Фотограф

Алёша Горелый
Эта история началась в далеком 1969 году. В нашем девятом «А» внезапно разразилась фотоэпидемия. Мальчишки и даже некоторые девчонки приносили на уроки фотоаппараты и тайком снимали своих товарищей и учителей. А потом показывали фотографии – кому что удалось заснять. Эпидемия настолько поразила класс, что учителя просто стали отбирать фотоаппараты. Самой популярной камерой в те годы среди детворы была «Смена». А некоторым нравилась «шпионская» - «Киев-вега», - это карманная узкопленочная камера. Лучшим фотографом класса у нас считался Славка, у него получались самые удачные кадры, снятые не только в классе на уроке, но и вообще.
Мне тоже страшно хотелось иметь фотоаппарат и все, что нужно для проявки и печати. После долгого моего нытья, родители сжалились надо мной - подарили весной на день рожденья «Смену» и фотоувеличитель.
Целое лето я днем фотографировал все подряд, а по ночам зашторивал окно в комнате, зажигал красный фонарь и начинал таинство. Закладывал в увеличитель негатив, отсчитывал экспозицию - раз, два, три…, потом клал фотобумагу в проявитель и смотрел, как на чистом листе возникают едва различимые контуры, которые постепенно обретают четкасть и превращаются в картинку. А потом я нес на промывку в ванную полную кювету своих «шедевров». В конце лета к нам проездом заглянул мамин брат, в некотором роде профессионал – специалист криминальной экспертизы. Им ведь тоже приходится иметь дело с фотографией. Поглядев на мои творения, он покачал головой, а перед отъездом подарил мне книгу Геннадия Копосова по художественной фотографии.
Проштудировав книгу от корки до корки, я стал снимать «с умом». Я выбирал ракурсы и строил композиции, освоил технику печати и разные эффекты, а когда осенью показал одноклассникам свои работы, меня признали лучшим фотохудожником школы. Даже Славка прикусил губу и произнес:
- Ну, ты ваще!
Фотография настолько захватила меня, что я забросил учебу и скатился на тройки.
- Если ты не возьмешься за ум, - пригрозил отец, - я все твои фотопричиндалы выкину!
Угроза подействовала, я взялся за ум, но фотографией продолжал заниматься. Я уже видел себя профессионалом. А что? Вот возьму и буду как Геннадий Копосов в «Огоньке» работать. Только камера нужна хорошая, меня уже перестала устраивать «Смена». Во-первых, пора перейти на большой формат, чтобы печатать выставочные работы, которые можно на стену повесить. А во-вторых, камера, все-таки, должна иметь больше возможностей. Когда я закидывал удочку родителям, они отвечали:
- Но у тебя уже есть фотоаппарат. Хороший фотограф любым аппаратом снимет.
Пришлось копить на новую камеру самому. Я экономил на завтраках, не ел мороженого и накопил к концу зимы десять рублей. Фотомагазин стал моим любимым местом в городе. Там я покупал реактивы и фотобумагу, а заодно любовался новенькими фотоаппаратами на витрине - ФЭД, "Зоркий", "Зенит"... Я положил глаз на «Любитель», широкопленочный фотик, наиболее доступный мне по цене. «Салют» или «Пентакон» оставались для меня несбыточной мечтой. Однажды у выхода из магазина ко мне подошел небритый дядька в засаленном треухе и видавшем виды драповом пальто.
- Слышь, парень, «Москва» нужна? – он откинул полу грязного пальто.
На шее у него висел кожаный коричневый футляр. Он приоткрыл его, и оттуда блеснули хромированные части новенького аппарата.
- Сколько? – спросил я.
- ЧИрик!
- Слушай, погоди, я мигом! Пять минут, я за деньгами сбегаю!
Задыхаясь от бега, я пулей влетел домой, достал свою заначку и понесся назад к магазину. Только бы успеть, только бы он не ушел. «Москва-5», отличная камера, формат шесть на девять, новая она четвертной стоит, да только в магазине ее днем с огнем - жуткий дефицит! А тут... Камера наверняка сворована с завода, но меня моральный аспект тогда не волновал – только бы успеть!
