(фрагменты повести)
Марсель-Молчун едва передвигал ногами, когда Сидящий Волк обнаружил его на берегу Медвежьего Ручья у подножия горы со странным названием Упавший Хорьковый Хвост. Индеец прекрасно знал белого человека и уже много лет относился к нему, как к родному брату, пройдя с ним бок о бок не через одно сражение.
— У тебя странный вид, мой друг, — произнёс воин, склонившись над заснеженной фигурой Молчуна. — Я не видел тебя две зимы, но не думал, что долгие странствия сделают тебя таким бедным и измученным. Хорошо, что я не принял тебя за проклятого Черноногого или за грязного Отрезателя Голов. Ты помнишь нашу первую встречу? Ха! Теперь мы поменялись местами, мой друг.
В голосе индейца угадывались насмешливые нотки.
— Мои путешествия тут ни при чём. Всё дело в Чёрном Быке, чтоб ему неладно было!
— Неужели ты схватился с Чёрным Быком? — взмахнул руками удивлённый дикарь.
— Он разграбил мой дом! Я убил его самого и его мужчину-жену.
— Великий Дух помогал тебе, — ещё больше выкатил глаза Сидящий Волк. — Я не встречал никого, кто мог бы потягаться с Чёрным Быком, да и Два Лица, который сделался его женой прошлой весной, прежде совершил много славных подвигов. Да, Стоящий-Над-Нами покровительствует тебе, Большое Крыло.
Среди Птичьего Племени Молчун давно был известен под именем Большого Крыла, которое получил за то, что перемещался через всю страну и исчезал без следа в чужой земле, а затем привозил оттуда множество удивительных вещей. Он казался индейцам похожим на могучую птицу, улетавшую из гнезда в неизвестность и возвращавшуюся каждый раз с пищей для своих птенцов. Пищей были товары из торговых постов: цветастые шерстяные одеяла, ножи и топоры, порох, огнестрельное оружие, зеркала, бусы и прочая мелочь.
Тёмным мутным утром, проведя ночь в небольшом шалаше, Молчун вместе с Сидящим Волком отправился в стойбище индейцев, расположенное в двух часах пути. Марсель сидел позади своего друга и мысленно проходил через все обрушившиеся на него за последнее время невзгоды.
Над деревней Абсароков висела убаюкивающая тишина, лишь кое-где лаяли огромные собаки, рыскавшие по хрустящему снегу, пригнув головы и вынюхивая что-нибудь на завтрак. Большие конусные жилища индейцев стояли покрытые слоем снега, на верхушках шестов, служивших каркасом палаток, покачивались длинные связки конских волос и цветные матерчатые ленточки. Между шестами тянулись вверх почти неподвижные струйки голубого дыма. С десяток лохматых грязных псов выскользнули из-под входных пологов жилищ и бросились навстречу приехавшим, показывая большие жёлтые клыки. Сидящий Волк отмахнулся от них, подняв над головой плётку с рукоятью из распиленного оленьего рога.
Не успел он остановить коня перед своей палаткой, как кожаный покров входа откинулся, и снаружи показалась женщина, очень юная и очень красивая.
— Здравствуй, отец, — голос её прозвучал строго, и Молчуну показалось, что её лицо было покрыто невидимой мрачной тенью.
Он соскользнул на землю и похлопал индейца, всё ещё сидевшего на лошади, по колену:
— Какое чудесное лицо у твоей дочери!
Сидящий Волк метнул на приятеля страшный взгляд, но тот продолжал смотреть на Лесное Лекарство. Он не видел дочь Сидящего Волка два года и теперь был просто потрясён стремительным превращением маленькой девочки в полнокровную молодую женщину неописуемой красоты. Более того, он ощутил, как невидимая цепкая рука ударила его в грудь, проникла внутрь и безжалостно стиснула его сердце. Молчун вздрогнул и поспешил отвести глаза от девушки.
Он был простым человеком, и глубокие сложные чувства никогда не беспокоили его. Теперь же кровь вскипела в нём и всколыхнула со дна души нечто неопределённое, мечущееся, обволакивающее, что распространяло по всему существу нежность, страсть и жажду поклонения одновременно.
Войдя в палатку, Сидящий Волк устроился напротив входа и привычным жестом показал светлокожему гостю на ворох мягких шкур слева от себя. Молчун опустился рядом и уставился на горевший посреди помещения костёр. Долгое время он не проронил ни звука.
— Где моя жена? — спросил индеец, мельком посмотрев на дочь.
— Язык Лисицы ушла рано утром к знахарю. Похоже, на неё напала хворь.
— Почему ты не взялась исцелить её?
— Ты же знаешь, отец, что нельзя лечить тех, с кем живёшь под одним кровом.
— Твоя мать так не считала. Она не знала запретов.
— Я тоже, — голос Лесного Лекарства прозвенел, словно ударившая тугая тетива, — но Язык Лисицы не отличается от обычных женщин. Она ходит лишь по проторенной тропе.
— Не понимаю тебя, — буркнул Сидящий волк.
Он взял длинную сумку, расшитую раскрашенными иглами дикобраза, где хранилась курительная трубка, но внезапно остановился и повернулся к Лесному Лекарству.
— Сними, — глухим голосом произнёс индеец, указывая дочери на пару стоптанных мокасин, подвешенных на шесте для просушки. Абсароки считали дурным знаком курить, если обувь, имевшаяся в доме, не касалась земли. Лесное Лекарство безропотно выполнила указание отца.
В течение целого дня Язык Лисицы не возвращалась в палатку, и в конце концов Сидящий Волк отправил дочь проведать, в чём дело. Воспользовавшись отсутствием девушки, Молчун едва сдержал себя, чтобы не броситься на Сидящего Волка. Нетерпение жгло его, в глазах пульсировали красные и белые пятна.
— Отдай мне твою дочь! — воскликнул он, и глаза его засверкали. — Волк, ты меня знаешь, я не позволю никому обижать её, она будет в надёжных руках. Отдай мне Лесное Лекарство в жёны! Я ничего не пожалею!
Индеец отставил плошку с дымящейся похлёбкой и медленно повернул голову к Молчуну, будто его уши услышали что-то жуткое. Глаза дикаря сузились и вонзились в белого человека двумя острыми шипами.
— Ты беден, мой друг, — холодно сказал он. — За такую женщину я потребую большой выкуп. У тебя же нет ничего. Чёрный Бык спалил твой дом со всем содержимым. У тебя даже коня нет.
— Это не беда, Волк, через несколько месяцев я вернусь с такими дарами, о которых ты даже мечтать не можешь! — Марсель чувствовал, что его начало качать, голова побежала, руки задрожали. Что-то необъяснимое и страшное происходило с ним.
— Я вижу, что ты заметно устал, Большое Крыло, — медленно произнёс индеец, кивнув на трясущиеся пальцы гостя, — тебе надо хорошенько подкрепиться и отдохнуть.
Он замолчал, и Молчун вдруг осознал с невероятной ясностью, что дикарь просто не желал разговаривать о дочери. И дело было не в обрушившейся на Молчуна бедности. Он жадно ощупывал индейца изумлёнными глазами, но не мог проникнуть в его тайные мысли. Лицо Сидящего Волка оставалось подчёркнуто равнодушным. Не было никакого сомнения, что индейца одолевало желание оскорбить белого человека, но он сдерживал себя, памятуя, что разговаривал с давним своим другом. Молчун судорожно искал ответа, в чём крылась причина холодности краснокожего, но не находил ответа.
— Я услышал тебя, — проговорил Марсель Большое Крыло, внезапно охваченный бессилием и равнодушием. Сидящий Волк удовлетворённо кивнул головой.
Вскоре послышался скрип снега и в палатку вошли Лесное Лекарство и Язык Лисицы. Они шагнули на левую половину жилища, традиционно считавшуюся женской, и устроились на бизоньих шкурах, не проронив ни слова. Молчун пристально вгляделся в лица обеих женщин. Язык Лисицы, жена Сидящего Волка, выглядела очень миловидной, но в чертах её мягкого округлого лица отсутствовала та выразительная притягательность, которая насыщала каждую клеточку Лесного Лекарства.
Странным существом была дочь Сидящего Волка. Казалось, что весь её облик был соткан из невидимой глазу паутины, где мгновенно увязал всякий, кто осмеливался задержать на девушке взгляд. Её тело будто испускало дурманившие голову лучи, и лучи эти разлагали мужчину на мелкие частицы, которые Лесное Лекарство неторопливо всасывала через свою кожу. Да, Марсель-Молчун ясно ощущал, как неведомая сила буквально втягивала его внутрь девичьего облика. Всматриваясь в дочь Сидящего Волка, Марсель начал снова впадать в необъяснимое состояние, грозившее опять вывести его из равновесия.
Он поспешно поднялся и вышел наружу.
Со всех сторон к нему с лаем бросились разномастные лохматые собаки, похожие на волков. Он привычно выбрал дубину поувесистее из кучи хвороста возле входа в палатку и со всего маху саданул двух наиболее наглых псов по голове, оторвав одному из них ухо. Проходившие мимо несколько женщин с удовольствием принялись хлестать ремнями других собак, и очень скоро вся стая рассеялась, но долго ещё отовсюду слышался неугомонный лай.
Вечером в дальнем конце деревни застучал барабан, раздалось протяжное мужское пение, в которое изредка вклинивались визгливые женские голоса. Молчун провёл в веселившейся толпе почти час, затем вернулся в дом Сидящего Волка и устроился спать на выделенном ему месте.
Глубокой ночью его разбудило чьё-то мягкое прикосновение. Как всякий житель тех диких краёв, Марсель-Молчун по прозвищу Большое Крыло чутко реагировал на малейшие звуки, когда его организм был насторожен, а в ту ночь белый гость чувствовал в себе особое напряжение. Он открыл глаза, оставаясь неподвижным, и увидел над собой женскую фигуру, подсвеченную со спины красноватым сиянием углей.
— Следуй за мной, Большое Крыло, — услышал он голос Лесного Лекарства.
Марсель обвёл глазами палатку.
— Не беспокойся, отец крепко спит, — спокойно произнесла девушка, и он увидел, как в её глазах зажёгся и потух огонь.
Девушка беззвучно отступила назад и выскользнула из палатки в густую морозную синеву. Марсель осторожно выбрался из-под тяжёлой бизоньей шкуры и последовал за индеанкой. Она очень медленно двигалась спиной вперёд, повернувшись лицом к белому человеку и маня его рукой. В ночной тьме Молчуну казалось, что девушка не касалась земли, а парила в воздухе.
