю, - признался я. – Даже не понимаю, что именно произошло в подвале, и кто активировал запал.
- В подвале произошло столкновение интересов соискателей, - усмехнулся Холмс. – Сначала без нас, потом при нашем посильном участии. Карлик охранял то, что считал своей неделимой собственностью.
- Значит, карлика убили охотники за сокровищами Сэмплиеров? Но кто именно? Может быть, Стевен Бигз? Он сам говорил, что имеет отношение к инженерным работам – ему было легко подвести заряд под несущую опору.
- После чего любезно сообщить нам об этом? Что ж, это не так уж невероятно, хотя я бы на вашем месте сделал совсем другие ставки.
- Вы лучше скажите, какие ставки вы сделали на своём собственном месте? – ворчливо заметил я, раздражённый новым приступом его скрытности.
- А вы догадались о том, кто именно проживал на чердаке под видом призрака усадьбы? – спросил он.
- Думаю, что отец Дэлавары, которого все – в том числе Метерлинк – считали умершим. И это значит, что Дэлавара – потомок ветви Карла и Карлы.
- Вот именно. И давайте, в таком случае, подумаем, почему, собственно, живого человека могли считать умершим? Этой истории около тридцати лет – может, немного меньше. Я подумал: «А что, если двадцать пять? Что, если воспоминания моего детства, которыми я тут делился с вами, имеют ко всему этому прямое отношение?» Ведь если подумать, если взять то памятное мне, хоть и несостоявшееся, аутодафе... Было же в нём что-то... чрезмерное. А может быть, неспроста? Может быть, была какая-то скрытая подоплёка, которой я тогда не видел..., - тут Холмс замолчал и надолго задумался, морщась и потирая пальцами висок, словно у него разболелась вдруг голова.
- Вот что, Уотсон, - наконец, проговорил он. – Мы должны всё-таки тоже ехать в Уартинг – думаю, там остались существенные корни нашей истории.
- Ваш брат Майкрофт там был, - напомнил я.
- Тем более.
- Так не проще ли было бы...?
- Нет! – отрезал он, не дав мне договорить. – Не проще.
Слегка уязвленный, я пожал плечами:
- Хорошо, поедем, если хотите. Вы надеетесь узнать там что-то о Мари Дюлоранж?
- Если вы имеете в виду нашу домоправительницу, то едва ли я узнаю о ней что-то новое. Разве что откуда взялось это имя: Дюлоранж.
- То есть, всё, кроме этого, вам и так известно?
- Да, – спокойно и односложно ответил он.
- Ну, раз так, может, и со мной поделитесь? – я рассчитывал произнести это язвительным тоном, а получилось сердито и обиженно.
- Поделюсь, - кивнул Шерлок Холмс. – Хотя вы сами вполне могли бы прийти к этим выводам, если бы дали себе труд сопоставить факты и свои собственные наблюдения.
- Да-да, знаю, - отмахнулся я нетерпеливо. – Мой ум чудовищно ленив, я – бездарь, напрочь лишённый воображения, но вы, гений, уж проникнитесь ко мне снисхождением, растолкуйте ваши очевидные выводы.
Холмс хмыкнул невесёлым смехом:
- Ладно-ладно, друг, не обижайтесь. Может быть, я и вправду бываю порой несколько занудлив и кичлив со своими менторскими выступлениями в пользу постоянной аналитической работы ума. На самом деле вы имеете полное право обходиться со своим умом, как сами того пожелаете.
- Ну, спасибо, - на этот раз язвительность мне удалась.
- Пожалуйста, - не остался в долгу Холмс. - Я только хотел сказать, что даже портретное сходство Дэлавары, Мари и карлика достаточно очевидно.
- Ну, пожалуй...да.
- О чём это говорит?
- Об их родстве, полагаю.
- Туше. А теперь вспомните, что говорили вам во время визита к ним Метерлинки. Во-первых, о том, что Майкрофт был в юном возрасте знаком со старшей сестрой Дэлавары, а во-вторых, что ему для чего-то понадобился её портрет работы Метерлинка, за который он заплатил изрядную сумму – по мнению Дэлавары, большую, чем портрет мог бы стоить. Ну, и третье: несмотря на то, что смертью карлика Мари Дюлоранж, скорее, шокирована, чем ввергнута в пучину горя, они всё же были, судя по всему, сообщниками, и длительное время. Ну, Уотсон? Взвесьте, наконец, все имеющиеся данные. Кто она, наша Мари Дюлоранж?
- Сестра Дэлавары, Марина! – выпалил я.
- Опять туше, Уотсон, - кивнул мой друг, но как-то рассеянно, словно думал при этом о другом.
- А в Уартинге что вы рассчитываете узнать? – не отставал я.
Он не ответил. Вместо этого вдруг встряхнулся, вскинул голову и дрогнул углом рта в улыбке:
- Уотсон, друг, я, правда, спать хочу. Давайте до утра, а? Всё равно я без вас никуда не поеду. А сейчас мне как-то не беседуется, если честно.
Я развёл руками:
- Ну что ж, спокойной ночи. Только ложитесь лучше в постель, чем спать сидя.
Он только отмахнулся, закрыл глаза и снова расслабленно оплыл в кресле.
Я пошёл к себе и лёг, но то ли уже выспался, то ли мысли мешали – заснуть не мог. К тому же, снова захотелось есть. Я вздыхал, ворочался, наконец, встал и снова вышел в гостиную.
Холмс спал неспокойно – оно и понятно: в полусидячей позе спокойно не заснуть, напрасно он отказался лечь, как следует. Не знаю уж, какие невесёлые сны донимали его, но он ворочался, невнятно бормотал, а потом вдруг жалобно всхлипнул и протяжно застонал, перекатывая голову по взмокшему от его пота подголовнику.
Я потряс его за плечо:
- Холмс, успокойтесь. Я же говорил вам, идите в постель. Это не дело, вы здесь не отдохнёте, а только измучаетесь. Слышите?
- Слышу, слышу, - пробормотал он, не открывая глаз. – Сейчас..., - и вдруг, вскрикнув, резко, как подброшенный пружиной, сел прямо – дыхание прерывистое, сердце колотится так, что слышно на расстоянии его бешеный галоп, в глазах – оторванный кусок сна и животный ужас.
- Уотсон!!! – он схватил мою руку и сжал, словно в слесарных тисках.
- Тихо-тихо, - свободной рукой я успокаивающе похлопал его по плечу. – Всё ещё не проснулись, что ли? Что за гадость вам привиделась?
- Гадость? – переспросил он тем сиплым высоким голосом, который почти пугал меня, выдавая у него страшное душевное волнение.
- Не знаю. Вы стонали, и у вас слёзы на ресницах – едва ли их причина - светлый радостный сон.
Слёзы он вытер пальцами, долго глядел на их повлажневшие кончики, а потом усмехнулся как бы про себя и над самим собой. Но я уже и тому был рад, что хоть сердце его утихомирилось, а дыхание сделалось ровнее.
- И что только с вами творится, Холмс! – вздохнул я, не рассчитывая, собственно, на ответ. - Не припомню прежде такого.
- Сердце болит, - тихо сказал он и. морщась, осторожно погладил ладонью грудь. – Вы только не вскидывайтесь, доктор, как нервная барышня – должно оно болеть после такого удара. А у вас не болит?
- Что? – не сразу понял я.
- Ну что « что»? Ножом-то вас ударили, нет? Не болит?
- Н-нет, - нерешительно отозвался я. – Ну, то есть, саднит, если вспомню, а так ничего... Да ведь вскользь пришлось.
- Видите: вскользь. Вы – счастливый человек, Уотсон. Хотел бы я, чтобы мне тоже пришлось вскользь, а не так, в самое сердце...
- Вы... о чём-то другом говорите, да? – спросил я осторожно. – Не об ударе ножом в подвале, ведь верно?
- Нет, я именно о нём говорю. Вы только подумайте, Уотсон, какое хладнокровие! Какое самообладание! Какие великолепные бойцовские качества, и всё ради чего? Ради любви? Ради идеалов? Нет, ничуть. Ради нескольких граммов кристаллического углерода и интактного металла, пусть даже и обработанного не последним в своём деле ювелиром. Я уже задавал себе этот вопрос – при вас, кажется: да стоит ли оно того?
Я пожал плечами:
- Люди убивают друг друга и за меньшее.
- И вы находите это терпимым?
- А кто меня спрашивает? Раз уж это находит терпимым господь Бог...
Холмс сжал кулаки. На его лице вдруг отразилась совершенно несвойственная ему ярость.
- А я и с Богом! – крикнул он, густо покраснев, словно его вот-вот хватит апоплексический удар. – Слышите вы? И с Богом этим вашим буду спорить до хрипоты, хоть забросай он меня камнями небесными выше макушки!
- Да спорьте на здоровье, - немного оторопело отозвался я. – Чего вы на меня-то накинулись? И вообще... Вы заболеете, если будете так волноваться. Может, дать вам успокоительное, а?
- Чего-чего? – по-звериному ощерился он. – Ещё чего предложите? Микстурки, касторки, нюхательных солей?
Я промолчал. Иногда молчание помогает лучше любой касторки. Холмс, не дождавшись возражений, минутку поварился в собственном соку, после чего скривился не то в усмешке, не то в гримасе отвращения, и пробормотал скороговоркой:
- Ладно-ладно, дружище, извините – сам не знаю, что на меня нашло.
- Зато я прекрасно знаю, что на вас нашло, - решился я – сильно рискуя, между прочим. – Всё то же самое – девочка-туман, девочка-сон. Экскурсия в детство, Рип-Ван-Винкль и всё такое. Иногда, Холмс, вы чудовищно прагматичны и даже возмущаете меня своим прагматизмом, даже, пожалуй, своим цинизмом, а иногда... Эх! – я махнул рукой.
Холмс глубоко вздохнул и с силой потёр ладонями виски. У меня отлегло от сердца – я ожидал отповеди - язвительной, резкой, такой, как он может, но этот вздох показал мне, что пар уже вышел.
- Ладно, давайте ваше успокоительное, - сказал он. – И не называйте больше так Дэлавару Метерлинк. Девочка-сон выросла и стала женщина-кошмар. Девочка-туман обернулась дождём.
- Но какие-то чувства к вам она, похоже, все эти годы хранила, – заметил я. – Если вспомнить, как она бросилась и прижалась к вам. Мне показалось даже...
Я не стал продолжать, остановленный изумлённым взглядом моего друга. Таким изумлённым, что радужки его глаз снова вспомнили, что в них кроме серого очень много голубого цвета. Он мигнул – вернее сказать, обалдело хлопнул глазами, а потом расхохотался, раскачиваясь из стороны в сторону, чуть не падая и обливаясь слезами. Я не сразу понял, что это уже не совсем смех. Хлестать Холмса по щекам, чтобы он успокоился, я бы никогда не отважился, поэтому я просто обхватил его за плечи, привлёк к себе и удерживал так некоторое время, приговаривая нараспев:
- Ну, будет, будет, будет вам... - пока он не перестал и мягко не высвободился из моих объятий.
- Ох, наивный же вы человек, Уотсон, - проговорил он почти совершенно спокойно, качая головой. – Чувства... Она прижалась ко мне только затем, чтобы перемазаться моей кровью, что ей с успехом и удалось.
- Зачем?
- Затем, чтобы ни у кого не возникло вопросов о происхождении кровавых пятен на её одежде.
- Кровавых пятен?
- Я видел их, дорогой мой доктор. Только моё свидетельство – аргумент недостаточный. Я ведь тоже из соискателей. И Темпл имеет полное право подозревать меня так же, как Метерлинков, Марину или, скажем, Стевена.
- Подождите... Вы, действительно, видели кровь на её одежде? Неужели вы хотите сказать, что это она...
- Да, я думаю, что это Дэлавара убила своего отца, а потом пыталась убить меня и вас. И пыталась добросовестно – не её вина, что не удалось. Лезвие ножа ударилось в аграф – я же вам говорил. Она не заметила, что кончик обломился, и поэтому не смогла ударить вас так, как ей бы хотелось. И вы, и я потеряли сознание даже от тех ударов, которые у неё получились. Что бы было, если бы нож оказался прочней? Вы видели, что произошло с карликом? Нож проломил кость, вошёл, как в масло, – и он снова погладил левую сторону груди. – Ох, Уотсон, болит... ноет. И не пойму никак, синяк или душа. Ну, вы что, ложиться ещё будете?
- Да куда уж теперь... Светает. Потом, я что-то проголодался, Холмс. Может, кофе сварить?
- Кофе? Ну, что ж, кофе – это, пожалуй, то, что нужно. Слушайте, друг мой, что-то я расскулился сегодня – самому противно. Вы забудьте, внимания-то не обращайте, не надо. Мы сейчас позавтракаем и пораньше в Уартинг поедем – хорошо бы до того успеть, как Темпл за нас возьмётся.
- Дилижанс будет только в одиннадцать, - вспомнил расписание я.
- Дилижанс нам ни к чему – я ведь вам говорил про лошадей? Верхом сумеете?
- А, те ваши лошади, что у цыгана-лошадника на постое?
- Хорошие лошади, не сомневайтесь, - улыбнулся Холмс. - Так что, сможете вы в седле часа полтора?
Я пожал плечами:
- Ну, в общем... Холодно только.
- Ничего. Потеплей оденемся. Зато время сэкономим. Сказать вам честно, я пока не уверен, о чём следует, а о чём не следует знать Темплу. И до визита в Уартинг я этого для себя твёрдо не решу.
- Хорошо, - обречённо вздохнул я. – Верхом – так верхом. Только ваш цыган, должно быть, спит ещё.
- А-а, - отмахнулся Холмс. – Настоящие цыгане спят вполглаза. Но сначала всё-таки кофе. Только обойдёмся, пожалуй, без Мари – не стоит привлекать её внимание к нашему намерению уехать. Позавтракаем, чем бог послал.
Мы позавтракали, чем бог послал, а он, увы, не был в это утро особенно щедр – всё те же подсохший сыр и печенье. Но горячий кофе взбодрил меня и даже почти насытил. Ещё лучше оказалось его влияние на Холмса, словно пришедшего в себя и вновь обретшего привычный стиль. Реабилитацию завершила трубка, после которой голубая нота совсем исчезла из его глаз, радужки потемнели и сделались графитово-серыми, а взгляд заострился и заблистал сухой искрой.
- Слава богу, - не удержался я. – Вы хоть на себя похожи сделались, не то я просто не знал, как с вами быть.
В ответ он снова слегка порозовел и нервически дёрнул уголком рта.
- Я выбросил это из головы, Уотсон, - сказал он. – На самом деле достаточно рефлексий, которые, ко всему, ещё и очень мешают.
Я не поверил ему, но промолчал, не желая обострять ситуацию, и без того достаточно сложную. К тому же, я был озабочен экипировкой – не во всякой одежде чувствуешь себя удобно в седле, а тут следовало ещё и не замёрзнуть. В конце концов, я остановился на меховой короткой куртке, коротких, но тёплых бриджах, сапогах и шлеме с ушами.
Цыган, о котором говорил Холмс, жил в такой же развалюхе, как временное пристанище Гримальда. Единственное, что выглядело пристойно, это конюшня на три десятка лошадей.
- У вас здесь, я смотрю, вообще немало цыган, - заметил я.
- Да, - усмехнулся Холмс. – Отчего-то они любят наши места. Так было всегда, сколько я себя помню.
Лошади оказались хороши и в хорошей форме. Для Холмса – нечистокровный орловец с примесью арабских, кажется, кровей – весь чёрный, как смоль, но с белой гривой, голенастый, как его хозяин, и тонконогий, для меня – рыжеватый меринок с хитрыми глазами и читающимся в них желанием укусить непрошеный груз. Зато он был невысок и не кидался из стороны в сторону, как Холмсов Чёрт.
- Вот он вас сбросит, глядите, - предостерёг цыган, видя, как Холмс прилагает все усилия и всю природную цепкость, чтобы усидеть на вьюном вертящемся и взбрыкивающем жеребце.
- Ничего, привыкнет, - сквозь зубы ответил упрямец. – Мы спешим.
- А моего как зовут? – спросил я.
- Трутти. Он сластёна , за кусок сахара душу продаст. Вы его угостите, - и цыган протянул мне на смуглой заскорузлой ладони лошадника кусок жёлто-серого ноздреватого сахара. Я предложил угощение меринку, и тот тотчас проникся ко мне дружескими чувствами.
- Чёрта так просто не купишь, - засмеялся цыган. – Хлыстик-то взяли, мистер Холмс? Без дела, глядите, в ход не пускайте – не дай Господь, обидится, так покалечит.
- Ничего, - буркнул Холмс, - договоримся, - и вышеупомянутым хлыстиком легонько вытянул своего коня между ушей.
В тот же миг снежные комья полетели нам в лицо, словно поднятые внезапной бурей, и в снеговом вихре конь и всадник исчезли.
Когда, кое-как протерев глаза, мы смогли всё-таки взглянуть им вслед, мы увидели, как Чёрт стелется над дорогой почти горизонтально, почти паря над ней и лишь изредка снижаясь и ударяя копытами, чтобы снова взлететь. Холмс припал грудью к холке, цепляясь за неё, как клещ, и я, надо сказать, не слишком позавидовал ему в этот момент.
Однако, он справился – прогалопировав туда и сюда, Чёрт, наконец, скрепя сердце, согласился слушаться седока, и Холмс, развернув его, крикнул мне, чтобы я присоединялся. На моё счастье, ублаготворённый сахаром Трутти оказался само послушание. К тому же, он был резв, и мы без труда держались рядом с Чёртом.
Дорога на Уартинг сначала шла вдоль чреды домов, но Холмс, желавший оставить наш отъезд незамеченным, свернул на какую-то едва заметную тропинку и мы спустились под прикрытие берега. Однако, прикрытие прикрытием, а дуло здесь, как в трубу. Я был в тёплых перчатках, и то мои руки тотчас закоченели, а Холмс и вовсе держал узду голыми руками, и пальцы его сделались белыми от холода.
- Вы в эту зиму себе руки непременно застудите, - укоризненно заметил я. – Где ваши перчатки?
- У меня всего одна пара и была, - ответил он с дружелюбной готовностью беседовать. – А вчера вдруг глянул – из пары только одна осталась, а где другая, ума не приложу. Надо будет купить новые, да сегодня уж некогда – разве в Уартинге и куплю.
- А до Уартинга?
- Придётся потерпеть. Ничего: станет слишком холодно, спущу на ладони обшлага рукавов. Вот погода бы не испортилась – не нравятся мне вон те облачка со стороны пролива – видите?
- А что в них? – встревожился я. – На вид довольно безобидные.
- Тем не менее, в них таится резкое ухудшение погоды и затяжная метель. И дай бог, чтобы их пронесло стороной.
- А нам долго ехать?
- Часа три-четыре. Ну, ничего. В крайнем случае, заночуем в Уартинге на постоялом дворе. А может, и лорд Каррингфорд окажет нам гостеприимство. Ну, вот. Из Гуллскэйпа мы теперь, практически выбрались. Дальше до вон той, виднеющейся на горизонте рощи пойдёт широкий накатанный тракт, так что давайте воспользуемся случаем и пришпорим.
Было холодно, но солнечно и очень тихо, и мы добрались до первых строений Уартинга без приключений, только страшно замёрзли. Холмс давным-давно спустил на ладони обшлага, но всё равно то и дело дышал на руки и жаловался, что не чувствует пальцев. У меня же адски заледенели ноги. Сапоги, хоть и тёплые, оказались мне тесноваты, а на холоде нет ничего хуже, чем тесная обувь.
- Вон там какой-то паб, - наконец, увидел мой друг. – Спешимся и зайдём хоть не несколько минут, не то не доедем – замёрзнем. Да кстати же и дорогу получше разузнаем.
Мы оставили коней у коновязи и толкнули тяжёлую дверь под расписанной на немецкий манер вывеской: « У толстого Хайнца».
Помещение оказалось маленьким и уютным. Светлые панели, деревянные столы, чистые кружки и тарелки. Хозяин в фартуке, судя по его габаритам и немецкой внешности, был тот самый Хайнц.
- Чего-нибудь, от чего скорее согреешься, - заказал Холмс.
- Понимаю, - закивал необъятный Хайнц и принялся колдовать над кружками. Запахло лимоном и корицей.
- Нам нужен здешний приют для душевнобольных, - Холмс явно не собирался зря терять время. – Далеко ещё до него?
- Если вы из Гуллскэйпа или Фулворта, - сказал толстый Хайнц, – то вы уже почти проехали мимо. Вам нужно было свернуть по тропинке через рощу ещё в самом начале улицы. Этот дом стоит уединённо, чтобы сумасшедшие не мешали своими криками добрым людям. Но сейчас не знаю, как вы до него доберётесь – ехать ещё не меньше мили, а между тем поднимается ветер – слышите?
Холмс зябко поёжился – как и мне, ему, похоже, не слишком хотелось покидать уютный паб ради сомнительного путешествия в страну безумия.
Питьё между тем было готово – что-то вроде горячего немецкого пунша, но не совсем пунш. После нескольких глотков даже от природы бледный Холмс раскраснелся, да и у меня загорелось лицо.
- Ну как? – спросил ревниво наблюдавший за нами хозяин.
- Просто великолепно. Сразу стало тепло, - ответил Холмс, грея ладони о пузатые бока своей кружки. – А что, они и впрямь тут сильно досаждают, сумасшедшие?
- Да как сказать.., - замялся Хайнц, явно имевший прибыль как с нормальных, так и с ненормальных клиентов, - Люди – они везде люди. Тех, кто неопасен, пускают и погулять. Эти тихие, вежливые – дай бог всякому. Ну а те, что взаперти, конечно, другое дело. Вот, скажем, года два назад сбежал тут один. Он, понимаете, представлял себя собакой. Так кусался, мерзавец! Подкараулит в кустах и эдак с наскока – р-раз! – он щёлкнул зубами, наглядно иллюстрируя, как именно кусался сбежавший пациент.
- Поймали его? – спросил Холмс.
- Поймали. Но ловили долго.
- А разве в лечебнице содержатся и мужчины тоже? – удивился я. – Мы слышали о женской лечебнице в Уартинге.
- Да тут только одна и есть, - пожал плечами Хайнц. – Откуда больше-то? Вот и держат всех, не разбирая, какого там кто полу.
- А в октябре-ноябре этой уже осенью никто не сбегал от них? – с интересом спросил Холмс. – Я слышал, будто какая-то женщина с ребёнком...
- Верно-верно. – припомнил Хайнц, и лицо его – как видно, от напряжённой работы мысли сделалось загадочным. – Я помню эту историю. Её ходили, искали. Она будто не просто сбежала, а ещё украла какие-то документы. Только с ней был не ребёнок, а вроде карлик. Может, из цирка – я не знаю хорошенько. И у меня тогда тоже спрашивали. Люди из лечебницы спрашивали и ещё будто какие-то родственники тоже её искали. У меня... подождите, постойте, - он завозился, как тяжеловесный боров и стал что-то искать в ящике буфета.
Холмс, отличавшийся в таких делах определённым даром предвидения, полез в карман за мелочью.
- Вот, нашёл наконец-то, - пыхтя, сообщил Хайнц. – Он оставил визитку и велел известить его, если вдруг я что-то узнаю. У меня ведь заведение, у меня бывает много людей.
Предусмотрительный Хайнц нарочно держал визитку так, чтобы ни мне, ни Холмсу не было её видно. Он почувствовал, что пришельцы всерьёз заинтересованы историей беглой сумасшедшей, и рассчитывал теперь на куш.
Холмс уже вытащил горсть монет.
- Продайте мне этот картонный прямоугольничек, - попросил он.
Хайнц совершил акт товарообмена, и визитка перешла к Холмсу. Я нетерпеливо вытянул шею, стараясь заглянуть ему через плечо – не очень перспективное занятие при разнице в росте около десяти дюймов. Но мой друг скрытничать вовсе не собирался, а наоборот, поднял эту визитку над плечом и немного подержал, повернув ко мне так, чтобы я мог хорошо рассмотреть надпись. На визитке значилось: «Конрад Константин Трелегер, учёный».
- Ишь ты, - не удержался я. – Ни много, ни мало - учёный.
Холмс засунул визитку Конни Трелегера в карман.
- Нам пора идти, Уотсон. Спасибо, хозяин.
Когда мы снова вышли на воздух, погода успела сильно испортиться. Похолодало, налетал порывами льдистый ветер, небо затянуло. Наши лошади беспокойно переступали ногами, пар из их ноздрей окутывал нам колени.
- Как скоро, - пробормотал, обеспокоенно поглядывая вверх, Холмс.
- Вы ещё хотели перчатки купить, - напомнил я.
- Нет, сейчас некогда, - отмахнулся он. – Потом.
- Холмс! Вот поморозите руки, - попугал я.
- Обойдётся, - с обычным для него, когда дело касалось его самого, легкомыслием откликнулся Холмс. – Что там Хайнц говорил: свернуть по тропинке? Где тут эта тропинка?
- Вот она, - указал я. – Не скажешь, что ей особенно часто пользуются.
- А кому ей особенно пользоваться? Хайнц же объяснил: выпускают только некоторых и изредка. А в такую погоду, верно, и совсем никого – вряд ли, что пациенты лечебницы хорошо обеспечены тёплыми вещами. Это ведь не фешенебельная лондонская клиника.
Мы поехали по тропинке сквозь рощицу и, едва миновав её, увидели казённое серого кирпича строение – унылое, как все такого рода здания. Окружавшая его каменная стена была выложена по верху битым стеклом, запертые ворота порыжели от ржавчины. Ничего, похожего на дверной молоток, у ворот не наблюдалось, поэтому нам пришлось попросту поколотить в них ногами.
