ПРЕДИСЛОВИЕ
============
Истории, которыми я хочу поделиться с тобой, уважаемый Читатель, мною не придуманы, а лишь услышаны за то короткое время, которое отведено каждому из нас в этом мире. О том, что время это коротко, я стал задумываться совсем недавно, отчего и решил, не откладывая на потом, записать то, что еще сохранилось в моей памяти. Чтобы не стерлось, не забылось, не ушло вместе с нами в небытие, как ушли многие из тех, о ком я и хочу тебе рассказать.
Как ты, очевидно, уже понял, сам я в описанных здесь событиях не участвовал, но людям, мне их поведавшим, доверяю полностью. А уж если они в чем-то немного погрешили против Истины, или память моя дала сбой – не обессудь!
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. ПРОСТО ЖИЗНЬ.
=============================
Алик по прозвищу Тудым стоял на тропе, проходившей между двумя невысокими и короткими отрогами хребта, и вот уже с минуту тщетно пытался прикурить сигарету.
Странное свое прозвище он получил сразу, как только прибыл из своей далекой бурятской деревушки с пополнением в расквартированный на самом юге Афганистана разведбат бригады спецназа. По укоренившейся, очевидно, с детства сибирской привычке каждую фразу начинать со слов "тудым-сюдым", первое время он служил предметом беззлобных насмешек со стороны других бойцов. Но затем все постепенно привыкли, и вскоре уже и самого Алика стали звать Тудымом, на что тот совершенно не обижался. В отличие от другого своего прозвища, которым его также наградили в разведбате – Пельмень. Над происхождением этого прозвища гадать особо не приходилось – наголо обритую, по-восточному плоскую, всегда улыбающуюся физиономию Алика украшали два широко оттопыренных мясистых уха, чрезвычайно походивших на упомянутый продукт питания. Добавьте к этому чрезмерное пристрастие Алика и к самому популярному сибирскому блюду, и поймете, что лучше кличку ему и придумать было трудно. Но если прозвище Тудым он воспринимал совершенно спокойно, то Пельмень считал кличкой чрезвычайно обидной и недостойной. Услышав ее, он тут же норовил закатать обидчику "в пятак", что делал, нужно сказать, весьма умело. Учитывая сей факт, товарищи пользовались этим прозвищем крайне редко. Лишь иногда, в поисках развлечения кто-нибудь из парней упоминал его, после чего остальные бойцы могли некоторое время наслаждаться тем, как не очень поворотливый Алик, на коротких крепких ножках, с настырностью бульдога пытался поймать ловкого и увертливого наглеца. Заканчивалось это, как правило, тем, что провокатор, зажатый в медвежьих объятиях Алика, в предчувствии неизбежной экзекуции, нарочито извиняющимся жалобным голосом произносил традиционную в таком случае формулу извинения: "Да ты чего, братуха, я ж не в обиду! Извини, ну случайно вырвалось!", и, получив ощутимый тычок в бок, благополучно ретировался.
То ли дешевая трофейная зажигалка с надписью "Camel" и яркой желтой картинкой сбоку, иллюстрировавшей надпись, оказалась плохой, то ли мешал небольшой ветерок, тянувший с бокового отрога, но прикурить никак не удавалось. Тогда Алик, закинув за спину АКС и обернувшись спиной к тому склону, откуда тянул ветер, сложил ладони "ковшиком", стараясь укрыть в них слабый огонек зажигалки.
Али, неподвижный и спокойный, сидел на камне метрах в ста выше, прямо над тропой, и внимательно наблюдал за действиями "шурави". Выцветший серый халат и серая шапочка – "пуштунка" , тоже почти добела выцветшая, делали его совершенно незаметным на фоне таких же серых камней. Длинная английская винтовка, доставшаяся ему, очевидно, по наследству от кого-то из предков, мирно покоилась на его коленях. Заметив, что солдат убрал автомат за спину и повернулся к нему лицом, Али решил, что уже пора. Не вставая с камня, он взял винтовку в руки и, прицелившись, нажал на курок. Тяжелая старинная пуля легко пробила "броник" прямо в подвздошье, с веселой злостью вгрызлась во внутренности и, не встретив заметного сопротивления, вышла наружу, раздробив оказавшийся на ее пути позвоночный столб.
Алик, словно мягкая тряпичная кукла, упал лицом вниз на тропу – вначале камней коснулись его колени, затем - нижняя часть туловища, отрубленная пулей от верхней, и лишь потом верхняя, лишенная всякой опоры, ткнулась в землю. Расстегнутая каска слетела, обнажив бритую наголо мальчишечью голову и похожие на пельмени, широко растопыренные уши.
