Московских окон негасимый свет

Алексей Абакшин
     Я открыл глаза и увидел, что надо мной висят пять цветных воздушных шариков: красный, синий, зеленый, желтый и апельсиново-оранжевый. Точно такие же, как в детстве – на первомайской демонстрации или на выборах. Да-да, на выборах, не смейтесь. Выборы были самым настоящим праздником, во всяком случае для нас, детей. С самого раннего утра мы начинали упрашивать родных, чтобы те собирались побыстрее. Но взрослые – вот странный народ – снисходительно посмеиваясь нашему нетерпению, собирались не спеша, основательно, и говорили все больше о работе или обсуждали прошедший накануне хоккейный матч. Матч и в самом деле был что надо – наши обыграли чехов, забросив решающую шайбу за две или три минуты до конца матча, и все оставшееся время героически отстаивали свои ворота. И отстояли! Но сегодня утром, в день выборов, даже это замечательное событие отходило на второй план, а на первый план выходило одно – как побыстрее оказаться на избирательном участке.
     Я захотел повернуть голову, но резкая боль, в долю секунды пронзившая шею, заставила меня отказаться от этой затеи. Немного позднее еще пару раз осторожно попытался переместиться в другое положение – но боль была начеку. Оставалось одно – глядеть на шарики и вспоминать.
     Конечно же, нас не интересовали ни кандидаты, ни само голосование, проходившее в специально оборудованном помещении. Уже на подходе к одноэтажному дому культуры железнодорожников, со всех сторон обитому вагонкой, покрашенной в коричневый цвет, нам торжественно вручались небольшие суммы на «карманные расходы», как говорили взрослые, и мы, не в силах сдерживать рвущиеся изнутри эмоции, стремительно бросались тратить дареные трешки, рубли и звеневшую в карманах от быстрых движений мелочь.
     – А мы кажется описались, – весело произнес звонкий голос, вне всяких сомнений принадлежавший молодой женщине, судя по всему, счастливой жене и заботливой, любящей матери. Женщины, несчастливые в семейной жизни, не могут говорить такие вещи таким звонким, веселым голосом. Они говорят о таких деликатных вещах спросонья хрипло и грубо, попутно обвиняя несчастное дитя во всех мыслимых и немыслимых грехах. Их совершенно не радует тот факт, что у них растет в целом здоровый ребенок, что есть крыша над головой и возможность зарабатывать пусть и не самые большие, но вполне достаточные для нормальной жизни деньги. Нормальной в смысле еды, одежды и квартплаты, ну и так на разные мелочи. Маловато? Так прямо ни на что не хватает? Вот незадача-то.
     А впрочем, выход всегда можно найти. К примеру, муж-олигарх. Их же сейчас, как собак нерезаных. Дом на Канарах, бунгало на Гавайях, лесопилка под Коношей. Так, отпадает. А что так? А, в зеркало себя увидела ненароком – морда красная, глаза после вчерашнего, как у бешеной селедки, бигуди в разные стороны торчат. Да, далеко не модель, а жаль – с подиума бы не согнали, так все ходила и ходила бы, пока не подцепила хоть какого-нибудь завалящего богача.
     Чудовищным усилием воли мне удалось на несколько секунд оторвать от подушки свою многострадальную голову (каюсь, грешен: кормлю хоть и достаточно часто, но не всегда питательно, мыслями всякими извожу, алкоголем опять же злоупотребляю). Зато без шапки – ни шагу, вышел за порог – шапку на голову, зимой – от холода, летом – от жары, и очки темные на нос – чтобы пыль в глаза не летела.
     Моему взору открылась умилительная картина материнства: молодая светловолосая женщина умело переодевала лучезарно улыбавшегося ребенка, который вытягивал вперед розовые ручонки.
     – Как спалось? – улыбаясь спросила меня женщина, и тут до меня, пусть не сразу, по частям, медленными мутными толчками наконец дошло, где я нахожусь. Главным было то, что я – у своих. Все остальное было на данный момент совершенно неважно, и я, сдавленно охнув, принял прежнее положение, и перед моим взором опять появились все те же разноцветные шарики.
