Перепутье

               
                Заметки неприкаянного



Март


Я расписался в очередном бланке заключения, подклеил его в историю болезни, и крикнул в коридор, пока больной, шаркая шлепанцами, выходил из кабинета:
- Следующий!
Потом развернулся к столу в крутящемся кресле, и теребя виниловую трубку фонендоскопа, снова попытался придумать - где бы до завтра занять денег. Жена просила свозить её в Питер, на спектакль приезжего авангардного театра, а у меня не то что на театр – на электричку денег не хватит. Ну, это еще ладно, где занять-то я найду… А вот чем отдавать буду? Опять всю получку за долги раздам…
Второй год пошел, как впрягся я в лямку ординатора в этой районной больнице. Позади длинная учеба - институт, ординатура, и вот она, долгожданная самостоятельная работа… Работы оказалось столько, что я почти переселился в больницу – днем шифровал кардиограммы, по многу часов подряд сидел за УЗИ-аппаратом, так что к вечеру глаза краснели и слезились, а ночами дежурил в отделении, заполненном тяжелыми больными. 
  Когда солнце пряталось за горизонт, пациент представал передо мной телом и душой – я щупал пульс, живот, печень, вслушивался в отяжелевшее дыхание и глухие тоны сердца, смотрел в глаза, ищущие ободрения и поддержки, слышал голос – иногда перепуганный насмерть, порой – еле слышный, безучастный, безвольный.
Когда солнце простирало лучи над землей, городом и больницей, я, вооруженный сложнейшим оборудованием, проникал в глубины человеческого тела; затаив дыхание, следил за движениями клапанов сердца, колыхавшихся на экране подобно лепесткам диковинной водоросли…
-  Раздевайтесь… Ложитесь на кушетку.
Я листал историю болезни, наметанным уже глазом замечая нужные детали, а  в голове на заднем плане плыли привычные мысли: «Тебя используют… Бесцеремонно, как раба, и только потому, что ты любишь медицину и ни на что её не променяешь… Используют твои знания, способности, молодость! Пропадая сутками подряд в этой больнице, ты не можешь даже новых колготок жене купить…»
Бросить всё к чёртовой матери! Пусть сами лечатся… А я… Я пойду на рынок – трусами торговать.
За полтора года, что я работал, из больницы уволились двое докторов – мужчина-неонатолог ушел на завод слесарем, а моя коллега – кардиолог - попробовала подработать на базаре и скоро осталась там совсем.
Но рынок мигом вылетел у меня из головы, стоило повернуться от стола к прибору. Душа сразу расцвела, пальцы любовно пробежали по клавиатуре… Все-таки наш главный – голова. Хоть зарплаты в больнице и плёвые, но зато оборудование – закачаешься!
   Просто чудо современной ультразвуковой техники… Жирные американские
чудодеи сотворили этот электронный наворот, нашпиговав его доброй сотней программ для всевозможных расчетов, а также невиданными доселе возможностями цветного допплеровского картирования. Ощущаешь себя этаким пилотом Пирксом, сидя перед мерцающим и попискивающим пультом, глядя в здоровенный монитор и приставив датчик к существу, лежащему на кушетке. Существо имеет огромные фиолетовые груди и лысый лобок. Кожа на лобке пористая, как кожура апельсина. А внутри этого гуманоида вяло колышется громадное дряблое сердце, с трудом толкающее кровь в жесткие, словно стеклянные, сосуды… Пока я пишу заключение, существо, тяжело дыша, натягивает свои несвежие тряпки и выходя, вдруг наваливается на меня своей массой и чмокает в голую шею. Выражает благодарность. Ну, принято так у них на планете. Приходится потом мыть не только руки, но и шею.
Звонит телефон.
-  Да?
-  Доктора N, пожалуйста.
-  Это я…
- Зайдите в приёмную главного врача.
Это что ещё за новости? Тружусь тут в поте лица, никого не трогаю. Жена скоро забудет, как я выгляжу… И вдруг – на ковёр. За какие, интересно, грехи?
