Эта история произошла со мной очень давно. Я был еще молодой человек, мне едва исполнилось тридцать. Я долгие годы никому не рассказывал об этом, поскольку вряд ли кто-нибудь поверил бы мне. Меня бы сочли глупым фантазером или умалишенным. Впрочем, единожды я отправил этот рассказ в какой-то журнал, печатающий фантастику, но и там посчитали историю нереальной и слишком надуманной, и рукопись отклонили. Тем не менее, все это чистая правда.
1.
Когда я впервые почувствовал ЭТО, то не придал особого значения. Честно говоря, я даже не понял, что ЭТО произошло. Потом со мной долгое время ЭТОГО не происходило. Но когда ЭТО случилось во второй раз, я задумался и стал искать причину, почему ЭТО происходит, почему происходит именно со мной и какой отсюда следует вывод.
Сейчас я довольно отчетливо помню тот день, когда ЭТО случилось в первый раз. Это было в конце февраля 1987 года. Я поздно вышел из дому и безнадежно опаздывал на работу. Спасти меня могло только чудо — если прямо сейчас я влезу в автобус. Но если придется ждать его хотя бы пять минут, я опоздаю на свою электричку, а дальше все по цепочке — нагоняй от начальства, пропесочивание на собрании, лишение премии и т.д. Свернув за угол, я увидел его. Автобус уже подруливал к остановке. Пробежать стометровку при моей теперешней форме — дело достаточно сложное, хотя были времена, когда я делал это довольно часто и с охотой. Но следующий автобус мог прийти минут через двадцать, а то и позже. Ни на что, практически, не надеясь, я побежал.
Сначала возникло ощущение, будто я еще сплю. Такое часто бывает во сне: ноги ватные, едва шевелятся, сердце отчаянно колотится, гулко отдаваясь в ушах, от напора встречного ветра сводит дыхание, но заветная цель так и не приближается. Однако я с удовлетворением отметил, что автобус остановился и не торопится подъехать к остановке. Это вселяло надежду, и я ускорил бег, хотя бегом мое топтание на месте можно было назвать лишь с большим приближением. Тут меня поразил еще один факт: прохожие вокруг меня совершенно не двигались. Вернее двигались, но чрезвычайно медленно, как на киноленте при скоростной съемке. Я маневрировал среди них как между статуй, упорно продвигаясь к своей цели.
Добравшись таким образом до остановки и с трудом переводя дыхание, я обнаружил, что всё вокруг пришло в нормальное движение. Автобус подъехал и с шумом распахнул двери. Пропустив, как джентльмен, вперед женщин, я втиснулся в салон. Пассажиры, стоявшие на задней площадке, с удивлением погладывали на меня, как, впрочем, и те, что втиснулись следом за мной.
Второй раз ЭТО произошло где-то через месяц. Я снова опаздывал. На автобус-то я успел, но он тащился как черепаха, спотыкаясь на колдобинах и гулко передавая в салон толчки продавленными рессорами. Когда я вышел на своей остановке, моя заветная электричка уже подкатывала к платформе. А мне еще предстояло перейти оживленную улицу по подземному переходу. Я сделал шаг на мостовую, чтобы перебежать дорогу поверху, но машины неслись непрерывным потоком, и я решил, что все пропало. И вдруг — небольшой просвет. Была, не была, подумал я и ринулся перебегать улицу. Я снова ощутил ватность в ногах, будто бы к ним привязаны двухпудовые гири, и каждое движение давалось мне с огромным трудом. Я уж было собрался вернуться на тротуар, как вдруг заметил, что все машины остановились и пропускают меня. Стояла и электричка, так и не доехав до середины платформы.
Как же смогли остановиться машины? Ведь они мчались как сумасшедшие, а я даже не слышал визга тормозов. И вообще, все звуки стали медленными и низкими, словно кто-то пластинку 78 оборотов пустил на 33. Машины все-таки двигались, но медленно. Я, спокойно обходя их, перешел на другую сторону и взошел на платформу в тот момент, когда двери электрички с шипением распахнулись. Все пришло в нормальное движение, но сердце мое бешено стучало, а дыхание было таким, словно я пробежал тысячу метров в спринтерском темпе.