Али выждал мгновение, затем встал с камня и не спеша стал спускаться к тропе, бесшумно ступая по камням своими мягкими кожаными туфлями. Возможно, он прикидывал, что из трофеев сможет забрать, сколько сможет получить за убитого русского, и сколько времени сможет кормить на эти деньги свою семью. А может, он ни о чем не думал и лишь спешил закончить начатое дело.
Лис уже спустился почти к самой тропе, когда услышал сухой звук одиночного винтовочного выстрела. Тело автоматически выполнило то, что Лис делал уже десятки раз – прыжок вперед, кувырок через правое плечо, – стреляли слева, – и короткая очередь из автомата, с одной руки, лежа, из-под правого бока. В том направлении, где боковое зрение отметило неясное движение. Одна из пуль попала "духу" в горло, и он, булькая и захлебываясь собственной кровью, рухнул во весь рост вниз. Он так и остался лежать бесформенной серой тряпкой на склоне, в нескольких метрах от тропы. Лишь винтовка, прогремев по камням, скатилась прямо к продолжавшему лежать на боку Лису. Тот еще мгновение прислушивался к наступившей тишине, затем, не заметив ничего подозрительного, поднялся и направился к раскинувшемуся на камнях Тудыму...
На базе бригады, куда Лиса, сопровождавшего, помимо Тудыма, еще двоих "двухсотых" и одного "трехсотого" – обычная дневная "жатва" этой войны – забросила "вертушка", было жарко, пыльно и суетно. Сновали возле вертолетов техники, торопясь залатать недавно нанесенные им раны, натужно ревел двигателем топливозаправщик, готовя к вылету пару "крокодилов", куда-то пропылил штабной УАЗик...
- Зачем вы здесь, Алексей? – вопрос, заданный Селимом, был настолько неожиданным, что Лис растерялся.
Но Селим, похоже, и не ждал от него ответа.
- Зачем вы пришли к нам? Помогать одним афганцам, убивать других? А кто и, главное, ГДЕ решит, которые из них более правы? В Москве? В Кабуле?
Селим, переводчик бригады, когда-то окончил Московский университет дружбы народов, долгое время жил в Союзе и по-русски говорил, практически, без акцента.
- Если мы уйдем, сюда сразу придут "пендосы", - немного подумав, невесело ответил Лис. – Да они и так уже здесь. И, пожалуй, пораньше нашего!
- Ну, так и пусть себе "воюют"! – в голосе Селима отчетливо была слышна злая ирония. – В этой войне еще никто никогда нас не побеждал. Вон, англичане, сколько лет, денег и людей потратили, а все равно ведь ушли ни с чем! Вы все не понимаете – то, что у нас происходит, это для вас – европейцев, американцев – война. А для нас это просто жизнь. Мы всегда так жили, живем, и, вероятно, будем жить очень долго. Племена всегда воевали друг с другом, но когда приходили чужие, против них воевали все! Так сейчас происходит с вами, так будет и с другими.
Селим помолчал немного и добавил, словно отрубил:
- Уходите! Возвращайтесь домой, в Союз! Вам не победить в этой войне. Поймите – не война это, а наша жизнь. Разве можно победить, воюя с самой жизнью?
- Ну, это не нам с тобой решать! – тоже, словно отрубил Лис.
Ни Лис, ни Селим еще не знали, что спустя всего несколько лет война прекратится так же бесславно, как начиналась, чтобы вскоре смениться новой – такой же бессмысленной, бесславной и нескончаемой, как и все прежние. На этой войне Селима, как предателя и пособника "шурави", вскоре казнят свои же соотечественники.
Ни Лис, ни Селим еще не знали, что спустя всего месяц Лис после тяжелого ранения вернется в Союз, но вскоре и сама страна, отправившая его на эту бессмысленную войну, исчезнет с карт. Лиса же расстреляют из такого знакомого ему "калаша" на глухой таежной трассе. Расстреляют предательски, в спину самые обычные бандиты из-за нескольких сотен тысяч новых рублей, на которые можно было купить разве что несколько коробок американских куриных окорочков.
Ничего этого, разумеется, ни Лис, ни Селим еще не знали, лежа на выгоревшей пожухлой траве возле Ми-8-го в далекой афганской провинции Гильменд, и рассуждая о войне, мире и жизни...