— Подойди ко мне, — сказала она, остановившись, и сбросила в снег длинную пушистую накидку из сшитых лисьих шкур. — Послушай меня, Большое Крыло. Отец никогда не согласится отдать меня кому-либо. Твоя сегодняшняя бедность тут ни при чём. Я скажу тебе в чём дело, потому что я знаю то, что не ведают простые люди. Мой отец считает меня своей женой. В его сердце сидит заноза, от которой он не в силах избавиться. Я — точная копия моей матери и ношу её имя. Это совершенно спутало его рассудок. Он не может и никогда не сможет освободиться от мысли, что я — его умершая жена. Но что-то внутри всё же удерживает его и не позволяет укрыться со мной общим покрывалом и познать моё тело. Что-то подсказывает ему, что это приведёт его к гибели. Он никогда не называет меня дочерью, потому что верит, что я его дочь, а не жена. Он ни за какие дары не разлучится со мной. Меня можно только украсть. Или же его придётся убить…
Лесное Лекарство прижалась к Молчуну, тесно обхватив руками его талию, и мужчина почувствовал, как по нему стал разливаться огонь. Стоявший вокруг трескучий мороз отступил, будто рассеявшись от пылающих языков костра. Сам воздух, казалось, стал заметно светлее.
Девушка выскользнула из рук Молчуна, опустилась на колени и подняла шуршащий кожаный подол платья. Напряжённые мышцы ног рельефно прорисовались в мутном свете, лоснившаяся бронзовая кожа словно резанула по глазам, ослепительно выступив из глубины пространства. Та влекущая неведомая сила, скрывавшаяся внутри Лесного Лекарства всего несколько минут назад, теперь вырвалась из её существа и ударила в Молчуна, поразив по всему телу бесконечным множеством острых лезвий. Он упал на лисий мех и притянул сильными руками обнажённые ляжки индеанки. Она послушно открылась ему, и женское естество приняло могучую мужскую плоть. Молчун погрузился в неё, силясь целиком перелиться в неё и раствориться в ней, чтобы перестать чувствовать себя и остаться в ней навсегда.
И вдруг Молчун увидел, что он один. Он словно очнулся после забытья, обнаружив себя в утрамбованной снежной яме. Рядом никого не было. Он поспешно поднялся, чувствуя заметную дрожь в теле, и побрёл к жилью Сидящего Волка.
Перед входом в палатку он оторопело остановился: под ногами он различил собственные следы, оставленные, когда он выходил, отпечатков же ног Лесного Лекарства на снегу не было.
***
Молчун познакомился с Вороньим Племенем десять лет назад, когда весной 1822 года с тремя вольными трапперами и пятью навьюченными лошадьми пробирался вверх по левому берегу Жирной Травы. У подножия горной гряды под названием Большие Рога они обнаружили признаки индейской деревни. Вскоре к ним навстречу выехало пять удивительно ярких мужчин на чёрных лоснящихся лошадках. Они были облачены в мягкие рубахи из выделанной добела кожи. Их тщательно расчёсанные и смазанные жиром волосы тяжёлыми смолянистыми струями спускались по спине и плечам до самых колен. Сжимая в руках копья и боевые дубинки, всадники окружили белых людей, глядя на них с высокомерием и вместе с тем с любопытством. Через несколько минут Вороны сопроводили пришельцев в большой лагерь на пологом берегу живописного ручейка. Все обитатели стойбища немедленно собрались вокруг трапперов, снуя шумными стайками, не останавливаясь ни на мгновение, размахивая руками. Едва белые люди спешились, к ним подошли вплотную, с нескрываемым интересом разглядывая их наряды и амуницию. То и дело кто-нибудь из дикарей начинал бесцеремонно теребить коричневой рукой какую-нибудь деталь туалета пришельцев. Особенно притягивали индейцев пистолеты и ружья незваных гостей.
Один из юношей в живописном наряде и с надменным выражением лица внезапно взялся за длинное охотничье ружьё Молчуна, что-то громко объясняя соплеменникам, и властно потянул оружие к себе. Траппер очень гордился этим французским ружьём с пистонным замком и подвижным магазином. На широком деревянном прикладе красовалась затейливые узоры.
— Нет, нет, дружок, — отрицательно покачал лохматой головой Молчун, — эту штуковину я просто так не отдам никому.
Но дикарь продолжал настойчиво тянуть оружие на себя. Крутившаяся в его ногах грязная пятнистая собака, брызжа слюной, подняла громкий лай. Тогда Марсель-Молчун внезапно разжал пальцы, и индеец, продолжая рвать на себя ружьё, от неожиданности упал на спину. Траппер проворно выхватил из-за сыромятного ремня два длинноствольных пистолета, направил один из них на лаявшую собаку и немедленно спустил курок. Громкий выстрел заставил всех собравшихся вздрогнуть. Лохматая псина ткнулась окровавленной мордой в траву без единого звука. Сию же секунду Молчун толкнул вторым пистолетом в грудь индейца, растянувшегося перед ним на спине и прижимавшего к себе ружьё.
Толпа затаила дыхание, и в глубоком молчании прошло несколько минут. Казалось, что над головами людей сгустилась нежданная свинцовая туча, несущая ураган. Но нет, юноша протянул руки, возвращая захваченное оружие законному владельцу. Со всех сторон прокатилась волна облегчённого вздоха, смятенье улеглось. А не более чем через четверть часа белые люди уже сидели в палатке и раскуривали с Воронами трубку. Никто из свидетелей случившегося не знал, что второй пистолет Молчуна не был заряжен…
Зимой 1826 года племянник Сидящего Волка по кличке Стервятник решил поднять воинов в рейд против Отрезателей Голов, чтобы отомстить за смерть своего близкого друга. Погода стояла студёная, но тихая. Стервятник собрал всего пять человек, потому как никто не желал покидать уютные дома и уходить в снежную даль. Зимнее время не располагало к военным походам. После недолгого колебания Сидящий Волк решил присоединиться к молодым воинам.
Однако на второй день пути на их отряд обрушилась страшная снежная буря. Индейцы растеряли друг друга, едва разошлись на несколько шагов. Снежная стена поднималась с земли, извивалась вокруг всадников, образуя белый лабиринт, валила с ног и с ужасающим завыванием рассыпалась в прах, чтобы через секунду вновь наполнить пространство снежными иглами.
Вскоре Сидящий Волк превратился в живой сугроб. Лошадь пыталась вырваться из-под него, напуганная хлёсткими ударами ветра, и воин поспешил привязать себя к луке деревянного седла длинной верёвкой из конского волоса, обмотавшись ею вокруг пояса. Он не видел ничего перед собой. Время остановилось.
Внезапно он почувствовал, что завис в воздухе, опора под ним исчезла, и индеец полетел вниз. Сильный рывок заставил его зависнуть над пропастью. Ухватившись окоченевшими руками за верёвку, Сидящий Волк покрутил головой, приходя в себя, и понял, что лошадь сбросила его с обрывистого берега. Если бы не верёвка, он бы уже покоился на глубоком каменистом дне. Он принялся раскачиваться, пытаясь дотянуться до края обрыва, ударяясь о заледеневшую корявую стену земли, но все усилия оказались тщетными. Снег залепил ему глаза, уши и рот, и окружающий мир исчез.
Очнувшись, Сидящий Волк обнаружил над головой тихое чёрное небо с едва видимыми крупинками мерцающих звёзд. Внизу лежала покрытая льдом река. Он пошевелил окаменевшими пальцами и взялся за верёвку.
— Хо! Вперёд! — крикнул он ослабшим голосом, ясно понимая, что силы покидали его. Вся надежда возлагалась на верного скакуна. И тот понял, двинулся медленными шагами, заскрипел снегом в морозной тишине, фыркнул пару раз и вытянул хозяина на край обрыва.
Свисавшая с седла шкура бизона превратилась в камень и не могла послужить накидкой, сумка с вяленым мясом застыла и не поддавалась пальцам. Сидящий Волк с трудом поприседал, но тело не желало слушаться.
— Пошли, делать нечего, — сказал он четвероногому другу и побрёл вперёд, перенося отяжелевшие ноги из сугроба в сугроб.
Как долго они шагали, трудно сказать, но силы человека и животного иссякали с каждой минутой. В конце концов лошадка рухнула на передние колени, жалобно распахнув глаза. Её морда всё больше покрывалась коркой льда. Индеец облокотился на круп и опустил голову, осознав безвыходность положения. Погрузившись в состояние мрачной печали, Сидящий Волк медленно извлёк широкое лезвие из твёрдых ножен.
— Прости меня, мой друг, — его губы едва шевелились, — Много раз ты выручал меня своими проворными ногами, унося от жестоких врагов. Я украшал твою гриву перьями, покрывал твою голову и ноги священными узорами, чтобы охранить от опасности. Я пускал тебя к твоим собратьям, чтобы вы могли спариваться и производить потомство. Я был счастлив с тобой, но настал момент, когда тебе придётся сослужить мне последнюю службу. Я прощаюсь с тобой и прошу простить меня за мой поступок.
Сидящий Волк собрался с силами и вонзил нож в дрогнувшее горло лошади, затем он вспорол ей брюхо и нетерпеливо запустил обмороженные руки в горячие кишки. Через пару минут в пальцах вскипел огонь и стал лениво подниматься к плечам. Сидящий Волк зачерпнул клубящуюся кровь лошади ладонями и принялся жадно глотать её.
Наутро он увидел всадника, одетого в тёплую куртку мехом наружу, большую пушистую шапку и завёрнутого ниже пояса в шкуру бизона. Поперёк седла перед человеком лежало длинное ружьё. Приблизившись, незнакомец склонился над Сидящим Волком, который притаился за остывшим телом лошади, сжимая в руке окровавленный нож. На индейца глянуло заросшее до самых глаз лицо белого человека.
— Абсарок? — воскликнул Молчун, а это был именно он, и приветственно поднял левую ладонь в меховой рукавице. — Похоже, ты попал в беду, мой друг.
Помедлив мгновение, он ловко спрыгнул в снег, стащил с седла бизонью шкуру и набросил её на индейца. Сидящий Волк с настороженностью принял радушие Бледнолицего. Его сильно удивило, что из уст незнакомца он услышал родную речь, но он не проявил изумления. Через час он уже спокойно разговаривал с Молчуном, сидя перед пылающим костром и уплетая разжаренное мясо, вырезанное от любимой лошади.
