Во имя Её Величества...

    БАНГКОК , ноябрь 1989 год

    Внешность Петра Константиновича Агеева, а также его родословная были абсолютно русскими, в чем уже прочно и довольно давно убедилось ведомство, в котором Петр Константинович имел честь служить на благо великой Родины. Ни по происхождению, в котором обосновались исключительно русские преподаватели, военные и домохозяйки. Ни по вере, о которой не следовало бы даже упоминать в условиях однопартийной системы, никаких патологических отклонений не обнаруживалось. Ни музыкантов, ни убежденных православных, ни ученых, ни не менее убежденных буддистов, иудеев или католиков, ни даже дантистов, а одни коммунисты и сочувствующие.
    Но при всем при этом Петр Константинович считал себя почему-то евреем, поскольку зарекомендовал себя человеком умным, а это была по его собственному мнению преррогатива исключительно еврейской нации. Да и посудите сами, без подачи витающих у вершин иерархической лестницы власти как близких, так и дальних родственников занимать должность атташе по культуре посольства СССР в Таиланде ни теоретически , ни практически неосуществимо. Ан, нате вам. И без витающих.
    Очистив стол от ненужных книг, бумажек, разбросанных ручек и карандашей, Петр Константинович положил перед собой папку, только что принесенную из шифровального отдела. Раскрыв её, он с удивлением обнаружил не текст, а свой личный номер и колонки цифири, напечатанные посредине листа белой мелованной бумаги со множеством грифов в верхнем правом углу.
    В процессе извлечения шифроблокнота из сейфа, Петр Константинович вспомнил о необычной хитринке в глазах шифровальщика (с витающими родственниками). Всё указывало на то, что "стук" о получении неподдающейся расшифровке депеши уже ушел к послу (с витающей ближайшей родственницей). Посол, в свою очередь, одномоментно пригласит загадочного атташе по культуре вечером к себе на "встряхнуться-пообщаться". Там, в свою очередь, предстоит мило улыбаться мегере Наталье Викторовне (с самыми мощновитающими родственниками) и вести непринужденную беседу. А также тайно и в тайне от многочисленных "электронных" ушей придется чокаться и пьянствовать до поздней ночи в окружении чужих надежд и в то же время полной безнадеги на хотя бы намек о загадочной депеше, содержание которой заключалось в следующем:

    "17529 12543 Связи осложнившейся внутриполитической обстановкой вам надлежит кратчайшие сроки приостановить участие зпт дальнейшем вывести операции "Грань" личный состав группы "Звезда"* тчк Понимая сложность зпт неординарность поставленной задачи зпт ставим вас известность начале проведения мероприятий зпт нейтрализующих основное звено линии "Посредник" зпт что предполагает перенос заключительной стадии операции на неопределенное время тчк Принимая внимание особую важность успешного проведения операции зпт срочно мобилизуйте все силы средства зпт примите все необходимые меры двтчк восстановления основного звена зпт выполнения поставленной задачи срок до 041289 тчк 03167"

    * ГРУ ГШ ВС СССР

    Замурлыкал телефон.
    - Слушаю вас.
    - Петр Константинович, еще раз здравствуйте. Как у вас вечером со свободным временем? Может быть отужинаем? Наталья Викторовна мне в укор уже ставит, что давно вас к себе не приглашал. Встряхнемся-пообщаемся. Ну так как?
    - С удовольствием.
    - Вот и чудненько. К семи вас устроит?
    - Буду ровно в семь.
    - До встречи.
    "Оперативно шифровальщик сработал - ровно девять минут. Плюс звонок мегере. Пугающе оперативно".
    Но все же вечернее "встряхнуться-пообщаться" представляло собой наиболее приятное общественное мероприятие в сравнении с грядущими.
    Причиной же происходящего в последние месяцы, по мнению Петра Константиновича, послужило ослабление единоначалия во власти КПСС, в недавнем прошлом полностью контролировавшей буквально любое действие или даже предпосылку к действию советских спецслужб в любой точке земного шара. На данном этапе, поскольку основная часть партийной элиты противилась происходящим в стране переменам, стало обозначаться некое дряхление указующего перста, что позволило лицам у трона проявить самостоятельность и даже автономность в принятии решений по многим вопросам, включающим также скрытые от сторонних глаз и ушей ареалы обитания вездесущих "рыцарей плаща и кинжала".
    Регион же Юго-Восточной Азии был одним из немногих, где соприкосновение интересов советских спецслужб, а именно оперативных подразделений ГРУ и КГБ, сулило выгоду и предполагало их тесное взаимодействие, основанное на единоначалии. Основными направлениями деятельности в этом регионе являлись не сбор информации, не агентурная работа и не купля-кража экономических, военных и политических секретов. Здесь - и именно здесь - осуществлялось наиболее мощное пополнение партийной кассы.
    Самое же парадоксальное заключалось в ином. Петр Константинович не был еще окончательно уверен, но постепенно убеждался на массе разрозненных, казалось бы не связанных логической нитью фактах и случайностях, всплывающих в последнее время. Подтверждением этому являлось полученное от 03167-го: большинство операций советских спецслужб проводилось с молчаливого попустительства доминанты этого региона - английской SIS - которая по исключительно субъективному мнению Петра Константиновича тесно контактировала с резидентурой ГРУ.
    Петр Константинович еще несколько раз перечитал послание и сунул оба листа в шредер. Под урчание сглотнувшей бумагу машины он распрямился в кресле, закинул руки за голову и представил происходящее на некотором отдалении. Там, в менее просторном, но не менее комфортабельном кабинете сидел такой же культурный, хотя и военный атташе, читал схожее по содержанию послание своего ведомства и думал о том же, о чем думает в данную минуту Петр Константинович: "Как опередить на шаг?"... Хотя вероятно уже прочитал и опередил... Или же в неведении.... Но надежду на лучшее Петр Константинович считал непозволительной роскошью и ставил себе в вину. А по сему принимается лишь один возможный вариант - шаг доселе сотоварищи уже сделали и предстояло догонять, чего Петр Константинович ой как не любил. Но разведка, а уж тем более контрразведка - это в первую очередь ожидание с последующей беготней наперегонки, а посему - извольте расценивать как должное.
    Петр Константинович вздохнул, достал из стола чистый лист бумаги и начал медленно и аккуратно затачивать карандаши. В голове роились мысли-детали, им необходимо было придать стройность, выразительность и яркость, после чего определить ориентиры и предоставить власть соперничеству или игре разума с казалось бы непостижимой логикой грядущего - с течением времени.
    Опираясь на знания и в первую очередь на опыт, Петру Константиновичу предстояло аккуратно и кропотливо обогнуть подводные рифы окостенелостей, в коих таилась опасность шаблона, навязываемого множеством учебных и иных пособий, инструкций и наставлений по ведению оперативного планирования. Анализируя массу ручейков и ответвлений основного направления, умело отсечь лишнее, предоставив движению гибкость и пластичность вязкой аморфной массы, обволакивающе растекающейся для обретения мнимой бесплотности течения по руслу и внезапно группирующейся перед узкостью очередного порога-этапа.
    Петр Константинович никогда не торопил себя, разумно полагая, что для разрешения задачи любой сложности необходимо предоставить неведомой сфере подсознания достаточное количество времени и тогда взвинченный поиском решения разум посетит внезапное озарение, поражающее оригинальностью и даже гениальностью. Сии измышления впрочем относились к сугубо субъективным качествам мозга Петра Константиновича и в последствие вновь ввергали оного в размышления о наличии толики еврейской крови в жилах.
    Время неторопливо бежало, шредер продолжал довольно урчать, карандаши тупились. Мысль же Петра Константиновича постоянно забредала в безысходный лабиринт частностей, чего следовало избегать в первую очередь. Частности по сути своей привязывают к массе обстоятельств и коверкают гармонию единого целого временными отрезками, которым необходимо придерживаться и как-то увязывать друг с другом, но это уже не разведка - это глобальная планомания родного социализма, где целью является сам план, а не то ради чего он создается.
    Дабы отвлечься от проблем глобальных в связи с их непробиваемостью в данный момент Петр Константинович решил переключиться на занятия иного рода. Их также не следовало откладывать в долгий ящик из-за присущих им свойств засасывающего болота, и поэтому правая тумба письменного стола исторгла из второго снизу ящика черную папку с золотым тиснением по краям. Сверхсекретное содержание данной папки было наречено Петром Константиновичем как "Стук-текучка". Информация, хранящаяся в черном дермантине, напоминала скорее кучу грязного белья с препротивным запахом. Прежде чем утонуть в этом во всем Петр Константинович скрепя сердце разрешил себе третью за этот день сигарету.
    Затем он пружинисто встал, вынудив кресло откатиться к стене, и зашагал по диагонали комнаты. Где-то через пару десятков метров он снова поймал себя на мысли послать все это к чертовой матери и спокойно сажать картошку на подмосковной даче. Но мысль не получила дальнейшего развития и воля задвинула её в темные глубины сознания. На поверхности же появились дрязги, пьянство и безудержная любовь выездных советских граждан, постепенно и неотвратимо сатанеющих под воздействием порочной таиландской среды. Действие последнего стук-сериала развивалось на почве предстоящего отъезда в безвозвратный отпуск представителя Морфлота товарища Машкова.
    Юный товарищ Машков по прошествии нескольких месяцев прибывания и, ощущая мощное прикрытие витающих родственников супруги, не только погряз вместе с ней в беспробудном пьянстве (об обилии пустых бутылок сообщала уборщица тов. Щукина). Не только втянул сотрудников корпункта ТАСС тов. Шумакова и тов. Дягуна в развратные действия с местными представительницами древнейшей профессии (о чем свидетельствовал неохваченный и поэтому обиженный водитель корпункта тов. Пухов, а также активные участники тов. Шумаков и тов. Дягун). Но и был замечен с завхозом посольства тов. Крячко в компании с трансвеститами, которых они почему-то "звали девками, целовались, впоследствии прогнали, громко ругались на русском языке и, распивая спиртные напитки, курили вещества с сильным запахом, вероятно наркотические" (что зафиксировала из под широкополой шляпы и сквозь солнцезащитные очки незамеченная жена второго секретаря посольства тов. Руденко).
    Активность граждан по воспрепятствыванию разложению устоев социалистической нравственности и пресечению попыток проникновения чуждой идеологии в умы и сердца носила поистине ужасающий характер. А всё из-за того, что данная информуть стекалась не только в черную папку, но и, минуя Петра Константиновича, множественными потоками уносилась на далекую Родину. Там всё ставилось на контроль вышестоящим и многочисленным руководством, которое в свою очередь ожидало беспощадных и немедленных действий не взирая на...
    Вот здесь, как раз, возникало многоточие, потому как уровни (да простят Петра Константиновича за вульгарное выражение) "приблатненности" вовлеченных персон ото дня ко дню разнились в зависимости от непонятных и неведомых Петру Константиновичу перестроечных кремлевских интриг и поэтому ни о какой беспощадности и немедленности не могло быть и речи...
    Петр Константинович умело избегал чересчур острых углов, укрывал слоями многословного словоблудия и еженедельно отправлял "принятые меры" наверх. "Верх" пока был доволен, поскольку также находился в определенном неведении о направленности перестроечных ветров и никаких индивидуальных негативных чувств к товарищу Машкову не испытывал. "Верх" разумно предполагал, что все может завершиться групповым отъездом товарищей Руденко, Дягуна, Шумакова, Пухова, возглавляемых уборщицей Щукиной при продолжающем приятно проводить время в обществе завхоза Крячко и трансвеститов товарище Машкове...
    "Дягун... Дягун и Шумаков..." Петр Константинович внезапно остановился. Возникло странное, но достаточно отчетливое оущение поерзывания неопределенной духовной субстанции где-то в кромешной тьме, под ураганными шквалами отнюдь не лестных выражений, в секторе тайфуна, отведенном для корпункта ТАСС.
    Случилось сие в половине четвертого местного времени, в трех шагах от письменного стола, заботливо укрытого от бессердечного солнца обалдевшими от жары жалюзи, под скрипучее присвистывание раненного кондиционера, на котором Петр Константинович немедленно сконцентрировал свое внимание: "Ну когда же починят-то, господи?"
    Опыт подсказывал, что съезд с активной хулительной магистрали на апатичную обочину брюзжащего недовольства весьма плодотворно скажется на инкубационном периоде вызревания ерзающей субстанции.
    Дополнительным стимулом могла бы оказаться ностальгизирующая печаль, но поскольку Москва была основательно подмочена, а также задута холодными ветрами отживающей свое осени, теплолюбивое сердце Петра Константиновича проигнорировало прелесть березок нечерноземной полосы в дальней-дали. Последовавшая и запрещенная четвертая сигарета, отведенная исключительно на вечернее застолье, даже усадила в кресло и обожгла грустью безвольного послушания греховным прихотям. Процесс пошел.
    Ростки субстанции не заставили себя долго ждать. Около четырех Петр Константинович уже возбужденно рылся в ящиках стола и наконец нашел тонкий файл с двенадцатью листами, соответствующими двенадцати месяцам текущего года. Искомое являло собой простенький "План сопровождения и обеспечения безопасности сотрудников корпункта ТАСС при выездах из г. Бангкок на ноябрь месяц 1989 года", где черным по белому было написано, что завтра коллеги товарищей Дягуна и Шумакова отбывали в город Патайя на Всемирную ярмарку информационных технологий.
    Петр Константинович закрыл глаза, большими пальцами сдавил виски и таким образом закусив удила мысли, понесся по буеракам извилин к притаившемуся посреди информационно-технологических новинок грандиозному скандалу, который наконец встряхнет хваткаю и сатанеющую на безрыбье местную контрразведку. Интрига завязывалась оригинальная. Пред мысленным взором Петра Константиновича возникали цельные образы - красочные, гармоничные, воодушевляющие и пора уже было запрашивать "добро". Через непродолжительный промежуток времени на чистый лист легли строки, которые вскоре, посредством личного шифра Петра Константиновича, обратятся в цифирь и унесутся на перекладных далеко-далеко на северо-запад, но уже в виде электро-магнитных импульсов

