Иисусе, сего ради помилуй огорчавших его и обиженных им.
Она потеряла всех родных, мужа, двоих детей и на Галин вопрос: «Мам, если бы можно было вернуть кого-то одного с того света, кого бы ты выбрала?» «Витьку!» ответила скорбно мать. А когда у самой Гали спросили: «Часто ты вспоминаешь покойного брата?» она ответила: «А я его не забывала», и это святая правда их невозможно забыть они всегда с нами: и когда мы ложимся и когда встаём.
Он не просто родился случайно, как все люди, Витька родился по предсказанию. Мари Трофимовна, пережившая драму первой любви в юности, вышла замуж, как мы уже знаем поздновато в 1934 году. Она долго не беременела, и первенец Илюша появился на свет Божий спустя три года. Красивый голубоглазый мальчик не похожий впоследствии ни на одного ребёнка родившегося позже, заболел в младенческом возрасте, и никто не знал: выживет он или нет? И молодая мать увидела не сон, а видение, ибо утверждает, что она не спала, а лежала в постели
«Лежу я, не сплю, просто лежу, – начинает рассказывать Галина мамка, – и вижу: входит в комнату женщина. На ней длинная юбка, кофта и платок и всё чёрное. «Здравствуйте!» – говорит она мне. «Здравствуйте!» отвечаю я. «Болеет мальчик?» спрашивает. «Болеет…..» отвечаю. И дальше она мне говорит: «Я тебе скажу одно слово (и произносит это слово) и ты должна встать завтра утром и повторить его. Если ты повторишь это слово, твой ребёнок поправится, а если забудешь – то умрёт!». И вышла…..». Мать умолкала, глаза полные слёз, вот-вот прольются, смотрели на Галю…. дочь знала, что мамка не запомнила слово, и маленький Илюша умер. «Я может быть, это слово на день говорю тысячу раз! Но я не смогла повторить утром, я по сегодняшний день не могу его вспомнить! А потом уже на Урале, сколько лет прошло, Юрка уже у меня родился, она опять пришла.
Опять я не сплю, глаза у меня открытые и вижу, как открывается дверь и входит эта же самая женщина и опять вся в чёрном. Снова здороваемся. И она спрашивает: «Не надоела я вам?» «Нет – отвечаю – что вы!». «Умер мальчик?». «Умер». «Не повторила?» «Не повторила». И потом она мне и говорит: «Через четыре месяца ты забеременеешь, и родится у тебя сын крепкий и сильный! И на старости лет ты будешь кушать его кусок хлеба, а этот, – она показала на спящего Юрку, – этот у тебя умрёт, его кусок хлеба ты кушать не будешь» и ушла.
Господи, я как встала утром, как я кричала и плакала, так я испугалась за Юрку! И что вы думаете, Панжя записал число, и ровно через четыре месяца я забеременела! Вы не представляете, когда я ходила беременная, у меня был вот такой живот!» Мари Трофимовна, начиная от груди, выписывала руками по воздуху живот нереальных размеров, как всегда слегка преувеличив габариты собственной плоти. «Мне пришлось пошить три халата! Когда я садилась на кровать и поднимала ногу, я её не видела, такой большой живот у меня был! Бедную врачиху чуть не уволили, я переходила в декрете почти месяц! Все так и говорили: «Мария, двойня будет, если не тройня!» а родился один Витька, но крупный и здоровый! Одна немка смотрела на него и всё повторяла: «Он жирный, холёд не боится!»
Как ходить научился, все столы по хате таскал, схватится одной рукой за ножку стола и тянет. Правда ноги были сильно кривые, как колесо, Панжя, как напьётся, плачет и говорит: «Не трогайте его – это мой Орёл! Это несчастный ребёнок, он инвалид, видите, как он ходит!». А я говорила Панже: «Не болтай! Все б такими инвалидами были, посмотри, как он стол по комнате тягает!». С годами ноги у брата выровнялись, идеально ровными не стали, но ребятам подобная кривизна жизнь не портит. «И разговаривать Витька поздно стал, говорю ему: «Витя, скажи – собака!». А он схватит рукой за язык, тянет его и говорит: «Э-э-э-э…..» не могу, мол». А когда Гальку принесла из роддома, то кормлю её, то пеленаю, так он один раз подошёл, бьёт себя ручкой по груди, языком ели ворочает и говорит мне: «Её не бели, (бери) меня – бели!»
