Сдавать кровь всегда немножко боязно. По-моему, только мой отец не боялся. Он сдавал кровь 30, или 40, или 50 раз. Заслуженный донор СССР. Или Почетный. Наверное, все же почетный, это не считалось заслугой. Я знал, что кровь он сдавал во имя нашей мамы, которая едва не умерла на операционном столе. Хорошо, что для нее тогда нашлась в запасе кровь. А может, отец даже вида крови боялся. Я помню, он никогда не брался резать кур, не то, чтоб свиней колоть.
Кровь берут быстро. Чик чем-то остреньким по кончику пальца, и готово. Но готовятся к этому долго: пока посадят на стульчик, пока выберут палец, причем всегда один и тот же, пока протрут его спиртом, пока, позвякивая, возьмут ту иголочку, похожую на мини-скальпель. Не всякий выдержит! А я не возражал, когда женщина-врач предложила мне сдать кровь. Симпатичная такая женщина, еще молодая. Наверное, не замужем. Или развелась. Но детей у нее точно не было. Я отчего-то это сразу почувствовал. Вид у нее был такой – бездетный. Может, со здоровьем были какие-то проблемы, что нельзя рожать. Или мужчину подходящего не нашла, не встретила.
Или вдруг у нее какая-то особая группа крови, что она не от каждого может родить. Не зря же она в таком кабинете работает, где кровь берут на анализ. Вот она и уговорила меня сдать кровь. По началу я не возражал: надо так надо, почему бы и нет. Да она и не спрашивала: просто, давайте возьмем у вас кровь. Вот пожалуй и всё, что она сказала. И вышла куда-то. Наверное, по делам. В поликлинике они всё время туда-сюда ходят, в белых халатах. Причем им нравится разговаривать через головы ожидающих, как будто ты уже умер. Я был еще жив, и медсестра готовилась взять у меня кровь. Она была одного возраста с врачом, где-то слегка за тридцать. Такой плодотворный возраст, по-моему. Кругленькая, приятненькая на лицо – женственная. Ей, похоже, было легко рожать.
Пока я ждал, она болтала. Сказала, что мужчины стали бояться сдавать кровь. Всё чаще отказываются, даже сбегают. При виде капли крови. А бояться нечего, если что, у них тут и кушетка есть за занавесочкой, чтобы отлежаться. Ну, если кто без сознания свалится. Она отдернула белые шторки и показала лежак с холодной темно-зеленой искусственной кожей. Мне стало не по себе. Для чего им моя кровь? Она предложила скинуть пиджак, засучить рукав. Правый или левый, не помню. Но меня напугало, что надо было оставить ботинки. У меня же чистая обувь! Но нельзя в процедурную входить в ботинках. Без ботинок мне стало страшно.
Так ночью бывает: идешь себе запоздало в незнакомом месте и не боишься. Ничего такого, подумаешь – темно. Чего тут бояться. Но стоит где-то споткнуться, и пропала твоя уверенность. Напрочь вылетела, как будто на том месте осталась, где ты запнулся. Глядишь, и луна тут какая-то не такая. Чужая. Потусторонняя. Вот и я: пока был в ботинках, ничего не опасался. Наверное, потому что в ботинках всегда можно сделать ноги. А она продолжает талдычить, мол, почти все мужчины убежали. Испугались сдавать кровь. Что они тут с чужой кровью делают, пьют, что ли? Для чего нужна она им?
…В общем, ушел я оттуда. Выскочил в чужих ботинках. Может, оно и к лучшему: гляжу, а на улице почему-то сплошная грязь. Так по грязи и потопал к друзьям, то есть к одному товарищу. Мы с ним в параллельных классах когда-то учились. С тех пор я его не видел, но зачем-то пошел. Он потом на моей однокласснице еще женился, на Зине. Теперь они вместе жили, а я у них никогда не был. Может, потому и пошел. Говорили, что он выпивает. А кто теперь не выпивает? Вон сколько лет прошло! Мой отец уже два года как умер.
Притопал я к ним в чужих грязных ботинках, но разуваться не стал. Да и у них не больно чтоб чисто. Доски половые даже, вроде, некрашеные. Как-то серо вокруг, сумрачно, как в полутьме. Неужели уже стемнело? Вон и в углу кто-то лежит полураздетый, то есть спина голая. Он лицом вниз лежит, прямо на полу. А на полу лежать холодно. Сказали, что не пьяный. Горе у него, жена умерла. Прямо в больнице, от обильного кровотечения. Врачи ничего не смогли сделать. А он ее страшно любил.
…Смотрю, а это мой отец. Я его по спине узнал, по худой очень.