25 июня.
А в ночь на двадцать пятое июня расцвела липа. Он уловил слабый аромат бледно-жёлтых цветов, и душа Его наполнилась покоем и умиротворением. Он любил этот запах, помнил его и сразу узнал. С этим запахом были связаны и самые светлые, и самые горькие воспоминания Его жизни, и это не случайно, что именно его сегодня Бог послал Ему.
В Его городе липы не росли. Росли акации, над которыми роем, кружилась мошкара, оседающая чёрным бисером на нейлоновых рубашках и окрашивающая их в красный кровавый цвет при попытке смахнуть рукой. Росли каштаны со сладковатым, приторным, дурманящим запахом. Росли тополя, обеспечивающие вдосталь тополиным пухом, вызывающим у людей аллергию. А вот липы не росли.
--«»--
В тот год отец впервые повёз Его в деревню, к бабушке. Всю дорогу в электричке они ели мороженое, к вечеру у Него начался жар. Когда прибыли на место, Он спал. Горящего, пылающего жаром, отец на руках донёс Его до хаты. Именно тогда, во сне, в бреду, Он впервые познал этот тончайший запах липы. Ему казалось, что Он в раю, проплывает на облаке мимо сказочных райских деревьев с чудесными цветами с ласкающим душу ароматом. Сам Бог приветствует Его и говорит приятным мягким голосом: «Как хорошо, что Ты, наконец, приехал, теперь мы Тебя сведём в храм Божий, окрестим, будешь Ты причастен к царству Божию».
За три дня бабушка отпоила Его липовым чаем с малиновым вареньем, на четвёртый день Он вышел во двор, впервые увидел стройную красавицу липу. Только вдохнул целительный аромат её цветов, как вновь возникло ночное видение.
Спросил бабушку, почему Его до сих пор не окрестили. Она, как снесшая яйцо курочка, без устали закудахтала: «Мой Ты любесенький, мой дорогесенький, мой умнесенький, моя вина, не настояла, не уговорила, но теперь всё решено, в воскресенье пойдём к батюшке, и отец Твой согласен, а мать и раньше не возражала, будешь Ты причастен к царству Божию, будешь»!
То, что бабушка говорила голосом Самого Господа Бога, Его не смущало: от огромного цветущего дерева исходила такая Божья благодать, наполняющая Его покоем и умиротворением, что Он, по молодости лет, не обращал внимания на такие несоответствия.
Обряд крещения Ему не понравился, батюшка крепко, до боли, сжимал ногу, в воде чуть не захлебнулся, Он не любил воды, не любил купаться, а тут не успел зажмуриться, вода попала в глаза, когда их раскрыл, прямо перед Ним горела яркая лампа, которая своим светом до боли в глазах ослепила.
Но все Его муки были вознаграждены: Он вошёл в Божью семью и теперь дальнейшая жизнь будет проходить под защитой Бога, достаточно помолиться, попросить Господа Бога, и он - тут как тут, исполнит любое желание, не то, что отец, у которого надо каждый раз клянчить пол дня, пока выпросишь что-нибудь купить, а он, чудак, ещё противился, боялся что его выгонят из Партии...
И ещё Ему понравился крестик с распятием Иисуса Христа, на золотой цепочке, бабушка по такому случаю расщедрилась, такого ни у кого в садике нет, и никогда не будет. Позже он всегда носил его с собой, на голом теле, Ему это тоже нравилось, особенно, когда пошёл в школу: и Богу угождаешь, крестик носишь, и никто не видит, не задаёт ненужных вопросов. Тем более что Бог Ему помогал. Не всегда, не часто, но помогал. Случалось, не выучив урок, Он шептал про себя «Отче наш» и Его не вызывали. Когда в класс пришла новенькая, Он хотел, чтобы её посадили с ним, три раза прочитал Отче наш и Его просьбу Бог удовлетворил. И всегда, когда у Него было плохое настроение, Он вспоминал о Боге, читал молитву и на Него нисходили покой и умиротворение. Молитв Он знал много, бабушка постаралась, число их увеличивалось после каждой поездки в деревню, и десять лет Он прожил с помощью Бога и под его сенью тихо и спокойно.
Но Бог, оказывается, помогал ему только в мелочах. На серьёзные поступки он был неспособен, то ли устал от многочисленных людских просьб, то ли надоело их выполнять, а может, Он утратил свои способности, только первая же серьёзная просьба была им не услышана и девочка умерла от каких-то там грибов!
Бог мог остановить её, когда она собирала ядовитые грибы, мог остановить, когда принесла домой и жарила, мог не дать их съесть, наконец, - но не сделал этого, даже тогда, когда её искали на даче, на городской квартире, Бог спокойно взирал на то, как Его любимая девочка поедала ядовитые грибы.
Да всесилен ли он? Или стар и немощен, как дед Прошка, у которого нет сил даже на то, чтобы сходить в туалет? Но дед Прошка, по крайней мере, всегда даёт дельные советы, которыми можно воспользоваться, а Бог даже совета никакого не дал, невинная девочка погибла, они только и успели, спрятавшись за сосной, один раз поцеловаться, так, только прикоснулись губами ненадолго, за что Он потом, когда девочка лежала в бреду, казнил Себя, думал, что это наказание за тот поцелуй, и с ещё большим, чем у неё, жаром, читал молитвы, одну за другой, все подряд, какие знал, какие успел запомнить за короткие летние месяцы пребывания в деревне, но ни Бог, ни молитвы не помогли, девочка умерла в такой же, как сегодня, день, когда расцвела липа.
--«»--
25 июня.
Он давно забыл и ту девочку, и то, что тогда расцвела липа, и если бы не эти волнующие запахи, возможно, Он так это и не вспомнил бы, потому что за последние годы столько всего произошло, что было не до детских воспоминаний. Но Он вспомнил их. Эти воспоминания сначала выдавил из тайников памяти запах грибов, а потом, в ночь на двадцать пятое июня, расцвела липа, запах её цветов воскресил их с новой силой, ошеломил Его, заставил мысленно заново пройти жизненный путь.
--«»--
Перед этим всю неделю шёл, не переставая, мелкий, моросящий, грибной дождь, он вымочил Его до нитки и расплодил множество всяких грибов, которых Он не любил, даже запах презирал, ненавидел всеми фибрами души, потому и страдал от этого запаха, и чувствовал себя дискомфортно, не столько от дождя и сырости, сколько именно от мерзкого запаха грибов, от тех воспоминаний, которые он в Нём вызывал.
Началось это давно, в детстве, когда одноклассница, которая Ему нравилась, пригласила Его поехать в лес за грибами. Тогда шёл точно такой дождь, грибы прямо на глазах вырастали из земли, Он видел, как вначале шевелились прелые прошлогодние листья, вздымались бугорком, раздвигались, из-под них появлялся гриб, рос, увеличивался в размерах, распространяя вокруг свой пряный, ни с чем не сравнимый запах. Один лист задержался на макушке гриба, Он хотел взять его, нагнулся, но гриб, будто почуял Его желание, легонько качнулся и лист упал на влажную землю.
Они набрали полные корзины, все хвалили лето, которое оказалось на редкость грибным, хвастались друг перед другом - кто больше набрал, у кого грибы крупнее, у кого больше белых. Он принёс домой полную корзину крупных, отборных грибов, по примеру старших, тоже начал хвастаться своим урожаем, но отец остановил Его пыл: половина корзины оказалась заполнена ядовитыми грибами, отец безжалостно высыпал грибы в мусорный бак и посоветовал забыть этот день, пообещав научить Его разбираться в тонкостях грибного искусства, но Он не мог забыть, ведь ядовитые грибы могли оказаться не только в Его корзине. Знакомая девочка, её младший брат, и их родители - все брали точно такие грибы, они завезли Его домой, и поехали на дачу,
Он стал уговаривать отца поехать к ним, предупредить, что грибы ядовитые, предотвратить беду, но где расположена дача, никто не знал, стали звонить по знакомым, часа три ушло на поиск родственника, который знал, но был болен и поехать не мог, узнали, как туда добраться, но электричка уже ушла, а следующая должна быть через три часа. Уговорили частника, час ехали, пол часа искали дачный кооператив, ещё час дачу, которая оказалась на замке: оказывается, на дачу ехать они передумали и поехали домой.
