Глаза

ГЛАЗА.
В крохотной замызганной кухоньке на последнем этаже типовой панельной пятиэтажки, в просторечии называемой хрущёбой, выпивали двое. Затхлая вонючая конурка производила удручающее впечатление своим жёлто-коричневым, закопченным и прокуренным потолком со свисающими с него там и сям тонкими чёрными нитями то ли паутины, то ли сажи, неопрятными, давным-давно покрашенными тёмно-зелёной, тюремной, масляной краской, сейчас почти неразличимой под толстым, маслянистым на ощупь, слоем грязи и жира, следами грязных рук, да и просто харкотиной. Заплёван был и пол - прожженный, никогда не подвергавшийся влажной уборке, линолеум неопределённого серо-буро-малинового цвета с прилипшими к нему окурками и вдавленными в него пивными пробками. Мебели на кухне не было почти никакой – шаткий колченогий столик, заставленный вперемешку пустыми и полными водочными бутылками, стаканами и тарелками, заваленными заскорузлыми и заплесневелыми останками неопознаваемой уже пищи, пара самодельных, грубо сколоченных табурета,  на которых сидели выпивающие, да огромный, почти до потолка, чёрный древний шкаф в углу. Ни мойки, ни даже обычной газовой плиты почему-то не было. Впрочем, окружающая их грязь и запустение никоим образом не мешали выпивающей парочке получать наслаждение. После первых двух стаканов у них завелся странный, непонятный, но очень увлекательный разговор, хотя говорил лишь один из них, хозяин квартиры, маленький, щуплый мужичонка в рваной майке, растянутых на коленях трениках и древних сандалиях на босу ногу. Руки его, от пальцев до плеч были покрыты примитивной татуировкой, недвусмысленно оповещающей каждого о бурном прошлом её обладателя, как и его физиономия – впалый беззубый рот, морщинистая дряблая шея и разноцветные глаза – один водянисто-голубой, бессмысленно наивный и неожиданно трогательный в этом жутком скопище морщин, трещинок и крупных жировиков, а второй – карий, с уродливо деформированным зрачком – следствием операции по удалению катаракты, незрячий и холодный. Но несмотря на такую, мягко говоря своеобразную внешность, рассказывал хозяин квартиры на удивление складно, связно и даже красноречиво, несмотря даже на всё увеличившееся количество выпитого. Собеседник его, огромный, синюшного вида мужик в основном лишь поддакивал и время от времени кивал головой, только изредка вставляя в его бесконечный монолог относительно осмысленные фразы, полностью увлеченный поглощением спиртного.
– Как ты не понимаешь, –  кипятился, размахивая руками и разгоняя, перемешивая между собой слои табачного дыма, хозяин. – В человеке самое прекрасное – это глаза. Недаром говорят что глаза  – это зеркало души. В человеческих глазах можно увидеть всю гамму чувств, малейшие оттенки его мыслей и переживаний. Глаза никогда ничего не скрывают. Не может быть чистого и открытого взгляда у подлеца или негодяя. Но ведь прекрасны только высокие чувства, для знатока и ценителя имеют ценность и нагловатый оценивающий взгляд самца – производителя, озабоченного сексом, и доверчивые, широко распахнутые для новых открытий, чудес и откровений глазёнки младенца…
– Дети цветы жизни, – уверенно провозгласил собеседник. – Их нужно сажать головками вниз.
– Совершенно верно, – поддержал его хозяин. – Но я, с твоего позволения, продолжу свою мысль. Не нужно быть снобом, каждое человеческое чувство  по-своему прекрасно и удивительно. Глаза влюблённой, полностью доверяющей своему молодому человеку, невинной девушки перед первым половым актом имеют не меньшее, но и не большее очарование, чем, хищный, прицельный взгляд убийцы-маньяка или бессмысленные, отупевшие от беспробудного пьянства бельма алкоголика…
– Точно – поддержал его собеседник. – Пьяный проспится, а дурак – никогда.
– Вот именно, – обрадованный тем, что его ещё слушают, заторопился хозяин. – В природе нет ничего безобразного или отталкивающего…
– Всё что естественно, то не безобразно. – сформулировал собутыльник.
–   Да-да… – нетерпеливо перебил его хозяин квартиры. – Настоящего ценителя в равной мере взволнует и лукавый мимолётный взгляд очаровательной флиртующей женщины и вытаращенные от чрезмерного напряжения глаза страдающего запорами и геморроем бухгалтера, сидящего в сортире со спущенными штанами, глубокий и задумчивый взор погруженного в мысли о строении вселенной интеллектуала и бегающие глазки жулика – карманника, направленный в неведомые никому миры замкнутый взгляд шизофреника и осоловевшие от бессонной ночи глаза охранника, отдежурившего сутки в офисе какой-нибудь конторы, вдохновенные очи поэта – графомана и азарт, блещущий в стеклянном потустороннем взгляде садиста. Ничто на свете не может быть очаровательнее глаз – колдовских зелёных и невинных голубых, загадочных васильковых и порочных чёрных… Ты знаешь, я даже в молодости стихи писал про глаза. Вот послушай.