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. УЖАЛЕННЫЙ
=========================
Ходить с Сергеем ребята не любили. Нет, альпинист он был хороший! И на скалах, и на льду чувствовал себя уверенно, техническими приемами владел отлично, да и силой-выносливостью обладал отменной. 45-килограмовый рюкзак – обычная ноша на подходе к началу восхождения – казался, судя по скорости и легкости его движения, пушинкой на его широкой крепкой спине. Товарищем он тоже был надежным, всегда готовым помочь другу в трудную минуту, не чурался и обычной "черной" работы на стоянках – разбивки палаток, приготовления пищи. Не случайно после каждого восхождения в его альпинистской книжке появлялась дежурная запись – "Активен на бивуаках".
Все, вроде бы, ничего, но… Какой-то невезучий он был, что ли! Вечно с ним приключались всякие неприятности, словно притягивал он их, как магнитом. То неизвестно откуда сорвавшийся камень попадет ему прямо в голову, закрытую, к счастью, защитной каской; то совершенно новая, недавно полученная со склада веревка оборвется вдруг на спуске и заставит его почти сотню метров кувыркаться по крутому фирновому* склону, пока, наконец, он не сумеет надежно закрепиться или, как говорят альпинисты, "зарубиться" ледорубом, успев к тому времени ободрать в кровь колени и локти о жесткий и шершавый, как наждак, склон. А то небольшая снежная "доска", на которой он беззаботно съезжал по вполне безобидному склону, неожиданно вынесет его прямо к широкой бездонной трещине, и он, сбросив с плеч рюкзак, чудом успеет откатиться в сторону. Оставив, впрочем, ей в добычу содержимое рюкзака – все свои сухие и теплые вещи, включая спальный мешок. После этого двое суток, до самого базового лагеря, он будет ночевать в палатке в короткой "штурмовой" курточке и твидовых бриджах, фактически, на голом льду, постелив под себя лишь бухту веревки в качестве хоть какой-то прослойки между льдом и собственным телом.
Каждое такое "приключение" ставило восхождение, в котором он участвовал, на грань срыва, и заставляло сильно нервничать остальных его участников. Поэтому ребята, смущенно отводя глаза, нередко отказывались включать его в состав своих групп. Он на это не обижался и даже пытался шутить: "Знаете, есть такое выражение – "поцелованный судьбой". А меня, похоже, судьба не поцеловала, а ужалила. Вот и хожу теперь ужаленный, ха-ха-ха!" Слушатели на эти шутки реагировали, как правило, сдержано.
Маршрут, выбранный старшим инструктором лагеря Николаем Николаевичем Егоровым для учебного восхождения новичков, у каждого, хоть немного знакомого с альпинизмом, наверняка вызвал бы определенные сомнения, если не сказать возражения. Он хоть и не представлял никакой технической сложности, но один из его отрезков проходил по узкому и крутому каменистому кулуару. Камни были, что называется, "живые", и если учесть достаточную протяженность кулуара и большое количество участников восхождения – их набралось почти два десятка – то вероятность того, что кто-либо из идущих впереди спустит на нижних камень, а то и настоящий камнепад, была совершенно очевидной. Но Николай Николаевич был не только самым опытным, но и самым старым из инструкторов, и спорить с ним казалось верхом неуважения.
Сергея включили в группу в качестве помощника инструктора. А чтобы его обычное невезение не оказало сколь-нибудь серьезного влияния на успех всего мероприятия, поставили в середине группы. Следи, мол, чтобы никто не отставал, да предупреждай, если вдруг кто-то камень спустит. Он, как человек дисциплинированный и ответственный, поставленную задачу выполнял точно и добросовестно. Поэтому, услышав сверху тревожный крик "Камень! Камень!", тут же продублировал команду для идущих ниже, а сам, задрав голову, стал наблюдать за кулуаром, высматривая, когда появится этот "нарушитель спокойствия". То, что он вскоре увидел, привело его в состояние тихого ужаса – по кулуару, подскакивая на неровностях, словно чудовищный мяч, несся огромных размеров валун, грозя снести всех, кто находился на его пути. Решение пришло мгновенно, и Сергей, не раздумывая ни секунды, подставил свой титановый ледоруб под летевший камень, рассчитав примерно место, где он должен был в очередной раз удариться о склон. Ледоруб он поставил под наклоном, полагая, что ударившись о него, камень изменит свою траекторию и уйдет из кулуара в сторону. А для надежности, не полагаясь только на силу рук, он опер древко ледоруба на свою ногу…
Если говорить о результате, то рассчитал он все правильно. Камень, наткнувшись на скорости на неожиданное препятствие, немного свернул в сторону, ударился о борт кулуара, отскочил от него вбок и, перелетев сходу противоположный борт, с жутким завыванием, словно артиллерийский снаряд, унесся вниз по ледовому склону, на котором, разумеется, не было ни единой живой души. В этой разыгравшейся на глазах у всей группы и занявшей доли секунд драме мало кто обратил внимание на короткий сухой треск, сопроводивший удар валуна о ледоруб. И лишь когда камень улетел вниз в ущелье, все обернулись к Сергею. Он полулежал на спине, опираясь боком на склон. Правая нога была вывернута коленом вовнутрь, а на ней, повторяя очертания ноги, лежал согнутый, но не сломанный титановый ледоруб.