Вернулись в город, сразу позвонили, но они уже нажарили и наелись грибов. Утром, всех четверых забрала скорая, отец и мать отделались лёгким отравлением, восьмилетний сын умер через два дня, четырнадцатилетняя сестричка пережила его на двенадцать часов.
Смерть младшего брата от неё скрыли, но она каким-то фантастическим чутьём догадалась, всё поняла, представила, какой исход уготован ей, испугалась, схватила Его за руки, прижала к себе и слабым голоском, чтобы никто не услышал, прошептала Ему в ухо, что боится смерти, не хочет умирать, что она любит Его и просит, чтобы Он спас её, не покидал ни на минуту, не впускал в палату смерть, которая забрала братика.
Она говорила, что смерть уже пришла за ней, она видит её, слышит дыхание, чувствует прикосновение липких рук, обоняет мерзкий запах.
Он неотлучно находился при ней, держал за руку, поглощал её страх перед смертью, клялся в вечной любви и обещал долгую счастливую жизнь.
Он расконсервировал свои запасы, пока ей ставили капельницу, сбегал в церковь, заказал литургию и молебен за здравие, купил свечи, зажигал по одной и радовался их отражению в глазах любимой девочки, просил Бога, чтобы он помог выздороветь, молился, крестился незаметно для окружающих, не переставая, читал лучшую из знаемых им молитв «Отче наш», целовал золотой крестик и прикладывал к её губам, хотел, чтобы Бог простил им великий грех, тот первый поцелуй за сосной, потому, даже находясь с ней наедине, не смел его повторить, а только крепко сжимал её руку.
Когда ставили очередную капельницу, вышел во двор. Уловив знакомый аромат липы, поискал глазами дерево, нашёл его, прямо под окнами больницы, оно было старое, почти все ветки засохли, дерево доживало последние дни, ему, то ли из гуманности, а скорее, из боязни, что высохшая ветка может упасть больному на голову, не позволили умереть своей смертью, а срубили, пень выдернули, как больной зуб, из земли, оставив безобразную воронку и теперь оно, преграждая больным путь, неподвижно лежало поперёк тропинки, огромное, беспомощное, с толстым корявым стволом с облезлой корой, с поломанными сухими ветками, но где-то там, внутри этого застывшего, навсегда разлученного с землёй деревянного трупа, сохранились остатки жизни, которые из последних сил, как предсмертный крик, вырывались наружу, производя на свет, то в одном, то в другом месте, пучки бледно-зеленых листочков с метёлками нежных жёлтых цветков, и если Он не почувствовал ранее их запаха, то только потому, что лежащее поперёк тропинки дерево было для него обыкновенными дровами, цветов на нём ещё не было, а вот теперь они появились и Он понял, что это знак свыше, так просто липа, да ещё срубленная под корень, не могла расцвести именно в этот день, двадцать пятого июня, да и лип в их городе не было, Он знал это, а раз она появилась, да ещё расцвела, это неспроста, это Божье провидение, с липового цвета началась Его вера в Бога, впервые Он познал его, проплывая в раю на облаке; в самый разгар цветения, двадцать пятого июня, его крестили в церкви, и Он влез на сухой, склонённый труп дерева, дотянулся до худосочной живой зелени, сломал маленькую, нежно пахнущую веточку с тремя цветочками, и как драгоценный фантастический эликсир жизни, в вытянутой вперёд руке понёс его в палату.
Капельницу уже убрали, девочка лежала одна, Он поднёс к её губам пахнущий летом цветок, глаза заблестели, она улыбнулась и остановила на Нём благодарный взгляд.
Он поверил, что вот оно, спасение, уже наступило, Бог услышал Его просьбу, простил за тот грешный поцелуй, девочка спасена, наступило Божье провидение, старая липа загублена не напрасно, её жизненные силы перейдут в худенькое, измученное грибными ядами тельце любимой девочки, она поправится, эта милая улыбка никогда не сойдёт с её лица, блеск глаз никогда не потускнеет, рука всегда будет горяча, так же, как теперь, сила её не иссякнет, она всегда будет также сильно сжимать Его руку, и в благодарность за посланные ему эти мысли Он стал с усердием шептать молитву и слова её шелестели на устах, как живительный бальзам: «Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, коже и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царство и сила и слава, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Он глянул на неё обрадовался, видя, как розовеют щёчки, как учащается дыхание, как личико расцветает в улыбке и рука её всё крепче сжимается на его руке, и понял, что всё прожитое Им за четырнадцать лет - не напрасно: и крещение в деревенской церквушке, и вечера, проведенные с бабушкой за чтением Библии, Евангелий и стократным повторением молитв, и хождения в церковь втайне от учеников, и, особенно, от учителей, которые могли за это исключить из школы, и благодарственные молитвы Богу по утрам и вечерам, перед едой и после, и строгое соблюдение постов, и принятие причастия, и ношение на голом теле крестика, - вся вера Его во Всевышнего, - всё это не напрасно, вот он, результат Его жизни,
врачи оказались бессильны, а Он спасёт эту невинную девочку, вырвет из лап смерти с помощью Бога, которого призовёт к её постели молитвой, и в приливе радости Он стал читать первую пришедшую на ум молитву, вначале тихо, шёпотом, но по мере того, как благодарность Богу заполняла Его душу умилением, - всё громче и громче, надеясь, что так Бог лучше услышит Его, поэтому последние слова - «Повинны есте мы в бедствии мира, в страдании безсловесныя твари, в болезнях и муках младенцев непорочных, грехопадением бо людей блаженство и лепота всея твари разрушься. О величайший из Страдальцев невинных, Христе Боже наш! Ты Един еси отпусти всем можеши грехи. Отпусти же всем и вся, миру первозданное благоденствие подаждь, мертвии и живии да обрящут радость, взывая: Аллилуиа! - мощным выдохом загасили свечу, ибо вырвались из Него вместе с криком радости за Бога, который услышит Его молитву, смилостивится над Ним, грешным, вот сейчас войдёт, положит руку на её горячий лобик, она встанет и они побегут в сквер, любоваться липой, Он покажет ей это умирающее, но цепляющееся за жизнь цветущее дерево, они в честь её выздоровления посадят на его месте другое, которое вырастет вместе с ними и они будут приходить сюда каждый год, двадцать пятого июня, когда оно будет цвести, обниматься, целоваться, любить друг друга, приводить сюда будущих детей, мальчика, как хотела она, и девочку, как хотел Он, их счастью не будет конца и всё это во славу Бога, но Его молитву услышал не Бог, а дежурный врач, который вошёл в палату, провёл по лицу девочки рукой и закрыл её глаза, теперь уже навсегда.
Он держал её за руку, надеялся, что тепло Его тела перейдёт в измождённое болезнью тельце любимой девочки, согреет его, а вышло так, что всё её тепло, без остатка, перешло в Него, а Он даже не почувствовал этого.
Страх и ненависть сковали Его движения. На губах ещё не растаяло тепло «того» поцелуя, а руку уже обжигал холод смерти. Он продолжал сидеть, не шевелясь. Доктор попытался поднять Его за плечи, Он медленно поднялся, но рука мёртвой девочки не отпускала Его руку, тянулась за ней, и увлекаемая ею девочка, как живая, вставала с кровати. Его охватил смертельный ужас, Он вырвал руку из прощального рукопожатия девочки, вывернулся из цепких объятий доктора и выбежал вон из палаты. Бежал Он долго, не останавливаясь, до тех пор, пока силы не покинули Его, и тогда Он упал в высокую густую траву, в которой пролежал двое или трое суток, - Он не помнил, время для Него остановилось, - пока не пришёл в сознание от моросящего дождя и смешанного запаха грибов и липы. И то и другое Ему было мерзко вдыхать, Он встал и с чувством того, что жизнь Его закончилась, не думая ни о матери, ни об отце, ни о Боге, не вспомнив даже о недавно погибшей девочке, - все события того дня сплелись для Него в один огромный комок душевной боли, - отправился домой.
Шёл быстро, тщетно пытаясь оторваться от преследующего запаха грибов и липы. Встретив компанию парней и девушек, уловил запах табака, попросил закурить. Они безотказно предложили Ему самокрутку. Вопреки ожиданиям, Он не закашлялся от глубокой затяжки, у Него не закружилась голова, Его не стошнило от первой папироски, как о том говорили школьные друзья. Напротив, по телу разлилась приятная истома, в нём появилась необыкновенная лёгкость, мерзкий запах смеси из грибов и липового цвета забылся. Но всё равно с этих пор Он возненавидел запах грибов, запах липы, возненавидел Бога, возненавидел саму жизнь.