Очень долго за воротами царила полнейшая тишина. Мы снова успели прозябнуть до костей, пока заржавленная створка со скрежетом приотворилась. В щели показался чей-то лиловый, как баклажан, нос.
- Вам кого-о? – не хуже ворот проскрипел несмазанный голос.
- А кого нам? – тихонько толкнул я Холмса локтем.
- Главного врача, - решил тот сразу брать быка за рога. – Мы имеем сведения о пациентке Марине Бигз – той, что исчезла отсюда осенью.
Баклажан задумался довольно надолго. Наконец, проскрипел:
- Я такой пациентки не знаю.
- Поэтому, любезнейший, мы и просим аудиенции не у вас, а у главного врача, - объяснил Холмс, улыбаясь такой улыбкой, от которой любому человеку, более или менее знающему его, сделалось бы нехорошо и опасливо.
- А лошадей ваших я куда дену? – сварливо спросил привратник. – У нас тут конюшни не предусмотрено, коновязи тоже нет. То есть, я бы мог и сам присмотреть за ними, но ведь это не входит в круг моих обязанностей.
Холмс, подавив в себе желание дать волю своей природной раздражительности, тяжело вздохнул и полез в карман за очередным аргументом.
Получив мзду, Баклажан обнаружил в себе недюжинные способности лошадника, а мы получили, наконец, возможность проникнуть вовнутрь худшего образчика муниципального сумасшедшего дома. Одно крыло хранило на себе следы пожара, окна в нём были выбиты, а стены обуглились и покрылись копотью. В другое крыло мы прошли через низкую дверь. Здесь густо пахло кислой капустой и прогорклым постным маслом, полы покрывал слой тщательно утоптанной грязи, а стены потеряли первоначальный цвет ещё лет десять назад. При плохом освещении – маленькие окна, в которые еле проникал пасмурный свет зимнего дня и два-три масляных светильника – по коридору бродили неопределённого пола существа в серых балахонах, живо напомнивших мне одеяние Мари Дюлоранж, в котором она предстала перед нами впервые. Несомненно плащ её и был сшит из такого вот балахона. Все эти существа были погружены в себя и не обращали на нас никакого внимания.
Кабинет доктора обнаружился в конце коридора по расколотой табличке на двери: «Доктор медицины Франсуа Виллар». Холмс постучал, и, услышав утомлённое «войдите», повернул даже на вид липкую ручку двери.
Сидящий за столом молодой человек поднял голову от книги. Я увидел больные, воспалённые глаза на сероватом осунувшемся лице, расширенные вены, мешки под глазами, свесившиеся на лоб пряди волос и несвежий воротничок.
- Это вы – главный врач больницы? – спросил Шерлок Холмс.
- Ну, я. И что? – у него был тусклый, измученный голос.
- Я – Шерлок Холмс, владелец Сэмплиер-холла. Со мной ваш коллега доктор Уотсон, мой друг и гость.
Без малейшего интереса молодой человек кивнул мне, ожидая, что Холмс скажет дальше, с терпеливой покорностью.
- Осенью из вашей лечебницы ушла пациентка, - сказал Холмс. - Вероятно, она находилась здесь под именем Марина Бигз, хотя полной уверенности в этом у меня нет. Вы помните такую?
Несколько мгновений казалось, что молодой человек не расслышал вопроса, потом его лицо исказила гримаса невыносимого страдания.
- Помню ли я её? - в гневе или, может быть, отчаянии, воскликнул он. - Ещё как помню! Но какая теперь-то уж разница? Она ещё жива? Впрочем... какое мне дело? Жива она или умерла, это больше не имеет никакого значения для меня. Этот монстр, который был с ней, это исчадие ада, в конце концов, всего лишь несчастный безумец, не отвечающий за свои поступки. Но я не могу, не могу вытравить ненависть из своего сердца! – и, вскочив, он в исступлении стал биться головой о стену. Ворот его при этом распахнулся, и стало видно висящее на шее маленькое золотое кольцо с надписью, в которой я успел разглядеть только заглавную букву «Д».
Ошеломлённые его поступком, мы оба на миг впали в ступор, но, придя в себя, бросились унимать его. Я нашёл на столе графин с водой и вылил ему на голову, а Холмс силой затолкал его в узкое плетёное кресло и удерживал там, пока он не перестал вырываться.
- Вы не должны так распускаться, - строго проговорил мой друг, глядя несчастному прямо в глаза. – Утрата ваша ужасна, но пытаться залить горе алкоголем – пагубный путь. Она бы вас не одобрила.
- Она? – растерянно переспросил доктор. – Вы что, что-то знаете?
- О несчастии, постигшем вашу невесту – очень мало, доктор Виллар. Вероятно, причиной был пожар?
- Как вы догадались?
- Мы видели следы огня на стенах здания. Полагаю, мадмуазель Мари Дюлоранж погибла при пожаре, исполняя свои обязанности медицинской сестры.
- Откуда вы всё это знаете? – доктор Виллар переводил настороженный взгляд с Холмса на меня. Я не называл её имени, я вас в первый раз вижу. Почему вы решили, что я потерял невесту?
- Её имя я прочитал на вашем кольце, - сказал Холмс. – Вернее, это, полагаю, было её кольцо или, скорее, кольцо, предназначенное ей, так как у вас на пальце никакого кольца я не вижу, и траурной ленты тоже нет – значит, погибшая леди вашей женой пока ещё не являлась. То, что она умерла, я заключил из глубины вашего отчаянья и того факта, что вы распустились и погрузились в пьянство – будь она ещё жива, это, скорее, заставило бы вас мобилизоваться – ведь вы врач, вы постарались бы хоть чем-то помочь ей. Что касается пьянства, признаки его на вашем лице. Ну и, судя по вашему восклицанию в адрес сопровождавшего её карлика, он как раз и является виновником пожара. Хотя это, скорее, догадка, чем чёткий логический вывод. А теперь я прошу вас: расскажите вы мне то, чего я не знаю. Как возник пожар?
- Вы слыхали что-нибудь о пиромании и пироманах? –спросил, немного взяв себя в руки, Виллар. – Это психически больные люди, у которых имеется патологическая страсть к поджигательству. Они общественно опасны. Как я узнал уже после пожара, помещённый к нам около тридцати лет назад пациент, некто Бигз, страдал наследственным нанизмом – это синдром патологической низкорослости с изменениями личности, одним из проявлений которых являлась пиромания. Он содержался у нас в отдельном помещении, как потенциально опасный пациент, к нему была приставлена постоянная сиделка, и, будучи рядовым куратором, до последнего времени я о нём даже не знал. Однако, около полугода назад прежний врач был вынужден оставить свой пост, и я был назначен заведовать всей этой клиникой. Только тогда, инспектируя помещение, я наткнулся на этого самого Бигза и был удивлён, потому что прежде знать о нём не знал. Мари Дюлоранж была сиделкой при нём. Она жила при лечебнице во флигеле, покидая его крайне редко и ненадолго. Меня сразу покорила та терпеливость, с которой она относилась к своему непростому пациенту. Я стал присматриваться к ней и кончил тем, что полюбил её без памяти. Она отвечала мне взаимностью и, наконец, мы решили пожениться. А что касается вашей Марины Бигз, эта весьма распущенная особа поступила к нам в клинику с алкогольным психозом минувшей осенью. Надо заметить, внешне она весьма напоминала мою Мари – такая же белокурая, хрупкая, даже исхудавшая. Её часто навещала сестра, похожая на неё ещё больше, а потом вдруг однажды здесь появился весьма интеллигентного вида молодой мужчина, желающий также видеть её и говорить с ней. Увидев этого мужчину, моя Мари вдруг вся затрепетала, но когда я спросил её, в чём дело, она отговорилась какой-то ерундой – так нелепо, что даже нарочно поверить её словам было нельзя. И я, дурак, обиделся и не стал её расспрашивать больше. Хотя мог бы догадаться, что дело серьёзное – до этого случая она никогда не обманывала меня.
Позже я снова видел этого молодого мужчину у флигеля, где содержался карлик. Он словно бы пытался заглянуть в окно, но, увидев меня, быстро ушёл. А ночью во флигеле вспыхнул пожар, и моя Мари погибла в огне, потому что не смогла пролезть в единственное крошечное окно, ещё не охваченное пламенем. А этот мерзавец, этот поджигатель, исчез, и Марина Бигз удрала вместе с ним. Их видели на стоянке дилижансов в тот же день, а потом на станции в Фулворте, откуда, я думаю, они уехали на север, где без труда затерялись.
Холмс выслушал рассказ, так напряжённо сдвигая брови, словно его мучило какое-то дикое несоответствие.
- Опишите мужчину, - попросил он.
- Худощавый, в сильных очках, - ответил доктор Виллар, пожав плечами.
Холмс помолчал, потирая пальцем висок.
- Скажите.., - наконец, осторожно проговорил он. – Мне не хочется причинять вам боль, но... Скажите, пожалуйста, тело погибшей было опознано?
На глазах Виллара выступили слёзы.
- Там... нечего было опознать. Тело почти обуглилось.
Холмс вдруг громко хлопнул в ладоши, заставив нас обоих – и меня, и Виллара – посмотреть на него с удивлением – почти с испугом.
- Простите, - спохватился он. – Этот жест помогает мгновенной концентрации, когда нужно принять решение или срочно обдумать какую-то задачу.
- А сейчас...?
- Да, и сейчас, - кивнул он, ответив не совсем так, как я рассчитывал.
Мы покинули это унылое место, снова пройдя мимо людей-теней. Холмс шёл торопливо, словно какая-то мысль подстёгивала и тянула вперёд.
- Выходит, - проговорил я. – Наша Мари выкрала своего отца-пиромана из-под замка, и это именно они виновники пожара в Гуллскэйпе? Но одно меня смущает, Холмс...
- Что именно? – быстро повернулся ко мне он.
- Этот Виллар сказал, что Марина Бигз поступила к ним в белой горячке, а наша экономка Мари, как мы решили, она и есть, просто, видимо, взяла себе имя погибшей Мари Дюлоранж.
- Ну и что?
- А то, дорогой Холмс, что женщина, живущая сейчас в Сэмплиер-холле, алкоголичкой никогда не была – готов поставить свою врачебную репутацию против конфетного фантика.
Холмс тихо засмеялся от удовольствия и особым, характерным для него жестом, потёр ладони.
- Что? – растерялся я.
- Только то, что мы движемся в одном направлении. Итак, Марина Бигз – была алкоголичка, наша Мари никогда этим пороком не страдала. Какой вы делаете из этого вывод, Уотсон?
- Наша Мари – не Марина Бигз, - полувопросительно произнёс я.
- Или?
- Право, я затрудняюсь...
Он раздражённо пожал плечами:
- Честное слово, Уотсон, не понимаю, как вам только удаётся писать ваши рассказы, пользующиеся, к тому же, успехом, при столь скудном воображении.
В виде исключения я не стал на него обижаться, а лишь смиренно попросил разъяснить, как видит проблему человек с воображением, достойным самых буйных клиентов сего заведения в их лучшие минуты.
Холмс снова засмеялся и сказал, что в одном я, определённо, совершенствуюсь – в искусстве не давать себя в обиду и ставить зарвавшегося собеседника на подобающее место.
Говоря так, мы вышли из ворот и снова взобрались на лошадей. Я ждал, что Холмс, закончив препираться со мной, всё-таки поделится своими мыслями, но вместо этого он посмотрел на небо и нахмурился.
- Смотрите, Уотсон.
Я поднял голову и увидел, что небо почти лежит на наших головах грязной пеленой, плотной и угрожающей. Ветер уже усилился весьма значительно, начинался снег. Было бело, но при этом потемнело – я даже не думал прежде, что такое может быть: тёмная белизна.
- Вьюга, - выдохнул Холмс – его лицо слегка побледнело. – Самое разумное было бы сейчас найти приют в Уартинге, и я бы так и сделал, если бы не боялся за оставшуюся одну в полуразрушенном доме Мари. Ах, следовало бы как-то сообщить Майкрофту о наших планах, но что теперь говорить – поздно. И что же нам делать, Уотсон?
- А вы полагаете, ей может угрожать серьёзная опасность?
- Вполне, - лаконично ответил он.
- Тогда нужно ехать. Может быть, если мы поторопимся... В конце концов, что с нами может случиться, Холмс?
- Мы можем сбиться с дороги – это самое худшее. Ну, и то, что промёрзнем до костей и обветрим лица, уж, само собой, разумеется. Мне лично к следам от когтей этой проклятой совы только облезающей кожи не хватает.
- Всё равно вы всё уже решили, - рассудил я. – Поехали скорей.
Вот где пришла пора оценить резвость наших коней. Задавал темп, конечно, Чёрт, но и мой меринок не отставал более, чем на полкорпуса. Однако, мы едва миновали рощу, как снег повалил так же густо, как в первый день нашего приезда сюда, и не стало видно. Я доверился Холмсу и его Чёрту, которые ещё каким-то сверхъестественным чутьём угадывали направление – сам я давно перестал понимать, где Уартинг, где Гуллскэйп и где я сам. Снег сыпал за ворот, налипал на лицо, коркой сбивал волосы. Чтобы сказать что-то – вернее, крикнуть, потому что за воем ветра тихий голос никак было не расслышать – приходилось защищать рот ладонью, не то в него, словно взбитые сливки на гигантской ложке, сразу набивался снег.
Именно таким манером Холмс вдруг и закричал мне, что Чёрт, похоже, дорогу теперь тоже потерял.
- Но я слышу, как лают собаки где-то неподалёку, - тут же добавил он.
- Вам кажется, - тоже криком возразил я. – Это просто ветер. Мы, судя по продолжительности пути, ещё не могли доехать до жилья, разве что всё это время кружили вокруг Уартинга.
- Нет, вряд ли, - ответил он. – Если ветер не переменил направления, то мы ехали до сих пор верно.
Но теперь уже и я услышал лай совсем близко. Казалось, напряги зрение, и разглядишь собак.
- Они как-то не так лают, - вдруг напряжённо сказал Холмс – за воем ветра я едва слышал его.
- Не знаю... Почему не так?
- На охоте они так лают, когда ведут дичь. Они..., - но он не закончил, потому что в следующий миг мы увидели собак.
Это была свора с вожаком. Голов семь – восемь. Бежали целеустремлённо, невзирая на ветер, бросающий им в морды снег. Бежали на нас. Бежали так, словно с энтузиазмом выполняли поставленную задачу.
Холмс схватился за оружие, но немного опоздал – пёс, бегущий впереди - как видно, вожак - взвился вверх, до седла, и зубами вцепился в его правое запястье. Пистолет, блеснув сорвавшейся с крючка рыбкой, улетел в снег. Холмс закричал и ударил пса по голове свободной рукой. Удар был очень силён – вожак отлетел на несколько шагов и забарахтался в снегу, скуля от боли и не делая больше попыток нападать.
- Чего вы ждёте?! – заорал на меня Холмс. – Стреляйте, не то они нас разорвут!
Он поднял Чёрта на дыбы, и очередной попрыгун угодил под копыта. Другой пёс вцепился в мой сапог, и я выстрелил в него в упор. Однако, как одержимые, они атаковали снова и снова.
- Они не сами! – крикнул Холмс, отбивая ногой очередную атаку. – Их кто-то притравил.
Я не ответил, сосредоточившись на том, чтобы не дать здоровенному рыжему кобелю вцепиться мне в лицо.
Ещё один выстрел достиг цели. Поголовье псов уменьшалось, но, к сожалению, на их боевой пыл это особенно не влияло.
- Пока мы всех не перебьём, они не отстанут, - крикнул Холмс. – Стреляйте, Уотсон!
Я пристрелил ещё пару собак и пропустил прыжок, едва не стоивший мне жизни. Пёс ударил лапами мне в грудь, опрокинул в седле и вцепился в горло. Ему мешал толстый воротник и складки капюшона, не то бы мне тотчас пришёл конец. К счастью, я не выпустил из руки оружия и, приставив к боку пса, выстрелил. Выстрел, спасший мне жизнь, заставил взвиться и без того насмерть перепуганного меринка. Я вылетел из седла в обнимку с издыхающим псом, и на меня кинулись те, кто ещё оставался в живых. Свистнул кнут, и ещё одна бездыханная туша навалилась на меня, забивая рот и нос свалявшейся мокрой от снега и крови шерстью. В тот миг я, должно быть, потерял сознание, потому что какой-то фрагмент схватки совершенно выпал у меня из памяти, и я снова осознал себя уже сидящим на снегу в окружении дохлых собак и в их крови посреди снежной круговерти и в полном одиночестве.
Осознав последнее обстоятельство, я почувствовал холодный ужас, на какое-то время почти парализовавший меня. К счастью, это продолжалось недолго – из-за стены метели появился на своём Чёрте Холмс.
- Ваш конь ускакал, - резко сказал он, словно это я был виноват в бегстве коня.
Я собрал в горсть снег и жадно стал глотать его, чтобы немного прийти в себя.
- Ну и в переделку мы попали, Холмс! Что же нам теперь делать?
- Понятия не имею. Но Чёрт не вывезет нас обоих, - он спешился и, придерживая жеребца за узду, стал гладить его, невольно пачкая кровью.
- Холмс, ваша рука! – спохватился я. – Посмотрите, как кровоточит, и это на морозе – должно быть, не самый мелкий сосуд повреждён.
- Да, ведь и правда, - проговорил он, с интересом естествоиспытателя разглядывая рваную рану на запястье. - А я-то и не чувствую.
- Давайте, я вам перевяжу потуже, - вызвался я, разматывая с шеи шарф. – Давайте-давайте, вы уже побледнели, и, к тому же, подобное происшествие с вами уже не в первый раз. Хорошо хоть, что ещё кость цела. Но, послушайте, Холмс, это для вас опасно. Обескровливание помогает холоду, и как бы вы, в самом деле, серьёзно не обморозили себе руки. Вот что, возьмите и наденьте мои перчатки – они пока ещё хранят тепло, к тому же нагрелись от моих рук.
- Ну что вы! – запротестовал он. – Вам самому будет отчаянно холодно без перчаток.
- Конечно, - сказал я. – Но в моём случае, по крайней мере, до ампутации дело не дойдёт. Вы что, никак думаете, что я шучу? Вы ошибаетесь.
Сообразив по моему тону, что дело, действительно, серьёзно, Холмс не спорил больше и натянул мои перчатки на совершенно белые, бесчувственные от холода кисти рук.
Чёрт, стоя по колено в снегу, казалось, дремлет. Он только время от времени вскидывал голову, и тогда на его узде звякали металлические колечки. Холмс прислонился к нему, уткнувшись лбом в конскую шею, чтобы спрятать лицо от ветра. В его обессиленной позе сквозила усталая безнадёжность.
Я и сам почувствовал вдруг сильную сонливость. Захотелось лечь в снег и закрыть глаза. Меня стало охватывать ползучее медленное оцепенение, и я с удивлением подумал, что это как раз то самое замерзание, о котором я до сих пор лишь читал в художественной литературе. С усилием я открыл глаза и посмотрел на Холмса. Он дремал стоя, очень бледный и неподвижный. Во второй раз за сегодня мне сделалось по-настоящему страшно, но, вероятно, это чувство страха меня и пробудило. Я поднял голову, потому что как раз в это время моему слуху кое-что почудилось.
- Послушайте, - прислушиваясь, проговорил я. – Послушайте, Холмс! Вы что, спите! Вы не спите, слышите? Холмс!
- Я не сплю, - ответил он, не открывая глаз. – Что вам от меня нужно?
- А вот прислушайтесь - мне кажется или нет, что ветер изменился?
- Да, - спокойно подтвердил Холмс, послушав минутку. – Ветер стихает. Такие мимолётные шквалистые метели очень характерны для здешнего побережья. Ещё час-другой – и всё это прекратится. Мы, кстати, можем попробовать идти, доверяясь чутью Чёрта – просто, чтобы не замёрзнуть от неподвижности. Вот, возьмитесь за стремя, а я возьмусь за другое, и мы... Боже мой, Уотсон! Вы видите это?
Его восклицание было настолько эмоционально окрашено, насколько я, пожалуй, никогда прежде от него не слышал. Тем более теперь, когда контраст был так велик.
Я вгляделся, напрягая глаза – сквозь снежную пелену и поредевшие вихри явственно виднелся впереди свет.
- Огонёк..., - полувопросительно произнёс я.
- Не просто огонёк, Уотсон, не просто огонёк, слава всем богам, каких вы только знаете! Это маяк Гуллскэйпа. Мы не дальше, чем в полумиле от дома. А главное, мы теперь не собьёмся с дороги.
- Чтобы с дороги не сбиться, - проговорил я, силясь вытянуть ногу из сугроба. – Нужно сначала на эту дорогу выбраться. Был же какой-то накатанный тракт. Где он теперь?
Педантичный Холмс поправил:
- Не он где, а мы где. Он-то никуда, думаю, не делся. Да бог с ним совсем. Пока виден маяк, мы с вами не заблудимся. Вперёд, Чёрт, вперёд, моя умница!
Постепенно стало светлее. Метель и впрямь утихала. Правда, лезть по глубокому снегу было нелегко, но мы мало-помалу продвигались вперёд и, наконец, из снежной пелены выступили первые дома Гуллскэйпа.
Сэмплиер-холл располагался, к счастью, ближе к Уартингу, чем к Фулворту. У Холмса ещё хватило сил отвести Чёрта в сарай и привязать там, после чего мы, совсем уже обессилев, ввалились в гостиную и, рухнув в кресла у огня, оба заснули, не раздеваясь. Сказались и холод, и усталость, и нервное напряжение.
Когда я открыл глаза, был уже очень поздний вечер. Я понятия не имел, во сколько мы вернулись и сколько проспали. За время, пока я спал, кто-то стащил с меня сапоги и расстегнул меховую куртку. Но всё равно мне было жарко, я весь вспотел во сне и теперь, разомлев, никак не мог прийти в себя до конца.
Холмс сидел уже умытый в домашнем халате, на его коленях лежала расчехлённая скрипка – не его страдивариус, оставленный на Бейкер-стрит, и не та скрипка, которую он брал, чтобы притворяться нищим или бродячим музыкантом, когда этого требовало очередное расследование.
- Откуда? – вслух удивился я.
- Проснулись, Уотсон? Мари уже давно подала ужин, но мы не стали вас будить – так вы сладко спали. Рассудили, что после целого дня воздержания вас и простывший ужин удовлетворит, - он невесело рассмеялся. Вообще, выглядел усталым и больным.
- А что ваша рука? – вспомнил я.
- Ноет. Но кровь течь перестала, я ваш шарф размотал и пока так оставил.
- Надо бы перекисью промыть. Собачьи зубы не стерильны, а вам, как правило, и меньшего довольно. Сейчас, - я встал и, скинув куртку с плеч, пошёл к себе, чтобы привести себя в порядок.
Когда я вернулся, Холмс вдруг засмеялся уже привычным мне невесёлым смехом.
- Чему вы? – насторожился я.
- Хорош владелец Сэмплиер-холла, - сказал он, качая головой. – Пока что в моём родовом гнезде меня только бьют, царапают, пытаются зарезать, а теперь ещё и кусают. Хорош владелец Сэмплиер-холла!
- Ладно вам, - я успокаивающе потрепал его по плечу. – Не убивайтесь. Коль скоро в дело замешиваются сокровища, не приходится ожидать спокойной жизни. Давайте вашу руку.
Я промыл и снова перевязал ему рану на запястье.
- Я не убиваюсь, - снова усмехнулся он. – С этим и без меня пока справляются. А хорошо бы было узнать, чьи собаки.
- А я и так знаю, чьи собаки, - огорошил его я. – Метерлинков. – Кобеля этого рыжего я ещё когда заходил к ним, запомнил. И притравили они их наверняка на вашу пропавшую перчатку. Иначе куда бы ей деться? Подбили свою старую сообщницу Мари, и она стащила вашу перчатку для них. Что?
- Ах, Уотсон-Уотсон, - снова покачал головой Холмс. – Ничего-то вы, дружище, не поняли... Мари никакая не сообщница им. Наоборот.
- Да ведь они помогли ей и карлику бежать из психиатрической лечебницы. Разве нет?
- Думаю, всё было совсем не так, дружище. Вы ведь не захотели рассмотреть вторую вероятность, на которую я вам намекал.
- А вы не намекайте, - рассердился я. – Вы прямо скажите.
- Скажу, конечно. Со временем. Вы, кстати, кажется, спросили меня, что это за скрипка. Когда-то она принадлежала возлюбленному Марины Бигз. Это настоящая цыганская скрипка, и звучание у неё совершенно особенное. Вот послушайте, - он вскинул инструмент к плечу и провёл по струнам смычком.
- У вас какие-то дела, какие-то переговоры с Мариной Бигз за моей спиной, - обиженно сказал я. – Вам не кажется, что это нечестно по отношению ко мне, Холмс?
- Послушайте музыку, - мягко попросил он. – Я всё расскажу вам – обещаю. Кстати сказать, Марина мало, что могла мне сообщить нового – до многого я додумался сам. Но сейчас вы просто послушайте музыку, ладно? Это та самая колыбельная, которую мы слышали здесь, в доме. Та колыбельная, которую мне пела мама на цыганском языке. Пожалуйста...
Было в его голосе что-то такое, что заставило меня умолкнуть, прекратив все споры и упрёки.
Он снова медленно повёл смычком по струнам. Мелодия была спокойная и ласковая – славная. Она навевала лёгкую грусть, да и играл её Холмс особенно проникновенно. Я прикрыл глаза и вдруг почувствовал щекотание слёз в горле. Это показалось странным, это удивило меня, но ощущение было приятным, и я отдался ему, чувствуя, как на мою душу снисходит успокоение.