Вскоре я научился вызывать ЭТО сам. Я мог прочитать за утренним кофе газету, и довольно внимательно, всего за одну минуту. Я не спешил выходить из дому: увидев из окна едущий по улице автобус, я был уверен, что успею на него, и успевал. Разговаривая с начальником, я мог заставить его замереть. Он застывал в одной позе, издавая низкий протяжный звук, а я в это время мог обдумать ответ и даже слегка вздремнуть. Если мне требовалось отпечатать какой-нибудь документ на машинке, я не спеша тюкал по клавишам одним пальцем, а страницу распечатывал меньше чем за минуту. Сотрудники поражались моим внезапно открывшимся способностям. Я на спор ловил мух, мог подхватить у самого пола падающий стакан, не дав ему разбиться. Научился и еще одному трюку: поднимал стакан кверху, опрокидывал его и выливал весь чай. А потом, у самого пола собирал всю жидкость обратно в стакан. Это выглядело, наверно, очень эффектно, потому что сотрудники твердили в один голос:
— Тебе бы в цирке выступать!
В чем заключался физический или биологический смысл ЭТОГО, я понять не мог, поскольку сам далек и от физики, и от биологии. Но ведь должно же ЭТО иметь какое-то научное объяснение! У меня было ощущение, что моя жизнь записана на видеокассету, и в любой момент я могу крутить ее с замедленной скоростью. А вдруг смогу и в обратную сторону? Чтобы не терзать себя дальше, я решил посоветоваться с приятелем-физиком.
2.
Выслушав мой сбивчивый монолог, физик нацепил на себя скептически-ироническую усмешку, решив, наверно, что я его разыгрываю. Но когда я ему дважды продемонстрировал фокус со стаканом чая, он закурил сигарету и надолго уставился в потолок.
— А ну-ка, сделай еще что-нибудь, — попросил он, когда длинный столбик пепла упал ему на брюки.
Мой взгляд привлекла колода перфокарт у него на столе. Я подбросил десяток веером кверху, а когда они застыли в воздухе, стал собирать по одной. Последнюю подхватил у самого носа моего приятеля, который все еще держал во рту недокуренную сигарету. Он закашлялся, откинулся на спинку кресла и пару минут бормотал что-то себе под нос на своем физико-математическом языке про какие-то лямбды и косинусы фи. Потом он схватил со стола хрустальную пепельницу, вытряхнул ее содержимое прямо на полированную поверхность и запустил ею в меня. Я машинально поймал пепельницу вытянутой рукой.
— Ты что, очумел? А если бы я увернулся?
Большим пальцем я показал себе за спину, на полку серванта с китайским фарфором. Приятель расхохотался.
— Пустяки (ха-ха-ха!). Просто я хотел (ха-ха-ха!), чтобы ты сказал чего-нибудь, пока находишься в ЭТОМ состоянии. Ой, не могу! (ха-ха-ха!) Точно! Ты говоришь как Буратино!
Он сгреб ладонью окурки обратно в пепельницу, которую я ему вернул.
— Я все понял. Ты знаешь, что такое время?
— Время? — удивился я и машинально посмотрел на часы.
— Да, время. Это векторная величина, имеющая постоянное направление и скорость. То, что время необратимо, люди поняли давно. Только писатели-фантасты нещадно муссируют тему машины времени, которая, как и вечный двигатель, до сих пор считается утопией. Лично я допускаю, что вектор времени может иметь иное направление, в том числе и обратное. Можно даже предположить, что те летающие тарелки, которые встречают некоторые наблюдатели — и есть машины времени, они прилетают к нам из будущего. Но это тема для другого разговора, вернемся к твоему феномену. На тебя свалился Божий Дар — ты можешь управлять скоростью времени, правда, лишь для себя. Поскольку мы время только наблюдаем, и не можем (кроме тебя!) на него воздействовать, наше восприятие времени зависит от точки отсчета, от масштаба и фиксации события наблюдателем...
— Ты вообще со мной разговариваешь?
— Да. А что?
— А попроще нельзя?
— Короче, для нас полный оборот Земли вокруг Солнца длится год. Год для нас — срок довольно большой. А какой-нибудь наблюдатель из Космоса видит обороты Земли вокруг Солнца как вращение детского волчка. Ему и невдомек, что за его час на Земле сменяются десятки поколений. Дальше, все знают, как трудно прихлопнуть муху ладонью. Но ведь для мухи взмах нашей руки выглядит как для нас падающее дерево. Я сначала не мог понять, что происходит с тобой. Либо ты наблюдаешь время с замедленной скоростью, то есть просто меняются твои ощущения, либо, как бы это сказать, в общем, ускоряются жизненные процессы в тебе самом. Теперь я прихожу к выводу, что это второе.