--«»--
25 июня.
И вот теперь, как назло, всю неделю шёл дождь, грибы, как на дрожжах, лезли из земли и своим запахом усугубляли Его страдания, а в ночь на двадцать пятое июня расцвела липа. Да, это было именно в ночь на двадцать пятое июня, Он отлично помнил эту дату, ибо в этот день Он принял крещение и в этот день, двадцать пятого июня, умерла Его любимая девочка, тогда тоже расцвела липа, и независимо от этого, это роковое число Ему предсказала гадалка, ещё пять лет назад, год она не назвала, но дату - двадцать пятое июня, - сказала точно, Он помнил её, и ещё удивился, откуда ей было знать именно эту дату, двадцать пятое июня, будто ей кто нашептал про день смерти девочки, и матери как-то неожиданно в сердцах выпалил, даже не вспомнив о девочке, подсознательно, что умрёт двадцать пятого июня, и уже от Себя добавил, что через два года, так, со злости, для понту, и вот теперь эти два года истекли, и сегодня как раз двадцать пятое июня, и сил осталось только, чтобы дожить до конца этот день, и цепляться не за что, да и не хочется из-за этого мерзкого запаха грибов, от которого никуда не деться, кругом
лес, в какую сторону ползти, Он не знает, да и ползти не может, так как сил осталось только на один этот мерзкий дождливый грибной день, который и доживать не хочется, и лучше бы сил на него не осталось, но они остались, и Он жил, ни на что не надеясь, просто доживал остатки сил, которые не на что было потратить, как только на выдыхание из себя тошнотворного запаха грибов, но двадцать пятого июня выглянувшее из-за туч солнце просушило землю, раскрыло нежные цветочки липы, освободило из их недр некогда любимый Им аромат, и, не дав никаких надежд на продолжение жизни, растопило укрепившуюся в Нём за эту неделю жажду смерти.
--«»--
Тогда жажда смерти была так велика, что Он всерьёз подумывал о самоубийстве, Он винил Себя вместе с Богом в смерти девочки, Себя даже больше, чем Бога, потому, что для Бога она была одна из четырёх миллиардов, а для Него - одна-единственная, и Он её сначала не уберёг, потом не спас, тот единственный поцелуй был припечатан навеки к Его губам, как проклятие, не давал спокойно жить, о чём бы Он ни думал, что бы ни вспомнил, чем бы ни занимался, Бог, либо спокойно взирал на Него со стороны, либо вмешивался в его дела и усугублял их, и по здравому размышлению всегда получалось так, что именно Бог виноват во всех Его проступках.
Он забросил молитвы, забыл о Боге, перестал посещать церковь, поститься, подаренный бабушкой крестик сменил в цыганской слободке на золотой перстень с печаткой, именно такой, какие тогда вошли в моду, не поехал в деревню к бабушке, остатки лета провёл в том парке, где впервые встретил парней, предложивших ему самокрутку, не встретился с ними, а с началом учебного года бросил учёбу.
Если отказ от молитв, постов и церкви Ему легко сошёл с рук, то в школу родители загнали. Он регулярно посещал занятия, но прежнего усердия не проявлял, постепенно съехал на двойки, Его перевели в спецшколу для неблагополучных детей.
Там, в первый же день, Он встретился с парнем из той компании, которая угостила Его самокруткой, тот на перемене увлёк Его в туалет, позволил сделать несколько затяжек, после которых из ноздрей сразу исчез так терзающий Его запах грибов и липы, а жизнь сделалась прекрасной и удивительной. Теперь Он в школу ходил с удовольствием, не мог дождаться утра, добросовестно вёл тетрадки, выполнял домашние задания, удивляя всех примерным поведением, и девятый класс закончил на четвёрки и пятёрки. Жизнь Его вошла в нормальное русло, Он был доволен ею.
С первой затяжкой мысли о девочке улетучивались из головы, со временем Он напрочь забыл и о ней, и о запахе грибов с липой. На каникулы в деревню ехать наотрез отказался, лето прошлялся в парке с парнями, вдыхая дурманящий аромат самодельных сигарет. Когда подвели итог стоимости Его удовольствий, оказалось, что должен Он, ни много, ни мало, сто пятьдесят рублей.
Пришлось снять с руки обменянный на бабушкин крестик перстень, который оказался сработанным из шлифованной под золото бронзы. Ему ничего не оставалось делать, как съездить в командировку за «товаром». Поездка удалась, Он не только рассчитался с долгами, но хорошо заработал, обеспечил себя «товаром» на целый год, на обратном пути у цыганки купил ящик сигаретных гильз с машинкой для их набивки, заправлял сигареты «товаром», упаковывал в пачки, продавал. Появились свободные деньги. Но тут замели парня, который дал ему первую самокрутку, пришлось потратиться, вытягивая его из КПЗ, на что ушёл весь «товар», но всё равно парню дали срок, так что Он не помог, остался без денег и с долгами, ехать за новым товаром было некогда, - начались занятия в школе, - да и не за что. Собрали группу в несколько человек, стали крутить напёрстки. Выходило в день до трёхсот рублей, но через неделю всех замели. Дело принимало серьёзный оборот, Он чувствовал, что пора остановиться, у Него были для этого и сила, и воля, а вот силы воли - не оказалось, Он уже втянулся в смертельную игру, понял, что привычка давно переросла в болезнь, но даже себе не хотел признаться в этом и методично продолжал губить молодой организм, который требовал всё больших и больших порций смертельного яда. Но, ни на «товар», ни на то, чтобы выручить друзей, денег взять было негде, Он, в порыве отчаяния, обратился к родителям за помощью.
Во сколько обошлась им Его свобода, отец не сказал, но контроль над Ним установил жесточайший, вовремя пресекал все попытки заработать деньги: никаких видео салонов, никаких напёрстков, никаких командировок. А тут, как назло, кончился дешёвый «товар», достать было негде, а приезжие посредники привозили серьёзный «товар», за который требовали серьёзные деньги. Потихоньку начал выносить из дому вещи, продавать, менять на «товар».
Неизвестно, чем бы закончилась Его деятельность, но тут Он, неожиданно для себя, влюбился. В десятом классе всей школой выехали в лес на отдых. Он бродил по лесу, собирая дрова на костёр, когда наткнулся на одноклассницу с тяжёлой сумкой. Она не была похожа на ту Его девочку, ассоциация возникла по другой причине: его взбудоражил запах грибов. Взял у неё сумку, высыпал на землю содержимое. Как и следовало ожидать, большая часть грибов была несъедобна. Только тогда вспомнил события двухлетней давности, вспомнил трагически погибшую девочку и замкнулся.
Видя Его состояние, одноклассница не стала лезть к Нему в душу, только спросила, что делать с грибами. Ему это понравилось, он растоптал содержимое сумки, заставил дать клятву никогда не есть грибов. Девочка поклялась и поблагодарила за то, что Он спас ей жизнь. Это тоже Ему понравилось,
Он стал к ней внимательно приглядываться, и чем больше узнавал, тем больше она нравилась. Тихая, скромная, застенчивая, послушная, звёзд с неба не хватала, училась посредственно, но как-то так получалось, что всем успевала помогать, незаметно для всех выполняла обязанности нерадивого дежурного, всегда вовремя оказывалась там, где нужна какая-либо помощь, никогда не хвасталась, никогда не рвалась вперёд, а когда её, твёрдую троечницу, ставили в пример, - краснела и опускала лицо в свои маленькие ладошки.
Это Ему тоже нравилось, Он вдруг захотел сидеть с ней за одной партой, решил, было, как прежде, прочитать молитву, попросить помощи у Бога, но вспомнил, что Бог задолжал Ему на много лет вперёд, выбросил эту мысль из головы.
Он и сейчас, спустя десять лет, не может с уверенностью сказать, Бог тогда услышал Его желание и исправил допущенную ранее ошибку, или классный руководитель заметив перемену в одном из учеников, проявил педагогическую наблюдательность, но так получилось, что они оказались за одной партой.
