Глава 17.
Ссадина на затылке, оставленная саблей Ясира, болезненно ныла. Левая, задетая в самом начале сражения нога, совершенно занемела, и я старался перенести тяжесть тела на правую.
Эйфория боя давно прошла, сменившись усталостью и изрядным отупением. Впрочем, лицо моё изображало почтительную улыбку и внимание.
Подле меня, чуть покачиваясь, стоял Багур. Синие круги под его глазами свидетельствовали о неменьшей усталости. Я был рад видеть его живым, но сил для демонстрации этой радости, уже не было.
Перед нами, опершись на костяной хвост верблюда, горделиво стояла Лахаме, не успевшая сменить, пропитанные потом и кровью, одежды. Слипшиеся пепельные пряди неравномерно падали на плечи и грудь, а взгляд лучил какую-то неукротимую радость.
Верблюжье седло трона, наконец-то было занято. Старый шейх-ин-шейх в белоснежной чалме увенчанной рубиновым аграфом, с доброй иронией взирал на нас. Огромный тронный зал был почти пуст, лишь десяток воинов бдительно охраняли входы и выходы из него.
Багур упрямо мотнул головой,
- Всё одно, я им не верю.
Шейх-ин-шейх вопросительно посмотрел на стоявшего рядом с ним, чуть сутуловатого человека. На том был зёлёный атласный халат с шитыми серебром звёздами и такого же цвета тюрбан. Он засунул большие пальцы за плетёный из разноцветного шёлка зунар. Там же, за поясом, торчал усыпанный самоцветами кривой кинжал. Я впервые видел этого придворного, и он отчего-то внушал мне доверие. Слегка располневшее лицо его обрамляла тонкая, тщательно ухоженная бородка, рельефно очерчивающая изгибы челюстей и подбородка. Коротко подстриженные усы не прикрывали, немного вывернутых губ волевого рта. Это был Великий Евнух, и карие его глаза взирали открыто, но проницательно. Великий Евнух почтительно кивнул властителю Набатеи и ответил Багуру,
- Клиаф доставлен в огненную палату. Я прослежу, что бы расследование было проведено со всем тщанием, но, - он сочувственно вздохнул, - допрос Махмуд Бея, оставляет мало надежды. Бывший шеф янычар уверяет, что все сведения о ваших планах получены благодаря твоему брату.
- Можно ли верить закоренелому интригану? – настойчиво вопрошал Багур.
- Мы проверим каждое его слово, и клянусь тебе Багур, справедливость восторжествует, - заверил шейх-ин-шейх, - но меня сейчас волнуют апсудиане. Нам удалось схватить лишь троих, человек пять погибли и столько же, вскрыли кинжалами сонные артерии при штурме их дома. Больше там никого не было…
Вопросительные интонации обращены были, скорее всего, к моему другу, но, кажется, я устал без внимания,
- Что ж удивительного? Многие апсудиане были здесь, во дворце. Даже мы, со Звездой Пальмиры, нарвались на один их отряд. – Лахаме с улыбкой тряхнула головой, - К тому же, Махмуд Бей, зная о готовящемся нападении, - я виновато покосился на зардевшегося Багура, - мог оставить в Доме лишь горстку кинжальщиков, что бы задержать Багура, а основную массу вывести, сохранив свою «армию».
Очи всех присутствующих приковались к моей усталой персоне, а шейх-ин-шейх покачал головой, видимо сочувствуя глупости говорившего,
- Наш юный герой так много сделал для устойчивости престола, что мы обязаны запечатлеть каждое слово его в кладовой памяти, словно драгоценный лал, - на мой взгляд, престарелый властитель, всё выразил достаточно ёмко и дальше, мог и не продолжать. Однако, толи столь глубокая мысль обошла его голову, то ли он слишком долго молчал в своём затворничестве и теперь стремился отыграться за все годы забвения,
- Но, - старик ехидно сощурился, - досточтимый посол, малость запоздал на наш совет и пропустил некоторые известия, - он устало прикрыл глаза, а затем раздражённо закончил, - из тех, кого схватили, один молчит, а двое под пытками выложили, что не один из Великих Рабов не предупреждал об опасности и не приказывал покидать храм.