Витька это тот братик, который был рядом с самого рождения. Они карабкались на маленькую скамеечку и, взявшись за руки, прыгали вместе на пол, пока Галя не упала и не ударилась, а брат пожалел, успокоил, и они вновь стали прыгать. Любимая, может многим детям и неизвестная игра «Дудки-дудки», затевалась перед сном, когда Витька в трусах и майке, а Галя в трусиках и комбинации, укладывались на кровать по разные стороны. Галя упиралась пятками в братовы широкие стопы и, делая движения ногами, как при езде на велосипеде и, сопровождая хоровым повтором: «Дудки-дудки-дудки!», дети заливались счастливым смехом, не зная, что придёт время, когда эти мгновения будут вспоминаться сестрой, как Великая Божья милость и щемящая боль выльется бесшумными слезами: всё прошло.
Витька это тот самый братик, что, получив подарок от деда Мороза, всё поразительно быстро съедал. А Галя поступала более осмотрительно: всё скушать и дурак сможет, а вот как продлить удовольствие, и порадовать сладостями себя подольше, надо подумать. Она вываливала содержимое пакета на кровать, сама усаживалась рядом и не торопливо, прикидывая, насколько одна конфета дороже другой, сортировала их на кучки. Распределив на очень вкусные, и не очень вкусные, Галя съедала для начала дорогостоящие конфеты, потом, когда они заканчивались, то и более простые конфетки казались также вкусными и желанными. Я думаю, ребёнок поступал весьма благоразумно. Буквально на следующий день, когда от Витькиного подарка валялись только фантики, брат не отличался Галиной предусмотрительностью, то сестра выделяла ему из своих кучек пай.
Витька был тот братик, которого было очень жалко, если его порола мамка. В чём он провинился однажды, сестра не помнит, но тот день, когда мать встречала брата с ремнём в руках, запомнился хорошо. Мари Трофимовна не дала ребёнку зайти и в хату, допрос был учинен прямо в коридорчике, там же вынесен вердикт, за которым последовало и наказание.
Глубоко сочувствуя брату, Галя, чуть приоткрыв дверь, выглянула из комнаты, Витька в трусах и майке, практически раздетый, принимал удары на голое тело! Мать шмякнет по одной ноге, мальчик тут же отрывал её от пола, хватаясь за ударенное место, закрывал побитую ногу рукой. Далее, ловя момент, она бьёт по незащищённой стороне, сын бросается прикрыть ново-пострадавшую голень. И получается такая пляска со слёзами и душераздирающим криком: «Мамочка, я больше не буду! Не бей!». Бедный Витька и бедная Галя, она ничего не могла сказать матери, она боялась её! Широкий ремень, обжигая кожу, издавал жуткие звуки ударов, чтобы не слышать их и Витькиного плача, девочка забилась подальше в комнату, и заткнула уши. И всё равно было слышно, от каждого шлепка детское сердце сжималось, глаза жмурились – ну, хватит!
Потом придёт пора, когда за спину повзрослевшего брата от материнского веника будет прятаться она сама, залетая в хату со словами: «Витька, мамка меня хочет веником бить!», следом с веником в руках заскакивала Мари Трофимовна: «Где эта сволочь, я ей щас покажу!». Сын степенно, мол, что ты делаешь, мы уже не маленькие, сдержанными, и сильными движениями отнимал у родительницы веник, но матушка не успокаивалась: «Ничего, ничего, Витька уйдёт, я тебе дам!»
