Смерть Трёхлапого. Из цикла Охотничьи байки

Александр Исупов
                Смерть  Трёхлапого.

      Трёхлапый – любимый  Андрюхин  пёс.  По  нашим  понятиям  - инвалид.  Правой  передней  лапы  нет  почти  до  коленного  сустава.
      Ещё   щенком-подростком  Андрюха  взял  его  на  обход  в  лес,  капканы  проверять.  По  дурости,  по  ребячьему  азарту  угодил  щенок  в  медвежий  капкан.  Там  пружина  такая  мощная,  что  ударом  скоб  отсекло  псу  лапу.
      Пожалел  Андрюха  щенка,  не  стал  добивать.  Домой  на  руках  нёс,  там  обрубок  обработал,  перевязал.
      Щенок  вырос  в  большую  лайку,  только  трёхлапую.  Если  бы  не  инвалидность,  красивая  получилась  бы  собака.  Окрас  чёрный,  северный,  на  груди  пятно  большое  белой  шерсти,  да  ещё  как  бы  носочки  белые  на  концы  лап  надеты.  Хвост  колесом  с  седоватой  бахромой  по  нижней  части.
      Пёс  научился  и  на  трёх  лапах  передвигаться  не  хуже  своих  четвероногих  сородичей.  Зато  собачий  бог  за  изъян  наделил  его  сообразительностью  и  особым  умом,  отличным  чутьём  и  острым  глазом.
      В  охоте  на  белку,  куницу,  горностая  незаменимый  помошник.  Обнаружит  зверька,  не  гонит  с  дерева  на  дерево  пустобрешным  лаем,  тихо  вернётся,  либо  в  глаза  хитровато  глянет,  либо  за  руку  осторожно  прихватит,  мол,  пошли  следом  за  мной.
      На  птицу  тоже  неплохо  обучен,  тетёрку  гонять  умеет,  глухаря  в  нужном  направлении  поднять,  это  под  выстрел,  значит.  На  водоплавающую  тоже  натаскан.  По  сигналу  лаем  может  согнать  с  зеркала  и  гусей,  и  уток,  а  может  и  тихо  найти  забившийся  в  густой  камыш  выводок.
      Одним  словом,  лучшая  это  была  собака  у  Андрюхи.  Так  и  звал  его – Трёхлапый,  Лапый,  Лап,  Лапушка.
      Официально  Андрюха  егерем  трудовой  стаж  зарабатывал.  Лесничество,  которому  подчинялся,  в  районном  центре,  до  него  тридцатка  с  лишним.  Охотничьи  угодья  огромные, на  север  сплошной  лесной  массив,  почти  до  Ухты,  километров  на  двести.
Летом  обход  пешком,  объезд  на  УАЗике,  зимой  на  снегоходе.  Смело  можно  было  на  неделю  забуриться.
      В  конце  августа  уехал  Андрюха  в  сторону   Троицко-Печорска  на  обходы,  на  несколько  дней.  Наташка,  сожительница,  как  обычно  на  хозяйстве  осталась.
Когда  вернулся,  она  в  глаза  не  смотрит,  всё  норовит  в  сторону  взор  отвести.  Понял  Андрюха,  случилось  что-то.
      Набычился,  говорит:
      -Ну,  сообщай,  чё  стряслось?  Не  томи  душу!
      Наталка,  как  провинившаяся,  смиренная  жена,  глаза  в  пол  устремив,  сообщает:
      -Трёхлапый  пропал.  Третьего  дни  нет.  Похоже,  волки  утащили.
      -Чё  несёшь?  Какие  летом  волки?! – Взъярился  Андрюха. – Ты  сама-то,  дура,  своим  скудным  умёшкой  подумай!  Зачем  волку  летом  собаку  сводить?  Ему  живности  и  в  лесу  хватает!
      Остыл  немного,  малость  успокоился.  Ещё  раз  выслушал  Наталку,  как  что  происходило,  и  занялся  собственным  расследованием.