    "03167 00723 Ваша 12543 тчк Причине вялотекущей ситуации регионе зпт завершения подготовительной стадии операции "Грань" зпт предполагаю ближайшее время активизацию оперативного подразделения "Звезда" приоритетном направлении тире информационные технологии зпт объект Патайя тчк Срочно подтвердите двтчк вариант "засветка передачи" на объекте зпт операцию прикрытия звеном "корреспондент" тчк 17529"

    Однако при всей любопытности и чарующей сложности игры былого азарта Петр Константинович не испытывал и по одной простой причине - на другой стороне невидимой нейтральной полосы заняли оборону и готовились убивать свои же.

    БАНГКОК, 25 ноября 1989 года
    Измученный своим предназначением извергать радиоволны судовой передатчик "Бриг" печально клацает реле и гремит в эфир всеми полутора киловаттами мощности.
    - "Находка-радио", "Находка-радио". Я - теплоход "Михаил Владимирский". Прошу на связь, прием.
    В динамике приемника, после небольшой паузы, прорываясь сквозь фон и бездну пространства слышен довольно отчетливый женский голос.
    - "Владимирский" - "Находке-радио". Что у вас?
    - Добрый вечер. Телефончик во Владивостоке, пожалуйста.
    - Слышу на троечку,"Владимирский". Ваши координаты?
    - В Бангкоке, в Бангкоке стоим.
    - Номер телефона давайте.
    - 23-71-45, пожалуйста. Позвать Котову.
    - Ожидайте, "Владимирский".
    Пока "Бриг" отдыхает, спирт, принесенный Маринкой, приятно согревает нутро, обволакивая мозги блаженным туманом.
    - "Владимирский", говорите.
    Нажимаю клавишу мощности 100%, а Маринка уже наваливается на меня, вырывает трубку из рук и орет, с хрустом вдавив тангенту передачи.
    - Кто это?!! Кто это?!! Мама, это ты?!!
    В приемнике хрюкает нечто электронное и отвечает сиплым, но уже человеческим голосом.
    - Это я - мама. Здравствуй, деточка моя любимая. Как вы там, как Витюша?
    Еле встаю, выпраставшись из-под Маринкиного живота. Та сразу усаживается в кресло, почти ложится на стол, уперевшись носом в приемник и продолжает орать. Загорелый локоть в ажиотаже общения с маман лихо сметает на палубу захламленный вахтенный журнал, который грузно падает, рассыпая радиограммы и массу каких-то бумажек, исписанных частотами, афоризмами и различной дребеденью, приходящей на ум как мне (второму радисту), так и Никитичу (начальнику радиостанции) во время депрессивных и иных периодов нашей непростой кораблятской жизни. Часть бумажек все-таки залетает под стол. Лезу за ними в щель между креслом и тумбой, аккуратно отодвигая миниатюрные копытца.
    Меня ласково треплют за ухо. Польщен, весьма. Рубка же продолжает содрогаться от Маринкиного ора.
    Внизу, у самой палубы, тянет сырым жаром тропиков, еще таким желанным после оставленного девять дней назад промозгло-ветренно-пыльного Владивостока. А за пределами радиорубки, на границе водной глади забитого пароходами бангкокского рейда безумствует закат, выливая в еще светлое небо ведра нежнейших красок, придавая им неземные оттенки, размазывая по горизонту, скручивая в полосатые живые спирали.
    - Ну все, мамуль, все. Целую. Пока. Всем привет.
    - Закончили, "Владимирский"?
    - У нас все, спасибо.
    - Пять минут, три двадцать. Я "Находка-радио", конец связи.
    - Всего доброго, до связи. Я "Михаил Владимирский". Конец.
    "Бриг" облегченно вырубается, еще отвывая положенные три минуты вентилятором.
    - Какой же ты молодец, Женечка. Дай я тебя в щечку чмокну.
    "Да-а-а, мать, глазки у тебя конечно... Небось с утра с Викториной бухаете? Чмокай, не убудет". Муа-а-а-ах. "Чувственно. Ну-ну, авось в Мадрасе чего и выгорит".
    - Жень, а что это там за дверью гудит? - Лукаво так смотрит. - Может быть устроишь экскурс жене старшего помощника капитана, а?
    Едва успеваю подхватить отваливающуюся челюсть, а она вытягивает ноги на которые надето одно название под названием шорты. Через майку видно как бьется сердце. Запретный плод в лице жены Викторина был не только не сладок какое-то мгновение назад, а просто-напросто недосягаем в связи с определенного рода сексуальной субординацией, существующей на советском торговом флоте. Теперь же я п_л_ы_в_у. Всего девять дней без жены; седьмой год, как моря топчу; вся задница в ракушках, а п_л_ы_в_у. И плыву на полный вперед.
    Неспеша встаю и иду к закрытой (но не на замок) двери, с трудом пытаясь изобразить полнейшее безразличие, абсолютно трезво осознавая замутненными (как спиртом, так и перспективами) мозгами, что Мадраса дожидаться ни к чему.
    Замок жалобно щелкает. Сообразительная жена старшего помощника, возлежащего в конкретной спирт-отключке двумя палубами ниже, быстренько задергивает шторки на иллюминаторах.
    Подходит сама. Обвивает шею руками. Голова откинута, губы зазывно приоткрыты. А тело - молодое стройное упругое тело, состоящее в браке с обрюзгшем Викториной, ждет, просит, требует ласки. Я впиваюсь во все э_т_о. Растворяюсь в ее судорожном трепете. Рву из шорт майку, по плоскому животу вверх к желанной упругости с острыми вершинками.
    - Не спеши, дурачок, - тихо смеется, отстраняясь. И вдруг легкий испуг в глазах. - Шаги. Слышишь?
    Вываливаюсь из блаженной неги, слух восстанавливается вместе с восприятием сузившейся объективной реальности к которой кто-то приближается по трапу и уже дергает за ручку двери.
    - Никитич. У него ключ. Быстро в аппаратную.
    Глухая и тесная коробка аппаратной. Лишь свет лампочек на панелях передатчиков и прерывистой дыхание у плеча.
    - Т-с-с-с. Замри.
    Скрипит входная дверь, мягкие шаги, щелчок замка. Тишина.
    Нагибаюсь к Маринке и прижимаюсь щекой к губам. "Пыхти потише," - несется в трезвеющих мозгах, а уши напряженно вслушиваются. - "Ушел или нет?"...
    Ее теплые пальцы на моей груди, животе, змейками в шорты. Рвусь на две части: одна ловит малейший шорох за дверью, а другая вздрагивает от прикосновения - нежного сдавливающего прикосновения...
    Под ногами внезапно оживает разноцветными огоньками блок спутникового терминала "JRC-25", а Маринка медленно опускается на колени, но по всей видимости не от страха.
    На терминале загорается желтая комбинация набора телефонного номера. Вызов не в Союз. Вспыхивают три зеленых - соединение.
    Внизу - тоже...
    - Good evening. Mr. Lim Wing Sum?... Put me through, please*.
    Маринка сжимает зубы от неожиданности, и я чуть не вскрикиваю от боли. Это не начальник. Голос за дверью принадлежит ее мужу, старшему помощнику капитана Виктору Николаевичу Бузко. Причем, абсолютно трезвый голос.
    - Mr. Lim?... Bezar speaking. Tomorrow, at 2:00 PM, the Robinson-centre, second floor, not far from the elevator. Everything in accordance to our agreement... OK... OK... Bye**.
    В голове полный кавардак. "Какое, к черту, соглашение у Викторины с чем-то иностранным? Он даже швартовные концы в Индии боится задвинуть. Какой Безар с Лимом? Да еще и "спутник" - это же исключительно "Лысая"*** вотчина!!!"
    Маринка встает, прижимается к груди, подрагивая. У меня уже все опустилось. Повсеместно. Все. Буквально.
    Скрип закрывающейся двери, шаги удаляются. Я все еще прижимаю Маринку к себе, путаясь в собственных мозгах. Нашариваю выключатель, зажигаю свет и ловлю ее пытливый холодный взгляд.
    - Все слышал, Женечка? Недаром на 10% инглишу учили, да?
    - Ты о чем?
    - Дурочку из меня не делай. Слышал о чем папик с пендосом разговаривал? Что, капитану стучать побежишь или может быть друзьями останемся? Рейс-то ой какой длинный, а ты себе вроде как и бабу уже завел. На проституток-то денег не напасешься. Решай, маленький. Или не нравлюсь? Да еще и проблем у тебя во Владике кучка осталась, долги-то отдавать прийдется.
    - Ты что городишь, стерва?
    Злость душит. Шея под рукой тоненькая - прям, жалко даже. Она вырывается.
    - Тихо, тихо, зайка, успокойся. Все я знаю прекрасно. И про приисковое золото с которым жена твоя попала. И про машину твою, отданную. А пять штукарей-то баксов все равно висят? Так что слушайся лучше свою киску. Только добра тебе желаю. Да и проблемы твои глядишь и разрешим, масенький.
    Растерянно смотрю в ее смеющиеся глаза. "Ну и рейсик, блин, начинается".
    * Добрый вечер. Мистер Лим Винг Сам? ... Соедините меня с ним, пожалуйста.
    ** Мистер Лим?... Безар говорит. Завтра в 14:00, Робинсон-Центр, второй этаж, недалеко от эскалатора. Все в соответствии с нашим соглашением... До свидания.
    *** Капитанская

