Летний тёплый вечер, дети собрались своим краем гулять, Бачирнахыч, знамо дело не преследует – каникулы.
«Эныки-бэнэки ели варэныки…..» начал кто-то считалку. «Нет, давайте лучше: вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана – тараторит кто-то другой – буду резать, буду пить, с кем останешься дружить?». «Со мной! Со мной!» кричит каждый нетерпеливо «Меня выбери, меня! последняя курица жмурится!»
Прислушайтесь, и вы услышите голоса, как птичий гомон – это, то, что никогда уже не вернётся...Мы уносим из детства эти считалки, как что-то очень дорогое, чего уже навсегда будем лишены, будучи взрослыми. И только, когда мы слышим их из уст детей другого поколения, мы улыбаемся, и память в один момент возвращает на свою улицу и уже хочется заплакать.
Но игра в жмурки отошла в сторону, Нинка Репина выкатила на деревянной каталочке своего маленького племянника Хрущика. Подстриженный в год наголо ребёнок удостоился такой высокого прозвища!
У Хрущика была такая каталочка-коляска сделанная из дерева. Вот Нинка на ней и потащила по ухабистой улице малыша. Шибанутые дети закричали с обеих сторон: «Никита Сергеевич, Никита Сергеевич!». Лысый ребенок, не понимая смысла сказанных слов, но, определённо чувствуя к себе всеобщее внимание, заливался счастливым смехом.
А Галя и ей подобные изображали приезд главы Советского Союза куда-нибудь за рубеж или просто по России. По телику видели, как Н.С.Хрущёва встречают люди. Зелённые веточки, содранные с дерева, заменяли букеты цветов: «Никита Сергеевич! Никита Сергеевич!» размахивали ими дети. Они, как истинные граждане страны, в которой родились и живут, ликовали, приветствуя «главу государства»!
Конечно, всё хорошо, пока хорошо, пока кто-нибудь да с кем-нибудь не поссорится. Надо сказать, чем младше дети по возрасту, тем оскорбления звучали нелепей, ну, ясно, что пионеры могли и матом загнуть. Но малышня чистая и бесхитростная: октябрята – дружные ребята, которые хорошо учатся, слушают старших, любят свою Родину и тому подобное, не матерились. Нынешняя мелюзга намного коварней. Ну, что вы хотите, это были те дети, которым если бы сказали, что учителя ходят в туалет, они бы засомневались – а точно ходят?
Что касается нашей героини, то она чистосердечно признаётся, что однажды обозвала Лёльку таким словом, что и сама испугалась. Дети бегали по улице, и Клавдия Григорьевна была рядом, она-то первая и отреагировала, видать, не веря своим ушам. Оглянулась на соседскую девочку: «Что ты сказала, а ну-ка повтори?». Ну, кто ж такое повторит? Спасение одно – бежать в хату! Галя и убежала, потом выходить было стыдно, а слово было «сука».
Поссорившись, детвора разбивается на два лагеря, каждый выбирает того, кто ему ближе, к примеру, Репины у своей калитки кричат Гале и Будякам: «Мадам Тюлюлю! Голова в киселю!». «Не гавкайте!» кричит Галя громко в ответ и бросает в них гамай. А сёстры тут же хором: «Не попала, не попала! Свою мать закапала!» и показывают дули.
Без промедления, чтобы не оставаться в долгу, Будяки с подружкой заученными движениями скручивают пальцы таким образом, что получается сразу четыре кукиша у каждого и победно оповещают: «Рули, рули на тебе четыре дули!». Далее Галька предлагает противнику закрыть свой рот, но называет его не иначе, как поддувало, а то дует! Если кто не знает, это отверстие в печи, чтобы тяга была лучше.
«А ты закрой свой курятник, а то воняет!» отвечает вражья сторона. «А ты закрой свой свинарник! Он ещё больше воняет!» страсти накалялись. Чей же рот окажется хуже? Начиная с безобидного поддувала, дети, дальше больше, превращали рот врага в курятник, свинарник, в помойку, потом в туалет! Всё-таки человеческие испражнения оказывались самыми непереносимыми, хуже уборной, что стоит в каждом огороде, подальше от хаты и придумать ничего нельзя.
В мирные полные согласия дни дети собирались вместе и мечтали. Когда они вырастут, то на месте их совхоза будет стоять город. Они будут жить в многоэтажных домах, ходить по тротуарам, а не по грязи. И пыль уже не будет подниматься, когда проедет машина, потому что ездить будут машины по асфальту!
Хочется сказать, что мечты эти возникали не на пустом месте, случалось кому-нибудь увидеть дядек с какими-то приборами, на таких палках, как фотоаппарат. Один поставит свою штуковину и заглядывает во внутрь, как прицеливается, а другой идёт с лентой и меряет улицу. Детвора смотрела на всё это и прикидывала – ох, и не спроста чужие дядьки ходят, и ждали глобальных перемен. Кто конкретно из деток был такой просвещённый, что обычных топографов принимал за градостроителей, уже ни за что не вспомнить.
Полная смущения пожилая Галина П. желает открыться. Будучи взрослой, не раз задумывалась над тем, а что если бы все кто родился и жил в совхозе вернулись в родное местечко со своими семьями? Какой бы большой стал Прикубанский! И хотелось сделать перепись, узнать, сколько же нас?
В летнюю пору, когда захмарится небо и лупанёт сильный, проливной, но тёплый дождь, дети прятались на Будякивскую веранду и, стоя у окна, хором просили: «Дождик, дождик, перестань! \ Мы поедем на баштан, \ Богу молиться! \ Тебе поклониться!».