Его чувства к этой девочке ничем не отличались от чувств к той, погибшей: Он просто хотел быть рядом, и всё. Они были разными по характеру, по росту, по внешнему виду, но их объединяло одно: та девочка просила Его спасти её от смерти, а эту Он спас, вовремя вмешавшись, и Ему казалось, что благодаря этой девочке вина Его перед той девочкой теперь не так велика.
А она тактично, ненавязчиво, постепенно, изучала Его, всё глубже и глубже проникала в тайники души, пока по отдельным фразам, словам, поступкам, не пришла к выводу, что Он - верующий, о чём прямо, без ухищрений спросила Его.
Выслушав Его историю, взяла за руку, отвела в молитвенный дом. Там вместе молились, долго-долго, до устали, Он, в угоду ей, по несколько раз повторял одни и те же молитвы, и с каждым разом на душе у Него становилось всё светлее и светлее, так что из дома Он вышел другим человеком, обновлённым, очищенным, и чтобы быть окончательно счастливым, Ему не хватало теперь лишь одного - отпущения грехов за кощунственные мысли о Боге.
Но Он не мог простить Богу ошибки и не соглашался, ни на причастие, ни на исповедь. Девочка не стала настаивать. Одной ей известным способом подвела Его к тому, что Он исповедался перед ней, после чего с души Его свалился камень, Ему стало намного легче, и постепенно Он окончательно простил Богу все ошибки.
Несмотря на то, что девочка была глубоко верующая, спокойно выслушивала Его кощунственные речи относительно Бога и незаметно направляла Его мысли в нужную сторону, причём не столько словами, сколько делами. Она каждое воскресенье заходила к Нему, просила помочь выполнить какое-нибудь задание, потом вела на прогулку. Неожиданно, они оказывались перед входом в молитвенный дом, заходили и становились к молитве.
Она, как могла, утешала Его, успокаивала, принимала на себя Его горе, говорила утешительные слова, и они всегда были такими убедительными, такими проникновенными, что Он безоговорочно верил ей, и жизнь Его, мало-помалу, начала приобретать смысл.
Окончательно она развеяла причину Его страданий, прочтя стих 12:7 из Екклесиаста: «И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, Который дал его» и просто и понятно прокомментировав его: «В памяти Бога сохраняются все сведения об умершем человеке. Иегова обладает чудесной силой и способностью создавать людей. Он может сохранить в своей памяти целую жизнь отдельного существа и вновь создать его, когда придёт время. Ты должен верить, и для твоей девочки это время придёт».
Он успокоился, начал забывать первую любовь. Как-то, она купила на зелёном рынке небольшое деревцо липы, предложила посадить в ту самую ямку, под окном реанимационной палаты, чем окончательно покорила Его. Когда друзья звали Его в парк покурить травки, она ненавязчиво предлагала пойти полить маленькое деревце под окнами больницы, и Он безропотно покорялся ей. Но по серьёзному
Он влюбился в неё, когда она, так же, как та девочка, подарила Ему поцелуй, не взрослый, женский, эротический, а так, прижалась к Его губам своими губами, на одно мгновение, которого было достаточно, чтобы расщепить Его сердце и поместить в него её маленькое сердечко.
С тех пор они стали неразлучными друзьями, ибо их, помимо детской любви, объединяла вера в Бога, из-за которой девочка попала в спец интернат. Она заполнила всё Его время, все мысли, не оставив места для сомнительных друзей, и Он как-то враз отвык и от компании, и от того, чем она занималась, и от церкви, в которую прежде ходил, и Ему казалось, что Он и того Бога забыл окончательно, выбросил его из головы, потому что этот, новый Бог, был другим, лучшим, он не делал никаких глупостей, не вредил Ему, не мешал спокойно жить, не приносил зла. Они благополучно закончили десятый класс, потом одиннадцатый, и вместе поступили в институт.
В тот год весна оказалась тёплой и сверхранней, неожиданно впервые расцвела их липа, и пока цвела, они каждый вечер приходили вдыхать её аромат, и именно там, под этой липой, когда она теряла свои последние цветы, Его девочка потеряла невинность и превратилась в женщину. Да, это было в ночь на двадцать пятое июня...
--«»--
25 июня.
Солнце достигло зенита, влажная земля продолжала парить, стало жарко. Он посмотрел вверх, на небо, по которому проплывали беленькие стайки облаков, запах грибов пропал, а липа, вот она, раскинула над Ним ветки и источает свой целительный аромат... Да, полно, целительный ли? Он с трудом оторвал от земли голову, приподнял, осмотрелся.
Липа одиноко стояла среди незнакомых деревьев, и то, что Он остановился именно здесь, было неспроста. Его всю жизнь преследовали разные приметы, которые всегда сбывались, Он был уверен, что и сегодня эта примета тоже сбудется. Липа и двадцать пятое июня были для Него роковым сочетанием. Двадцать пятого июня с липы началось Его приобщение к Богу, двадцать пятого июня, под липой, Он впервые проклял его, и именно двадцать пятого июня, под посаженной им липой, они зачали маленького карапузика, которого Он не успел увидеть, так как ушёл в Армию.
--«»--
Два года пролетели быстро, за это время они написали по сто пятьдесят писем, поэтому знали друг о друге всё, будто не разлучались. Придя домой, Он первым делом пошёл навестить липу, ветки которой уже достигли окон второго этажа, Он подсадил сына, помог ему взобраться на дерево и тот визжал от восторга, а глаза матери светились счастьем и радостью. Они втроём стали ходить в молитвенный дом, с умилением смотрели, как серьёзно молится их малыш, жизнь их была тихой и спокойной.
Его восстановили в институте, но заниматься Он не мог: не на что было жить. Того, что давали родители, не хватало, стипендия была мизерная, и Он, бросив занятия, стал искать работу. Вышел на старых друзей, которые с радостью приняли Его в свой криминальный коллектив. Платили хорошо, но работа была рискованная. Несколько рейсов Он сделал с напарником, потом стал работать один, естественно и плата удвоилась. Чем только они не торговали! От компьютеров, до кожи, от телевизоров, до косметики, от транзисторных приёмников, до мебели.
Но, как позже оказалось, прибыль приносили наркотики, которые прятали и в компьютеры, и в кожу, и в приёмники, и в косметику.
Он отложил приличную сумму денег, купил квартиру, обзавёлся мебелью. Жена уговаривала бросить всё, идти в институт. Она уже получила диплом и неплохо, с её точки зрения, зарабатывала, сын пошёл в первый класс, а Он постоянно в отлучках, время бездумно расходует на зарабатывание денег, будто только в них и заключается счастье, забыл жену, не уделяет внимания сыну, и давно прекратил посещать молитвенный дом, перестал молиться, выбросил из памяти Бога...
Да, действительно, Бога Он из памяти выбросил, но не потому, что забыл, а совсем по другой причине. Прежде Его жизнь пролетала мимо Него кувырком, и взлёты, и падения, и горести, и радости проносились, как бы на экране телевизора, Ему некогда было ни всерьёз погоревать, ни вдоволь порадоваться, а теперь, сидя за баранкой по десять - двенадцать часов в день в течение пяти - семи суток, Он начал размышлять о жизни, о происшедших несчастьях, о Своём поведении в них и всё больше убеждался, что был не всегда прав, скорее - всегда не прав, и Бог тут ни при чём, а при чём Он сам, и Он начал испытывать некую неловкость оттого, что предал его, сменил одного Бога на другого, хотя жена и убеждала, что Бог един, и они молятся тому же Богу, что и все остальные верующие, но если это тот самый Бог, то почему они не ходят, как остальные верующие, в церковь?
Жена что-то лепетала о истиной вере, об Иегове, Он кивал в знак согласия, но Его внутренний мир не принимал таких объяснений.