Я, с героической невозмутимостью, выдержал вежливое покашливание Великого Евнуха и сердитый взгляд Лахаме. Багур спас меня, рьяно заявив, - Следовательно, Махмуд Бей лжёт, а брат не предатель.
- Возможно, - отмахнулся шейх-ин-шейх, - но куда подевались остальные апсудиане?
Может, существуют неизвестные нам выходы? – подумал я, не решившись на этот раз блистать проницательностью. За меня это сделала Лахаме,
- А потайные ходы?
- Мы старательно обыскали пещеру, - ответил Великий Евнух, - и действительно нашли ход. Но это вертикальная шахта, выводящая, прямо на турнирную площадку, а как известно, люди Багура завладели Домом Апсу, до окончания турнира. К тому же, не отыскали никаких следов глиняного трона и нефритового гада с изумрудной головой о коих поведал почтенный посол Горной Галлы…
Уж не ставит ли, сей вежливый царедворец, мои слова под сомненье? – заподозрил я и, видимо, вновь соскучившись по вниманию, спросил,
- А, что говорят пленные кинжальщики о символах Апсу Первородного?
- То и говорят, - шейх-ин-шейх задумчиво потёр подбородок, - и трон, и змей были перед атакой и в момент атаки. Как, когда и куда они исчезли?
Багур удивлённо вскинул голову,
- Я ворвался в пещеру одним из первых. Трона не было…
Старый властитель развёл руками,
- Вот так! Ты, благородный Улиссандер, по-прежнему считаешь, что ничего удивительного в деле апсудиан нету?
Вопрос был явно риторическим и я, рискуя проявить невежливость, ограничился пожатием плечами. Это была тайна, только и всего. Мало их, что ли на свете. Тем более, что у меня имелся и свой маленький секрет. Своё крохотное дельце… А так как, всё предприятие, фактически, уже закончилось, пора было подумать и о нём. Ведь не затем вовсе, я проделал тошнотворный путешествие по Великой Тайге, тащился за ненавистным хвостом верблюда, едва не лишился головы, что бы вернуть шейх-ин-шейху законную власть? Нет, что сделано, то сделано. И хорошо, что сделано именно это. Но… но всё же, в этой весёлой заварухе у меня была и собственная цель. Не совсем, конечно, собственная… Не совсем… Раньше, пока трудностей было больше чем успехов, пока цель маячила где-то в сферах несбыточного, я предпочитал, не очень-то отвлекаться на неё. Но это было раньше…
Я прибыл в Набатею, что бы похитить и доставить к Хтону, его божественную дочь. Из-за этого я рисковал собой, из-за этого свергал Ясира… Убил его из-за этого! Град! Улисс, не будь же хитрей себя! Разве не мог ты, зеленоглазый мошенник, похитить Лахаме раньше?
- Быть может меня, удерживало обещание помочь Багуру? – не совсем уверенно поинтересовался я у себя, оказавшись, однако на редкость, несговорчивым. Должно быть, встал сегодня не с той ноги?.. Или, на раненную ногу встал, замечтавшись?.. Да нет разницы: Улиссандр заупрямился и точка. Заупрямился и упрямо заныл, - Увёртки, одни увёртки. И не надоест же тебе, водить меня за нос? Багур? Да ты, бесценный, каждого готов винить…
- Ну, не каждого, - слегка обиделся я.
- Конечно, не каждого, - поспешил я же, загладить свой промах, низкой лестью, - Ещё бы каждого? Себя-то ты винить, не намерен. Виновен Багур. Ты же не мог, нарушить крепкое как гранит слово?
- Не мог, - порадовался я за себя.
К чему юлить? Я обещал помощь, но сообщив о подземном ходе во дворец, я и помог ему. Я дал ему возможность победить. Разве же требовалось, ещё и самому, очертя белобрысую голову, ринуться во дворец? Дворец, турнир, интриги, всё это - лишь средство оттянуть время. Я всячески оттягивал осуществление своих планов. Я сам лепил преграды на своём пути, а затем, доблестно преодолев их, мужественно лепил новые. Но, Град, преград больше не было! Прямо этой же, ночью, я мог, заткнув красавице рот и бросив на шею Тигра, мчать её к отцу. Это ли не финал предприятия?