Так состоялось знакомство Молчуна с Сидящим Волком.
В тот же день они набрели на полузамёршего Стервятника, сломавшего во время пурги ногу, но сумевшего не отпустить своего коня. Юноша откровенно обрадовался, завидев двух людей, в облике одного из которых сразу угадал своего дядю. Подняв над головой круглый щит с обледенелыми вороньим перьями, он позвал путников к себе.
— Будем сооружать волокуши, — сказал Молчун, — иначе нам втроём не добраться. До вашей деревни целый день рысью, а мы сможем только шагом...
Но не успели они собраться в путь, как со стороны неподвижного белого леса донеслись протяжные голоса, похожие на мрачное завывание волков, и появились медленно скачущие по глубокому снегу всадники. По расчёсанным на пробор длинным волосам в них легко было угадать ненавистных Лакотов.
— Отрезатели Голов! — воскликнул Сидящий Волк.
Нападавших было шестеро, но в их движениях сквозила неуверенность. Они явно не горели желанием драться, но, заявив о себе, уже не могли не продемонстрировать свою доблесть. Глубокий снег затруднял бег лохматых лошадок. Подскакав довольно близко к Абсарокам, Лакоты пустили каждый по стреле, одна из которых с громким стуком вонзилась в грудь Стервятника. Всадники вперевалку разъехались по сугробам в стороны, и вдогонку им громыхнуло ружьё Молчуна. Стервятник, опершись было на здоровую ногу и подняв перед собой лук, откинулся от удара стрелы на спину и схватился ослабшей рукой за дрожащее оперённое древко. Лакоты спрыгнули с лошадок и притаились в снегу, осторожно подбираясь к противнику. Молчун задержал дыхание, чтобы густой пар не мешал ему смотреть, и взял на мушку ближайший затылок, поднимавшийся над сугробом. Выстрел окутал его едким пороховым облаком, но траппер успел разглядеть, как верхняя часть головы дикаря разлетелась под могучим шлепком свинца, мозги разбрызгались вместе с кровью вокруг перевернувшегося тела. Послышались возмущённые выкрики Лакотов, один из них резко поднялся на ноги, раскрутил пращу и метнул её в сторону врагов. В ту же секунду ему в живот впилась длинная стрела с кремнёвым наконечником. Сидящий Волк ловко положил на тетиву вторую стрелу и пустил её в другого Лакота, но тот успел упасть в снег невредимым.
Потянулось томительное ожидание. Между наступавшими происходило неясное движение, но они не приближались, и вскоре Молчун увидел, как они запрыгнули на своих лошадок, забросили убитого и раненого на спины свободных скакунов и двинулись прочь, оставляя в снегу глубокие следы. Обыкновенно индейцы атаковали противника один-два раза и отступали, если эти попытки не приносили им успеха. Дикари всегда рыскали в поисках более слабого врага, чтобы без потерь завладеть его лошадьми и оружием. Если кто-то из атакующих погибал, то это приводило их в замешательство. Они были профессиональными воинами, впитывая в себя страсть к войне с малолетства, но вместе с тем они оставались и примитивными дикарями, легко теряя голову, когда их заставали врасплох.
Молчун обернулся. Молодой индеец лежал головой на коленях Сидящего Волка и медленно шевелил губами. При каждом едва различимом слове из рта его выбегала горячая кровь и заливала грудь.
— Возьми из моей военной сумки парадную рубаху, она расшита бисером. Там же лежат новые мокасины. Достань головной убор. Я должен предстать перед Творцом в подобающем виде. Я не совершил подвига, но я не опозорил себя трусливым поступком, — хрипел Стервятник в лицо склонившемуся Волку. — Дядя, приготовь меня для последнего похода по тропе…
Сидящий Волк глазами показал Молчуну на вещи племянника, и тот быстро достал всё, о чём просил умирающий. С большим трудом они переодели юношу, пытаясь не причинять ему боли, и водрузили на голову пышный головной убор из огромных орлиных перьев.
— Я ухожу, — прошептал Стервятник белыми губами и закатил глаза.
Сидящий Волк уложил мёртвое тело на волокуши и вместе с Молчуном отправился в родную деревню.
На следующий год Марсель попал к Воронам ранним летом и застал их в сильном возбуждении. Племя собиралось в большой военный поход против Шайенов.
Кое-кто из дикарей уделил белому человеку внимание, но большинство не захотело заниматься товарообменом в такое время. Молчун увидел Сидящего Волка рядом с Жёлтым Животом, Маленьким Белым Медведем, Длинными Волосами и Гнилым Брюхом. Каждый из этих знаменитых воинов привёл в общий лагерь свою собственную боевую группу, чтобы соединить их в единый военный отряд.
— Полосатые Перья вырезали в Чёрных Холмах целую общину Абсароков, — объяснил Молчуну Сидящий Волк. — Они не пощадили никого. Лишь несколько человек сумели ускользнуть, от них мы и узнали о постигшем наш народ горе. Теперь мы идём отомстить. Мы отправляемся за кровью. Нам не важны лошади наших врагов, но нужна их смерть.
Что-то подстегнуло Марселя изнутри, и он вдруг решил присоединиться к Воронам. Ему уже приходилось участвовать в небольших индейских рейдах, но никогда он не видел столь огромного военного отряда. Более пятисот воинов вошло в это мощное соединение, что составило почти четверть всей нации Абсароков. Ради такого зрелища Молчун был готов забыть о торговле.
Покидая стойбище, перед вождями в строгом порядке проезжали воинские общества: Лисицы, Большие Псы, Грязевые Ладони, Быки, Бритые Головы, Безумные Собаки — все в торжественных нарядах. Хранители священных трубок, барабанов и копий возглавляли каждую группу. Лоснились на солнце густо раскрашенные лица. Колыхались перья высоких головных уборов.
Молчун заметил, что на него почти никто не смотрел, будто он относился к низшей категории человеческого рода. Ни один боец, а он прекрасно знал многих в отряде, даже не повернул голову в его сторону.
— Хотите показать мне, что мне до вас далеко, — хмыкнул он, запустив пятерню в густую бороду. — Ничего, там видно будет…
Несколько дней огромный отряд, в котором не было ни единой женщины, двигался по равнинам, практически не таясь. Вороны понимали, что никто не рискнул бы напасть на них, если бы вдруг их обнаружили. Но ближе к Чёрным Холмам Гнилое Брюхо и Сидящий Волк стали высылать разведчиков и не шли вперёд, не получив от них подробных сведений. Вскоре был обнаружен широкий след кочующей деревни Шайенов. Когда перемещается всё племя, следы невозможно скрыть.
Отряд Ворон отыскал место, где враги жестоко расправились с их сородичами, и обнаружил останки. Тут и там индейцы подбирали черепа и кости, складывая их вместе. Шаманы провели Церемонию Очищения, осыпали кости табачными стружками и принялись закапывать всё собранное в яму. Молчун следил за их действиями издалека с нескрываемым интересом, потому что никогда прежде не видел подобного погребения, ведь обычно дикари не зарывали покойников, а подвешивали их на деревьях или укладывали на помостах.
Дней десять спустя следы Шайенов вывели отряд Ворон к реке Арканзас, где разведчики обнаружили вражеский стан. Молчун с удивлением увидел, что индейцы не спешили и всю ночь тщательно разрабатывали план действий. Наутро основная часть воинов распределилась вокруг долины на расстоянии десяти шагов друг от друга. Группа Безумных Собак скрытно подобралась к табуну Шайенов и только тогда подняла крик, погнав вражеских лошадей прочь.
— Теперь Полосатые Перья в наших руках, — оскалился Сидящий Волк, — сейчас они пустятся в погоню пешком…
Так и случилось. И тут Молчун узнал, что такое настоящая ненависть дикарей. Такого числа убитых он не видел никогда прежде. Вороны смяли противника единым порывом, топча врагов копытами лошадей, молотя дубинками, пронзая копьями. Молчуну не пришлось произвести ни единого выстрела в той засаде. Но когда Вороны бросились в деревню, какой-то разъярённый воин прыгнул на Сидящего Волка из-за палатки, сдёрнул его на землю за длинные волосы, сломал ему боевой дубинкой правую руку и едва не откусил ему нос. Шрам от его зубов остался на переносице Сидящего Волка навсегда. Марсель-Молчун свалил Шайена выстрелом в голову.
— Второй раз ты поспеваешь мне на выручку, — сказал индеец, обливаясь кровью. — Отныне я твой побратим…
Теперь, пять лет спустя, Молчун попросил Сидящего Волка отдать ему в жёны дочь, но перед ним предстал почти незнакомый человек, в узких глазах которого сквозила дикость и с трудом сдерживаемая враждебность. Индеец переполнялся злобной ревностью, едва речь заходила о Лесном Лекарстве, и Молчун решил не играть с огнём.
***
Лесное Лекарство ни разу не обмолвилась словом с Молчуном, несмотря на все его попытки вызвать девушку на разговор. Он терзался, не в силах разгадать тайну невероятной любовной ночи, жаждал выудить из молодой индеанки хотя бы намёк на то, какому колдовству он подвергся с её стороны и зачем. Но тщетно. Не было в Лесном Лекарстве ни малейшего следа от блеска любви, ни даже обыкновенного внимания. Однако Молчун отказывался верить, что произошедшее с ним было лишь игрой его воображения. Он до сих пор чувствовал прикосновение её тела, ощущал жаркое дыхание на лице и пульсирующий огонь её влагалища. Его ум застилала пелена безумной страсти, он весь кипел, когда Лесное Лекарство проходила возле него. Всякое малейшее её действие вызывало в нём волнение.
Никогда прежде не влекло его ни к одной женщине с такой неудержимостью. У него уже были две жены-индеанки, но обе теперь ушли в иной мир. Одна заплуталась позапрошлой зимой в лесу и замёрзла. Вторая погибла двумя годами раньше на охоте: она принялась свежевать раненого бизона, приняв его за мёртвого, и он ударил её рогом в живот.
Но каждую прежнюю свою жену Молчун просто покупал за десяток лошадей, не испытывая никаких особых чувств к будущей жене. Обе они были милы, но ни одна не пробудила в его сердце появившуюся теперь беспокойную возбуждённость и какую-то необъяснимую нервную растроганность. В дни женского лунного цикла, когда Лесное Лекарство уходила жить в специально отведённую для такого случая палатку, Молчуна охватывала тревога. Он с глубочайшим вниманием прислушивался к любым приближавшимся шагам, останавливался посередине фразы во время разговора.