В принципе, обо всем, что он говорил, я догадывался сам. Я даже начал жалеть, что вообще затеял этот разговор и искал предлог, чтобы закончить его и откланяться. Но физик продолжал свои рассуждения:
— Понимаешь, Саш, твой феномен заключается в том, что можешь для себя, только для себя, относительно других замедлить ход времени. Все процессы вокруг тебя идут с прежней скоростью, а ты как бы начинаешь жить быстрее. Строго говоря, тебя бы, как феномена, надо направить в какой-нибудь институт для исследований.
— Ага, в поликлинику сдать, — усмехнулся я. — Для опытов.
Приятель смутился, поняв, что ляпнул не то, и снова закурил. А я, наконец, понял, почему пожалел, что пришел к нему. Век гениев-одиночек кончился. Все вопросы ученые решают теперь коллегиально, создают комиссии, устраивают симпозиумы. А это значит, что вместе с этим кончится и моя спокойная жизнь. Веселая усмешка на моем лице сменилась на грустную ухмылку.
— А ты зря иронизируешь, — произнес мой приятель, давя в пепельнице недокуренную сигарету. — Еще неизвестно, как ЭТО действует на твой организм. Ведь кроме твоего организма в окружающем мире все процессы идут с прежней скоростью. Секунда остается секундой, ускорение свободного падения остается «g». Но для тебя-то время растягивается, значит все биофизические и биохимические процессы в тебе убыстряются. Попросту говоря, когда происходит ЭТО, ты начинаешь быстрее жить. С этим надо быть очень осторожным. А ну, дай-ка пульс.
Он снял часы и взял их в правую руку. Левой сжал мое запястье, которое я ему протянул.
— Теперь сделай ЭТО.
Я представил себя бегущим за автобусом. Муха, пролетавшая мимо меня, остановилась в воздухе, медленно размахивая крылышками. Приятель издал какой-то звук, напоминающий ля субконтроктавы, и я понял, что он начал говорить. Я вернулся в нормальное состояние. Муха зажужжала и скрылась, а я рассмеялся, потому что никак не могу привыкнуть — когда я возвращаюсь в нормальное состояние, говорящий человек издает очень смешной звук, будто бы кто-то придерживал рукой катушку магнитофона, а потом резко отпустил.
— …о-о-а-ак и есть! Напрасно смеешься. Я даже сосчитать не успел — сотни за три. Я не врач, но с такой частотой сердце вообще сокращаться не может, мистика какая-то! Я бы советовал тебе не злоупотреблять ЭТИМ, иначе долго не протянешь. Ты сам-то не чувствуешь в своем здоровье каких-либо изменений?
Я сказал, что действительно, когда наступает ЭТО, чувствую одышку, ломоту и тяжесть во всем теле. Но в нормальном состоянии быстро проходит. Да и к ЭТОМУ состоянию постепенно привыкаю, организм адаптируется, наверное. Физик сделал вывод, что если, когда я пребываю в ЭТОМ состоянии, в нормальном времени проходит, скажем, десять секунд, которые для меня растягиваются в минуту, то я как бы «проживаю» лишних 50 секунд, на которые укорачивается моя жизнь. Я с этим согласился, но про себя подумал: не так уж это и много.
— Да уж, — продолжал говорить мой приятель, — ну и загадка, черт побери! А ты знаешь, я тебе страшно завидую. Ведь ты — сверхчеловек, у тебя сверхвозможность. В детстве я увлекался фантастикой и сам мечтал стать таким как в романах «Властелин мира», «Ариель», «Человек-невидимка». То есть хотел уметь делать то, что другие не могут. Зачем? Да ни зачем, просто так, народ удивить. Поприкалываться. Ведь это жутко интересно, делать то, что другим не дано — левитировать там, или проходить сквозь стены… Да… Твой феномен, Саня, очень интересен для науки. Несомненно, тебе надо обратиться в какой-нибудь институт. Кто-нибудь может сделать на тебе докторскую, а то и нобелевку получит. Жаль, что я не медик и не биолог…
Он поиграл браслетом часов, которые все еще держал в руке.