Холмс играл долго, и я не знал, нужно ли ему это для того, чтобы привести свою собственную душу в равновесие, или он что-то другое имеет в виду. Он прикрыл глаза, застыл весь, точно, заколдованный, окаменел. И только тонкая рука, взмахивающая смычком, жила своей собственной жизнью.
Даже и когда он закончил, он, казалось, ещё какое-то время пребывает в глубоком трансе, и я не решался заговорить с ним, пока он вдруг порывистым движением не положил скрипку на стол и не заговорил сам:
- На этой скрипке когда то играл цыган, из-за которого Марина Бигз бросила дом и ушла в табор. И эту песню он играл чаще других.
- Он умер? – догадался я.
- Бог с вами! Нет. Но с Мариной они расстались очень скоро. Вы не догадываетесь, кто был этот цыган, Уотсон?
Я внимательно посмотрел на порядком обшарпанную скрипку, на Холмса, подумал и осторожно предположил:
- Любовник вашей матери? Тот самый, из-за которого произошла в вашей семье трагедия, о которой вы мне говорили?
- Правильно. Вы обладаете удивительной интуицией, Уотсон, завидной интуицией. И это без какого-либо вмешательства логики. Интересно, как вы догадались?
- Я не догадался бы, если бы вы сами этого не знали. Но объяснить мне трудно... У вас было такое лицо... Я почувствовал, что всё это для вас очень личное. И когда вы играли, вы касались скрипки совершенно особенным образом, словно она дорогое вам существо...
Он вздохнул:
- Всё верно, друг мой Уотсон. Это – та самая скрипка, на которой я когда-то учился играть. Марина хранила её все эти годы, хотя её владелец давным-давно купил себе новую и. наверное, и думать забыл о молодой девушке, пленившейся когда-то её мелодиями.
- Я вижу, вы говорили с ней о серьёзных материях, - заметил я. – А я проспал самое интересное, в чём теперь глубоко раскаиваюсь, потому что из вас-то, как всегда, слова не вытянешь.
- Ну почему же, - возразил Холмс. – Напротив, меня и самого тянет поговорить об этом. Давайте поговорим. Помнится, перед тем, как мы заблудились, и на нас напали собаки, я предложил вам рассмотреть некую альтернативную версию той, по которой Марина Бигз – опустившаяся алкоголичка – убила Мари Дюлоранж и сбежала вместе с её подопечным из сумасшедшего дома.
- Я этой альтернативы не увидел, - сказал я.
- Да? А помнится, вас удивило несоответствие вида нашей домоправительницы статусу пьяницы со стажем.
- Это совершенно верно. Я утверждаю, что серьёзно эта Мари никогда не пила. Я, слава богу, хоть в этом-то немного понимаю.
- Вы, кажется, раздражены? – проницательно спросил Холмс.
- Нет, но вы никак не перейдёте к сути, а только предлагаете мне догадываться, словно прорицательнице в балагане. А между тем, вы не только «наблюдали и делали выводы» - вы беседовали с Мари, получали, так сказать «свидетельские показания». Поэтому ваше преимущество передо мной бесспорно.
- Дорогой доктор, за время нашей беседы Мари произнесла лишь слово «да» несколько раз в ответ на мои вопросы, так что ваши обвинения в мой адрес, говоря юридическим языком, неправомерны. Что же касается основной темы... Мари Дюлоранж – на самом деле Марина Бигз, и была таковой ещё в свою бытность сиделкой в лечебнице душевнобольных.
Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что, собственно, он сказал.
- Подождите, так Марина Бигз с самого начала была со своим отцом? Она никуда не уезжала, и это в неё влюбился доктор Виллар, а потом она же сбежала вместе со своим отцом во время пожара в клинике, явилась к Боруху просить пристанища, ночью подожгла ещё и Гуллскэйп, и несколько недель где-то скрывалась – вернее всего в подземной части Сэмплиер-холла?
- Милый Уотсон, - проникновенно сказал Холмс. – Эта рассказанная вами история делает больше чести вашей живой фантазии, чем вашему здравому рассудку. Однако, кое в чём вы правы: действительно, настоящая Марина Бигз жила всё это время в сумасшедшем доме под именем Мари Дюлоранж. Вы могли заметить по её бледности, что эта женщина долгие годы почти не видела дневного света. Кстати, Дюлоранж она по мужу.
- Она и ещё успела замужем побывать?
- Вот эта часть информации была, действительно, получена мной непосредственно от неё – логическим путём подробностей не вывести. Я предположил только, что этой женщине было, кого опасаться, раз она предпочла свободе и богатству заточение в сумасшедшем доме в компании злобного карлика. Я оказался прав: брак между ней и её мужем не расторжен, они формально всё ещё супруги. И при желании он может принудить её к совместному проживанию, а также претендовать на её имущество.
- Но кто он такой, этот Дюлоранж?
- Контрабандист из Кале. Много раз бывал под следствием, но каждый раз как-то выкручивался. Это уж она мне сама сказала. Я мог, конечно, со временем получить и эти сведения, но лишь со временем. Она боится его, потому что он знает о сокровищах Сэмплиеров и в своё время приложил немало усилия для таких знаний – Мари показывала мне на своём теле шрамы – несомненные следы пыток. Кое о чём она невольно проговорилась. Но о точном местонахождении саркофага промолчала. И слава богу – он убил бы её немедленно. А так она в конце концов всё-таки сбежала от него и вернулась в Гуллскэйп, но и здесь спокойно жить ей было невозможно. Дюлоранж привлёк – деньгами и посулами – кое-кого из местных жителей, и её немедленно выдали бы.
- Почему же она не побоялась назваться своим настоящим именем нам, и кто была та Марина Бигз, о которой рассказывал Виллар, и её сестра? Кто был тот человек, который заглядывал в окна?
- Позвольте мне всё-таки отвечать по порядку, - остановил меня Холмс. – Что до доверия нам, ей так посоветовал Майкрофт. Они давние знакомые, и хотя между ними никогда не было ничего похожего на любовь, она питает к нему дружеское расположение и, во всяком случае, прислушивается к его советам. Кто была женщина, представившаяся Мариной Бигз, трудно сказать наверняка. Возможно, её рассчитывали выдать за настоящую Марину – Виллар же говорил, что между ними было сходство. Роковое стечение обстоятельств: местный союзник Дюлоранжа, который, собственно, задумал прибрать сокровища Сэмплиеров к рукам, разыгрывает спектакль, как по нотам: помещает якобы недееспособную женщину в сумасшедший дом, переоформляет все бумаги на её сестру, и тут вдруг совершенно случайно замечает карлика, который, по его сведениям, уж скоро тридцать лет, как мёртв. Наблюдая за ним, он выходит на женщину, и теперь надобность в подставном лице отпадает. Он готовится похитить пациента и его сиделку, в последний раз воспользовавшись несчастной пьяницей. Зная, что карлик страдает пироманией, он поджигает флигель, где тот содержится, сообщница при этом, как и было задумано, гибнет в огне – её дальнейшая роль представлять мёртвое тело Мари, но основная часть плана, увы, не удаётся – Мари и её отец успевают заблаговременно скрыться. И не в Фулворт, где их тотчас же начинают искать, а в Гуллскэйп. Они проводят ночь у Боруха, заплатив ему побрякушками из саркофага, а после пожара поселяются прямо в Сэмплиер-холле.
Жители Гуллскэйпа – люди суеверные. Они не посещают домов, где живут призраки, раздаются потусторонние голоса или никогда не высыхает лужа крови на ковре. Здесь Мари в относительной безопасности.
- А как же соглядатай Дюлоранжа? Разве он не в Гуллскэйпе?
- Нет, после срыва своего плана он вынужден отправиться в Лондон, чтобы отчитаться перед Дюлоранжем.
- Вы всё время говорите о нём «Он», Холмс. Вы знаете, кто он такой?
- Вы тоже могли бы об этом догадаться, Уотсон, если бы взяли на себя труд сопоставить факты. У нас есть описание этого человека, данное Вилларом, мы знаем теперь, что он отбывал в Лондон, что он знает о саркофаге в усыпальнице Сэмплиеров и что, следовательно, в его интересах поддерживать страх жителей Мыса перед домом Сэмплиеров.
- Ну и кто он? Я что-то не могу сложить эту мозаику.
- Потому что вы ограничиваете себя рамками надуманной вероятности. А между тем вы сегодня уже видели его визитную карточку, которую он оставил у Хайнца, разыскивая беглецов. Кон Трелегер прекрасно подходит под все пункты.
- Конни? Этот святоша? Не может быть!
- Ещё как может. Мари узнала его, когда он заглядывал в окно флигеля. Кстати, чтобы уж расставить точки над «и», роль сестры Марины исполняла, я думаю, Анна.
- А не сама Дэлавара? – усомнился я.
- Нет. Дэлаваре, думаю, незачем было бы играть эту роль – во-первых, она прекрасно знала, что никакой наследницей состояния Сэмплиеров Марина не является, потому что их отец – никакой не потомок Сэмплиеров, не Цэпеч, и даже не Шерлок.
- Кто же он?
- Сын шведки и француза-цыгана, решивший сыграть на своей болезненной низкорослости. Марина сказала мне, что его настоящее имя Жак Лабержье, но здесь он назывался фамилией Бигз. И он, и его родственники потратили много усилий, чтобы убедить Гуллскэйп в своём происхождении от предков Сэмплиеров.
Я только шевелюру взъерошил:
- Вы совсем меня запутали, Холмс. Но разве не вы говорили о Карле и Карле – детях Себастиана?
- Судя по генеалогическим записям, они умерли бездетными. Вы не обратили внимания на бумаги на столе в кабинете? Я изучил их на досуге. Как только Дэлавара открыла Анне глаза на истинное положение вещей, она немедленно оставила своего мужа.
- И вы с Дэлаварой – не родственники? Холмс, это некрасиво с вашей стороны: вы всё знали и морочили мне голову.
- Знал? – удивлённо переспросил он. – Да я и сейчас ничего толком не знаю. Вот Майкрофт – тот знал наших предков твёрдо с самого детства. Поэтому как только стало известно о сокровищах, нас обоих постарались поскорей удалить из Сэмплиер-холла, чтобы мы не оспорили права владения.
- Двадцать пять лет назад? Когда вы с Метерлинком случайно нашли саркофаг и наткнулись в усыпальнице на спустившегося туда за тем же самым карлика?
Холмс кивнул. У него снова сделалось расстроенное и тоскливое лицо.
- Было выигрышно и правильно действовать через детей. Думаю, и памятное мне аутодафе, и поход за жестяными розами был санкционирован взрослыми соискателями. А может быть, и сама трагедия в нашей семье, с которой всё началось. Кто-то же выдал мою мать отцу, не то он никогда не подкараулил бы их с Орбелли. Если бы я знал об этом тогда... Или хотя бы если бы догадался об этом после...
Он не стал больше ничего пояснять, а снова потянулся за скрипкой. На этот раз мелодия зазвучала пронзительная, раздражающая. Она выматывала нервы, сдавливала грудь невыносимой тоской.
- Перестаньте! – взмолился я. – Это невыносимо, наконец!
- Но это отвечает моему душевному состоянию,- возразил он, тем не менее перестав играть. – В самом деле, Уотсон, всё очень и очень гнусно. История без положительного персонажа. Сокровища, ложь, насилие – ей-богу, это одно и то же, как всё больше меня убеждает жизненный опыт. Я не хочу гоняться за такими химерами никогда. Но всегда ли я смогу справиться с собой и избежать болезни азарта? А ведь я – азартный человек, вы согласны?
Я не понимал его. Не понимал, что, собственно, его мучает? То. Что он ошибся в Дэлаваре? Но ведь это были всего лишь тени детских воспоминаний. Наконец, я не нашёл ничего лучше, чем потребовать:
- Холмс, будьте со мной откровенны!
Оказалось, это лучшая тактика. Холмс погладил скрипку ладонью.
- Марина, то есть Мари Дюлоранж, говорит, что сокровища исчезли из саркофага совсем недавно, - сказал он. - Их точное расположение знал Борух. Борух погиб после разговора с Майкрофтом. Раны на его шее нанесены инструментом, похожим на миниатюрные вилы. Такой инструмент Мари подобрала в золе нашей подвальной котельной, когда растапливала котёл. На полотенце мы видели следы крови. В отличие от той, которой была выпачкана постель, это кровь человеческая. Я изучил её под микроскопом, - он замолчал и снова начал гладить скрипку.
- Так вы... на вашего брата думаете? – изумлённо спросил я.
- Когда Борух был уже мёртв, на него первым наткнулся карлик, - продолжал Холмс, немного помолчав. – Помните, нам говорили про маленькие следы на снегу? Он хотел обыскать тело, чтобы забрать аграф и кинжал. И нашёл в руке мертвеца зажатую в предсмертном пароксизме вещицу. Вот эта вещица, - Холмс приоткрыл ящик стола и выложил на столешницу коричневую запонку из яшмы. – Другую я нашёл на дне платяного шкафа здесь, в Сэмплиер-холле. Парность их сомнений не вызывает.
- Холмс, это слишком опереточная улика, - сказал я.
- Знаю. Добавьте, что и вилы, и запонку мне передала Мари Дюлоранж. Но Майкрофт был в подземелье усыпальницы, когда убили карлика – разве нет? Он слишком умён, мой брат, чтобы не понимать своего положения. Да он и сам говорил об этом, если вы правильно передали мне суть подслушанного разговора. Как бы то ни было, улики против него. И если они сфабрикованы, то сфабрикованы его доброй знакомой, которой он доверял. А если не сфабрикованы..., - он не договорил, но понять его и так было несложно.
- Я уже говорил, что вам следовало бы объясниться с вашим братом, - сказал я. – Если вы укрепитесь в ваших подозрениях, что ж, делать нечего, нам придётся привлечь полицию. Если же его объяснения удовлетворят вас...
Холмс удивлённо посмотрел на меня:
- Бог с вами, Уотсон. Никаких объяснений я не услышу – это раз. Во-вторых, я не подозреваю Майкрофта в какой бы то ни было злонамеренности. Он – не охотник за сокровищами, алчности у него и на грош нет, а уж склонности к авантюризму – тем более. Другое дело, что обстоятельства могли заставить его... скажем, защищаться.
- Тогда у него нет причин молчать.
- Если в историю не замешан тот цыган.
- Любовник вашей матери?
Холмс поморщился:
- Да, я его имею в виду. Майкрофт в своё время был с ним очень близок. Он пойдёт на всё, чтобы выгородить его.
- Гм... А цыгана этого вы считаете вполне способным на злонамеренность?
Холмс не отвечал довольно долго, но потом всё-таки медленно кивнул.
- У этого человека, Уотсон, очень своеобразный моральный кодекс, - с видимой неохотой сказал он. - То, что для нас может считаться недопустимым и аморальным, для него, возможно, само собой разумеется и не выходит ни за какие рамки.
- Например, убийство с целью наживы может у него считаться само собой разумеющимся? – недоверчиво переспросил я.
На это Холмс не ответил. Он встал с места и отправился куда-то в другую комнату. Его долго не было, и я уже подозревал, что он попросту решил таким образом закончить разговор, но тут он вернулся и положил передо мной на стол некий инструмент, похожий на рогатину с искусственно обрезанными и заточенными концами. Концы эти хранили следы свернувшейся крови.
- Посмотрите, - хмуро сказал он. – Вам этот инструмент знаком?
-Этим, судя по всему, как раз и убили Боруха, имитируя нападение вампира? – спросил я, разглядывая необычный инструмент. – Нет, Холмс, мне эта штука незнакома, хотя..., - я замялся.
-Ну-ну, - подстегнул он. – Пожалуйста, Уотсон, скажите, не скрывайте – о чём вы сейчас подумали?
- Возможно, это только пустые догадки, которых вы так не любите, или интуиция, которую послушать легче, чем понять, но мне отчего-то кажется, что этот инструмент должен иметь какое-то отношение к медицине. Может быть, особенность стали, из которой он сделан, или изначально академический, без малейших излишеств, дизайн, или, может быть, этот особенный блеск... Нет, невозможно объяснить. А вот эта заточка – доводка более поздняя, и сделана она кустарно. Но я не знаю, что это за инструмент – никогда не видел.
- Ваш литературный талант проявляется, друг мой, по крайней мере, в способности, прекрасно донести до собеседника даже неполноценную и недодуманную мысль. В этом я вам завидую чёрной завистью. Мне даже завершённую и логически выверенную мысль не всегда удаётся так удачно сформулировать. Что делать! Красноречие – не моя сильная сторона.
- Даже не пойму, комплимент это или завуалированная насмешка, - осторожно проговорил я.
- Комплимент, вне всяких сомнений. Однако, вернёмся к нашему таинственному предмету. Инстинктивно или подсознательно, но вы угадали. Вам случалось, Уотсон, оперировать на головном мозге?
- Помилуйте, Холмс! Я – самый простой врач и никогда не решился бы...
- Человек, о котором идёт речь, несмотря на своё цыганское происхождение, очень талантлив. Он окончил университет, имеет степень, владеет самыми различными приёмами как традиционной, так и нетрадиционной медицины и, в частности, оперирует в черепе. Я знаю случай, когда он вырезал больному опухоль из-под паутинной оболочки, и человек выздоровел. Я сам присутствовал на операции. Так вот, эта штука, - он ещё раз коснулся странного инструмента, – часть станка, применяющегося при таких операциях для удержания головы человека неподвижно. Она имеет своеобразную форму, и я запомнил. В мире таких приспособлений больше нет, потому что выполнено оно было по индивидуальному заказу. Год назад соединение переломилось, и была заказана точная копия у того же мастера. Вот, смотрите: вот этот отлом. Что вы скажете об этом?
Я посмотрел, куда он указывал, помолчал, раздумывая, и ответил:
- Холмс, согласитесь, маловероятно, чтобы врач – причём, как вы утверждаете, врач совершенно необыкновенный - взял свой негодный инструмент – инструмент уникальный, заметьте - и пошёл с ним убивать.
- Вы правы, это не очень похоже на правду. Хотя жизнь бывает очень причудлива и щедра на недоразумения. Но в простое стечение обстоятельств я не верю. Мари Дюлоранж передала мне этот предмет, как найденный случайно. Можно ли ей верить? Или это не слишком ловкий подлог? Или, напротив, подлог очень ловкий, с заранее рассчитанным двойным уровнем сложности? Знает ли о её находке Майкрофт? Кто открыл газ и убил семью управляющего? Безумный карлик или кто-то ещё? И о чём умолчал слепой Гримальд?
- И главное, кто ограбил усыпальницу ваших предков и унёс сокровища, - подхватил я. – Ведь, судя по вашим детским воспоминаниям, ножу и аграфу, сокровища там всё-таки были.
Холмс посмотрел на меня долгим внимательным взглядом – таким долгим и таким внимательным, что я забеспокоился.
- А вы, Уотсон, - спросил он вдруг голосом очень глухим – глуше, чем обычно. – Вы тоже считаете, что это и есть главное?
- Да нет, - пробормотал я, немного растерявшись. – Это, конечно, не главное, Холмс.
Ночью, уже лёжа в постели, я снова услышал цыганскую колыбельную. Теперь я уже знал, что поёт Мари Дюлоранж. Но вдруг за стеной, на другой, полуразрушенной половине, раздался голос Холмса – необыкновенно резкий, пронзительный – он почти визжал:
- Перестаньте! Прекратите это! Прекратите петь! Дьявол! О, дьявол! – и звук удара.
Испуганный, я, кое-как накинув халат, бросился туда. Мне, честно говоря, показалось, что друг мой сошёл с ума и теперь избивает нашу домоправительницу за несоответствующие его вкусу вокальные упражнения.
На полу в той самой спальне, где на постели кровь, валялись обломки скрипки, Мари сидела в углу, закрыв руками лицо, а Холмс стоял перед ней, бледный и страшный, как сама смерть.
- Вам мало того, что завертелось из-за вас тогда и теперь, - говорил он с придыханием, словно с трудом сдерживал в себе рвущееся наружу бешенство. – Вам всего этого, видно, мало, и вы выматываете мне душу изо дня в день, как будто это я виноват перед вами, как будто мне пятьдесят семь, и это моя скрипка валяется там, на полу, как будто я могу что-то поделать со всем этим.
Мари ничего не отвечала ему. И он тоже замолчал, постоял несколько мгновений и, резко повернувшись, чуть не налетел на меня. Лицо его исказилось от бешенства.
- Вы?! – рявкнул он, хватая меня за плечо так, что мне сделалось очень больно от его словно металлических пальцев. – Вы ещё здесь зачем?!
- Я... случайно,- испуганно пролепетал я. Честно говоря, мне почудилось, что он сейчас ударит меня. Но тут он опомнился и, выпустив моё плечо, быстро прошёл мимо. Чувствуя себя крайне глупо. Я повернулся и пошёл за ним.
- Холмс, я не предполагал, что моё появление окажется настолько не к месту. Я просто услышал, как вы закричали и встревожился, что...
- Ах да замолчите вы хоть теперь, бога ради, - болезненно поморщился он. – Я извиняюсь, извиняюсь перед вами за резкость! Какого, скажите, чёрта вам ещё нужно?!
Боюсь, никогда ещё передо мной не извинялись так своеобразно. Я снова растерялся, не зная даже, продолжать ли следовать на свою половину дома или подождать немножко, чтобы дать ему успокоиться. Но тут он сам остановился, словно внезапно налетел на какое-то невидимое препятствие. Лицо, и без того бледное, залила теперь просто молочная белизна.
- Уотсон, друг, дайте на вас опереться скорей, - я не узнал его голоса, сделавшегося вдруг тихим и сиплым, а рукой он взмахнул, словно слепой, не знающий, за что удержаться.
- Что с вами? Вам плохо?
- Здесь... сдавило... , - и снова я увидел характерный жест, знакомый каждому врачу – рука словно старается сжать левую половину груди в комок, невольно подражая боли, вцепившейся в сердце.
Я подхватил его и прислонил к стене, по которой он тотчас съехал спиной и сел на пол, зажмурив глаза и прижимаясь к стене затылком. Я сбегал к себе за лекарством и кусочком сахара, но и когда вернулся, он продолжал сидеть точно так же – зажмурившись и без единого движения, словно боясь шевельнуться. Да так, собственно, и было – мне знаком этот характерный цепенящий страх сердечного приступа, поэтому и последовавший вопрос Холмса меня не удивил.
- Я умираю? – прохрипел он – скорее, удивлённо, чем испуганно.
- Нет, что вы! – я присел на корточки рядом. – Просто спазм сосудов. Сейчас пройдёт. Вы совсем себя извели этими впечатлениями прошлого и воспоминаниями детства. Вот уж никогда не думал, что Шерлока Холмса – великого Шерлока Холмса – всё это может так сильно расстраивать. Вот, положите-ка это под язык, и боль скоро отпустит. Я вам сразу говорил, что нужно полежать несколько дней, а теперь тем более буду на этом настаивать.
Холмс послушно принялся сосать остро пахнущий сахар. Его бледность мало-помалу сделалась менее пугающей, рука разжалась и соскользнула с груди, он открыл глаза и виновато улыбнулся мне.
- Мой верный друг... А я напрасно накричал на вас.
- Забудьте об этом. Вы уже можете встать? Пойдёмте, я отведу вас в постель. Не торопитесь и не делайте резких движений, хорошо? Опирайтесь крепче – просто повисните на мне. Если бы вы были пониже ростом, я бы, пожалуй, отнёс вас, но...
- Ну, вот ещё! – возмутился он, поднимаясь на ноги. – Всё уже в порядке. Минутная слабость, не больше.
Однако, он был ещё очень сильно бледен, и из глаз не ушёл страх. Я отвёл его в спальню и уложил, и он был послушен, как никогда, а когда я, присев на край его постели на одну минутку, хотел уже подняться, удержал меня, мягко взяв за руку:
- Подождите, Уотсон. Всё это время я веду себя чрезвычайно скрытно и нестандартно и никак не объясняю своих действий, и вы, должно быть, уже устали теряться в догадках.
- Но это ваше обыкновенное поведение, - с улыбкой сказал я.
- Да, когда речь идёт о расследовании, о загадке, которую я должен разгадать. Тогда я не люблю преждевременных разглагольствований – возможно, это одно из проявлений творческой натуры, желание выигрышно подать свою мысль, когда она будет оформлена так, как надо. Сейчас совсем другое дело. Если бы я не боялся показаться вам излишне высокопарным, я сказал бы, что всё моё детство в Сэмплиер-холле – это, по большому счёту, одна кровоточащая рана. Я никому ещё не говорил об этом, но у меня нет и более близких людей, чем вы, на свете. Откровенно говоря, таким, как все меня знают, я сделал себя сам со злости и вопреки собственной натуре. Рос я ребёнком болезненно-чувствительным и сентиментальным. Вы видите, моё физическое сложение никак не предполагает ни природной силы, ни выносливости – всё это привнесено силой воли. А точнее, моим упрямством, и систематическими упражнениями. Вы видели меня и таким, каким я задуман Господом Богом, не в лучшие мои минуты. Сейчас я хочу объяснить, что заставило меня пуститься в этот бесконечный процесс отливки своего характера по искусственной форме. Это были, Уотсон, нелюбовь и презрение моего отца, горячо любимого мной... раньше, - он так произнёс это «раньше» и таким дьяволом сверкнуло из его глаз, что я невольно поёжился.
- В детстве, - продолжал он, помолчав, - я не понимал природы этой нелюбви, и мне казалось, что её причина кроется во мне самом. Тем более, что по словам отца так и выходило – он только и звал меня «неженкой», «девчонкой» или «плаксой», хотя, пожалуй, плакал я не больше других детей. Я верил ему и сам себя презирал. И только много позже я понял, почему отец так невыгодно выделял меня. Майкрофту было пять, когда в жизни матери появился Орбелли, и в отношении Майкрофта поэтому у отца сомнений не было. Я же родился почти два года спустя...