О том, что отец любил больше всех Витю, Галя знала от матери, при жизни родителя маленькая девочка не различала, кто и в какой степени кого любит, а кого недолюбливает. Мари Трофимовна также рассказывала, что когда Панжя уже лежал и не мог вставать, Витя подходил к нему, наваливался грудью на кровать и начинал пальцами перебирать кожу на шее, игрался так. У исхудавшего до неузнаваемости, сорокавосьмилетнего мужчины кожа отвисла, как у столетнего старика, любимый сынок брал её пальчиками и перебирал, как кусочек ткани, или как взрослый перебирает чётки, не знаю, какое сравнение вам больше нравится. «А когда Панжя умер, – с горечью вспоминала мать, – Витька не плакал. А вот когда мы покупали его, одели и положили, и он подошёл и тронул отцовскую шею, а она уже остыла и кожа не стала кататься в руках. Вот тогда он отошёл и заплакал, – в этом месте мать и сама плакала и со вздохом подводила итог, – и поверил, что отца уже нет».
Панжю похоронили, а жизнь продолжалась, и нужно было как-то выживать, поэтому в первое лето после смерти отца Витя пойдёт работать подпаском. Старший пастух на коне, Витька на своих двоих бегал за противными коровами, что так и норовили отбиться от стада. Это был уже тот брат, что наравне с матерью приносил в дом деньги. И как каждый работающий взрослый мужчина приходил на обед. Большей частью встречала работягу Галя. Потому как мать дома не сидела, а тоже была вся в работе.
Одним летним жарким днём, маленькая хозяйка сготовила мясо с картошкой, заправленное томатиком, лучком и так далее, вкусно у Гальки получалось, называлось это блюдо – соус. Летней кухни у Чиликидиных не было, Мари Трофимовна сама сложила прямо во дворе из побитого кирпича импровизированную печь, на ней дочка и готовила им горячие обеды. Сначала пожаловала, часто мелькавшая на страницах этой повести, Валька Буряева, подружки сидели и сплетничали, как и положено женщинам. Пришёл на обеденный перерыв Витька, парень не гордый, ему ни к чему сервировка стола, главное – сготовлено, он сам наполнил тарелку соусом и тут же во дворе сел кушать. Ел брат всегда с завидным аппетитом, на протяжении тех лет, когда он рос и мужал, мать подходила к нему, хлопала благоговейно по спине ладонью и приговаривала, вкладывая в слова всю свою любовь: «Ешь, мой сыночек, ешь!», ну сыночек и молотил дай Бог каждому!
Зачем Галя его затронула, ест и пусть кушает себе на здоровье, нет, надо было перед подружкой повыкаблучиваться, началось с того, что сестра сказала, что соус она сготовила с жабами! Хи-хи! Осталось в детской памяти, что эту холодную тварь очень брезговал папка, захотелось проверить, а брат брезгует или нет? Подпасок отреагировал мгновенно: «Замолчи, а то получишь!», значит брезгует! Угроза только раззадорила, подобно Валаамовой ослице, сестра упорно настаивала, что в кастрюле – жабы! И зачерпнув очередной раз ложку с едой, брат с размаху отправил содержимое в домашнего повара! Тогда языкатая девочка подбежала к печке и уже с кастрюли прямо рукой захватила картофельную массу и бросила в брата! Буряева Валя, что всегда слушалась всех, кто старше её, смотрела на разбрасывание пищи с нескрываемым изумлением: что они делают эти Чиликидины?! Поймав ещё пару ложек соуса, Галя отступила: и еду жалко, да с огнём баловаться опасно, ну его этого Витьку, пусть уже доедает спокойно.
Провокационное нутро самой младшей в семье не раз создавало скандальную атмосферу в хате. Как уж так получалось, что Галя без труда и специальной целенаправленности сталкивала лбами мать и брата, они переругаются, а Галька вроде и ни при чём. Потом матушка в обязательном порядке вспомнит умершего мужа, чтоб лишний раз детям напомнить, кто их наплодил на её голову! Что батька их как не издевался над ней, а всё-таки – сдох, а она – живёт! Душа её была наполнена отчаянием до краёв, как обеденная тарелка борщом, что несут уже к столу, чуть дрогнут руки и тонко нарезанная капуста – на полу.