«Я просто схожу с ума. Пришло время уезжать отсюда», — решил Марсель, когда снега стали таять.
Язык Лисицы продолжала хворать, и её болезнь тревожила соплеменников. Лицо индеанки сделалось совершенно чёрным, руки постоянно содрогались, по телу рассыпались крупные капли пота. Ни палатка для потения, ни знахарские пляски и песни, ни отвары трав не привели к улучшению здоровья. Она скончалась в самом конце зимы. Сидящий Волк велел дочери взять на себя хлопоты с погребением, сам же отправился на несколько дней в горы, чтобы провести там время в глубоком посту и молитвах. Лесное Лекарство собственноручно зашила покойницу в шкуру бизона, испещрённую мелкими рисунками, и с помощью родственниц умершей водрузила тело на высокий помост. Погребальный настил был сделан из плотно связанных между собой ветвей деревьев, и на четырёх шестах, держащих его, Лесное Лекарство подвесила по одной отрубленной лошадиной голове. Последующие семь дней девушка оставляла у подножия помоста глиняную плошку с пищей и жгла пучки душистой травы.
Весной в стойбище Абсароков начали исполняться военные танцы. Абсароки редко отправлялись на войну всем племенем, такие случаи были исключительными. Дикарям не нужна была крупномасштабная война. Они уходили в рейд небольшими отрядами, чтобы украсть лошадей у соседнего племени или отомстить за кого-нибудь из погибших родственников. Организатор похода обычно получал видение и нередко знал заранее множество деталей предстоявшего рейда.
— Орёл кружил над горой, — неторопливо рассказывал Половина Луны, устроившись справа от Сидящего Волка, — а на горе стояли три высокие сосны. Я хорошо запомнил то место. Позади горы я разглядел деревню Полосатых Перьев, вернувшихся с охоты на бизонов. Их лошади были тяжело нагружены мясом и вымазаны свежей кровью. Мне навстречу выехал высокий воин с распущенными волосами. На каждой груди у него были видны белые отпечатки ладоней. На голове его сидело чучело ястреба с расправленными крыльями.
— Ты сразился с ним? Что поведало тебе видение? — Сидящий Волк повернул лицо к Большой Луне.
— Да, я поразил его копьём. Но я не знаю, что было дальше.
— Ты пришёл просить меня возглавить отряд. Ты поднёс мне табак, мы выкурили трубку, и ты подарил мне трёх прекрасных охотничьих лошадей. Я согласен вести этот отряд. — Сидящий Волк взглянул на Молчуна. — Что ты скажешь, Большое Крыло? Не хочешь ли ты присоединиться?
Марсель выдержал паузу, как было принято у Абсароков, чтобы придать особый вес своим словам, и ответил:
— Зимой ты сказал мне, что я беден, что у меня не осталось даже коня. Я с радостью отправлюсь с вами, чтобы мои друзья не вздумали считать меня неудачником. И запомни, что я захвачу самых опасных лошадей! — воскликнул белый человек, подразумевая, что он не станет угонять коней, свободно пасущихся в табуне, а отвяжет животных, которых хозяева ценили выше остальных и потому привязывали на ночь возле своего жилья.
Обычно военный отряд отправлялся в поход за лошадьми пешком. Когда руководитель отряда объявлял, что он заготовил себе мокасины, это служило знаком к началу приготовлений. Уходя пешком, воины как бы обрекали себя на удачный исход похода, ведь, не добыв себе лошадей во вражеском стане, они не сумели бы уйти от врага и погибли бы. Каждый из воинов брал с собой собаку, на которую навьючивал все необходимые для похода вещи, куда обязательно входила военная рубаха, новая обувь, маленький ковш и верёвка, предназначенная для пойманных лошадей.
Сидящий Волк собрал группу в пятнадцать человек и, когда все члены отряда прошли через положенный пост и обряд очищения, что заняло несколько дней, глубокой ночью они выступили в поход. Они шли в полном молчании, оставив за спиной уснувшую деревню. Первым шагал Сидящий Волк, и возле него слышалось частое дыхание крупного бурого пса. Следом двигались три человека, на головах которых лежали клыкастые волчьи маски с торчащими ушами, а серые волчьи шкуры свисали вдоль спины.
Отряд Абсароков сделал первую остановку перед самым рассветом, едва небосвод подал первые признаки утреннего света. Мужчины растянулись в траве и позволили себе вздремнуть. Разведчики же в волчьих нарядах пошли вперёд, чтобы убедиться в безопасности стоянки. Перед тем как продолжить дорогу, Сидящий Волк попросил воинов встать вокруг него, сам же повернулся к солнцу и сказал:
— Стоящий-Над-Нами, не отвернись от своих детей. Если мой отряд возвратится домой без потерь и со множеством лошадей, то я обязуюсь поставить священную палатку для очищения. Я также отрежу тебе пятнадцать лоскутов кожи с моей груди: по кусочку за каждого члена моего отряда…
На пятый день пути индейцы остановились, завидев двух своих следопытов, торопливо спускавшихся с холма и размахивающих над головами луками.
— Они обнаружили врага, — сказал Сидящий Волк. — Пришло время обратиться к Великому Духу, чтобы он не оставил нас. Но я не вижу третьего нашего разведчика. Где Половина Луны?
— Он остался на том холме, — тяжело дыша промолвил один из людей в волчьем обличье. — Он сказал, что на вершине холма растут три сосны, которые он видел во сне. Теперь он дожидается появления всадника, с которым ему положено сразиться.
— Сейчас мы окурим себя дымом священной душистой травы, — произнёс Сидящий Волк, — раскрасим себя соответствующим образом и подкрадёмся к лагерю Полосатых Перьев, чтобы изучить обстановку… Отгоните всех наших собак. Если не станут уходить, убейте их!
Сидящий Волк извлёк из сумки кожаный свёрток и достал из него небольшие косточки бизона, обвязанные косичкой полыни. Он поджёг косточки и раздал их воинам, после чего запалил полынь и первый умылся её дымом. Затем передал траву влево по кругу.
Марсель молча следил за приготовлениями Абсароков, не принимая участия в церемонии очищения дымом. За десять лет тесного общения с дикарями он так и не приобщился к их обрядам, равно как не молился и христианским святым угодникам. Он верил только в собственные силы, в неустанную бдительность и твёрдость духа. В трудные минуты он обращался с просьбой лишь к ружью, чтобы не дало осечки, да к лошади, чтобы не оступилась во время безумного бега.
Он встал во весь рост и потянулся. Где-то глубоко внутри привычно щекотало чувство возбуждённой нетерпеливости, всегда поднимавшее трепещущую голову перед разного рода рискованными предприятиями. Марсель принадлежал к породе людей, которые без оговорок отдавались размашистой, бешеной скачке жизни. Он не признавал никаких “если”, готов был принять любую боль, помня, что без неё не могла бы и блаженная радость ощущаться в полную силу. Стоя в пышных зарослях цветущего кустарника и ожидая неумолимо приближавшуюся опасность, он дышал легко и свободно. Мысли о Лесном Лекарстве, этой непонятной и совершенно не похожей на индейских женщин девушке, развеялись, как ночная тьма с приходом солнца. Его руки и ноги напряглись, приятно прокачивая бегущую по упругим мышцам силу. Он снова чувствовал себя в своей тарелке, его больше не одолевало томительное и унижающее желание упасть на колени перед Лесным Лекарством и просить её открыть перед ним женскую плоть. Нет, он хотел кричать от счастья, хотел бежать вперёд без промедления, чтобы схватиться с кем-нибудь мускулистым и повергнуть его, дабы доказать свою бесконечную силу.
Едва Абсароки закончили свои мистические процедуры, Молчун различил фигуру всадника, огибающего холм, на котором притаился Половина Луны. Даже с большого расстояния можно было разглядеть на его голове чучело птицы, о котором упоминал Половина Луны.
— Смотрите, — указал на него Молчун, и все повернули головы.
Дальнейшее произошло настолько быстро, что индейцы едва успели сообразить, что произошло. Половина Луны вынырнул чуть ли не из-под лошади врага, заставив её подняться на дыбы, и взмахнул копьём. Всадник увернулся, завертелся на месте, спрыгнул на землю, уклоняясь от второго удара копьём, и бросился на Половину Луны, вскинув над головой топор. Оба дикаря исчезли в высокой траве. Абсароки затаили дыхание. Через несколько секунд стебли травы раздвинулись, и показался человек с чучелом птицы на голове. Его торжествующий крик разлился между склонов холмов и донёсся до Абсароков. После этого победитель забросил труп на коня и поскакал в свой лагерь.
— Видно, Половина Луны в чём-то провинился, — глухо произнёс один из воинов. — Видение заманило его в западню.
— Теперь Полосатые Перья знают о нашем присутствии, — сказал, нахмурившись, Сидящий Волк. — Нам придётся долго выжидать, пока они не успокоятся. Наберёмся же терпения.
С наступлением ночи лишь половина отряда Абсароков устроилась на ночлег, остальные остались бодрствовать. Костёр они не развели, боясь привлечь к себе внимание вражеских дозорных. Марсель-Молчун тоже не спал.
— Послушайте, друзья, — заговорил он вдруг, — Половина Луны рассказывал, что в его видении Полосатые Перья только что вернулись с охоты. Если это так, то они слишком заняты сейчас праздником. Кроме того, мы не увидели, чтобы тот человек с птицей на голове вызвал кого-нибудь из деревни. Значит, Полосатые Перья решили, что Половина Луны пришёл один. Они ничего не заподозрили. Не будем же терять времени…
Темнота надёжно скрывала лица дикарей, но Молчун чувствовал, что они колебались. Сам же он, не теряя более ни мгновения, решительно направился в сторону лагеря Полосатых Перьев. За ним последовал Кривой Бык.
— Я ничего не боюсь, Большое Крыло, — шептал он Молчуну. — Ты храбр, но и я ничего не страшусь. Не знаю, какая сила тебя охраняет, но я уже много лет ношу среди прочих амулетов два передних зуба моего отца. Он был отважным воином и никогда не терпел поражений в бою. Я выломал у него два зуба после его смерти, и с тех пор они всегда приносили мне удачу…
Кривой Бык замолчал и пошёл рядом с Молчуном совсем бесшумно. Впереди послышались удары барабанов и многоголосое пение. Полосатые Перья шумно отмечали удачную охоту. В небе качались отсветы костров.