    - 2 -
    В связи с обилием жутких паразитов и не менее ужасающих заболеваний в тропических зонах земного шара чья-то мудрая медицинская голова постановила поить советских мореходов сухим вином. Посвятили сие деяние как спасению человечьего здоровья, так и сбережению истощенных золото-валютных запасов Родины, которые пришлось бы тратить на лечение в далеко не бесплатной буржуинской среде. При двухстах граммах сухи на каждый день пребывания в тропиках за неделю набирается около двух бутылок, а за две уже четыре, так что лучше потерпеть или взять вперед и устроить себе небольшой профилактический праздник.
    Поэтому после просмотра поднадоевшей видеомути, часов в 11 вечера, в каюте четвертого помощника Юрки мы с ним и начали с профилактического халявного "тропикана". Спокойно и размеренно. Но... после четвертой бутылки поняли, что чего-то не хватает. Я пошел за припасенным для япошек и запрещенным женой конъяком, а Юрик за буфетчицей: "Ламбаду пляшет - отпад!"
    По.
    Нес.
    Лось.
    Вслед за конъяком и буфетчицей появились: Колька-электрик, два "рембандита", еще "тропикан", танцы. Помню разъяренную рожу третьего механика - спать ему видите ли кто-то мешал - визг, гогот, звон разбитой бутылки, громыхающий магнитофон. Но все это уже значительно позже. Потом Юрик "отъехал" - ну, не справился. Буфетчица куда-то побежала. И я почему-то за ней, но не побежал, а скатился по трапу прямо в дверь ее каюты. В закрытую дверь. Немного поломился для приличия. Бесполезно. Вздохнул и понуро побрел наверх - в свою келью. "Погуляли. Ик". Уснул.
    Просыпаюсь, как от удара. Голова тяжеленная, в иллюминаторах едва брезжит рассвет. Мертвый штиль - пароход не шевелится. Лишь утробный гул машинного отделения и явное ощущение присутствия живого, но чужеродного.
    - Проснулся, Женечка?
    Садится рядом. Смешанное чувство ненависти - ведь не за тем пришла и желания - руки прижимают, жадно ловлю ее губы.
    - Подожди, я - на секундочку. Папик на мостике вахтит, вместо Юры.
    - А что случилось?
    - Не знаешь, поди? Гуляли - палуба ходуном. Юру добудиться не смогли, а Петр Романович всю ночь на мостике тусуется, про капитанские подвиги свои рассказывает. Вот так. Теперь слушай. Завтра к Будде поедете, потом вас распустят. Ты мне должен человека сфотографировать, с которым папик в Робинсоне встретится. Вот этой штучкой. Видишь, маленькая какая. Разберешься, только осторожно, она одноразовая. На, не потеряй, зайчик. И тут еще на представительские расходы. Ну все, все, побежала.
    Чмокает холодными губами и бесшумно исчезает за дверью. "Мата Хари на мою голову, тьфу!"
    Зажигаю плафон на переборке, свет режет глаза вместе с тупой ноющей болью вместо бошки. В руке продолговатый черный цилиндрик с красной кнопкой, чуть расширенный с одного конца. Прародителя выдает лишь маленькая надпись "Minolta".
    Рядом на одеяле - рулон зелени. Десятки и двадцатки. Три сотни баксов - мне два месяца пахать в загранзаплыве... если конечно жить на одну зарплату. С трудом отрываю от подушки распухший кошмар с глазами, который еле удерживает шея. Тянусь за сигаретами на столе. Первая затяжка чуть не выворачивает наизнанку. К черту, спать! Завтра мозговать будем с чего такие щедроты.

    - 3 -
    - Боцману и третьему помощнику - на бак! - Рявкает судовая трансляция.
    На часах пол-восьмого. Так, циркуляры и навипы проспал. Тяжесть из головы переместилась куда-то в область желудка. Жить можно. Встаем и быстро в душ. Надо хоть на завтрак успеть.
    Под осуждающе-пристальным взглядом буфетчицы вхожу в пустую кают-компанию. Без нескольких минут восемь, но на меня накрыто.
    - Здравствуй, несказанно-прелестная моя Земфирочка! - руки к груди, на одно колено, голову ниц и пафосу, пафосу побольше. - Позволь откушать манной кашки отверженному тобой, неутешному в обожании образа твоего радисту.
    Смеется. Вроде, сработало.
    - Садись, алкаш.
    - Понял.
    Любимая манная каша с трудом пропихивается в обалдевший от адской смеси желудок, но тяжесть отпускает, организм начинает что-то осязать и обонять. Оживаем.
    - Зимуль, бросай свои тарелки. Скрась трапезу-то радюге убогому. А потом пойдем наверх, я покажу тебе очаровательную страну - Таиландию. По речке еще часа три ехать будем. Красотища ж вокруг неописуемая.
    - Да мне еще стирать, Жень.
    - Труженица ты наша. Золушка.
    - Конечно. Это вы с Никитичем дурака всю стоянку валять будете.
    - Ха-ра-шо. Лишаетесь на месяц общения с домом, никаких телефонов, радиограмм и ваще.
    Продолжаю молча есть, изображая страшную ярость и подбрасывая уничтожающие взгляды. Она подходит и начинает играючи душить.
    - Девушка, не мешайте пище вершить естественный путь внутрь.
    "Молоденькая совсем, прелестная татарочка с точеной фигуркой. Загляденье. Сколько ж капитанов об тебя зубы обломало... а может быть и нет".
    Распахивается дверь. Маринка. Во взгляде и голосе звенит металл.
    - Земфира, лоцмана кормить собираешься?
    - Пусть матроса пришлют. Я все не дотащу.
    - А тебя, Маркони, Никитич ищет.
    Шандарах дверью.
    - Чегой-то с ней?
    - Кашка забродила или увидела как ты без связи пароход хочешь оставить.
    Через минуту появляется полумертвый матрос Славка - судя по всему, профилактика проводилась вчера повсеместно.
    - Приятного аппетита. Земфира, где поднос? Лоцман сказал, что без чап-чап (ам-ам) все мели - наши. "Лысый" на "мосту" рвет и мечет.
    - Сейчас.
    Набив утробу, поднимаюсь в радиорубку. У вскрытого приемника "Циклоида" с кислейшей физиономией сидит Никитич.
    - Накрылась. Коммутацию уже проверил. Вроде, все нормально.
    "Больной вопрос Никитича - это коммутация. Он сам толком не знает, что это такое, но проверяет всегда".
    - Никитич, ну ее к лешему, твою коммутацию! Есть же "Сибирь", на ней пока поработаем, а эту потом починим. Еще неделю целую стоять.
    Смотрит взглядом побитой собаки. Мямлит.
    - Да в ней шею сломаешь. Наша же.
    - Ничего, сделаем. Только, ради бога, не кисни. Пойдем лучше наверх, проветримся.
    И мы идем и присоединяемся к целому строю обозревающих окружающие красоты у передней кромки навигационной палубы. Она расположена на самом-самом верху. Вести себя надо здесь тихо и спокойно, а главное не топать как в данный момент топает судовой врач, поскольку прямо под нами находится ходовой мостик. Там сейчас чародейство судовождения осуществляет капитан под аккомпанемент местного лоцмана и если топать то... Мат раздается внезапно, очень многоэтажный и замысловатый. Когда-то давно наш уважаемый капитан Петр Романович Белозский работал на рыболовных судах. Там с манерами - напряженка.
    Все "обложенные" в срочном порядке покидают навигационную палубу, а мы с Никитичем вдруг заинтересованно наблюдаем за работой локатора и проверяем натяжку антенного хозяйства. Всесметающий ураган нас минует. И вот уже в лицо бьет разгоряченный ветер. Слева по мутно-серой воде несется узкое тело разукрашенной лодки с восседающим на корме смуглым тайцем, брызжущим гордостью за свой "кавасаковский" мотор, от которого тянется длиннющий вал с буруном винта на конце. Чуть дальше буксир еле тянет вереницу пузатых, словно бочки, барж. Толстая тетка, полоскающая белье в этой грязи с мостков земноводной халупы на тонких сваях. Ряд таких же халуп упирающийся в джунгли. Прореха. Видна аккуратная островерхая кирха с загнутыми вверх краями крыши, ярко-красная с золотом. А перед ней восседающий Будда снисходительно смотрит на нас во всем великолепии сверкающей на ослепительном солнце позолоты. Справа строгие квадраты зданий навигационной школы и снова ряд склонившихся к воде пальм. Джунгли, в хитросплетении лиан, в гигантских листьях, сочные, ярко-зеленые.
    К нашему борту, уверенно развернувшись, пристраивается катер. Шестеро в темно-синей форме и черных беретах забираются по шторм-трапу на борт. Таможенники. Трясти вряд ли будут, потому как не с Джапании идем, а с родного нищего дома.
    Постепенно подбираемся к окраинам Бангкока. Вереница причалов с глыбами складов, потом красочные ажурные ресторанчики, прижавшиеся к самой воде. И снова склады. Туда-сюда снуют набитые людьми паромчики, лодки с теми же длинными валами винтов.
    - Никитич, хватит тебе киснуть. Выбрось ты эту беду из головы.
    - Что это у вас приключилось, если не секрет? - смеющийся Маринкин голос. Подкралась незаметно, пантера.
    - Да ерунда, Марин. Начальник наш все слишком близко к сердцу принимает. Никитич, прекращай. Вечерком в интерклуб пивка попить, покупаться сходим. А то и в "Красный дракон". Тысченка-то бат завалялась небось, а?
    Никитич вяло улыбается.
    - Ты лучше циркуляры не пропусти. Пять минут осталось.
    - Ладно, труба зовет. Пойду, развлекайтесь.
    В радиорубке - приятная кондиционированная прохлада. Включаю свое хозяйство. Владивосток уже дает настройку - телетайп стрекочет ровно и на бумагу ложатся ряды настроечного "РЫРЫРЫ DE UFL РЫРЫРЫ..."
    Вздрагиваю от неожиданности.
    - Ну что, маленький, не забыл про мою просьбочку?
    Присела рядом на стол. Не могу упустить возможности подержаться, благо все заняты: кто - на мостике, кто - в "машине", а кто - визуальными наслаждениями. "Сладкая, какая же ты сладкая... стерва".
    - Не забыл. А за что три сотни? Тут и на десятку не наберется.
    - Наберется. Только щелкнешь этого человека не при встрече, а потом, когда он уходить будет.
    - Понятно. Марин, а вы как с папиком в паре или в автономке работаете?
    Взгляд леденеет.
    - А оно тебе надо, заинька? Меньше знаешь и голова не болит. Ну ладно, работай. Я весь день в интерклубе буду. Где-нибудь к семи подходи. Хорошо, рыбонька?
    - Ага.
    - Ну, пока.