- Понимаю, - пробормотал я, опустив взгляд.
- Да, отец сомневался в том, что я его сын. Я был сильно похож на мать, а своих черт отец не мог разглядеть во мне. Что до Орбелли, он постарался быть мне другом и преуспел – вот ещё причина для раздражения отца. Но когда мне минуло девять, они – мать и Орбелли охладели друг к другу – вернее, это Орбелли охладел, увлекшись совсем молоденькой Мариной. Он всегда очень молодо выглядел, цыган Виталис Орбелли. Даже и сейчас нас можно принять почти за ровесников, а ведь между нами двадцать два года разницы. Мать продолжала любить его, и у неё, к тому же, не хватало хладнокровия, чтобы сдерживать эмоции. Дело шло к разрыву, и та, последняя, встреча должна была состояться, как прощальная. Однако, кто-то выдал любовников моему отцу. Он сделал вид, что уезжает, вернулся с полдороги, застал их в самой недвусмысленной ситуации, и... и убил свою жену, а потом и себя самого..., - Холмс снова замолчал – на этот раз просто потому, что у него перехватило горло.
- Ваш Орбелли, по-видимому, легкомысленный человек..., - наконец, рискнул высказать своё мнение я. – Если после всего этого, после того, как из-за него погибла любимая им женщина, пусть даже бывшая любимая, он смог увлечься Мариной. Но потом он ведь и её бросил.
- Он не легкомысленный, - покачал головой Холмс. – Ведь я сказал вам уже: у него своя собственная система моральных ценностей. От неё он не отступает. Что же до его разрыва с Мариной, я могу это понять. Теперь, когда узнал...
- О чём?
- О том, что это Марина выдала их моему отцу.
- Как? Она? Но почему?
- Очень просто, из ревности. А теперь она просила моего заступничества перед Орбелли, коль скоро мы продолжаем поддерживать отношения.
- Бог мой! Да ведь это... я слов не подберу...
- Она уже о том же успела попросить Майкрофта.
- В то время как Виллар оплакивает её?
- Да.
Холмс старался казаться невозмутимым, но у него это плохо получалось – руки, то и дело вздрагивающие, выдавали его. И бледность снова сделалась пугающей.
- Вы очень разволновались, - спохватился я. – я дам вам лекарство. Не спорьте, пожалуйста, Холмс – вашему здоровью угрожает серьёзная опасность, и ваше саботирование лечения я расценю, как недоверие ко мне, как к врачу.
- Я не спорю, - тихо ответил он. – Давайте ваше лекарство. Может быть, это как раз следствие нездоровья, Уотсон, - помолчав, добавил он. - Но мне что-то так ... грустно! – он закрыл глаза и больно укусил нижнюю губу за то, что она имела наглость задрожать.
Я успокаивающе похлопал его по руке и пошёл готовить микстуру.
Ночь я спал привычно плохо. Впрочем, Холмс спал ещё хуже. У него разболелась рука, поднялась температура, и к утру он совсем расклеился: даже не попытался встать, жаловался на слабость, на головную боль, а рукой совсем не мог двигать.
- Придётся вам отлежаться денька три, - сказал я, осматривая его, раскисшего и непривычно покорного. – А я бы мог пока по мере сил заменить вас в вашем расследовании. Только скажите, что мне нужно делать.
- Меня беспокоят те люди в лодке, - сказал Холмс. – Лодка, возможно, их собственная. Но даже в этом случае они должны её где-то держать. Привлеките наши вспомогательные силы, пусть поищут, где её прикол. И если найдут что-то похожее, пусть ещё осторожно узнают, кто этой лодкой пользуется. И вот ещё что. Отведите Чёрта назад, в конюшню, а хозяину её передайте записку. Напишите, пожалуйста, под мою диктовку, не то я не могу удержать пера этой рукой - и он продиктовал мне адрес и текст, заставившие меня погрузиться в пучину недоумения. Адресовалась записка Майклу Бёрду или любому его представителю для передачи Магистру, а текст был следующий: « Призраки прошлого убивают нас всех. Вор? Убийца? Отсутствие объяснений позволит обвинить по обоим пунктам. Жду срочно и молча до недели. Шерлок».
- Кто такой Майкл Бёрд? – только и спросил я.
- Глава цыганского табора. Это неважно. Он для меня – только передаточное звено. Идите, Уотсон, идите, пока снег не повалил гуще.
Я понял, что на самом деле его записка адресована Орбелли, но взять в толк не мог, как она к нему попадёт.
Тем не менее, я тотчас отправился, испытывая неприятные предчувствия по поводу встречи с лошадником. Мне ведь ещё предстояло объяснить, куда делся Трутти.
Однако, едва я, ведя Чёрта в поводу, подошёл к его дому. Трутти сам выбежал мне навстречу – живой, здоровый и требующий сахара.
- Ах, предатель, - пожурил я его, ласково потрепав по шее. – Ну, я рад, что с тобой всё в порядке.
- Он прибежал только на рассвете, - сказал цыган, появляясь из калитки. – Я думал, что вы решили переждать метель в Уартинге, и не тревожился, а когда увидел его, испугался за вас. Что случилось? Я уж хотел было бежать в полицию. Он что, сбросил вас и удрал? Это вообще-то не в его характере.
Я сдержанно рассказал о нападении собак , отдал коня и записку.
- Знаете, что я вам скажу, сэр, – подумав, проговорил цыган.- Я, правда, псарни никогда не держал, но с повадками собак знаком. Вряд ли, что они вели вас по запаху перчатки от самого Гуллскэйпа – вы ведь в трактир заходили, и они бы сбились или, по крайней мере, поубавили пыл. Нет, сэр, кто-то скакал за вами и держал их всех на пристяжке, а спустил только ярдов за триста. И скакал, понятно, верхом. Так что ваш враг должен держать лошадь и уметь ездить верхом.
- Спасибо вам, но это – лишнее, - сказал я. – Я и без того знаю, чья это свора. Я узнал вожака. Спасибо вам за лошадей. А вот эту записку мистер Холмс просил вас передать Майклу Бёрду или любому из его людей для Магистра.
Я ожидал недоумения или, по крайней мере, хоть одного вопроса, но лошадник только молча кивнул и взял записку.
Выходя со двора, я чуть было не столкнулся с Дэлаварой Метерлинк – она вела под уздцы белую лошадку и, по-видимому, только что вернулась с верховой прогулки, хотя погода никак не располагала к скачкам. Мы раскланялись, как незнакомые, но когда я, пройдя немного, оглянулся, она пристально смотрела мне вслед. Мне пришло в голову, что она могла слышать наш разговор с цыганом. Но проверить это сейчас я никак не мог. Поэтому просто постарался выбросить нашу встречу из головы и отправился на поиски кого-нибудь из наших «нерегулярных войск». Мне повезло возле дома Гримальда, где слепому помогал колоть дрова юный Уильям. Я передал ему задание Холмса, отсыпал небольшой задаток и со спокойной совестью отправился восвояси.
Однако, не прошёл я и нескольких шагов, как меня нагнал тот, кого до недавней поры я называл про себя Трансильванцем.
- Доктор Уотсон! – окликнул он меня. – Доктор Уотсон, постойте же! Нам нужно поговорить.
Я остановился.
- Простите, сэр, но я просто не знаю, как с вами говорить. Как с господином Цепечем из Трансильвании или...
- Или, - быстро сказал он, и я почувствовал на своём плече знакомую железную хватку – хватку Холмса.
Я пожал плечами, как бы давая согласие на беседу и одновременно освобождаясь от этой руки.
- Во-первых, что с ним? – спросил Майкрофт Холмс, понижая голос и поглядывая по сторонам. Мне, разумеется, не нужно было пояснять, о ком идёт речь.
- Его укусила собака, - сказал я. – Рана воспалилась. У него жар. Он лежит в постели.
- Вы так отрывисто говорите, - сказал Майкрофт, - что совершенно понятно, что вы сердиты на меня. Но это напрасно, доктор. Если бы вы представляли себе, в каком положении я оказался из-за рокового стечения обстоятельств...
- Я знаю об этом, - перебил я. – Ваш брат очень доходчиво мне это объяснил.
- А, так он..., - пробормотал Майкрофт как бы про себя и замолчал.
- Я полагаю, у него есть все основания обижаться на вас, - сказал я. – А теперь ещё и подозревать. Вы заставили его волноваться за вас, он фактически пережил вашу смерть. Этого достаточно для того, чтобы заработать нервное расстройство, а вы даже не сочли нужным хоть как-то дать знать ему, что вы живы. Это во-первых. Во-вторых...
- А если в дело замешан другой, не менее дорогой мне человек? – спросил Майкрофт, склонив набок свою бородатую бутафорской бородой голову.
- Не говорите мне об этом, сэр. Потому что речь может идти только либо о мерзавце, погубившем вашу мать и вашего отца – вашего и биологического, в том числе, отца, либо о женщине, лишённой всяких принципов, всякого сострадания и элементарного чувства порядочности, тоже, кстати, приложившей руку к гибели ваших родителей.
На какой-то миг мне показалось, что самообладание изменило ему, и я сейчас буду бит, причём в отличие от худого и лёгкого Шерлока, комплекция его брата надежды на бескровный исход не оставляла.
Однако я недооценил старшего Холмса. Помолчав и страшно посопев носом с налитыми кровью глазами, Майкрофт вдруг сделал над собой усилие и рассмеялся:
- Вы, как всегда, безапелляционны в своих суждениях, доктор. Возможно, это – свидетельство целостности натуры. Только не вздумайте при Шерлоке называть Орбелли мерзавцем. Он импульсивнее меня, и выговором вы не отделаетесь.
- Мне не показалось, что ваш брат в этой истории на стороне Орбелли, - запальчиво возразил я, хотя и чувствуя некоторые угрызения совести по поводу того, что, кажется, вмешиваюсь уже не в своё дело.
- А что, если вам и впрямь только показалось? – сощурился он. – Кстати, вам не станет лучше, если я добавлю, что Орбелли был здесь во время пожара, и что это из-за него Марина покинула клинику в Уартинге. Она, бедняжка, надеялась на возобновление прежних отношений, на то, что он, по крайней мере, защитит её.
- Он этого не сделал? Поздравляю, этот штрих дополняет его портрет как нельзя лучше.
- Он непременно сделал бы это. Но они не успели встретиться.
- И Марина решила поэтому «утопить» его, а заодно и вас, продемонстрировав Холмсу улики, из которых следует, в частности, ваше соучастие в убийстве Боруха. Поздравляю, мистер Холмс, вы оказались в достойной компании.
- Ох, и язва же вы, оказывается! – Майкрофт Холмс покачал головой. – А Шерлок называл вас простодушным добряком.
- Вот уж никогда! – энергично запротестовал я. – Я – врач, а врач должен быть разумно жесток – он вынужден причинять боль и зачастую не считаться с ней, совершая манипуляции на благо пациента.
- А, теперь понимаю. Но вы были бы правы в том случае, если бы Марина и впрямь допускала, что это я или Орбелли совершили убийства и поджог. Она уверена, что это не так, а об «уликах», как вы их называете, просто честно рассказала, надеясь на то, что светлый ум Шерлока даст им надлежащее объяснение.
- Надеюсь, что так и будет. Но, мистер Холмс, как мне всегда казалось, ваш ум едва ли не светлее, чем у вашего брата. Отчего бы вам самому не попытаться?
- А вы мне дадите веру? – он посмотрел мне в глаза своими светло-серыми проницательными и в то же время совершенно непроницаемыми глазами?
Я выдержал только часть этого взгляда, в последний момент ускользнув из-под него вниз, и пробормотал, снова пожимая плечами:
- А зачем вам моя вера, мистер Холмс? Разве вы не основывались всегда на строгой доказательной базе?
- И на здравом смысле, дорогой мой. В первую очередь на здравом смысле. И в свете этого самого здравого смысла сразу хочу спросить вас: какой резон Орбелли совершать убийство Боруха, да ещё таким инструментом, который прямо указывает на него?
- Относительно использования именно этого инструмента я могу предложить только один резон, - подумав, сказал я. – А Орбелли им воспользовался или кто-то другой, вопрос уже непринципиальный. Речь идёт об этом застарелом суеверии, насчёт вампира. Убийца, возможно, решил, что характер ран придаст всей этой истории мистическую окраску, и полицейский – тип, кстати, на мой вкус, немного более суеверный, чем это позволительно полицейскому – не станет уж слишком стараться, разыскивая естественную причину смерти.
- Ну-у, - разочарованно протянул Майкрофт Холмс. – Я не стал бы на это особенно надеяться – Темпл человек старательный. А впрочем, объяснение не хуже других, хотя, мне кажется, что у нашего убийцы просто не оказалось под рукой более подходящего оружия.
- А это к нему как попало?
- На такой вопрос, разве что, сам Орбелли и ответит.
Я усмехнулся:
- Предлагаете разыскивать его в пределах глобуса и вопрошать?
- А разве у Шерлока не это на уме?
Я вспомнил переданную цыгану-лошаднику записку, но, честно говоря, не мог решить, вправе ли я рассказать о ней Майкрофту Холмсу.
А Холмс добродушно рассмеялся и сказал:
- Просто не представляю себе, как Шерлок решается доверять вам свои тайны – на вашем лице всё написано крупными буквами. Итак, он уже предпринял определённые шаги к розыску Орбелли? Наверняка воспользовался «цыганским телеграфом». Через кого же, хотелось бы мне знать? А, вы идёте с той стороны посёлка – стало быть, хозяин конюшни. Ну что? Я не прав?
Я удручённо промолчал, и он снова рассмеялся, очень довольный.
- У вас, кстати, тоже была возможность убить и Боруха, и карлика Бигза, и ударить ножом как меня, так и вашего брата, - сказал я, чтобы немного сбить с него самодовольство.
Мне удалось – он переменился в лице:
- Надеюсь, это ваше единоличное мнение?
- Нет, - сказал я резко.
- Нет? Да что это вы говорите! Шерлок никогда бы...
- Это он навёл меня на такую мысль, - холодно ответил я. – Мистер Холмс, если вы захотите говорить на эту тему обстоятельно, то вам следует говорить с ним, а не со мной. С ним, а не со мной, - веско повторил я. – А покуда дайте мне пройти.
Он растерянно посторонился и некоторое время смотрел мне вслед – я не оборачивался, но чувствовал его взгляд спиной.
Когда я вернулся в Сэмплиер-холл, Холмс сидел в постели, обложившись подушками. Вид у него был совсем больной. Я увидел на коленях у него какую-то бумагу, исписанную мелким женским почерком, и он, заметив мой взгляд, бумагу эту сразу спрятал.
- Как вы себя чувствуете? – спросил я, словно бы и не заметил никакой бумаги.
- Хорошо, - солгал он.
- Я только что виделся с вашим братом. Он ищет переговоров.
- Ладно уж, читайте, - он протянул мне записку.
Я растерянно взял и раскрыл её. « Дорогой мой Шерлок, я люблю тебя и любила всегда. Даже в детстве, когда ты ещё был слишком мал, чтобы понимать разницу между детской дружбой и влюблённостью. Возможно, я виновата...» Холмс, - возмутился я. – Зачем вы мне это дали, ведь это очень личное, это... Это от Дэлавары?
- Да, это от Дэлавары. Она там лжёт в каждой строчке, - сказал Холмс, неприятно усмехнувшись, - но среди всей словесной шелухи есть два существенных момента: она верит, что сокровища Сэмплиеров всё ещё в усыпальнице, и её сестра Анна – а я чуть было не позабыл об этом – училась на фельдшерских курсах в Лондоне. Мало того, она специализировалась в клинике Роберта Роста.
- Ну да, - непонимающе кивнул я. – Ведь она сама сказала... Ну и что?
- Орбелли тоже оперировал в клинике Роста. И там же лечился от огнестрельного ранения головы контрабандист Дюлоранж. Вот точка пересечения всех этих прямых. Кстати, вы не спросили Майкрофта о запонке?
- Нет.
- Знаете, Уотсон, что означает слово «мафия»? - спросил вдруг Холмс без всякой видимой связи с предыдущим разговором.
- Кажется, «семья»... Но что, Холмс...?
- Верно, семья. Всего лишь семья, а какой зловещий смысл, не правда ли, друг мой? Я, кстати, прикинул примерную рыночную стоимость сокровищ. Она такова, что многие и многие пройдут за таким куском пирога по трупам. Борух, едва Марина поделилась с ним информацией, был обречён. Слипстон разгадал старинную загадку себе на беду. Невинные жертвы – члены семьи управляющего - обязаны своей смертью всего лишь близостью к усыпальнице. Несчастный карлик сошёл с ума и, наконец, был тоже убит из-за сокровища Сэмплиеров. И вот я подумал, Уотсон: а что, если нам с вами посчастливится их найти, эти сокровища? Вдруг вам захочется перерезать мне глотку, чтобы завладеть ими?
- Ну, если у вас, действительно, такие опасения..., - обиделся я.
- Если бы у меня, действительно, были такие опасения, - снова усмехнулся он. – Вы – последний человек, с кем бы я стал их обсуждать. Но мне немного жутко при мысли о тех демонах, которые, может быть, таятся и на дне моей души тоже...
- Ах, так это не я вам, а вы мне собираетесь глотку перерезать, - улыбнулся я. – Бросьте впадать в депрессию, Холмс. Ничто в нас не зависит от размера предложенного приза. Кто готов убить за миллион, убьёт и за медный грош. Сам процесс торговли уже подразумевает возможность покупки – об этом вам скажет любой продавец.
- Вы думаете? – он задумчиво повертел записку в руках, вдруг быстрым движением смял её, бросил в пепельницу и поджёг.
- Вы отдали записку?
- Да.
-А поручение ребятам?
- Да.
- Ну что ж, тогда нам остаётся только ждать.
- Не только, - поправил я. – Дайте-ка взглянуть на вашу руку.
Холмс поморщился:
- Медицина – не только ваша профессия, Уотсон, но и любимое хобби.
- А ваше хобби – доставлять мне возможность и удовольствие поупражняться, - парировал я.
После перевязки он заснул, а я вспомнил, что что-то давно не видел нашу Мари Дюлоранж. Словно нарочно, тут она и появилась и стала накрывать на стол – молча, стараясь на меня даже и не глядеть.
- Чем больше я вас знаю, - сказал я вслух. – Тем меньше доверяю. Откуда мне знать, не отравите ли вы нас, чтобы без помех поискать сокровища.
- Перейдёте на консервы? – спросила она, не поднимая глаз.
- Я буду поступать так, как сочтёт нужным Холмс. Но я в разум не возьму, как может человеческое существо проявлять такое небрежение и даже жестокость в отношении тех, кому оно как раз небезразлично.
- Вы о моём женихе говорите, о Вилларе? – спросила она, устанавливая супницу. – Мистера Холмса стоит разбудить, как вы думаете? Еда остынет.
- Не стоит. Сон для него сейчас важнее еды. Да, я о Вилларе говорю. Он оплакивает вас, считая погибшей. Из-за вас погиб Борух, насколько я понимаю.
- Борух погиб только из-за собственной предприимчивости, - возразила она. – Нож и аграф – это уже целое состояние. Он захотел получить всё. Ночью он надел балахон отца, надеясь, что наш сторож перепутает запахи, и пробрался в усыпальницу.
- Сторож? О ком вы говорите?
- О филине. Он охранял башню не хуже собаки. Но Боруху, действительно, удалось как-то провести его. Он проник в башню, но ничего там найти не сумел
- Правильно. И вы его убили.
- Нет. И он, и Слипстон не на нашей с отцом совести. Я говорила правду. Отец только забрал с трупа нож и аграф.
- А семья Блекета?
- Я только пугала их, чтобы они не бродили по нежилому крылу. Мой отец был болен, да. Ему нравилось затевать пожары – даже в камине игра пламени завораживала его. Но он не был убийцей.
- Пожар в Гуллскэйпе – его рук дело?
- Да. Слепой Гримальд слышал его, но он, кажется, не поверил своим ушам. Он, кажется, принял его за ребёнка. Хотя он знал его прежде, но, наверное, как и все, считал умершим.
Ах, так вот, что имели в виду тогда, в дилижансе, - сообразил я. – Он сказал, что поджог совершил призрак Сэмплиер-холла, а потом отказался от своих слов. Но Борух-то знал о том, что ваш отец жив?
- Знал, и сказал Гримальду. Потому он и укрылся за молчанием.
- Кто же убил Блекетов? Кто открыл газ?
- Вероятнее всего, Слипстон. Однажды мы чуть не толкнулись с ним в усыпальнице нос к носу – я тогда так испугалась, что просто бросилась прочь. И только потом я подумала, что это означает то, по крайней мере, что у него есть возможность проникать туда, когда он хочет.
- Но если это было так, зачем ему стремиться в управляющие Сэмплиер-холлом? Он мог спокойно искать сокровища и без того.
- И проискал бы их всю жизнь. Нет, в Сэмплиер-холле он рассчитывал найти чёткое указание, где именно искать.
- И, по-видимому, он нашёл такое указание, - пробормотал я, вспомнив всё, что слышал о поведении Слипстона перед его убийством. – Но кто ударил его кинжалом, как не вы или ваш отец?
- А кто убил моего отца? Кто убил Боруха? Кто взял сокровища из саркофага? Здесь ещё слишком много загадок. Мой муж Дюлоранж мог совершить всё это, но он не мог открыто появиться в Гуллскэйпе. Майкрофт... Майкрофт мог, в принципе, сделать и то, и другое, но Майкрофт тогда сразу бы уехал. Орбелли мог забрать сокровища, но он бы не стал убивать. Конни... Нет, Кон слизняк, и силы в руках у него нет никакой – он только и мог, что мучить жену, да и то лишь до тех пор, пока у неё не лопнуло терпение.
- А сама Анна Трелегер? – спросил я.
- Мы слишком давно не виделись. Анна способна на многое, но...
- А ваша сестра? – спросил я. – Дэлавара?
- Да. Это вполне возможно. И только одно... Сокровищ у неё нет, не то она давным-давно реализовала бы их и уехала очень далеко отсюда – как и я, с самого раннего детства она Гуллскэйп терпеть не может.
- Это, кстати, тоже нелестным образом характеризует вас,- заметил я. – Когда человек ненавидит место, где родился и рос...
- Ваш друг Холмс его тоже ненавидит, - парировала она.
Я покачал головой:
- Ну нет, не думаю...
Уже поздно вечером я услышал под окном пронзительный в два пальца свист. Свист этот разбудил всё ещё спавшего неглубоким болезненным сном Холмса.
- Что там случилось? – проворчал он хриплым спросонья голосом и, босиком прошлёпав к окну, между ладоней стал вглядываться в темноту.
- Это представитель наших партизанских частей, - сказал он, несколько мгновений спустя. – Родственник местного лендлорда. Как его? Нэд, кажется... Впустите его, Уотсон. Я не хочу вмешивать в наше свидание Мари.
Я отворил створку окна и сделал приглашающий жест. Несколько минут наш визитёр пыхтел, карабкаясь по выступам стены, но когда он оказался в пределах досягаемости, Холмс попросту протянул руку и втащил его в оконный проём.
Мальчишка с ног до головы был засыпан снегом. От него несло морозной свежестью.
- Вам что-то удалось узнать, сынок? – спросил Холмс, заботливо отряхивая одежду юного Нэда – результат этого отряхивания немедленно образовал на полу мелкие грязные лужицы.
- Да, сэр. Мы узнали, чья лодка подходила к самому Мысу несколько раз на этой неделе. Это лодка Гримальда, сэр, слепого Гримальда.
- Да разве у Гримальда есть лодка?
- Есть, сэр. Только сам он ей давно уж не пользуется, зато разрешает брать напрокат. Зимой её обычно никто не нанимает. А в этот раз наняли на целую декаду.
- Прекрасно, мой мальчик. Вам удалось узнать, кто этот таинственный наниматель?
- Из Гримальда не очень-то просто что-нибудь вытрясти. Мы и про лодку-то узнали случайно – её видел на плаву один из близнецов, а уж он-то знает эту лодку вдоль и поперёк, потому что сам плавал на ней всё лето со своим братом. Но зато теперь мы с Уильямом обыскали эту лодку от носа до кормы и кое-что нашли там.
- Что именно?
- Визитную карточку, сэр. Вот она. Уж наверное, её потерял тот, кто нанимал лодку, потому что у Гримальда таких сроду не водилось.
Он порылся в кармане и торжественно вручил Холмсу картонный прямоугольничек.
Я снова постарался заглянуть через его плечо, рассчитывая по принципу «d;j; - vous» снова увидеть фамилию Трелегер. Но я не угадал. На визитке было напечатано « доктор – джипси Виталис Орбелли».
- Джипси?
- Да, он никогда не забывал о своём таборном происхождении. Огромное спасибо, Нэд, вы с приятелями прояснили немного туман.
- Так что, - спросил я, когда мальчик ушёл. – В это всё-таки замешан Орбелли? Он здесь? Это он нанимал у Гримальда лодку?
Холмс покачал головой:
- Если бы вы были внимательнее, Уотсон, вы заметили бы, как пожелтела и истрепалась эта визитка. Без сомнения, она очень старая. Кто-то воспользовался ею, желая ввести нас в заблуждение, и подбросил в лодку, зная, что я до лодки рано или поздно всё равно доберусь. Орбелли это в моих глазах, скорее, обеляет, чем очерняет. А теперь расскажите, что ещё вы вытянули из Марины?
Я удивлённо посмотрел на него, и он улыбнулся:
- Марина накрывала на стол, а вы сидели вот в этом кресле, курили и стряхивали пепел вон в то фаянсовое блюдечко. При этом Мари уронила хлеб, расплескала суп из супницы и перепутала бокалы. Нет никаких сомнений, пока она накрывала на стол, между вами происходила довольно-таки эмоциональная беседа, а зная ваше любопытство, я почти уверен, что вы почерпнули из этой беседы не только эмоции.