— Ты бы и сам мог заняться наукой, ведь ты можешь наблюдать быстротекущие процессы без всякой сверхскоростной кинокамеры…
— Какой наукой? Я работаю в областном физкультурном комитете. И вообще, я не хотел бы афишировать свои новые возможности.
— И правильно.
— Во-первых, мне надо самому разобраться, а во-вторых…
— Я понял. Если оставить все в тайне, ЭТО открывает для тебя кучу разных возможностей.
— Да дело не в этом…
— А почему бы нет? Ты и на самом деле мог бы работать в цирке. Или каскадером. Или стать знаменитым спортсменом.
— В мои-то годы?
— А что? Ты же занимался спортом. А это вообще была бы сенсация. Триумф! Ты мог бы поставить рекорд, который ближайшие сто лет никто не побьет!
— В спорте побеждать надо честно.
— А при чем здесь это? У каждого свои способности. Ты что, употребляешь допинг? Нет. Применяешь технические средства? Тоже нет. А то, что может твой организм, так извините, это Природа-матушка устроила. У одного человека плохая реакция, у другого — хорошая. А что такое хорошая реакция? Способность думать, действовать быстрее, чем другие. Ты можешь на порядок быстрее действовать, чем другие, но это твой дар, это может твой организм. Кто знает, а если это очередной этап эволюции? Ты первый, а через сто лет все будут уметь ЭТО. Почему ты уже сейчас не можешь пользоваться своими способностями? Я бы на твоем месте попробовал.
Да, когда-то я был спортсменом. Я был спринтером. Я бегал стометровку и отдал этому двенадцать лет своей жизни. А в двадцать три года (девять лет назад, боже мой, как быстро летит время!) я понял, что потратил эти годы зря. Да, я — мастер спорта, но я не стал международником, не поставил рекорда, не побывал на Олимпийских играх. Лучше бы я учился, делал карьеру, завел бы семью, в конце концов. А теперь у меня наметилось брюшко, я не делаю зарядку, даже не бегаю по утрам. Только за автобусом, когда опаздываю на работу.
— У тебя для спринтера плохая реакция и не хватает скоростных качеств, — говорил тогда мой тренер. — Может, будешь бегать «десятку»?
Но я терпеть не мог длинные дистанции. Круг за кругом, как на конвейере, утомляет. То ли дело стометровка: одно дыхание, взорваться, выложиться, пробежать, победить — и все!
А вдруг ЭТО — мой шанс взять реванш в спортивной карьере? Вернуться в спорт?
3.
Тренер критически оглядел меня с головы до ног, тяжело вздохнул, мол, некогда мне тут с тобой заниматься, но, все же, взял в руку секундомер, висевший у него на шее.
— Сто метров, говоришь? Ладно, давай попробуем сто метров.
На футбольном поле, покрытом свеженькой апрельской травкой, молоденькие мальчики и девочки пинали мяч. Другие молодые люди разминались на беговой дорожке.
— Ребята! — крикнул им тренер. — Освободите дорожку на минуту!
Я занял положение низкого старта. Поза моя при моей нынешней фигуре выглядела, наверно, очень забавной. Юноши и девушки, собравшиеся вокруг тренера, едва сдерживали смех.
— Внимание! — скомандовал тренер и поднял руку с секундомером.
Я напружинился как когда-то давно, в былые годы. Память еще осталась в мышцах.
— Марш!
Я выстрелил свое тело вперед. Всё вокруг замерло как на фотографии. Тренер с опущенной вниз рукой, юноши и девушки вокруг него, футбольный мяч повис в воздухе как подвешенный на ниточке, ударивший по нему футболист застыл, стоя на одной ноге. Я знал, что спешить нельзя. Не стоит сразу идти на мировой рекорд. Да не так-то это и просто, как казалось. Я принял позу бегуна, навалившись грудью на встречный поток воздуха. Возникло ощущение, будто бы я бегу в воде, по дну реки или озера. Воздух стал холодным и плотным, сводило дыхание, отчаянно билось сердце. Может быть, так бывало и раньше, когда я много лет назад бегал стометровки, просто я тогда не успевал все это заметить?