Прикрываясь усталостью, я осмелился, в нарушение всех предписаний дворцовых церемоний, да и просто вежливости, прикрыть глаза. Пусть считают, что герой лишился последних сил. Пусть считают всё, что угодно, но не мог я смотреть на юное, дышащее восторгом лицо Лахаме. Лахаме любит меня. Впрочем, совсем не обязательно. Я низко подсматривал за ней в бане. Затем, едва не изнасиловал её. Да и изнасиловал бы, кабы не был уязвлён, её же коленом. Я насмехался над ней в присутствии жениха. Какая женщина простит это? Потом опозорился в словесном поединке со старцем. Да только что, самоуверенно встряв в разговор, выставил себя круглым идиотом, напыщенно делающим вид, будто всё знает и понимает. Град! За какие такие заслуги, этой девчонке, девчонке-воину, девчонке-политику, любить вечно попадающего впросак авантюриста? Большее на что может рассчитывать, покрытый грязью Улиссандр – это на дружбу Лахаме. Ту дружбу, что возникает между товарищами по оружию. Ту дружбу, что связывает больше чем любовь. Но мне не надо больше! – чуть было не выкрикнул я.
Ого! – совершенно искренне изумился я. Неужто прав был красавец Ариман? Неужто, потерял-таки Улиссандр буйну голову? Неужто?.. Проклятье! Ну, миленькая девчонка? Ну, пусть даже, красавица? Ну, умная? Ну, смелая?.. «И заплакал он слезами горькими, желая вкусить прекрасный, сочный плод» - неизвестно, с какой стати, подумал я, и тут же, с поразительной последовательностью завершил мысль, - я люблю её… Какой дурак!
Я любил ёё, но раньше, мелькание клинков, отвлекало и защищало от этой страшной правды. Я любил её и значит, не мог выполнить обещанное Хтону. Я не мог обречь её на прозябание в сумрачных пещерах подле выжившего из ума бога, гнойные глазницы которого будут стеречь, мою звезду, подобно венцу милых сердцу его сокровищ. Не мог? Но ведь в плену у Хтона томится, старый, изъединый молью кошак… Мелкий воришка, отец всех пройдох и жуликов, лицемерный чревоугодник, но ещё и мой друг. Он мой друг и я, не могу подвести его. Даже Ариманово блюдо с неловко отделённой моей головой, не смогло отвратить меня от друга. Не сможет и любовь… Я не могу предать Котана, но… и Лахаме отдать не могу.
Неожиданно взволнованный голос предмета моих терзаний, прервал блуждание моего я в собственных глубинах,
- Улиссандр, тебе плохо?
Звезда Пальмиры впервые так обратилась ко мне, и голос её был искренен. Однако, вопроса я не понял и только лишь, восторженно уставился на девушку. Уставился, надо сказать, без всякого эффекта. Увы, но даже хвалёные зелёные глазки не зрят сквозь слёзы. Слёзы переполняли их и катились по грязным щекам. Ю` Патер, да я не плакал с трёх лет! Ага, скажи это ей. Уверь в этом собравшихся. Доказывай, что ты герой… Ну да, герой в лёгкой истерике…
Утеревшись запястьем и кажется, даже шмыгнув носом, я виновато улыбнулся,
- Прошу прощения, задумался.
Старый шейх-ин-шейх сквози прищур век внимательно изучал меня, а Великий Евнух неодобрительно покачал головой,
- Похоже, досточтимый посол окончательно выбился из сил. Героям тоже нужен отдых.
Багур понимающе ткнул меня кулаком в бок. Град! От их сочувствия хотелось провалиться куда-нибудь к Ариману. Я вновь извинился и попытался вникнуть в обсуждаемые вопросы, отгораживаясь от таких несвоевременных мыслей.
Вожди Набатеи яростно спорили.