Не принимал теперь, но тогда почему-то принял, причём безоговорочно! Он начал анализировать тогдашний поступок, и чем больше думал, тем явственнее сознавал Свою вину и перед той, первой девочкой, и перед второй, ставшей Его женой, и перед Богом, и по длительному здравому размышлению, пришёл к выводу, что всему виной - Он Сам, Его флегматичный характер, который не позволил в первой же сложной ситуации правильно сориентироваться, принять нужное решение, поэтому Он поддался на уговоры понравившейся Ему девочки и с первого и до последнего дня безоговорочно подчинялся ей, делал то, что хотела она, не задумываясь, хорошо это или плохо, правильно ли поступает, нужно ли это Ему, по сути, любви между ними не было, с её стороны - жалость, с Его - покорность, покорность не ей, а судьбе, и мягко она обращалась с Ним лишь постольку, поскольку Он ей не противился, а других она не завлекала в свою веру, а затягивала, как в омут, у неё вроде и тот Бог, да не тот, тогда Он не понимал разницы, не сопротивлялся, подчинялся безропотно, главное, чтобы угодить ей, и Он угождал, и угодил, ей это понравилось, она за это хорошо к Нему относилась, не больше, но была ли между ними любовь, Он не знал, не знал теперь, после длительных рассуждений, а тогда Ему только казалось, что была, и Он поддался обманчивому чувству, женился, завёл сына, но постоянно чувствовал, что Ему чего-то не хватает, Он не то, чтобы не хотел больше подчиняться жене, выполнять её капризы, нет, Ему это не было в тягость, Он делал это с удовольствием, Ему нравилось видеть её благодарственные взгляды, тут причина была глубже,
Он вдруг понял, что любовь её вовсе не является любовью к Нему, это скорее отражение света от её любви к Богу, и Он с ужасом почувствовал, что если откажется от её Бога, перейдёт в другую веру, любви её придёт конец, своего Бога она не разлюбит, свет в её глазах будет также ярок, но отражение его уже будет падать не на Него, а на кого-то другого.
Окончательно запутавшись, остановил машину, лёг грудью на рулевое колесо и тут же отключился от внешнего мира. Из забытья Его вывел щекочущий ноздри запах липы. Ещё не сознавая, как к нему относиться, - радоваться, или огорчаться, - завёл двигатель, припарковал грузовик под цветущей липой, недалеко от старинной церквушки, и вошёл в неё.
Время рабочее, церковь пуста, Он остановился в нерешительности: как же давно Он не посещал храм, как соскучился по его тихой торжественной атмосфере! Воспоминания нахлынули на Него снежной лавиной, и светлые, радостные, и горькие, печальные, но странное дело, Он легко перелистывал их в памяти и не испытывал ни горечи, ни страдания, всё происходило точно так, как и много лет назад, когда Он только начал посещать церковь, и у Него даже прошла злость на Бога, вернее, не прошла, а просто, Он её не испытывал, не чувствовал, забыл о ней и не вспоминал, стоял, молча, в благостной тишине, не раз пытался прочитать молитву, да не мог вспомнить, все забыл некстати, и три перста сами складывались, как нужно, и рука непроизвольно несколько раз взмывала к челу, но перекреститься так и не осмелился, боялся предать - Себя? жену? Новую веру? нового Бога?
Стоял долго, пока Его колебания не прервал священнослужитель, который тихо подплыл и посоветовал не мучить себя сомнениями: нет тяги к Богу, не надо Себя насиловать, придёшь в святой храм, когда в душе почувствуешь нужду в Боге.
Ему показалось, что именно эти слова Он хотел услышать, именно они сейчас были Ему всего нужнее, не настойчивые уговоры, не назойливая агитация, не поучения и россказни о том, как надо плавать, не толчок в воду: выплывешь - будешь жить, а житейское: не зная броду, не лезь в воду, но Он-то брод знал, и не один, Ему было из чего выбирать, и Он, даже не вспомнив ни жену, ни сына, выбрал тот, что был перед Ним, решительно упал на колени, устремил взгляд на лик Господа, трижды смело широко перекрестился, и в порыве вдруг нахлынувшей на Него страсти произнёс первые пришедшие на ум слова: «Отче наш», - тут же с ужасом понял, что давно не молился, забыл слова, но как только об этом подумал, половинки иконостаса раздвинулись, за ними обнажился участок голубого неба, на нём крупными золотыми буквами высветились слова некогда знаемой, но давно забытой молитвы: «Сущий на небесах! Да святится имя Твоё, да придет Царство Твоё, да будет воля Твоя и на земле, как на небе!»
Ему казалось, что Он только шевелит губами в такт словам молитвы, но ушами явственно слышал Свой громкий голос, и, не понимая, Он ли читает молитву вслух, или произносимые знакомым голосом слова сами ниспадают с небес, с трепетным жаром продолжал: «Хлеб наш насущный дай на этот день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим!» - вот, это именно то, что Мне нужно, мелькнуло у Него в голове, прощение Моих грехов и ниспослание мудрости простить грехи должников своих. «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого».
По мере того, как читал молитву, душа Его наполнялась блаженством, тело приобретало лёгкость, голова светлела, мысли о бренности жизни улетучивались, жизнь уже не казалась никчемной, обретала новый смысл, и уже не глядя на иконостас, обратив взор к лику Господа, Он вновь трижды перекрестился и на память дочитал до конца: «Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь!»
Он закончил молитву в тот самый момент, когда створки иконостаса сдвинулись, и на их фоне появился Святой Отец, который протянул руку, чтобы помочь встать, но Он схватил руку, и, орошая её слезами, приник к ней долгим благодарственным поцелуем. Батюшка выждал момент, дал время успокоиться, потом положил руку на Его голову и слова сами полились из Него, помимо Его воли и желания...
Он окончательно успокоился и подробно поведал всю Свою жизнь, ничего не умаляя, ничего не преувеличивая, ничего не привирая, впервые почувствовав в этом потребность и поняв, что только здесь Его могут выслушать, не перебивая. Так оно и было: Его не перебивали, не успокаивали, не подгоняли, несмотря на длительные паузы. Даже когда Он закончил повествование, Батюшка дал возможность успокоиться, прийти в Себя и лишь после этого, не как самое главное, а как бы, между прочим, сказал, что в Его жизни лишь один великий грех, он заключается в том, что живому человеку прочитал третий кондак из Акафиста об упокоении усопших, этого нельзя было делать, но тут же успокоил, сказав, что раз Бог послал в тот момент именно эту молитву, значит, девочка была уже мертва, Твоей вины тут нет, так было угодно Богу, с этим надо смириться, а если хочешь облегчить её посмертные страдания, чаще молись за упокой её души, Богу так угодно, ей приемно и Тебе воздастся сторицей.
Он вышел из храма спокойный и умиротворённый. Зачем Себя казнить? Имеется любящая жена, любимый сын, немалые накопления. И главное - имеется вера в Бога! Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё!
Колёса легко подминали под себя серое полотно дороги, мотор работал плавно и бесшумно, одна за другой пролетали мимо большие и маленькие деревеньки, видел Он купола церквей, и низенькие, деревянные, и покрытые почерневшей от времени медью, и блестевшие в лучах заходящего солнца червонным золотом, но, не останавливаясь, выжимая до отказа газ, спешил домой, где Ему предстояло два серьёзных разговора: с женой и шефом.
Как и предсказал Батюшка, жена спокойно отнеслась к сообщению о том, что Он исповедовался в православном храме: Бог един, под ним все ходим, ему молимся, а как и где это делать, неважно, и так получалось, что страдал Он напрасно, и на жену возводил напраслину, и никого она насильно в свою религию не тянула, и религия вовсе не её, а Божья.
После такого разговора у Него гора свалилась с плеч, Он полюбил жену новой, более горячей и более преданной любовью, и дал слово завтра же поговорить с шефом, уйти с ненавистной работы, зажить тихой, спокойной жизнью с женой и сыном без ежедневного риска попасть в аварию, разбиться, покалечиться, ибо теперь не представлял Себе разлуки с ними. Утром зашёл в церковь, помолился святым евангелистам Иоанну, Матфею, Марку и Луке о любви и мире в семье, у преподобного Амвросия Оптинского попросил помощи в разрешении сложных жизненных проблем, и смело явился на глаза шефу.
Шеф не стал Его слушать. Ему не хочется терять хорошего специалиста, благодаря которому процветает фирма, он согласен увеличить зарплату в два, даже в три раза, но никаких «по собственному желанию».
С чувством глубокого разочарования возвращался Он домой. Выходит, преподобный Амвросий бессилен Ему помочь? Но святые евангелисты поработали на славу, жена сама спросила, заходил ли в храм, на утвердительный ответ отреагировала спокойно, и также спокойно восприняла весть о том, что в молельный дом Он больше не пойдёт. Так что здесь было всё в порядке. Он сделал ещё два рейса, неплохо на них заработал, но Его не покидало чувство вины перед семьёй, Он понял, наконец, что так дальше жить нельзя, надо срочно принимать какое-то решение.
