Глава 1
В стародавние времена зима на Руси была настоящей: снежной, вьюжной, трескучей. Выйдешь во двор, - ноги по колено в сугробах тонут. Зима!... Звезды зимой чудились близкими, яркими, необыкновенными, - руку лишь протяни, схвати свою звезду, - и в карман запрячь. Только руки – коротки…
Сильно Василько малой зиму любил! Но – мёрз отчаянно в старых лаптях: носки дырявые тепло не держали. Бабку надо попросить новую пару связать… Онучи длиннющие все продырявились, вовсе не греют, а где новую холстину взять?
Поздним вечером, - лампады звезд давно небосвод озарили мерцанием ласковым, - Василько, с вязанкой хрустящего валежника в руках, возвращался из леса. Тропинка – узкая, чуть виднеется, снегопад – усиливается, хлопья холодные за ворот овчинного кожуха, - из меха дубленого, - сыплются, - и тропку, того гляди, заметут, - дороги тогда не найти!... Заторопился Василько в деревню, - тут слышит: шаги сзади. Обернулся испуганно: ну, как волк его догоняет? Глядь, следом за ним спешит старик бородатый, в рубище ветхом, - однорядка шерстяная, долгополая, вся в дыромахах, - в лаптях честнословных, с могучим посохом деревянным в деснице, с холщовою котомкою в шуйце. В дымке снегопада лица старика Василько не разглядел, но ощутил: хороший человек…
- Мальчонка! Погодь маленько, не угнаться мне за тобой… Ведет ли эта тропочка к ближайшему селу? Да не боись: чай, язык потерял? Пред тобой не дух лесной, - человек живой, странник вечный я… Эка холода у вас ударили…
- По тропе, добрый человек, дойдешь вскорости до нашего селения Климки. Тут недалече осталось до края леса: шагов полста, да помножь на десять, - самое то выйдет… Издалека путь держишь, дедушко?
- Издалека, - туманно ответил седобородый старец. – Ты и названий тех краёв не знаешь, внучик, в которых довелось старику побывать: там солнце светит ночью и огнем жжет посреди зимы, как жарким летом, и птицы летают огромные, больше наших орлов русских, - человека унести могут… Велик мир и нет конца чудесам его!... А скажи-ка мне, мал Василёчек: что же ты, одинёшек, в такую стужу в лесу деешь ? Время – позднее: так и замерзнуть недолго, и заблудиться, - доставшись серым волкам на прокормление… Ну, как тропу снегом заметет? Давай-ка, детка, пособлю маленько с поклажей твоей? Не смотри: мол, дед – сед, не считай моих лет, я пока крепок как дуб, - не зря Дуболомом зовут!
Посмеялся Василько , поклонился, но от помощи – отказался:
- Благодарствую, дедушко Дуболом, но я и сам – взрослый почти, - мне пятнадцать весен скоро. Только ростом вот не вышел и щуплый, как блоха, - зато жилистый! А валежник мне повелел хозяин принесть, - ему, вишь, забажалось, - будто и не его двор полным-полнехонек дровцами: в небеса поленница смотрит...
- Стало быть, ты в помощниках у хозяина ходишь? Вижу: честно работашь… Что же, хозяин твой – знатный господин? Ты у него, что ли, в закупах?
- Да нет… Хозяин мой – деревенский староста. И я – не закуп! Закупы у хозяев «купу» берут, а потом должны ее выплачивать, а коли убегут – считаются рабами. Мы же никакой «купы» у старосты не брали… Я - свободный человек, - просто помогаю старосте по хозяйству. Ему недосуг поденной работой по дому заниматься, у него, у старосты-то, и так забот хватает: то дела поселян разбирать надобно, - кто напился да жену побил, кто коз на чужой огород пустил; то охота, то отчёты князю писать, - вечно он в заботах да хлопотах. Работаю на него по мере сил, а староста даёт каждый день от щедрот своих: и сам я – сыт, и маме с бабушкой помогаю, еду ношу, шерсть, пшеничку когда… Отец-то мой без вести пропал, мать заболела с того…
- Хорошо, малец, вижу: ты – самостоятельный мужчина, раз хочешь сам нести в пути ношу свою… Как старик, дал бы совет: никогда не отталкивай помощь, предложенную по добру, но ты – молодой, не поймёшь пока…Горда юность!