- И всё равно, янычары опасны, - с нотками гнева, выдаваемыми дрожью в голосе, говорила Лахаме, - я настаиваю на расформировании корпуса. Неужели Великий Евнух слеп?
- Не спеши мудрая сестра Лах-ме, обвинять раба своего, - мягко возражал евнух, - необходимо всё взвесить…
- Я согласен с достойной жрицей, - перебил вельможу Багур, - янычары ядро набатейской армии, самая боеспособная её часть, но это и внушает тревогу. Все они иноземцы, не имеющие корней и традиций. Любой самозванец найдёт в них мощное оружие против существующей власти.
- Кто ж спорит? – Великий Евнух говорил, не повышая тона. Словно вразумляя малых детей, - Но к чему приведёт известие о разоружении янычар. Эта, как ты говоришь, самая боеспособная часть, возьмётся за оружие. Мы не можем так рисковать.
- Риск в бездействии, - яростно выпалила Лахаме.
Великий Евнух остался невозмутим, лишь едва заметная ирония сквозила в его взгляде. Мне всё больше нравился этот человек,
- Разве я предлагал сидеть, сложа руки?
- А кстати,- наконец вставил слова правитель, - что предлагает наш умудрённый друг?
- Назначить тысячников янычар из верных престолу набатейских аристократов, а во главе всего корпуса поставить славного Багура. Или кто-то сомневается в его преданности?
Багур сохранил видимое спокойствие, но шрам пересекающий лоб, налился кровью. Я был рад за него, а Лахаме и шейх-ин-шейх одобрительно кивнули. Последний, доброжелательно глядя в лицо моего друга, спросил,
- Что скажет храбрый Багур на предложения Великого Евнуха?
Бывший опальный заговорщик задумался, а затем, не очень решительно ответил,
- Не знаю. Боюсь, личная заинтересованность теперь помешает мне быть объективным. И потом, не известно ещё, как среагируют рядовые янычары на нарушение традиции в назначении их командного состава?..
- Всякая традиция, когда-то была нарушением предыдущей, - несколько напыщенно рёк шейх-ин-шейх, и видимо, сам почувствовав это, улыбнулся, - ничего, создадим новую. Слава Илу Отцу, момент подходящий. Янычары, в любом случае чувствуют свою вину и ожидают худшего. Так что, стерпят, - старик закашлялся и довольно долго надсадно рвал грудь. Наконец, утерев уголочки заслезившихся глаз, он строго закончил, - итак Багур, бери корпус в свои руки. Торжественную церемонию с вручение бунчука и бирюзового ятагана, проведём позже.
Неожиданно в мою радость за друга вкралась гюрза сомнений. Интересно, а как мой добрый товарищ, ставший в одночасье, одним из столпов престола, отнесётся к известным ему планам похищения Талисмана Пальмиры? Да если он и не будет противодействовать… Град, это хуже стократ! Да если Багур не станет мешать мне, а я почти уверен, что не станет, будет, куда как хуже. Клиаф, под пыткой, а вряд ли, Огненная палата, оказавшаяся теперь под надзором Великого Евнуха, изменит методы работы, вполне может сообщить, о моих истинных целях. Тут уж, Багуру, никакие прошлые заслуги не зачтутся.
Память услужливо воскресила видения Аримановой бездны. Я вновь, и с не меньшей отчётливостью, узрел извивающегося на колу Багура. Неужели, это осуществится? Да что ж за узлы, плетёт моя жизнь? Я напоминал себе верховного властителя человеческих судеб. Именно в моих руках были нити жизней, и именно я, должен был рассекать их отточенной сталью. Именно я сжимал верёвку, на которой, под земляным потолком болтался Великий Котан, и именно мне выпало её обрезать. Но нет! Улиссандр добрый: он вяжет новый узел и вот уже Лахаме качается подле Котана. Обрежь нить, Улиссандр! Где там? Мы, благородный… Новый узел, и Багур вознесённый на гребне успеха возносится и над бездной. Чудовищная сеть сплетена тобой Улиссандр. Ты и сам барахтаешься в ней, всё больше запутываясь и всё больше оплетая ей дорогих тебе людей. Барахтаешься, но не хочешь открыть наконец глаза и взглянуть в лицо правде. Ты трус Улиссандр! Трус, при всей своей храбрости. Ты всё время уходишь от выбора. Ты уклоняешься, ускользаешь, бежишь от него…
Теперь, я как-то иначе понял аллегорию Аримановой бездны. Великий мудрец предлагал Улиссандру довольствоваться собою. Не лезть в чужие дела. Есть, спать, любить… Жить своей жизнью. Куда там? Мир рухнет без моей участливой помощи. Это ведь я держу рога неба… Это я - вершитель справедливости, оплот страждущих… Это я – к каждой бочке затычка.
