Выстрел навскидку.
Убил воробья,
Совесть ввек не очистить…
(Поэт Андрей Пас)
*****
На осеннюю охоту и рыбалку мой брат Лев ездил с приятелями каждый год. Обычно собирались человек пять и на трёх лодках отправлялись в верховья северной речки Надым.
В этот раз мужиков поехало столько же, но пятым взяли меня. Ни рыболовными снастями, ни ружьём я ещё не обзавёлся, поскольку в этот край приехал недавно, поэтому брат пригласил меня, скорее всего, не столько заниматься «промыслом», сколько на экскурсию — показать северные красоты. У мужиков, старожилов северных широт, экипировка приличная: дорогие ружья «вертикалки», у одного даже пятизарядное, море патронов с дробью разных калибров, патронташи, в лодках мешки с бреднями и сетями, все лодки — дюралевые, с «Вихрями».
Река Надым в верховьях широкая, но мелкая, в некоторых местах, мне казалось, её можно перейти буквально в болотниках. Все три лодки шли, как говорят моряки, «кильватерной колонной» — одна следом за другой, мотаясь от косы к косе, чтобы не сесть на мель. Были моменты, когда на отмелях винт задевал речное дно, тогда Лев сбрасывал газ, и мы ехали тише.
К вечеру без особых приключений мы добрались до каких-то глухих мест, где у брата и его друзей на берегу находился так называемый стан — примитивный, сделанный из кольев, сарай, внутри которого лежала разостланная палатка и на ней несколько тюфякообразных матрасов. Здесь эта компания обычно осенью охотилась, рыбачила, пила спирт, ела шулюм*, и в шалаше из кольев ночевала. Из рассказов я знал, что были времена, когда на стане они солили по пять-шесть бочек рыбы, прятали их, а зимой по льду на машине увозили домой.
Хорошо поужинав (не обошлось без водки), мы вошли в сарай, и прямо в тёплой одежде, в которой приехали, улеглись спать. Поскольку к ночи стало довольно прохладно, некоторые, и я тоже, прикрылись холодными отсыревшими матрасами. Перед сном брат сказал, что на кольях с наружной стороны сарая видел глубокие свежие царапины, оставленные медведем. Привыкший к комфорту, чувствовал я себя не совсем уютно: долго не мог уснуть из-за холода и неприятного похрапывания спящих рядом. А тут ещё эти следы от медвежьих когтей из головы не выходили... Еле уснул.
Ни свет ни заря толпа приступила к завтраку (опять был «сугрев»). У меня в это время самый сон, но пришлось вставать. После завтрака ко мне подошёл брат.
— Слушай, Леонтий, у нас тут на стане есть запрятанная двустволка, правда, один ствол не работает, но со второго стрелять можно. Возьмёшь на всякий пожарный случай, мало ли чего.
И принёс мне ружьишко, самое подходящее место которому должно было быть если не на свалке, то в музее революции. Кое-как я его открыл, вставил в годный ствол один из двух выделенных мне патронов, и накинул ремень на плечо.
— Ну, вот, похож на человека, — пошутил Вовка, самый весёлый и разговорчивый из парней, имеющий прозвище Кисель, — теперь можно идти на охоту.
Уже взошло солнышко, кое-где над водой парил лёгкий туман, лодки легко неслись по зеркальной глади реки. Вскоре причалили у крутого берега, взяли ружья и вошли в лес. Таких прелестных рощ я давно не видел: кругом стояли высокие берёзы и кедры, под ногами лежал тонкий слой опавшей листвы. Просто парк! Виднелись еле заметные тропы, проложенные зверьём.
— В общем, так, — деловито предложил брат, — будем идти цепью, расстояние друг от друга метров тридцать-сорок. Особо не шуметь — может попасться если не олешек, то какая-нибудь капалуха**.
Я оказался в середине «строя»: брат от меня по правую руку, один из охотников, которого звали Николаем, по левую. Я взял ружьё наизготовку. Шли долго. Изредка доносился глухой хруст ломающихся веток то с одной стороны, то с другой, то подо мной. Среди леса попалось одинокое озерко (даже странно, как оно могло здесь оказаться?) На нём ни единой живности. Иду дальше. Всё как будто вымерло.
И вдруг боковым зрением заметил, как с левой стороны, метрах в двадцати от меня, за небольшим кустом что-то колыхнулось. Я остановился, замер в стойке, как дрессированный спаниель, взгляд мой лазером сконцентрировался в точке у основания куста. Там снова почувствовалось лёгкое движение. Я медленно поднял свою берданку, прицелился и, зажмурившись, нажал курок. Раздался выстрел, от которого содрогнулся весь лес, и облетели даже те листья, которым бы ещё висеть да висеть. Наступила звенящая тишина, дым медленно рассеивался. После паузы слышу издалека недоуменный голос брата:
— Леонтий, это ты стрелял, что ли?