Зима. Галя согнувшись, как цуцик, бежала домой, а Витька вышел из калитки и дети встретились. Первый вопрос, что звучал всегда при встречи брата и сестры: «Витька, а мамка дома?». «Дома» отвечает тот. Это уже хорошо, значит в хате хотя бы тепло. «А шо она сготовила?». «Плов» обрадовал брат, и Галя, не теряя драгоценного времени, толкает калитку.
В хате тепло, светло и, как любила говорить молодёжь шестидесятых, и мухи не кусают. Девочка торопливо раздевается, потирая с мороза руки, подходит к заветной кастрюле из алюминия, открывает крышку: початый с одного краю плов улыбался проголодавшейся девочке желтенькими рисинками вперемежку с морковкой и редкими кусочками мяса. Видно, что Витька хорошо приложился, но ел всё-таки один. «Мам, а ты чо не кушаешь?» спросила дочка, любуясь на утомившийся рис, потом наклонилась, блажено вдохнула запах свежей пищи и потянулась за тарелкой. «А я не хочу» отвечала мать.
Зря Мари Трофимовна: хочу, не хочу, надо кушать, пока есть что. А то деточки раз приложатся, два и когда проголодавшаяся женщина откроет крышку, на неё посмотрит выскобленное ложкой дно, с одинокими рисовыми зёрнышками. «Да как же вам не стыдно, – завопит обиженная мамка – всё сожрали, матери хоть бы немножко оставили!» крышка с грохотом накроет кастрюлю, а дети ничего не понимая, возмутятся: «Ты же не хотела!» «Не хотела, не хотела – передразнит мать – тогда не хотела, шо ж я весь день должна голодная ходить!?». И рассерженная родительница поест хлеба с водой.
Витька рос, становился серьёзней, он уже не прыгал с сестрой со скамеечки, как маленький, а по-деловому общался со сверстниками и со старшими ребятами. Гальку замечал не всегда, путается, кто под ногами, ну, и пусть путается. Галя тоже шибко в зубы брату не заглядывала, но иногда впечатлениями хотелось поделиться.
Придут из клуба, Витька хоть и мнил из себя взрослого, но тоже ещё ходил чаще на пятикопеечный сеанс. Галя, раз глянет на сосредоточенное лицо брата, другой, тот, как завороженный аккуратно и не спешно накладывал тёплую картошку, жратва у него на первом месте, такой равнодушный вроде и кино не смотрел, эмоций – ноль.
Девочка не выдерживает: «Витька, а ты видел, только немцы сунулись, а тут наши как дадут!» конечно, Витька всё видел, ну и что? И откусывая аппетитно горбушку хлеба, между прочим, уронил: «Это не немцы были». Да? А она и не знала, интересно, а кто же такие? Ну, да ладно это не важно. «Так вот, как наши им дали! Как дали! Тыдых-тыдых! Ты видел, как драпали немцы?!». "Это не немцы были! – гаркнул брат – все у тебя немцы"! Всё-таки Галькино узколобое восприятие вывело Витьку из равновесия. Разговора не получилось, просто для сестры существовал один супостат земли русской – немец, а брат знал историю.
Не часто, но иногда мать ездила в Витязево и младшие дети оставались на хозяйстве одни. Ничего страшного, лишь бы Витька с вечера находился дома. Один раз брат уже спал, а Галя ещё бодрствовала и вдруг шорох в коридорчике, буквально «парализовал» девочку, она бесшумно подошла к кровати и растолкала спящего: «Витька, там кто-то есть!».
Подросток поднялся как был, в трусах и майке, взял кухонный нож и резким движением ударил дверь, наверняка хотел застать бандита врасплох. Шибуршавшие мыши от света и стука притихли, мальчик секунду всматривался в темень и шагнул в коридор. Галя следом, вдруг помощь понадобится, но Витька уже развернулся и успокоил сестру: «Там никого нет, спи».