Потихоньку, увязая в сугробах, дошли до околицы старый да малый. Сельцо Климки отличалось необычным «круговым» планом: все дома располагались по кругу вокруг «центра», которым, как ни странно, являлся местный выгон…Дома – деревянные, за домами – огороды у каждого дома.
Как вошли в черту деревни, так и снегопад, как по волшебству прекратился. Тут дорога разветвлялась на две стежки: старый пошел направо, мальчик – налево. Быстро исчез из глаз Василька быстроногий дед, и тут лишь его мысль озарила: откуда же старик узнал имя невольного своего лесного путника? Непростой дед, то ли заранее о Васильке кого спросил, то ли в душу влез…
Прибёг Василько к дому старосты, когда семейство почтенного человека ужинать усаживалось. А семья-то – невелика: сам староста, Фрол Гордеич, рыж да пузат, первый на селе богатей и скупердяй; супружница его, Доброгнева Яровна, худа и горделива, да племянница-приёмыш, Неждана, или Нежданка, - девочка-былиночка, хрупкая тростиночка: волосы как пшеничка белы, глаза – небушко весеннее, хороша собой, только худощава: не соответствовала стройность канонам красоты русской. Вот кабы ей весу набрать с пудик, - нашел бы староста Нежданке жениха самолучшего... Своих детей боги старосте не послали, вот и пришлось признать дочкой дитя безвременно погибшей сестры. А вот отца Нежданки никто не видывал вовек, - шептались люди: то ли она – дочь князева, то ли – лешего, то ли – разбойника мимоходного. А только с чего бы матери ейной, родивши девочку, топиться бежать? Так и не спасли, не вытащили горемычную… Так-то оно и лучше, чем в позоре жить. Чай, селение - не хутор лесной, отдельно стоящий: в селе всё – на виду. Злы люди!
Без особой ярости, а так, для приличия, - выругал Фрол Гордеич Василька за задержку, - мол, волки съесть могут нерасторопного… Очень торопился откушать староста, вот и не стал много времени тратить на отповедь.
Велел Нежданке на стол накрывать, а Васильку дать с собой дать с собой то, что племяшка со дна котлов и мисок наскребёт. Долго еще сидел мальчик, понурившись, на лавке, - наконец, дождался конца трапезы. Вынесла ему Нежданка глиняную миску, полную с верхом остатками подгоревшими кашки пшеничной да обглоданными косточками дичи лесной, - староста любил охотиться, дичь на столе не переводилась. Втихаря Нежданка еще сунула здоровенную краюху хлеба:
- На, возьми! Мать покормишь… Бедные вы… Неси поскорее еду своим, и быстрей возвращайся: будем воду греть к вечеру, тяжело мне одной-то…
И убежала «батюшку с матушкой» узваром травяным поить из целебных растений и мёда разнотравного. Нежданка в доме была не столько дочь, сколько – работница безотказная. Василько уже пару лет всю мужскую работу справлял: за скотиной ходил, пахал, траву косил, за домом смотрел. Нежданка - женскую работу «правила»: сготовить, прибраться, огород полить, сорняки порвать, - всё на ней, у «матушки» - другие заботы, - главная: чтоб староста счастливым был!
Норов у Фрола Гордеича – нелегок, только Доброгнева его усмирить могла… Да и не приучена «матушка» к женской работе: сказывали, замуж ее взял по наказу самого князя нашего, и сама она – не простого роду-племени, хорошее приданое за Доброгневой князь дал, сразу все зауважали Фролку, старостой заделался…
Укутал Василько свои «богатства» в тряпицу старую, под зипун подсунул, чтобы на морозе каша не враз остыла. Собрался было выходить из дома старосты, но тут стук в ворота раздался. Негромкий такой, но настойчивый. Выбежала из горницы Нежданка, метнулась к воротам. И Василько за ней пошел, - выйти хотел. Смотрит: за порогом стоит давешний его знакомец, дед Дуболом.
Подмигнул старик Васильку, поклонился Нежданке как госпоже:
- Пусти переночевать, хозяюшка молодая! Всю деревню обошел, - никто не открывает дверей. Все боятся калики перехожего… Что за люди у вас в Климках?
Удивилась Нежданка гостю нежданному, а что сказать, - не ведает. Убежала к старосте. Доложилась: нищий человек старый просит переночевать. Ради такого случая, сам Фрол Гордеич к воротам вышел да и напустился на старика с бранью:
- Убирайся прочь, бродяга, от моего дома! Нам здесь таких не надобно! И поскорее, не то собачек спущу, - их у меня целых три - дом стерегут!...
