Невидимый любовник Валентины Сигизмундовны

               
        Невидимый, неощутимый, Он наблюдал за ней, присев на краешек ванной: она была сейчас наедине с собой, она расслабилась, сидя в остывающей воде, обнажила лицо, распахнула, и из него потянуло сквозняком, чуть заметно заколыхав паутинку морщинок: тоской и разочарованием потянуло, усталостью и обидой.
        Из крана монотонно и звучно капала вода.
        Мокрые волосы прилипли ко лбу.
        Потихоньку будто бы очнулась, томно поднялась. Заструились водопады по белому, полному телу, роскошному, красивому. Выбралась из ванны, задумчиво обтерлась и чуть-чуть оделась.
        Он все глядел, не отрывая глаз.
        Она пошла на кухню. В походке было настроение: певучее томление, какая-то мысль, какое-то ожидание или предчувствие. Ее тело звучало. И было что-то в этом звуке…
        Включила чайник, отворила дверцу микроволновки – все рассеянно и как-то невзначай. Мелодия движений была чуть грустна, но так, как бывают чуть видны водовороты в глубоких темных омутах.
        Было бы довольно сложно угадать словами это настроение ее – несет какое-то душевное теченье человека, легко и плавно – с мощной грацией глубокого и сильного чувства, а куда несет и что за чувство – попробуй разбери.
        «Как натурально хороша бывает женщина! – воскликнул Он про себя, - особенно когда одна сама с собой! Ведь этакая изящная правдивость движений, этакая естественная глубина жестов! И никаких тебе ужимок, никакого жеманства и кокетства! Это ж в самое сердце!»
        Надо сказать, тут наш невидимый Кто-то несколько лукавил, и не без умысла: жеманство и кокетство он очень даже уважал, но тут был особый случай – красота особая – и он, предвосхищая развитие событий, уже старательно влюблялся.
        Крохотные трусишки в розовый цветочек на ее обширной и приятной глазу попе смотрелись так трогательно, что Он совсем размяк духом, и так захотелось вдруг подарить этому поющему телу немного счастья!
        Обласканная взглядом попа с добродушной ехидцей подмигивала ему то правой, то левой ягодицей. Движения роскошных бедер завораживали. Уж невозможно стало и терпеть: он шагнул к красавице и мягко обнял ее за плечи.

                ………………

        Валентина Сигизмундовна  была не в духе. Всю неделю мелкие, ядовитые колючки бардака и беспорядка окружающей действительности раздражали и назойливо и неотвязно цепляли внимание, почти вживляя нерв за нервом ее сознание в сухие заросли повседневной бессмыслицы. Ее коллеги в большинстве своем давно уже в эту бессмыслицу вросли и стали ее частью: колючей, надоедливой, цепляющейся дрянью стали. Самой же Валентине Сигизмундовне как-то удавалось до сих пор этой участи избежать – в основном благодаря прибалтийской крепости нервов (по ее собственным соображениям), ну, и еще благодаря кое-чему.
        Дед Валентины Сигизмундовны был из Литвы. «А может, и не из Литвы, а только что-то в этом роде» - говаривала она сама. Деда Валентина Сигизмундовна никогда не видела: тот прожил здесь где-то год всего – родил ребенка, дал ему прозванье и канул в лету. Но необычным своим происхожденьем Валентина Сигизмундовна гордилась – особенно с тех пор, как Литва вошла в Евросоюз: она сочла теперь себя женщиной совершенно европейской, стала с трепетным вниманием относиться к своему здоровью, а также к своему достоинству и душевному покою; почти что бросила курить и даже материться перестала.
        Насчет же «кое-чего еще» распространяться не стоит – незачем компрометировать такую замечательную женщину. Достаточно просто представить ее: красивую, пышную блондинку сорока с чем-то лет, энергичную, яркую, импульсивную, обаятельную. Она всегда была такая, и за последние лет тридцать мало изменилась в чем-то самом главном:
время летело, во рту замелькали золотые коронки, по лицу забрызгали морщинки –  приятными, восторженными лучиками вокруг глаз, страстными складочками вокруг неувядающих сочных губ – она оставалась все так же хороша, и даже становилась с каждым годом все интересней и ярче.
        Словом, Валентина Сигизмундовна пользовалась популярностью у мужчин и иногда пускалась в приключения.
        Вот и сейчас ее чуткий нос явственно улавливал тонкий запах авантюры: что-то должно было произойти в ее жизни в эти выходные – быть может, даже сегодня. С самого утра этот едва уловимый дух будоражил воображение Валентины Сигизмундовны. Она была рассеяна, растеряна и все чего-то ждала: звонка, стука в дверь, эсэмэски – какого-то знака. Но знака все не было.
         О чем она думала в ванной, она и сама затруднилась бы ответить: отчего-то вспомнился вдруг позапрошлый муж, какие-то виденья набежали, но Валентина Сигизмундовна решительно отогнала назойливые воспоминания: она давно уже решила жить настоящим, устремляя взор свой только в будущее – несомненно, таящее одни только приятные сюрпризы. Если же и вспоминала что-то, то для того лишь чтоб покрепче забыть. Как говорил о ней тот самый позапрошлый, «воздвигнув рай в своих мечтах, мы роем ад воспоминаний», - впрочем, раз уж «мы», то, стало быть, не о ней одной, а так, в общем и целом, ни о ком и только для потомков.
        Потом, вполне закономерно, ей вспомнился и второй муж – чернявый мужичонка с пикантным молдавским говорком. Оказался тем еще прохвостом. Ну да это воспоминание было уже совершенно  крамольным, поэтому задушено было мгновенно.
        Да, с мужьями Валентине Сигизмундовне не повезло. И не только с ними.
        «Я – женщина с трудной судьбой», - часто говаривала она печально и устало, но мысленно подмигивая сама себе: судьбу она считала движением характера, его динамикой, развитием и приложением. Так что, по сути, Валентина Сигизмундовна (кстати, прозванная на работе у себя Валькирией) признавалась таким хитрым образом в том, что она – женщина с тяжелым характером.
        Однако воспоминания были в этот день всего лишь чем-то назойливо кружащим и мешающим: главным было предчувствие, и стоило Валькирии на нем сосредоточиться, как все вдруг начало свершаться – самым немыслимым образом!
        Она смутно помнила, как вышла из ванной – уже охваченная этим предчувствием и увлеченная им всецело. Помнила, что ходила на кухню, а потом…
        Она даже не вскрикнула – так это было… Что-то нежное, теплое коснулось ее плеч, прижалось, и жаркая волна прошла по всему телу, а в животе вдруг екнуло, похолодело. Она только вздрогнула, обернулась и сразу обмякла: никого! Никто не обнимает ее, никто не держит за плечи, и мягкий, осторожный поцелуй в макушку ей почудился.
        Никто не прижимался к ней и не касался нежными, горячими ладонями лица, и не впивался в губы своими жадными губами – она была одна, весь этот ливень ощущений – обман, какой-то странный обморок. Изголодалась что ли так?
        Ее мягко, но настойчиво вдруг повлекло в постель. Откинулось цветное покрывало, лифчик расстегнулся сам собой, бретельки соскользнули с плеч. Неведомая сила стянула с нее трогательные, крохотные трусишки, и, обнаженная, размякшая и обалдевшая, Валентина Сигизмундовна отдалась этой силе, как не отдавалась никогда и никому.