Глупо улыбаясь побелевшими от боли губами, Сергей произнес:
- Ну, вот, я же говорил! Ужаленный, да и только! Теперь весь сезон, считай, пропал!
Тот сезон для Сергея, мгновенно превратившегося из неудачника в героя и спасителя, действительно, безнадежно пропал. Как и два последующих, пока приживался искусственный коленный сустав, и пока Сергей долгими изнурительными тренировками восстанавливал утраченную спортивную форму. Он погиб только три года спустя от отека легких при восхождении на свою давнюю мечту – пик Хан-Тенгри. Но это уже совсем другая история, и невезение здесь, конечно же, ни при чем.
======================================================
* фирн – слежавшийся перемороженный снег, обладающий высокой плотностью и шероховатостью.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ИВАН ИВАНОВ
===========================
Солнечно. В деревьях
злится юный ветер –
не осталось в тучах
ни дождинки слёз!
И нестрашно хлещут
тоненькие плети –
тоненькие ветви
молодых берез.
Выбрались маслята
на песчаный взгорок,
сонная повисла
всюду тишина.
Спрятался за лесом
суетливый город,
а немного дальше
спряталась война…
Лето 41-го, казалось, ничем особым отличаться не будет, и жизнь продолжит свое неспешное течение в привычном русле ежедневных забот. Так оно и было, вплоть до 22 июня.
Жителя деревни Клопцы Дновского района Ленинградской области Иванова Ивана Ивановича, 1897 г.р., мобилизовали не сразу – староват все же, за 40 перевалило. Однако в августе и ему пришла повестка, и он по-крестьянски послушно собрал свой "сидор" и, поцеловав напоследок жену и ребятишек, отправился воевать. А в конце сентября в деревню пришло письмо от его сестры Катерины из Ленинграда, где она рассказала, что ездила с оказией на фронт, навестила Ивана, да немного продуктов ему свезла. Часть, в которую его определили, оказалась в самом центре боев, в Синявинских болотах, и попасть туда Катерине удалось, почитай, чудом.
Читая скупые и простые строки письма, жена его Сашенька ясно представляла себе, как ее Иван лежит в наполовину заполненном болотной жижей окопе, под сплошными бомбежками и не прекращающимся ни на минуту обстрелом. Больше писем от Катерины не было, но полученное вскоре извещение из военкомата, что муж ее пропал без вести, неожиданностью для Сашеньки не стало. Как рассказал недавно вернувшийся из тех же мест после тяжелого ранения односельчанин, непрерывные бомбежки и артобстрелы перемесили весь "пятачок", где стояла Иванова часть, в одну сплошную грязь, не оставив следа ни от людей, ни даже от самого болота.
- Ждите, таперича, немца! – не боясь ареста, возбужденно предупреждал он, - Может, к зиме, али чуток попозжа, непременно сюда придет! Прячьте какие есть запасы в лесу, не то все отымут! Хужей, чем в "разверстку" будет! Немец придет голодный да злой!
Так и случилось – к концу зимы в деревню вошли немцы.
Несмотря на то, что деревня находилась в центре ожесточенных боев, все они как-то обошли ее стороной. Так, до самого конца 43-го года немцы и простояли в деревне, без особой, на первый взгляд, надобности и цели. Немцев было немного, а окружавшие деревню леса и болота казались мрачными и страшными. Может по этой причине, а может из-за своей малочисленности, но вели они себя довольно тихо и спокойно. Даже партизаны, располагавшиеся совсем неподалеку в лесу, старались без крайней необходимости в деревню не наведываться и непрошенных "гостей" не беспокоить, чтобы не вызвать ответных репрессий против оставшихся там баб да малых детей. Лишь почувствовав приближение фронта, попытались, было, оккупанты сжечь деревню, как это было уже не раз в других местах, да не успели – словно из-под земли объявившиеся партизаны за считанные минуты уничтожили весь их небольшой гарнизон, вернув настрадавшимся женщинам долгожданную свободу.