Заинтригованный, я выхожу из кабинета и прошу сидящих у дверей пациентов немного подождать. Иду по длинному коридору в другой корпус огромного больничного здания; в административном крыле тихо, царит полумрак – кадровики и бухгалтера уже разошлись домой.
Дверь приоткрыта, через щель сочится приглушенный желтый свет.
Прохожу через пустую приёмную. Негромко стучу в дверь кабинета.
- Можно?
- Заходи…
Главный сидит за столом, на котором царит идеальный порядок. Две стопки документов, слева и справа. Посередине, прямо перед ним – какая-то бумага с текстом и печатью; из малахитового стаканчика торчат остро отточенные карандаши. На полированной поверхности дубового стола – ни пылинки.
Не то, что у меня в УЗИ-кабинете: стол завален историями болезни, исчерканными бумажками, бланками, пустыми ручками без чернил.
- Садись.
Пока я несмело отодвигаю кресло и сажусь напротив, он что-то пишет в углу лежащей перед ним бумаги, неторопливым, отточенным росчерком расписывается и кладёт лист в правую стопку. Потом поднимает на меня глаза.
Нет, похоже, меня вызвали не для того, чтобы распекать… Взгляд доброжелательный, по крайней  мере. Да и кто я такой, чтобы меня распекал главный? Для этого есть заведующие, начмед…
Чего он хочет?
- Ну, как работается?
Издалека заходит…
- Нормально. – говорю. Сказать, что ли, про зарплату? Не буду. Он и так должен знать. – Всё в порядке.
- Интересно работать?
Честно отвечаю:
- Да. Оборудование хорошее… Больные интересные.
- Что, любишь кардиологию?
- Конечно. Иначе зачем бы мне всё это?
- Действительно... – он усмехнулся, глядя на меня с прищуром. – А как насчет дальнейшей перспективы,  карьерного роста - не думал?
- Ну, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом…
Ответ ему понравился.
- То есть заняться организационной работой – не отказался бы?
Ну, тут я уж стал смекать, куда он клонит… Тут и дурак бы понял. В груди ёкнуло. Но я прикинулся шлангом:
- Да я в этой области и не разбираюсь-то совсем.
Он откинулся в кресле. Потом небрежно сказал:
- Ты не один такой. Все сначала не разбираются. – Помолчал. Я тоже помалкивал. И наконец:
- Как насчет заместителя главного врача по поликлинике?
Я хлопнул глазами. Потом, спохватившись, закрыл рот.
- То есть?
- То есть – будешь руководить районной поликлиникой и всей поликлинической службой района. Мой заместитель по этому разделу… Если согласен, конечно.
- Так я ж кардиолог-интенсивист… В поликлинике не был ни одного дня… Работы этой не знаю.
- Ничего… узнаешь.
- А если не справлюсь?
- А не справишься – выгоним. – он смотрел без улыбки. – Шучу… Плавать учатся в воде. Утонуть не дадим, не бойся. Хотя работа сложная, конечно. Ответственность большая... Но и зарплата побольше, разумеется.
 В голове моей пронесся вихрь: больные, ординатура, институт; изнурительная, многолетняя, вошедшая в самую плоть зубрежка; снова больные, больные… А в завершение вдруг - картина: я на рынке, предо мной прилавок, заваленный кружевными трусами, а в руке моей – толстая, засаленная пачка трёхрублевок.
- Ну что? Подумаешь денёк? Или…
- Да что тут думать… - я обреченно (пропади всё пропадом!) махнул рукой. – Согласен.
Он даже слегка удивился.
- Да? Ну и молодец. Эту неделю доработаешь, ближе к пятнице зайди – напишешь заявление. А с понедельника – туда. В поликлинику.
Вернувшись в свой кабинет, я снова уселся за аппарат и принялся за дело, но в голове бешено кружилась мешанина из мыслей, как в центрифуге стиральной машины.
«Ни фига себе!!.. Обалдеть. Это как же?! Не понял… Руководить поликлиникой?! Да я ж там ни уха ни рыла… Там же всё по-другому!.. Там же огромный, незнакомый коллектив… Как я с ними управлюсь? Нет, на фиг мне это надо! Постой, постой… Да ведь я уже согласился!»
С экрана мне дружески подмигнул митральный клапан.

