Валентин Леонардович относился к этой истории словно к парадному сервизу – извлекал из сундука памяти только в особых случаях. Желательно, чтобы к случаю прилагался хороший коньячок, а так же в меру интеллигентная компания. Тогда Валентин Леонардович забывал, что он уже семь с половиной лет директорствует в Театре оперы и балета и становился просто Валькой. Или даже Валиком. Так его звали в школе за тучное телосложение и здоровый румянец нежных, словно пушистые персики, щёк.
Ровесники Валика не любили. Во-первых, считали маменькиным сыночком. Причем, безосновательно. Его мать умерла от рака, когда парню исполнилось четыре года. Дальнейшим воспитанием занималась тетя Тамара – поклонница прозы Грина и тенора Лемешева. Поэтому правильнее было называть Валика – тетушкиным племянничком, но такие тонкости мало кого волновали во дворе рабочего квартала.
Во-вторых, он играл на пианино. Ходил в музыкальную школу с папкой для нот и на футбольный мяч поглядывал с недоумением. Пару раз Вальку пробовали бить, но застенчивый ботаник, оказавшись прижатым к пыльной стене девятиэтажки, неожиданно впадал в боевое безумие. Словно сумасшедшая мельница, он слепо размахивал кулаками и, казалось, совсем не чувствовал боли. После этих случаев его перестали замечать. За ним негласно признали право быть другим. Признали и навсегда вычеркнули из дворовой жизни.
Валик заканчивал последний класс. Собирался поступать в музыкальное училище на отделение фортепьяно, а дальше, конечно, в консерваторию. Каждое утро он шагал по спящей набережной к репетитору. Час занятий, потом – школа, затем – еще одна школа, только - музыкальная, а дома снова пьесы, сюиты, арии, элегии… До самой ночи. Пока одуревшие соседи не ударят в литавры по батареи и не пригрозят волнительной тете Томе вызвать участкового.
В тот день он брел сквозь туманный тюль, затянувший набережную городского водохранилища. Валька перебирал в кармане куртки пальцами, пытаясь сыграть заковыристый отрывок. Когда воображаемая музыка в десятый раз оборвалась на одном, точно заколдованном, месте, он поднял глаза и увидел собаку. Каштанового лабрадора. Толстого и величественного. Лабрадор вел за собой девушку. С такой же как он каштановой челкой и двумя кудрявыми хвостиками, выглядывающими из-под оранжевого берета.
- Здрасти! – неожиданно для себя брякнул Валик.
- Привет! – ответила девушка нездешним голосом. Нездешним, потому что девчонки из класса говорили совсем иначе. Как? Просто – иначе.
И Валик пропал. Втюрился, втрескался, потерял голову, аппетит и сон. Он перестал понимать нотную грамоту и человеческий язык. Приобрел привычку улыбаться в пустоту, пощипывая пушок на круглом подбородке. Чем веселил одноклассников и пугал тетку.
Для Вальки наступила пора романтического томления. Каждое утро он нарочито медленно проделывал путь «дом - репетитор – школа», но девочки в берете так ни разу и не встретил. А на четвертый день с водохранилища снова поднялся весенний туман. И они появились из него, будто водяная взвесь открывала дверь другого измерения, выпуская в наш мир каштановую собаку и ее хозяйку.
- Ээээ… А что это за порода? – ничего умнее от волнения Валька придумать не смог.
- Лабрадор.
Строгий взгляд собаки. Рассеянная улыбка девушки. Вспышка смущения и эйфории… Он остался стоять, глядя вслед, исчезающим в тумане силуэтам.
Следующий месяц превратился в сплошное ожидание. Сев за парту, он тут же начинал ждать завтрашнего утра, дороги вдоль водохранилища и тумана. В это время года без него не обходился ни один рассвет. Несколько раз ему везло и впереди неясным наброском кисти импрессиониста проступали два неразлучных спутника – девочка и пес. Валька, поравнявшись с ними, веселым от страха голосом задавал ничего не значащий вопрос и получал ни к чему не обязывающий ответ:
- Вы гуляете с собакой каждое утро?
- Конечно.
- А он кидается на людей?
- Только, когда люди кидаются на него.
Валька перестал есть. Совсем. Отчего резко похудел и приобрел гамлетовскую бледность. Щеки опали, а мальчишеский пушок огрубел настолько, что тетка подсунула ему древний станок для бритья, оставшийся еще от ее покойного мужа. Вальку покинула детская неловкость. В движениях появилась завершенность, свойственная всем музыкантам. Женская половина класса эти перемены заметила.
Заметила и оценила.
- А правда, что ты в музучилище поступаешь? – спросила его Инночка Акулова, уложив на Валькину парту свой уже не маленький бюст. Этот бюст жил отдельной от Инночки жизнью. Он совершал колдовские движения в коричневой темнице школьной формы – покачивался, поднимался упругой волной, будто собирался сбежать из шерстяного острога, - Пианистом будешь?
- Поступаю. Буду, - отрезал Валька. Встал и вышел из класса - он пока не умел извлекать пользу из внезапного интереса к себе обладательниц объемных бюстов.