Тихо, безответно развернулся старик от дубовых врат, сгорбился , побрел, куда глаза глядят. Лучше в лесу со зверьми, чем с такими людьми…
Василько ухватил покрепче свою миску, и побежал догонять старика. Еле догнал, тот уже намеревался вновь в лес идти, - замерзнуть, что ли, хотел?
- Дедушка, милый, погоди! Не дам я тебе замерзнуть, не позволю доброму человеку на весь белый свет честить худом наше сельцо недоброе… Боятся люди чужих не за просто так: знаешь, порой к нам и гости из далеких степей жалуют.
Вот о прошлый год пустил Иван Золотарь одного заночевать, а наутро… Горе было наутро, всех перерезал гость, пограбил, куда делся сам, - никто не видывал. Вот теперь люди и страшатся…
А ты же – наш человек, по речи и глазам видно… Пойдем в мой дом, там тебе приют дадут. Только не обессудь: еды у нас – мало: вот несу одну мисочку на всех, но и тебе отсыплем чуть, с голоду не помрешь…
Привел Василько старика в свою жалкую халупу: посеревший от времени бревенчатый домишко, крытый старым камышом. Постучал Василько в ворота.
Через несколько времени, еле ноги волоча, вышла к ним старушка сгорбленная. Удивилась, завидев внука с гостем, но слова не сказала лишнего, - жестом в дом пригласила. Медленно заперла ворота за пришедшими, шаркая больными ногами, вернулась в дом.
- Где же мамка твоя? Что же она не вышла отпирать ворота? – спросил дед.
- Мамку, мил человек, ты сейчас сам увидишь, - ответил Василько.
Вошли они в единственную горенку. Стол накрыт, миски пустые стоят, Василька дожидаются. Сидит за столом женщина еще молодая, коса русая вдоль спины переброшена, как у девки незамужней; чело лентой алой перехвачено. Смотрит на свою миску без всякого выражения. Деревянную расписную ложку в бескровных, тоненьких пальчиках вертит: туда-сюда, сюда-туда… Глаза у неё – серебристо-серые, прозрачные, с темно-серыми лучиками искр, - красивые, но нет в них жизни: ни мысли, ни понимания.
- Вот это и есть мамка моя, Лучезара…- тихо пояснил гостю Василько. – Как отц пропал в походе дальнем, - услышала она весть, - такой сделалась. Ни жива, ни мертва. Что велишь - сделает,- из простого, что в памяти ее осталось, но слов не говорит. Совсем дар речи потеряла. Порою смеётся просто так, иной раз – слезы льются ни с того, ни с сего. Скорей бы уже мне в возраст войти, ожениться, зажить с женой, - может, и мать получшеет… В разум вернется…
Покачал головой Дуболом. Посмотрел на Лучезару грустно. Тихонько сел на лавку. Мигом свою шумную жизнерадостность потерял. Тем временем, и старушка пришкандыляла в горенку, забормотала тихонько:
- Ты прости, путник, что плохо встречаем. Было время, - иначе жили. Сам видишь, - какое у нас горюшко… Не стало кормильца, - сделались бедными. А Василько когда еще войдет в возраст, - слабенький он, несильный… Никак из бедности нам не вылезти, видно, на роду суждено нам весь век бедовать…
- Нельзя так, добрая женщина, на род поклёп возводить, несчастье притягивать! Не моги про весь век говорить походя, дурно это… Будет в вашем доме праздник, - верьте! И ваши ноги поздоровеют, и сноха в разум придет, и сынок – вернется!...
За меня – не тревожьтесь: ничегошеньки мне не надобно. Только тело согреть в теплом дому у печки животворящей… На голом полу лягу, однорядкой укроюсь...
- Э, милый, спасибо за обещания, только давно веры в то нет, всю веру слезами исплакали… Ты прости: принимаем бедно, не обессудь. Вижу: одежа твоя - вся в дырах от времени и дальних странствий, а нет у меня лишней одежонки, дать тебе нечего… Не подумай, что жадная бабка, - пусто у нас и в сундуках, и в амбаре… Садись, отведай, что боги послали на ужин, - милости просим… Василечек, что ты нам принес сегодня, родной? Хлеб и каша, - хорошо! А кости эти кто же есть будет? Лучик не сможет кости обгладывать, она не мясо, не рыбу не ест давно. У меня, старой, зубов совсем нет… Придется тебе, гостюшка, кости дичи кушать!