Надо было или смириться с существующим положением, или рубить концы. Доводы жены были убедительнее доводов шефа, Он начал подготовку к отступлению. Нужна была серьёзная причина, чтобы порвать с друзьями, и такая причина появилась. Перевозя в рефрижераторе крупную партию дешёвых чёрно-белых телевизоров - и кто только берёт такую дрянь - Он столкнулся с КРАЗом, повреждения были пустяковые, заплатил небольшую сумму и расстались с миром, решил проверить груз и обнаружил, что один телевизор разбился и из кинескопа высыпался белый порошок. Его опыта хватило на то, чтобы опознать в нём героин. Он достал из бардачка баночку с надписью «Соль», пересыпал содержимое в кулёк из газеты, наполнил баночку порошком, сунул разбитый телевизор глубже в кузов и поехал своей дорогой. Сдал ничего не заподозрившему шефу товар, получил щедрое вознаграждение, отправился домой. Поскольку была глубокая ночь, будить никого не стал, открыл своим ключом дверь, поставил баночку в сервант и лёг спать, оставив разговор с шефом наутро.
Но утром никакого разговора не получилось. Шефа на месте не оказалось, заместитель передал его команду срочно отправляться за новой партией телевизоров: рефрижератор уже стоял у подъезда с заведенным двигателем. Он позвонил домой, извинился за неожиданный отъезд, чмокнул в телефонную трубку, передал привет сыну.
Маршрут был тот же, дорога, хотя и не близкая, но знакомая, на место Он прибыл вовремя, без приключений. Товар загрузили быстро, и Он отправился в обратный путь. После двенадцатичасового сидения за баранкой, вспомнив прошлую аварию, подрулил к придорожному мотелю. Машин на стоянке не было, Он рассчитывал без труда снять отдельный номер, хорошо выспаться.
Но удалась Ему только первая часть замысла. Номер снял, но, услышав шум подъезжающих машин, выглянул в окно, и сердце Его кольнуло недоброе предчувствие: у Его рефрижератора стояли три милицейские машины, спереди, сзади и с боку, блокируя любую попытку к бегству. Странным было то, что шли они не за Ним, а навстречу, значит, утечка информации произошла в Его городе, и, скорее всего - от шефа! Первую мысль - бежать - отбросил, так как это прямо указывало на Его вину. Спустился вниз, зашёл в ресторан. Заказа Он не дождался: два учтивых джентльмена пригласили пройти к машине, предъявили ордер, бригада начала досмотр. Проверили товаротранспортную накладную, извлекли из рефрижератора телевизоры, осмотрели чистенький салон и погрузили обратно. Хуже обстояло дело в кабине: под сидением обнаружили свёрток с пакетом героина весом 1875 грамм. Сомнения мучили Его не долго: Он сразу узнал почерк шефа. Чтобы окончательно убедиться в этом, разбил один телевизор, другой, третий. Героина в них не было. По тому спокойствию, с которым милиционеры наблюдали за Его действиями, понял, что им всё известно, на этот раз в кинескопах никакого героина нет, и, следовательно, Его мог подставить либо шеф, либо кто-то из друзей.
По роковому стечению обстоятельств, следственный изолятор, в который Его поместили, находился напротив дома и от этого вина перед семьёй ещё сильнее обжигала сердце. Три дня Его не тревожили и все эти три дня Он, не сомкнув глаз, читал одну молитву за другой, денно и нощно наблюдая за подъездом в тщетной надежде увидеть жену или сына. На четвёртый день Его вызвали на допрос. К этому времени Он определил тактику поведения, вспомнив строки из послания Колоссянам, 3:13 «Будьте друг к другу терпеливы и прощайте друг друга великодушно, если у кого есть причина жаловаться на другого. Как Иегова простил вас великодушно, так делайте и вы».
Он верил в справедливость, верил в честность компаньонов, решил их не выдавать. «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Но первые вопросы повергли Его в шок: оказывается, шеф Им недоволен за то, что Он, перевозя безобидные телевизоры, заодно перевозит наркотики! Выходит, Его подставили, сдали, как последнего фраера, может, Он был единственный, кто не знал об истинном назначении фирмы, но теперь это никому не докажешь, ибо сказкам о том, что в кинескопах телевизоров был героин, никто не поверит, а если сказать, что героин имеется у Него дома, то вместе с Ним заметут жену... С такими тяжёлыми мыслями Он впервые за трое суток заснул нервным, неспокойным сном.
Будь Его жена запасливее, всё обошлось бы хорошо, не обернулось бы страшной трагедией. Но, как будто Диавол нашептал за Его пренебрежение к Богу. В доме не оказалось соли, жена приготовила завтрак, посолила овсяную кашу из его баночки с надписью «Соль», и проснулся Он лишь от пронзительного воя сирены скорой помощи под окнами СИЗО.
Три дня Он просил Бога послать Ему радость видеть жену и сына, и вот Бог смилостивился над Ним, внял Его молитвам, и Он увидел, как из подъезда напротив вынесли двое носилок, с женой и сыном, погрузили в машину, увезли в больницу.
Да Бог ли послал Ему это видение, или сам Диавол насмехается и над Ним, и над Богом, и над всем человечеством? Он подумал так и испугался Своих мыслей, ибо в этот момент Ему явилось видение, что вина не в Боге, не в Диаволе, а в Нём самом, стоит Ему сблизиться с человеком, полюбить его, проявить о нём заботу, как человек тот, кто бы он ни был, начинает гаснуть, с ним происходят несчастия.
Так было с дедушкой, который умер сразу после того, как несколько дней кряду не спускал с рук любимого внука. Так было с девочкой, которая погибла через день после первого подаренного Ему поцелуя. Так было с тем парнем, который дал самокрутку с наркотой, так сталось и с Его женой и сыном.
Он перелистал в памяти эти случаи и понял, что именно Он является причиной их несчастий, и ещё понял Он, что Бог никогда не внимал Его молитвам, никогда не помогал Ему, что если в Его жизни и случались светлые деяния, то происходили они сами по себе, без вмешательства свыше, и в Своём великом гневе Он проклял Бога, вычеркнул его из Своих списков, из памяти, выбросил из сердца. И тогда пришёл к Нему на свидание шеф, и сказал, что дела Его плохи по всем статьям, жену и сына спасти не получилось, слишком велика оказалась доза героина, что по суду Ему грозит не меньше десяти лет, и что единственно верный вариант - совершить побег, к этому всё готово, паспорт, деньги, билет, квартира в другом городе, надо только испросить разрешения присутствовать на похоронах, ослабить бдительность охраны, и, не дожидаясь погребения, не прощаясь с усопшими, бежать, а если Он останется на похоронах, то потом такой возможности больше не будет, а их уже не вернёшь...
Напрасно шеф так долго убеждал, ибо согласился Он с его предложением сразу, и не потому, что прельстился обещаниями райской жизни в другом городе - теперь Он уже знал истинную цену слов шефа, - а потому, что в этот момент в Его голове зародился план возмездия. Ему показалось несправедливым, что все хорошие люди, с которыми Он встречался по жизни, погибли, а этот мерзопакостник останется жить, и Он решил исправить ещё одну ошибку Бога. «Как и мы прощаем должникам нашим!» Как же, прощаем... Как Мне прощают, так и Я...
--«»--
25 июня.
Солнце перевалило за полдень. Тучи рассеялись. От земли отделялись и медленно, кругами, поднимались клубы пара. Земля высыхала на глазах, светлела, прошлогодние листья уже не казались такими тёмными и безжизненными, тихонько потрескивая, они сворачивались в трубочки, образовывая вычурные узоры, по которым пробирались мелкие муравьи, с трудом переползая с одного листочка на другой в своём бесцельном, с точки зрения людей, бесконечном движении.
Освободившаяся от влаги зелень потеряв былой блеск, отсвечивала матовым цветом. Стало невыносимо душно. По тому, как замлели конечности, Он понял, что уже долгое время лежит без движения. Сделал несколько неудачных попыток перевернуться на бок, из этого ничего не получилось, но кровообращение понемногу наладилось, в ногах появилось лёгкое покалывание, но того немеющего зуда, который обычно бывает после восстановления кровоснабжения, не почувствовал.