     Крайне важным обстоятельством было то, что в день выборов продукты в буфете, расположенном в соседней с кабинами для голосования комнате, стоили несколько дешевле и отличались завидной свежестью. Кто же на выборы несвежие продукты повезет – это, знаете ли, идеологической диверсией попахивает. Глаза разбегались при виде этого изобилия, этого социалистического пищевого Клондайка: пирожки с мясом, с капустой, бутерброды с икрой, колбасой, сыром, ветчина, аппетитно пахнущая семга, разнообразные сладости, пирожные, соки и лимонад. Как воробьи, набрасывались мы на столы с угощениями, чтобы спустя какое-то время отойти с туго набитым желудком, хвастаясь друг перед другом, кто, чего и сколько съел.
     – Машенька, смотри, папа проснулся, – вновь зазвенел колокольчиком женский голос. Папа ребенка, несколько хрипло поприветствовав всех находящихся в комнате, сдержанно зевнул и замолк – видимо опять впал в дрему. Головой я по-прежнему вертеть не мог, зато в моем мозгу стали отчетливо проступать картины вчерашнего застолья, куда я как раз и был приглашен своими друзьями-музыкантами, у которых сейчас и находился.
     Конечно, застолье началось не сразу – ему предшествовали выставка фотографий и концерт. Фотографии, в большом количестве размещенные в фойе Центрального Дома художников, представляли собой изображения по большей части не очень одетых или совсем раздетых дам разных возрастов и цвета кожи, исполинских небоскребов, экзотических лачуг и разнообразных картин природы. Их автор, известный всей стране музыкальный продюсер и по совместительству бизнесмен, в течение десяти-пятнадцати лет колесивший по миру и в один из дней решивший представить публике свои фототворения, прохаживался по фойе, раздавал автографы, приветствовал таких же, как он сам, именитых знакомых, отдавал какие-то распоряжения, отвечал на вопросы журналистов – словом вел себя так, как и подобает вести себя настоящему светскому льву, не лишенному, впрочем, либеральных взглядов.
     Где-то ближе к обеду, когда основная часть трудящихся проголосовала и взбодрилась спиртным, в кинозале начинался концерт. Нарядно одетая ведущая объявляла первый номер, бесшумно раздвигались огромные бархатные кулисы, и долгожданное действо начиналось.
В начале концерта звучали две-три песни в исполнении хора – на темы Родины и партии, затем шло несколько фольклорных номеров, выдержанных в духе интернационализма – от костюмированного исполнения русских народных песен до зажигательного гопака гарных черноусых хлопцев – усы, разумеется, были приклеены – в расшитых малороссийскими узорами белых рубахах и широчайших темно-синих шароварах. Потом – пара детских номеров: какая-нибудь душещипательная песня о счастливом детстве, спетая худенькой, заметно волнующейся школьницей в светлом платье, и непременный акробатический этюд гуттаперчевых спортсменов из секции акробатики с бесстрастно-напряженными лицами. И наконец – выступление ВИА.
     Прозвучал третий звонок, и люди в фойе, разглядывающие фотографии, потянулись в зал с круто уходящими вверх сидениями. На небольшой круглой сцене настраивались музыканты, среди которых был и виновник торжества – седовласый мужчина с восточным носом и немного печальными глазами. Две-три минуты – и полилась музыка, в основном, импровизационного характера. Там были и блюз, и что-то схожее с латиноамериканскими мелодиями, плавно переходящее в регги, и уже совсем размытое и трудноопределяемое, но неизменно мелодичное. Время от времени виновник торжества весьма умело солировал, извлекая из своей гитары созвучия в восточном стиле, и воображение уносило меня куда-то в сказочные арабские города с их волшебными лампами, коврами-самолетами, сладостями и загадочными красавицами со смеющимися глазами.