Подкравшись к табуну, Молчун и Кривой Бык осторожно стали отводить лошадей в сторону и вскоре заметили пришедших к ним на помощь других Абсароков. Индейцы действовали быстро и слаженно: оставив трёх человек для охраны отобранных лошадей, остальные скользили в табуне, знающим взглядом оценивая достоинства животных. Атмосфера всё больше наэлектризовывалась. Состояние задорного азарта и близость смертельной опасности ощущались в каждом движении, каждом звуке.
Вскоре Сидящий Волк дал знак уходить, и юркие тени дикарей проворно побежали прочь от вражеского стана.
Они мчались без остановки всю ночь и половину дня. Часть лошадей разбежалась, когда они переправлялись через Коричневый Ручей неподалёку от Горы Антилопы, но угнанный табун всё ещё насчитывал около пятидесяти голов. Если бы не гибель Половины Луны, то рейд можно было бы назвать невероятно успешным.
Внезапно Сидящий Волк остановился.
— С нами нет Большого Крыла! — воскликнул он, оглянувшись и не увидев Молчуна.
А белый человек тем временем таился в роще неподалёку от деревни Полосатых Перьев, отведя десять прекрасных жеребцов, которых сумел отвязать от палаток именитых вражеских воинов, но не спешил уходить. Он ждал наступление следующей ночи. Он хотел, чтобы возбуждение в деревне, связанное с воровством огромного количества лошадей, улеглось. Он видел, как поутру отряд в двадцать человек пустился по следам Абсароков, и решил поехать в другом направлении, чтобы не столкнуться с преследователями. Но прежде он должен был забрать из деревни Полосатых Перьев тело Половины Луны.
В сгустившейся тьме он подполз к ближайшему жилищу и застыл, прислушиваясь. Сердце бешено колотилось и мешало слушать, а слышать необходимо было всё, малейшая неосторожность грозила мучительной смертью. На противоположном конце стойбища стучал бубен, монотонно пел старческий голос. В нескольких шагах от Молчуна прошла женщина и нырнула в палатку, озарившись, когда подняла входной полог, светом костра. Молчун медленно прокрался дальше, затем встал во весь рост и неторопливо пошёл в центр деревни, будто был одним из её законных жителей.
Возле огромного кострища, где вчера бесновались дикари, он различил во мгле неподвижное тело Половины Луны. Одежда была сорвана с мертвеца, руки и ноги исполосованы острыми лезвиями по всей длине. Молчун мягко подошёл к жилищу, возле которого фыркала крапчатая серая лошадь, отвязал длинный кожаный ремень и тихонько подвёл кобылу к изуродованному мертвецу. Легко забросив труп на спину животного, Молчун побежал впереди, подёргивая через плечо повод. Ближе к окраине деревни его нервы не выдержали, и он запрыгнул на лошадь, сразу пустив её вскачь.
Шесть дней спустя он приближался к стойбищу Абсароков и уже издалека слышал громкие песни: племя отмечало возвращение отряда. Судя по всему, родственники Половины Луны не стали устраивать долгого оплакивания, и деревня тонула в грохоте барабанов. Обычно отряд не въезжал в деревню сразу, если кто-то погиб в походе. Воины посылали гонца, и тот начинал носиться между палаток, громко сообщая о погибших, затем он прыгал на землю, садился и неподвижно ждал, когда вокруг него сгрудятся люди, готовые узнать о подробностях несчастья. Родные оплакивали погибшего до тех пор, покуда следующий отряд не привозил с собой из похода скальп — доказательство гибели врага. Но семья убитого могла разрешить проведение торжеств в племени уже на следующий день. Именно так и случилось в этот раз.
Возвращение Молчуна с десятью отменными скакунами и телом погибшего соплеменника произвело в стойбище шумное волнение. Пляски прервались, мужчины приветственно заулюлюкали, женщины восторженно заверещали, ярко раскрашенные всадники в пышных головных уборах окружили прибывшего, размахивая над собой длинными жезлами, сплошь увешанными красивыми орлиными перьями, мальчуганы радостно прыгали возле лошадей, ловко вспрыгивая на них и соскакивая обратно.
Приняв тело Половины Луны, старухи привычно подняли вой и понесли зловонного мертвеца за пределы лагеря. Сидящий Волк приблизился к Молчуну, и на его выкрашенном в чёрный цвет лице сияла белая улыбка.
— Ты совершил великий подвиг, мой друг! — воскликнул дикарь. — Мы только что начали Длинный Танец, присоединяйся к нам. Мы немедленно раскрасим тебя должным образом. Ты достоин быть первым на этом торжестве!
Оказалось, что отряду всё же пришлось схватиться с преследователями, но никто из Абсароков не погиб, лишь трое получили лёгкие ранения в руки и грудь. Теперь те, которые сумели прикоснуться в бою к врагам, выстроились в круг и исполняли песню. Люди, смеясь и приплясывая, подносили им подарки, бросая возле их ног. Жёны героев танцевали внутри круга, привязав к макушкам мешочки с амулетами своих мужей. Сидящему Волку полагалось вывести на середину круга свою жену и положить ей на голову свой амулет, но он был вдовцом, поэтому привёл Лесное Лекарство. Девушка вымазала левую половину лица белой краской, как бы указывая этим, что лишь половина её существа принимала участие в этом танце, потому что только обликом своим она замещала мать.
— Брат, — шагнул Молчун к Сидящему Волку после завершения танца, — я пригнал из лагеря Полосатых Перьев самых лучших лошадей. Я даю их тебе за твою дочь…
— Нет! — Радостное выражение в одно мгновение слетело с лица индейца. — Никогда она не станет твоей женой! Я не отдам её никому!
Чёрная физиономия злобно искривилась перед Молчуном, и Сидящий Волк в охватившем его внезапном раздражении быстрым шагом направился домой. Молчун растерянно застыл, впившись глазами ему в спину. В ту минуту он впервые страстно захотел броситься на Сидящего Волка и вонзить длинный охотничий нож между лопаток упрямого краснокожего тупицу. Он даже ощутил в руке силу удара и брызнувшую липкую кровь на стиснутых пальцах.
— Я предупреждала тебя, что отец не согласится видеть меня чьей-то женщиной, — услышал Молчун шёпот в самое ухо. Возле него стояла Лесное Лекарство.
Он тяжело вздохнул и нервно задрожал.
— Я слышал эти слова в ту зимнюю ночь… Так это было на самом деле? Ты и я… — Голос Молчуна сорвался. Вечереющий воздух сдавил ему грудь и стиснул виски, неожиданная духота окутала со всех сторон и вскружила голову.
Он взял Лесное Лекарство за руку и повёл сквозь галдящую толпу за пределы лагеря. Сердце его то готово было выскочить из груди, колотясь чуть ли не в горле, то сжималось и пряталось в самой глубине тела, разливая мертвецкий холод. Молчун остановился за густыми ветвями кустарника, усыпанного чёрными ягодами, и привлёк к себе девушку.
Его дыхание участилось. Одно лишь прикосновение к её коже уже было наслаждением. Несколько мгновений он стоял неподвижно, привыкая к ощущению её близости, затем рывком опустил Лесное Лекарство на колени и судорожно задрал кожаную юбку до самой талии. Длинная рассыпчатая бахрома, которой была оторочена нижняя кайма платья, мешала Молчуну, соскальзывая с упругих ягодиц индеанки и закрывая от мужчины влажное потаённое место женского тела. Лесное Лекарство опустилась на руки и посмотрела на Молчуна через плечо. Её чёрные глаза источали огонь, веки томно опустились, и взгляд сделался бесстыдно-призывным. Молчун дал тяжёлым замшевым штанам соскользнуть вниз и прижался обнажённой кожей к женской наготе. Его плоть рывками поднималась и в конце концов упёрлась пылающим концом в мякоть, охотно принявшую его и затянувшую в мокрое нутро.
Над головами соединившихся в страстном порыве людей закачались тёмные кроны густых деревьев, в шелестящей листве заплясал ветер, окатывая своим порывистым дыханием податливые стебли высокой шелковистой травы. Подкрадывалась ночь, но барабанный бой в деревне не стихал, продолжая перекликаться с пронзительными голосами певцов и собственным эхом, перекатывающимся по сумеречной долине.
Лесное Лекарство повернулась к Молчуну лицом и, потянув бёдра на себя, освободилась от липкого и всё ещё напряжённого мужского органа. Мужчина ткнулся лицом в её грудь, охваченный внезапно накатившими на него опустошённостью и страхом.
— Я увезу тебя с собой. Сидящий Волк не хочет разлучаться с тобой. Мне кажется, что он болен. Но и я болен. Моё сердце разрывается, когда я вижу тебя и не могу обнять… Я ухожу от тебя, и мне становится свободно, но едва вновь увижу тебя, как стальное жало впивается в меня и заставляет страдать… Сейчас я с тобой, я счастлив, но я боюсь чего-то. Мужчина не должен бояться, и никто никогда не мог упрекнуть меня в трусости. Но здесь не трусость, нет, меня пронизывает потеря… Я отхожу от тебя, и сразу что-то важное покидает меня, кто-то невидимый вырывает из меня что-то очень существенное…
— Небо дало мне знак, что я получу от тебя ребёнка, но не в этот раз. — Лесное Лекарство прикоснулась губами к его лбу. — У нас будут внуки… Но не спеши, Большое Крыло. Бегущий человек не замечает слишком многого…
Молчун скользил пальцами в пульсирующем влагалище, откуда лениво истекало его густое семя. После услышанных слов он вдруг ощутил в этой слизистой массе дрожание жизни. Густые волосы на нежной коже между ног Лесного Лекарства превратились в траву, пробившуюся сквозь рыхлую сырую землю, и пальцы мужчины лёгким движением сгребли мягкие комья и перетёрли их о шершавую ладонь. Бёдра женщины раскрылись, и между ними появился быстро растущий упругий стебель, наполненный незримым духом. Марсель обхватил его губами, и свежая влага с ароматом утренней росы коснулась его грязного бородатого лица. Стебель тянулся вертикально вверх, раздуваясь в диаметре и обтягиваясь рельефными прожилками. Под его эластичным покровом белый человек угадывал ритмичное биение, ему даже казалось, что он различал некое свечение внутри неведомого ствола.