                ……………………………………


        На кухне, на столе, лежала ее любимая колбаса. А еще морской коктейль, большой омар и черная икра. В чайнике был заварен удивительный какой-то чай, волшебно духовитый, ароматный, крепкий. Она с удовольствием поужинала, вышла на балкон и закурила.
        Она пыталась думать, но мысли застывали в медово сладких капельках восторга, как паучки в янтаре. Думать было лень, хотелось просто наслаждаться моментом. А еще хотелось повторенья. Может, будет? Раз уж она так удачно сошла с ума… А может, не сошла – может, это полтергейст какой-нибудь особенный. Или дар небес – за все пережитые несчастья. Да что бы это ни было – лишь бы повторилось!


        И это повторилось. И стало повторяться день за днем – и умопомрачительный какой-то секс, нечеловеческий, волшебный просто, и будничные ласки за чашкой чая или перед телевизором после работы – Валентина Сигизмундовна погрузилась в какой-то фантастический, прекрасный сон. Омары и колбасы, грузинское вино, и сыр, и шоколад – все то, что она так любила, но не могла себе позволить на свою смешную зарплату – все это являлось в изобилии на стол ее по волшебству. И думала она: «Ну неужели все это заслуженно? Ну неужели я так хороша!»
        Ее совсем не смущало то, что щедрый ее любовник был невидим и безгласен – напротив, сбылось, пожалуй, то, о чем она мечтала. Мужика, вроде, в доме нет – ни грязи, ни ругани, ни соплей – а деньги не переводятся, гардероб обновляется как у топ-модели, стол ломится от деликатесов… И все, что требует ремонта – ремонтируется, чинится, настраивается… А каковы стали ночи! Да и не только ночи – с утра до вечера она утопает в ласках, самых изощренных и разнообразных! И опять же, ни вони, ни грязи, ни сопенья, ни кряхтенья – ничто не отвлекает и не раздражает!