Возле магазина мужика не оказалось. Внутри – тоже. Неужели продал кому-то и ушел?! Теряя надежду, я пробежался по округе и, наконец, увидел в темноте удаляющуюся фигуру в треухе набекрень и бесформенном пальто.
- Эй! Стой! Погоди!
Мужик остановился.
- А я уж думал, ты не придешь.
- Вот, держи, - я протянул ему пятерку, трешку, рубль и еще рубль насыпал в ладонь мелочью.
Мужик пересчитал мелочь, засунул деньги в карман, расстегнул пальто и снял с шеи футляр.
- На, владей!
Первым делом я принес камеру похвастаться в школу. Ребята обступили меня и дружно выражали восторг. Я нажимал на кнопочку, в корпусе открывалась крышка и выезжал объектив, соединенный с корпусом мехом-гармошкой. От него пахло свежевыделанной кожей.
- Ух, ты! Класс! Вот это да! Где ж ты раздобыл?
- А ты меня сфотографируешь? – жеманно спросила Ирка, красавица класса, да что там класса – всей школы.
В параллельном десятом «Б» учится еще Ленка, тоже красивая девчонка, они с Иркой соперничают, но даже мальчишки-бэшки признают, что Ирка красивее. Все ребята влюблены в Ирку, и я – не исключение. Гордость и робость овладели мной одновременно.
- Не вопрос, - растеряно произнес я.
- Я – серьезно, - уже без жеманства подтвердила Ирка свою просьбу.
- Я тоже.
Мы не заметили, как прозвенел звонок и вошел математик Синус Косинусович. Вообще, его зовут Сириус Константинович, имечко такое, да? Он постучал по столу линейкой, привлекая наше внимание.
- Так, Запольский, ну-ка фотоаппарат сюда, на стол. Я думал, у вас уже прошла эта фотоэпидемия.
Я спрятал свою драгоценность за спину.
- Ладно, тогда убери в портфель. Сели все, начинаем урок.
Он повернулся к доске и стал чертить мелом:
- Вот дан отрезок прямой эм-эн, Микола-Никола, - это у него такая дежурная шутка. Над ней никто давно не смеется. – Опускаем проекции отрезка на ось икс и ось игрек…
Пока Синус Косинусович рассказывает теорему, я пишу на промокашке записку, сворачиваю ее в шарик и бросаю Ирке на парту. Записку хватает Лариска, Иркина соседка. Я грожу ей кулаком, она отдает промокашку Ирке. Ирка читает, а Лариска заглядывает через плечо, чего-то шепчет ей.
- Что там происходит?! – не оборачиваясь, говорит Синус Косинусович. Мы, как прилежные Маши, сидим, сложив руки на партах.
В записке я написал Ирке, чтоб после школы приходила ко мне фотографироваться. На выходе из школы Ирка хватает меня под руку.
- Ну что, идем?
Мы идем вместе. Я просто сияю от счастья: мы идем с Иркой. За нами пытается увязаться Славка, он частенько провожает Ирку домой.
- Славик, отвянь, - говорит Ирка.
Чувствую, завтра у нас со Славиком на запасной лестнице состоится мужской разговор.
- Где будешь меня снимать? – спрашивает Ирка, когда мы заходим в пустую квартиру.
Я думаю. У нас есть старинное бабушкино кресло. Пододвигаю его к окну, драпирую шкаф, стоящий сзади, шторой, она коричнево-золотистая, блестящая, красивая. Фотопленка у меня черно-белая (тогда в цвете редко снимали), но, тем не менее, будет видна фактура ткани. Ирка долго крутится перед зеркалом, хочет распустить волосы.
- Не надо, не надо! – кричу я ей. – С косой лучше!
Я тем временем укрепляю камеру на штативе, рядом устанавливаю экран из белой простыни, отражающий свет из окна для подсветки, а настольную лампу ставлю на шкаф, чтобы подсветить фон. Ирка садится в кресло. Обалденно красиво! Коричневое школьное платьице с белым воротничком и старинное кресло хорошо сочетаются. Можно сделать что-то в стиле ретро – портрет гимназистки. Такой вот робкий задумчивый взгляд, тугая коса на плече, чуть приоткрытый ротик, будто девушка хочет сделать кому-то признание, но не решается. Вот такой я ее и вижу, Ирку, романтичной, немного испуганной. Щелкаю затвором, еще, еще, отщелкиваю всю пленку.