Делать нечего – я, как мог, пересказал ему наш разговор. Холмс засмеялся:
- Вы выступали в роли несговорчивого прокурора, друг Уотсон. Но Мари трудно смутить, не правда ли?
- Кто мог подбросить эту визитную карточку? – спросил я о другом.
- Навряд ли она. И уверен, что не Майкрофт. Уже пора спать, Уотсон. Кто знает, что принесёт нам следующий день.
Следующий день, однако, вопреки его ожиданиям, не принёс ровно ничего. С утра снова зарядил снегопад, и Холмс, поглядывая в окно, говорил, что, вероятно, он сравняет теперь Гуллскэйп с пустынными равнинами вокруг. Я весь день чувствовал какую-то болезненную сонливость, но спать не мог. Слонялся без дела по комнатам, снова перечитывал какие-то бумаги на столе в кабинете, не особенно вникая в суть. Холмс, которому стало получше, но который писать или делать что либо рукой всё ещё не мог, напротив, впал в какое-то тревожное беспокойство – вроде того, что охватывает на вокзале пассажиров опаздывающего поезда. Он тоже бесцельно бродил из комнаты в комнату, но при этом искусал губы и изгрыз ногти до мяса.
- Ну что вы, что вы мучаетесь? – не выдержал я, наконец.
- Снегопад может помешать наступить развязке драмы вовремя! - с досадой воскликнул он, обращаясь притом не ко мне, а к кому-то невидимому и, возможно, всемогущему. – Он помешает ему приехать. А времени совсем не остаётся - я жду развития событий, Уотсон, вот-вот. Такой баснословный куш! Они не отступятся, нет-нет, они ни за что не отступятся!
- Ваша возбуждённая речь, - немного язвительно заметил я, – уж очень перегружена местоимениями, чтобы я мог её понять. Кого вы имеете в виду под «он», «ему» и «ими»?
К моему удивлению он тут же ответил:
- Снегопад, Орбелли и Дюлоранжа с сообщниками. Уотсон, сделаете ещё одно доброе дело для меня?
- Конечно. Что вы ещё спрашиваете?
- Узнайте точно, где живёт на сегодняшний день наш трансильванский конкурент.
- Майкрофт?
- Да-да, Майкрофт. Майкрофт Адриан Холмс, добрый самаритянин и великий комбинатор.
Что-то в его голосе мне очень не понравилось, и я внимательно посмотрел на него. Лицо Холмса нервно подёргивалось, пальцы беспокойно шевелились.
- Я сейчас же пойду и узнаю, - сказал я. – В конце-концов, в этом мне могут помочь наши «партизаны». – Но что потом? Вы собираетесь отправиться к нему?
- Возможно. Не сейчас. А впрочем..., - он снова озабоченно посмотрел в окно. - С моей стороны верх эгоизма гнать вас на улицу в такую пору. Пожалуй, не ходите...
-Ну, вот ещё! Да я и сам собирался прогуляться. Но, Холмс, мне что-то не нравится ваше настроение – вы словно на что-то никак не можете решиться.
- Скорее, решить для себя. Я нарушил одно существенное правило, Уотсон – следовать за фактами и не верить словам. Боюсь, что я совершил ошибку...
- О чём вы говорите?
- Мне следовало самому навести справки о Дюлоранже, а не слушать, что мне скажет о нём Марина. Но для этого мне придётся снова ехать в Уартинг или Фулворт, а время уходит. А, так вы всё-таки решили идти, Уотсон?
- Уже ушёл, - сказал я, берясь за шляпу.
Снегопад вызвал на всём мысе необыкновенную тишину. Хлопья были крупные, а ветра совсем не было, и они поэтому падали неспешно, укрывая рыхлым пуховым одеялом крыши, внезапно обваливаясь пластами с козырьков и снова нарастая. В воздухе пахло океаном и, казалось,
попробуй снег на язык, и он окажется солёным. Мне не встретилось ни единой души, пока я шёл до берега. А я надеялся увидеть мальчишек на привычном месте.
У берега тянулась кромка тонкого ломкого льда. В одном месте ледок этот был разломан и истоптан очень сильно. Я заинтересовался.
Конечно, читать следы с такой же лёгкостью, как Шерлок Холмс, я не мог, но, приблизившись, увидел, что, полузасыпанный снегом, тянется с берега в воду след волочения. Здесь, кажется, спускали на воду лодку.
Я выпрямился и завертел головой. И тут же увидел её, уже далеко, на открытой воде. Ту самую, старую знакомую, с огромным ящиком и двумя фигурами – мужской и не то женской, не то детской. Снег засыпал и палубу, и сидящих в лодке – вид был такой, словно плывёт по воде куда-то большой неровный сугроб.
Я постарался, разумеется, разглядеть, кто это там, но было слишком далеко. А лодка опять держала путь туда, где над выступающей каменной косой с почти полным отвесом находился один из входов в усыпальницу.
« Я прослежу за ними, - решил я. – И когда они подойдут ближе, спрятавшись за камнями, смогу разглядеть...»
Я стал пробираться туда, где мы уже однажды сидели в засаде с Холмсом и где видели высунувшегося из щели карлика – точно на то же самое место. Только смотрел я теперь на залив с видом охотника, подстерегающего добычу.
Ах, лучшее лекарство от самонадеянности – хороший удар по голове. Ощущение было такое, словно мне в затылок врубился зазубренный кусок скалы. А потом мне в лёгкие хлынула ледяная вода.
- Ничего-ничего, - донёсся до меня сквозь плотный туман забытья мягкий мужской голос с несильным, но неистребимым акцентом. – Подержи ему голову в таком положении ещё минутку. Сосуды черепа всегда при травмах практически зияют, оттого и кровотечение сильное. Это особенность анатомического строения. Не пугайся. Вот так, - я почувствовал, как мою голову туго и больно стягивает повязка. – А вы, я вижу, тут превесело проводите время.
- Я не ждал тебя так скоро, - услышал я голос Холмса, тоже непривычно мягкий. – Где тебя нашло моё письмо?
- Здесь. Я уже давно в Гуллскэйпе, живу вместе с Майкрофтом. Особенно своё присутствие не афиширую, конечно...
- Я почти догадался. Думал, правда, что ты в Уартинге, а не так близко. Но сегодня мне, правда, пришло в голову поточнее узнать, где обитает Майкрофт. И я, дурак, даже не догадался, что Уотсон может подвергать себя опасности, выходя в одиночку. Где ты его подобрал?
- Его нашёл Трутти, а не я - внизу, на прибрежной полоске. Вся одежда вот такая мокрая, как ты видишь, и уже начала примерзать ко льду. Я думаю, его ударили по голове и столкнули в воду, и только один Бог знает, как ему удалось выплыть.
- Он очень хороший пловец, - сказал Холмс, - и я почувствовал ласковое прикосновение его ладони к своей щеке...
Мне удалось, наконец, приоткрыть глаза, и я увидел смуглого брюнета лет сорока – сорока пяти: стройного, подтянутого, несомненно, с сильной примесью цыганской крови, но не чистокровного цыгана. У него были очень большие и косовато разрезанные тёмно-вишнёвые глаза, нос с горбинкой, тонковатые для такого лица, но очень мягкие губы и необыкновенно густые шоколадные ресницы, затеняющие всю глазную щель, когда он смотрел вниз. Увидев, что я очнулся, он улыбнулся, и я неожиданно для себя узнал улыбку – улыбку Холмса, лучшую из его улыбок, вместе и озорную, и задумчивую, и ласковую.
- Как вы себя чувствуете, коллега?
- Вы очень быстро появились, - прошептал я, - мистер Орбелли.
Цыган поморщился:
- Вот только не мистер, умоляю. Раз уж на то пошло, я, скорее, «сеньор», но лучше зовите меня просто Орбелли или хоть уж доктор Орбелли. – он положил мне руку на лоб, и мою кожу чуть царапнули мозоли. Его прикосновение было приятно и уменьшало головную боль. Я снова прикрыл глаза.
- Что, хочется уснуть? – голос цыгана мягко обволакивал меня, стало тепло и уютно. – Это славно, это вам сейчас нужно, - мурлыкал Орбелли. - Засыпайте и спите крепко.
Однако, прежде, чем заснуть, я всё-таки с усилием ещё раз открыл глаза, чтобы взглянуть на Холмса. Ещё одна улыбка – почти такая же.
- Спите, Уотсон, спите.
- А что..., - начал я, - что со мной...
Холмс молча поднёс палец к губам и покачал головой. И я тотчас послушно погрузился в сон.
Я проснулся на закате и удивился тому, что в окно светит солнце. Сильно потеплело, на оконных карнизах наросли сосульки и с них звонко капало.
- Сколько же я спал? – вслух удивился я.
- Чуть больше суток, - живо откликнулся и так же стремительно метнулся и сел на край моей постели Холмс. От него сильно пахло вином, и я с удивлением понял, что он порядочно пьян – третий раз на моей памяти и второй за последний месяц.
- А тут, пока я спал, что, собственно, было? – подозрительно спросил я, немного щурясь от света и табачного дыма – того и другого в комнате казалось многовато.
- Подождите, я сейчас позову Орбелли, – сказал Холмс, делая движение, чтобы встать, но я удержал его:
- Нет, постойте. Не нужно Орбелли. Вы сами мне расскажите.
- Как ваша голова? – спросил он, послушно усаживаясь на место.
- Саднит затылок. – я осторожно пощупал повязку. – Кто меня ударил? Я плохо помню...
- Орбелли наткнулся на вас, когда ехал в Сэмплиер-холл. Трутти свернул с дороги. Страшно подумать, что вышло бы, пройди он мимо. Я ещё часа два бы не беспокоился, и за это время вы насмерть замёрзли бы в мокрой одежде. У вас была рваная рана на голове, правда, поверхностная, сотрясение мозга, да ещё крови вы потеряли порядочно. Тот, кто ударил вас, нанёс свой удар сзади – вы его и видеть-то не могли. Потом он сбросил вас в воду, но вы каким-то чудом выбрались на берег.
- Этого я совсем не помню, - вздохнул я.
- А что помните?
- Лодку. Я увидел ту самую лодку и хотел проследить за ней, но когда я приблизился к выходу из усыпальницы – там, на берегу, - я неопределённо махнул рукой в сторону пролива, – кто-то напал на меня.
- Неуловимая лодка..., - задумчиво пробормотал Холмс.
- Вы, может быть, знаете теперь, кто её нанимал у Гримальда?
- Думаю, что никто...
- Как так?
- Но ведь мы об этих таинственных нанимателях только со слов ребят, следивших за Гримальдом, и знаем. Уотсон, ближе к вечеру я жду сержанта Темпла – вы сможете составить нам компанию за ужином или вы ещё слишком слабы? Надо отдать вам должное, дружище, у вас крепкий организм. Я и не рассчитывал, что смогу с вами разговаривать так скоро. А вы даже, кажется, не слишком простудились.
- Общаясь с вами, успел привыкнуть к ледяным купаниям, - пошутил я. – А ваша собственная рана, кстати, как?
- Бросьте, со мной уже всё в порядке, - отмахнулся он. - Странное дело, Уотсон, расследуя преступления, я всегда в той или иной степени подвергаю себя риску, И всегда всё обходится наилучшим образом. Стоит мне, однако, заняться своими личными делами, и вот – пожалуйста: рука прокушена, на груди синяк, сердце болит, а вас и вообще чуть не убили. Может быть, нам оставить всё это и уехать в Лондон, а? Что нам до сокровищ, нам не принадлежащих! Не можем же и мы с лёгким сердцем считать их собственностью! – и он вдруг совершенно неожиданно для меня расхохотался, хлопая себя ладонями по коленям. И так же неожиданно угас, словно внезапно и сильно устал – сник и уронил голову ниже плеч.
- Всё к чёрту! – пробормотал он тихо и икнул.
- У-у! – насмешливо протянул я. – Это сколько же вы выпили, Шерлок Аден Дайрейти Холмс Сэмплиер, эсквайр?
- А вас, - зевая, сказал Холмс, - Орбелли пощадил лишь потому, что у вас голова разболится. Кстати, вино просто прекрасное – не хуже пресловутых сокровищ по своей знатности. Красное Рейн-Вестфальское десертное. Орбелли – знаток вин. И весьма тонкий. Я переволновался из-за вас, потому и опьянел так легко и быстро. Над этим не нужно смеяться, - тут он укоризненно покачал головой, и на глазах его блеснули неподдельные слёзы обиды.
« М-да, дело ещё серьёзнее, чем мне показалось, - подумал я. – Орбелли, похоже, действительно, опасный знаток вин».
- Я не смеюсь, дружище, - вслух сказал я. – Напротив, очень тронут. Но у вас чертовски усталый вид, Холмс. По-моему, вам лучше прилечь. Вы всё-таки не совсем здоровы и. действительно, переволновались. Прилягте, прошу вас.
- Позже, ладно? – он потёр лицо руками и словно бы немного протрезвел, хотя как это возможно, не знаю. – Я ещё успею часок вздремнуть до визита Темпла. А пока я, правда, здорово пьян, но ещё кое-что соображаю, так что мы можем побеседовать. Хорошо? Я только прислонюсь вот так, не помешает это вам?
- Не помешает, - сказал я, понимая, что он, вернее всего, скоро всё равно заснёт, хотя бы и сидя.- Устраивайтесь удобнее.
Сказать по правде, на его опьянение я даже рассчитывал. Холмс никогда не терял ясности ума, сколько бы ни выпил, разве что становился раскованнее и слегка, если, конечно, этот термин вообще применим к нему, болтливее.
- Мне всё время кажется, - проговорил я, выждав минутку, пока он возился, не то усаживаясь, не то укладываясь в ногах моей кровати, - что вы в этой истории всё время держите что-то под спудом. Вы спросили, скажем, объяснений у Орбелли по поводу его инструмента, которым был убит Борух? Что он вам сказал?
- Он сказал, что с моей стороны подлость думать о нём, как об убийце, что он предвидел это, потому и просил Майкрофта ничего о своём приезде мне не рассказывать, что с меня станется и на Майкрофта подумать, что я всегда был злым бессердечным мальчишкой, ненавидящим его за вину, которой у него не было...
- Он так сказал? – недоверчиво перебил я. – Это неправда. Холмс!
- Он так сказал, или я так себе говорю – какая разница? Я сказал, что думаю так, что сокровища из усыпальницы у него, что он прибрал их к рукам, вероятно, ещё двадцать пять лет назад, и что, похоже, мы с братом, сами того не ведая, давным-давно спонсируем жизнь цыганского табора.
- Вы так сказали? – снова уточнил я. – Боюсь, и это тоже неправда.
- Я так сказал, или он так думает обо мне – какая разница?
- То есть, вы вообще не заводили об этом разговор? – понял я. – Почему? Вы что, боитесь его обидеть?
- Допустим, что я, действительно, боюсь обидеть его или ещё допустите, что я боюсь, что он сумеет обидеть меня.
- Но почему. Холмс? Разве не для этого вы хотели видеть его? Вы, мне кажется, сами создаёте себе сложности и сами терзаетесь потом. Разве не вы говорили, что львиная доля всех бед человечества от недосказанности? Хотите, я сам спрошу его прямо?
Холмс криво усмехнулся:
- О чём, интересно знать? Нет, в самом деле, как вы собираетесь сформулировать свой вопрос? Спросите: не вы ли, сеньор Орбелли, случаем, много лет назад натравили на Шерлока детвору Гуллскэйпа, а потом не вы ли украли сокровища из усыпальницы Сэмплиеров и убили полдюжины человек, торчавших у вас на пути? Так вы спросите, любезный Уотсон?
- А хоть бы и так, - запальчиво ответил я, стукнув кулаком по колену. – Почему нет?
- Попробуйте, - вздохнул Холмс. – Попробуйте, спросите его... Но только не я.
- Ба, да уж не побаиваетесь ли вы этого цыгана, Холмс?
Он покачал головой.
- Я боюсь другого, Уотсон. Всё это время здесь я живу под страхом разрушения иллюзий. Тех самых милых детских воспоминаний, которые, вроде бы, бесполезны, но которые дают нам опираться на себя всю нашу жизнь. Что мы без них? Это всё равно, что лишиться души. А человек без души – труп.
- Холмс, я не подозревал этого за вами, - пробормотал я, качая головой. – Никогда не подозревал. Похоже, я вас совсем не знаю, друг мой. Или это всё-таки рейнское вино? Да нет, вряд ли... С вами это с первого дня, даже ещё в Лондоне...
Холмс засмеялся:
- Ну, там, в Лондоне, мы как раз выпили порядочно...
- Скажите, Холмс, - немного отвлёкся на другое я. – Ну, хорошо: кто бы ни участвовал в этой погоне за сокровищами, почему двадцатипятилетнее затишье? Раз вы считаете, что заинтересованные лица узнали о сокровищах ещё после вашей с Метерлинком экспедиции в усыпальницу, что заставило их выжидать так долго? После появления в доме карлика, испугавшего мальчишек, и до пожара в Гуллскэйпе ничего ведь не происходило, так?
- Я думаю, что наш таинственный «кто-то» тогда попросту перепрятал сокровища, и явившиеся за ними позже подумали, что сундучок уже опустел.
- Отчего они переменили мнение теперь?
- Оттого что на свет божий появились аграф и кинжал. Кто-то должен был проделать всю ту работу, которую проделал Слипстон, и которую мы с вами проследили, чтобы провести линию от пропавшего наследства Цепечей к усыпальнице Сэмплиеров. Ну и потом, Дюлоранж вёл всё это время не совсем праведный образ жизни. Полагаю, определённый срок он провёл в тюрьме. Он и теперь разыскивается полицией, если верить Темплу, за очередной побег.
- Значит, вы уверились в том, что наш основной противник Дюлоранж?
- Главный или второстепенный, но в игре он участвует – это несомненно. И Марина тоже не строит себе иллюзий на этот счёт.
- А кстати, как эта Марина встретилась с Орбелли? – с предосудительным, быть может, любопытством спросил я.
- Никак. Она знала, что он здесь.
- От Майкрофта?
- Сама посоветовала ему обратиться к «цыганскому телеграфу».
- Ловко! Выходит, вне игры только вы и оставались?
Холмс дёрнул уголком рта.
- Ну и что вы сами теперь собираетесь делать?
- Чёрт его знает, - в сердцах махнул рукой он. – Уеду в Лондон. Сокровища! Глупая сказка для глупых детей. Подумать только, как я – Шерлок Холмс – купился на такую чушь и позволил обращаться с собой, как с марионеткой на ниточках, причём в роли кукловодов мои детские иллюзии.
- Минуточку, минуточку! – остановил я его. – Убийства людей не такая уж чушь. Вы хотите оставить всё, как есть, и виновные не понесут никакого наказания, кроме того, что уверятся в отсутствии сокровищ в усыпальнице.
- Я мог бы предоставить это Майкрофту, - задумчиво пробормотал мой друг.
- Вы этого не сделаете, - спокойно сказал я. – Никогда ещё вы не капитулировали. Даже обида не заставит вас так поступить, тем более, что...
- Что?
- Я пока что не уверен, что для вашей обиды есть убедительные основания. По-прежнему утверждаю: вам необходимо поговорить начистоту с вашим братом. К тому же, он сам, кажется, этого хотел. Возможно, вы даже можете расценивать Орбелли, как парламентёра.
- Король – парламентёр у полковника? – хмыкнул Холмс. – Так не бывает, друг мой Уотсон.
- Всё бывает, - возразил я. Меня словно что-то подзуживало спорить, а пьяный Холмс вопреки обыкновению не замыкался и не окорачивал меня. Чем чёрт не шутит, он, возможно, даже прислушивался к моим словам.
- Если он скрывается в образе трансильванца Цепеча, - продолжал я, - значит, он не просто скрывается, а выманивает кого-то из норы и одновременно, может быть, подаёт знак вам или Орбелли. Ну, согласитесь, на свете не так мало имён, чтобы из всех выбрать именно такое.
- С чем-с чем, а с этим трудно не согласиться, - вяло кивнул Холмс. – Имя Цепеча выбрано, конечно, не случайно. Но считать, что это знак нам...
- Или не нам? – задумался вслух я. – Кому же тогда? Может быть, это вызов? Провокация? Но на кого она направлена?
Холмс не ответил. А, взглянув на него, я увидел, что он уже почти засыпает. Тогда я перестал беспокоить его, вполне отдавая себе отчёт, как ему необходим сейчас отдых.
Я и сам задремал, и меня разбудил Орбелли – свежий и бодрый, с ясными глазами, словно и не пил вместе с Холмсом, хотя по запаху от него никаких сомнений не могло оставаться – ещё как пил.
- Доктор Уотсон, - негромко позвал он, тронув меня за плечо. – Там пришёл полицейский сержант, он хочет задать несколько вопросов по поводу нападения на вас. Вы сможет выйти к нему или лучше провести его сюда?
Всё это он проговорил, словно не замечая спавшего тут же Холмса. Холмс был очень бледен, он сильно запрокинул голову и храпел во сне, что с ним бывало крайне редко.
- Сможем мы его разбудить? – с сомнением спросил я, с жалостью глядя на моего друга. – Зачем вы так напоили его, Орбелли?
- Ай! – засмеялся цыган. – Вино было хорошим, беседа приятной – мы сами не заметили...
- Всё вы заметили, - угрюмо сказал я. – Вы сделали это нарочно.
Даже тень смеха исчезла со смуглого лица цыгана.
- Для чего бы мне? – спросил он, сощурив глаза так, что мне сделалось страшно от его взгляда.
- Вы чувствуете себя виноватым перед ним, - пробормотал я, опуская голову. – Давно. А в записке он снова обвинил вас. А вы хотели бы, чтобы он смотрел вам в рот и обожал, и учился у вас, и считал вас непогрешимым. Вы... страшно злы на него за то, что это не так. Такое противоречие вообще свойственно всем родителям в отношении детей...
Жёсткие пальцы вдруг с силой впились в мой подбородок. Насильно он задрал мою голову, заставив снова посмотреть ему прямо в глаза.
- Н-ну? И кто вы такой, чтобы говорить мне такие вещи?
У него был положительно жуткий взгляд. У меня заслезились глаза от этого пристального давящего взгляда. Я подался назад, но он удерживал меня, и я не мог шевельнуться. В зрачках Орбелли я увидел своё пульсирующее отражение. Оно словно втягивалось туда, в глубину его глаз. И сам я втягивался вместе с ним. Орбелли что-то шёпотом проговорил - я не понял смысла сказанного, но сам этот шёпот, словно бурав, врезался мне в череп, острой болью пронзил от глаз до самой глубины мозга, я почувствовал во рту железный привкус крови. Потом... потом я, должно быть, потерял сознание, потому что несколько мгновений совершенно выпали у меня из памяти
Я пришёл в себя от голоса Холмса – тихого и злого, даже, я бы сказал, отчаянно-злого.
- Вон из моего дома, - говорил Холмс Орбелли. – Пока ещё это мой дом, и я не позволю тебе в нём применять силу твоего суггестивного таланта, чтобы подавлять волю Уотсона или запугивать его.
- Холмс, - подал я голос, оказавшийся почему-то очень слабым, как у больного. – Холмс, не надо... Сеньор Орбелли ничего плохого мне не сделал. Сеньор Орбелли, я извиняюсь за то, что сунул нос не в свои дела. Я просто... просто не хотел, чтобы вы..., - голова у меня раскалывалась так, что я не мог говорить. Я невольно коснулся пальцами виска, и короткий стон тоже вырвался у меня сам собой.
- Ну, вот видишь, что ты наделал! – воскликнул Холмс, по-прежнему адресуясь к Орбелли, с меньшей злостью, но большим отчаяньем. – Теперь ему совсем плохо. И за что? Разве ты услышал хоть слово неправды? Джек, дружище, - совсем другим, мягким тоном обратился он ко мне. – Вы пока лучше не лезьте в нашу свару – целее будете.
- Джек? – поднял брови Орбелли, его узкое лицо сделалось саркастическим, насмешливым – казалось, эмоции Холмса его совсем не трогают, а моё присутствие остаётся малосущественным, не стоящим внимания фактом. – Не помню прежде в твоём лексиконе уменьшительных имён. Даже женских.
- Моего друга зовут Джон, - ледяным тоном ответил Холмс. – Полагаю, он имеет право носить это имя, а я, когда мне хочется так делать, называть его любыми от его имени производными без твоего специального разрешения... сеньор Орбелли?
- Да нет, пожалуйста, - словно немного смутился цыган. – Я только выразил удивление, на которое, полагаю, тоже имею право.
- На удивление – сколько угодно. А вот на его выражение таким образом... Я не шучу, Виталис. Ты, может быть, не заметил, но мальчик давно вырос и смотрит на многое по-другому.
- Отнюдь, - хмыкнул Орбелли. – Вырос, но не повзрослел. Всё так же обижаешься на мелочи, цепляешься по пустякам...
- И один из этих пустяков, без сомнения, смерть моих родителей? – тихо спросил Холмс. – Впрочем, ты прав – с точки зрения Бога это, наверное, и впрямь пустяк. Только... Знаешь, Богу не следует любить живых женщин, а уж тем более требовать их любви. Прости, что говорю это – я, наверное, много на себя беру, замахиваясь на самого Бога. Но, если хочешь, ладно, порази меня громом. Убей.
- Что ты говоришь,- потерянно пробормотал Орбелли, отступая на шаг, - Что ты только такое говоришь, Шерлок... Да ты пьян!