    - 4 -
    После обеда едем в город. Группа небольшая: главные бездельники - доктор, помполит, электромеханик и ваш покорный слуга, а также немногочисленные "свободные от вахт и работ" во главе со старпомом. Жуткая жара в видавшем виды микроавтобусе со скончавшимся кондиционером выжимает лекарство - перехваченное у второго помощника представительское пиво. Майка мокрая насквозь. Рядом такой же сырой Юрка.
    - Жень, а зачем мы вчера раковину оторвали?
    - Не помню, отстань... Лысый сильно ругался?
    - Сначала дыру в дипломе обещал. Я закосил под раздрай с подругой. Вроде обошлось, но до первого предупреждения. Даже объяснительную не заставил писать.
    - Романыч мужик понимающий, хотя один хрен - через месячишко башня поедет. Это у них - у Лысых - естественный процесс.
    Выезжаем из ворот порта. Встречает растянувшаяся в улыбке рожа нашего агента.
    Повариха кричит в окно басом, срывающимся на визг: "Заморозить решил, ирод?!" Русскоязычный агент киснет и смущенно машет рукой вслед.
    - А там что, Жень?
    - Где?
    - Вон, слева.
    - Бордель. "Красный дракон" называется. Видишь фотографии? Это обслуживающий персонал. Товар лицом. На другой стороне аптека удивительная - бутыль спирта всего двадцать бат. Втаримся обязательно.
    - Я завязал.
    - На шнурки не наступи.
    - Ну, только для профилактики.
    - Для чего ж еще?... А вон там, справа, интерклуб с бассейном. Красота и бесплатно.
    - Что, бух бесплатный?
    - Нет. Вход.
    В куче мотоциклистов стоим на светофоре. Бензиновая вонь и жара - кошмар.
    - Глянь, бабы-то какие. Не то что япошки кривоногие.
    - Ты на Окинаве не был. Там штатовских баз полно и коктейль получается ого-го - глаза сломаешь.
    Потрепанные двухэтажки с прижавшимися вплотную к дороге пыльными лавками постепенно сменяются современными билдингами. Ухоженные газоны, миниатюрные фонтанчики, витрины дорогих магазинов и тротуар, выложенный разноцветной плиткой.
    - Ой, батюшки, мужик чугунный. А крынка-то на голове зачем? - басит повариха.
    - Король ихний - типа нашего Ленина, основатель.
    С переднего сиденья поворачивается мудрая физиономия доктора.
    - Это Рама. Кажется Насеруан.
    - Док, а у пучка Гиса сколько ножек? Две или три?
    Высокомерное молчание.
    - И нечего нам тут под шум винтов уши про анализы тереть, лучше б аспирин в своей шарашке во Владивостоке заказал.
    - Я же рекомендовал оставлять немного спиртного на утро.
    - Забываем.
    Мотоциклисты шарахаются от набитого здоровенными русскими мужиками еще долго сотрясающегося от хохота автобуса. Им невдомек, как надругались над их дорогим королем Наресуаном.
    После душной коробки автобуса на улице даже прохладно, хотя лишь кажется. Пот сохнет на глазах. Возле храма Будды толпится группа европейцев явно несоциалистического происхождения, о чем свидетельствует непосредственность поведения и обилие видеокамер, но главное - это взгляд, каким-то непостижимым образом выдающий "не нашего" человека сразу.
    - Так, - старпом с ноткой начальственности, - касса за углом, билет стоит десять бат. При входе обязательно снять обувь. Вообще, все свободны. Увольнение до семи часов, но автобус будет ждать здесь полчаса. Кто желает, может ехать на нем.
    - Чиф, а куда, если не секрет? - Боцман определенно перебрал представительского лекарства у второго помощника.
    - К Васиной лавке. - "А строгости-то сколько. Когда ж ты слиняешь? Всего час остался". - И попрошу не забывать о "Нормах поведения советского моряка за границей".
    Десять бат - сумма небольшая, но это триста пятьдесят граммов чистейшего тайского этилового спирта, с которого по мнению заскорузлых динозавров торгового флота: "С утра по штилю клотик чисто светит. Водички на борт принял и пошло штивать по новой". Что в переводе посредством "Наставления по безопасности мореплавания" означает полное наличие отсутствия дубильных прибамбасов.
    Но в данном случае на другой чаше весов тщательно скрываемая каждым советским мореходом, несовместимая с вышеназванными "НорПовСовМорЗаГранкой" и все-таки живущая в сердце жажда к несметной, безграничной, десятибалльной ХАЛЯВЕ, которая определенным образом тут материализована и при виде которой у каждого нечаянно срывается с уст одна лишь коротенькая фраза: "Спереть бы..."
    Статуя Будды, предлагаемая к осмотру, весит пять тонн. В этих пяти тоннах каждая молекулка, каждый атом - чистое золото. И оно перевешивает - народ дружно отправляется за билетами.
    - Жень, ты куда?
    - Да видел я его уже сто раз. У Васи встретимся.
    - Ага.
    Юрка бежит догонять остальных. Чиф уже исчез. Ловлю подозрительно-настороженный взгляд помполита. "Да-да, сто пар "командирских" часов в трусах, три "Зенита" за пазухой и все сдам и накуплю антисоветских листовок. Стучи, стучи, козел". А до встречи еще сорок минут и если даже ползти по-пластунски, то в Робинсоне буду минут через десять.
    В небольшой чистой забегаловке аппетитно благоухает местными специями. Напротив пиндос с пиндосихой лихо уплетают нечто, от чего режет глаза даже на расстоянии. Кондиционера тут нет, но жара уже не так давит, а значит привыкаем или выздоравливаем и будем выздоравливать дальше, тем более что пиво у них холоднющее. Вот и услужливо улыбающаяся, по-моему всем телом, хозяйка сразу - без театра мимики-и-жеста - поняла слово "Туборг". Розлив хоть и местный, но изголодавшееся "прожигулевленное" нутро с радостью воспринимает живительную влагу. Можно даже шикануть - валюту взял за две недели, благо маринкины "представительские" согревают.
    - Улыбчивая ты моя, тащи еще пива.
    Не страна, а полиглоты сплошные - поняла сразу.
    "И так, мистер Бонд, давай обмозгуем предстоящее. Встреча на втором этаже, но надо помнить, что первого, как такового у них и нет. Значит на третьем. Следующее, на эскалатор соваться нельзя. Витек может как раз возле него бродить. Значит, через пожарные дела, благо что закрыты бывают они только у нас. Если нарвусь на безопасников, то: "Рашн, заблудишен, ни хрена не понимайт," - и переть напролом. Один этаж по пожарной лестнице - не криминал. В-третьих, щелкать местного бой-френда без особых переживаний. Витя - парень наш, ему аж думать о контактах с иноземцами очень даже страшно и дунет после встречи со всех ног. Сниму на нулевом этаже - там вечно кишит, поближе можно подгрести и не в фас, а в профиль (одно из нижних мест тела у меня не железное и три сотни она не за так отвалила, это точно).
    "Ну, фотокорреспондент, вперед и с богом".
    - Кап ун кап, миа (Спасибо, любимая)
    - Поушайлюса.(Похоже на "пожалуйста")
    Я ж говорю полиглоты сплошные.
    Из дверей супермаркета Robinson-centre, который примостился где-то в центре города Бангкока, валит специфический запах нового, ненадеванного, неоткушенного, невключавшегося, муханесидевшего, охлажденный мощнейшими кондишенами. Тогда это еще как вам, так и вашему покорному слуге не приелось и было в диковинку.
    Сплошные аккуратные груды, горы, кипы кричащие:"Купи, купи, ну купи же нас!!!" Мрамор, дымчатое стекло, блеск металла, нежнейшие тона пластика. Нижний аптечно-косметический этаж забит европейцами, что на руку. Вот только глаза выдают, поэтому очки лучше не снимать и попроще, попроще, улыбочку ненавязчивую надень.
    Семь минут до встречи. Давай, давай, не торопясь, к эскалатору. Вот, молодец. Приехали. Вдох, поглубже, и медленно-медленно выдыхай. Их первый этаж. По кругу, головой не верти. Вон он - красный пожарный "EXIT"(выход) - со всех сторон видно. Рядышком постой, на костюмчик спортивный посмотри.
    - Мсье? - симпатичная таечка за (извините, язык не поворачивается, я ж только из Совка) при-лав-ком, который иначе как шедевром искусства и инженерной мысли не назовешь, лучится ослепительной улыбкой и преданно смотрит в глаза, ожидая просьб, предложений, жалоб, замечаний и ВАЩЕ... ну, всего.
    - No problem, miss, - улыбаюсь."Иди ты к лешему, зараза. Я ж по делу". Продолжая лучиться и слепить, таечка уже элегантно скользит дальше.
    Следящая видеокамера отворачивается, вторая еще не зацепила меня. Быстро. Ручку. За дверь. Никого. В три прыжка по лестнице. И вот он дорогой мой second floor. Дыхание немного перехватывает и "пламенный мотор", основательно подпаленный с утра, рвется наружу. Уже потом, за дверью, понял, что с юмором у этих ребят-конспираторов все в порядке. Тут трястись от страха надо, а меня душит спазм истерического хохота. Скриплю, давлюсь, но исторгаю лишь тихие хрюки. Весь этаж - исключительно женское нижнее белье...
    Хрюк, четыре минуты до встречи. Вижу эскалатор в конце зала. Возле него топчется знакомая фигура в огромных зеркальных очках а-ля Стиви Вандер и надвинутой на самые уши неприметной кепке с длиннющим козырьком. Рубашку аж сменил. Слепой диверсант, да и только.
    Ныряю в отдел пеньюаров. Удивленный взгляд крохотной продавщицы. Прохожу насквозь и остаюсь в отделе бюстгальтеров. Тот же удивленный взгляд, но не так вышколена - прикрыла лицо ладошкой, тихонько смеется. Долг, наконец, пересиливает. Лицо опять полно услужливости и внимания, даже руки к груди прижала. Тебя мне есть чем нагрузить - жена позаботилась.
    - Hi, miss. Could you, please, mesure the semi-sphere created by my palm. I just would like to know the size of my wife's... m-m-m-m*... Как сказать-то, чтоб тебя не обидеть?... this one**, - показываю на ее грудь. - Indeed, there is a lot of trouble to get the right size for her one. I mean, literally, the size wich consists of a letter and couple digits, because we have got just one digit for this beautifulest God's creations in my country. The pattern is here, I've spent a long time to solve this problem - to shape my hand the same way like my wife's*** ...m-m-m-m.

    *Здравствуйте. Не могли бы вы измерить полусферу, сформированную моей ладонью. Я всего лишь хотел бы узнать размер... м-м-м-м...
    **вот этого, моей жены.
    *** Узнать размер - это действительно большая проблема. Размер в буквальном смысле, потому что для этого божественного создания в нашей стране используется лишь одна цифра, а мне нужен размер, состоящий из буквы и пары цифр. Вот образец, я истратил уйму времени, чтобы моя ладонь обрела соответствующую форму.


    Сначала она покраснела. Теперь уже просто обалдела, а до встречи минута. Чиф в нетерпении вертит головой и переминается с ноги на ногу. Таечка в заботах - снимает мерку.
    Сквозь нежнейшую ткань триумфовского пеньюара вижу здорового парня, сходящего с эскалатора. Чиф быстро идет к нему. Тот оборачивается и я вижу до боли знакомое лицо. До боли знакомое с детства...