Дуболом оказался не гордым: и косточки поел, и миску свою облизнул. Тем временем, Василько собрался обратный путь держать: нужно Нежданке помочь воду греть, тяжело ей одной… Вышел гость вслед за Васильком в сени, дверь за ним закрыть хотел, и протянул мальчишке узорчатый рушник:
- Возьми, Василько! Станешь вечером умываться, - оботри лицо твое. Хозяин, поди, тебе и тряпки чистой утереться не даст, скопидом… А девочка-приемыш, хоть добра, сама старосту боится, видно… Не забудь: утри лицо и прибегай назад, домой. Хочу тебе сказы сказывать о дальних землях. Интересно будет, обещаю!
Загорелись серые глаза Василька предвосхищением будущей увлекательной беседы. Побежал он стремглав в дом старосты.
Нежданка его чуть не со слезами дожидалась. Думала: не придёт! Быстренько помог ей Василько натаскать воду из колодца да еще талой воды растопить в котле: Доброгнева Яровна любила омыть лицо теплой талой водой, полагая ее целительной и молодящей.
Только Василько посмеивался над этими словами хозяйки: сам-то он уродился неказистым, даром что глаза хороши как у матери, и черты лица – тонкие, правильные. Зато все лицо мальчика, еще с детских лет, покрывали рябины, - следы болезни. Никакая талая вода не поможет такой беде… Считал себя Василько страшным, как зверь лесной.
Нагрели воды вдвоем с Нежданкой. Та скорей посуду вымыла, насухо вытерла. Потом налили медный чан, - для вечернего омовения хозяев. Быстро искупались в нем хозяева, - и на полати полезли. Затем Василько умылся в той же воде, и щеки рушником потёр. А рушник – новый, приятный на ощупь, расшитый нитями диковинными, нежными, блестящими, - шелковыми. Рисунок на рушнике – замок диковинный, с башнями, с живым прудом у ворот замковых; в пруду два лебедя плавают черные, с длинными гордыми шеями. Красота сказочная! Не наша, - незнакомая, чародейская, но такая милая…
И так щекам Васильковым стало радостно от прикосновения мягкой ткани, словно прикоснулся он к иному миру, зачерпнул из волшебного колодца благодати. Растер до красноты всё лицо и шею, - вмиг кожа зачесалась, словно от долгого пребывания на морозе. Сложил вчетверо рушник и спрятал в сенях в потаённое местечко, лишь ему ведомое. Кликнул Нежданку:
- Пошел я домой. Приду на заре, как всегда. Закрывай ворота, - вода уж остывает!
Метнулась Нежданка ворота закрыть. Подняла глаза на Василька, - доброго пути пожелать хотела, - да и вскрикнула:
- Батюшки-светы! Василёк! Что у тебя с лицом сотворилось?
- Что такое? - мальчик схватился руками за щеки: обычная на ощупь кожа…
- Лицо у тебя всё красное, как лесная спелая земляника. Одни глаза сияют. Похоже, ты сегодня в лесу обморозил кожу-то… На ночь укутайся потеплее…
- Только-то? – Василько рукой махнул. Эка перепугала глупая девчонка, ему уже было причудилось: он в одночасье волчьей шкурой оброс, - такой великий испуг плескался в синих глазах Нежданки…
Глава 2
В две минуты добежал Василько до родного порога. Мороз к ночи еще усилился, - так всегда бывает, когда снег перестаёт идти. Руки мерзли. Еле сил хватило постучать в родные старые ворота. Отворять вышел сам гость, - не стал старушку гонять. Помог Васильку кожух снять, улыбнулся чему-то своему.
- Проходи, хозяин ласковый, мы тебя заждались, - говорит с хитрой улыбкой. – Сейчас вдругорядь сядем ужинать. Только тебя дожидаемся.
Зашел Василько в комнату: обомлел. Запах стоит потрясающий: пахнет и кашей, и птицей, словно он на пир княжеский попал. Чудеса, да и только!