Я медленно продвигался к финишной отметке. Там, у черты, стояла девушка с поднятой рукой. Я уже пересек линию финиша, а ее рука только начала медленно опускаться вниз. Снова появились звуки — шум, голоса, удары по мячу. Футболисты бегали по полю, доносилась какая-то хриплая мелодия из репродукторов. Я присел на траву, восстанавливая дыхание. Ко мне бежали тренер и стоявшие рядом с ним спортсмены. Тренер взял меня за руку, пощупал пульс, присвистнул. Я знал, что уже почти восстановился, но пульс, видимо, еще достаточно высок.
— Не сиди, — посоветовал он, — походи, восстановись немного. Да… Либо у меня секундомер не в порядке, либо…
— В порядке, — сказал один из юношей. — Я его своим еще взял.
— В пятьдесят шестом это был бы олимпийский рекорд.
— В пятьдесят шестом я только родился, — заметил я.
— А вот они, тренер кивнул на мальчиков и девочек, — родились пятнадцать — семнадцать лет назад. А бегают так же… Почти так же. Ну ничего, я думаю, если тебе набрать форму, скинуть килограммов десять, поработать над техникой, что-нибудь получится. Мастер спорта, говоришь? А чего ж в самый, можно сказать, расцвет бросил спортом заниматься?
— Некогда стало… — невразумительно ответил я. — Работа…
— Значит так. Тренировки у нас каждый день с семнадцати ноль-ноль. Но ты пока приходи раза четыре в неделю. Наберешь форму, через месячишко посмотрим. Приходи послезавтра. Справку от врача не забудь и разрядную книжку.
Я стал ходить на тренировки. Естественно, я не раскрывал полностью своих возможностей, но тренер нутром чуял, что я могу большее. Он держал меня за «темную лошадку», заявлял на соревнования в последний момент запасным и лишь перед самым стартом вводил в основной состав. Я выиграл несколько межотраслевых соревнований, одни городские, потом ЦС, после чего тренер решил, что до следующего сезона я выступать не буду. В этом он видел какой-то хитрый ход. Мной интересовались репортеры, но тренер их ко мне не подпускал и интервью брать не разрешал, сам отвечал на все вопросы, наверно, готовил сенсацию.
4.
В спортивной секции я подружился с Ленкой. Она, как и я, «перестарок», хотя сказать такое о двадцатидвухлетней девушке язык не поворачивается (уж что тогда говорить про мои тридцать один?). Ленка была неперспективной спортсменкой, и что ее держало в секции, не знаю. Очевидно, после окончания Инфиза хотела остаться тут работать, да и тренер, связывал с ней свои планы. Ему нужен помощник, который натаскивал бы ему новичков, а сам он работал бы с мастерами. Мужик на такую работу не пойдет — самолюбие не позволит, да и окладик маленький, а девчонка — запросто.
Всякий раз, если мы не были на сборах, я провожал Ленку после тренировки. Мы любили прогуляться пешочком, болтали дорогой о том, о сем, я любовался ее стройненькой фигуркой, а она строила мне глазки. Это немного смущало меня, ведь я много старше ее. Тем не менее, она мне нравилась, но на более серьезные отношения я не решался.
Мы шли пешком две троллейбусные остановки, пили квас у ларька на перекрестке и там расставались. Провожать ее до подъезда Ленка мне не разрешала, у нее были на этот счет какие-то свои заморочки, до которых я не докапывался.
Однажды мы стояли у ларька возле перекрестка и, как всегда, пили квас. Две воспитательницы провели мимо нас шумную ватагу ребятишек. Они остановились возле светофора в ожидании зеленого сигнала. Улица была не такая уж оживленная, здесь дай бог две с половиной машины за день проедут. Ну, троллейбус еще раз в полчаса. Но воспитательницы, видимо из воспитательных соображений, ждали, когда красный стоящий человечек на светофоре сменится зеленым шагающим.
Мы с Ленкой наблюдали за ребятишками и рассуждали, кому из них каким видом спорта следует заниматься. Вот этот худенький паренек прирожденный фигурист, а этому крепенькому, хорошо бы стать боксером. А вон та крупная девочка смогла бы стать отличной пловчихой. А вон высокий мальчик, это баскетболист. Хотя нет, лучше бы ему заняться академической греблей.