До конца 46-го Александра исправно получала пособие на себя и детей, а потом вдруг перестала. Подождав с месяц, она отправилась в райцентр, в военкомат, где ей показали какую-то бумажку, из которой, как объяснил однорукий военком, следовало, что ее муж, Иванов Иван Иванович, "перешел на сторону врага", и ей, как жене изменника Родины, пособие не полагается. "Как же он мог перейти куда-то, если там, где он воевал, всех поубивали да разбомбили? Там же и сдаваться-то было уже некому!" – недоумевала она, но военком слушать ее не стал и лишь презрительно указал на дверь.
Теперь она осталась совсем одна, без мужа, без всякой помощи, в голодной и разоренной войной деревне, с четырьмя детьми на руках. Замуж Александра больше не вышла, да и не пыталась, храня верность своему угрюмому, но горячо любившему ее и заботливому мужу. Днем трудилась в колхозе, зарабатывая трудодни, на которые можно было получить кое-какие продукты и товары. А после работы допоздна возилась со своей коровой и несколькими козами, которые, фактически, и кормили всю ее семью. Старшая дочь Машенька, как могла, помогала матери, в душе тайно мечтая поскорее вырасти и уехать от этой беспросветной и голодной жизни в большой город. И, лишь исполнилось шестнадцать, она собрала небольшой чемоданчик и уехала в Ленинград, где вначале устроилась работать на хлебокомбинат, а затем, окончив ПТУ, перешла на Кировский завод, где и трудилась до самой пенсии. Младшие ее братья пошли значительно дальше, окончив институты, и разъехавшись по всей необъятной стране, от Приморья до Карпат. Заметно состарившаяся от тяжелого крестьянского труда, Александра осталась в опустевшем доме одна, и, выйдя уже на пенсию, продолжала привычно вести свое нехитрое хозяйство. Впрочем, Машенька каждое лето навещала ее. А когда вышла замуж и обзавелась собственными детьми, привозила их на лето в родную деревню. И если ее сын Алешка, деревню не любил, считая себя жителем сугубо городским, то дочь Лера не могла дождаться, когда снова увидит любимую бабулю и родной, всегда выкрашенный синей краской небольшой домик, построенный уже после войны Машенькиным братом Федей.
Став постарше, Лера уже самостоятельно приезжала к бабушке и на летние, и на зимние каникулы. И, сидя у жарко натопленной русской печи с широко раскрытыми глазами, слушала бабушкины рассказы о довоенной, да и дореволюционной жизни, о дедушке Ване, погибшем на войне, но незаслуженно обвиненном в предательстве, о 14-летнем деревенском мальчишке Кольке, расстрелянном немцами за то, что носил партизанам в лес хлеб. Колькину могилку на деревенском кладбище у небольшой деревянной церквушки бабушка Лере тоже показывала. Тогда, вероятно, Лера и решила, что, когда вырастет, непременно узнает, где и как погиб ее дед, и восстановит его доброе имя. Но так случилось, что первой правду об Иване узнала сама Александра. Ее давняя подружка и соседка Клавка перед смертью позвала ее к себе и созналась, что запись в военкомовских книгах подделал тот самый однорукий военком – двоюродный брат ее матери. Сделал, чтобы скрыть полученные из Москвы документы о дезертирстве отца Клавдии, Иванова Ивана Алексеевича. После освобождения из концлагеря, где он провел, фактически, всю войну, Клавкин отец отсидел еще пять лет в лагерях, но домой не вернулся, а уехал работать на Дальний Восток, где и остался. Зато пособие Клавкина семья, в отличие от Александры, получала исправно. Обиды на Клавку не было – сколь лет уж прошло, забылись все прежние обиды и горести. Да и самого Ивана вспоминала Александра уже редко. Разве только когда собирались все жители деревни в Троицу на кладбище поминать родных и близких, подкатывало что-то к сердцу – где, в какой земле лежит в безвестности ее любимый Ванечка? Впрочем, вскоре и сама Александра упокоилась с миром на старом деревенском кладбище. А спустя десяток лет рядом с ее могилкой появилась и еще одна – по просьбе Марии после ее смерти Валерия привезла и похоронила ее на родине. Братья Марии тоже вскоре отошли в "мир иной", и теперь лишь ее дочь Валерия, да ее дети помнили о пропавшем без вести дедушке Ване.