Дождь не шибко обращал внимание на детские увещевания и по-прежнему барабанил по крышам и усердно прибивал придорожную пыль. А дети орали и орали: «Дождик, дождик, перестань!» и он переставал. И вот, когда отгрохочет гром и вновь выйдет солнышко, счастливые они выбегали на улицу, и первым делом бродили по лужам.
Это была, как работа, как святая обязанность, которая выполнялась с превеликим удовольствием, и значение которой не всегда доходило до взрослых. Одно наслаждение, сменялось другим: перемеряв все лужи, малышня усаживалась на лавочку. Можно, у Хименковых посидеть они не ругаются, разрешают, и начиналась творческая подборка "обуви" по сезону.
Лето, значит, все рисовали на просохших голых ступнях босоножки. Обыкновенную грязь, и ходить никуда не нужно, она везде, зачерпываешь указательным пальчиком, и выводишь на коже, что тебе нравится, то рисуй и носи! Солнце припекало «босоножки» подсыхали, трескались, и сухая земля осыпалась с ног. Как у Золушки, с боем курантов всё, подаренное феей, исчезало.
Оно-то и на дороге пыль ненадолго прибивало. День, два и снова за проезжающим грузовиком мчался серый хвост, поднимаясь вверх и неохотно оседая, чтобы потом затаится до следующей машины. Вот эти «хвосты» вздымаясь к небу и рассеиваясь по всей округе, образовывали толстый слой пыли.
Под палящими южными лучами серая пудра накалялась, как соль на сковородке. Галька подходила к обочине задирала ногу повыше и с силой топала, получался глухой шлепок и растревоженная пылюка тут же била ей прямо в глаза, фу! Девочка отворачивалась, и топала другой ногой, и вновь пыль, заклубившись, обдавала детское лицо тёплой и удушливой волной. Галя замрёт – как ногам горячо! Впору ожоги заработать, а она не уходила, ведь что-то приятное находила в этом действе?
И опять-таки в детских поступках столько загадочного, как понять, почему дискомфорт не останавливал, и ребёнок продолжал неутомимым топаньем поднимать вокруг себя клубы ужасной пыли. И лишь долетевшие звуки гармошки до торчавшего уха, отвлекли от дурного занятия. И она по этой же обочине пошла на звук заливистого перебора.
Это у Бахвалки гуляют, столы накрыты во дворе, на заборе уже кто-то повис из детей с чужого край, и Галя прилипла. Смотреть, как бабы и мужики пьют и закусывают да отплясывают под гармошку интересно, но ещё интересней, что они едят?
Случилось Витьке ехать на велосипеде мимо. Увидев сестру, как та легко поддавшись соблазну, застыла без движений у чужой изгороди, счёл своим долгом призвать Гальку к порядку. Он тормознул велик и не громко, но властно приказал: «А ну иди сюда!» нехотя, но девочка подошла.
«Чо тут стоишь? Иди домой, а то я мамке скажу, что ты ждёшь, что бы тебе что-нибудь дали!». Да ничего Галя не ждёт, чего он пристал, постоит, посмотрит и пойдёт домой, но потом, не сейчас. Дважды Витька пытался образумить крепколобую сестру, но если та, кулакам не подчинялась, то слово брата, что пустой звук – отстань! И снова сунула нос между двумя штакетинами.
Наконец тётка Настя не выдержала и вынесла детям по пирожку, и та, которая «ничего не ждала», отказываться и не подумала. Хватит, раз отказалась от курицы. Штакетник обезлюдел, маленькие зрители, каждый занятый своим пирожком, почапали в разные стороны.
Галя, спешно запихиваясь сдобой, тоже пошла домой, и вдруг, словно заблудившись в пространстве, на руку села, чуть распустив крылышки, божья коровка. Девочка, как по команде негромко запела: "Божья коровка, полети на небко, там твои детки кушают конфетки!"
Подросшие девчата любили играть в популярную игру «охотники и утки». Разбивались на две команды, по жребию кому-то выпадала быть охотниками, кому-то утками. Вычерчивали огромный квадрат, охотничья зона, куда загонялись «птицы», а уже охотники за чертой маленьким мячиком выбивали уток. В последнюю мишень разрешалось бить три раза, если она сможет увернуться, то вся стая возвращалась в загон и команда выиграла.
Поражать мячом в первую очередь старались самых худых и вертких, как, к примеру, Давыдовы. «Чиликидиху – кричала Верка – оставим на закуску!». Подобный призыв звучал, как оскорбление, тяжелый зад и толстые ляжки были тому виной, нерасторопную сверстницу выбивали с первой попытки. За что «гноили» так бедную Галку?
Сегодня думается, что хоть в чём-то надо же было быть лучше этой Чиликидихи. Ибо придёт время, когда старшая из сестёр откроется, как Мотылёк скажет: «Знаете, не надо брать Галку с собой на вечер, она симпатичная, все пацаны будут на неё смотреть».
Вечер был в Краснодаре, на швейной фабрике, где работали сестры, несмотря ни на что Райса Галю возьмёт. И действительно подружку пригласит в ресторан парень из ансамбля, но как можно, в семнадцать лет идти в кабак с незнакомым молодым человеком, и Галя откажется. И уже, когда девчата будут не только взрослыми, но и мамами, в те редкие и дорогие сердцу встречи Мотылёк честно признается: «Я хорошо помню, как я это говорила! Ха-ха! Завидовала, Галка, я тебе!».