Мне снится сон
Где за каждым сюжетом –
Беда.
Под мерцающим свет
Я иду по дороге,
Но – не оставляю следа…
Вдруг грохочет гром,
Начинается гроза,
Но вместо капель с неба
Падают
Глаза…
И они плачут!
Плачут!
И я не могу идти
Потому что их раздавлю…
И вдруг –
Гаснет свет…
Ты знаешь, что это значит?
Это значит
Что я их люблю,
А они меня – нет…
- Ну, каково?
Обалдевший и ничего не понявший собеседник даже потряс головой, в бессмысленной надежде что-либо осознать.
– Что это за херня? – безнадёжно и печально спросил он.
– Это – стихи. Сти – хи. Что тут непонятного? – разозлился хозяин.
–   Какая-то херня. – упёрся собеседник. – Какие, к чёртовой матери, глаза? Зачем? Почему? Чё ты тут ваще буровишь?
Хозяин некоторое время сидел молча, тупо глядя в лицо своего визави мутными разноцветными глазами. Пальцы его нервно бегали по поверхности стола. Потом он глубоко вздохнул, зажмурился, и снова начал:
– Я говорю – глаза…
Собеседник окончательно завёлся и разозлился.
– Я вообще ни фига не понимаю. Какие ещё глаза? Ты уже достал меня этим глазами. Ну, у меня глаза, у тебя глаза – о чём тут говорить? У каждого раздолбая по две лупёшки, хрен ли тут рассусоливать?
Хозяин безнадёжно замолчал. Было видно, как сомнения одолевают его. Он взял в руку стакан, покрутил и поставил обратно. Пошарил взглядом по столу, но ничто не  привлекло его внимания. Судорожно дёрнувшись вперёд, он  сделал попытку то ли встать из-за стола, то ли прямо так ударить собеседника, но всё-таки сдержался, поднёс руку  ко рту и лихорадочно принялся обгрызать ногти. Встревоженный такими телодвижениями собеседник некоторое время смотрел ему прямо в глаза, но потом отвёл взгляд, нашёл на столе рваную пачку дешёвых папирос и закурил. Молчание понемногу сгущалось и становилось взрывоопасным. В конце концов хозяин всё-таки совладал с нервами и даже криво усмехнулся, но улыбка у него получилась натянутой и двусмысленной. Он встал из-за стола и резким взмахом ладони смёл со столешницы бутылки, стаканы и тарелки.
– Хорошо, – сквозь стиснутые зубы проговорил он. – Я тебе, дубаку, сейчас всё докажу. Я тебе на конкретном примере всё объясню. Если  уж  и теперь не поймёшь, то и не знаю, как с тобой после этого разговаривать.
Он широко распахнул дверцы древнего шкафа и начал выставлять на стол разнокалиберные банки, от майонезных до двух- и трёхлитровых, наполненные розовато-лиловым раствором с едким, тяжёлым и неприятным запахом. В жидкости плавали круглые, гораздо более крупные, чем видятся снаружи, глазные яблок с мотающимся за ними ярко-красными, толстыми жгутами зрительных нервов, разлохмаченных на концах. Потревоженная жидкость плескалась в банках, отчего погруженные в неё глаза двигались, как живые, как бы осматривая всё, что было на кухне – грязные стены и потолок, валяющуюся на полу посуду и солнце, пытающееся пробиться своими лучами сквозь запылённое замызганное окно. Движение их становилось всё более  замедленным, но оттого и пугающе осмысленным. В конце концов они внимательно уставились на собутыльника хозяина, уже протрезвевшего от ужаса, но не способного ни пошевелиться, ни даже закричать. Он ощущал, как волосы его встают дыбом и седеют, как по брюкам растекается тёплое мокрое пятно, но он не в силах был оторвать свой взгляд от страшного и отвратительного зрелища. Ему вдруг почудилось, что все эти глаза – живые, злобные и хищные, и все они смотрят на него с предвкушением чего-то рокового и безысходного, что в их зрачках он видит смутные тени, отблеск мучений и где-то там, в самой глубине жуткую, но явственно различимую тень Смерти, неотвратимо надвигающейся на него и усмехающейся впалым беззубым ртом. Глаза смотрели на него, как зажравшийся кот смотрит на уже пойманную, но ещё не замученную мышь, которую он цепко держит острыми беспощадными когтями. Собутыльник не смог даже зажмуриться, а потому видел, как хозяин достал из ящика стола острый хирургический скальпель, зачем-то закатал до коленей тренировочные штаны, и гнусно улыбнувшись подошёл к нему.
– Ну вот, теперь и твои глаза стали для меня интересны – радостно сказал хозяин, примериваясь скальпелем. – Я давненько не видывал таких испуганных, можно даже сказать – обезумевших от страха глаз. Я буду только рад хотя бы время от времени смотреть на них и вспоминать. Ты даже не можешь себе представить, насколько это интересно и увлекательно…А сейчас поверни, пожалуйста голову чуть – чуть набок, а то мне неудобно…Вот так…Хорошо…
 8.07.1998г.