У Коли Кобылкна самую старшую сестру звали Люба, которая ещё молоденькой девчонкой удачно сменила некрасивую фамилию, на – Алфёрову! Это она с мужем Васей первая приехала жить в совхоз, а потом перебралось семейство Кобылкиных. У Васи рослого, по-деревенски видного мужика, в станице Воронежской проживали родители и две младшие сестрёнки. Вначале на улице Прикубанского появилась Алфёрова старшая, высокая красивая девочка в которой без труда угадывалась порода, тут же смутила ни одного подростка. Нельзя утверждать, но вполне реально, что это была первая Витькина любовь!
Объединившись со своим одноклассником Шиловым Генкой, родной брат Мыши, по кличке – Пшик, Хачик, никогда не водивший дружбу с ним, с утра уже ошивались на Сакалае, близ Алфёровской калитки. Мыша сметливый и дальнозоркий хохмач, не щадил ни брата, ни друга, прекрасно понимая, что к чему, и той же Гальке рассказывал: «Солнце только встало, а Хачик с Пшиком уже сидят, беседуют, Вальку ждут, когда покажется!». Мыша и смеялся и в тоже время был начеку, и хочется сказать, что в лице Шилова младшего советский кинематограф потерял второго Крамарова! Внешне это был типаж Михаила Пуговкина, и Галя уверена, что Серега был бы не хуже. Талант смешить вот он – на лицо!
Витька замахивался кулаком на зубоскала! Но за что бить, за правду? Кулак опускался, и шпилька проглатывалась. Подробности ухаживания двух одноклассников, за одной девочкой, что сами стеснялись своих первых чувств, Галю чрезвычайно взволновали, брат открывался с неведомой доселе стороны: влюбился! Хи-хи! Она не затыкала Мыше рот, а стала в один ряд с ним, видать, приятно было сестре обнаружить ахиллесову пяту брата, непобедимый кулачный боец, перед любовью, растерялся и сделался ручным.
Через время, когда воронежская сердцеразбивалка уедет домой, придёт письмо, которое Витька по неосторожности спрячет не далеко, а Галя, приложив максимум усилий – найдёт и прочитает. И стоило брату, хотя бы чуток, её обидеть, она, вытирая слёзы тыльной стороной ладони, зло кричала: «Ветка сирени упала на грудь, \ О, маленький Витя, меня не забудь! \ А, если забудешь, то воля твоя, \ С тем до свиданья, целую тебя! Ы-ы!» подобно Сергею сестра выпячивала нижнюю челюсть, изображая оскал безвестного зверя. Вот тебе! В таких случаях, лучше бросить и уйти, потому что, если брат двинет сестре ещё, она заревёт с новой силой, и ещё громче будет орать любовный стишок.
Когда подросла вторая сестра Катерина, Галин брат уже был взрослым парнем и даже Васе приходился кумом, он окрестил его сына. Проявил Хачик интерес и к младшей Алфёровой, пусть менее красивой, но не менее эффектной, чем Валентина. Но, Катя писем не писала и стихов тоже.
В восемнадцать лет Витька уже стал грозой совхоза! Прибывшие студенты ПТУ из станицы Ханской, были расселены в старом клубе, у Гали подробно описан вечер, где приезжие ребята скромненько уединились близ общежития и, играя на баяне, негромкими голосами выводили знакомые мелодии. Выйти к широкой публике отказывались, дескать, волк за горой: пусть Хачик уйдёт, тогда будем играть возле клуба, для всех!
Среди сверстников Галя не знала такого, кто бы мог сказать её брату – уйди, а то мешаешь! Девчата, Галькины же подружки те же Давыдовы, галдели, как прилетевшие с юга грачи, каждой хотелось потанцевать с новыми чуваками тракторной бригады, и всем мешал один единственный Витька Чиликиди! А сестра драчливого парня, смотрела на подруг, не узнавая их, и с обидой в сердце просто ушла домой. Слушать, как поносят брата, кому понравится? Драка всё-таки состоялась, если Магомет не идёт к горе…. Хачик сам заглянул в общежитие, трактористам и идти, никуда не пришлось.
