И родилась она не в простой семье, а в королевской: ее папа и мама были самыми высокими и стройными во всей округе и росли тесно прижавшись друг к другу, как и положено двум любящим сердцам.
Маленькую принцессу с младенчества окружали неустанной заботой придворные фрейлины, они следили, чтоб ни одна белка, ни одна сойка не смели коснуться ее нежных пушистых ветвей, закрывали своими мохнатыми руками от солнца, если оно было слишком жарким, или от дождя, если он был слишком холодным. И все наперебой восхищались ее красотой, благородством и изысканностью туалетов, предрекали счастливое будущее, осыпали хвалами и комплиментами. А царственные родители, возвышаясь над всеми, тихо гордились своей дочерью и еще теснее сплетались ветвями.
Так и росла маленькая принцесса, росла в ожидании своего первого бала. Ее обучали всем тонкостям этикета и правилам ведения светской беседы, по многу часов тренировали умению царственно складывать руки и держать осанку – и громко восхищались той легкости, с которой ей все это давалось. Принцесса лучезарно улыбалась, делала реверансы и мечтала, мечтала о волшебной музыке, тысячах свечей, что отражаются в зеркалах, о драгоценностях, вспыхивающих на ее платье, о шампанском в хрустальных бокалах…
И только старая бабка, кривая, горбатая, все время молчала, росла в сторонке, так что про нее забыли все давным-давно. И лишь однажды, когда главная придворная фрейлина торжественно объявила во всеуслышание, что «ее высочество постигла все предписания этикета и готова отправиться на бал», она нарушила многолетнее молчание и проскрипела:
- Вы все – сборище лгунов и лизоблюдов, что вы морочите девчонке голову? Что вы тут ей наплели? Про какой бал? Кто на него попадает? Одна из миллиона, да и то, было это тыщу лет назад, а вы все никак не забудете! А после бала что? Она попадет в елочный рай? Или вы потчуете ей голову россказнями о том, что бал будет продолжаться вечно?
Все на мгновение притихли. И дружно вздрогнули, когда в этой тишине юная принцесса испуганно, в голос, заревела – никто никогда не смел заговаривать с ней в столь неподобающем тоне и в столь чудовищных выражениях! Придворные загалдели. Одни утешали ее, другие возмущались поведением старухи. Но царственные родители не проронили ни слова, и придворные, не получив поддержки, друг за другом растерянно умолкли. И снова послышался скрипучий голос:
- Тебе дана долгая жизнь, детка. За те годы, что тебе отпущены, люди живут, и умирают, и снова рождаются, появляются и исчезают королевства, даже звезды меняют свой путь… А ты хочешь отдать свою жизнь лишь для того, чтобы украсить собой один человеческий день? Ты не увидишь, как ширится лес и меняется мир, как растут твои дети, не узнаешь столько интересных историй, которые рассказывает ветер! Неужели ты готова отдать все это за один человеческий день?!
И юная принцесса посреди всеобщей тишины твердо ответила:
- Да, бабушка. Готова.
Потому что отступить означало отказаться от мечты. А она не могла отказаться – это была единственная ее мечта. Старуха тяжело вздохнула и, тоскливо скрипнув, отвернулась. Ей больше нечего было сказать.
А на следующий день за принцессой – именно за ней! - пришли, чтобы отвезти на бал. Она так волновалась, лихорадочно вспоминая все, чему ее учили, что толком не успела попрощаться с родителями и почти не слышала пожеланий и наставлений от придворных. Кто-то плакал от радости и гордости за нее. Она и сама едва не заплакала, но это были слезы радости, душа ее ликовала: она едет, едет на бал!
Ехала она долго, так долго, что начала беспокоиться за свой наряд и цвет лица – ей не хотелось показаться бледной, утомленной и помятой. Впрочем, ерунда! Она молода и полна сил и, чтобы убить время, снова и снова повторяла про себя все тонкости светской беседы.
Потом дорога внезапно кончилась, ее бесцеремонно схватили и поместили в клетку, где было много таких, как она. Принцессы, княжны, графини, королевны… Она так растерялась, что даже забыла поздороваться. Впрочем, едва ли кто это заметил. В клетке было не до этикета, тут царили тоска и страх. Приходили люди, много людей, они рассматривали их, трогали, оценивали, как рабынь на невольничьем рынке, – и это было так унизительно! Понравившихся покупали. Остальные завидовали им – пусть так, через столь обидный торг, но все же они отправляются на заветный бал!
Шли дни. Она выглядывала из угла, куда ее засунули, и чувствовала, как железные прутья клетки все больнее врезаются в ребра. Ее никто не замечал. Она вглядывалась с надеждой в каждое лицо, но лица шли мимо, и были они хмурыми, и никто не слышал ее мольбы о сострадании.
А ночью, когда она вместе со всеми забылась тревожным сном, пришли злые мальчишки, разломали клетку и расшвыряли, поломали их – принцессы, княжны, графини, королевны валялись на черном снегу растоптанные, искалеченные, обреченные.
Наконец за ними пришли. Она не могла повернуть головы и даже не почувствовала, как ее подняли и бросили в грязный кузов – у нее был сломан позвоночник, но с разбитых губ слетело: я все-таки еду на бал, меня взяли!..
И когда ее каждую иголку объяло пламя, душа наполнилась восторгом: смотрите все! смотрите же!.. Волшебная музыка, тысячи свечей, платье в драгоценностях, шампанское… Налетевший ветер в последний раз зажег ее тело алыми огнями, тот самый ветер, который мог бы несколько веков рассказывать ей множество интересных историй, но она так и не услышала ни одной из них. Ни одной… Ему остался только белый пепел, который он отнесет королю и королеве – они, скорбно прижавшись друг к другу, оплачут судьбу своей дочери и попросят создателя дать ей еще одну, другую, жизнь и – память, чтобы, вновь появившись на свет в их лесу, она научилась мудрости и поняла, что быть красивой – не всегда означает быть счастливой и, если тебе дана долгая жизнь, не стоит украшать ею один-единственный человеческий день.