    Афганистан 28 июля 1983 года

    Из-за гор показался край солнца и иссохшая, выжженная земля начала набирать жар.
    - Снайпер вон в том дувале сидит, возле коряги. Видишь, сектор какой? И тыл охватывает. Башку не суй, дурень. Пулемет рядом, небось, в приплюснутом. Сразу дави эти оба, но за нами не лезь, секунд двадцать выжди. Леша, вертушкам подтверди готовность на восемь тридцать.
    - "Шестой"-"тройке". "Шестой"-"тройке".
    - На связи "шестой".
    - "Шестой", я "Тройка". Подтверждаю восемь тридцать. Как понял? Прием.
    - На восемь тридцать. Принято.
    - Конец связи.
    - Ну, радио, койлай гарнитуру, через пару минут начинаем.
    Солнце уже вылезло по пояс, задавив белым жаром все вокруг. Воздух замер, стал ощутимо густым.
    Противотанковый гранатомет ухнул внезапной тугой волной по перепонкам, взорвав тишину. Шустрый огонек, оставляя белесый, быстро таящий след, юркнул под стену дувала и, превратившись в огненный клуб, сразу потонул в облаке пыли. Вверх полетели камни и куски крыши.
    - Миша, второго давай !!! Вперед !!! Жопу беречь !!! - гаркнул Капитан, выпрыгнул, матерясь, из-за камней и безрассудно понесся к дувалу во весь свой лосиный рост, хлестая короткими в проходы между сжавшимися стенами окраины кишлака.
    Выстрел и шелест второй гранаты услышал перед самыми стенами. Плюхнулся спиной, развернувшись. Глухо рвануло где-то в глубине. На голову посыпались камешки с содрогнувшейся стены, и в этот момент донеслось размеренное гулкое "туканье" от духов.
    Четверо ребят его взвода до стен еще не добежали. Крупнокалиберный ДШК рвал фонтанами землю вокруг.
    Капитан взревел, перекрывая грохот: "ДАВИ, МИША !!!" Вскочив, прыгнул в проход, нащупывая в "лифчике" гранату к подствольнику. Внутри опустилось - увидел шестигранник "бура" с черным зрачком, направленный прямо в лицо из приоткрытой скособоченной двери. Падая, резанул из АКСа туда, проскочил за угол в глухой дворик. "Туканье" доносилось справа.
    "Мишка, не спать!"
    Миша лежал навзничь, широко открытыми глазами глядя в заполненную слепящим светом синеву. Пыль возле стриженного затылка глотала быстрые капли, собирала в лужицу и укрывала алое серостью.
    Капитан перемахнул через стену и увидел в двадцати метрах справа бородатого в серой нахлобучке, уже суетно поворачивающего громоздкий ствол ДШК на триподе в его сторону.
    Граната подствольника ахнула, подняв, казалось, всю пыль в округе. Он побежал дальше, уже не глядя туда, понимая всем нутром, что завалил.
    Теперь - к обгорелой туше БэТРа, стоявшей у выбеленного дувала. Краем глаза заметил своих бойцов, палящих куда-то в проход. На бегу сорвал чеку эФки, швырнул ее в дыру от двери выбеленного и упал за БэТР. В дувале рвануло, дохнув из оконца тротиловой вонью с ошметками. Дико завизжал кто-то внутри.
    В тусклом дымном свете - два тела, злобный оскал и стекло глаз, истерзанное осколками тряпье. Третий еще корчится, безбородый пацан, живот вспорот, синюшные окровавленные кишки по всему полу. "Чего мучиться-то?" АКС коротко дергается. Вокруг стихло.
    Тягучая слюна, песок скрипит на зубах. Тьфу. Вода во фляге теплая, воняет пантоцидом.
    - Самохин! - Капитан хрипло орет, сидя на пороге выбеленного, устало свесив руки с АКСа на коленях. - Са-мо-хин!!
    - Слушаю, товарищ капитан.
    Запыхавшийся, лицо - сажа, остались одни глаза.
    - Нашли?
    - Пока только двоих. Глаза выколоты, порезанные. Видать, издевались, суки.
    - Лавренева нет?
    - Нет.
    - Пошли.
    Тяжело встает. У Самохи словесный понос, как обычно после нервных передряг.
    - Мишки чего-то нет, товарищ капитан. Двоих послал искать. А Альгирдаса сразу наповал, полгруди выдрало. Вот же гады!
    "Мы с тобой хорошие".
    - Как ДШК заработал, все, думаю, приехали. Мы ж как на ладони. Обкурыш - сволочь, но клал-то как грамотно. Если б не...
    - Заткнись. Что там у Панина?
    - Мякоть задело.
    Панин сидит в тени, привалившись к стене. На руке свежая повязка с проступившей кровью. Жалостливо тянет.
    - Промедольчику бы, товарищ капитан.
    - Обойдешься. Через двадцать минут вертушка будет. В полку у замполита попросишь.
    Обиженно отворачивается.
    Возле обвалившегося дувала - двое полураздетых. Резаные раны в почерневшей запекшейся крови, пустые глазницы, штамп вещевого склада на синих трусах.
    - Самохин, на поиск еще пять минут. Потом собирай людей и выходим.
    - Слушаюсь.
    "Куда ж ты подевался, Лавренев? Ведь пятнадцать же человек с тобой было..."

    День разгорелся, задушил жарой, превратил камни в пепельно-серые, расплывчатые в мареве, студенистые сгустки. И земля - растрескавшаяся, изможденная, исстрадавшаяся земля под белым беспощадным солнцем - застыла в ужасе, так и не поняв зачем эти двуногие звери ходят по ней, рвут траками своих танков, жгут, давят, взрывают, лишая себя самого дорогого, самого ценного, что у них есть. Несут это в жертву одному им известному богу, оставшееся отдавая ей. И земля безропотно принимает, прячет их, противясь дикой похоти безумства, укрывает от костлявой черной старухи, упивающейся горем людским...

    - 2 -
    В иллюминатор отчетливо видны "крокодилы" (вертолет МИ-24), заходящие парами на "боевой", серые тонкие шлейфы НУРСов (неуправляемый реактивный снаряд), частые разрывы в центре, потом ближе к краям кишлака. Пелена дыма и поднятой пыли постепенно укрывает его. Под ней еще что-то клокочет всполохами, и туда устремляются все новые и новые серые пушистые иглы с черными точечными остриями. Но это уже "доводка". Ни одного живого существа в этом аду не осталось, как не останется и намека на то, что здесь когда-то жили люди. Лишь перемолотый опаленный камень с полузасыпанными оспинами от разрывов.
    Дым сигареты плавно струится вниз, стелется по грязной рифленой дюрали грузового отсека вертолета и вдруг сужаясь, словно почуяв выход из этой трясущейся, нудно завывающей бочки, несется к дыре от двенадцатимиллиметровой, облегченно вырывается наружу.
    Борттехник в сером заляпанном комбезе наклоняется к Капитану, что-то орет в самое ухо, тыча в жирную красную надпись на борту "НЕ КУРИТЬ!" Тот поднимает голову, непонимающе смотрит, потом переводит все тот же отсутствующий взгляд на четверых, лежащих у самой рампы под брезентом и опять утыкается в иллюминатор. "Комбез" сплевывает. Махнув рукой, возвращается в пилотскую.
    "Двоих потерял... На дерьмовой операции двоих потерял... На кой хрен в этой гребаной стране жизни губить?..."
    Турбина завыла надсадней, уводя вертушку вверх и подальше от приближающегося горного хребта. Ведомый снизился, подобрался ближе, начал ритмично отстреливать ЛТЦешки (ложные тепловые цели).
    Момента пуска Капитан не увидел, не смог бы увидеть - расстояние, да и отвлекся, думал о другом. Лишь интуитивно уловил мимолетное изменение в расстилающемся внизу мрачно-сером монолите гор. Ведомый зевнул с отработкой прикрытия - чуть позже пошел вниз. Крошечная, едва заметная полоска, описав дугу, вынырнула уже над ним, намертво вцепившись в тепловой след ведущего борта 017.
    Он понял... Но зачерствевший, каждодневной опасностью обученный выживать и убивать, его безотказный разум машины не рвал сердце адреналином, не бился в истерике, осознав обреченность и безысходность. В эти оставшиеся мгновения жизни разум отдавал ему сокровенное, таящееся на самом дне души, под толщей раздавившей страх, спасительной в аду этих лет злобы...
    "Маша" ... Милые дивные глаза... Нежные руки... Губы, шепчущие что-то ласковое... "Машенька"...
    Ком в груди задушил......

    БАНГКОК

    "Это ж Сашка Маркелов!" Таечка продолжает сверять объем и форму полусферы с образцом. "Его же три года назад похоронили. Мать в каждом письме плакалась: "Так вы с Сашенькой и не попрощались". Писала, что гроб цинковый был, ордена-медали на подушках, кто-то из военкомата речь толкал, салют..."
    Открыв рот, смотрю на Маркела, на тянущуюся в приветствии руку чифа, оставленную без внимания, на такую знакомую по разборкам во дворе ухмылочку.
    - Do you feel bad, sir?* - "Заботливая ты моя".
    - I am OK, miss. Leave me alone, please**, - "аж в рифму грублю, но сколько ж можно в рот-то смотреть?! Вон лучше тете бюзик предложи... если налезет". Испуганная таинька бросается к вваливающемуся в отдел глыбообразному существу в пестрых шортах.
    За спинами кучи туристов, вынесенных эскалатором, чифа не вижу. Только верхняя Сашкина половина что-то грубо и быстро втолковывает, потом глядит по сторонам и направляется к эскалатору наверх. Толпа редеет, чифа уже нет на этаже. Не спеша, за Сашкой. Нахожу его в среде шикарных костюмов. Собирается мерить. Мне за эту "гуччу-карденуччу" половину радиорубки вместе с кабелями продать пришлось бы. Продавщица бежит к блеящему телефону. Рядом с Сашкой никого. Подхожу сбоку.
    - Excuse me, Шура, лицо не треснет ?
    Едва ведет головой. В глаза не смотрю, но чувствую, что злая оторопь смягчается.
    - Тихо, Жень... Тихо. Вали отсюда... У стоянки, возле памятника, на той стороне. Через сорок минут.
    Шепчет, даже губы не шевелятся.
    Последний раз окинув взглядом висящее на плечиках шерстяное и иное великолепие, фланирующе топаю к эскалатору. И вниз, вниз, в народ, в простор, но тесноту, жару и духоту твоих улиц, о благословенная Таиландия, к леденящей бутылочке елейного стрессосъемника. Пусть врежет в зубы, пронзит иголками пузырьков горло, успокоит этот кошмар - эту дымящую башню, ошалевшую от происходящего.
    ** Вам плохо?
    *** Все хорошо, мисс. Оставьте меня в покое, плиз.