Через годы Галя думает, да правильно Витька сделал, что пошёл и побил этих командировочных артистов, чем сорвал увеселительный вечер, ведь это была суббота перед Святым воскресеньем, перед Пасхой. Когда расстроенная девочка пришла домой, мать напекла уже пасок и печку уступила плюшкам Клавдии Григорьевны.
Витька это уже тот брат, который успел выучиться на тракториста, а потом на шофёра и был откомандирован аж в Казахстан на практику на два месяца. Ну, что им там Пэтэушникам платили, и все же он вернулся домой с подарками!
Галя шла со школы, уставшая, пока доберёшься из этого аула, и жизни не рад, ничего приятного не ждущая, и вдруг навстречу едет на велосипеде Толик Динков. «Иди быстрей, – кричит велосипедист, – твой братишка приехал!». Галя даже сразу и не сообразила, что это ей мужчина сказал, странно, она никогда не говорила на Витьку – братишка, и когда осознала, что это же Витька приехал, то побежала, куда и усталость подевалась!
Хачик в новом пуловере, деловой и серьёзный, напившись родной водицы из крана, встретил сестру сдержано и без улыбок, повёл тут же в хату и вручил голубой плащ! Ну, и дурак же этот Витька, купил плащ, а он маленький, Галька расстроилась, зато Оньке Репиной повезло – вещь девочке подошла и тёть Фрося купила плащ. Себе брат приобрёл тёмно-синий шерстяной пуловер, а матери отдал заработанные деньги. Но, от сестры не ускользнул тот факт, что пуловерчик-то тесноват, Витька постоянно его натягивал то на бока, то на живот.
Когда брата не было дома, Галя примерила его обновку и, оказалась, что это вещь из ее гардероба! Витька взъерепенился и не захотел отдавать, своё единственное приличное одеяние. Через день мамка встретила Галю радостной новостью: «Возьми, Галя, носи. Витька отдал тебе свитер».
Сейчас, вспоминая всю недолгую жизнь, что прожили родные брат и сестра под отчей крышей, в хрупком мире, как кошка с собакой, понимаешь, насколько были несдержанными, насколько не дорожили тем, что они есть друг у друга, и сегодня не можешь себя за это простить.
Однажды услышанное и понравившееся слово «недоносок», было дежурным оскорблением в Витькину сторону. Но коронным оскорблением, когда казалось, что на диво толстокожего брата ничем не пронять, хоть залейся слезами, Галя кричала: «Ты не наш! Понял? Ты не наш!» Витька всё понимал, что от бессилия сестра пыталась откреститься от прямого родства. И когда после таких «откровенных признаний» быстро отходчивый брат попросил погладить ему брюки, Галька торжествующе отказалась, сам гладь!
И пошла к мамке в столовую, где без зазрения совести рассказала, что не стала наглаживать брюки. И здесь вмешалась посторонняя тётка Стаценчиха: «Галя, пиды, погладь Вити брюкы. Ось пидэ в армию, та останешься одна, знаишь, як будэшь скучать». И Галя торопливо ушла, ибо от слов кухрабочей вдруг разрушилась злобливая неприступность, и глаза наполнились слезами. Дома, старательно, как никогда, через влажную тряпку она отутюжила мятые брюки и повесила на спинку стула, надевай, Витька.
Вскоре после похорон брата, Галя увидела сон, как Витька всё в том же бежевом костюмчике, ученик местной школы бежал со стороны сада, (а рядом с садом находилось кладбище), а сама девочка стояла около бани. Дети встретились на старом школьном дворе, и Галя, словно наяву, физически осязая, как давно она не видела брата и как соскучилась по нему, говорит: «Витька, пойдём домой!», на что Витя ответил: «Нет, я теперь не пойду домой».