С развалом Союза деревня захирела, и в ней остались доживать свой век только двое стариков – сын Сашенькиной соседки Клавдии Ванька-Цыган и его жена Дуня. Просторные поля, некогда обильные и цветущие, поросли деревьями и кустами, и теперь в деревню от бывшей центральной колхозной усадьбы можно было пройти лишь по едва заметной тропинке. Но Валерия по-прежнему каждое лето привозила своих детей в старый бабушкин дом, и он, казалось, оживал к их приходу. Вновь топилась большая русская печь, вынимались из потемневшего от времени, изготовленного собственноручно дедушкой Ваней, буфета старые, местами треснувшие чашки и тарелки, выносился на улицу и торжественно раздувался большой "ведерный" самовар, а к чаю подавались нежные творожники "бабахи" - соседка Дуня, хорошо помнившая и бабушку Сашу, и свою подругу детства Марию, каждый вечер приносила Валерии полную миску творога и литровый алюминиевый бидончик молока. Денег она никогда не брала.
- Бери детишкам - чего ж они летом в деревне и молочка не попьют, что ли? А мне его все равно девать некуда. Нам с Иваном много ли нужно? А в центральную усадьбу носить уже здоровье не то!
И каждый раз, возвращаясь по осени домой, в город, Валерия собиралась начать поиски пропавшего в войну деда. Вот только как это делать, она себе совершенно не представляла. Помог ей, как это обычно бывает, случай. В библиотеку, где она работала, зашел молодой, лет тридцати пяти – сорока, спортивного вида мужчина в камуфляжном костюме и тяжелых армейских ботинках. Он долго рылся в книгах, переходя от полки к полке, явно что-то разыскивая.
- Вы что-то ищете? – спросила Лера. – Может, я могу вам помочь?
- Да, был такой сборник Александра Межирова, о боях на Синявинских высотах…, - не отрывая взгляда от полок, отозвался мужчина.
- А зачем он вам? Вы, наверное, пишете какую-нибудь статью или книгу? У меня дед где-то там пропал без вести. Только, по-моему, их называют не высотами, а болотами.
Мужчина заинтересованно обернулся.
- Ну, вообще-то официально они называются высотами... Так, говорите, дед пропал без вести? А вы пытались его разыскать?
- Да я давно собиралась, вот только не знаю, куда обратиться! – огорченно ответила Лера.
- Считайте, что вам повезло! – уверенно сказал мужчина. – Я руковожу районным отрядом поисковиков. Про "Долину" слышали, наверное? Бумага и ручка найдется? Записывайте название архива – ОБД "Мемориал". Это в Интернете, там найдете подробную информацию, с чего начинать поиск. Но первым делом, конечно, нужно обратиться в ЦАМО - Центральный архив Минобороны...
Лера подробно записала все, что ей рассказал новый знакомый.
- Будут сложности – обращайтесь ко мне! – прощаясь, он крепко пожал ей руку. – Я к вам теперь буду регулярно заглядывать. Нужно готовиться к следующему сезону, да и насчет книги вы правильно угадали. Готовим к печати первый том о результатах нашей работы. Как раз о боях в районе Синявинских высот. Так что, если отыщете что-то, обязательно сообщите мне – включим и вашего деда в книгу!
Найти в Интернете запись оказалось совсем не сложно. Тут ей помог сын Вовка, часами пропадавший в этом незнакомом ей виртуальном мире. Вот только найденная фотокопия документа с непривычным названием "Сведения о безвозвратных потерях…" ясности не добавила. Она до боли в глазах вглядывалась в заполненные торопливым почерком строки, где в графе "Причина выбытия" было вначале записано "пропал без вести 8 октября 1941 г.". А поверх этой записи, совсем другим, твердым почерком черными чернилами была сделана запись – "перешел на сторону врага 14 ноября 1941 г."