- Ну, что, всё? – спрашивает она. – А когда посмотреть можно будет?
- Завтра фотокарточки в школу принесу.
Ирка уходит, а я начинаю колдовать. Проявляю пленку – только бы негативы вышли нормальными, - достаю из закрепителя, вроде все хорошо. Промываю, вешаю сушить. Готовлю растворы для печати, беру бумагу «бромпортрет», она слегка коричневатая. Но этого мало, делаю специальные растворы для сепии, чтобы усилить желто-коричневые тона. Печатаю почти всю ночь, сразу не выходит, переделываю снова и снова. Наконец, под утро, готово. Две маленькие фотокарточки открыточного формата и одна тридцать на сорок, чтоб на стенку повесить. Спать уже некогда, через полчаса зазвонит будильник. Загадываю: если Ирке понравится фотография, она в меня влюбится.
В класс я пришел раньше всех. Ирки еще нет. Приходят ребята, Лариска спрашивает:
- Ну, как, снял?
Славка подзуживает:
- Снял, покажи!
Я достаю из портфеля маленькие карточки, пускаю по рукам.
- Ничего, нормально…
Как это – «ничего», кипит во мне возмущение, что значит «нормально»?! Ведь это – шедевр, я всю душу сюда вложил!
- У моей бабушки была такая вот карточка, - скривив губку, говорит Лариска. – Ее еще до революции в фотоателье так сняли…
Я сажусь на свое место. Ребята смотрят мои фотографии, а Славка и Лариска о чем-то шушукаются.
- Так! – раздается голос Синуса Косинусовича.
Ребята быстро рассаживаются за парты, последней в класс вбегает Ирка. Учитель укоризненно смотрит на нее, но ничего не говорит. Ирка отличница, почти золотая медалистка, ей прощается. Пока Синус чертит на доске отрезок «Микола-Никола», карточки по рядам доходят до Ирки. Они о чем-то шепчутся с Лариской.
- Прекращайте болтовню! – предупреждает Синус.
Ирка бросает на меня быстрый взгляд и больше не оборачивается. Ну, ведь она-то должна оценить. Да кто ж ее сможет  лучше сфотографировать?!
На перемене разговор на запасной лестнице состоялся у меня не со Славкой, а с Иркой.
- Это кто? Это я, по-твоему? Это древняя моль какая-то! – она трясет у меня перед носом фотографиями. – И кто вообще тебе позволил показывать всему классу раньше меня? Посмешищем решил меня сделать?! Фотограф! Художник от слова худо! И кресло это дурацкое, и глаза у меня… Разве у меня такие глаза, я тебя спрашиваю?! Я тут смотрюсь как идиотка, и рот открыт! Фо-то-граф!
Она разрывает карточки на мелкие клочья и швыряет мне в морду.
- Мусор собери, нянечка сердится, - и уходит в класс.
С Иркой мы больше не разговаривали до самого выпускного. Придя домой, я вытащил из портфеля большой отпечаток, посмотрел на него. Снимок мне нравился по-прежнему, но неприятный осадок, связанный с ним, останется навсегда. Я не смогу никому показать эту фотографию и сам на нее смотреть не могу, потому что встает перед глазами гневное Иркино лицо и летящие в меня клочки фотобумаги. Я разорвал снимок, а на следующий день пошел в комиссионку и сдал «Москву».
После окончания школы я не видел Ирку пять лет. Увидел ее как-то на встрече выпускников. Она уже вышла замуж и ходила с пузом.
- Ты знаешь, - она подошла ко мне, - я тогда была не права. Ты сделал хорошую фотографию, это Лариска меня накрутила – бабушка, бабушка…
- Да ладно, Ир, - ответил я, - дело забытое… Да и вообще, я уже не фотограф.