— Ах! — вырвалось изо рта Лесного Лекарства, и она протянула к Молчуну сильные руки. Тело её бурлило под платьем, волны вздымали шуршащую одежду, но необъяснимое зрелище не пугало Молчуна. Он будто шагнул в таинственный мир, где всякие чудеса были вполне естественными.
В сгустившейся тьме он различил, как ствол, выросший из лона Лесного Лекарства, принял очертания гигантского фаллоса, от которого на самой вершине, подобно ветвям молодого дерева, тянулись в стороны зеленоватые побеги. У основания, обрамлённого чёрными волосами, ствол заметно разбухал и принимал форму младенца, свёрнутого в материнском чреве. Молчун прижался к неведомому растению и крепко обнял его, чувствуя, что в сердцевине упругого ствола таилась влекущая сила Лесного Лекарства. Девушка свободно поднялась со спины, будто не служила только что почвой для волшебного растения, и обняла ствол с другой стороны, обхватив при этом и Молчуна. Из её ладоней струилось умиротворяющее тепло. Молчун закрыл глаза и окунулся в мгновенную дремоту. Жизнь задрожала повсюду, в каждой капельке влажного воздуха, в каждом звуке.
Резкий крик совы вырвал Молчуна из блаженного состояния. Зашумели её крылья над головой. Не меняя положения, Марсель-Молчун раскрыл глаза и в сантиметре от лица увидел корявую кору сосны, смолистый ствол которой он крепко сжимал обеими руками. Мужчина огляделся, но не увидел поблизости никого. Он стоял на коленях, вокруг которых лежали скомканные штаны, и упирался мокрым от свежего семени пахом в гладкую объёмистую щель на теле сосны.
— О, ведьма! — воскликнул он, откидываясь на спину. — За что ты терзаешь меня? Чего добиваешься?
***
Молчун по кличке Большое Крыло покинул деревню Птичьего Племени на следующее утро, не попрощавшись ни с кем. Он позвал двенадцатилетнего мальчугана по имени Енот в помощники, боясь растерять своих лошадей, и поскакал в направлении форта Юнион, стоявшего на слиянии рек Миссури и Жёлтого Камня, известных среди дикарей под названием Быстрой Воды и Лосиной Реки.
На пятый день пути Енот заметил, что лошади из табуна стали вести себя несколько обеспокоенно. Приблизившись к ним, мальчик услышал, как животные разговаривали, обращаясь к нему.
— Не нужно ехать с бородатым человеком, наш маленький брат. — Лошади произносили слова отчётливо, и Енот остановился, как громом поражённый. — Впереди ждут большие неприятности. Возьми трёх из нас и не медли с возвращением домой.
На следующее утро Молчун обнаружил, что мальчик исчез, и вместе с ним пропали три лошади. Молчуну ничего не оставалось делать, как продолжить путь в одиночку.
— Если этот парень сможет добраться до своей деревни невредимым, то обязательно похвастает, как украл моих лошадей. А я уж в следующий раз покажу ему, как воровать у друзей, — ворчал Молчун, покачиваясь в седле. — Впрочем, пусть попробует сперва доехать до своих. Сдаётся мне, что этот рейд выйдет ему боком.
Территория близ форта Юнион принадлежала племени Черноногих, весьма радушно встречавшихся с белокожими торговцами возле укреплённого поста, но без зазрения совести стрелявших в одиноких белых путников, чтобы поживиться их вещами.
Молчун не нуждался в том, чтобы ему лишний раз напоминали об осторожности. Он был чуток, как воздух, ожидающий дуновения ветра. Но лошадей Марсель всё-таки потерял, когда через пару дней после исчезновения Енота он остановился неподалёку от Расщелины Оленьего Рога на берегу мелководного ручейка, прозванного из-за каменистого дна Змеиной Чешуёй. Окружающий лес звенел птичьими голосами, ручей нежно подпевал птицам.
Устроившись на ночлег, Молчун не приметил ничего подозрительного, однако ближе к рассвету ему почудились подозрительные звуки. Он стряхнул с себя остатки сна и посмотрел на свой маленький табун. Лошади стояли с навострившимися ушами.
— Похоже, гости, — прошептал траппер и, низко пригнувшись и бесшумно ступая, шагнул в заросли.
Поблизости он никого не обнаружил, зато за отвесной скалистой стеной с торчащими из неё кривенькими сосновыми стволами он увидел целую деревню Черноногих. Голубоватые струйки дыма поднимались над коричневыми конусами индейских жилищ.
— Что за наваждение! — поразился Молчун. — Как же я не приметил никаких следов?
Но его глаза раскрылись ещё больше от удивления, когда справа от себя Молчун различил цепочку голых фигур, на четвереньках подбиравшихся к стойбищу с той стороны, где щипали траву сотни лошадей Черноногих.
— Ассинибойны! Только их мне не хватало!...
Дикари крались без единого звука. По чистой случайности они не обнаружили белого человека, и теперь ему пришлось вдавиться в землю и лежать неподвижно. Сердце его учащённо билось.
Минут через пятнадцать Ассинибойны стали приводить из деревни коней и собирать их почти перед самым носом Молчуна. Он прижался к земле всей грудью, стремясь слиться с ней и потерять человеческие очертания. Совершенно явственно он видел в двух шагах от себя спины туземцев, перекатывающиеся мышцы, шрамы на коже.
Едва индейцы вновь ушли в деревню, Молчун напрягся, готовый встать и покинуть своё укрытие, но в то же мгновение услышал шаги слева и увидел человек пять раскрашенных дикарей. Они тоже были Ассинибойнами, но почему-то тайком подбирались к лошадям, которых только что привели их соплеменники. Через пару минут весь небольшой табун был уведён прочь.
Молчун лежал, сдерживая дыхание, и ждал. Смерть окружила его со всех сторон и вела какую-то дикую, изнурительную игру, возможно, испытывая его на выносливость. Сердце продолжало громко стучать, и Молчуну временами казалось, что именно этот стук испортит всё дело, потому что он заглушал абсолютно всё и не позволял Молчуну услышать шаги дикарей.
Прошло ещё несколько минут, и опять из лагеря пришли голые люди, ведя на поводу коней с обёрнутыми копытами. Молчун затаился, испугавшись пуще прежнего, но страшило его теперь не присутствие дикарей, а собственное состояние, потому что он с трудом мог сдержать смех, увидев выражение лиц конокрадов. Воины озирались, не в силах понять, куда подевались животные, которых они привели на это место несколько минут назад. Растерянность их была велика. Один из индейцев даже посмотрел наверх: не поднялись ли жеребцы в воздух?
В это самое время слева к ним гуськом подобрались другие Ассинибойны. Молчун не слишком хорошо знал их язык, да и разговаривали индейцы едва слышно, больше пользуясь жестами, и траппер понял, что к деревне Черноногих пришли два разных отряда Ассинибойнов, один из которых только что украл лошадей у другого. Неподвижно лёжа в густом кустарнике, Молчун видел, что дикари готовы были расхохотаться, и один из них даже стукнул сам себя дубинкой по голове, чтобы не нарушить тишины.
Тут Марсель заметил, как вожак второго отряда указывал рукой в его сторону, объясняя, что он только что нашёл там чьих-то лошадей.
— Это не ваши? Может быть, вы их тоже у Черноногих увели?
— Нет. Мы не с той стороны пришли.
— Чьи же кони? Очевидно, там есть кто-то ещё.
— Надо держать ухо востро. Лучше уйти отсюда.
— Да, сегодня странный день, удивительные дела происходят.
Примерно так рассуждали Ассинибойны, отступая в глубину леса.
Молчун едва не бросился с громким криком за дикарями, поняв, что речь шла о его табуне. Но благоразумие удержало его на месте.
Ближе к полудню он вошёл в стойбище Черноногих с поднятыми руками, демонстрируя своё миролюбивое отношение.
— Как попал сюда белый человек без лошади? — удивился вождь, когда Молчун шагнул в его палатку.
— Злые духи преследуют меня, — знаками объяснил траппер. — Отрезатели Голов украли моих коней. Это те же люди, что увели лошадей из вашего лагеря.
— Откуда ты знаешь, что у нас сегодня пропали лошади?
— Я видел сон. Я ехал мимо вашей деревни, и Великий Дух направил меня к вам, чтобы я предупредил о близости врагов, но я не успел и сам пострадал от них.
— Не печалься. Наши воины уже отправились в погоню на ними. Я думаю, что мы вернём лошадей. А сейчас ты поешь. Я вчера застрелил крупного лося на охоте, а мои жёны умеют прекрасно готовить. Нет других женщин среди всей нации Черноногих, которые умели бы так вкусно кормить, как мои жёны...
Молчун оставался среди Черноногих на положении нищего бродяги в течение месяца. Свой табун он потерял безвозвратно. Отряд Черноногих, пустившийся в погоню за Ассинибойнами, сумел вернуться с частью угнанный коней, среди которых были и замечательные жеребцы Молчуна, но дикари отказались отдать их белому человеку.
Как-то ночью он лежал, терзаемый бессонницей, и слушал, как приютивший его Длинный Подбородок громко сопел, взобравшись на одну из своих женщин. Внезапно откинулась шкура, прикрывавшая вход в палатку, и внутрь шагнула Лесное Лекарство. Увидев её, Молчун вздрогнул. Он не столько испугался за жизнь своей возлюбленной, явившейся во враждебный стан, сколько был потрясён её всезнанием. Как могла эта индеанка, источавшая свет дурманящей красоты, отыскать его? Но едва она заговорила, Марсель понял, что перед ним не живой человек, а видение — ни Длинный Подбородок, ни кряхтевшая под его тучным телом жена не обратили на голос Лесного Лекарства внимания.
— Я пришла поведать тебе то, что открылось мне после твоего отъезда. Я разглядела у тебя на плечах маленькую женщину. Она мешает тебе, но я не могу ничего поделать. Чем дальше ты будешь уходить из нашей страны, тем сильнее она сможет вредить тебе. Когда ты рядом со мной, она не сумеет превозмочь силу наших духов. Но едва ты начинаешь двигаться в ту сторону, где живёт она, ты попадаешь под её удары, под её руки. Я видела, как она осыпает тебя чёрными перьями. Покуда не сбросишь их, не знать тебе покоя. Я вижу её синие глаза, из них льётся вода и застывает льдом на твоём пути...
— Жозефина! — проснулся Молчун внезапно, охваченный холодом. — Ты говоришь про Жозефину, я знаю… Не отстаёт, стало быть, от меня синеглазая ведьма. Будь она трижды проклята!