Нет, прав был мой прадед, отказавшийся от блеска славы. Тысячу раз был прав, довольствуясь скромным почётом в нищей, никому неизвестной Горной Галле. Он растил детей, учил их, помогал советом, но не лез, ни в чью судьбу. Не старался перевернуть мир. А я? Я всё время пытаюсь перепрыгнуть через себя. Забраться к себе на голову, да ещё и на цыпочки привстать. Лишь бы увидели. Лишь бы восхитились. Лишь бы шептались: это же Улиссандр! Тот самый! Как, вы не слышали о нём?
И что самое обидное? Ведь, даже сейчас, усердно бичуя свою обнажённую совесть, я вновь ловчу. Мужественно посыпая голову прахом раскаянья, выдергивая белокурые власы гордости, я вновь пытаюсь уйти от выбора. Град и глад, насколько же, легче судить себя, чем решать.
Властный, чуть расколотый старческий голос, вырвал меня из самоистязания,
- Итак, - в мутных глазах правителя, трудно было, что-то прочесть, - один герой вознаграждён. А, что хочешь ты, юный граф, вихрем налетевший на Набатею и вернувший всё, - он хитро улыбнулся, - как там, говорил, твой прадед? На круги своя?
Судя по упоминанию моего прадеда и по направлению старческого взгляда, шейх-ин-шейх обращался ко мне. Ах да, конечно, кто же ещё спас Набатею? И кто ещё, любил славу, как я? Шейх-ин-шейх спрашивал, и очевидно, что его интересовало, какую именно награду потребует, столь достойная особа? Что вообще, эта особа забыла в Пальмире? С чего, сломя голову, полезло в пекло заговора? Властителя интересовала моя сокровенная цель и, похоже, трудно будет сыскать лучший для откровенного признания момент. Сейчас я раскроюсь и, Багур будет спасён. О, мой друг, даже не смотрит в мою сторону. Он не желает милости. Он не хочет давить на меня. Но он замер и ждёт…
- Признаюсь, больше всего сейчас, я хочу спать. Если владыка и глубокочтимые мною персоны не возражают, то я просил бы разрешения удалиться в любые, пригодные для отдыха покои.
Нет, всё же, с воспитанием у Лахаме было не слишком ладно. Она, просто не в силах была, скрыть презрительно сложенные губы. Старый же шейх-ин-шейх блеснул прогнившими зубами,
- Прелестно! Впервые встречаю столь откровенного юношу. Что ж, мне кажется, устали действительно все, а я так просто умираю, с непривычки восседать в этом жёстком седле.
Двое стражников, бдительно озираясь, словно шли по вражеской крепости, проводили меня в выделенные покои. С трудом стянув ботфорты, с уже смежившимися веками, я повалился на кровать. Сон протянул ко мне свои сладкие руки. Нет, не руки. Это были какие-то заросли, какие-то нагромождения и сплетения ветвей. И не ветвей даже… Конечно же, это были корни. Корни, сжавшие мой разум и мерно покачивающие мою упорхнувшую из усталого тела, душу.
В дальнем углу помещения, виднелась какая-то, странных очертаний масса. Мне всё ещё хотелось спать и пришлось приложить усилия, протирая слипшиеся свои глазки. И тут же, они встретились с другими, округлыми, с вытянутым, словно у кошки зрачком…
- Котан?..
- Как поживаешь Улисс? О, не смотри так жалостливо. Ты же знаешь, мы привыкли висеть.
