После смерти Морро (у меня язык не поворачивается назвать это побледнением, я могу говорить об этом только как о смерти) они стали угасать один за другим, причем так быстро, что меня просто не могло не охватить самое настоящее отчаяние.
Теперь, когда коробка с последним вздохом Морро была у меня, я мог бы покинуть Стрекодельфию…
Ведь никто из них не говорил мне, что я должен здесь оставаться после того, как исчезнет Морро. Лекарь утверждал, что я находился-то тут, в Стрекодельфии, чтобы получить последний вздох Морро.
Теперь я его получил. Я помнил, что только он по каким-то непонятным причинам может спасти мою дочку от смерти.
Но теперь все изменилось.
Все, и прежде всего мое отношение к этим существам. Вот что изменилось.
Я давно уже не воспринимал их как нечто экзотичное, невероятное, захватывающее, от чего впору хлопнуться в обморок… Специалист, который приходит на работу в питомник большекрылых бабочек, где-то через полгода прощается с привычкой охать и ахать без остановки. И антрополога, изучающего, к примеру, меркурианцев или плутонян, довольно скоро перестает удивлять, что первые расчесывают собственные волосы синими губчатыми присосками, растущими прямиком из спины, а последние могут дышать лишь при помощи механических «дыхалок», прикрепляющихся к их длинным носам, похожим на слоновьи хоботы, и таких же нелепых, как кружки яичницы-глазуньи, расположившейся на вытянутых ладонях, плечах и макушке карлика, которого Сальвадор Дали украл у Веласкеса.
Удивление уходит со временем. Они продолжали радовать меня много дней, и мое зрение, и конечно же, мою душу – они дразнили и будоражили своей постоянной, переливчатой, чрезмерной, сверкающей изменчивостью. Помню, что в самом начале своей жизни здесь многих об этом спрашивал. Зачем вы все время меняете облик, приставал я? Зачем, если это всякий раз выглядит красиво?
Почему не оставить хоть одно лицо, одно тело, одни туфли, одни башмаки, - на день, на два? На год?
Они все смеялись в ответ мои вопросы подобного рода.
Им это было смешно.
Это все равно что спрашивать дельфина о том, какого черта он постоянно выпрыгивает из волн, или хамелеона: зачем, дескать, он меняет цвет?
Они говорили, что быть все время одинаковым – это такая скука, что можно помереть… или побледнеть от нее раньше времени. Якобы, быть все время одинаковым – это удел дураков и ластиков.
С тех пор, когда я еще задавался праздным вопросом о том, зачем они меняют свою внешность, прошло все-таки очень много времени… Очень.
С тех пор я к ним привык. И даже слишком.
Гибель Морро. Пережить ее. Просто пережить, просто понять и осознать, что его больше нет.
Морро… Я плохо его знал. До меня вдруг дошло, что я и понятия не имел о том, кто он, о его истинном я, о настоящих пристрастиях…
И правда, я ведь и не пытался влезть им в души… Полагая, что это как-то чересчур. Сейчас я вспоминал все свое поведение.
Ну да, ну да… я держался и впрямь чересчур отстраненно. Я выбрал удобную позицию – словно не до конца верил, что не сплю, что происходящее в Стрекодельфии действительно, реально, полнокровно происходит.
Это легко. Считать, что все вокруг – лишь сон. Бабочка снится Чжуан Цзы, или наоборот, он – снится бабочке… Уф… Старая как мир история. Притча. Навязла на зубах, как непрожеванная салатная трава…
Очень удобно. Думать, что они наполовину сон… И не принимать всерьез, что им тоже может быть больно… Ведь они никогда не показывали вида… Всегда веселились и подшучивали друг над другом.
Было ли ему больно умирать? Сначала исчезла левая нога. Невзирая на то, что Пуговица находилась рядышком с Морро неотлучно и постоянно подкрашивала ее. Аморельц приносил краски, как только заканчивалась текущая коробка. Все без толку. Краски кончались, а Морро бледнел. Под конец (я видел!) Пуговица рисовала и совсем уж небрежно, так что нога была больше походила на рисунок нерадивого первоклассника, нежели на настоящую ногу…
Морро не жаловался. И когда я приходил, чтобы навестить его, я ни разу не заметил на его лице хоть что-нибудь, выдающее физическую либо душевную боль.
Но дело все в том, что со стрекодельфами ни в чем нельзя быть уверенными наверняка…
Я плохо его знал. Чем Морро занимался? Все стрекодельфы занимались чем-то. Лопасти мастерил летательные аппараты, Репейник проктировал здания, Лори сочинял музыку, ну и другие тоже… все время возились, что-то делали. Пусть даже их занятия не многим отличались от занятий стрекоз, вьющихся над осенним озерцом. Недаром и тех и других зовут почти одинаково. Иногда стрекодельфы вели себя совершенно по-стрекозьи. Но только не сейчас, не сейчас, когда все они, по-видимому, всерьез собирались исчезнуть. Один за другим.