Бабушка, Цвета Славовна, ухватила Василька за руку, зашептала горячо:
- Ты отколь, внучек, привел в дом этого волхва? Ай, непростой человек… Ты посмотри: сколько снеди всяческой на столе едоков дожидается! А откуда? Я тебе скажу… Как доели мы ту кашку прогорклую, что принес ты от старосты, так и не наелись, конечно. Каждому по две ложки досталось, разве же это еда? Тут гость попросил меня налить воды колодезной в котел и на очаг водрузить. Что, думаю, за забавы? Но не стала перечить, послушалась. Вот, значит, закипела водица, и просит он меня дать ему пестик деревянный али скалочку. Удивилась, но дала пестик маленький. Как стала водица закипать в котелке, начал Дуболомушка сыпать в воду по одному медному зернышку из своей крохотной котомки. И что ты думаешь? Вдруг котел весь наполнился кашей ароматной, наваристой, мягкой, без комочков каких… Чародей, одно слово! А еще раньше он косточки той дичи, что ты принес, есть не стал, а в духовку в печи сунул, - и не видела, когда заслонку отворял. А только сейчас – сам погляди, что деется! – Распахнула бабка дверцу духовой печи, а там – перепела жареные манят взоры, на язык просятся…- Внучек, совестно мне, что гость хозяев угощает…Но так хочется поесть досыта…
Дуболом стоит, залихватски ухмыляется, слушая старушкин шепот, словно говоря: не зря, мол, его на ночлег пустили. Теперь лишь рассмотрел мальчик: гость их – не глубокий старик, а мужчина в достойных летах, просто борода седая его прежде времени состарила. А глаза – молодые, веселые, с веселыми анчутками-прыгунками, - такие глаза у мальчишек несмышленых бывают, которые горя в жизни не видели.
Василько возрадовался: хоть раз его «женщины» наедятся вволю, а что пища чародейская, волховская, - так и пес с ней, при их ли бедности задумываться: откуда еда взялась? Боги дали!
Тут бабка прекратила свои речи, на Василька взглянула, охнула:
- Что это у тебя, детка, с личиком творится? Красное всё и вроде как распухшее. Словно тебя кипятком отходили щедро…
- Не пугайся, баб: перемерз немного в лесу ныне, завтра отойдёт.
Наелись от пуза все четверо. Даже Лучик повеселела, глазки заблестели, не отказалась и крылышки перепелиные откушать, - за сколько лет мяса поела. И показалось Васильку: за ужином мать пытается к речам людей прислушиваться, словно понять хочет: о чем они, люди, говорят? Лобик наморщила… И глазки засияли отдаленным светом разума: неужели мать в себя скоро придет? Сердце Василька надеждой наполнилось: ведь пять лет уже такое горе в их семье…
Наелись, напились, поблагодарили гостя за угощение сказочное. Не часто такой стол выпадал на долю бедняков. Предложил Дуболом Васильку пойти в сени «разговаривать», пусть женщины отдыхать укладываются. А только старушка вдруг возроптала, сама на себя непохожа:
- Почему это нам спать идти, а вы будете речи говорить? Мы тоже слушать байки хотим о заморских странах и чудесах неведомых! Верим, что гость наш немало навидался в жизни, вон какую сказку нам показал наяву… Просим, гостюшка: порадуй наши сердечки рассказами о чужой правде и неправде, а мы послушаем!
Не стал гость отнекиваться, только сказал, все имена в его рассказе – будут вымышленными, или совсем имен не будет… Потому как люди, о которых речь пойдет, живы по сей день, и очень могущественны…
- В былые времена довелось мне учиться на лекаря. Не где-нибудь: у самих арабов, так вот судьба забросила, - отец мой купцом был преизрядным… Еле умолил я батюшку оставить меня на несколько лет у арабов, и пять лет помогал целебные настои готовить мудрейшему доктору и поэту, шейху аль-Ислами. Ту жизнь в Багдаде вспоминаю как нелегкий, но прекрасный сон. Многим умениям овладел я благодаря душевной щедрости наставника, но и трудился от зари до зари. А как кончился срок обучения, забрал меня батюшка из дивного Дамаска в родную Гардарику, и служил я князьям разным на Руси, врачевал недуги телесные и душевные, и раны страшные исцелял…
А только забросила меня судьбу во далёку сторону, служить царю странному, за многие куны призвал меня служить себе тот Царь, и я, глупец, послушал посулы, согласился. Правду молвить, не столь за деньги: просто много лет нога русского человека не вступала во дворец Вражьего Царя, - захотелось мне его секреты вызнать, планы разведать.