— Так ты знаешь её, Большое Крыло?
— Знаю. Скверная женщина.
— Будь осторожен, потому что нет опаснее вражды, чем вражда женщин. Я не собираюсь биться за тебя. Ты должен сражаться за то, чтобы владеть мной. Такова участь самцов. Но та женщина с синими глазами таит в себе мужскую силу, поэтому и страшна. Она не желает ждать, когда ты будешь драться за неё, она сама хочет завладеть тобой... Как только твоя страсть ко мне утихнет, тебя опутает паутина её желаний. Ты либо шагнёшь в её объятия, либо погибнешь…
— Послушай, Лесное Лекарство, ты знаешь гораздо больше всех нас, вместе взятых. Я не могу понять, зачем ты выбрала меня? Я, конечно рад, безумно рад, что могу обладать тобой. Но почему ты не взяла кого-нибудь из ваших шаманов? Мог бы получиться очень сильный ребёнок. Я же ничего не смыслю в колдовстве. Я разбираюсь в следах зверей и людей, но не различаю троп, по которым ходят невидимые духи…
— Я поступаю так, как говорит мне Небо. Я слушаю голоса и ничего не выбираю сама, Большое Крыло. Мне было велено соединиться с тобой и родить ребёнка. Я не спрашиваю, что за этим скрывается. Я не хочу и не могу подняться на высоту Великого Духа, я остаюсь человеком и выполняю волю Творца, я не спрашиваю о том, чего не понять моему разуму...
После этого случая Лесное Лекарство ещё дважды приходила к Марселю Дюпону, но к тому времени он уже добрался вместе с Черноногими до форта Юнион. Он слушал её голос и даже целовал её лицо. После того как она исчезала, он слышал на своих руках запах женской кожи и ощущал жир на ладонях, будто на самом деле трогал смазанное тело Лесного Лекарства.
Проведя в крепости зиму и весну, он вновь стал собираться в поход.
***
Джон Браун находился в форте Юнион уже несколько дней и перезнакомился со многими. С утра до ночи он крутился возле индеанок и их мужей-трапперов, расспрашивая о том и о сём. Возле бревенчатых стен укрепления стояла дюжина больших конусных палаток, принадлежавших Черноногим, и Брауна то и дело видели среди индейцев, развалившихся у входа, будто измученные жарой собаки. Он тыкал пальцами в разные предметы, ощупывал одежду и оружие дикарей, выясняя предназначение той или иной вещи. Туземцы вяло следили за ним, иногда скалясь в ответ на его чрезмерное любопытство.
Как-то утром Молчун, готовый к походу, выводил навьюченных лошадей к воротам, и Джон Браун поспешил к нему и спросил по-английски:
— Далеко ли отсюда до настоящих дикарей?
— Comment? — Молчун растерянно поднял глаза, пропустив в задумчивости вопрос. Он привык общаться с канадскими звероловами на французском языке и не сразу включился в английскую речь.
— Quel distance? Ne parle vouz l`Anglais? Вы не говорите по-английски?
— Non, Monsieur. Я говорю Fran;ais и Americaine, — улыбнулся Молчун.
— Что ж, раз вы не говорите по-английски, давайте общаться на американском языке, — засмеялся Джон.
— Вы здорово справляетесь по-американски, хоть вы и англичанин.
— Я стараюсь, — вновь засмеялся Джон и похлопал траппера по плечу. — Как мне называть вас?
— Марсель-Молчун.
— Прекрасное имя! Если мы подружимся, то я открою вам один секрет про американский язык. А теперь признайтесь, вам хорошо знакома эта местность?
— Oui. Я живу здесь.
— Я приехал исследовать жизнь дикарей. Меня интересует их быт, настоящая жизнь краснокожих. Здесь ведь есть индейцы?
— Oui. Corbeaux. Вороньё. Они называют себя Абсароками. А по ту сторону реки бродят Черноногие.
— Мне рекомендовали забраться по возможности глубже, чтобы увидеть индейцев, не испорченных цивилизацией.
— Вы их увидите.
— Вы торгуете с индейцами? — Джон Браун продолжал донимать Молчуна расспросами. — Вы служите в Пушной Компании?
— Нет, я вольный траппер, хотя мне частенько приходится выполнять поручения Компании. Но я предпочитаю не иметь с ней никаких дел. Мак-Кензи платит всего доллар за бобровую шкурку. А тряпок разных накупить в форте — денег никогда не наскребёшь при таких расчётах. За виски вообще дерут по шестнадцать долларов за галлон! Чистый грабёж!
— Молчун, мне бы хотелось подняться вверх по Жёлтому Камню к самым истокам. — Джон Браун махнул рукой, указывая куда-то вдаль. — Ты ведь отправляешься в сторону Скалистых Гор? Я вижу у тебя вьючных лошадей. Взял бы ты меня с собой? Я не обижу тебя деньгами, ты не пожалеешь.
Траппер вяло пожал плечами, не видя ничего дурного в предложении англичанина.
— Надеюсь, мне не придётся слышать хныканье и жалобы, — ответил с вопросительной интонацией.
— Не беспокойся, — поспешил заверить его Джон и похлопал по плечу, — мы обязательно подружимся, Молчун. Ты говоришь, что здесь кочуют Вороны? Ты говоришь на их языке?
— Да.
— Прекрасно, мы обязательно навестим этих дикарей...
Джон Браун оказался человеком весёлым и любопытным. Он выглядел каким-то мелким и слабым, но под его тщедушным обличьем билась неугомонная сила первооткрывателя. Он не уставал задавать Молчуну вопросы, вгрызаясь в ответы, как вечно голодная собака в брошенную ей жирную кость. Если он начинал расспрашивать, то не успокаивался, пока его новый друг не вскидывал над головой руки.
— Я сдаюсь. Ты хочешь знать больше, чем я могу рассказать тебе, — смеялся Молчун. — Да и не мастак я беседовать. Если надо утку свалить или оленя, то я готов, а разговаривать не привык. Что я рассказать-то могу?
— Но тебе наверняка известно, какое из здешних племён самое-самое...
— Самых-самых тут нет. Все отчаянные до ужаса. Многие трапперы считают, что наиболее яростные воины — Сю, то есть Дакоты. Но я не думаю, что Сю опаснее остальных краснокожих. Шайены и Арапахи ничуть не уступают им. А по мне — так Вороны одолеют в честном бою любого врага. Но они слишком суеверны. Если что-то покажется им подозрительным, они могут пуститься наутёк без оглядки, а со стороны взглянешь — вроде как струхнули... Я считаю, что они самые красивые, по крайней мере, самые высокие среди индейцев, хотя их женщины менее симпатичны, но при этом никто не сможет тягаться с этими скво в распутстве. Вороны вообще странные в смысле сексуальных отношений. Они не наказывают за супружескую измену. Скво беспрестанно кочуют из одной семьи в другую. Многие мужчины на рукавах своей рубашки полосочками отмечают число женщин, с которыми удалось переспать, или на праздники выносят связку специальных палочек, означающих то же самое. А среди Черноногих и Сю я встречал женщин, которым мужья отрезали за измену носы, там с супружеской изменой дела обстоят по-другому. Вот такие дела… Что ещё поведать вам про Ворон? Они, пожалуй, слишком уж гордецы, и высокомерие у них хоть отбавляй. Краснокожие вообще на белых людей свысока поглядывают, а Вороны и подавно. Мне они пришлись по душе. Забавные люди, когда ты с ними в мире, и страшные для врагов…
Ночами Джон Браун целиком отдавал себя во власть Молчуна, безоговорочно доверяя его охотничьему инстинкту. Марсель Дюпон спал чутко, как зверь, будто постоянно прислушиваясь одним ухом к шорохам вокруг него, и Джон никак не мог взять в толк, каким образом трапперу удавалось просыпаться наутро с лёгкостью и не жаловаться на недосыпание.
— Привычка, — пожимал зверолов плечами, сам не очень понимая, что именно вызывало у путешественника удивление. — Да и как можно иначе спать? Если сильно ухо придавить, так и не услышишь ничего. А соснуть можно и днём, если приспичит. Бывает, наешься жареной оленины, и разморит тебя прямо у костра. Тут уж ничего поделать невозможно. Я по этой причине никогда в пути не ем сытно, а только к вечеру… Конечно, живём мы тут не то что в городе, потому как постоянно с краснокожими соприкасаемся и от них повадки перенимаем. В городе ко многому не приучишься… Горожане зачастую на второй день пути готовы бросить своё барахло и повернуть обратно, я сам таких видел не раз… Я много раз был свидетелем того, как военный отряд индейцев уводил лошадей из вражеского лагеря. Мчались всю ночь и весь день, задницы в кровь стирали от безостановочной скачки. И ни звука жалобы… Такова жизнь. А над городскими я не смеюсь. Они умеют то, что мне не под силу. Вот, к примеру, в конторе люди целыми днями сидят и бумажки пишут. Я бы не смог ни за какие деньги, а вот они могут. Разве не удивительно? По мне — так не нужны эти конторы вовсе. А подумать — нет, брат, без этих контор и без этих толстозадых конторщиков мне бы денег никто не дал за мои меха, а без денег я бы и пороха не достал, и свинца, и ружья… Не всё так просто, как мне иногда представляется, Джон. Я уже давно привык мыслить, как индейцы, но порой спохватываюсь и просто ужасаюсь… Мыслишка вся на ладони уместится, а мне казалось, что в ней вся глубина жизни сокрыта…
— Может, так оно и есть, — отзывался Джон, что-то царапая в своей толстой тетради.
— Не думаю. Глянешь вокруг — ширь, свет… Да разве человеку под силу охватить всё это своей головой? Индейцы, к примеру, на нас, белых, смотрят свысока, будто мы какие-то недоделанные. Зверушек самых малых почитают и берут их в охранители, молятся им, а на белых лишь презрительно морщатся. Но при этом всё время в нашу сторону глазеют. Ружьишко им продай, пистолет обменяй, порох, пули, зеркала, тряпки всякие — всё им, оказывается, нужно. Сами не могут сделать такого, к нашему принюхиваются и воруют по возможности, но нас же считают низшей расой.
— Что же тебя удерживает среди них?