… Не отвлекаемся… Словом, все они любили чем-нибудь заниматься. Лопасти строил летательные аппараты… ах да, я это уже говорил. Занятия некоторых из них, конечно, выглядели как-то невнятно – вот, наверно, к таким и относился Морро…
Непонятно, чем он был занят… все это время… пока я находился в Стрекодельфии… Скорее, ничем… нежели чем-то явно и ярко выраженным. Чаще всего он сидел у себя дома… Маленький скособоченный старичок, не слишком грустный, - однако, в этом не было ничего такого. Все время возился с какими-то документами… с бумагами…
Пока я жил с Морро бок о бок, я вел те же «наблюдения», что и в случае обитания рядом с остальными.
Акимыч заносил это все, как обычно, в свою записную книжку… Сейчас, после того, как Морро не стало, можно взять и перечитать их. Словно в ответ на мои мысли из кармана вылез Акимыч. На рукавочке его густо-сиреневой куртки была закреплена черная повязка. Она выглядела как бельмо на глазу, совершенно по-дурацки и даже грубо. Она разозлила меня. Официальный символ грусти, который мне лично встречался лишь в старых фильмах.
- Ты скорбишь по нему?
- Акимыч, ёлки, только не сейчас…
- Тебе плохо? Выговорись, расскажи, что чувствуешь, и поверь – тебе станет легче…
- Не думаю…
- Теперь ты, вроде, кажется, можешь отправиться назад?
Я ощупал пальцами коробочку, спрятанную в другом кармане, не в том, где обычно спал Акимыч.
Коробочка была на месте.
Она, конечно, казалось теплой, и она была на месте, никуда не делась.
Разумеется.
- Я не способен, просто не способен сейчас… покинуть Стрекодельфию… хоть у меня есть этот последний вздох… Морро.
- Понятно.
- Что тебе понятно?
- Хочешь, почитаю тебе заметки… о том, что хранится у Морро в шкафу… или о том, из чего сделана коробочка его ветролова…
- Спасибо, не стоит. Я понимаю, Акимыч, ты хочешь устроить нечто вроде… прощальных воспоминаний… чтобы утихомирить печаль… и это чувство несправедливости… случившегося. Но не надо. Лучше я пойду. Мне надо пройтись… А тебе лучше бы забраться обратно… в свой карман.
Я шел и вспоминал о том, как исчезал (умирал… бледнел…)Морро… Несколько дней.
Это было недолго. И он не мучился. Он просто тихо таял, бормоча себе что-то ворчливо под нос.
Символы, похожие на человеческие символы инь-янь, висели у него по всем стенам спальни, и по необъяснимой причине своим видом напоминали мне отсыревшую пиццу.
Потом исчезли руки… Пуговица перестала их подкрашивать – не потому, что устала или выбилась из сил (хотя так оно и было), а потому что сам Морро ей запретил.
Последними исчезали его грудная клетка, шея и голова.
Лекарь, отирающийся тут, поблизости, советовал мне отвлечься, сходить, что ли, на реку, к воде… Она здесь… близко. Я сходил, поглядел на убегающие водные струи, что не очень помогло… Потом вернулся в комнату, где исчезал Морро, и все они стояли рядом, плечом к плечу.
Я подошел к Даяне, украдкой посмотрел на нее. Обычное лицо. Ни печали, ни скорби. Совсем обычное, совсем простое выражение.
- Ему сейчас очень больно? – я все же не удержался, чтобы не шепнуть это ей на ухо.
Она вздрогнула, как от нечаянной ласки. Потому что я слегка коснулся своими губами краешка ее уха, когда спрашивал.
-Больно?! – ее ответный шепот был тягучим и вязким, как плохо проваренный мармелад: кусочки клубники застревают между зубов… - Не думаю, что так. Сейчас, во всяком случае, не уходи никуда. И приготовь свою коробочку.
- Разве он не… выпустит дыхание в свою собственную коробочку, специально для этого приберегаемую? Разве нет? Я знаю, такая коробка есть у каждого из вас…
- Ну да, - она злилась, чуть ли не притоптывая на меня ногой за мою непонятливость – он выдохнет, его дыхание залетит в коробочку, и ты положишь эту коробку внутрь своей… Коробочка в коробочке. Понимаешь?
Я кивнул.
Смотри и привыкай. Такое произойдет с каждым из нас… Словно крики чаек… и сквозь них прорывается музыка… траурная музыка… под которую так хорошо танцевать… это ведь так приятно? Не правда ли?
Она, слегка дрогнув всем телом, встряхнув распущенными волосами повела плечом, и я не без тревожного ужаса подумал: сейчас она будет танцевать, прямо вот так вот, запросто, в момент его смерти. Его исчезновения… И никто, наверное, ее не остановит.
Это вполне в их духе – танцевать над разверстыми могилами… Хотя, конечно, это я слегка утрирую… потому что нет никаких разверстых могил. И Морро просто исчез, как рассеявшийся туман… И причем тут открытые могилы…
Но она и правда начала танцевать… так прекрасно, как это умеет делать только она… Только она…
Морро лежал в постели и потихоньку исчезал, Пуговица бросила свои краски и больше не подкрашивала ему ни руки, ни куртку чудесного лазоревого цвета, которая была на нем надета, ни лицо. Офли и Весельчак сидели рядышком, прижавшись друг к другу. И выглядели они душещипательно, словно две школьницы-сиротки – такой вид бывает у воробьев, обрызганных дождем.