Приехал я в чужую сторонушку. Степь кругом, ковыль растет, ветры гуляют буйные. Красота - повсюду. Диву дался: люди летом живут там на одном месте, а зимой – на другое едут, по весне же обратно возвращаются. И так-то они живут с природой во дружбе, как мы, русские, не умеем… Лишь Царь хочет – едет в поле на зимовку, не хочет - зимует в теплом дворце. Ему законы не писаны – Царь!..
Прожил я у Царя несколько месяцев, присматривался он ко мне долго. Поверил, что я буду ему верным слугой. Взял он от меня клятву верности: кто её даёт, клянется, что никогда не посягнёт на жизнь великого Царя. Сказал Царь, чего ждёт от меня. Услышал я, - обомлел, решил, что Царь – сумасшедший! Но только Царь не дурак был… Захотел он ни много, ни мало: чтобы сделал я его Царем навеки бессмертным, - вот так! Мало ли от него бед моей Руси приключилось, так еще и бессмертия возжелал старик, мечтая богам уподобиться… А только зачем смертной душе бессмертное тело? Скажите? Но не стал перечить воле царской, не смог: кому охота прежде срока на кол садиться по воле Царя? И не только за себя боялся: вздумалось моему старику-отцу, по смерти матушки, явиться проведать сына на чужой стороне, а Царю то – на руку: взял старика заложником. Не вернусь назад, - никогда отец свободы не обретёт, так и помрёт во вражьем плену. Что оставалось? Думаю: найду травку ту, дарующую бессмертие, - еще подумаю, как с нею поступать. Не найду, - скроюсь с глаз Царя долой, не найдет! Только вот как бросить на погибель отца родимого? Но не ведал я всей премудрости хитрой старого Царя: взял он с меня слово Чести: коли обману его, - найду траву и съем её, - быть Душе моей единственной проклятой на веки вечные, на все жизни тела бренного…Но кто знает: есть она, та Душа? Дорого ли стоит моя клятва, - или совсем ничего?
И пошел я скитаться полями зелеными, степями желтыми, пустынями бесконечными, - по родной стране и сопредельным землям, по дальним неведомым чужбинам. Переплывал вплавь реки наши спокойные, одолевал и горные реки стремнинные, из крошечных ручейков воду пил, кореньями питался.
Деньги у меня были, но только не везде есть деревни, в которых за деньги можно купить что-то. Бывало, несколько дней ни одной живой души не видывал. Сам почти одичал, оброс диким зверем. Хорошо, к языкам - способный: легко понимал окружающих. Пытались меня в рабство лютое обратить дикие люди загрские, но, стоило им увидеть Слово Царя на царской грамотке у меня за пазухой, - немедля отпустили, дали с собой и еды, и теплых одежд, - слава дурной Силы далеко, быстро бежит,- дальше рек многоводных, быстрее птичьих стай перелётных…
Наконец, в крошечном селении на берегу быстрой горной речушки, в предгорьях дальнего горного хребта, встретилась мне старушка-вековушка, с двумя палками в руках. Местные о ней шептались, что она – «бессмертная», не первый век живёт, но смерти ей боги не дают, и жизни ей – нет…мается…
Набрал я даров разных, простых и мудрёных, и пошел на поклон к странной старушонке. Выслушала она меня с усмешкой, но не прогнала сразу. Над ярлыком Царским смеялась: сказала, что всё это – «тщета», и Царь не раз пожалеет, обретши бессмертие. Но воле наимогучего Царя смертного она перечить не будет, поможет мне выполнить поручение.