Апрель

В общем, через неделю я принял дела в поликлинике. Но накануне, по совету (или приказу?) главного зашел познакомиться с будущими коллегами и подчиненными.
В то время в кресле, предназначенном мне, сидела одна примечательная в своем роде дама по фамилии Черноусова. Она сидела там временно, и знала об этом. Исполняла обязанности, так сказать… При этом ей очень хотелось остаться в должности насовсем, но тут возник я.
Естественно, радости при моем появлении она не испытала. Более того – она даже не потрудилась скрыть свои подлинные чувства.
Я поздоровался и сел напротив Черноусовой. Она сидела в кресле, которое завтра должен был занять я, и в глазах ее читалась сложная гамма... Симпатии, впрочем, я там не увидел.
Она проработала в этой поликлинике больше двадцати лет, знала здесь всех и вся. Закаленная интригами, крепкая, как умывальник, она пёрла по жизни трактором, и вдруг появляется какой-то юнец, безмозглый эмбрион, и переходит ей дорогу.
Черноусова рассматривала меня, не скрывая злобного интереса.
- Вы раньше в поликлинике работали?
- Ни одного дня. – откровенно сказал я.
Ответ доставил ей удовольствие.
- Не боитесь? – усмехнулась, блеснув очками.
Что я мог ей ответить? Конечно, мне было страшно.
И я честно сказал:
-  Боюсь.

Декабрь
   
С трудом пробираясь среди воды и раскисшего снега, я вошел во двор поликлиники. Изрытое колесами машин грязное месиво скрывало бугристую ледяную корку. На подходе к крыльцу случилось то, что должно было случиться – я все-таки поскользнулся и не смог выправить положение. В глазах крутанулось, и я грянулся задом об твердый лёд; от удара лязгнули зубы, дыхание пресеклось, слетели очки и выскочила сопля из носа.
   Чуть придя в себя от секундного шока, я услышал приглушенный смех. На меня смотрела поликлиника своими окнами, за которыми потешались сотрудники. Да, начальник, валяющийся в луже – зрелище, способное порадовать многих…

Февраль

    По лестнице поликлиники карабкалась старуха с кошелкой в руках. Обгоняя её, я рассмотрел бант из черной бечевки на затылке; посредством банта приторочены были к голове пластмассовые очки без дужек. Концы бечевки с торчащими нитками болтались по сутулой спине.