        Расцвела Валентина Сигизмундовна от такой заботы, точно клумба к Первомаю. На работе зашушукались, в коридорах поглядывать стали многозначительно, сослуживицы вдруг расщедрились на комплименты – сочные бабские комплименты – кто бы мог ожидать!
        Удивительно, но свалившееся на нее счастье Валентина Сигизмундовна восприняла как должное: может быть, все это было слишком странно и необъяснимо, и в голове у нее что-то перегорело просто?
        Невидимый любовник был чудо как хорош: Валентина Сигизмундовна не могла себе представить такого секса ни в мечтательной юности, ни в умудренной опытом зрелости! Он был словно маятник, секущий долгие и сладкие минуты на пронзительные, набегающие волнами оглушительно грохочущие секунды, а монотонный гул застывшей вдруг громадины секунды разбивал об стену брызгами криков, стонов, воплей… а потом паутина молний пронзала тело: мгновенная вспышка, обмякшее, потускневшее небо… прочь из тела – порывом… гром, тьма, бесчувствие и небытие.
        Приходила в себя будто заново рожденная. Это чувство было очень отчетливым: она только что родилась, совершенно новая, свежая, дивная! И что в нем было такого? Она ни разу не успела уловить и осмыслить. Быть может, то, что его просто не было?

        Этот праздник длился уже почти месяц: чудо и роскошь, забота и ласка, подарки, устроенность быта… но вдруг одно происшествие напрочь выбило Валентину Сигизмундовну из колеи: она получила СМС с жарким признанием в любви – от него, от своего счастья, от своей награды!
        Текст привести никак нельзя – это слишком личное, совсем не то, что какой-то сексуальный полтергейст! Тут Валентина Сигизмундовна остается непреклонной и хранит послания невидимки в тайне – их было несколько еще, и с каждым – ей становилось все страшней:  Валентина Сигизмундовна чувствовала себя то Моисеем, с которым говорил пылающий куст на горе Синай, то какой-то ведьмой, продавшей душу нечистому. Правда, от нее никто ничего не требовал, но тем катастрофичней представлялась ей порой грядущая расплата.
        В какой-то момент Валентина Сигизмундовна почувствовала острую необходимость прийти в себя.
        Естественное течение мыслей, как обычно, ее в себя не вернуло, пришлось слегка с собой слукавить, вызвать в себе негодование происходящим… Когда человек балансирует на канате какой-нибудь внутренней необходимости, а его неизменно клонит в одну сторону, ему приходится принимать такие нелепые интеллектуальные позы, что описывать это, право, неловко – не будем. Валентина Сигизмундовна кончила тем, что была совершенно возмущена: это вовсе не явление, это Кто-то! Это кто-то живой и мыслящий! Какой обман, какое разочарование! Она-то так хотела быть счастливой, а тут… Раз уж это Кто-то, значит, вновь грядут скандалы, неизбежны грязь и сопли… Отчего же не могло все оставаться так, как было!
        Удивительно, но деньги, вещи, ласки – в понимании Валентины Сигизмундовны на все это было способно и «что-то»: какой-нибудь закон природный, пусть невероятный, но все же… тут могло быть что-то неодушевленное, лишенное пресловутой «кто-тости» – даже и великолепнейший секс, штормовую страсть и нежность весеннего утра ей могло дарить что-то неодушевленное: уж из одних эпитетов это видно! Но не слова! Не стихи, пронзившие ее насквозь, потому что были именно о ней!
        Появилось ощущение, что сон отравлен, сказка превратилась в какое-то мошенничество.
        Вечером, когда Он – уже «Он» - как обычно коснулся ее,  Валентина Сигизмундовна воскликнула: «Не пиши мне больше! Я боюсь! Мне страшно! Если так будет продолжаться, я просто сойду с ума!»
        Он затих. В комнате стало мрачно и повеяло холодом от балкона.
        В этот вечер никто не целовал Валентину Сигизмундовну. Никто не прижимался к ней и не касался нежными, горячими ладонями лица, и не впивался в губы своими жадными губами – она была одна, лишь мысли градом: «Вдруг Он обиделся? Вдруг Он ушел навсегда? Вдруг все это кончилось? Не может быть… С другой стороны: как вор, тайком проник в мою жизнь, овладел… Чего он ждал еще? И почему сначала поволок в постель и лишь потом представился Кем-то? И так вдруг… Не должно было быть так! Слова – это материя, и духи не должны писать стихов! Или он не дух? Добрый волшебник в голубом вертолете? Нет, он поймет – я просто испугалась, нужных слов не нашла, я ведь женщина, могла это быть просто истерика! Нет, Он не вернется…» - такие вот мысли сыпались из темноты в сознание Валентины Сигизмундовны, и никак их было не остановить.
        То же самое и на следующий день. Он не появился. Он вообще больше не появился – ни через день, ни через неделю.
        Когда Валентина Сигизмундовна поняла, что Он ушел навсегда, за окном шел дождь. Она вышла на балкон. Она стояла на балконе в мокром оперенье целый месяц окрылявшего ее восторга, и дождь хлестал ее наотмашь по лицу. Она взмахнула вдруг руками, и перья полетели в этот дождь.
        «Где ты, мой безымянный, невидимый Кто-то!» - горестно воскликнула Валентина Сигизмундовна. Но в ответ лишь тускло полыхнула молния вдали да глухо рокотнул гром.