— Я, — отвечаю охрипшим от волнения голосом.
— Что случилось?
— Не знаю.
Треск ломающихся веток усилился — мужики поспешно приближались ко мне. Брат подошёл первым, и мы вместе, сгорая от любопытства, направились к кусту, который я обстрелял из своего ущербного ружья. За кустом лежал... «скромненький», величиной с индюка глухарь. Мы обступили «чудо в перьях» и, склонившись, как хирурги над безнадёжным пациентом, начали с пристрастием его рассматривать. Потом все стали шумно обсуждать увиденное, а я отошёл в сторонку, стараясь осмыслить невероятность произошедшего.
Индюка, то бишь, глухаря положили кому-то в рюкзак, все снова заняли свои «позиции» и прочёсывание леса продолжилось. Но ничего больше не попалось, только ноги избили. Вскоре вышли к берегу, ощипали мой трофей и распотрошили. Когда вытаскивали из тушки внутренности, нечаянно разрезали зоб. Он оказался набит брусникой, и оттуда тёк брусничный, алый как кровь, сок. Отобедала птичка...
Возвращаясь, причалили к какой-то песчаной косе и там бреднем протянули яму, где раньше всегда водилась рыба. На этот раз попалось с полведра. Мало. Кисель с Николаем смотались к сетям, которые поставили накануне, но и там ничего не оказалось. Вернувшись в стан, развели костёр и стали варить из бедного одинокого глухаря шулюм. Приготовили водку и, не дожидаясь «горячего», начали застолье. Глухарь оказался старый — сколько ни варили, мясо оставалось жёстким, как резина. Выбрасывать не стали, мужики сложили его в целлофановый пакет и со словами «дома дожаришь», положили мне в рюкзак. А шулюмчик оказался очень даже ничего!
После застолья я, как и все, был навеселе. И тут сделал поступок, за который потом сильно себя корил. Один из двух патронов, как уже известно, я выпалил в глухаря, а второй решил использовать прямо здесь, на стане. Взяв ружьё, начал присматриваться, куда бы пальнуть, чтобы, бахвалясь, показать свою меткость. Вдруг увидел крупную птичку, беспечно севшую на ветку стоявшего неподалёку кедра. Быстро вскинув ружьишко и совершенно не надеясь на успех, выстрелил. Птичка камнем свалилась вниз.
— Кедровка, — определил породу трофея Кисель.
— Зря ты это, брат, — только и сказал Лев, с укоризной глянув на меня.
Птиц здесь, на Севере, не так уж много. Летала себе бедолага, зла никому не чинила, да вот приехал на природу цивилизованный варвар и с пьяных глаз стал палить, куда ни попадя — много-то ума не надо... Я держал в руке ещё тёплое тельце птички, похожей на большого скворца. Крылышки почти чёрные, кончик хвоста белый, а от головки вниз по телу на светло-коричневом фоне веером шёл бисер белых точечек. И крепенький клюв, которым умело раскалывала орешки. Какая же она красивая! О чём-то ведь думала, мечтала... Зачем, ну зачем я взял в руки ружьё? Стыд перед братом и его другом жёг мне лицо. Комом сдавило горло... Дал себе зарок больше никогда ружьё в руки не брать, что до сих пор и выполняю.
Наутро третьего дня Лев с друзьями прибрались на стане, «законсервировали» его до следующего посещения, и мы отчалили домой. По дороге кое-кто из мужиков влёт стрелял из своих «вертикалок» уток — для того, чтобы не терять «спортивную» форму.
После нашего возвращения, мы у брата дожарили мой трофей, и если кто-нибудь мне скажет, что бывает что-то вкуснее, чем мясо осеннего, взросшего на брусничнике, глухаря, я не поверю. А братан с друзьями после долго потешались над моей странной удачливостью, шутили, что порой ржавое ружьишко с лихвой может заменить пяток крутых карабинов, и сокрушались, что для них самих эта поездка была самой неудачной за все годы. Про кедровку и мою «меткость» тактично не напоминали.
Вот уж сколько лет прошло, а случай с кедровкой так и не забывается. Да и глухаря, сибирского красавца, по большому счёту, жалко...
_______________
*Шулюм - навар из дичи на костре (разные трактовки этого блюда можно посмотреть в Google или Яндексе).
**Капалуха - самка глухаря, олешек - олень.