Официального ответа из ЦАМО Валерия ждала почти полгода. В ежедневных делах и заботах история с запросом постепенно забылась, и обнаруженный в почтовом ящике большой конверт с проштампованным на нем адресом, явился для Валерии полной неожиданностью. Она поспешила домой, где, торопливо скинув с ног туфли, прошла на кухню и вскрыла ножом конверт. То, что она прочла в выполненном на официальном бланке ответе, окончательно убедило ее, что сведения о предательстве деда, мягко говоря, не соответствовали действительности:
"На Ваш запрос сообщаем, что по архивным документам рядовой 1027 стрелкового полка Иванов Иван Иванович, 1897 г.р., уроженец Ленинградской области, Дновского района, Старского с/с, дер.Клопцы, пропал без вести 8 октября 1941 г. Основание: ЦА МО, донесение № 77136с – 1941 г. В алфавитной картотеке на осужденных военными трибуналами, в картотеке на прекращенные уголовные дела, надзорные и наблюдательные производства военных прокуратур Иванов Иван Иванович, 1897 г.р. не значится".
Но что делать дальше она снова не знала. "Ладно, завтра позвоню этому поисковику из "Долины" – может, он что-то подскажет!" – решила Валерия. На следующее утро, едва придя на работу, она отыскала нужную "Карточку читателя" и по указанному в ней домашнему адресу через справочную службу выяснила номер его телефона.
- Сергей Анатольевич? Это из библиотеки вас беспокоят, Валерия Михайловна, помните?
- Да, конечно! Я, откровенно говоря, давно уже ждал вашего звонка! Ну, как, удалось что-нибудь отыскать?
- И – да, и – нет, - расстроено ответила Валерия. – В этой вашей базе мы нашли фотокопию справки. Ну, той самой! В которой данные о том, что дедушка пропал без вести, были исправлены на "перешел на сторону врага". А из ЦАМО прислали ответ, что он среди изменников и дезертиров не числится... Получается, что кто-то нарочно подделал эту запись в военкомате, я правильно думаю?
- Совершенно верно! – подтвердил ее догадку руководитель отряда поисковиков. – Я очень рад, что вам удалось восстановить доброе имя вашего дедушки!
- Это, конечно, так, но что мне дальше делать? Мы же все равно не знаем, где и как он погиб, где похоронен…
- Как, что делать? – удивился собеседник. – Искать! Обязательно продолжать искать! Мы ведь каждый год находим десятки погибших в том районе, и нередко удается восстановить даже их имена. Ваш адрес у меня есть, так что, если будут какие-то новые сведения, я вам обязательно сообщу.
Мужчина немного помолчал, потом добавил:
- Кстати, знаете, какой девиз у нашего отряда? Найти и помнить!
Разговор закончился, но Валерия все сидела, сжимая в руке трубку, из которой доносились лишь частые гудки...
ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. КРИЧИ - ТЕБЯ УСЛЫШАТ!
========================================
Из письма Юрия К.:
---------------------------
"Ты спрашиваешь, как здоровье? Ну, какое у нас уже здоровье! Так, барахтаемся, понемногу. Сердце, вот, прихватывает все чаще, да еще кашель этот... Жена говорит, что это от курения. Бросать, мол, давно уже пора. Но я-то знаю, что это все от сердца. Износилось, не успевает кровь через легкие прокачивать. Было у меня уже такое... А тут еще напасть объявилась – кричать по ночам стал. Да так, что сам просыпаюсь..."
Из рассказа Сергея В.:
------------------------------
"Плохая это была гора. Самая плохая из всех "больших". Много народу на ней осталось… И не верьте, если кто скажет, что ничего не боится! Это только дураки ничего не боятся, а для нормального человека чувство страха – явление вполне обычное. Вроде как сигнал, предупреждение, чтобы не расслаблялся, значит. Ну, мы-то расслабляться как раз не собирались и шансы свои на успех оценивали весьма высоко. А страх... Страх, конечно, был! Скорее, не страх даже, а боязнь, что какая-нибудь мелочь сорвет все наши планы. И как в воду глядели! Подвел нас, как сейчас принято говорить, пресловутый "человеческий фактор". А конкретно - Юрка. Вначале на ночевках кашлять стал взахлеб, потом "чейнстохово" дыхание появилось – слышали про такое? Это когда сердце два раза стукнет, а третий – пропускает. Вроде, как у машины, когда движок "троит". Поначалу надеялись, что все само пройдет. Ну, что он постепенно втянется. Даже лишний промежуточный лагерь организовали, чтобы он получше акклиматизировался. И, казалось, у него действительно все прошло, и он уже в норме. Но на следующий день, после этой стеночки скальной, его снова прихватило, да так, что мы уже всерьез перепугались! Но опять понадеялись на наш обычный «авось». На первом же более-менее пологом участке вырыли снежную пещеру, уложили его, дали лекарств, какие в аптечке у нас были, чаю горячего... Решили, пусть полежит, отдохнет, а там посмотрим. Если будет все нормально, то оставим его здесь, а сами сбегаем на гору. А он, если отлежится, сходит "вторым заходом". Толик обещал ему, что пойдет с ним по второму разу..."