- Ну, ещё бы! – с удовольствием подтвердил Холмс. – Не то бы я... А, пожалуй, самое время спросить – да, Уотсон? Скажи по чести, Виталис, это ты обчистил усыпальницу Сэмплиер-холла? – в его тоне появилась грубая, несвойственная ему развязность.
- Холмс! – снова попытался вмешаться я. Но теперь уже и мой друг Холмс проигнорировал меня. Он смотрел на Орбелли, не мигая, и глаза у него тоже начинали слезиться. Напряжение нарастало, как перед первым разрядом молнии в грозу. И вдруг Орбелли легко ненатурально рассмеялся:
- Ты говоришь о том антиквариате, который вы с Метерлинком мальчишками нашли в гробу и о котором ты, задыхаясь от волнения, рассказывал Майкрофту в полной уверенности, что тебя никто не слышит?
- Да, ты прав, - Холмс, наконец, отвёл глаза и нехорошо усмехнулся. – Тогда я был чудовищно глуп.
- Тогда ты был куда умнее, чем теперь, - вздохнул Орбелли. – У, какое благородное негодование! «Обчистил». Да, кое-что из той гробницы я и впрямь пустил в оборот. А на какие средства, между прочим, ты учился? Полагаешь, ваш отец оставил вам большое наследство? Тебе было едва десять, Майкрофту – не намного больше шестнадцати. Я больше года не мог работать, даже пошевелить рукой, которую мне прострелил твой отец, толком не мог. На какие средства в это время содержался Сэмплиер-холл, как по-твоему?
- Да ты просто благодетель наш, - ядовито сказал Холмс.
Вся эта сцена тяготила меня неимоверно. Холмса словно подменили – я прежде никогда не видел его таким. Они с Орбелли сварливо препирались, не обращая на меня ни малейшего внимания, и я не выдержал:
- Довольно. Хватит! Вас обоих невыносимо слушать! Прекратите, ради бога! Холмс, я вас прошу! Я, как друга, вас прошу: довольно! Вы на себя непохожи!
Голос мой прозвучал отчаянным воплем, и на этот раз они меня услышали – по крайней мере, Холмс. Он замолчал, резко оборвав себя на полуслове, посмотрел на меня, на Орбелли, махнул рукой и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Орбелли растерянно смотрел ему вслед несколько мгновений и вдруг, закрыв лицо руками, совершенно неожиданно для меня отчаянно, но как-то излишне картинно зарыдал.
При виде этой картины я сморщился – от смеси жалости и неприязни к нему. Но молчать и дальше, словно меня, действительно, нет в комнате, было уже не просто неловко, а смешно и глупо. И я спросил:
- Не могу ли я чем-то помочь?
Вздрогнув, Орбелли поднял голову и уставился на меня так, словно увидел невесть что. Притом лицо его было сухим – ни слезинки. Разве что глаза чуть-чуть повлажнели.
- Простите, - как бы смутился я. – Вы, кажется, забыли о моём присутствии, - сказал так, хотя был уверен: ничего он не забыл.
- Я не забыл о вашем присутствии, - тут же подтвердил он мою догадку. – Значит, вы – друг Шерлока, да?
Теперь уж я, действительно, слегка смутился;
- Да.
- Простите меня, - проговорил он, помолчав и подумав, при этом не глядя на меня. – Я понимаю, как мерзостно всё это выглядело в ваших глазах. Но, может быть, вы догадались, раз вы его друг, что спор наш, собственно, был не о сокровищах...
- Да, это я понял, - сказал я.
- А ведь я-то как раз люблю его, - ещё помолчав, сказал Орбелли, и на этот раз от его слов у меня не возникло ощущения наигранности. – Я принимал его у Ингрид – вот этими самыми руками, они до сих пор словно хранят прикосновение его бархатистой кожицы, ещё в сыровидной смазке. И с этого самого дня он – сын мне, - он вдруг усмехнулся и добавил совсем тихо. – А то и раньше...
- Так вы, действительно, подозреваете, что могли быть... что он мог быть...
Я не договорил, потому что язык у меня оробело деревенел во рту, но цыган не рассердился – наоборот, казалось, он рад тому, что я заговорил об этом.
- Он похож на Ингрид, как две капли воды. Откуда я могу знать! Иногда я улавливаю в нём что-то, но, может быть, мне и кажется. В любом случае, с тех пор, как Ингрид не стало, я на такие мысли права не имею. Он осуждает меня – вы видели, и будет осуждать. Всё с той же яростью десятилетнего мальчишки, у которого отняли самое дорогое. И как я могу даже заикнуться теперь о том, что Джон Холмс был, может быть, плохим отцом, а я бы, может быть, сумел быть лучшим? Как я могу заикнуться, даже если он об этом и сам догадывается! Та пуля перечеркнула часть моей жизни и почти всю его жизнь. А он и в этом винит только меня. Никто другой не виноват – ни отец, спустивший курок, ни Марина, предавшая нас, ни Ингрид, уговорившая меня на ту встречу, ни Майкрофт, таскавший мне от неё записки в табор. Только Виталис Орбелли – шальная голова, средоточие всех пороков. Слыхали, как он Богом обзывал меня. Это за мои способности к суггестии, которые я в себе развил, и которые есть у него – и очень сильные, между прочим. И он только потому не захотел в себе это развивать, что посылка исходила от меня.
Орбелли говорил горячо, страстно, он больше не притворялся, в словах его, в интонациях я чувствовал сильную застарелую обиду. Не берусь судить, имел ли он право обижаться, но чувство это было подлинным и сильным – ручаюсь.
- Я думаю, что дело не в вас, а в самой суггестии, - сказал я. – Мне, уж извините, тоже совсем не нравится искусство влиять на мысли или чувства других людей таким противоестественным способом. А что до Холмса... Ведь не бросил же он скрипку, а играть на ней его учили тоже вы. Вообще, мне кажется, сеньор Орбелли, вы ему очень дороги. Я сейчас говорю это, не кривя душой, я даже, может быть, предпочёл, чтобы это было не так, потому что лично мне вы, должен вам признаться, не слишком понравились. Но это может быть важно для вас, и я не хочу лгать. Я знаю Холмса давно и, смею надеяться, знаю его близко. Так что уж поверьте моему впечатлению – в таких вещах я ошибаюсь редко.
- Интересно, - пробормотал Орбелли, уводя глаза в сторону. – Интересно, чем это я вам так уж не понравился, друг Шерлока? Вот этой самой суггестией?
- Да. Но не только. Актёрство, притворство – всё это, может быть, существенная составная часть вашей профессии, но я этого не люблю. Я, наверное, не имею никакого морального права об этом вам говорить, но вы спросили – я ответил.
- Актёрство? Притворство? – задумчиво повторил цыган. – А как же Шерлок с его вечной страстью к игре? Он-то вам, определённо, нравится.
Я улыбнулся:
- Холмс порой заигрывается до полусмерти. Он сам не знает, где начинается и где кончается игра. Он из тех несчастных – или счастливых – у кого в сцене распятия Христа выступают стигматы, а это уже не игра.
- Тогда, - сказал Орбелли решительно, словно закрывая тему, - у меня ещё есть надежда сойтись с вами ближе, а у вас – перемениться ко мне. Да, слушайте, Джон, я тут и впрямь позволил себе с вами вольности. Уж не держите зла. Как голова-то ваша? Болит?
- Терпимо голова, - откликнулся я.
Мы некоторое время молчали, оба, кажется, немного смущённые неожиданно откровенным разговором. Наконец, молчание нарушил Орбелли:
- Сокровище Сэмплиеров, - проговорил он задумчиво, - никому добра не приносило и не принесёт. Сейчас по-крайней мере двое думают о том, как вытащить его из полуразрушенной родовой усыпальницы, но и им это добра не принесёт.
- А есть ли это сокровище в усыпальнице? – спросил я – из чистого любопытства. – На вопрос Холмса о нём вы ответили как-то не вполне вразумительно.
- Отчего же? Я правду сказал – я продал несколько безделушек в тот же год – цыгану это сделать довольно легко, почти не вызвав никаких расспросов. Но в Сэмплиер-холл я больше не возвращался. Так что, если сокровища не вынес кто-то другой, они должны быть на месте.
- Как «на месте»? В том же саркофаге?
- Ну нет. Это было бы уже слишком. Разумеется, с первоначального места я их переложил. Не то бы Метерлинк давным-давно забрал бы всё - тем более, - он усмехнулся, - с такой-то женой, как Дэлавара.
- А где гарантия, что он и не забрал?
- Ну да! Оставался бы он тогда надсмотрщиком за чужими коровами – с его-то складом характера, с его темпераментом. Он ведь из цыган, Метерлинк – вы не могли не заметить, если хоть раз видели его. Нет, он рассчитывает... вернее, что я говорю «он» - это Дэлавара способна к сложным и многокомпонентным расчетам – что к сокровищу их приведёт Дюлоранж. А Дюлоранж, по-видимому, надеется на своего проводника. И Шерлок, я думаю, давным-давно взвёл свою мышеловку – сентиментальность там или склонность к рефлексии, но в цепкости Шерлоку не откажешь.
- Ладно. Хорошо. А у вас тут какой интерес? – прямо спросил я.
- Мне бы хотелось сохранить Сэмплиер-холл, - ответил так поспешно, словно ждал этого вопроса, Орбелли. Я знаю, дело может по-всякому повернуться, и у братьев уже мелькала как-то мысль о продаже. И это, кстати, возможно, потому, что усадьба – отчуждаемое имущество. Но мне бы очень хотелось, чтобы дом остался в их собственности. В крайнем случае, я даже положил себе перекупить его, но теперь, откровенно говоря, я думаю, что Шерлок...
- Да, он ни за что не продаст этот дом, - согласился я. – И Майкрофту продать его тоже не позволит.
Нас прервало появление Марины с напоминанием о том, что сержант Темпл дожидается в гостиной вот уже скоро час.
- О, Санта Мария! – вскричал Орбелли. – А я-то уж и позабыл о нём! Что Шерлок, выйдет?
- Мистер Сэмплиер-младший, - официально проговорила Марина, - отправился в сад. Он сказал, что скверно себя чувствует, и немного свежего воздуха ему не повредит.
- Скверно чувствует? – вскинулся я. – Ему что, опять плохо? Или он имел в виду своё душевное состояние?
- Скорее физическое, сэр, - отозвалась Марина. – Он держался за грудь и был бледный.
- Держался за грудь? – насторожился Орбелли. – Он что, действительно, болен?
- Начало грудной жабы, по-видимому, - холодно откликнулся я. – У него уже было два приступа – довольно серьёзных. А образ жизни в Сэмплиер-холле здоровым не назовёшь. Идите к Темплу, Орбелли, я взгляну, что там с ним.
Я вышел в сад, засыпанный глубоким снегом. Уже почти смерклось, но из-за снежной белизны видно было ещё хорошо. Холмса я, однако, не увидел. Зато увидел старуху, помогавшую по хозяйству Гримальду, и в таких обстоятельствах, что немедленно лишился дара речи: пожилая почтенная женщина лезла через забор, покидая таким образом пределы усадьбы. Я не мог ошибиться – повторяю: снег, как зеркало, собирал и отражал свет луны, окон Сэмплиер-холла, последних закатных бликов – и в этом свете я отчётливо видел знакомую широкую юбку, низко надвинутый платок, приземистую фигуру. Впрочем, ловкость, с которой женщина преодолевала препятствие, ставила под сомнение и её возраст, и кажущуюся неуклюжесть. Я не успел осмыслить увиденное – она перекинула на другую сторону ногу, подтянулась и исчезла с глаз.
Медленно я подошёл к забору. Словно не веря своим глазам, потрогал камень ладонью и вздрогнул от влажного холода.
- Нет, это не галлюцинация, - раздался у меня за плечом резкий каркающий голос Холмса – ещё более резкий, чем обычно. – Я тоже её видел.
От неожиданности я вздрогнул, неловко ступил и, подвернув лодыжку, провалился в снег по пояс. Здесь была, по-видимому, какая-то выемка – не то старая садовая яма, не то что-то ещё, и я угодил ступнёй на её край.
- Холмс! Вы меня напугали! – вскричал я – из-за боли в лодыжке, боюсь, излишне эмоционально.
Он протянул руку:
- Выбирайтесь. Эти катакомбы мне, надо признаться, чертовски надоели, Уотсон. Вот и вы чуть ногу не сломали. Здесь всё под усадьбой, словно кротами изрыто. Ну, ничего. Через день я пригласил сюда бригаду рабочих-взрывников под предводительством моего старого врага Стива из Уартинга. Они динамитными шашками уничтожат всю подземную часть, и тогда дом и участок земли можно будет беспрепятственно продать какому-нибудь любителю сельского уединения без лишних предрассудков.
Забыв ухватить протянутую руку, я смотрел на него во все глаза, снизу вверх, стоя по пояс в снегу.
- Ну, что уставились? – с необыкновенной грубостью спросил он. – Вылезать будете или нет?
Я почувствовал, как на мои глаза наворачиваются слёзы – безо всякой причины, просто от неожиданности его заявления, от резкости тона, от этого, совершенно ему несвойственного «что уставились?».
- Холмс..., - пробормотал я. – Холмс, вы...
Он опустил протянутую руку и на миг прикрыл глаза, словно от усталости.
- Я глупец, - наконец, тихо проговорил он. – Уж кому-кому, а вам-то..., - снова протянул руку. – Выбирайтесь, Джонни, простудитесь.
И это «Джонни» резануло не хуже, чем «что уставились?»
Я ухватился, наконец, за его руку, и он выдернул меня из ямы, но, выдернув, ладони моей не выпустил.
- О чём вы говорили с Орбелли, Уотсон?
- Помилуйте, Холмс, вы об этом даже спрашивать не должны.
- Обо мне?
- О вас, - вздохнув, признался я.
- Вы меня извините – я стал что-то часто срываться на вас, - проговорил он, тоже вздохнув. – Очень неловко никому не доверять. Орбелли... Ах, Орбелли-Орбелли, всю жизнь старается достичь совершенства в искусстве обмана.
- Суггестии?
- А что это, если не обман? Внушение того, чего нет на самом деле, тех чувств, которых человек не чувствует, тех мыслей, которых у него нет. Я едва не боготворил его, когда был ребёнком, Уотсон. Боже, как я любил его и как мучился за это чувством вины перед отцом. А теперь я не могу отделаться от подозрения в том, что и он всего лишь охотился за кладом. Как все они – моя подружка, мой добрый приятель, мой брат... И даже мой брат, Уотсон!
- Воля ваша, Холмс, - сердито сказал я, - но вы чепуху говорите. С чего вам подозревать в корысти вашего брата, да и Орбелли, собственно, тоже? Он же сказал вам, что знал, где сокровища Сэмплиеров, сказал, что сам перепрятал их, а часть обратил в деньги из-за крайней нужды. Какие у вас основания ему не верить?
- Никаких. Но и верить особых оснований нет. Я, пожалуй, немного побаиваюсь его, Уотсон. Сегодня, скажем, когда мы пили с ним. Мы разговаривали, а потом какой-то кусок этой беседы вдруг начисто выпал у меня из памяти. И я не знаю, списать ли это на моё опьянение или на его вмешательство в мой рассудок, оставшееся незаметным для меня. О чём я говорил с ним в этот промежуток? Что выболтал? Чем он теперь вооружён против меня?
- Против вас? – с отчётливым сомнением переспросил я.
Это сомнение словно бы устыдило Холмса – он опустил голову.
- Ведь я знаю, что небезразличен ему. Но он относится ко мне покровительственно и по-хозяйски, как девочка к любимой кукле, как мальчик к домашнему зверьку...
- Как взрослый человек к сыну, - с улыбкой добавил я.
- К маленькому сыну, - поправил Холмс, но уже без даже и самой слабой тени запальчивости – машинально и снова очень-очень устало.
- А как ваше сердце? – тихо спросил я.
- Болит, - он положил руку на грудь снова всё тем же характерным жестом. – Нет-нет, да и сожмёт, словно в когтистой лапе. Очень больно и, – он чуть усмехнулся, - очень страшно. Так страшно, как будто я могу умереть и, главное, как будто ужасно боюсь этого.
- Вам нужно серьёзно полечиться, друг мой, - сказал я назидательным тоном врача у постели пациента. – Как только мы приедем в Лондон...
- Знаете, - сказал вдруг Холмс. – А у меня такое странное чувство, будто никакого Лондона и вовсе нет на свете. А только вот этот Сэмплиер-холл, и пролив, и бухта внизу. И младенец Шерлок, который бродит по полузасыпанным подземельям усыпальницы.
- И сержант Темпл,- добавил я. – Который уже бог знает, сколько времени дожидается вас в гостиной.
- А, дьявол! – живо встрепенулся Холмс. – Совсем забыл о нём, а ведь сам пригласил. Я и ему, Уотсон, изложу эту версию про подрывников в усыпальнице. Вы меня не выдавайте.
Тут только до меня окончательно дошло.
- Мышеловка? – ахнул я.
- Она самая, - с удовольствием подтвердил Холмс.- И ещё, ни слова о старухе.
- А я и сам до сих пор глазам не верю, - признался я.
-Ну, вот и хорошо, - почему-то обрадовался мой друг. – Идёмте.
В гостиной Орбелли занимал Темпла расспросами о превратностях полицейской службы. Холмс, войдя, пожал сержанту руку и с места в карьер спросил:
-Темпл, вы много знаете о Дюлоранже?
- Он местный уроженец? – тут же насторожился Темпл. – Вы имеете в виду Дюлоранжа из Истбрука? Контрабандиста, о котором вы уже как-то спрашивали у меня?
- Да, я о нём говорю.
- Его дед был таможенником, насколько мне известно. Странным образом этот профессионализм трансформировался в его потомстве. Он отсидел за свои художества сначала в Истбруке, потом, кажется, в Глазго, год назад бежал из Эдинбургского исправительного дома, но с тех пор о нём ничего не слышно.
- Как он выглядел?
- Среднего роста, худощавый... Не знаю, ничего особенного...
- А возраст?
- Сейчас, должно быть, лет пятьдесят. Почему вы так им интересуетесь?
- Вы, может быть, посмеётесь сейчас надо мной, - сказал Холмс, чуть усмехнувшись, - но всё-таки я скажу вам, что меня не оставляет ощущение близкого присутствия этого самого Дюлоранжа. Если бы я сам знал этого Дюлоранжа в лицо, я бы, может быть...
- Но, мистер Холмс, - перебил Темпл. – Даже если бы вы знали его в лицо, никого из пришлых здесь уже давно не появлялось.
- А трансильванец? – спросил, приподняв брови, Холмс. – А Виталис Орбелли? А наша многоуважаемая домоправительница?
- Домоправительница не может быть Дюлоранжем, Дюлоранж – мужчина, - снисходительно заметил Темпл.
А я вспомнил перелезавшую через забор старуху, но, как и просил Холмс, промолчал. Тем более, что, как ни гримируйся Дюлоранж, едва ли он смог бы провести слепого Гримальда. Я вспомнил полузакрытое тёмными очками строгое лицо и с сомнением покачал головой. Слепых не обмануть гримом – они отличают шаг, дыхание, а не внешний вид – то, что подделать труднее всего. Нет, скорее всего, Холмс ошибается сейчас, и Дюлоранж, если он вообще участвует в охоте за сокровищами, действует через подставных лиц.
- Но, так или иначе, - сказал Холмс. – Скоро это вообще не будет иметь никакого значения. Я собираюсь продать Сэмплиер-холл, а сначала засыпать все эти подземные ходы. Завтра же прибудут подрывники, и всё устроится. Я сыт по горло, Темпл.
Орбелли вскочил с места, и кровь заметно отхлынула от его природно-смуглого лица.
- Ты хочешь взорвать дом Сэмплиеров?! – вскричал он так страшно, что мы все трое вздрогнули. – Взорвать дом твоих предков?!
-Верно, - кивнул, тотчас взяв себя в руки Холмс. – Ещё как хочу.
- Но ты не можешь! Майкрофт...
- Майкрофт пропал без вести, - холодно проговорил Холмс. – И, к тому же, полагаю, ему нечем будет мне возразить, - он как-то странно взглянул на Орбелли, словно подталкивая того взглядом, и в глазах Орбелли, наконец, мелькнуло некое роковое понимание.
-Ты нашёл манускрипт? – ахнул он.
- Я нашёл манускрипт, - спокойно сказал Холмс.
«Какой там ещё манускрипт?» - подумал я не без раздражения – опять Холмс скрытничал в своей манере.
- Значит, ты вскрыл гробницу...
- Моей матери? – Холмс судорожно дёрнул губами. – Тебе не откажешь в изобретательности, цыган.
«Вскрыл гробницу матери? – снова про себя изумился я. – Когда он успел? Да и ведь она похоронена на кладбище, а не в усыпальнице, кажется – Орбелли об этом знает. Блеф? А ведь может быть, что и блеф... Значит, Холмс просто догадался о том, где мог Орбелли устроить свой тайник?» Но они обсуждают всё это при сержанте. Или так и задумано? Темплу отводится роль сороки, которая разнесёт... А может, - я покосился на колеблющуюся, как от сквозняка, неплотно прикрытую дверь, - и не Темплу?
И почувствовал, как Холмс взял мою руку и слегка сжал пальцы. Я взглянул на него: чуть-чуть он свёл густые чёрные брови, едва-едва заметно качнул головой. «Я не должен уделять внимание двери», - понял я и потупился.
Темпл слушал со всем вниманием, силясь ухватить ускользающий смысл этого обмена недомолвками, словно понимая, что яснее говорить уже не будут. И спрашивать – ни о чём не спрашивал. Холмс снова стал расспрашивать его о Дюлоранже, и я узнал, в частности, что за свою жизнь Дюлоранж этот переменил много профессий – от вокзального грузчика до администратора театра. «Но раз он ассистировал когда-то Орбелли, - думал я. – Зачем он спрашивает Темпла? Не лучше ли спросить Орбелли?» Орбелли же и виду не подавал, что предмет разговора ему хоть как-то знаком. Даже когда Темпл упомянул о стажировке Дюлоранжа в качестве фельдшера, Орбелли ничего не сказал. Вообще, должен заметить, что услышав о неведомом мне манускрипте, цыган как-то весь угас и больше не принимал участия в разговоре. Снова подал голос он лишь тогда, когда накормленный, напоенный и расспрошенный Темпл, так, кажется и не понявший цели своего визита, ушёл.
- Ты не трогал могилы матери, - сказал он вдруг Холмсу. – Нет, ты не мог...
- Молодец, - холодно сказал Холмс. – Догадался.
- Ах так? Так ты «купил» меня?
- Снова туше.
- А зачем ты позвал полицейского?
- Темпл, - сказал Холмс, неторопливо раскуривая трубку, - лицо официальное. Мне может пригодиться потом его свидетельство.
- В чём?
- Например, в существовании некоего манускрипта... Послушай, Орбелли, а он, действительно, существует? У меня как-то не было уверенности, но теперь...
Орбелли пожал плечами:
- Бери лопату, раскапывай могилу. Тут я тебе не помощник.
Он поднялся и, тяжело ступая, вышел. С Холмса тотчас слетело его показное спокойствие. Он отбросил трубку и, нагнувшись вперёд, закрыл руками лицо.
- А я так ничего и не понял, - помолчав, нерешительно проговорил я.
- Естественно. Вы не всё знаете, - вздохнул он. – Подозреваю, что этот манускрипт – как раз предмет вожделения соискателей. Без него добыча не будет считаться законной, обнародовать его или уничтожить, значит, закрепить за собой право на владения сокровищами Сэмплиеров.
- Так это что, завещание?
- Да, юридически оформленное завещание ещё первого здешнего Сэмплиера. Известно просто, что оно существует – и всё. Предполагалось, что хранится вместе с сокровищами... Да что я вам говорю, Уотсон! Всё это – красивая легенда, в которую всем просто очень хотелось верить, потому что мечта о лёгком богатстве – самая неистребимая мечта homo sapiens, - он усмехнулся и болезненно скривился, снова схватившись за грудь.
- Вам снова нехорошо, Холмс?
- Да не «снова», а всё то же самое, - поморщился он. – Получается, Орбелли, действительно, держал этот манускрипт в руках. Неужели я и насчёт гробницы матери угадал? А впрочем, не удивлюсь – для Орбелли нет ничего святого.
- Простите, но разве..., - осторожно начал я. – Гробница, вы сказали? А могила на кладбище?
- Прах матери и отца здесь, под нами, - сказал Холмс. – Могила на кладбище – дань традиции. Но я посещал её именно там, отчасти потому, что боялся спускаться вниз, будучи ребёнком, отчасти... нет, вы это едва ли поймёте, Уотсон. Скажем так, я не хотел связывать память о маме с родовой усыпальницей. Подземелье, гробницы, сокровища – во всём этом был элемент игры. Мамина смерть сюда... не вписывалась, что ли...
- Нет, я очень хорошо понимаю, - возразил я. – Выпейте капель. Холмс, и, пожалуйста, прилягте.
- Не время, Уотсон. Игра началась. Теперь мы должны опередить остальных соискателей.
- Но что вы собираетесь делать?
- То, в чём заподозрил меня Орбелли. Вскрыть эту гробницу. И прямо сейчас.
- Зачем?
- О, затем лишь, чтобы убедиться, что мы на верном пути. А потом привяжем козлёнка у родника и спрячемся в кустах.
С этими словами он тяжело поднялся с места и, пройдя в свою комнату, зашарил там в ящиках стола. Я услышал, как негромко стукнул о столешницу металлом его браунинг.
- Холмс, вы погубите себя, - твёрдо сказал я так громко, чтобы он не мог не услышать, и полез за собственным револьвером.
-Э-э! – спохватился он, снова показываясь в дверях. – А вы куда это собрались с сотрясением мозга?