      На  всякий  случай  обошёл  окрестности.  Понятное  дело,  волчьих  следов  не  обнаружил.  Прошёлся  по  деревне,  у  пенсионеров  тихо,  лишь  у  Серпуляковых  бичи  гуляют.  Зашёл  к  ним  на  задворки.  За  хлевом,  на  помойке,  собаки  рыщут.
      Подошёл,  осмотрел  внимательно.  Среди  мусора,  пустых  консервных  банок,  картофельных  очисток  углядел  три  знакомые  лапки,  аккурат  по  белой  кромке  обрублены.
      Домой  примчался,  карабин  со  стены  сорвал,  магазин  зарядил  на-полную  и  бегом  обратно.
      Зашёл  в  дом  к  Серпуляковым.  Там  дым  коромыслом,  похоже,  от  грибных  денег  веселье.  Бичи  перепились  уже  основательно:  кто  под  столом  дрыхнет,  кто  мордой  в  съестные  объедки  упал,  кто  из  последних  сил  пьяные  разговоры  ведёт.
      У  печки  четыре  ящика  водки,  два  с  половиной  пустые.  Ясно – не  первый  день  гуляют.  Схватил  Андрюха  за  шкварники  двух  бичей,  что  за  столом  сидели,  языком  невнятное  мололи.  От  злости  со  всей  силушки  свёл  их  лбами.    Закровянились  лбы,  а  всё  напрасно,  бичи  совсем  лыка  не  вяжут,  смотрят  пустым  пьяным  взором  и  ничего  не  понимают.
      Осознал  Андрюха – пустая  затея  чего-то  от  них  сейчас  добиться.  Поразбивал  оставшуюся  водку  и  ушёл  ни  с  чем  домой.
      На  следующий  день  снова  с  карабином  заявился.  Народ  протрезвел  чуть.  Узнали,  морды  воротят.
      Бич  Никонёнков  сразу  сообразил  в  чём  дело.  Пал  перед  Андрюхой  на  колени,  за  ноги  обнимает,  слезу  давит.
      -Прости,  Андрюшенька!  Я  твою  собачку  порешил!  Каюсь!  С  грибных  денег  в  автолавке  водки  и  вина,  и  хлеба,  и  другой  закуси  накупили.  Выпили  немного  и  так  мясца  захотелось.  Ну,  не  в  лес  же  бежать  за  сохатым?  А  тут  мимо  Трёхлапый  хромает.  Зачем,  думаю,  инвалид  тебе  нужен.  Приманил   колбаской  и  задушил  проволокой…
      Отстранился  Андрюха.  Со  всего  размаху  въехал  сапогом  в  харю  Никонёнкову.  Въехал  так,  что  отлетел  тот  метра  на  три  и  из  сознания  вышел.  Охолонул  немного  и  почти  спокойно  начал:
      -А  теперь,  сучары,  меня  послушайте!  Если  здесь  жить  хотите,  чтоб  ни  одну  собаку  больше  и  пальцем  тронуть  не  могли!  Предупреждаю,  если  у  кого  в  деревне  живность  пропадёт,  самолично  всех  вас,  поганое  отродье,  перестреляю,  а  потом  утоплю  в  болоте,  чтоб  и  следов  ваших  здесь  не  осталось!  Всё  ли  вы,  сволочи,  поняли?!
      Дождался,  пока  все  не  кивнули,  повернулся  и  вышел.
      Домой  шёл  и  сам  чуть  не  плакал,  так   Трёхлапого  жалко  было.  И  что  обидно:  не  от  волчьих  клыков  или  медвежьих  лап  смерть  принял.  От  человека.  Только,  можно  ли  их  человеками  назвать – одни  зэковские  рожи.  А  им  что  поросёнка  в  котле  сварить,  что  собаку – всё едино.  Нет  для  них  ни  совести,  ни  морали…