    - 2-
    Он подъехал на такси через час, махнул из окна рукой. Сажусь сзади. Водитель почтительно кивает и непочтительно к его королевского величества памятнику, лихо рвет с места, обдавая бензиновой гарью.
    Маркел не оборачивается, молчит. Ну конечно, всего-то шесть лет не виделись, да и покойники не шибко разговорчивы...
    - Не обижайся, Жень. Все нормально.
    И на том спасибо.
    Потрепанная "Тойота" ползет среди толпы по узкой улочке, едва не задевая притулившиеся лавки, нагромождения коробок, мотоциклов и стихийно образовавшиеся кучи помоев. Улочка чуть расширяется, становится почище. Под красным фонарем и витиеватой надписью останавливаемся.
    - Вылезай.
    Сует драйверу кучу смятых бумажек. Тот начинает радостно лучиться гнилыми остатками зубов, цокать и кивать, что не характерно для гордых тайских мужиков.
    За обшарпанной дверью - провал темного узкого коридора. Поворот, еще. Дверь, похожая на сейфовую. Безжизненное лицо охранника, кивок, "чавк" захлопнувшейся стали за спиной.
    - Ну, здорово, оболтус. Что, не ожидал? Живой я.
    Смеется и сгробастывает клешнями. Что-то хрустит в груди, но это ж Сашка. Старый друган мой Сашка.
    - Раздавишь, лосяра.
    - Да ты, я вижу, тоже не маленький. Чемодан какой вымахал на флотских-то харчах. На пароходе приехал?
    - На нем.
    - А стоять сколько будете?
    - Дней семь.
    - Прекрасно.
    - Сань, но я до девятнадцати только свободен. Хотя если в интерклуб, то до упора разрешено, тебе вот только там появляться ни к чему.
    - С чего взял?
    - А вы, Алексан Виктрыч, прям и не знаете.
    - Зато вы, Евгень Саныч, что-то до хрена знаете, и я ни черта не понимаю. Ладно, разберемся. Иди садись вон туда, в угол. Я сейчас.
    Велюровое обволакиваеще-убаюкивающее кресло. На столе ни крошки. Мягкий, непонятно откуда льющийся свет по периметру мозаичного потолка. Темно-бордовые тона. Невероятный для гарлемной дыры на окраине Бангкока уют и изящество.
    Нежный тайский лепет словно выросшей из пола вейторши в цивильном небордельном одеянии. Объявляется Маркел, что-то говорит и она также незаметно исчезает.
    - Ты на часы не посматривай, на пароход тебя отвезут. К семи, так к семи.
    Быстрыми пластичными движениями тайская прелесть уже расставляет терьяки, суши, бульон, чашечки с соевым соусом, подогретую сакэ. "У Сашки явная тяга к японской кухне, но таечка-то, таечка какова..."
    - Алло, взломщик лохматых сейфов, глаза сломаешь, - ржет. - Ешь давай. Завтра повеселимся. Как дома-то? Машка замуж, небось, вышла?
    Смотрит постаревшим взглядом, боль и тоска в нем.
    - Нет, Саш, не вышла, - глаз не отвожу, пусть видит, что правда. - С лахудрой моей ездили недавно в отпуск. Заходили. Она тебя все ждет. Столько лет прошло, а все ждет. Не верит...
    Он молча утыкается в тарелку, теребя палочками рис. Чуть не сорвалось: "Позвонил бы хоть," - мы ж все из Страны Советов и Указаний. С нашей колокольни всегда видней как чужую жизнь устроить, потому и живем бог знает как.
    - Шур, ситуация одна щекотливая приключилась. Здесь можно говорить-то?
    - А это все мое, Жень. Валяй.
    - Хорошо живете, товарищ гвардии капитан.
    Достаю из поясной сумки "Минольту".
    - Мужик, с которым ты встречался - старший помощник капитана нашего парохода.
    - Так ты что, на "Владимирском"?
    - Во-во. А его жена - она тоже в рейсе - добровольно-обязательно просила сфотографировать того, с кем он будет встречаться в "Робинсоне", то есть тебя. Вот этой вот штуковиной. И отвалила мне три сотни баксов.
    Маркел берет "Минольту", снимает предохранительную красную крышечку с кнопки.
    - Мудила, ты знаешь, что это такое? - В голосе позвякивет металл.
    - Фотоаппарат, вроде. Объектив есть, "Минольта" написано.
    - Пойдем, покажу.
    Выходим из "сейфа" в коридор. Он закрывает дверь и вытягивает руку, держа трубочку поперек ладони, раструбом и окуляром на стены. Осторожно нажимает кнопку пальцем другой руки. Легкий хлопок. На стене кучный веер воткнувшихся в дерево прозрачных капсул и вокруг каждой расплывается небольшой пятнышко жидкости.
    - Аминь.
    - Полный? - Я в шоке и вопросы какие-то странные задаю.
    - Полней не бывает. Смотри, сейчас капсулы испарятся. Яд тоже не долгожитель. Ни следов, ни хвостов и всего за триста баксов. Продешевил ты, Женя. Судя по всему, следующий в объективе этой дамочки - ты. Иди выпей, рожа - без слез не взглянешь. Я сейчас подойду.
    Маркел начинает набирать номер на сотовом, а меня снова глотает железная дверь....

    Афганистан

    " ....и в результате применения с земли ПЗРК* типа "Стрела", подрыва ракеты в непосредственной близости от ведущего борта 017 визуально установил следующее: повреждения борта носили множественный характер, что вероятно вызвало останов двигателя, потерю управления и аварийную посадку в районе активных боевых действий. При посадке обнаружил возгорание.
    Учитывая высоту падения борта 017, массированный огонь с земли, недостаточный резерв топлива и боекомплекта счел нецелесообразным проведение спасательной операции. Вышел из зоны....."
    *Переносной зенитно-ракетный комплекс

    Оставшиеся секунды жизни борта 017 тянулись резиной.
    Капитан посмотрел в проем двери пилотской, подумал: "С ведомого не предупредили, что ли?" Оттуда показался борттехник с вылезшими из орбит глазами, бросился к иллюминатору, но полоски "Стингера" уже не было видно - начинка электронных мозгов запрограммирована на атаку сверху, с преимуществом по высоте. Капитан отвернулся.
    За стеклом яростно светило солнце, подбирающееся к зениту. Ведомый борт еще шел рядом, жался сбоку, но потом отвернул, набирая высоту и продолжая отстреливать тепловые ловушки. Горизонт начал заваливаться, закрыл небо. Пытаясь уйти на крутом вираже со снижением, вертолет забился в вибрации.
    Его пацаны спали вповалку. Пятый день таскались пешком по горам, устали, даже беспокойный Самохин не встрепенулся. Капитан решил их не дергать подготовкой к аварийной посадке. Тем более, что посадки как таковой и не будет - высота не позволит. Будет падение, удар и обезображенные трупы в огне. Жалко пацанов...
    Сквозь рев турбин донесся гулкий хлопок где-то в хвосте. Фюзеляж содрогнулся, вибрация переросла в тряску. Какая-то железяка распорола тонкую дюраль обшивки и ударила в пилотскую. На плексиглас фонаря кабины плеснула кровь, растеклась от быстрой раскрутки. Он запомнил лишь это ярко-алое в пилотской - переливами на солнце, захлебывающийся вой турбин и еще сонные встревоженные лица. Потом его отбросило, все смешалось, полетело и сознание ушло.
    Черный шлейф за беспорядочно вращающейся глыбой МТВэшки (вертолет МИ-8МТ) описал в небе траекторию падения - круто уходящую вниз дугу. Первой о горный склон ударилась хвостовая балка. Фюзеляж смял ее своей массой, разбрасывая лопасти винта, перевернулся, заскользил боком по крутому склону. Скальный уступ оторвал часть обшивки борта и из брюха посыпалось. Оставив за собой широкую борозду, серая туша замерла в расщелине, кутаясь в пыли и клубах черного дыма.
    Еще было слышно тарахтенье уходящего ведомого. Потом все стихло и лишь огонь, почувствовав покой и волю, начал свою неспешную всепожирающую работу.
    Капитан лежал навзничь. Открыл глаза - все та же раскаленная синева неба. Где-то внутри притаилась боль и нестерпимо хотелось пить. Он шевельнул рукой, попытался подняться и увидел перед собой неестественно подломленную ногу с торчащим обломком кости. Крови почти не было, а кость была удивительно белой, сверкала на солнце, и он не сразу понял, что это его кость. Раздавленная шоком боль постепенно просыпалась. Вошла в тело, в мозг, выворачивая наизнанку. Спазмы выдавливали из желудка лишь горечь желчи, наконец отпустили. Он обессиленно откинулся на камни и почувствовал то, о чем слышал, но не верил, что такое может случиться именно с ним.
    Ведь, страшнее самого страха, казалось, нет ничего и он уже стал привычкой - постоянный страх не мешал, даже помогал будить злобу - лютую злобу зверя - желанное спасение от страха. Но сейчас он не ощущал ни страха, ни злобы. Была лишь непроходящая адская Боль и он не мог сконцентрироваться на Ней, не способен был подчинить.
    Окончательно подавив волю, Она обездвижила, лишила власти над телом, превратив в немощного младенца. Он почувствовал растекающееся тепло в паху. Застонал, судорожно закусив губу, и пытаясь вырваться из нестерпимых пут закричал что есть силы. Крик далеко разносится в горах, даже если в ста метрах звучно догорает вертушка и воины священной армии Аллаха заворожены чудодейственными возможностями противовоздушной боевой техники на современном этапе.
    Остов вертолета заполнил керосиновой гарью полнеба, когда к Капитану подошли люди. Он смутно видел улыбающиеся бородатые лица, одно - с повязкой на глазу - наклонилось и затарабарило на гортанном пушту. Он не различал слов, лишь вонь изо рта. На солнце блеснул нож и Капитан почувствовал облегчение от близости смерти. Хотя сначала они всегда резали мужское достоинство, а потом уже горло или кромсали, но на все это ему было глубоко наплевать. Он хотел только одного - лишиться Боли.
    Во рту стоял привкус желчи с кровью - натекло из прокушенной губы, он не мог выплюнуть и поэтому с трудом сглатывал. А потом этот, с повязкой, ткнул автоматом в сломанную голень - в его Боль - и глаза закатило вверх, все полетело к черту в омут где и успокоилось.

    - Зачем ты ждешь, режь его.
    - Нет, пока не буду. Энсио пусть посмотрит. Это не солдат. Видишь, у него часы дорогие, ремень не солдата. Может быть, Энсио выкупит? Позовите его.
    - Тебе придется нести его самому.
    - Нет, один я не смогу. Поговорю с Энсио, если он даст денег, то я тебе тоже часть дам.
    - Если бы ты дал мне половину...
    - Нет, половину не дам. Тысячу афгани. Больше не дам.
    - Ну что ж, тогда полторы тысячи.
    - Зачем ты торгуешься, зачем гневишь Аллаха? Мне Энсио еще не дал денег.
    - Меньше чем за полторы тысячи я не могу согласиться - от него пахнет мочой.
    - Хорошо. Тысячу двести.
    - Придется согласиться с тобой. Только если он умрет, ты мне все равно заплатишь.
    - Он кричал очень сильно. Если так сильно кричат, то не умирают.
    - Но ты все равно заплатишь?
    - Я еще не знаю. Я потом тебе скажу. Зачем мы с тобой так спорим? Давай подождем Энсио... Но если он умрет, то Энсио не заплатит, и я не смогу тебе заплатить.
    - Давай подождем Энсио. Может быть он пообещает заплатить.
    - Может быть. На все воля Аллаха.