Весна тем временем состарилась и незаметно превратилась в лето. Наступило утро последнего занятия с репетитором. Валька изобрел не меньше сотни способов завязать разговор, но девочка с каштановой челкой уже неделю не появлялась на его пути. Каждый раз, идя по набережной, он замедлял шаг, останавливался, делал в вид, что разглядывает купола церквей на противоположном берегу водохранилища, барабанил пальцами по гладким перилам пристани – как мог, тянул время. Ее не было. И тумана тоже. Чем жарче горело лето, тем реже молочная дымка затягивала воду и берег. Он брел вдоль чугунной ограды, считая украшавшие ее пятиконечные звезды.
Раз, два, три…
Завтра начинаются экзамены. Времени станет в обрез…
Четыре, пять, шесть…
Если не сегодня, то уже никогда…
Семь, восемь, девять…
Бум. Валька почувствовал удар под колено. На асфальт рядом с ним приземлилась когда-то красная, а теперь скорее – грязно-розовая летающая тарелка. Он потянулся, чтобы поднять игрушку, и почувствовал горячее дыхание на своем затылке. Резко оглянулся. На уровне глаз, сантиметрах в десяти о его лица появился большой собачий нос. Влажный, коричневый. Валька от неожиданности дернулся, что очень не понравилось собаке, вскочил и тут же услышал звук рвущейся ткани.
- Макс, фу! Брось!
Из-за разросшихся кустов акации выбежала хозяйка каштанового Макса. Кудрявые хвостики сердито мотались из стороны в сторону. Берет пропал, зато появилась зеленая рубашка с коротким рукавом и светлые брючки. Все в ней – от острого воротничка до цветочного запаха – вновь показалось Валику нездешним, принадлежавшим другому миру.
- Он такой спокойный! Такой умный! Даже не лает без команды! – едва не плакала она, пристегивая ошейник пса к поводку, - Это все из-за тарелки. Разыгрался… Ой, он тебе штаны порвал!
Валик опустил глаза. Масштаб катастрофы заставил его дико покраснеть. До стука в висках. Из-под наполовину оторванной штанины неоднократно перешитых тетей Томой брюк позорно торчали трусы.
- Так в школу нельзя. Пойдем ко мне я быстро зашью.
Ее дом не имел ничего общего с замком фей. Типовая «двушка» в типичной пятиэтажке. Крошечная прихожая с покосившимся ящиком для обуви. Ковров нет – только полосатый половичок стыдливо прикрывает пыльный пол той комнаты, что исполняла роль гостиной. Надо сказать, исполняла не убедительно.
Зато там было фортепьяно. Почти настроенное. Валька понял это, как только поднял крышку и коснулся первой клавиши. Звук вышел чуть глуховатый, но чистый. Он по плотнее завязал, выданный вместо отправленных в ремонт брюк халатик – явно женский, и начал играть. Это был романс, ноты которого Валька нашел на обложке старой пластинки, много лет пролежавшей на антресоли их с тетей Томой квартиры. Поверхность пластинки покрывали глубокие царапины, поэтому оставалось только догадываться, как он звучал в оригинале.
За прошедший месяц Валя научился тому, что к большинству музыкантов приходит несколько позже, а к некоторым не приходит никогда. Он перестал думать, куда ставить пальцы или как техничнее исполнить очередной пассаж. Он просто жил: грустил, мечтал, плакала, надеялся, признавался в любви… Музыка неспешно гуляла по квартире, то наполняла ее до самого потолка, то откатывалась назад, точно повинуясь влиянию Луны.
Как только стих последний аккорд, Валя услышал тихие аплодисменты за своей спиной. Оглянулся. У двери, ведущей в соседнюю комнату, стояла девочка, прижав к груди его разорванные штаны. Рядом в позе сфинкса полулежал толстый Макс. Оба смотрели на юного музыканта с умилением.
- Какой же ты талантливый! – наконец сказала она. – Мой сын тоже учится музыке. Когда-нибудь и он так сможет.
Сын? Валька судорожно сжал край пианино, чтобы удержать равновесие. Сын…
… Дальше Валентин Леонардович обычно делал паузу. Он давал слушателям осознать, если так можно выразиться, всю глубину своего падения. А потом начинал рассказывать о Татьяне Аксюте, которая играла десятиклассницу Юлю в фильме «Вам и не снилось». После выхода его на экраны, ей приносили тонны писем от юных поклонников. Никому из них не приходило в голову, что нежному цветочку с газельими глазами на момент съемок исполнилось двадцать три года. И, надо сказать, она выглядела на экране куда младше своих мнимых сверстников.
- Вы только подумайте, я месяц страдал по женщине на одиннадцать лет старше себя! – гремел директор театра, краснея от выпитого, - И даже не догадывался! Все этот чертов туман! Я бы даже сказал, туман любви…
Он успел трижды жениться. Первый раз – на той самой Инне Акуловой. Завел двух сыновей и одну дочь. Стал во главе театра, сделал в нем основательный ремонт, купил дом, похоронил тетю Тому… Иногда, когда с водохранилища поднимается весенний туман, он просит своего водителя тихонько узнать, как там поживает хрупкая женщина в доме на набережной. Говорит, она до сих пор почти не постарела.