— Не знаю. Простота, может быть. Прямолинейность. Сам-то я не мудрец, Джон. Моё место тут, у костра, среди лесов, между скал, где нет нужды глубоко рассуждать. Цивилизация нужна мне, как и дикарям, чтобы пользоваться её плодами, но характером своим она меня никак не может устроить. Тяжёлый характер, скверный, нечестный. В городе мне улыбнутся, когда я шагну в магазин, но это не означает, что там рады именно мне. Идя по улице, я окунаюсь в толпу, но никто не предложит мне вдруг выкурить трубку и не поинтересуется, не проголодался ли я... Среди индейцев и трапперов принято иное отношение к людям.
Через пару недель Марсель, громко крича на чужом для Джона языке, въехал в огромную индейскую деревню, от одного вида которой у англичанина перехватило дух.
— Ух, — выдохнул он, не в силах выразить обуявшие его чувства восторга.
Большие конусные палатки были расставлены по всей долине, открывшейся перед путниками сразу после поворота за высокую скалистую стену. Их светлые кожаные покрытия выглядели в солнечном свете белоснежными и казались сверкающими. Множество палаток выделялось обилием мелких и крупных рисунков на своих упругих натянутых стенах.
— Каково? — ухмыльнулся Молчун, глянув через плечо. — Вот твои дикари…
Молчун поднял обе руки вверх, держа над головой длинноствольное ружьё, и снова что-то закричал. Навстречу выехало с десяток юрких всадников, легко сидевших на лошадях и держащих в руках копья, украшенные по всей длине орлиными перьями.
Дикари сразу признали Молчуна, и через несколько минут белые люди уже расположились в палатке старого Солнечного Шеста.
Солнечный Шест выглядел совсем дряхлым. Он сидел, сильно скрючив спину и выставив костлявые плечи вперёд, вялая коричневая кожа на дряблых мышцах колыхалась при малейшем движении тощих рук.
— Ни в одном другом племени я не встречал столько стариков и калек, как среди Ворон, — сказал Молчун, слегка наклонив голову к Джону. — Они богаты и могут всех обеспечить лошадьми во время кочёвки. Другие краснокожие нередко оставляют совсем немощных стариков, переезжая на новое место, потому как с ними много хлопот в пути. А Вороны справляются с этим без труда…
— В дни моего детства лошади были редкостью, — заговорил тихим голосом Солнечный Шест, и его почти слепые глаза зажмурились. — Мы сооружали небольшие волокуши и прицепляли их на собак, поэтому собак всегда было много. Другие вещи переносили на своих спинах мужчины. Женщины тоже нагружали себя, но разве могли они потягаться выносливостью со здоровыми воинами? В те дни наши палатки были совсем маленькие, не то что нынешние. Их кожаные покрышки перевозились на собаках вместе со всей связкой шестов. Лошадей мы стали называть большими собаками.
Он помолчал некоторое время, шамкая беззубым ртом и кивая головой. Очевидно, ему представилась картина далёкого детства.
— Мой отец Высокая Выдра и мой дед Проворный Бегун рассказывали мне, что впервые увидели лошадей у Чёрных Людей, пришедших с юга. Наши мужчины сильно растерялись и не знали, как себя вести в том бою. Затем они долго выслеживали людей с лошадьми, изучали повадки, покуда не рискнули увести двух животных. Мой отец быстро научился ездить верхом. Поняв, что такое конь, Абсароки стали уходить в далёкие походы, чтобы обеспечить наше племя большим табуном. С тех давних времён у нас сложилась традиция отправляться в поход за лошадьми обязательно пешком.
Старый индеец вновь умолк и тяжело вздохнул.
— Однажды Высокая Выдра, мой отец, собрал отряд и повёл его в страну врагов далеко на юг, где паслись громадные табуны. Много дней и ночей прошло в пути.
Солнечный Шест подробно перечислял реки и горы, которые пришлось преодолеть Высокой Выдре, подробно пересказал все беседы славных воинов, детально описал их священные раскраски и амулеты.
— И вот они увидели прерию, покрытую лошадьми от края до края, будто это было несметное стадо бизонов, какое мы привыкли видеть на нашей земле. Высокая Выдра велел своим друзьям взять отборных коней для себя и гнать перед собой как можно больше лошадей. Абсарокам удалось увести огромный табун, но ещё больше осталось возле деревни врагов. Вскоре отец заметил погоню, которой не составляло труда идти по хорошо видимому следу. Много раз наши люди вступали в сражение, сдерживая противника. Почти половину года провёл отряд Абсароков в походе. Некоторые погибли. Часть лошадей разбежалась. Но среди тех, которых привёл с собой Высокая Выдра, мой отец, была кобыла красного цвета. Наши шаманы сразу решили, что лошадь эта была священна, и отвели её к своей палатке. Никому из воинов не разрешалось садиться на ту красную лошадь. Когда её выводили на пастбище, рядом непременно находились семеро воинов в священных нарядах. На голове кобылы обязательно красовался пышный убор из орлиных перьев. Шаманы иногда рассказывали на воинских сходках, что им сообщала красная кобыла. Ежегодно её отводили к лучшим жеребцам, чтобы она приносила приплод, и всегда на свет появлялись красивые жеребята, похожие цветом на мать... Прошло время, и многие наши враги прознали про священную лошадь. К нам приезжали посланники Черноногих и Отрезателей Голов, приходили Волки и Полосатые Перья. Все они предлагали богатый выкуп за красную кобылу, но шаманы и вожди Абсароков всегда отказывали им. Поэтому нам сопутствовала удача. Но однажды священная лошадь шагнула в большую палатку для проведения церемоний, вдохнула дым тлеющей душистой травы и, наполнившись им, взмыла в воздух. Высокая Выдра, мой отец, видел, как запылали огнём её глаза. Лошадь поднялась под самый дымоходный клапан. Вождь племени прибежал, чтобы просить священное животное остаться, но лошадь сказала, что ей пришёл срок встретиться с Громовым Существом. И она выплыла вместе с дымом. Многие люди заметили нашу красную лошадь высоко в небе среди туч. Но после этого она не появлялась. Шаманы говорят, что в их большой палатке хранится призрак красной кобылы, но никто не знает этого наверняка. Зато я повстречал однажды красную лошадь у подножия Медвежьей Горы. Я выслеживал крупного лося и неожиданно услышал ржание чуть в стороне. Я было решил, что поблизости шли вражеские лазутчики, и притаился. Но прямо ко мне выбежала из-за густого кустарника лошадь ярко-красного цвета. Сперва я испугался, поняв, кто это, затем успокоился. «Помнят ли обо мне Абсароки?» — спросила она. «Да, помнят», — сказал я ей. «Всё ли хорошо у Абсароков?» — спросила она. Я ответил, что старики вспоминают лучшие времена. «Да, я помогала Абсарокам, — сказала кобыла, — но я покинула вас, потому что вы встретили людей с прозрачными глазами и приохотились к новым вещам, пользуетесь ружьями, порохом, стеклянными бусами, тряпичными рубашками. Вы кладёте на спины коней сёдла». Лошадь долго разговаривала со мной и уверила, что никто не увидит её до тех пор, пока Абсароки не прекратят общаться с белыми людьми. Но когда она вернётся из страны призраков, с ней придёт столько бизонов и лошадей, сколько нам представить трудно. И она принесёт великий ураган. Но я думаю, что это произойдёт не очень скоро.
— Почему? — подался вперёд Джон Браун.
— Абсароки сильно привыкли покупать товар у белых людей. Кто захочет теперь жить без ружей, пули которых запросто пробивают даже священные щиты?..
В тот вечер в деревне проходили пляски, и перед глазами белых людей предстали две голые мужские фигуры, вымазанные белой глиной, потрескавшейся на изгибах колен и локтей, и на спинах этих танцоров были прилажены мягкие оленьи шкуры. Оба плясуна двигались на полусогнутых ногах, изображая оленя и олениху, и на голове каждого из них была привязана кожаными шнурками безглазая оленья маска, при этом на голове самца покачивались раскидистые тяжёлые рога, неизвестно каким образом прикреплённые к маске. Руки каждого были украшены связками кукушечьих перьев. Дикарь-самец двигался кругами, оглашая воздух звуками, весьма схожими с рёвом настоящего быка, и, приближаясь к индейцу-самке, он тыкал своим заметно набухшим половым органом между ягодиц своего партнёра. При каждом сильном ударе разгорячённая мышца наливалась соком, приводя зрителей в явный восторг. Оба танцора возбуждались на глазах. Женщины с весёлым смехом бросали в них комья грязи и пучки травы.
— Это дичайшее зрелище! — воскликнул Джон. — Такое было возможно на публике разве что в античном Риме! Потрясающе!
Когда танцор-самец сумел, наконец, попасть в такт движению партнёра, и его разросшийся половой орган, смазанный жиром, проскользнул в намеченное отверстие, танцор-самка упал на локти и ткнулся головой в землю. Окружающие бросились к совокупившейся паре, хлестая обоих связками душистой травы. Затем все расступились, и вокруг костра свился пёстрый хоровод поющих фигур. Всё племя присоединилось к празднику.
— Я никогда прежде не встречал такого массового торжества, — прошептал Джон, глядя на двигающихся по кругу людей.
— И я не видел такого прежде, — поразился Молчун, — всякое бывало, но чтобы так вот, на виду у всех…
— Подумать только, — продолжил размышления Джон, когда они вернулись в палатку Солнечного Шеста, — эти люди не скрывают ничего, что у них на душе. Они выражают себя, не заставляя никого следовать за собой. Потрясающе! Они абсолютно свободны! Я теперь понимаю, что такое свобода… Ты волен высказать свою мысль, проявить её в реальной форме, а твои сородичи должны решать, вредит она им или нет… Ничто не запрещается… Если кому-то не нравится, он просто уходит в сторону и не принимает участия… Потрясающе! Марсель! Послушай меня, Молчун!
— Что тут слушать? Чему ты удивляешься? Разве ты удивишь кого-нибудь, когда скажешь, что ты голоден?
— Нет.
— А когда ты хочешь женщину?
— Ну... это как бы не совсем прилично... в цивилизованном обществе...
— Твоё цивилизованное общество похоже на размалёванные лица краснокожих в бою, за которыми не угадать истинных чувств. — Молчун поковырял в носу и обтёр палец о штанину. — Разница заключается в том, что дикари скрывают своё настоящее лицо, дабы их не сумели распознать злые духи, а белые прячутся друг от друга. Индейцам нечего скрывать, они не могут позволить себе скрывать что-либо, потому что целиком зависят от сородичей…
***