Загорелся зеленый свет. Одна из воспитательниц повела первую пару через улицу. Вереница ребят растянулась до середины мостовой, и вдруг…
— Девяносто два — пятьдесят семь, немедленно остановитесь! — раздался усиленный динамиком голос.
Ленка вцепилась в мою руку, вскрикнула какая-то старушка. По улице на бешеной скорости мчался грузовик, а за ним неслась милицейская машина. Если сейчас шофер грузовика нажал бы на тормоза, беды могло бы не быть, но, похоже, водитель находился в невменяемом состоянии и тормозить не собирался. От грузовика до детей оставалось уже метров семьдесят, а от меня до него около ста. А до трагедии считанные секунды.
Я высвободил свою руку и рванул наперерез грузовику. Если бы наш тренер взял сейчас секундомер, то убедился бы, что я побил рекорд, который будет поставлен в каком-нибудь 2956 году, а может, и не будет установлен никогда. Я что есть силы перебирал своими ватными ногами, нагнувшись почти горизонтально вперед, рассекая телом железобетонную упругость напора воздуха. Быть может, я преодолел звуковой барьер, я даже не слышал гула ветра в ушах, который всегда сопровождал меня на дистанции.
Прохожие застыли в неестественных позах, стоял грузовик, стояла милицейская «Волга». Собрав последние силы, я влез на подножку. Тяжело, как будто стопудовая поддалась дверца кабины. На меня пахнуло перегаром. «Запахи не зависят от вектора времени, я сделал открытие», — подумал я, упираясь всем телом в водителя и тесня его вправо на место пассажира. Главное, чтобы он освободил педали. Он был настолько пьян, что даже не соображал, что происходит. Или все происходило настолько быстро? Вот удалось сбросить его ногу с газа, а я уже давлю своей на тормоз. Многотонная сила придавила меня грудью к баранке, а снаружи послышался низкий гул, почти инфразвук. Это, наверное, визг покрышек об асфальт, значит, мы тормозим. Стрелка спидометра, замершая до этого на отметке 100, медленно поползла вниз. Посмотрев вперед, я увидел чуть ли не перед капотом застывших посреди улицы четверых ребятишек — фигуриста, боксера, пловчиху и гребца-баскетболиста. Я видел искаженные ужасом лица воспитательниц, первая находилась с половиной группы на одном тротуаре, а вторая с остальной половиной — на другом. А эта четверка, похоже, заметалась и не знала, в какую сторону убегать. Мне казалось, что все это длится несколько минут, хотя я знал, что в реальном времени вряд ли прошло более двух секунд.
По лобовому стеклу пошли трещены. Пьяный водитель привстал с сиденья и стоял, упершись в стекло лбом. Очевидно, его бросило вперед от резкого торможения. Скоро все стекло покрылось сеткой из квадратиков, которые стали срываться со своих мест и плавно опускаться на капот. До ребятишек оставалось уже меньше десяти метров, а стрелка спидометра показывала 50. Прибор, конечно, инерционный и не может в данный момент отображать истинного значения скорости, но для верности я начал поворачивать баранку влево. Она поворачивалась с трудом, будто была приварена к рулевой колонке. Я пытался направить машину в сторону от малышей, к тротуару, там не было ни людей, ни встречных машин, ведь горел еще красный свет, там стоял лишь фонарный столб. Только бы грузовик не занесло и не зацепило бы ребят бортом. Я, наверно, чуть отпустил время, потому что события начали развиваться быстрее. Стрелка спидометра доползла до двадцати. Машина быстрее пошла влево, приближаясь к фонарному столбу. Я бросил баранку и вцепился в плечи водителя, усаживая на сиденье, чтобы его меньше травмировало от удара. Я слышал уже не низкочастотный гул, а обычный визг скользящей по асфальту резины. Когда до меня донесся грохот металла — это бампер коснулся столба, — меня больно прижало грудью к баранке. От удара распахнулась дверца кабины. Я выпрыгнул на тротуар и в два прыжка очутился возле Ленки. Время шло в своем обычном темпе. С визгом затормозила подъехавшая милицейская «Волга», милиционеры выскочили из нее и кинулись к кабине грузовика.