Стал внимательнее прислушиваться к происходящим в теле процессам, к тому новому ощущению, которое на Него снизошло, пока вдруг не понял, что совершенно не испытывает боли, не обращает внимания на ползающих по телу муравьёв, даже укусы комаров Ему ни по чём. Ущипнул Себя раз, другой, и даже, когда из перекушенной губы пошла кровь, не почувствовал боли, надолго задумался и понял тогда, почему Он так спокойно, без сна, боли и страданий пролежал под этой липой почти неделю, не предприняв ни одной попытки ползти дальше, пробраться к дороге или, хотя бы, на край липовой рощи.
Он попробовал крикнуть, но из горла не смог выдавить даже слабого стона. Самое большее, что Ему удалось сделать, это поднести руку с часами к глазам, на дисплее увидеть время - 14-23 - и, придавив носом кнопку, разглядеть появившуюся в окошке на несколько секунд надпись: 25 июня.
Ему не показалось странным даже то, что там высветилось именно 25 июня, решил, что за те несколько дней, что здесь пролежал, не раз смотрел на часы, знал точно число, а в данный момент просто забыл об этом, но что смотрел - в этом был уверен, хотя бы потому, что Ему показался знакомым этот жест, - включение кнопки носом. Он, видимо, не раз так делал за эту неделю, пока лежал здесь без движения, потому что правая рука спокойно лежала вдоль туловища, никак не хотела шевелиться, и иначе, как носом, он ту числовую кнопку надавить не мог.
--«»--
В связи с тем, что Он находился в изоляторе, а родственников у жены не было, трупы должны были кремировать, но шеф договорился, с кем надо, устроил пышные похороны и передал инструкцию, как Ему действовать.
Нужно отдать должное, план побега шеф разработал идеально, даже подкупил охрану, чтобы дали возможность сбежать. По выходу из «воронка» с Него снимут наручники, на территорию кладбища машины не впускают, их останавливают у въездных ворот, но специально для Него у конторы смотрителя, прямо на дороге, будет стоять служебная Волга с работающим мотором. Похоронная процессия будет проходить мимо неё, часть людей слева, часть - справа, Ему надо сесть в машину, выехать через малые, запасные ворота. Как только Он отъедет, дорогу перекроет асфальтоукладчик, о ремонте дороги уже договорено с горкоммунхозом, так что догонять Его будут в обход, на что потеряют минут пятнадцать. За это время Он должен приехать в город на улицу Герцена, дом 5, во дворе которого стоит оранжевый Москвич, в нём женская одежда, надо быстро переодеться, повязаться платочком, выехать из города по старой дороге в сторону Кузьминок. За пунктом ГАИ свернуть направо, проехать три километра, пересесть в синие Жигули и гнать, что есть мочи, по просёлочной дороге на станцию Кузьминки. Там подождать поезд, сесть в Свой вагон. В Жигулях для Него приготовлен пакет, в котором билет, десять тысяч баксов на первое время, и, на всякий случай, пистолет с патронами. Там же адрес и ключи от квартиры.
Всё это шеф рассказал ему на последнем свидании, пока медленно прогуливались по двору СИЗО. План был идеален, а потому - заманчив, и поскольку других вариантов не было, Он согласился. Его подмывало спросить у шефа, во-первых, откуда вдруг такая о Нём забота, и, во-вторых, куда делся Его предшественник, который, по официальной версии, поехал в Беларусь на похороны матери и там остался жить, а по слухам - пропал без вести. Но Он понимал, что такие вопросы Ему с рук не сойдут, и сдержался. С вечера Он хорошо выспался, а с середины ночи начал обдумывать детали побега.
В том, что затея с побегом - тщательно разработанная шефом ловушка, Он не сомневался. Шеф не такой дурак, чтобы поверить в глупость своего работника, который заработал ему не одну сотню тысяч рублей. Оставлять такого свидетеля не в его интересах, но и убирать своими руками - дело рискованное. До суда дело доводить тоже нельзя. Значит, надо убрать чужими руками, и лучше всего - руками правосудия, либо - при попытке к бегству, либо - при оказании сопротивления. Вина подсудимого доказана, взят с поличным на месте преступления, срок светит немалый, и неудивительно, что Он попытается бежать. Значит, ловушка может быть на любом этапе побега, от кладбища до купе вагона. Но охрана, если она не посвящена в детали операции, не будет стрелять на поражение, может только ранить Его, а это опять - задержание, следствие, допросы, суд... Нет, это шефу не нужно, ему нужна стопроцентная гарантия. Значит, ловушка где-то в другом месте. Ему нужно только вычислить тот момент времени, за который нельзя переступить. На кладбище стрелять не посмеют, много народу. Во дворе дома на Герцена - тоже... Дать возможность сесть в вагон - это надо, во-первых, потерять десять тысяч баксов, а шеф жаден до денег, во-вторых - пистолет... Значит, либо на третьем километре не будет никаких Жигулей, Его уничтожат до этой машины, либо в машине. Это, пожалуй, самый верный вариант. Место там безлюдное, сразу за лесом бесконечные болота, есть, где спрятать труп...
Гнать, что есть мочи, по просёлочной дороге, - вспомнил Он слова шефа. Там сосняк да песок, шибко не погонишь, и до Кузьминок доберёшься к вечеру. Да, тут шеф лопухнулся, операцию разработал только до момента ликвидации, дальше продумать поленился. Скорее всего, как только Он сядет в Жигули, сработает взрывное устройство, и свидетеля не будет, и деньги целы останутся... Конечно, была доля риска влипнуть ещё до Жигулей, но тут у Него других вариантов не было, приходилось рисковать, принимать то, что предложил шеф, внося в его план свои коррективы.
Ещё затемно Он сделал гимнастику, умылся, испросил разрешения постричься, побриться. В контакты ни с кем не вступал, боялся подсадных уток, всем говорил, что перед судом умерли жена и сын, Ему разрешено присутствовать на похоронах, проститься с ними.
В 12-30 пришла машина с двумя охранниками. На Него надели наручники, усадили в машину, повезли. На кладбище приехали рано, остановились у ограды, стали ждать. Он с удовольствием несколько раз затянулся предложенной миролюбивыми охранниками сигаретой и окончательно успокоился.
Не так давно жена говорила, что: «В памяти Бога сохраняются все сведения об умершем человеке. Иегова обладает чудесной силой и способностью создавать людей. Он может сохранить в своей памяти целую жизнь отдельного существа и вновь создать его, когда придёт время. Ты должен верить, и для Твоей девочки это время придёт». Значит, думал Он, придёт это время и для жены, и для сына, и для Меня, мы опять будем вместе...
Охранник снял наручники, подтолкнул к выходу, посоветовал не баловать. Он выждал, когда похоронная процессия человек в сорок подошла к Волге, бросился рысцой её догонять. Мельком взглянув издали на гробы, протиснулся к машине, вскочил в неё и, нажав на газ, крутым виражом выскочил за ворота кладбища, едва не столкнувшись с дорожной машиной.
Пока всё шло по плану. Дорога была знакома и Он, уверенный в том, что шеф, либо кто-то из его подручных за ним наблюдают, направился в город на улицу Герцена. Глянул на приборы: если не врут, бензобак полный. Случайность? Или прокол шефа? А может, он был настолько уверен в себе, что не допускал мысли, что кто-то без его ведома, самовольно, может изменить разработанный им план? Тем хуже для шефа...
Открыл бардачок, присвистнул: под пачкой бумаг лежал портмоне с приличной суммой денег. Опять загадка! Что это? Очередная промашка шефа, или деньги положены специально, чтобы успокоить Его, не дать повода сорваться с дистанции раньше времени? Тогда тем более нельзя ехать ни на Герцена, ни в Кузьминки. Он положил деньги в карман, и, сделав несколько петель по улицам города, направил машину в противоположную сторону.
--«»--
25 июня.
Он лежал на спине, смотрел в небо, на облака, принимающие причудливые формы, и вдруг стал замечать, что формы эти напоминают то тарелку, то ложку, то калач, пока не понял, что давно ничего не ел, не пил, и если не страдал от чувства голода или жажды, то только потому, что все чувства Его, в том числе и чувство голода, притуплены, Он не испытывает не только голода, не только жажды, Он не испытывает ни страха, ни боли, ни страдания, ни любви, ни ненависти, ни жалости, ни к Себе, ни кому бы то ни было другому, у Него нет никаких желаний, а отсутствие каких-либо желаний, - Он это знал точно, - не что иное, как смерть!