Объяснила древняя старушка, как добыть чародейскую траву, - только я ей сперва не поверил: больно сказочными слова её показались. Чтобы исполнить царский наказ, пришлось мне вначале пару месяцев прожить у ведуньи с гор. Почему? Дабы подчинились мне слуги ведьмы: два огромных орла, могучих, но ручных, - именно с их помощью возносилась старушка в поднебесные выси, с их помощью некогда добыла волшебную траву ут-напишт. О той траве еще древние люди, жившие в Муждуречье двух великих рек, писали как о чуде невиданном…
И знанием тайным, сильномогучим, со мной поделилась вечная старушка, облекся я мудростью древней, заговоры познал, много тысяч лет назад на той земле созданные, подчиняющие духов Добра и Зла, но клятве, данной злому Царю, не мог изменить: велика Сила Слова… И об отце помнил. Не знал тогда: отец мой, от дурного с ним обращения, умер на второй год странствий моих. Зато, пока не знал о смерти отца, верил и надеялся: ждёт встреча впереди. И Вера мне сил придавала, Надежда путь освещала…
В благодарность за «науку» починил старухину глинобитную ветхую избушку, давно покосившуюся от времени и непогоды. Покрыл крышу новым тростником. Выкопал новый колодец, сумел найти неподалеку целительный источник. Подчинились мне и могучие поднебесные птицы. Научила старуха летать на них, держась за их крылья. Два орла необходимы в подъеме в небеса: им тяжело человека на себе нести в одиночку. А вот вниз спускаться птицам божьим легче, не нужно сопротивление преодолевать…
Как прошли те месяцы, отпущенные на познание таинств, так жаль мне стало расставаться с доброй ведьмой. Никуда не хотелось лететь, искать… Но долг Чести звал. Орлы, как домашние голуби почтовые, сами были научены на поиск нужного места на высокой скале. Долго летели мы с ними по поднебесью, на восходящих потоках ветра, то выше, то ниже. Наконец, добрались до крошечного зеленеющего плато на вершине скалы, окруженной отовсюду перистыми легкими облаками. Нарвал там пучок травы, - серо-зеленой, бедной листочками, с жёсткими стебельками-проволочками, - замотал крепкой бечёвой. Понюхал я ту траву, носом об нее потерся, лизнул, - ни вкуса, ни запаха.
Пустились в обратный путь. Он оказался легче полёта на гору… Старуха обрадовалась, что я жив-здоров, - привыкла ко мне за несколько месяцев. Уговаривала меня остаться с нею, потому как нет мне нужды возвращаться к Царю. Не послушал ее, не захотел перенять до конца её искусство: сказала, что устала она быть бессмертною, хочет сама прервать круг земной. Отказался я от предложения, но обещал, если будет на то воля богов, вернуться к ней, - потом… Да вот уже сколько годков не мог исполнить клятву, а старуха ждала, знаю, - видел её во сне часто: зовет она меня, пальчиком худым грозит... Обещал!
Вернулся назад к Царю нескоро, через пару лет, - возвращение оказалось долгим. Вначале решил узнать через крестьян знакомых о здоровье батюшки, но посланные на разведку сообщили мне: давно уже мертв мой отец. Сразу по моём отъезде злой Царь поместил его, старого да немощного, в «яму», чтобы не сбежал. Отец недолго выдержал… Узнав о смерти единственного близкого мне человека, пытался я сбежать из земель Царя, но оказалось: за мной повсюду глаза и уши. Удивляюсь только: отчего те соглядатаи верные не взлетели за мной на необъятную гору травы Бессмертия? У границы с чужой землёй повязали меня, бросили на коня, насильно привезли к Царю. Он был зол: расспросил лишь, как применять ту траву. Не расспрашивал о моём путешествии. Я объяснил, что из травки надобно заварить крепкий настой, - в три приёма выпить. Выслушал Царь внимательно, да и повелел утопить меня в реке, - в качестве благодарности за привезенное бессмертие.
Сколько времени носился я утопленником по глади вод, - не ведаю. День, минуту или многие месяцы. Не помню, как и захлебнулся водой. А только очнулся на берегу бурной реки, на песке ледяном, в мокрой одежде. Вода с шумом выходила из натруженных легких, - жизнь прибывала.
Удивительное дело: должно бы мне уже на дне реки лежать, а я – вот он, живехонек. Призадумался: почему выжил? Ведь трое рослых молодцев держали мою голову под водой несколько минут, и лишь убедившись, что жизнь меня оставила, бросили недвижимое тело в волны. Что явилось причиной моего воскрешения? Озарило меня: траву бессмертия нюхал, вдыхал живой запах, когда она еще в земле росла, живыми стебельками укоренённая. Стало быть, сам я поневоле обрел бессмертие. Или бесконечно долгое, по земным меркам, житие. Но зачем оно мне, одинокому как перст? И грех меня мучил: даровал я вечную жизнь главному врагу Руси, и будут отныне его злодеяния бесконечными.
Однако, не мог я нарушить присягу, данную царю, - не мог принести ему вред.
Что оставалось делать? Вновь пошёл я по горам и долинам, реки переплывал, моря пересекал на судах проходящих. Добрался с божией помощью до старушки-вековушки. Возрадовалась она мне. Рассказал мудрой ведьме, что произошло: как привёз бессмертие Царю и повелел он за то меня утопить.