     Машенька, уже одетая и накормленная, деловито расхаживала по комнате. Подошла и ко мне, заботливо наклонилась, глянула на меня, лежащего и страдающего, из своего незамутненно-чистого детства, а после слов матери, что дяде плохо и он болеет, вздохнув, отошла. Славный ребенок, добрый и практически не плачущий. Вот что значит – знать, где родиться, как ранее сказала ее славная мать. Я лежал, копя силы для вставания, и опять незаметно погружался в воспоминания. И как только я начинал вспоминать вчерашнее, мне становилось легче и не так мутило. Выпили, конечно, изрядно – на халяву и уксус сладок, да и компания подобралась славная. Пили «Гжелку», обильно закусывая квашеной капустой и солеными огурцами и запивая газированной водой из полуторалитровых пластиковых бутылок. Все предельно демократично – небольшое угощение для своих после выставки и концерта. Звенели стаканы, звучали тосты, виновник торжества, как и положено герою раннего рок-н-ролла, пил наравне со всеми, невзирая на всенародную известность. В углу тусовались какие-то англоязычные люди разного цвета кожи – американские знакомые мэтра. Я подсел к ним и минут тридцать рассказывал о своей давней любви к штатовскому рок-андеграунду. Американцы согласно кивали, задавали какие-то вопросы, которые я по причине отсутствия разговорной практики и изрядно выпитого не всегда до конца понимал. Но все было очень славно, и хотелось одного – сидеть, пить «Гжелку», закусывать ее квашеной капустой и солеными огурцами и общаться со всеми этими славными людьми, находившимися в гримуборной Центрального Дома художников.
     Музыканты ВИА по традиции были одеты в одинаковые костюмы: двубортные пиджаки синего цвета, красные рубахи с воротниками навыпуск, широченные расклешенные брюки и черные лакированные ботинки. После короткой паузы они вдарили что-то веселое и ритмичное – в духе того времени. Одна песня сменяла другую, замирали аплодисменты слушателей, и над притихшим залом лилась мелодия очередного шлягера. Сердце в груди билось в ритме пульсации бас-гитары, гулко бухала бочка большого барабана, звенели гитары и поверх плавно лилась мелодия, извлекаемая из клавишного инструмента, именуемого в народе «ионикой».
     Однако, все хорошее, в том числе и «Гжелка», имеют способность заканчиваться. Все вывалились на улицу, часть народа, в том числе и виновник торжества, отправились в расположенный через дорогу темный парк культуры, где находился музыкальный центр устроителя сегодняшнего празднества. Мои знакомые музыканты, которые и пригласили меня на это славное мероприятие, как всегда добирались до дома на такси. Минут десять предварительно заказанных машин не было, потом появились две «Волги», и озябший народ (а было начало ноября) принялся с шумом втискиваться внутрь, попутно объясняя кому куда ехать. Минуты через четыре все разместились в салонах, причем дамы в целях экономии места по традиции приняли горизонтальное положение на коленях своих спутников. Машины уже были готовы рвануться в ночь навстречу теплу квартир, но тут обнаружилось, что одному человеку не хватило места в такси, и этим человеком был я. Конечно же, после выпитого мне было море по колено, и я стал говорить, что, мол, не стоит беспокоиться – я пройдусь по ночной Москве, чтобы еще раз увидеть столь дорогой сердцу каждого провинциала «московских окон негасимый свет». Другие бы плюнули и уехали, а эти – нет. Минуты три обсуждали, гуманисты, как поступить: стоять не очень разумно – счетчик-то тикает, а с другой стороны – бросать человека, тем более иногороднего, в холодном ночном городе тоже как-то не очень хорошо. В конце концов было объявлено, что за мной пришлют еще одно такси, и машины наконец-то рванулись было в ночь. Внезапно истошно завизжали тормоза, ближайшая ко мне «Волга» резко затормозила, и из нее выскочила светловолосая молодая женщина – жена музыканта известной московской группы, который и пригласил меня на выставку. Плача, она закричала своим спутникам, что нельзя вот так бросать человека посреди улицы ночью. Сидевшие в такси принялись ее уговаривать, но все было бесполезно – она упорно стояла на своем. Вскоре машины уехали, и мы остались одни. И вот тут, пользуясь случаем, мне хотелось бы задать вопрос: что вы будете делать, оказавшись ночью на улице в чужом городе?
     Предвижу, как вы возразите в ответ – что так, мол, не бывает, вернее, не должно быть – ночью, на улице, в чужом городе…
     Но в моей запутанной и бестолковой биографии случались такие эпизоды, что я оказывался ночью один в огромном, сразу становившемся жутковатым и неприветливым, мегаполисе. Ехать к каким-то случайным тусовочным знакомым, которых и видел-то несколько раз, было далеко и неудобно – надо было предварительно позвонить, а телефона как всегда поблизости не было. А если бы даже и повезло дозвониться, еще не факт, что тебя там примут. Мотаться по полутемным улицам – небезопасно, урла, знаете ли, она везде урла, да и милиция наша – та еще. Не успеешь глазом моргнуть – как загремишь в обезьянник, в славную компанию пьяной шпаны, крикливых цыганок и прочего малоприятного сброда, и доказывай потом, что ты не верблюд.