Похоже, никто так и не понял, что же произошло на самом деле. Только Ленка, моя милая Ленка, когда я подошел к ней, обняла меня обеими руками за шею и звонко чмокнула в щеку. Все дети были уже на другой стороне. Переключился светофор, встречные машины объезжали аварийный грузовик, милицейскую «Волгу» и толпу зевак, тут же собравшуюся на месте происшествия. А воспитательницы уводили малышей подальше от места, где могла произойти катастрофа. Но не произошла.
Мы с Ленкой пошли к ее дому. На этот раз она разрешила проводить ее до подъезда. Шли всю дорогу молча, а зайдя в парадное, Ленка сказала:
— Ну ты и метеор! Ну, ваще! — потом, помолчав, добавила: — Но дело не в этом. Дело в том, что ты хороший. Ты очень хороший, и я сильно тебя люблю…
Мы поцеловались. И я ощутил себя двадцатитрехлетним юнцом, таким, каким был тогда, когда покидал спорт в первый раз. Мы целовались в грязном, пахнущем кошками и тухлой водой из подвала подъезде. Мы целовались, и не было в этот момент на земле человека счастливее меня. Мне хотелось, чтобы и на Ленку сейчас свалился такой же божий дар, как и на меня. Чтобы мы вдвоем могли остановить время и превратить эти счастливые минуты в долгие часы.
— Слушай, Ленка, я не могу без тебя. Мне очень плохо без тебя. Приходи ко мне жить. Насовсем. Ты мне очень нужна…
— Нет. Не могу. Пока не могу. Не сейчас, понимаешь? Не теперь, только не обижайся, пожалуйста. Не обиделся?
Я пожал плечами.
— Нет, не обиделся. А ты?
— На что? Конечно, нет. Глупый. Ну, иди. Пока.
Она побежала вверх по лестнице…
5.
Еще открывая дверь, я услышал, что звонит телефон. Пока я добежал до аппарата, прозвучало еще три звонка. Я почему-то даже не обратил внимания на это, хотя и спешил снять трубку: вдруг это Ленка? А ведь мог бы остановить время и подскочить к аппарату мгновенно!
Звонил мой приятель-физик:
— Слушай, ты где пропадаешь? Третий месяц не могу до тебя достучаться!
— Да понимаешь, дома почти не бываю. Времени нет — тренировки, сборы, соревнования…
— Ну и как успехи? Как стометровки? За восемь секунд бегаешь?
— Могу и быстрее. Но пока не бегаю. Стараюсь не раскрывать все, на что способен. Нельзя очень резко народ удивлять.
— Понятно. Слушай, Сань, ты мне позарез нужен. Можешь зайти прямо сейчас?
Я хотел послать его куда подальше, отговориться, мол, устал, сейчас не могу, сил нет спать хочу, но не сказал.
— Ладно, — говорю, — отдышусь чуть и через полчасика у тебя.
— Слушай, давай побыстрей, а? Ну очень надо, старик, понимаешь?
— Ладно, хорошо.
У физика был гость — незнакомый мне мужчина лет пятидесяти. На журнальном столике стояла бутылка «Наполеона», три рюмки и блюдце с нарезанным лимоном.
— Это Феликс Юсупович, академик, — отрекомендовал незнакомца приятель. — Он работает в институте проблем НЛО и аномальных явлений.
— А что, и такой уже есть? — удивился я.
— Есть, есть, — поспешил заверить Феликс Юсупович.
— Что ж, очень приятно. Только я не гуманоид и в жизни летающих тарелок не видел.
— Ты — аномальное явление, — пояснил мой приятель, наполняя рюмки. — Давай! За знакомство, а потом покажешь свои способности.
— Зачем же потом? Могу прямо сейчас!
Я поднял рюмку на вытянутой руке вверх и опрокинул ее. Но я не успел даже опустить руку на десять сантиметров, как на паркете уже образовалась коньячная лужица.
— Не хорошо, молодой человек, с коньяком так поступать, — заметил академик. — «Наполеон» все-таки.
Я был сконфужен. Мой приятель тоже. Я решил попробовать еще раз. Я поднял вверх пустую рюмку и отпустил ее. Она упала так быстро, что я сделал хватательное движение лишь когда осколки разлетелись по паркету.
— Так каждый умеет, — разочарованно произнес Феликс Юсупович.
Я сконфузился еще сильнее и не мог произнести ни слова.
— Что же случилось? — задумчиво произнес мой приятель, таща веник из кухни. — Ведь было же, было, я сам видел!