    На неохваченных огнем обломках вертолета и останках людей Энсио ничего ценного в его понимании не обнаружил. Карты, по всей видимости, догорали, а документы и личные вещи на работе в глубине территории русские всегда оставляли на своих базах. Энсио проклял уже все на свете глядя на ликующее стадо параноиков, лица которых навещала улыбка-оскал лишь при виде чужой муки или смерти. Устав орать-приказывать, просить, объяснять переводчику, что сюда через каких-то пятьдесят минут прилетят русские и нужно срочно "выходить", Энсио раздраженно уселся на камень невдалеке от догорающего вертолета и стал ждать, когда русские запустят его вместе со всем этим сбродом в космические объятия пресвятой девы Марии. Поглядывая на небо, Энсио подумал о счастливчике лейтенанте, валяющемся где-то с гепатитом, о странном поведении второго вертолета русских, о чем-то далеком, недостижимом и думать в конце-концов ему тоже надоело.
    - Пойдем, зовет мой хозяин, - раздалось рядом на ломанном английском. - Там живой шурави.
    - Скоро тут будет много живых шурави.
    - Не понимаю.
    - Через сорок минут поймешь.
    - ...
    Картина, которая предстала глазам Энсио выглядела обыденно: группка любопытствующих, вопрошающий взгляд хозяина - того, который нашел пленного - и молчаливое ожидание. Русский представлял собой печальное зрелище, но он не был напуган, состояние его скорее напоминало нетерпеливое ожидание чего-то. Лицо было бледным, как бумага, даже чернота загара не скрывала этой бледности. Сломанная голень вывернулась и смотрела в лицо русского обломком кости, разорвавшим штанину.
    - Мне он не нужен, умрет на переходе. Добейте.
    Относительно одаренный в познании языков толмач-афганец перевел сказанное Энсио остальным и те дружно заколготали. Русский же с трудом приподнял голову, вдруг ожил гримасой усмешки, разжал стиснутые зубы и выдохнул:" Thank you, buddy".
    Разозленный хозяин пренебрег традициями, сходу ткнул стволом в лоб. Русский откинулся и кажется потерял сознание, но глаза не закрыл, а отрешенно смотрел куда-то в небо. Усмешка с лица не сходила даже после того, как ствол автомата, разбив ему губы, вошел в рот. Неожиданно вместо выстрела раздался сухой щелчек осечки. "Да ты просто дьявол, парень". Параноики снова заколготали, а хозяин осторожно отвел затворную раму автомата, подхватил патрон и увидел "знак неба" - на капсюле была четкая вмятина от бойка, но пуля не улетела - Аллах не отпустил. Теперь они не убьют русского, а просто оставят умирать и даже не дадут Энсио добить. Идиоты, да и только. И тут Энсио осенило.
    - Эй, переводи, быстро. Забираем его, я дам денег, только уходим сейчас же. Повтори еще раз, уходим сию минуту.
    Не дожидаясь завершения процесса умственной деятельности переводчика, Энсио начал объяснять жестами. Наконец до хозяина дошло.
    - Сколько ты дашь денег?
    Фраза часто употребимая и поэтому Энсио понял без помощи обалдевшего от обилия слов переводчика. Чтобы не торговаться и не терять драгоценного времени показал на пальцах сразу - десять. Хозяин тут же сказал помощнику:"1200". Отрицающее цоканье языком. Энсио заторопил. Хозяин - помощнику:"2000". Тот продолжает цокать.
    - Move, fucking bastards!!!
    Они поняли сразу. Хозяин - помощнику: "2500". Тот согласен. Подхватили русского. Он заорал. Морфий есть, а лучше их русский промедол. Нашли. Энсио быстро сделал инъекцию. Русский молчит, но нога болтается, как сосика. Привязали ее к другой ноге. Все. Душа запела. Жить в этом дерьме хотя уже и осточертело, но ведь ой как хочется: "Уходим! У-хо-ди-и-и-м!!!"
    Бежать бы и бежать отсюда очертя голову. Но выглядеть перепуганным зайцем в глазах этого сброда?... Они и звали-то его не по имени, не по званию, да и ни к чему им. А армейская аббревиатура была чем-то сродни их тягучей речи и произносилась почти по-местному: "Эн-н-н-сио-о-о" (NCO - Non-comissioned officer - сержантский состав), только "эн" глубокое, гортанное, баранье. Для этих двуногих баранов он с лейтенантом как раз и были пастухами, которые просеяли сотню беженцев, отобрали подходящих, под присмотром пакистанцев и SFA* (Special Forces Advisers) провозились три недели недалеко от Пешавара, в некоем жалком подобии учебно-тренировочного лагеря при Fort Bragg в Северной Каролине, а затем натаскивали по CES* (Convoy Escort Sorties) в горах. Энсио и "желтушного" ненавидели, но были они воплощением денег и поэтому пришлось терпеть приказы, построения, передвижения колонной, ползанье по-пластунски и выматывающее душу изучение карт, тактики, вооружения и всякой прочей военной нудятины. К тому же Энсио и "желтушный" постоянно пугали страшными словами "dismissed" и "fired", то бишь "пшел вон", а это потеря желанной монеты, чего своеобразные души детей гор допустить ну никак не могли.
    Бабки, чарс, да намаз - большего в этой жизни им не требовалось. Хотя вот тут-то и вкралась закавыка - сваленный вертолет русских. Для них это была сокрушительная и изумительная, окончательная победа над всеми неверными - такого количества горящего керосина они еще не видели. От счастья "мозги съехали" напрочь и бодрое колготание еще бы долго висело в воздухе. Болталось бы и болталось, но в полуденную топку неба уже закрался далекий гул множества вертолетных турбин.
    Энсио понимал - русские будут "добирать" по всему периметру окружности с центром в месте падения вертолета. Но все-таки надеялся, что основные силы задействуют на двух направлениях: к границе и вглубь территории. Поэтому он повел параллельно "нитке", чуть забирая вниз, к непроходимым нагромождениям каменной реки, где можно будет хотя бы как-то укрыться и если повезет, то переждать до темноты, а уже потом уходить на юго-восток в Пакистан. Он, сделанный отнюдь не из железа, а из плоти и крови, как любой нормальный человек боялся также как вот этот - проводник, показывающий на карте, что маршрут отхода выбран неверно и надо как можно быстрее отходить к границе. Проводника уважают, его нельзя трогать, тем более, что он пакистанец, но смертушка бродила рядом и наступала на пятки, а значит на бородатых заступников можно было наплевать. Поэтому после тычка в кадык "вытаращенные глаза" успокоенно присоединились к остальным и поплелись дальше, бурча что-то себе под нос. Обида же затаилась на будущее, если это "будущее" вообще когда-нибудь наступит.
    Шаг ускорился. С нарастанием гула Энсио почти ощущал животный ужас этих людей, ловил мимолетные молящие взгляды, обретая в их понимании образ пророка, способного укрыть и защитить от надвигающейся лавины, несущей смерть. Еще каких-то полчаса назад неуправляемый бесстрашный в своем безрассудстве бедлам на глазах превратился в покорное стадо. Сбиваясь в плотную шеренгу, они уже почти бежали с полузакрытыми глазами, общаясь со своим богом. Ни передового дозора, ни замыкающих - полный бардак. Энсио остановился, подождал отставших двоих, которые несли русского.
    Казалось, солнце навсегда застряло в зените. Его тяжесть ощущалась на плечах, вдавливала в иссушенный спрессованный пепел земли под ногами. Отнимая влагу, оно резало глаза, старалось задушить прокаленной сушью воздуха.
    А Капитан приоткрыл глаза и в них ласково плеснул яркий свет. Сощурившись, он улыбнулся солнечным зайчикам в ресницах и снова закрыл глаза. Его ждали изумительные, пролетающие сквозь сознание цветные картины. Невесомый серый комок боли спрятался где-то в пыльном уголке красочной галереи. Ничто не тревожило и не мешало. Лишь волнами разливалась блаженная нега и кто-то другой, живущий в нем, удивился новым и радостным ощущениям, не испытанным в прошлом.
    - Do you hear me (Слышишь меня)? - Упорхнувшим откуда-то издалека эхо. Яркие ленты слов проносились мимо, увлекая в свой лабиринт. Все быстрее и быстрее он мчался вдоль его светлых и удивительно теплых стен, купаясь в переливах радужных красок. Ему захотелось найти боль, приласкать ее, беспомощную и одинокую. Внезапно лабиринт оборвался, стены раздвинулись и исчезли. Он ощутил себя в падении, но бездна лишь радовала свободой полета, манила прелестью бесконечности, пожирающей время, которое уносило его в себе.
    Минула целая вечность, когда внезапный всплеск разума прервал падение. Он почувствовал, что пробужденная мысль наконец-то отыскала боль. Яростно-белый, рухнувший с неба свет ослепил, приподняв покрывало дурмана.
    - Are you OK (Как ты)?
    Еще ватный и обессиленный, Капитан попытался ответить, но зашелся в кашле. Неповоротливый наждак вместо языка драл горло. Внезапный плеск воды рядом, он потянулся к нему всем телом. Кто-то сдавленно захмыкал. Боясь снова обжечься, Капитан осторожно приоткрыл глаза. Все было по-прежнему - та же белая лавина солнца, те же серые выжженные горы, вот только Боль съежилась, отпустила душу. Рука непроизвольно пошарила рядом - АКСа не было. Чужая речь и снова плеск воды. Он повернул голову.
    - Still alive, bear (Все еще жив, медведь)?
    Капитан не услышал, он зачарованно любовался покатыми плечами "американки" - армейской фляжки, а затем, словно ребенок, протянул вялую руку и посмотрел в лицо чужого.
    - There is no vodka. Just stinking hot water... and couple dozen natives... as a snack (Водки нет. Только вонючая горячая вода... и пара дюжин местных .... на закуску).
    Глаза заcмеялись. Откупоренная фляга уже была рядом. Ждала. Теплая вода, пропахшая дезинфекцией. Капитан с трудом сделал глоток - он отдал бы за это мгновение жизнь. Но искорка мгновения не долговечна и ускользнула в память, затерявшись где-то в закоулках, а флягу никто не отбирал - воды у них было в достатке - и Капитан постепенно, с каждым медленным глотком возвращался к себе прежнему. Воняло мочой, тошнило, дурман никак не хотел отпускать, но мозги уже заработали. Перед ним сидел и улыбался одними глазами "черный". Нет, упаси бог, не негр и не местный из "немытых", а какой-то загорелый безбородый из дальнего-далека, но не араб - этих несло сюда в основном из Саудовской Аравии и улыбаться они вообще не умели. Других "черных" Капитан живьем не видел. Слышал только, что мужики были натасканные и грамотные, бились до последнего и случалось это крайне редко, потому как с головой, а значит осторожные. Наряжались, опять же по слухам, во все черное, за что и нарекли их так чудно, хотя насчет наряда Капитан сомневался, чему подтверждением являлось имеющее место быть.
    Глаза напротив продолжали смеяться, а сквозь звучные толчки крови в висках был хорошо различим приближающийся вой бортов и Капитан подумал, что "черный" наверное свихнулся от жары и засомневался насчет "с головой, а значит осторожные". Тем более, что до столба дыма на месте падения было рукой подать - за ближним склоном - и уйти они могли бы подальше. Должны были, просто обязаны были уйти, время-то было, но не ушли и вот теперь "паре дюжин аборигенов", рассосредоточенных в камнепаде, вместе с трубой "Stinger" в ногах у "черного" и контейнером ракет, светила братская могила. Хотя Капитану тоже, но он уже устал умирать сегодня - в бошке сработал какой-то защитный предохранитель и на все стало наплевать. Он даже не злился на самого себя, беспомощного, со связанными ногами. Наплевать.
    - So nice supertec toy (Такая прекрасная игрушка), - Капитан с усмешкой ткнул пальцем в трубу "Stinger", отдавая флягу. Шумно зевнул и отвалился на камни. Улегся поудобнее, подставив лицо лавине солнца. - I gess, you'll fuck up whole USAF Wing, won't you. So smart guy ...(Думаю, ты вздрючишь целую эскадрилью. Какой молодец....)
    Издевка утонула в непереводимой рявк-команде "черного", за которой последовало некоторое оживление вокруг. Капитан продолжал плевать на происходящее, лежа с закрытыми глазами.
    Перспективы не беспокоили - знакомы в деталях. Произойдет все следующим образом: вертухи зависнут по периметру зоны на высоте, а одна пойдет "наживой" по кругу, постепенно снижаясь. Дело рисковое, но если "пешеходы" клюнут, то вся стая выдаст сразу и по полной программе залповым огнем. А эти наверняка клюнут. Не постеснялись же средь бела дня на рожон... И пацанов, всех его пацанов... Суки немытые...
    Солнце напекло лицо, лезло под веки и он закрылся рукой. На сердце засвербило, откуда-то из души хлынула усталость, налегая всей тяжестью памяти. Наверное так заведено было перед самым финишем, в последние минуты.
    Дома он был давно и ничего так и не понял. То ли он изменился, то ли время изменило всех. Показалось тогда, что домашние стали какими-то чужими и даже побаивались его. Но ночью не орал - Маша бы сказала. Был как обычно веселым и дурашливым. По телевизору тогда гнали что-то наподобие участия в озеленении и благоустройстве где-то в Чарикаре. Чего там, на хрен, было озеленять? Там этой зелени навалом, вместе с засадами, "лягухами", да "итальянками"! Интернациональная дружеская помощь сплошная, не до "цинкачей".
    Потом-то он разобрался в чем дело, точнее мать подсказала: "Что у тебя с глазами, сынок?" А что с глазами? Все нормально, обычные.
    Следующим утром брился и все смотрел-смотрел, что ж там приключилось такое? В глазах-то? Но ничего нового не углядел, а что-то ведь изменилось. Значит, нутро тоже пообвыкло, подзагорело нутро на солнышке афганском. Покраснело, а потом и почернело. Не побелело же? И перестало нутро цвета различать. Лишь красный - это первое, что увидел. А потом и черный, в который все остальное окрасилось. Других расцветок не будет, нутро другой цвет не примет уже.
    А подишь ты травка, деревья, кустики зеленые? - Не-е-е-т, это "зеленка" - черней не бывает.
    Ну неба же синева! - Так она за срезом горным, на самом краю и ждешь оттуда. Все время ждешь. Черней черного то небо.
    Вот и солнце желтое в глаза смотрит. - Не желтое, а все больше черное от гари во все небо. Моргнуть бы, но ты уже навзничь, последнее в глазах оно - солнце - а потом чернота вечная.
    А красное?... - Красного уж ты вдосталь насмотрелся. ОНА всегда в красном мимо проходит и страхом укутывает, словно от холода своего прячет. Жизни стон и крик в этом красном застыл.