Март

    В приёмной стоит какой-то человек в спортивном костюме. Он звонит по телефону от секретаря. Иркин знакомый, что ли? Однако, как только я зашел в кабинет, спортивный костюм сунул голову за мной.
    Пригласив его садиться, я увидел напротив человека лет двадцати пяти, очень коротко стриженого, несколько исхудалого, но коренастого. Кулаки, левая скула и правая бровь пару дней назад были сбиты до костей; подсохшие струпья намазаны зеленкой.
     По лицу и вискам его обильно струился пот.
  -  Доктор, такое дело… - глаза его шныряли по мне и по кабинету туда-сюда. -  Мне                бы это, надо кровь почистить. Положи меня в больницу.
     -  Что, с героином проблемы?
     -  Да нет, мы просто это…  с ребятами… выпили немного.
    Ага, рассказывай. Как будто я героинщиков не видел.
     -  Положи меня в больницу. Я тебе заплачу.
    Колоритная смесь уголовной развязности и оскаленности загнанного зверя.
    -  В наш стационар я вас положить не могу. Вам надо в специализированную клинику.
    Пальцы его находились в непрерывном движении.  По бледным щекам и вискам  безостановочно бежали струйки пота.
    Н-да… Криминалом от него несёт – за километр. В бегах, что ли? То ли от сообщников скрывается, то ли от милиции, а скорее всего – и то, и другое. А тут ещё героиновая ломка некстати.
    -  Ты меня положи в больницу, а там я разберусь. Мне капельницы поделать надо.
    В голосе его зазвучало крайнее нетерпение.
    -  Даже если я вас направлю в больницу, все равно вас туда не положат. В приёмном покое есть такая услуга – капельницы за оплату поделают.
    -  А сколько стоит?
    -  Триста рублей.
   По лицу я понял, что денег у него нет.
    -  Я же тебе говорю -  положи меня… -  прорезавшиеся агрессивные нотки в голосе. Взвинчен, как пружина… Парень находился в таком состоянии, что я незаметно подобрался и прикинул возможные варианты, если он кинется драться. Весовые категории примерно одинаковые; опыт в драках у него, судя по всему, есть; ну, да и я на каратэ не зря мучился – как-нибудь разберусь.   
   -  К сожалению, не могу ничем помочь.
   Несколько секунд он яростно, едва сдерживаясь, сверлил меня глазами. Потом сделал движение рукой под стол.
   И вдруг накрыла мысль -  а если у него пистолет? Очень может быть. Парень теряет контроль с каждой минутой. Между нами широкий тяжелый стол – вытащи он пушку, сделать я ничего не успею.
   Стало страшно, не скрою.
   Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Зазвонил телефон.
    -  Антон Владимирович! В травме бинты гипсовые кончаются…
   Краем глаза я наблюдал за парнем. Он слазил в карман, достал сигарету. Мятым платком вытер пот со лба. Встал и протянул мне руку через стол.
   -  Будь здоров.
   -  Удачи.
   Хлопнула дверь.

Апрель

Зачем я здесь? Что я здесь делаю?
Купленный деньгами (не самыми большими) и властью (довольно неказистой), сижу я в этом кресле и маюсь, дергаюсь то туда, то сюда, как паяц на веревочке, не в силах определить свой путь. Вернуться, пока не поздно, на путь врача-лечебника – обречь себя и семью на нищенство, бесконечный пересчет копеек, изнурительный круглосуточный труд. Стать руководителем, организатором – променять  своё призвание клинициста на бумажный омут администрирования, стать надсмотрщиком средней руки над озлобленными и нищими медиками. Время идет, сегодня мне тридцать три, ещё несколько лет – и я окончательно оторвусь от лечебной работы, угаснет без практики интуиция врача, безжалостное время сотрет из памяти ненужные теперь клинические знания…

Май

   Звонок. На проводе - директор стекольного завода.
-  Дорогой! Выручай…- в трубке голос, привыкший повелевать людьми и средствами, звучит благожелательно и уважительно. – Нужна помощь с медосмотром одному человечку… Буду твой должник; чем надо помочь – не стесняйся…
  -  Пусть перезвонит после обеда… Скажет, что от тебя.
   Вот она, благость административного ресурса: решаем вопросы, помогаем нужным людям, они нас тоже потом не обидят.
   Если за пролеченного больного доктор получит стыдливо переданный пузырь с коробкой конфет, то администратор помогает людям масштабней, и благодарность будет сообразно должности. Я не имею в виду благодарность денежную, тут гораздо важнее возможность ответной эксклюзивной услуги, не всегда покупаемой: решения щекотливого вопроса, устройства на работу нужного человека, финансовой помощи поликлинике, наконец. Директор стеклозавода потом оплатил мне типографский счёт на 16 тысяч: бланки анализов, амбулаторных карт, направлений и прочая необходимая дребедень.

Июнь

   Целыми днями передо мной вереницей проходят лица, ситуации, обрывки судеб… Кто-то в отчаяньи, сминаемый неумолимой рукой болезни, приходит за лекарством, которого у меня нет. Другой, выгадывая лишний рубль, яростно требует признать инвалидом. Третий, спьяну не встав на работу, заговорщицки подмигивает опухлой мордой и просит продать больничный лист… Бесконечная череда лиц, которые меняются так быстро, что рассмотреть их нет возможности; тусклый людской калейдоскоп, в каждом фрагменте которого – человеческая жизнь.
               
Кириши, 2005