— Не пойму, сам удивляюсь, — вымолвил я, наконец, вспомнив про три телефонных гудка, которые я пропустил давеча, подбегая к аппарату.
Физик достал другую рюмку. Мы выпили, и я рассказал про сегодняшний случай с грузовиком. Мы долго сидели молча. Приятель-физик чадил сигаретой, академик жевал лимон. Наконец, мой приятель откашлялся и начал торжественно как на профсоюзном собрании:
— Уважаемые товарищи! Судьба, Провидение, Господь Бог или что там еще может быть? Инопланетная цивилизация. Короче, ЧТО-ТО наделило тебя, Саня, сверхвозможностью, — он сделал паузу. — Но наделило не просто так, за хорошее поведение, а с определенной целью, с некоей определенной задачей. И задача эта — не поставить мировой рекорд, не удивить народ, не выиграть Олимпийское золото, а в определенное время, в определенном месте, в определенной ситуации спасти детей. Лишь только ты выполнил свое предназначение, это ЧТО-ТО у тебя эту сверхвозможность забрало, потому что она тебе больше не нужна. Вернее, тебе бы она пригодилась для твоих личных, корыстных целей, но оказать кому-либо помощь с этой сверхвозможностью тебе уже не предначертано. Твоя миссия заключалась в этом и только в этом. Ты пробежал главную в жизни стометровку. Тебе ЭТО дано было не для славы, понимаешь. Теперь ты уже не аномальное явление, а обычный человек. Возвращайся к повседневной жизни, без наград и медалей, живи как жил. Ты расстроился?
— Да нет, — ответил я, тщательно стараясь скрыть свое расстройство. — Давай еще по рюмочке.
Мы выпили. Конечно, жаль несбывшихся надежд, но что поделать, жизнь есть жизнь.
— А ты, наверно планы строил, мечты, надежды? — не унимался физик. — Ведь без малого полгода у тебя было ЭТО, да? Для себя-то хоть что-нибудь получил?
— Получил?..
Я задумался. Вспомнил спортивную команду, ребят, тренера, его надежды, связанные со мной, свои надежды. связанные с будущим, мечты о Барселоне, о том как я (а кто же еще?) побегу с факелом по беговой дорожке стадиона… Потом вспомнил пахнущий кошками подъезд и Ленку. Уж если бы она увидела меня по телевизору с Олимпийским огнем, то не сказала бы: «Не сейчас, не теперь…» А может, она это и имела в виду? Может, она хочет связать судьбу с олимпийским чемпионом, а не с подающим надежды перестарком?
— Получил? — еще раз переспросил я. — Не знаю…
Вернувшись домой, я заглянул в почтовый ящик. Там было письмо со штампом Спорткомитета. Я тут же в парадном вскрыл конверт и пробежал глазами содержание.
«Уважаемый Александр Иванович!
Тре-те-те-те-те… решением тренерского совета Федерации легкой атлетики… тре-те-те-те-те… Вы включены в олимпийскую сборную СССР… тре-те-те-те-те… Вам надлежит явиться…» и так далее. Подписи председателя Олимпийского комитета и председателя Комитета по физкультуре и спорту при Совете Министров СССР.
Таких официальных писем я никогда не получал. В лифте прочел бумагу еще раз, пытаясь понять ее значение и смысл. Потом понял, усмехнулся про себя. Лифт два раза дернулся и распахнул дверцы. Я вложил бумагу обратно в конверт, разорвал его на четыре части и открыл люк мусоропровода.
— Получил… — произнес я вслух, спускаясь на один лестничный марш к дверям квартиры.
На нижней ступеньке сидела Ленка.
— Что получил? — спросила она, поднимаясь.
— Тебя получил, — ответил я, обнимая ее за плечи и отворяя дверь. — И еще фигуриста, боксера, пловчиху и гребца-баскетболиста, которые у нас обязательно будут…
1986 г.
P.S. После написания, рассказ был отправлен мной в журнал «Изобретатель и рационализатор», там была рубрика «Изобретатели ситуаций» для художественной прозы. Из редакции мне ответили, что рассказ прочитали, и всем он очень понравился, но, К СОЖАЛЕНИЮ, напечатать не можем, ведь герой ничего не изобрел, а получил дар свыше…