Отца в детстве я почти не знала. Партийные работники засиживались на работе
до полуночи. Вовремя отец стал приходить после смерти И.В Сталина, когда Никита Сергеевич с высокой трибуны осудил такой стиль работы, а мама с удовлетворением прокомментировала: «Слава богу, хоть теперь наш папа узнает, в каком классе ты учишься. Ребята выучились - он не знал дороги в школу».
Мама лукавила, отца частенько приглашала на школьные мероприятия директор –.Луева, много лет добивавшаяся строительства новой школы и не забывавшая при случае напомнить парторгу депо о нуждах подшефного учебного заведения. «Вы не забывайте, Фёдор Михайлович, что мы - ваше боевое подразделение, вы же знаете, какие кадры мы вам готовим», деликатно напоминала незабвенная Евдокия Дмитриевна.
Отец попыхивал трубкой и молча кивал головой. У него - сурового, неразговорчивого, с большим чувством собственного достоинства, была неприметная, на первый взгляд, лукавинка, мальчишеская страсть к розыгрышу, частенько проскальзывающая во взаимоотношениях с людьми. С одним из соседей - вороватым и бойким рыжеволосым шофером было постоянное негласное соперничество. В основе его лежали две разные жизненные позиции - один бессребреник, коммунист, готовый скорее отдать, чем взять, второй - наглый, привыкший хватать все, что плохо лежит, сытый, обеспеченный, не упускающий случая уколоть нищего парторга.
Себя сосед именовал важно, в третьем лице, неизменно по имени – отчеству. Мужики звали пренебрежительно Сэмэн, передразнивая его неистребимый украинский говорок. «Кацапня голозадая» - привычно огрызался Семен. Наличие у отцовского соперника полуторки, дневавшей и ночевавшей у дома, и способности не раздумывая кидать за борт всё, что попалось на глаза, позволяло ему посмеиваться над полуголодным железнодорожником, не имевшим штатского костюма, но зато с орденом Ленина и большой семьей за плечами. Денег парторг приносил немного. Облигаций внутреннего займа вынужден был покупать больше, чем другие.А еще отец страстно мечтал выиграть машину.
Когда розыгрыши прекратились и выплаты отнесли до «лучших времён», отец подсчитал, что облигаций осталось на 25 тысяч рублей. Хороший дом с машиной подарили родной власти родители, всю жизнь прожившие на голодном пайке. В семье из семи человек - работников было двое, но какое дело было тем, кто забирал существенную часть заработка под фиговые листочки облигаций. Мама относилась ко всему философски. Когда в 1992 году полностью обесценились деньги за проданный дом, она только махнула рукой: «Проживем! Не было ничего и не будет».
Семена считали богатым. Первый телевизор в Савино, первый велосипед с женской рамой без перекладины для дочери, машины дров, угля, мясные туши, стремительно проносимые во двор, придавали конопатой, остроносой физиономии Семена, выражение важности и самодовольства. Но доконала отца не похвальба изобилием и достатком, а новенькая, необычного ярко-красного цвета радиола с золочеными ручками.
В первое послевоенное десятилетие старый патефон был редкостью. Два года оккупации лишили людей того немногого, что было нажито до войны, а тут радиола. Семен по очереди водил соседей в дом, с гордостью показывая поблескивающее лаком чудо, затем вынес его для демонстрации во двор, когда половики были безнадежно затоптаны, и жена пригрозила выгнать из дома вместе с покупкой. Отец смотреть не пошел, но наши восторженные рассказы вывели его из равновесия.
Он достал из кладовой старый испорченный радиоприемник, несколько вечеров корпел над ним, паял, перепаивал, менял лампы, а в воскресенье случилось неожиданное. Во дворе у Алейниковых что-то затрещало, заскрипело и мгновение спустя на всю округу, как из громкоговорителя, грянули мощные раскаты «Калинки», сменившиеся диалогами М. Мироновой и А. Менакера. Несколько минут спустя Семен, с растерянными глазами, в майке и рваных штанах влетел во двор.
-Михалыч, меняем, -с ходу предложил отцу, самодовольно попыхивающему трубкой. В отличие от Семена отец был наряден, в шелковой темно-вишневой рубашке и светлых брюках.
-Да ты что, Семен, это ж трофейный, сейчас таких не найдешь.
- Меняемся, Михалыч, я тебе к радиоле ещё полмашины дров дам. Семен заискивающе смотрел на отца, а тот, победно поглядывая на мать, артачился.
-Федор Михалыч, соглашайся, я тебе петуха впридачу принесу, у тебя ж семья!
-Ну, с петухом отдам,- сжалился отец.
В тот же день в комнате красовалась новенькая радиола, у калитки были свалены распиленные кругляши бревен. Петуха жена Семена не отдала. Через неделю расстроенный Семен вновь появился во дворе.
-Пойми, Михалыч, совсем заела окаянная баба, проходу не дает. Разве ж эта дура в технике смыслит, ей лишь бы коробка была красивая.
-Приемник верну, а дрова я уже поколол, -ответил отец.
-Пользуйся!- повеселел Семен,- дров я ещё наворую.
Торги и обмены завистливого Семена были поводом для постоянных шуток соседей, собиравшихся на углу у нашего дома покурить и обменяться новостями. Когда Семена оставила жена, он примчался к отцу: «Михалыч, выручай, уговори её вернуться, у нас же дети». Отец с мамой отправились в другой конец города уговаривать соседку простить незадачливого супруга, но вернулись ни с чем. Дверь упрямая женщина не открыла, выкрикнув в форточку:«Нэ пиду»!
Несколько попыток Семена устроить личную жизнь закончились крахом. Он хорохорился, демонстративно водил под руку очередную пассию. Приходящие жены сменяли друг друга, а Нюрку свою забыть не мог. Торги и обмены прекратились. Уже никто не подшучивал над ним, жалели. Вскоре Семен заболел и как-то неожиданно быстро ушел из жизни. «Сгубила мужика женушка, кто бы мог подумать. Казалось, ничего его не возьмет. И чего ей не хватало, добытчик, все в дом»-переговаривались на лавочках соседки.