- Туда же, куда и вы. И, вероятно, именно сотрясение мозга повинно в том, что я готов поддерживать вас в подобной авантюре. Куда разумнее было бы посвятить во всё Темпла и передать дело в официальное ведомство. Тем более, если, действительно есть юридически оформленное завещание.
- Вот ещё! Никуда я вас с собой не возьму.
- Возьмёте. Не то я войду в подземелье через другой проход, и моя смерть под завалом или от ножа какого-нибудь соискателя, как вы их называете, будет на вашей совести.
- Уотсон, вы не можете отправляться туда с сотрясением мозга.
- Вот ещё! Отправляетесь же вы туда с грудной жабой. А если снова приступ будет? Вас без сопровождения врача вообще сейчас никуда пускать нельзя.
- Уотсон! – повысил он голос.
- Холмс!
Несколько мгновений он сверлил меня глазами, но потом вдруг легко рассмеялся и хлопнул по плечу:
- Сотрясение мозга, грудная жаба... Право, мы один другого стоим. Где бы ещё найти паралитика в компанию?
Часы пробили час ночи, когда мы, наконец, полностью снарядились в нашу сомнительную экспедицию. В доме как будто бы все заснули – во всяком случае, Холмс, прислушивающийся под дверью комнаты Орбелли, удовлетворённо кивнул и сделал мне знак выдвигаться. Кроме браунинга он вооружился ещё и ломиком-фомкой, засунув его за пояс брюк на манер пиратского кинжала. Растянутый свитер, надетый для тепла, придавал ему совсем уж залихватский вид – ни дать ни взять, разбойник. Перед выходом я заставил-таки его принять лекарство, и теперь он ко всему ещё плотоядно облизывал тонкие губы и, по-моему, потихоньку плевался.
На этот раз мы воспользовались наружным входом в усыпальницу, чтобы не заходить на нежилую половину и не привлекать внимания Марины.
- После обрушения части дома многое могло перемениться, - сказал Холмс. – Но основная часть, думаю, сохранилась – свод там крепится на опоры, его не так-то просто разрушить. Разве что проходы завалило, но тоже вряд ли, что все.
- Вы туда не спускались больше?
- Нет.
Я поёжился – надеюсь, всё-таки от холода, а не...
- Дрожите? – усмехнулся Холмс. – Ничего, я сам дрожу не меньше вашего. Нет уверенности, чем дело кончится. А когда нет уверенности... Сюда, Уотсон, - он вдруг дёрнул меня к забору – туда, где я несколько часов назад чуть не сломал лодыжку, провалившись. Оказалось, под снегом находится небольшое выстланное камнем углубление, и уже из него вбок уходит очередной входной коридор в усыпальницу, прикрытый тонкой фанерной дверью.
- Сейчас отопру, - сказал Холмс, чиркнув спичкой. В её неверном свете я увидел следы на снегу – широкие, бесформенные. Разумеется, заметил их и Холмс.
- Старуха, - хмыкнув, прокомментировал он. – Если, конечно, позволительно так её называть.
- Она спускалась в подземные коридоры?
- Нет, замок не тронут. Может быть, попыталась. Тот проход на берегу, кажется, чересчур узок.
Я прикинул на глаз и память:
- Вы бы пролезли. Я – нет.
- Ну, и Дюлоранж вряд ли, - заключил Холмс, бог знает, на чём основываясь. Он что-то сунул в замок – булавку, кажется – и тот негромко щёлкнул, отпираясь.
- Можно. Входите и ждите меня, только не отходите далеко от входа.
- Ждать? - испугался я. - А вы?
- А я замету наши следы на снегу. Не то это для любого будет выглядеть, как указатель на столбе.
Он оставил меня в почти полном мраке и промозглом сыром холоде, притворив за собой дверь. Я задрожал уже всерьёз – так, что зубы стучали, если их не стискивать. И вдруг дыхание у меня занялось, я самым натуральным образом утратил навык активного газообмена от негромкого звука, донёсшегося до меня со стороны подземелья, из его кромешной темноты. Там определённо был кто-то живой. Я сообразил, какую великолепную мишень представляю собой, оставаясь торчать у дверей, и постарался поплотней вжаться спиною в стену, но тут у меня между лопатками на этой самой стене что-то зашевелилось и затрепыхалось, так что я едва удержался от вопля. Нет, определённо, усыпальница Сэмплиеров за нашу поездку добавила мне седых волос.
Когда, неслышно скользнув в едва приоткрытую щель, вернулся Холмс, я был уже доведён до определённой кондиции и так вцепился в его руку, что он охнул от боли.
- Да что с вами, Уотсон?
Сердитый и очень тихий, но отчётливый шёпот вернул мне самообладание.
- Испугался, - честно признался я, стараясь говорить так же тихо. – Здесь кто-то есть. А вы долго не возвращались, и на стене что-то сидело, когда я к ней прислонился...
- Летучая мышь, - предположил он. – Вы слышали что-то ещё?
- Да, мне почудились шаги. Не совсем близко, но... Смотрите! – шёпотом вскрикнул я. За поворотом коридора мелькнул свет – тусклый, но в темноте подземелья показавшийся мне молнией. Теперь уже Холмс цапнул меня за руку своей металлической хваткой. Да ещё и дёрнул:
- Уотсон! За ним!
Я вытащил револьвер, чуть не разодрав край кармана, и крутанул барабан – ни дать ни взять ковбой в книге для подростков. Вот только вопрос: трясутся ли у ковбоя так же жидко колени? Правда, бежать вслед за Холмсом мне это не мешало. Мешало полное отсутствие света и слабое знание географии подземных коридоров, частью, к тому же, осыпавшихся после взрыва. Так в одном месте мне подвернулся под ноги валун, бывший когда-то, видимо, частью стены, я запнулся и полетел с маху на пол. Револьвер, бряцнув, отлетел далеко вперёд, зубы мои при соприкосновении подбородка с полом, лязгнули так, что кончик языка чудом остался при мне, а главное, я снова сильно подвернул при падении многострадальную лодыжку.
Презрев необходимость соблюдать тишину, я выругался так витиевато, что Холмс, как он мне потом признался, пришёл в благоговейный восторг по поводу богатства моего лексикона. Но сразу встать я не смог – проклятая лодыжка стремительно распухала, распирая голенище моего короткого сапога, а от боли в ней у меня в глазах потемнело.
- Что с вами? – встревоженно возвратился метнувшийся было вперёд Холмс.
- М-м..., - я заменил этим звуком очередной пакет ругательств. – Холмс, чёрт возьми, я, кажется, ногу сломал...
Он присел на корточки:
- Ну-ка покажите. Где?
Что он там собирался разглядеть в темноте сквозь одежду, бог ему судья. Я почувствовал через брючину прочную, но осторожную хватку тонких сильных пальцев.
- Скорее вывих, Уотсон.
- Да, теперь я и сам чувствую. Но от этого не намного легче – на ногу я ступить всё равно не могу.
- М-да, - пробормотал он в сторону, словно реплику в театре. – Неудачная получилась охота.
Ага! Он, стало быть, снова охотился. А мне-то спроста всё кажется, что, скорее уж, за нами охотятся.
Перочинным ножом он разрезал на мне голенище сапога и снял его, и хотя его движения были при этом бережны и аккуратны, я не удержался от стона.
- Действительно, вывих, - сказал он, чиркнув спичкой и приглядываясь к быстро растущей мягкой опухоли. – Не уверен, что сумею вправить, хотя под вашим руководством, может быть...
- Это не так просто, Холмс, – простонал я, осторожно сгибая колено. – Само вправляющее движение несложно, но добиться расслабления мышц... Мне слишком больно, я вряд ли смогу достаточно расслабиться. Да и темно.
Как раз в этот миг спичка в его пальцах догорела и обожгла ему кожу. Зашипев, он выпустил её, и снова нас окутал непроницаемый мрак, в котором снова мне послышались чьи-то осторожные щаги, но уже ближе.
Я вцепился в руку Холмса, но он и сам уже услышал.
- Тс-с! Тихо, Уотсон. Он вернулся.
Мне щекотнул ухо его тихий – на одном дыхании –шёпот.
И в глаза нам ударил свет.
Позже я разглядел его источник и был немного удивлён, каким ярким показался в темноте подземелья обычный керосиновый фонарь. А в тот миг меня словно ударили по глазам – я ослеп и заслонился рукой, а над ухом ахнул лишь в самый последний миг вздёрнутый дулом вверх браунинг Холмса.
На головы нам посыпалась каменная крошка.
- Проклятье! – гневно вскричал Холмс, тряся головой, чтобы отряхнуть пыль с волос. – Ведь я едва не застрелил тебя! Так это, значит, ты бродишь тут в темноте и морочишь нам головы? Из-за тебя покалечился Уотсон?
- А ты не пали, не глядя, с перепугу, - спокойно откликнулся невозмутимый Орбелли. – Ну-ка, что у вас такое с ногой, коллега? Подержи фонарь, Шерлок.
Даже дрожа от сдерживаемого бешенства, Холмс, тем не менее, послушно взял фонарь.
- Ого, какой вывих! – Орбелли присел рядом и осторожно ощупал мою распухшую лодыжку. – Сейчас вправим.
- Едва ли это удастся в таких условиях, - сквозь зубы возразил я – боль сделалась уже совсем нешуточной, я и просто прикосновения-то Орбелли переносил с трудом, а для вправления – я это знал – нужен резкий и сильный, с оттяжкой и поворотом, рывок за ступню. В предвкушении него у меня холодный пот выступил.
- Да вы не бойтесь, - легко сказал Орбелли. – Я не сделаю больно. Сейчас...
Его ладони нежно, щекотно скользнули по моей коже – так, что мурашки побежали у меня между лопаток, а от лона до затылка толкнулась тёплая расходящаяся волна, словно он коснулся не щиколотки моей, не ступни, а чего-то совсем другого, до чего я его ни в коем бы случае не допустил. Я содрогнулся, и в тот же миг ещё одна волна слепящей, но очень короткой боли ахнула по ноге в позвоночник и утихла в сладостном облегчении. Нога больше не болела. Я недоверчиво пошевелил ступнёй – где-то в глубине напомнила о себе очень далёкая и очень тупая боль – так, застарелое нытьё – и только.
- Ну как? – спросил Орбелли, озабоченно вглядываясь при свете фонаря в моё лицо.
- Кажется, встала на место, - недоверчиво пробормотал я.
- Как ты сюда попал? – неприязненно спросил Холмс.
- Через остатки башни. Правда, пробираться сквозь обломки было непросто, я изорвал куртку и исцарапался, словно кошки драли, но в конце концов нашёл-таки незасыпанный проход, - дружелюбно объяснил Орбелли.
- Допустим. А зачем?
- Затем же, зачем и ты.
- Вот как? – к неприязни в голосе Холмса добавилась ещё и язвительность. – А зачем здесь я?
- Гостей поджидаешь. – Орбелли присел на каменный обломок, по-хозяйски потёр руками колени, словно показывая этим, что утвердился надолго. – Только если ты будешь шуметь, бегать и палить из пистолета почём зря, вряд ли ты кого поймаешь.
Даже в свете керосинового фонаря я увидел, как покрылось красными пятнами лицо Холмса.
- Проклятье, Виталис! Не тебе бы в этой ситуации ехидничать. Не успей я отклонить ствол, лежал бы тут сейчас мёртвый, шутник.
- Я бы лежал, - сказал всё тем же легкомысленным тоном Орбелли, - А ты бы безудержно рыдал надо мной. Нет?
- Рыдал? – странно зазвеневшим голосом переспросил Холмс. – Пожалуй... Только я ведь не шучу, Виталис. Я тебя и в самом деле чуть не застрелил. И как бы я жил после этого? Рыдал.... – он невесело усмехнулся и, поставив браунинг на предохранитель, засунул, наконец, его в карман.
- Ну, - деловито спросил Орбелли, снова потирая колени и так, словно последних слов Холмса вообще не было сказано. – Где же мы устроим засаду? Прямо у гробницы с прахом Ингрид?
- Это «мы» просто великолепно, - хмыкнул Холмс.
- Ну и что? Между прочим, без меня ты ни за что бы не вправил вывих Уотсону.
- Между прочим, без тебя он бы его и не получил. Ладно, пошли. Только надо прикрыть фонарь. Дай свой плащ.
- Не подпали его, - предупредил Орбелли.
- Как получится. Вы как, Уотсон? Сможете идти?
- Если небыстро...
- Вставайте. Дайте руку – я вам помогу.
Дальше проход сужался – странно, что Орбелли отделался царапинами.
- Как вы тут только лезли! – пропыхтел я, с трудом протискиваясь между камней. – Вы не такой уж худощавый, а между тем... Ох, сейчас сплющусь!
- Последнее усилие, - пропыхтел в ответ цыган. – Там дальше пошире.
Холмс, молча, ужом ввинчивался между камней, да ещё тащил за собой фонарь с хрупким стеклом. Мой же револьвер, подобранный с пола и засунутый в карман, цеплялся за любую неровность похуже иного крючка, и я мучался сомнением, поставил ли я его на предохранитель или вот-вот раздастся выстрел, лишив меня некоторых частей тела.
Наконец, мы преодолели завал и оказались в каком-то помещении пошире. Холмс приоткрыл фонарь, и я увидел уже знакомые мне каменные саркофаги – некоторые с надписями, некоторые просто из камня без каких-либо опознавательных знаков.
- Растерялся? – спросил Орбелли почти злорадно, видя, что Холмс медлит. – Неужели забыл?
Мой друг мотнул головой – как-то болезненно, словно стараясь избавиться от головокружения, даже поморщился при этом.
- Не забыл, - досадливо ответил он. – Только я, видимо, недостаточно хладнокровен. Виталис, я сделаю это, если ты скажешь мне без обмана: ты, действительно, перепрятал сокровища и завещание в гробницу матери?
- В ту же ночь, - Орбелли снова сел на камень – ему не слишком нравилось в стоячем положении, как я заметил, и он всё время так и норовил присесть, на что ни попадя. На этот раз «чем ни попадя» оказался один из саркофагов. – Как только я узнал, что с тобой был мальчишка Метерлинк, я понял, каких бед может натворить его длинный язык. Потеря этих ценностей – пустяк по сравнению с междоусобицей, которая могла начаться прежде всего среди цыган. Так что я быстренько спустился в усыпальницу и переложил всё в свежую прокладку. Единственное место, куда, я знал, суеверные гуллскейпцы не сунутся.
- Гроб отца был бы ещё надёжнее, - буркнул Холмс.
- Его я и сам бы не открыл ни за какие сокровища, - угрюмо сказал Орбелли, зябко поёжившись. – Ты не помнишь. Его сразу закрыли и предпочли не открывать. Ты не помнишь..., - повторил он.
- Я был бы рад не помнить, - жёстко сказал Холмс. – И не только это.
Я увидел у него в руках «фомку».
- Посторонись-ка, Виталис, - холодно проговорил он. И Орбелли как-то чересчур поспешно, словно испуганно, шарахнулся в сторону.
Холмс безошибочно шагнул к одному из саркофагов – без всякой надписи – но тут же снова остановился. Я увидел, что лицо его взмокло и, наверное, он сильно побледнел, но в свете керосинового фонаря этого было не разглядеть. Ладонью он погладил шероховатый камень и тут же поспешно отдёрнул её, словно обжёгся или укололся.
- Ты помолись вначале, - строго сказал Орбелли. – Да знаешь ли ты хоть одну молитву-то, безбожник?
Холмс не ответил. Он поднял руку и пальцами провёл по лбу.
- Дайте мне, - протянул я раскрытую ладонь. – Дайте фомку, Холмс.
- Нет, я сам, - возразил он глухо и поддел ломиком крышку саркофага.
Работа потребовала усилий. Каменная прокладка заключала в себе собственно гроб, и была закрыта массивной плитой, а сам гроб – из потемневшего, но прочного дуба – завинчен насмерть проржавевшими винтами. Когда плита была сдвинута, из-под неё хлынул ни с чем не сравнимый запах тлена, лишь немного схожий с запахом костяного клея.
- Ты что, прямо в гроб всё спрятал? – Холмс повернул к Орбелли полубезумное лицо с расширенными глазными щелями.
- Да, конечно. Я же сказал, это было единственное безопасное место. Плиту живо отколупали бы, да и принимались, кстати говоря. Ну что, пойдёшь до конца?
Он словно подзадоривал Холмса. Но подзадоривал с опаской – так, наверное, подзадоривает разъярённого быка на арене тореадор. Впрочем, Холмс разъярённым не был – скорее, раздавленным. Тем не менее, он взялся за винты, используя вместо отвёртки свой нож. Винты, вросшие в свои гнёзда, не поддавались, лезвие срывалось. Довольно скоро он порезался, но не остановился, прерываясь только, чтобы пососать окровавленный палец – его постоянная, кстати сказать, дурная привычка, неоднократно вызывавшая мои протесты.
- Дайте я лучше платком вам порез перевяжу, - робко заикнулся я, но он даже фырканьем не ответил, продолжая сопеть над винтами. Надо заметить, необходимость прилагать значительные физические усилия на какое-то время вернула ему душевное равновесие, но только до той поры, пока упрямые винты, наконец, не сдались. Почувствовав, что крышка поддаётся и требуется только последнее движение, чтобы сорвать её, он прервался и беспомощно оглянулся на нас.
- Оставьте, Холмс, - проговорил я со вздохом. – Ведь это, в конце концов, только мёртвое тело. Души в нём нет давно.
- Зато во мне она есть, - обречённо вздохнул Холмс и одним движением сорвал крышку.
С отвратительным шуршанием прочь из гроба бросились в разные стороны какие-то ногастые насекомые – не то пауки, не то сороконожки. С возгласом отвращения Холмс отшатнулся назад, едва не выбив из рук Орбелли фонарь. Если прежде о его бледности я только догадывался, теперь я ясно увидел, несмотря на плохое освещение, что он побелел, как извёстка. Сжав губы и почему-то кулаки, я шагнул вперёд и заглянул в гроб. Мёртвое тело успело разложиться практически до скелета – лишь местами на нём остались какие-то мумифицированные ошмётки плоти и совершенно сгнившие кружева. На груди, прихваченный костлявыми пальцами скелета, лежал тоже почти распавшийся от гнили мешок, сквозь который проступало что-то бугристое. Всё это вместе производило отвратительное впечатление некой потусторонней жизни, словно скелет захватил сокровища в своё пользование и не собирается ими ни с кем делиться. Единственное несгнившее – волосы, потерявшие цвет и форму, укрывали череп и змеились по груди, местами провалившись между рёбер в дыры груди.
- Холмс, - сдавленным голосом просипел я. – Вам не стоит на это смотреть.
Но он, не послушавшись меня, всё-таки заглянул в гроб. Я почувствовал, как стиснули мне плечо его тонкие жёсткие пальцы, услышал, как сделалось быстрым и шумным, как после бега, его короткое взволнованное дыхание, услышал, как он нервно глубоко облизывает закушенную губу.
- Успокойтесь, - шепнул я прямо в его близкое ухо. – Успокойтесь, не то вы упадёте сейчас.
- Дьявол! – взревел вдруг прямо над моим собственным ухом чей-то разъярённый голос. – Дьявол! Дьявол! Что вы здесь делаете? Что ты здесь делаешь, Виталис? Как вам это только в голову пришло!
Рука Холмса судорожно дёрнулась, чуть не сломав мне ключицу. А в следующий миг он вдруг безудержно расхохотался, выплёскивая в этом ненормальном смехе всё напряжение нервов.
- Майкрофт! Ну, как тут без тебя! Вот уж воистину..., – и не договорил, снова переломившись в безудержном хохоте.
- Виталис, ты бы унял его, - нерешительно попросил Майкрофт Холмс.
- Сам уймётся, - буркнул цыган. – Это не истерика у него, а так, чувство юмора проснулось не вовремя.
- Верно, - подтвердил Холмс, разгибаясь. Его губы ещё улыбались, но глаза сделались серьёзными, даже сумрачными. – Это не истерика. Просто смешно. Слетелись все... как стая воронов.
- Может, оставим выяснение отношений до лучших времён, - предложил Холмс-старший.
- Не я первый начал, брат.
- Но ведь ты, полагаю, прекрасно понимаешь, что нас, как и тебя интересует не только и не столько сокровище, как те, кто за ним пожалуют.
- Разве ты не догадываешься, кто за ним пожалует? – спросил Шерлок Холмс.
- Я почти уверен.
- Стало быть, это самое «почти» и пригнало тебя сюда посреди ночи?
- Да, но гроб открывать я не собирался. Вот и был немного... гм... шокирован...
- Но я должен был убедиться, что приманка на месте, - возмутился Холмс.
- И не надо думать, что это ничего не стоило вашему брату, мистер Холмс, - вмешался я.
- И также не надо думать, что я сам разучился говорить, Уотсон, - буркнул мой друг. – Давайте вернём всё на место и..., - он вдруг осёкся на полуслове и замер, прислушиваясь, а потом нервно сказал:
- Быстрее!
Майкрофт и Холмс вдвоём надвинули крышку на гроб и кое-как всунули винты, втроём мы закрыли прокладку, присели за камни, и Орбелли потушил фонарь.
- Слишком поздно. Керосином так и воняет, - сердито сказал Холмс.
- Понадеемся, - насмешливо шепнул Майкрофт, - что у злоумышленников, может, насморк.
Только тогда, а не раньше, расслышал я то, что чуткий Холмс уловил уже давно – за поворотом коридора впереди кто-то перекладывал камни, очевидно, разбирая завал. Мелькнул свет.
- О, - услышал я шёпот прямо в ухо. – Они нам решили облегчить задачу, захватив с собой люстру. И запаха керосина они теперь тоже не почувствуют за своим собственным светильником.
- А как иначе? – пропыхтел грузный Майкрофт. – Ты что, думал они в такое место и по таким ориентирам вслепую полезут? Тут всё сдвинулось после обрушения башни – как они иначе нашли бы то, что ищут? Свечу бы то и дело задувало – снаружи ветер поднялся, так что сквозняки стали ещё сильней. Они должны были или масляный фонарь прихватить, который ещё пуще воняет, или тоже керосиновый. Так что зря ты беспокоился, братец, как бы они нас не учуяли.
Только тогда я понял, почему он иронизировал насчёт насморка.
- Значит, это всё-таки Марина? – спросил я, сообразив, что о гробнице Ингрид только она знать и могла.
- Не торопите события, - посоветовал Холмс. – Сейчас всё сами... Тс-с!
Он испуганно шикнул, обнаружив, что невидимые соискатели преодолели завал несколько быстрее, чем он рассчитывал.
Это были мужчина и женщина. Мужчина – Гримальд, только без тёмных очков или козырька. Его глаза поблёскивали в свете фонаря, как у кошки. Сопровождавшая его женщина была одета в те же бесформенные широкие юбки, что я видел у старухи-экономки в доме Гримальда, а потом – на верхнем гребне стены, когда она перелезала через него. Но сейчас она и не походила на старуху – ни статью, ни копной белокурых волос, выбившихся из-под платка, ни голосом, при звуке которого Шерлок Холмс вздрогнул так сильно, что задел моё плечо своим.
- Ты справишься один? – лениво растягивая слова, спросила девочка-сон. – Плита тяжёлая.
- А ты что, пыталась её поднять? – насмешливо спросил Гримальд. – Значит, надеялась всё-таки обмануть нас с Анной и прибрать сокровище Сэмплиеров к рукам?
- Ты сам прекрасно знаешь, что без ребёнка это невозможно.
- Откуда мне знать! Я не читал мифический манускрипт.
- Мифический? – возмутилась Дэлавара. – Тогда зачем тебе маленький Шерлок? Зачем тебе ребёнок Анны?
Гримальд засмеялся.
- Подожди. Так это вы с Анной решили обмануть меня? – голос Дэлавары перестал быть ленивым. – Отвечай, мерзавец! Всю жизнь морочишь мне голову! Я предала сестру, предала отца, я столько лет живу с этим ублюдком Метерлинком и рожаю ему проклятых цыганят, а всё ради чего? Чтобы ты с самой поганой шлюшкой на свете обокрал меня?
- Дура, - ласково сказал Гримальд. – Джон Шерлок – мой сын. Он назван в честь двух людей, спасших жизнь его матери – при чём тут манускрипт? Имя ему дала Анна, которой заморочил голову своей религиозной отрыжкой идиот Конни. Я и рядом не стоял. Это она вбила себе в голову, что такое имя должно послужить для мальчика оберегом. Что до самой Анны - что ж, она моя жена; возможно, я и поделюсь с ней своей долей – отчего это должно волновать тебя? Ты же тоже, кажется, изначально собиралась купить себе в любовники мальчишку-Сэмплиера? Да и, в конце концов, не кажется ли тебе, что мы делим шкуру неубитого медведя? Где лом?
Мы – все четверо – прислушивались к разговору затаив дыхание.
- В любовники? – переспросила Дэлавара с такой зловещей интонацией, что у меня по позвоночнику скользнула холодная змея. – Да, прежде я бы, может, не задумываясь, купила его любовь. Только с возрастом ко мне пришло сознание того, что любовь не только не продаётся – ею и как милостынею не одаришь, знаешь ли. Я столько лет давила это в себе, что, кажется, раздавила полностью. А теперь я, скорее, убила бы его, как уже чуть не убила недавно со страху – только теперь без страха и на холодную голову.
- У, - сказал Гримальд, снова насмешничая. – Какая ты злая! Давай же лом, мстительница. Не то растратишь пыл впустую.
Заинтересовавшись разговором, я почти совсем высунулся из укрытия, и опомнился тогда только, когда тяжёлая рука кого-то из моих спутников – но не Холмса – легонько хлопнула мне по затылку, побуждая пригнуть голову пониже. Это фривольное обращение заставило меня почувствовать себя учеником рядом с корифеями, и я втянул голову в плечи.