Странно, Он не испытал никакого страха даже после того, как это слово слетело с Его губ. Видимо, подумал Он, смерть давно прибрала Его к рукам, Он давно уже мёртв и ждёт только, когда придёт Его ангел и проводит в царство Божье, где Его ждут жена и сын.
Но лёгкий порыв ветра сдул с кроны огромного дерева щемящий запах липы, Он вдруг пришёл в Себя, опомнился, воспоминания вновь стали теребить мозг, в сотый раз напоминая, что время Его не истекло, что Он ещё жив, и будет жить, пока не закончится этот роковой для Него день 25 июня, точно так, как та липа под окнами больницы, поваленная, выдернутая, навсегда оторванная от родившей её земли, с высохшими корнями находила в себе силы, чтобы ещё раз порадовать людской глаз зелёным листочком, пучком жёлтеньких цветов, пощекотать ноздри их ароматом, возбудить, в последний раз привести к жизни воспоминания о прошлом, и вот же пригодились Ему тогда эти цветочки, угодил Он липе, сорвал их, принёс в палату, значит, и после смерти не всё пропадает, что-то остаётся на земле, служит кому-то пользу, вот и муравьи, зачем-то, по Нему ползают, и комар, напившись крови, улетел, чтобы оставить потомство, и бабочка кружится у самого носа, а может и ещё кто, из других, невидимых миров, ожидает своего часа, чтобы пополнить свои запасы энергией - космической, интеллектуальной или духовной.
--«»--
Бак был действительно полный, и пока милицейская машина по объездной дороге организовывала неспешную погоню, а шеф с дистанционным пультом управления взрывной машинкой ожидал беглеца у синих Жигулей, Он, отмахав по отличной асфальтовой дороге двести километров, сел в тот самый поезд, который должен проследовать и через Его родной город, и через станцию Кузьминки, резонно решив, что где-где, а уж тут-то Его искать не будут.
Он забрался на верхнюю полку купейного вагона и проспал не только вечерний чай, но и свой город, и станцию Кузьминки. Пассажиры входили и выходили, а Он ехал до конечной станции, в тот город, в котором был не раз по заданию шефа, ехал, чтобы осуществить свой план возмездия. Хотя билет у Него был до конца, сошёл Он в том самом городе, где возродилась Его вера в истинного Бога, но сошёл Он не по этой причине, а потому, что всегда в этом городе останавливался на ночёвку и, наверное, знал, что и напарники Его останавливались тоже здесь.
Лето едва началось, но было уже тепло, Он мог бы переночевать в парке, но не хотел привлекать внимания, снял однокомнатный флигелёк, сказав хозяйке, что в гостинице нет мест. Мелькнула, было, мысль сходить в церковь, уж больно понравился Ему батюшка, но под тем же предлогом - чтобы не светиться, Он её отбросил, хотя в глубине души отметил, что на то у Него нет никакого желания.
Как Он и ожидал, вечером к мотелю подкатила фура. Это была Его машина, шеф даром времени не терял, нашёл другого водителя. Как только стемнело, Он выждал, когда в номере водителя погас свет, влез в опрометчиво распахнутое окно и прикрыл рот напарника пропитанным хлороформом тампоном. Затем сел в Свою машину и поехал по давно знакомой дороге в сторону родного города. На рассвете свернул в чащу, открыл салон и часа три разбивал дешёвые чёрно-белые телевизоры, извлекая из кинескопов целлофановые пакеты с дорогим товаром, которого набралось не менее пяти килограмм.
Теперь Он оценил прозорливость шефа, так как товар был не в каждом телевизоре, а всего лишь в нескольких, поэтому то, что у Него в тот раз треснул кинескоп с товаром, было случайностью. Оставалось найти оптового покупателя, и Он поняв, что здесь, где этот товар и производят, сбыть его будет крайне трудно, решил окольными путями пробираться ближе к Москве. Но и в окрестностях столицы оптового покупателя не нашёл, начал сбывать товар мелкими партиями, переезжая из города в город, ближе к дому.
Он был уже на полдороги, когда набралась приличная сумма, спрятал остатки в лесу под деревом, набросал в блокноте план пути к нему, и поселился в захолустной гостинице - отдохнуть перед решающим броском и обдумать план мести. Но ничего нового в голову не приходило.
Ему мало было убить шефа, это было не то, что просто, но вполне осуществимо, Он знал слабые стороны шефа, знал его режим работы и жизни, знал пути следования. Но это не было бы наказанием, вернее, было бы не таким наказанием, какого шеф заслуживает. Ему хотелось унизить шефа, заставить просить прощения, напугать его, увидеть страх в глазах, а потом можно и не убивать, пусть живёт с этим вечным страхом, а если получится сдать в руки правосудия, то большего и желать не надо.
Мысли эти Его успокоили, будто это был не план, а уже сама реальная действительность, на душе стало легко, в голове просветлело, и Он впервые за многие дни отлучки решил позвонить матери. Жив, здоров, как всегда в командировке, дела в порядке, скоро вернусь, о звонке никому не говори, приеду неожиданно и ненадолго, сразу поеду к жене.
По ответам матери понял, что о смерти жены и сына вести до неё не дошли, решил, что это хорошо, зачем волноваться прежде времени, ещё неизвестно, чем закончится эпопея с местью шефу, ещё наплачется, тут же чертыхнулся, - к чему это Я, рано Себя хоронить, - и положил трубку, ни одной клеточкой Своего существа не догадываясь, что уже давно изобретены телефоны с определителем номера и шеф не поскупился потратиться на такую новинку.
И ещё Он не догадывался о том, что шеф, в отличие от Него, не собирался ни унижать Его, ни пугать, ни заставлять просить прощения, он даже не жаждал увидеть в Его глазах страх. Он просто, глубокой ночью выбросил Его из окна вагона в тот самый момент, когда поезд проходил по железнодорожному мосту, проложенному через глубокое, густо заросшее лесом ущелье.
--«»--
25 июня.
Казалось, этому дню не будет конца. Вечность назад солнце закатилось за верхушки деревьев, под их кронами наступила темнота, а в вышине, над густыми ветвями липы, даже сумерки не наступили, там было светло, тепло, оттуда спускался на землю сладковатый, знакомый с детства запах липового цвета, заставляющий Его вспомнить подробности последних дней, но они, видимо, выветрились из памяти ветром, обдувавшим Его во время падения с высокого железнодорожного моста, или вылетели в момент удара, о хотя и мшистую, но твёрдую дерновую почву чуждого ему леса, а, может, рассыпались по сырой земле, когда Он бесцельно уползал от места падения, а Он уползал, Он это понял, ибо вблизи того места, где Он теперь лежал, не было ни моста, ни железной дороги, поэтому Он не знал, даже приблизительно, где находится, в какой области, в каком городе, как и зачем сюда попал, всё это выветрилось, рассыпалось, забылось, всё, кроме злости на шефа, которого Он смутно ещё помнил, да и злость эта почти прошла и была уже вовсе не злость, а так, дымка в голубой выси, которая растворялась, исчезала на глазах, пока совсем не улетучилась, уступив место огромной, во всё вдруг потемневшее небо, надписи, так же, как в тот памятный день в храме, только теперь не золотым по голубому, а кроваво-красным по чёрному: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да придет царство Твое», но сейчас у Него не было ни желания, чтобы дочитать некогда любимую молитву до конца, ни сил, чтобы перекреститься, у Него даже мысли такой не возникло, будто подсознание Его знало, что будь такое желание, Он всё равно не дотянется правой рукой до лба, а левой вроде не принято креститься, да и губы Он уже не мог заставить дошептать до конца слова молитвы, и небо потемнело, и на его фоне кроваво-красные слова уже едва различались, сливались в сплошную чёрную, испещрённую рваными красными штрихами, завесу, то ли ночь наступила в этом огромном, непостижимом для человека Мире, то ли глаза Его, устав смотреть на творящиеся вокруг подлости, закрылись и не видели, ни земли, ни неба, ни написанной на нём молитвы, а только прикрывшие их, остывающие, обескровленные веки, и, уже не шевеля губами, по памяти, Он мысленно произнёс, не то угрозу, не то просьбу, а может, и в самом деле, слова молитвы: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим».
Липа расцвела 25 июня.
Расплата http://www.proza.ru/2009/11/05/563