Старушка только рассмеялась в ответ: на то он и Царь, чтобы казнить за добрые дела. Так было и в древние времена, так будет и после нас. Великие мира сего имеют нередко самые малые и слабые души… Рассказала мне старушка, что нужно сделать, чтобы лишить Царя могущества и вечной жизни, - но для этого требуется великая душа и невинные помыслы, молодая кровь должна играть в спасителе мира. Я для этой роли не подходил. Однако, дала мне ведунья Надежду: есть возможность спасти Русь от вековечного ворога…
Вновь прожил у целительницы несколько месяцев: учила она меня лечить разные болезни тела и души, видеть изнутри причины недугов, предчувствовать грядущие события лишь по теплу, исходящему от тела человека и от света глаз его. Вот, например, заглянул в глаза вашей Лучезары, увидал: болезнь ее исходит только от душевной тоски. Но, прикоснувшись к теплу души Василька, почувствовал: у этого паренька оба родителя - пока живы. Две нити жизни его незримо поддерживают на земле. Далеко в пространство исходит двойное то свечение семицветное. Стало быть, напрасно Лучезара душу свою в темноту послала, тоской затопила: жив ее муж, где-то плененным мается, но жив. Слышишь, Лучезара: ОН еще жив!...
Научила старушка сны толковать безошибочно, и тем помогать людям: правильно истолкованный сон способен беду отвратить, удачу притянуть, указать на верное время дня, когда нужно счастье своё идти встречать, а не сидеть у печи.
Сколько лет уже по Руси великой брожу, людям в души заглядываю, никого не осуждаю, всем помочь стараюсь, кто помощи ищет, и никого не осуждаю: не я мир создал и творения его, не мне – судить помыслы людские…Стар стал, - слов нет, старше всех живущих, а нет мне ни смерти, ни болезней, - живу и живу… Вот Вам, голубушка Цвета Славовна, вчера какой сон виделся? Признайтесь!
Зарделась бабка Василька, словно молодая, глаза прозеленью поволочной подернулись, потом засветились, губы сложились бантиком озорным:
- Приснилось мне, добрый человек: будто стала я так толста… Но не безобразна, а в «теле», и словно сила великая во мне разливается, руки-ноги горят огнём. Будто и не бабка я дряхлая, а молодуха! И суставы мои болеть перестали, уменьшились, - такая легкость необыкновенная! И муж у меня снова есть, - смотрю на него, а лицо его словно пеленой некой подернуто, не разглядеть… Сперва перепугалась тому сну: думаю, ну как, то смерть мне во сне в образе мужнем привиделась? А теперича думаю: рано мне еще помирать-то! Кто вот им поможет? Внучек еще не вошел в возраст, и сношенька – сирая… Жить надобно!
И, правду молвить, жизнь до сих пор люблю, как молодая: каждый солнца луч, облачко в небе, звук ручья, - всё мне мило, всё - по сердцу!
- Не к Смерти Ваш сон, Цвета Славовна, - улыбнулся гость. – После поймёте…
Однако, заговорились мы с вами, хорошие мои… Давайте спаточки, и пусть благоволение добрых божеств пребудет с вами в ночи…
- И вам – доброй ночи! – прошелестел голос тихий. – Потешили нас…
Вскочили Цвета Славовна и Василько от удивления: то никто из них не молвил, а больная Лучезара прошептала еле слышно, - словно шелест травы в безветренную погоду был ее голос. Цвета Славовна прижала ручки к груди молитвенно, глаза к небу подняла. Не стала к больной приставать: помогла Лучезаре подняться, проводила до полатей, а у самой – слёзы по щекам ручьями. Потом вернулась:
- Счастья тебе, странник неведомый! Заговорила сношенька! В уме она вновь…
Залез Василько на лавку, не зная, что помыслить о странном госте. Молодой сон – крепок: стоило голову приклонить к изголовью, - вмиг сморил. Виделись Васильку сны чудесные, страшные, и прекрасные: о далеких землях сказочных, городах многолюдных , прекрасных храмах и капищах, горах, извергающих огонь и деревьях, зеленеющих на снегу.
Ранёхонько Василько пробудился, собрался бежать к старосте. Тут гость глаз один приоткрыл, взглянул на мальчика искоса:
- Чудесно всё вышло …- закрыл неугомонный глаз, на другой бок перевернулся, снова захрапел.