     Короче говоря, если вам не светит приветливо «московских окон негасимый свет», если вы волею судеб оказались ночью на улице и вам некуда идти, не стоит переживать или ломать голову в поисках безопасного места, где можно скоротать время до утра – идите на вокзал.
     Вокзалов в столице много, но лично я предпочитаю Ленинградский. Во-первых, до недавней поры (не знаю как сейчас) там не брали деньги за пребывание в ночное время с тех, у кого нет билета, в отличие от расположенного рядом Ярославского. Во-вторых, считалось, что на Ленинградском гораздо меньше криминала, чем на шумно-многоголосом Казанском. Да и постоянное отправление поездов в сторону культурной столицы тоже, знаете, как-то облагораживает.
     Читатель воскликнет – а как же Павелецкий? А Рижский чем тебе плох? А Курский чем тебя не устраивает? А Белорусский? А Савеловский?
     Насчет Павелецкого не знаю – не доводилось мне на нем ночь коротать. Ну а Рижский – как-то непатриотично. Курский – холодновато, особенно в осенне-зимний период, на собственной шкуре испытал. На Белорусский, как и на Павелецкий, тоже судьба как-то не забрасывала – в смысле ночевки. Ну а Савеловский – славный вокзал, воспетый Высоцким, но как-то непрестижно, знаете ли, там ночевать. Так что Ленинградский – это то, что надо затерянному в ночи утомленному путнику.
     Нет, я вовсе не хочу сказать, что рельсы там звенят ритмичнее и звонче или милиция гуманнее и радушней (особенно вспоминая эпизод, когда был бесцеремонно поднят с пластиковых сидений часа в три ночи брызжущей слюной дамой в милицейской форме, зло тычущей дубинкой мне в ребра). Как ни пытался я убедить озверевшую блюстительницу порядка, что я не бомж, все было бесполезно. Ни наличие документов, ни вполне опрятный вид и трезвое состояние милицейскую даму не убедили, и я был изгнан с нагретого места. Я принялся бродить по вокзалу, дожидаясь рассвета, в который раз проходя мимо бюста Ленина, расположенного в центре зала и именуемого в народе «лысым камнем».
     И, наконец, третье и самое главное – на вокзале, в отличие от полутемных улиц, вы в относительной безопасности, то есть у вас есть шанс не подвергнуться весьма печальной участи главного героя ерофеевской поэмы.
     Простояв минут двадцать и решив, что ждать еще одно такси не имеет смысла, я и моя неожиданная попутчица отправились пешком. Было довольно холодно, но быстрая ходьба и периодическое прикладывание к почти полной бутылке водки (откуда она у нас появилась, не могу понять до сих пор) сделали свое дело – холод уже не донимал. Пройдя зоопарк, свернули на какую-то полутемную улицу и после некоторых блужданий вышли к памятнику русскому классику (сейчас уже не помню – то ли писателю, то ли художнику, то ли композитору) – классику, одним словом. Постояв в раздумье и отхлебнув из бутылки для ясности восприятия, решили пойти в другом направлении. И минут через двадцать… опять вышли к тому же самому памятнику русскому классику, безмолвно и сурово взиравшему на наши мытарства с высоты гранитного постамента и векового величия.
     После третьего попадания в одно и то же место было решено найти какого-нибудь заплутавшего прохожего и постараться узнать правильный путь. Но заплутавших прохожих на улицах что-то не было видно. И все же нам повезло – мы сами нашли правильный путь и часа через два были уже в тепле, успокаивая не находящего себе места мужа этой замечательной женщины, что с нами все в порядке, и со смехом вспоминая недавние злоключения.
     А утром я открыл глаза и увидел, что надо мной висят пять цветных воздушных шариков: красный, синий, зеленый, желтый и апельсиново-оранжевый, точно такие же, как в детстве – на Первомайской демонстрации или на выборах.