- Чёрт, - сказал Гримальд. – Здесь кто-то уже рылся. Сэмплиер?
- Если бы рылся, забрал бы все эти побрякушки, - резонно рассудила Дэлавара.
- Фу, ну и вонь! - соискатели склонились над открытым гробом. – Старуха совсем сгнила за четверть века. Этот мешок? Он неаппетитно выглядит, должен признаться. Зато его содержимое очень даже аппетитное.
- А манускрипт? Он тоже должен быть здесь.
- Дался тебе этот манускрипт!
- Чего иначе следовало бы ждать столько лет? Без манускрипта это – банальная кража, за которую ты снова отправишься к вересковым холмам или в угольные копи. Манускрипт узаконит владение всем этим. Без него мы никогда не сможем объявить о сокровищах открыто.
- Ладно, хватит болтать. Бери мешок и пойдём. Там, на воле, разберёмся, где в нём манускрипт.
- Я «бери мешок»? – с негодованием переспросила Дэлавара.
- Хорошо, пусть я «бери мешок». Какая разница, кто? Он нетяжёлый – и женщина без труда унесёт.
- Тогда может, я «бери мешок»? – предложил, вставая в полный рост, Орбелли.
Холмс сдавленно охнул, Майкрофт вскрикнул, а Гримальд, живо сориентировавшись, наставил на Орбелли дуло револьвера.
- Добрый вечер, профессор. Надеюсь, у вас хоть на этот раз хватит благоразумия не мешать мне?
- Я ведь не один, - спокойно сказал Орбелли. – Думаю, что и сержант Темпл где-то поблизости. Но я, ей-богу, не предполагал, кто скрывается под личиной моего старого знакомого Гримальда.
- Где настоящий Гримальд? – резко спросил Холмс. – Убит?
Скрываться больше не было смысла – мы выпрямились в рост все четверо.
- Ого! – сказал «Гримальд» и захохотал. Правда, веселья в его хохоте не было и на йоту, а глаза сделались злыми, как у бешеного волка. – Значит, вот оно что! Ты и не собирался продавать усадьбу, Плакса.
Холмс наклонил голову в знак согласия.
- Ну а если я выстрелю; - вдруг почти весело спросил «Гримальд». – Мне ведь терять нечего.
- Это верно, - улыбнулся Орбелли. – Всё, что ты мог, ты уже потерял, Дюлоранж. Но ты не выстрелишь. Ты же понимаешь, что в следующий миг тебе сразу три пули полетят в голову. Все мои спутники вооружены. Так что скажи лучше Дэлаваре, чтобы положила мешочек и...
Он не успел договорить. Фонарь, стоявший на краю каменной плиты, полетел вдруг на землю. Разбитое стекло зазвенело, и огонь погас. В тот же миг ахнуло два выстрела сразу, послышался короткий шум борьбы, возглас боли и пыхтение. А потом раздался топот бегущих ног женщины.
- Стой! – завопил Дюлоранж. – Стой, дура!
И голос Майкрофта:
- Шерлок, за ней! У них лодка!
Холмс бросился вдогонку.
Орбелли, ругаясь, чиркал спичками в темноте. Наконец, огонёк вспыхнул. Я увидел, что Майкрофт навалился на Дюлоранжа и крутит ему руки. У Орбелли на щеке и волосах кровь, в одной руке спичка, в другой револьвер. а от Холмса и Дэлавары остался только удаляющийся топот ног.
Сообразив, что здесь справятся и без меня, я побежал следом за Холмсом и Дэлаварой с максимальной скоростью, которую позволяла развить моя больная нога, на ходу снимая свой револьвер с предохранителя и каждое мгновение малодушно ожидая впереди звука выстрела.
Выстрела, однако, так и не последовало. Ход повернул, вдруг резко сузился и окончился полузаваленной щелью, сквозь которую пробивался бледный свет, и в которой, яростно рыча и ругаясь, как придавленная гусеница, бился, силясь протиснуться, Холмс.
- Слишком узко для меня! – прохрипел он, едва я подошёл. – Камень осел – как только Дэлавара смогла пролезть! Помогите!
Я бросился на помощь, но прошло довольно много времени, прежде чем сначала Холмсу, а потом и мне удалось протиснуться через завал.
Это был тот самый выход на обрыве, у которого мы с Холмсом видели карлика. Сквозь облачные разрывы то и дело проглядывала круглая полная луна, её свет отражался от воды, и видно было далеко. Уже знакомая нам лодка качалась в нескольких ярдах от берега, медленно удаляясь. Женская фигурка на корме, освободившись от бесформенных тряпок, рылась в сундуке. Наконец, я увидел в её руках какое-то громоздкое сооружение, словно огромная толстая палка, чем-то обмотанная.
- Что это, Холмс? – я схватил за плечо моего друга, замершего у выхода из подземелья в некотором подобие ступора. – Что она делает?
- Пытается поставить парус. Только ей не удастся в одиночку. Качает сильно. Ветер.
- А если удастся? – зачем то спросил я.
- Пойдёт за мыс, к Фулворту. Мешочек-то у неё. Только ей не удастся.
Словно в ответ его словам лодка вдруг получила особенно сильный крен, тяжёлую мачту повело, женская фигурка взмахнула руками, стараясь вернуть утраченное равновесие, но, не удержавшись, всё-таки полетела в воду.
В тот же миг за нашей спиной послышалась возня, и, обернувшись, я увидел, как из каменного лаза выбирается перепачканный кровью и пылью Орбелли.
- Шерлок, - начал он. – Оставь, всё равно дальше станции в Фулворте..., - и осёкся, увидев, что происходит около лодки. Дэлавара никак не могла ухватиться за борт – ветер сносил лодку в открытый пролив скорее, чем она могла грести в ледяной воде. Расстояние между ними увеличивалось.
- К берегу! – закричал Орбелли, сложив руки рупором. – К берегу плыви – утонешь! – но она или не слышала, или всё ещё продолжала надеяться.
Тут краем глаза я увидел, что Холмс опустился на камень и остервенело рвёт с себя сапоги. Я только успел закричать: «Нет, Холмс, нет!», - как он уже был в воде.
Холмс плавал неплохо, даже весьма неплохо и, наверное, был вполне в состоянии спасти утопающего, но ведь вода была ледяной. «Сердце! - в ужасе подумал я. – Ему сейчас опять схватит сердце!»
И не успел я об этом подумать, как в воду с истошным воплем: «Шерлок! Тебе же нельзя! У тебя же жаба, дурень!», - с размаху бросился Орбелли.
А вот цыган-то плавал куда хуже Холмса. Его сразу накрыло с головой, и он вынырнул, кашляя и отплёвываясь.
- Чёрт! – бормотнул я и – делать нечего – тоже приготовился к купанию. Двух утопающих на одного Холмса, в любом случае, было бы многовато. Правда, я – в отличие от моих спутников – горжусь, не потерял головы и сбросил с себя не только сапоги, но и верхнюю одежду. Сейчас она бы мне помешала плыть, а после могла очень пригодиться.
Вода обожгла, словно я прыгнул не в ледяную купель, а, напротив, в крутой кипяток. И только потом в самое сердце постепенно проник нестерпимый холод. От него сводило мышцы, и я каждый миг боялся, что судорога скрутит меня всерьёз – так, что я не смогу плыть. Орбелли, сделавшись, по-видимому, жертвой как раз этой самой судороги, бестолково барахтался с искажённым болью лицом не слишком далеко от берега. Он махнул мне рукой, чтобы я не отвлекался на его персону. Я взглянул в сторону Холмса и Дэлавары и увидел, что он нагнал её, но она, похоже, совсем обезумев, вырывалась из его рук с нечеловеческой силой. До меня только и долетали нечленораздельные вопли. И вдруг оба скрылись под водой.
Я спешил изо всех сил, но был ещё далеко. Холод сковывал движения – никогда ещё мне не было так тяжело плыть.
Спустя несколько мгновений Холмс – тоже на мгновение – вынырнул и снова ушёл под воду, даже не успев вздохнуть. Я понял, что Дэлавара повисла на нём и топит его, а у него не хватает сил отцепить её от себя. Вода на том месте пенилась и бурлила – как видно, между ними там шла нешуточная борьба. Но боролся ли Холмс за свою жизнь или всё ещё и за жизнь Дэлавары тоже, я не знал.
Орбелли, насколько я успел заметить, бросив быстрый взгляд назад, оценил мои таланты пловца и, передав решение проблемы в мои руки, сам повернул к берегу – разумное, на мой взгляд, решение. На роль спасателя он с его посредственным умением плавать никак не годился, на роль спасаемого претендовать, к моему облегчению, больше не пытался.
Но до Холмса и Дэлавары было ещё довольно далеко, а над водой они больше не показывались. Правда, вода над ними всё продолжала бурлить, отмечая место, как вдруг я с ужасом заметил в ней примесь крови. Это заставило меня, превзойдя собственные возможности, рвануться вперёд изо всех сил. Вода словно металлическим обручем стискивала грудь – я едва дышал. Набрав в лёгкие столько воздуху, сколько только мог, я нырнул, не закрывая глаз. Господи! Ощущение было такое, словно белки мои глаз превратились в куски льда, но вода оказалась достаточно прозрачна, чтобы я смог смутно разглядеть два сплетшихся между собой тела.
Белые волосы Дэлавры колыхались в воде, как медуза. Она не делала никаких движений, но была без сознания или мертва, я не смог разобрать. Оттянув её голову назад, я увидел лицо Холмса – тоже неживое на вид с крепко зажмуренными глазами и стиснутыми зубами. Но он всё ещё сжимал тонкие запястья женщины, из последних сил стараясь высвободиться, хотя и почти потеряв сознание. Кто из них ранен, я не мог разобрать, но кровь текла в воду и клубилась вокруг обоих тел. Вытащить обоих я не смог бы – мне пришлось делать выбор, и я не потратил на него много времени. Повернувшись на спину и ладонью зажав Холмсу рот и нос – в надежде, что он, может быть, ещё не вдохнул воду, я принял его на грудь, а ногами изо всей силы отпихнул безвольное тело Дэлавары.
Диафрагма Холмса судорожно сокращалась раз за разом, убедив меня в правильности догадки. Это было дважды хорошо – мой друг был, несомненно, жив, и он не захлебнулся. Ещё раз оттолкнувшись от Дэлавары, как от неодушевлённого предмета, я вынырнул на поверхность и освободил дыхательные органы Холмса, удерживая его голову над водой лицом вверх. Он со всхлипом вдохнул ледяной воздух, закашлялся и забарахтался.
- Спокойно! – крикнул я. – Спокойно, я вас держу! Не топите нас!
Не знаю, понял ли он меня в том состоянии, в котором находился, но, во всяком случае, вырываться и бестолково бить по воде руками он перестал. Я поплыл, придерживая его, но руки у меня сделались совсем неподъёмными. Холод сковывал меня, я тоже почти терял сознание. Труднее всего было вдыхать воздух. Он резал грудь, словно стеклянный и застревал в горле. Лёгкие заложило, сердце билось лениво и болезненно. Я вдруг поймал себя на том, что перестал грести и сплю, и даже как будто бы вижу сон. Я забыл, где находится берег, куда надо плыть. Не было сил открыть глаза. Я проснулся только оттого, что вдохнул воду и закашлялся. И почувствовал, что меня, ухватив подмышки, тащат куда-то вверх.
- О, - сказал я. – Холмс, ангелы явились за нами..., - и окончательно потерял сознание.
Несколько дней я потерял в смутной пелене горячки. Помню, что у постели моей сидел всё больше Орбелли, а Холмса я не видел и мучался, жив ли он, но от слабости и дурноты не мог даже спросить о нём.
Облегчение наступило в сумерки какого-то – бог знает, какого по счёту – дня. Я лежал в своей комнате в Сэмплиер-холле. Было тихо оттого, что снова падал снег. Я проснулся и почувствовал, что бред отступил, и голова у меня ясная, хотя и кружится немного от слабости.
Я был в комнате один, но почти тотчас же дверь отворилась, и вошёл Холмс – страшно бледный, осунувшийся, но, несомненно, живой. Не передать, какую радость я почувствовал при виде него.
- Холмс! Слава богу, вы живы!
- Только благодаря вам, дорогой мой друг, - проникновенно сказал он, присаживаясь на стул у кровати. – Как вы себя чувствуете?
- Нормально, в общем. А что со мной?
- Общее переохлаждение – во всяком случае, так сказал Орбелли. Он лечил вас своими своеобразными методами, и, кажется, не без успеха. Хотите чего-нибудь поесть?
Я с удивлением почувствовал, что, действительно, проголодался, и сказал ему об этом.
- Сейчас Марина принесёт молока, - сказал Холмс.
- Марина? – удивился я. – Я полагал, её статус в свете последних событий переменился. Ведь она была их сообщницей.
- Темпл об этом не знает, - глядя в сторону, сказал Холмс. – Темпл вообще о многом не знает... Уотсон, вы ещё слишком слабы – может быть, мы поговорим обо всём после?
- Этот разговор, - заметил я прозорливо, - куда труднее будет для вас, чем для меня. Мне Сэмплиер фактически чужой, за его сокровищами я никогда не гнался, синдромом Рип-Ван-Винкля не страдал, и девочка-сон не тревожила мою память придуманной сказкой про любовь.
- Да, верно, - Холмс посмотрел мне прямо в глаза. – И ваш отец не убивал вашу мать, чтобы потом оказаться не совсем отцом. И ваш названный отец потом не предавал вас ради вашего же блага. И..., - он замолчал и, крепко прихватив себя рукой за горло, стал тереть шею, словно что-то душило его или в горле першило, или он, может, даже сам решил придушить себя.
- Простите меня, Холмс, - тихо сказал я.
- Бог с вами! В чём вы виноваты? Вы спасли мне жизнь. Если бы не вы..., - и он снова начал тереть шею.
Вошла и поставила на подносе у кровати стакан молока Марина. Я заметил, что глаза у неё красные и припухли. На Холмса она бросила взгляд, как собака на хозяина. Холмс устало кивнул ей, и она выскользнула из комнаты.
- Марина и дальше останется пока здесь, - поморщившись после её ухода, сказал Холмс. – Дом нужно восстанавливать. Я не могу сидеть в Сассексе сиднем, Майкрофт – тоже. Какова бы она ни была, как домоправительница, она у меня нареканий не вызывает. Пусть присматривает за домом. Тем более, что не исключено её бракосочетание с тем врачом – помните? Он - человек незлопамятный, готов многое простить.
- Да, удивительно слышать. Тем более, что от вас я такого снисходительного всепрощенчества я никак не ожидал.
Холмс не ответил. Вместо этого взял с подноса и подал мне стакан:
- Пейте молоко, Уотсон. Вам нужны силы.
Я принял стакан и успел выпить примерно треть, когда он заговорил снова – повернувшись ко мне спиной, глядя в окно, на быстро сгущающийся сумрак:
- Дэлавара погибла...
- Это было неизбежно, - начал было я, но, вдруг вспомнив, вскинулся:
- Холмс! А кровь? Я тогда не успел понять... Я видел кровь в воде. Вы не ранены?
Не поворачиваясь, он покачал головой:
- Это была её кровь.
- Её? А...как?
-У неё оказался в одежде спрятанный нож - тот самый, из усыпальницы. Она пыталась, мне кажется... Нет, не знаю. Она обезумела...
По напряжённо выпрямленной его спине, по этому спотыкающемуся голосу я понял.
- Это вы её ударили ножом, Холмс. Ударили, чтобы спастись. Она готова была утонуть, но непременно прихватив вас с собой. И вы, спасаясь, ударили её.
Холмс резко обернулся от окна. Я увидел, что его чаще прищуренные глаза широко раскрылись и видно сиреневую примесь к серому цвету радужки.
- Нет, Уотсон, нет – что вы! – вскричал он чуть ли не с ужасом. – Это не я! Она не хотела жить, проиграв. Она сама. А потом впилась в меня, как клещ, и я понял, что не справлюсь с ней... Уотсон, когда тело вытащили, нож был всё ещё зажат в её руке. Пальцы окоченели и сжимали его очень крепко – не сразу удалось разжать.
- Холмс, вы очень волнуетесь, - тихо сказал я. – Я беспокоюсь за ваше сердце. Может быть, нам и впрямь отложить разговор?
Но мой друг вдруг словно встряхнулся.
- Самая волнительная часть , - чуть улыбнулся он, - уже позади. Да вы допейте молоко, допейте. Конечно, меня не могло всё это не тронуть – а как же? Но знаете, что меня, откровенно говоря, успокаивает больше всего? То, что сокровище Сэмплиеров теперь на дне пролива, и в таком месте, откуда его не достать.
Я чуть молоком не поперхнулся.
- Вас утешает потеря огромного состояния? Поистине, вы – феноменальный человек, Холмс.
- А разве для вас не послужило в своё время утешением исчезновение сокровища с Андаманских островов?
Я вспомнил богатство, чуть не погубившее наш с Мэри брак, и невольно улыбнулся, вспомнив, с каким облегчением мы оба восприняли известие о его невозвратной утрате.
- Да, пожалуй. Иногда эти сокровища бывают очень некстати. Но в вашем случае...
- На кой чёрт оно мне? – резко перебил Холмс. – Я, слава богу, зарабатываю себе на кусок хлеба, а подчас и с ветчиной. Что может быть грустнее, чем почить на лаврах в возрасте, полном сил? Что бы я делал с этим состоянием? Детей или иных наследников у меня нет, сибаритствовать я не приучен, да и не люблю, игру - в том числе и на бирже – или бизнес считаю занятием скучным и утомительным, коллекционировать антиквариат и раритетные картины не умею, путешествовать не хочу, к тому же, как вы знаете, подвержен морской болезни, словно не в Британии родился. Ну и что мне остаётся? Отковать статую фемиды из цельного куска золота и любоваться на неё от скуки?
Не зная, что ответить на его тираду, я был про себя вынужден признать его правоту. Несколько мгновений мы молчали. Я допил, наконец, молоко и поставил стакан обратно, на поднос, и только тогда решился снова заговорить на интересующую меня тему – точнее сказать, попросить:
- Холмс, но, знаете ли, я представляю себе всю эту историю только в общих чертах. Может быть, вы расскажете мне всё более связно. Так, например, я до сих пор не уяснил, о каком манускрипте все говорили, и как так вышло, что Гримальд, которого все здесь прекрасно знали, оказался вдруг контрабандистом Дюлоранжем.
- Манускрипт – это очень просто, - сказал Холмс, закуривая.
Запах дыма защекотал мне ноздри, и тоже страшно захотелось курить.
- Дайте и мне папироску, Холмс, - заискивающе попросил я, уже предвидя, что он откажет.
Он протянул портсигар, оглянувшись на дверь с опаской:
- Орбелли не будет в восторге оттого. Что я потворствую вашим дурным привычкам. У вас, он сказал, немного бронхи застужены.
- А если я не стану курить, то изведусь от кашля и зависти. Как врач вам говорю, заядлому курильщику вроде меня нельзя во время болезни бросать курить так резко, - наставительно добавил я, почти не покривив душой.
- Так вот, - заговорил Холмс, стряхивая пепел с кончика своей папиросы. – Насчёт манускрипта... В нашей семье, да и не только. Было известно о его существовании. Якобы это запись завещания первого владельца Сэмплиер-холла по поводу сокровищ. Текст его примерно таков: « Всё, мне принадлежащее, целиком и полностью завещаю моему преемнику Шерлоку из рода Сэмплиеров со всеми правами, из сего вытекающими». Естественно, имел он в виду своего сына, умершего во младенчестве, но текст этого не уточняет, так что любой человек, носящий имя Шерлок и способный доказать своё родство с Сэмплиерами, мог бы, в принципе, претендовать на законное наследование. Орбелли знал об этом ещё до моего рождения.
- Подождите... Так это он подсказал вашей матери идею назвать вас именно так? – догадался я.
- Верно. Даже в свои очень молодые годы Виталис был весьма предусмотрителен. Кстати, то, что Анна назвала Шерлоком своего ребёнка, просто совпадение. Забавно, да?
- Анна не знала о манускрипте?
- Нет. Да и Дюлоранж, судя по всему, не знал. Марина ничего не сказала ему. Зато сказала своей сестре, которая усмотрела в имени племянника хороший шанс присвоить сокровища, сделавшись любовницей его отца, коль скоро не вышло стать любовницей Плаксы-Шерлока. Но это уже потом. Марина же узнала о сокровищах от Орбелли ещё в те далёкие времена, когда им казалось, что они любят друг-друга – ей, во всяком случае, казалось. Что касается Дюлоранжа... Вы помните, я показывал вам выдержку из воспоминаний старика-таможенника? Дюлоранж – его внук. Возможно, слушая воспоминания деда, он сопоставил кое-что и решил тоже подключиться к поискам лёгкого обогащения. Сделавшись ассистентом Орбелли, Дюлоранж получил доступ к его бумагам, но, видимо, ничего среди них не нашёл. Поэтому ему и понадобилось явиться сюда. К тому времени с Мариной они уже расстались, думаю, что и след её он потерял. Не то вся кампания её и её отца провалилась бы гораздо раньше. Дюлоранж не позволил бы им обыскивать подземелье Сэмплиер-холла – перед убийством этот человек не останавливался.
Так, почувствовав, что тайна местонахождения клада под угрозой, Дюлоранж буквально взбесился. После пожара в Сэмплиер-холле бывают посторонние, о многом догадывается слепой Гримальд, антиквар, учитель истории. Того и гляди всё пойдёт прахом. Дюлоранж своими руками и руками Дэлавары убивает всех троих. Вернее, четверых. Старуха, хорошо знающая Гримальда, разумеется, тоже должна умереть.
Смерть же слепого даёт Дюлоранжу хороший шанс частично легализовать своё нахождение в Гуллскэйпе. Ростом и телосложением они похожи, а скрыть лицо человеку, носящему всегда тёмные очки или козырёк, не так уж и сложно. Особенно при помощи профессионального художника – такого, как Метерлинк.
- Как? И Метерлинк тоже был с ними в сговоре?
- Навести подозрения полиции на Майкрофта и Орбелли – его идея.
- Подумать только!
- И после всего этого вас ещё удивляет, Уотсон, что я некомфортно чувствовал себя, распутывая эту историю? Что Рип-Ван-Винкль! Явившись в селение через сто лет, он просто не увидел ни одного знакомого лица, я же видел эти лица, каждое из которых оказывалось маской, прикрывавшей звериный оскал. Удивительно ли, что я перестал доверять даже самому себе? И кому, скажите пожалуйста, должны были достаться эти сокровища по справедливости? Только Проливу. Разговаривая с нами, Дюлоранж и Дэлавара довольно ловко навели меня на Марину. Будь я человеком более поверхностным, я этим и удовлетворился бы, но, к счастью, я привык дорываться до «материнской породы», если мне будет позволено использовать геологическую терминологию. Но о том, что Гримальд и Дюлоранж – одно лицо, я догадался слишком поздно. Тела Гримальда и старухи, я думаю, сбросили с лодки – во всяком случае, Темпл их не нашёл. Анна помогала Дюлоранжу в лодке, пока Дэлавара обшаривала усыпальницу. Это Дэлавара ударила вас по голове, когда вы оказались на её пути. И она убила отца, а потом чуть не убила нас. Не знаю, как им попала в руки моя перчатка – может быть, через Марину, но попытка организовать наше растерзание собаками тоже их рук дело.
Вот, Уотсон. Кажется, я рассказал вам всё, чего вы могли не знать. Что касается Марины... По крайней мере, на её руках нет крови, а в Гуллскэйпе это не столь уж частое явление, должен вам заметить.
- Да уж, - только и сказал я. – Впрочем, неудивительно, если вспомнить, как все эти прекрасные обыватели, будучи ещё невинными детьми, пытались вас сжечь на костре.
- До сих пор не пойму, - глухо сказал Холмс. – Дэлавара помешала им сделать это только потому, что боялась потерять ключ к сокровищам в моём лице? Или всё-таки..., - он замолчал, и я снова увидел так тревожащий меня жест – кулак словно пытается сжать грудную клетку в комок.
- Успокойтесь, Холмс, - тихо попросил я. – Подите прилягте, и, пожалуйста, выпейте микстуру. Я бы советовал вам поскорее вернуться в Лондон. Там, в привычной обстановке, вы снова почувствуете себя самим собой.
- Мы уедем вместе, как только вы сможете... Кстати, Уотсон, - вдруг вспомнил он, и глаза его остро блеснули. – Вы помните, я обещал вам подарить что-нибудь из коллекции оружия?
- Помню, но...
- Что-нибудь такое, от чего вы не сможете отказаться.
- Да, помню, - обречённо выдохнул я.
- Кинжал, который был в руках Дэлавары, когда она утонула. Темпл возвратил его мне, как законному владельцу. Он ваш.
- Я..., - пробормотал я, - я не смогу его взять, Холмс. Я не возьму его!
Медленно и веско Холмс покачал головой:
- Я так не думаю, - сказал он. – Я думаю, что вы его возьмёте, Уотсон. У меня остался аграф. Вам – этот нож. И это всё, что уцелело из сокровищ Сэмплиеров.
- Но почему мне? Я думаю, Майкрофт или Орбелли..., - и осёкся под тяжёлым, как ртуть, взглядом Шерлока Холмса. Мне отчего-то вспомнились картины Метерлинка – Майкрофт в виде волка и мой друг Холмс с вдохновенно-отрешённым лицом и крыльями летучей мыши.
- Что вы будете делать с домом? – хрипловато спросил я, отчего-то волнуясь.
- Ничего. Пусть стоит, как стоял.
Мы помолчали.
- Вы очень устали, - снова сказал я.
Он молча кивнул и спросил ещё раз – как бы между прочим:
- Вы возьмёте кинжал?
На этот раз молча кивнул я.
END