Из письма Юрия К.:
---------------------------
"Толик мне тогда сказал: "Не переживай, Юрок! Если почувствуешь, что можешь, я сам с тобой схожу еще раз. Здесь до вершины уже ничего сложного не осталось. Дойдем с тобой потихоньку!" А мне эта гора, ох, как нужна была! Это же была последняя... на "барса"!
Из рассказа Сергея В.:
------------------------------
"Мы тогда как-то и внимания не обратили, что Толик сам тоже кашляет. Нехорошо так кашляет, с надрывом. Правда, на высоте все кашляют - обычное дело! Тем более что все наше внимание было на Юрке сосредоточено. А он ночью вдруг задышал часто-часто, а после и вовсе отключился. Ну, Толик ему сразу принялся искусственное дыхание делать, да сердце массировать – он в этих делах большой спец! Глядим – вроде бы очухался наш Юрок, глаза открыл… Тут уже, понятное дело, не до вершины стало. Ясно, что нужно его срочно вниз, да только нам втроем по этой стенке его было не спустить. Ну, мы тогда решили, что Толик с ним останется, а я с Олегом рвану вниз, на плато. Там наблюдатели из Омска сидели четверо. С ними мы бы его спустили без вопросов!…"
Из письма Юрия К.:
---------------------------
"...очнулся я под утро. Гляжу – Толик на мне верхом сидит, ребра мнет. "Ты чего?!" – спрашиваю. А он: "Очнулся? Слава богу! А то я уже совсем умаялся из тебя повидло жать!" Это он пошутил, значит, так, чтобы меня успокоить! Да только мне было уже все равно. Я дальше вообще помню частями – ну, когда в сознание приходил. Помню, Толик тогда принялся полиспаст готовить, чтобы меня вниз по стенке спустить. "Нужно, - говорит, - еще хотя бы сотню метров сбросить, иначе, - говорит, - ты никаких спасателей не дождешься!" В общем, наколотил в скалы "морковок" - это самое надежное на такой "рассыпухе" - навесил веревки… Он, понятно, все больше снаружи возился - я только кашель его слышал. Нехороший, такой, кашель..."
Из рассказа Сергея В.:
------------------------------
"Спустились мы быстро, часа за четыре. Наблюдатели, как узнали, что у нас случилось, сразу наверх ушли, а мы с Олегом передохнули малость и тоже рванули за ними…"
Из письма Юрия К.:
---------------------------
"... упаковал он меня в спальник, обмотал двумя обвязками и стал потихоньку вниз спускать. А я, то приду в себя, то снова отключусь. Помню, только, как он зачем-то все время повторял: "Ты, ежели что, кричи! Кричи – тебя обязательно услышат!" А я все понять не мог: что это за "ежели что", и зачем мне нужно кричать?"
Из рассказа Сергея В.:
------------------------------
"Наблюдателей мы догнали быстро - для нас-то маршрут был уже знакомый, хоженый! Плато проскочили по своим следам, потом пошли ледовые стеночки... В общем, до последнего скального взлета добрались уже к вечеру. Решили, что хоть и совсем темно стало, но пойдем дальше, по своим же старым крючьям. Наверное, так и выскочили бы на самый верх, если бы вдруг крик не услышали. Так мы Юрика тогда и нашли. Ну, и Толика тоже... Это мы уже потом сообразили насчет кашля! Ну, что это у него воспаление началось. А на высоте оно "работает" быстро, иногда пары часов хватает. Удивительно еще, как он почти сутки продержался!.. "
Из письма Юрия К.:
----------------------------
"Когда он меня спускать принялся, я снова сознание потерял. Очнулся уже внизу, под стенкой. Сколько времени прошло – не знаю, только уже совсем темно было. Лежу, как младенец, спеленатый в спальный мешок – ни повернуться, ни пошевелиться. Только и могу, что головой крутить. Ну, я голову вправо повернул, а там совсем рядом Толик на снегу лежит. В обвязке и веревка на груди в карабин пристегнута. Лицом вверх лежит, а глаза открыты – прямо в черное небо открыты! И тогда я закричал..."
* * * * *