Сначала танцевала лишь Даяна.
Я наблюдал за ее танцем, переключив на нее все свое внимание, до этого прикованное к лицу Морро… Тоже постепенно исчезающему… на месте щек уже успели образоваться две дыры. Узкие и даже в каком-то смысле изящные. Потом, чуть позже, к ее траурному танцу присоединился Аморельц, и Репейник, и Лопасти… вот уж никогда не подумал бы, что эти столь разнообразно, но одновременно столь же безнадежно неуклюжих существа могут двигаться так гармонично, с таким тлеющим изяществом.
Изяществом гаснущей свечи.
А потом от лица Морро осталась только улыбка. Никогда не понимал это место в сказке про Алису в стране чудес. Когда от Чеширского кота остается только его чеширская улыбка.
А тогда, во время гибели Морро, я увидел это собственными глазами, и было это не смешно. Но, правда, и не страшно.
Улыбка Морро, спокойная и нежная, лежала на подушке с цветочками, подушке, обшитой глупыми кисточками и бахромой.
Постепенно и она, улыбка, становилась все тоньше и прозрачней.
Все прозрачней и прозрачней.
Наконец она совсем исчезла.
Всё.
От стрекодельфа по имени Морро не осталось и следа.
Я еще тогда оглянулся по сторонам, чтобы посмотреть, как они будут на это реагировать. Ни один из них не заплакал.
- Посмотрим, есть ли что-нибудь под подушкой, - сказал внезапно Лекарь, и его голос прозвучал в притихшей комнате, словно раскаты грома.
Предложение по меньшей мере странное, тем более что Морро сам раздал все, что только мог и захотел раздать своим друзьям-стрекодельфам.
И мне тоже достался подарочек. Его ветролов.
… Кстати, его ветролов после исчезновения Морро не исчез… что, по логике, могло бы произойти... Его ветролов не погиб и не умер. Он продолжал свое неспешное существование, но только уже не в клеточке, а в ряду других ветроловов, которые их хозяева развесили, словно носки для просушки, на большую изгородь возле жилища Даяны. Оттуда открывался довольно красивый вид, не спорю, только вот вряд ли он прибавлял бодрости ветроловам.
…Они ведь знали, что скоро им придется остаться без хозяев. Они, конечно, поникли, словно цветы без полива.
Это что касается ветроловов.
Под подушкой исчезнувшего Морро лежал высохший цветок и старая карточная колода.
- Хочешь, возьми, посмотри, - сказал Лекарь.
Он взял колоду, как мне показалось, довольно-таки бесцеремонно… и протянул мне.
Я взял.
Первая карта изображала Венецию. На мой взгляд, ее перегружали подробности: все эти фонарики, фейерверки, пламя, которое выдувают факельщики-огнеглотатели, печальные маскарадные демоны в белых масках, - не многовато ли для одной карты? Да…
Совиные маски. Разодетая старушка, чье лицо было напудрено сверх всякой меры… Старичок с огромным носом и гнилыми зубами, в ярко-синем костюме бешеного мотылька, с крыльями, которые выглядели очень агрессивно. А еще – костюмы на вешалках, пустые роскошные остовы, скорлупки…
На другой карте была изображена поверхность какой-то планеты, испещренная ямами и искусственными мостами. Никаких живых существ, и даже, вроде, никаких микроорганизмов. Ни одной, даже самой захудалой елки…
Были и другие карты. Были карты-портреты: и профили магических созданий, и многорукие богини, в которых уже много тысячелетий никто не верил, о которых давно забыли. И еще – натюрморты, то есть карты, где можно было просмотреть только предметы, и даже не сами предметы, а их тени. Тени вещей. Сухое, сморщенное яблоко. Ржавые плоскогубцы. Кисточки с засохшими следами краски…
Было много карт. Зачем он хранил их? Теперь и не спросишь.
И они выпали у меня из рук. Все эти феи, адаманты, гиганты и волшебная мелюзга, - все полетело.
Я даже не заметил, как все они потихоньку разошлись…
Ничего не было. Никакого прощания, ничего что походило бы на человеческие либо какие-то иные похороны.
Они просто ушли, и все…
Как так можно?
Я даже не заметил… но я теперь стоял один в пустой спальне Морро.
Теперь, выходит дело, такое случится с каждым из них? С каждым из них?
И с Даяной тоже?!
Черт подери!
Где она!
Я вылетел из комнаты, из дома Морро.
Прохладный ветерок ласково прильнул к моему разгоряченному лицо.
Прямо как ее поцелуй.
Я знаю… Я заберу ее отсюда. Я заберу ее. Я сделаю все, чтобы это не произошло ни с ней, ни с кем из них больше. Это слишком отвратительно. Зачем исчезать таким красивым, таким веселым, таким вот… да просто таким… существам?