    БАНГКОК, ноябрь 1989 года
    Петр Константинович уверенно ввел ключ в слегка подрагивающее изображение замочной скважины. Бесшумно повернул его и толкнув дверь, по-звериному быстро отшагнул в сторону, при этом почему-то едва слышно хихикнув. Улыбка сияла на его раскрасневшемся лице: "Навыки не теряем. Еще и молодым жеребцам фору дадим!"
    Из черного провала раскрытой двери гневного возгласа не последовало. Оттуда разливались: покой, тьма и предполагаемый глубокий сон, так как судя по показаниям, выбитым из наручных часов еще на лестничной клетке (с прищуром левого глаза) контрольный срок периода вечернего негодования супруги Елены Васильевны уже позади, то есть "втык" автоматически переносится на завтрашнее утро, "до которого еще дожить надоть".
    Петр Константинович также плавно и грациозно переместился в прихожую, но связка ключей, освобожденных из-под стражи замка, предательски и переливчато звякнула, чем перечеркнула всяческую охоту к дальнейшему бесшумному проникновению в собственное жилище. Петр Константинович сокрушенно вздохнул, прикрыл дверь и направился непосредственно к холодильнику, который с чмоком исторг бутылку вездесущего тайского "Туборга" и также чувственно затворился. В мыслях Петра Константиновича тем временем начал разгораться просто адский костер литературного вдохновения.
    Через пять минут уже горел свет на просторном балконе, на полу скучал ворох черновиков и на белый лист бумаги ложились строки - достаточно ровные, потому как мозг полнился воспоминаниями, которые отрезвили, а окружающее - комарами, которые разозлили.
    "..... Ранним африканским утром, когда солнце еще прихорашивалось, перед тем как выглянуть из-за моря. Когда едва дохнуло утренним просоленным бризом, а далекая и желанная Бейра даже не думала просыпаться, сладко сопя в предвкушении еще одного дня борьбы за недоразвитый, но такой многообещающий социализм. Вот именно в этот момент Петя Агалеев, по обращению - "команданте", а по-местному и в отсутствии оного - "барбадуш" (борода), смотрел на свисающие пары болванок мин 82-мм батальонного миномета и думал: "Как же на сиськи-то похожи. Вот если б еще взрыватель ввернуть... у-у-у-у".
    Но взрыватель вворачивать было некуда - болванки забиты цементом под завязку, сам проверял. А вообще, "взрыватель ввернуть" ой как хотелось. До родимого дома было долго-далеко. Бейра же - с рапаригами-гудроночками - поближе. Потому рвался туда, зверел и терзал личный состав, а именно претендентов на славное звание СПЕЦ от души - с элитным русско-португальским матом на всю округу, благо что до границы с Родезией (ныне Зимбабве) было далековато. Родезия же, с недавних пор, сидела у Пети в печенках вместе с удивительной стратегической обстановкой на местном театре военных действий.
    Выглядела она - обстановка - следующим образом: бойцы товарища Р.Мугабе (в дальнейшем "партизаны" или "зануды" от ZANU (Африканский Национальный Союз Зимбабве) постоянно лезли из Мозамбика в родную Родезию-Зимбабве и там за ними гонялись регулярные родезийские части. В свою очередь местная регулярная армия - бойцы FRELIMO (Мозамбикский Фронт Освобождения, в дальнейшем "армейцы" или "регулярные"), которые давеча надрали задницу португалам, а теперь шуровали по дороге в Светлое будущее в обнимку с партизанами, постоянно гонялись по Мозамбику за родезийским инфильтрантом, минирующим все подряд и состоящим из родезийских SAS, Selous scouts (спец.подразделения родезийской армии), а так же петиной "головной боли" еще по Анголе - недавно объявившихся ЮАРовских Recces. Продолжалась эта чехарда довольно долго, и Петя считал, что на его век хватит, хотя и ошибался.
    Солнце наконец лизнуло лица, но пока еще было приторочено к горизонту, а сиськи-болванки продолжали свисать с песочного х/б и были приторочены к грудным лямкам вещмешков - зеленых, но тоже песочных - ровно по 20 кг, плюс две болванки по 8, плюс АКМ под 4.
    "Selecsao(этап отбора в Recces), ядрена вошь !"
    Вкупе, все это было водружено на плечи новой партии отборных армейцев. По правде сказать, армейцы для спец.отбора слегка подкачали - с анголоидами не сравнить. Отсеивались все сто процентов за три дня "гребенки", при этом умудрившись порезать двух северокорейских советников-инструкторов, вместо которых и прислали ангольского Петю.
    Про убиенных братьев Петя узнал недавно и даже пригорюнился: разобрал, почистил, смазал ПМ, с которым и так ни денно, ни нощно не расставался. Горевать-то было из-за чего - слух по армейским пошел, к тому же виновников не расстреляли, лишь для острастки определили на охрану приграничного участка железной дороги. Значит допустимо советников резать. В общем, подготовился Петя к худшему, но снижать уровень требований не стал. Тем более, что для пущего порядка трех помощничков-регуляров приставили, а уж спец.претендентов из "местного матерьяла" хватало.
    Ну, а как снизишь требования? Недавно переброшенные на усиление потрепанному родезийскому SAS рэккесы в рейдах по Анголе с полной выкладкой, на жаре, по помпасам, где вода - раритет и с полным набором аховой живности аж за 1000 км выхаживали. Все - пешком. Ни с земли, ни с воздуха никакой поддержки, кубашей тучи, а ходили, дела делали, да еще и возвращаться умудрялись, мать их! Потери минимальные. Как с ними биться-то без "матерьяла"? Кубашей бы напрячь, но не выйдет. Кубашей нельзя в "гребенку". Тема у ребят другая. Поплясать бы или: "Ты беги-беги, команданте. Мы по-твоему не понимаем и тут пока полежим, в тенечке". Indolente, словом. Насчет порезать у них тоже не заржавеет. Вся Африка тряслась, трясется и будет еще долго трястись при упоминании о кубинских товарищах. Вот такая вот грустная история.
    Проходя вдоль строя очередной партии регулярных головорезов, Петя хмуро посматривал в глаза, которые сидели на черных лицах и тупо разглядывали его окладистую бороду, не выражая ничего, кроме явного желания спать. В голову, вместе с зевотой, постепенно закрадывалась пугающее и откровенное: " Ни хрена из этого стада не получится!" Петя остановился, подозвал офицера из тройки помощников, который осуществлял доведение мысли до умов и сердец. Не подумайте, Петин португальский не хромал, но был полон не совсем определенной формы глаголов, да и мозамбикский вариант португальского языка несколько отличался от ангольского в плане идиом и мата..."
    Петр Константинович прервался в написании и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего пластикового кресла. Внизу, в душистой ночной прохладе, в едва обозначившемся тумане близкой реки и незамысловатых коробках жилищ засыпал Бангкок, помаргивая огоньками. А далекий Мозамбик снова разбередил душу, заставил проникнуться сутью бытия - той бессмыслице, которой он посвятил огромную часть своей прошлой жизни.
    Неужели теперешняя отличается?
    Весь сегодняшний вечер пришлось изображать из себя идиота, наполняясь ледяным виски, притворной веселостью и при этом заполняя паузы "непринужденной беседы" под огненными взглядами супруги посла и градом завуалированных вопросов оного. Посол же - маленький коренастый человечек - выглядел весьма озабоченно, чем немало удивил Петра Константиновича и вдруг напомнил Анастаса Микояна, внешне вечно обеспокоенного судьбами то ли страны, то ли своей. Проницательный, хваткий, блестящий политикан, сумевший продержаться у горнила власти, успешно пережив и усатого монстра, и кукурузного самодура, и застойного бровеносца. Впрочем, посол на Микояна не тянул - Наталья Викторовна сильную личность рядом с собой не потерпела бы - сама такова.
    Уже хмельная, а теперь и сонная мысль заспотыкалась в лабиринте сознания под тяжестью многочасовой неутомимой работы, наконец привела к разумному и правильному решению: пора спать. Петр Константинович начал собирать испещренные мелким почерком листы, одновременно пытаясь обнаружить-нащупать ногой сбежавший под кресло шлепанец.
    Подумал о том, что надо менять почерк, писать более размашисто и округло, дабы не заподозрили в укрывательстве крамольных идей. Почерк о мно-о-о-гом может рассказать. Ухмыльнулся по поводу появления такого рода мыслей. Списал все на нервотрепки, радикулит, полную неопределенность на "перестроечной" родине и близкую старость.
    Потом спрятал пустую пивную бутылку за балконным ящиком для грязного белья, дабы избежать разноса "за обардачивание и захламление всего и вся". И... чуть поодаль ожидало блаженство чистых простыней, милое и такое родное дыхание жены, а еще и счастье протянутых ног (ну не совсем протянутых, скорее вытянутых).
    В общем, скоротечное ночное счастье ждало и пора смыть с себя этот день к чертовой матери!


    Конец 1-й части