- Но, ведь Хтон снял тебя с дыбы?
- Снял, - Котан энергично кивнул, - а как ты ушёл – подвесил.
- Котан, это случайно не сон?
- Признаюсь, дорогой мой мальчик, мы и сами подозреваем нечто подобное. Похоже, мы несколько подутомились и заснув, увидели этот милый сон…
- Град! Нет же! Я-то, живой…
- Правда? А мы что? Вышли в тираж?
- Куда?.. Думаю, ты мне снишься…
- Разве ты спишь?
- Ну, не знаю, но раз вижу тебя…
- Наличие зрительных образов, не является, в данном вопросе аргументом.
- А-а, – весомо заметил я.
- Если бы мы снились тебе, - сжалился вредный софист, - то и явились в дворцовую опочивальню, тогда как это ты, без всякого, кстати сказать, приглашения заявился к нам, чинить помехи достойному нашему висению.
- И не собираюсь даже, ничего такого чинить, - немного обиделся я, - виси себе, хоть до посинения…
- Вот же судьба, - разошедшееся божество высокомерно игнорировало мою обиду, - и во сне не дадут покоя. Нет бы, присниться жирненькой, вкусненькой курочке… Где там? Является грубый олух, имеющий наглость намекать, что нам выпало счастье воплотиться в его сновидениях. Была нужда.
- Котан, что мне делать?
- Это ты о чём?
- Но, ты ведь знаешь, - отчего-то я был уверен в этом.
- Знаешь? Ничего мы, такого, не знаешь. Мы висим себе спокойненько. Чтобы озорничать? Так, ни-ни. Степенно вздыхаем о бренности мироздания и курочках…
- Котан!..
- А? Что Котан? Котан добрый, Котан мирный… А, ты милый мальчик, умудрился перерезать половину взрослого населения Пальмиры, а потом вопрошать: помоги мол мудрый учитель советом, как бы нам половчее перерезать оставшихся, сохранив однако, чистую совесть…
Я скромно сносил, отчасти справедливые попрёки. Сносил терпеливо и кротко, но видимо, запамятовал, с кем имею дело…
- При этом, - Котан скорбно фыркнул, - мы, в твоих нахальных глазёнках, мерзкий старикашка, не помнящий добра, шут гороховый, никчёмный лицедей, пожиратель… Чего-чего, мы там пожиратель? Ах, как же я мог забыть столь тривиально звучащий, зато излюбленный попрёк, почтительного нашего ученичка? Ого, да твой лексикон успешно пополняется? Мы, по-твоему, исключительно от делать нечего болтатель на дыбе? И позволь узнать, сей славный неологизм, образован от слова, болтать, что в твоём, отнюдь не далёком представлении, равнозначно произнесению мудрых речей, или же от глагола болтаться, связанного с нашим непосредственным занятием?
Я усердно внимал, а Котан, вдруг принялся извиваться на скрученных за спиной руках. Его широкий нос, уморительно морщился, а из округлых глаз, покатились слёзы. Не переставая крутиться мудрейший из мудрых, фыркал и продолжал обличать, искренне сострадающего ему Улиссандра,
- Ошибаешься, драгоценный. Это вовсе не дэв зловредности кружит наше тело. И больная совесть, ещё вопрос у кого там она больнее, тут тоже не причём… Эй, послушай ка, добрый Улиссик, почеши нам пожалуйста бок. О, верх блаженства… Милый мальчик.
Он мурлыкнул и умильно закатил глазки, а я? Я старался, даже и мысленно, не прервать благостного расположения духа пожира…
- Ты, Улиссандр, - внезапно заговорил Котан, - выковал жизнь свою подобно цепи из схваченных друг с другом звеньев. И теперь боишься, что разбив одно звено, сломаешь всю цепь. Но послушай старика, остановись. Остановись, хоть на мгновение. Прекрати впадать в лихорадку деятельности. Оглядись! Быть может, то что ты, так усердно ищешь, вовсе и не в цепи? Пораскинь своими… э… чего там, у тебя в значительной нехватке? Всё сынок, уходи. Поверь, большего, мы не в силах для тебя сделать…
-