«Слухи о моей смерти несколько преувеличены»
Марк Твен
Придя на кафедру психиатрии института усовершенствования врачей совсем молодым ординатором, я окунулся в водоворот шуток и приколов. Психиатры – народ юморной. Да иначе в нашем деле и нельзя; без юмора долго в здравом уме не протянешь.
Но даже на этом фоне выделялся самый старший из преподавателей кафедры, носивший звучный титул докторанта. Я бы не сказал, что он был очень уж силён в науке, но в красноречии, остроумии и изобретательности с ним трудно было сравниться. Его едкие шутки жалили в самое больное место каждого, кто поднимал брошенную им перчатку. Даже заведующий кафедрой побаивался и недолюбливал его. И вступать с ним в обмен уколами уже не решался никто не только на кафедре, но и во всей нашей больнице. Сложилась ситуация, где докторанту явно не хватало объекта, на котором можно было бы от души размять свой язык.
А тут подвернулась ему в моём лице свеженькая мишень для приложения своих юмористических способностей. Доставать начал меня этот докторант. Но не того он напал; я тоже был из тех, которых лепёшкой из тандыра не корми, дай блеснуть остроумием.
Ну я и блеснул...
Не помню сейчас свою шутку, – кажется, это было что-то о пристрастии докторанта к бородатым анекдотам, – но, видимо, я переборщил. Молодой был и потому не учёл одну детальку. Очень важную деталь. Восток ведь дело тонкое. А дело было не столько в содержании моей шутки, сколько в том, что я, сопливый сосунок, поднял руку на почтенного человека, который был старше меня на целых девять лет. Такое не прощается.
Наш шеф, как мы величали заведующего кафедрой, не уставал повторять: «Субординацию надо соблюдать!». При этом он многозначительно поднимал указательный палец вверх, как-будто эта заповедь была спущена нам, грешным, с небес. А я, неразумный и самонадеянный щенок, пренебрёгший мудрым советом, вот эту самую субординацию и похерил. Позволил себе пройтись по старшему и по возрасту, и по положению. За что и поплатился.
Акт мщения свершился не сразу, – докторант умел выжидать, – а через довольно долгое время, когда я уже забыл о своём опрометчивом поступке. Как-то в конце рабочего дня я заскочил в нашу кафедральную гостиную, где уже сидели докторант и доцент кафедры. Они вели беседу за пиалой чая и оба почему-то имели озабоченный вид. Я тоже налил себе чая и стал в пол-уха прислушиваться к их разговору.
– Надо бы пойти, сказал докторант, обращаясь к доценту, – неудобно будет не пойти, всё-таки он был заслуженным человеком.
– Обязательно надо, – ответил доцент, – да и потом там же смотреть будут, кто пришёл проститься, а кто нет.
Я нaстроил ухо на полную мощь, но так и ничего не понял. Пришлось полюбопытствовать, о чём идёт речь.
Докторант посмотрел на меня с удивлением, как-будто только что заметил моё присутствие, и спросил:
– Как, ты ничего не знаешь?!
– А что я должен знать?
Докторант, укоризненно покачав головой, произнёс:
– Министр умер.
– Какой министр, кто?
Нет, ты только взгляни на этого молодого человека, он до сих пор не знает, кто возглавляет здравоохранение республики, – обращаясь к доценту и указывая рукой на меня, сказал докторант. Он презрительно хмыкнул, медленно, даже где-то брезгливо, повернул голову в мою сторону и, вперившись в меня осуждающим взглядом, раздельно произнёс:
– Умер министр здравоохранения республики Узбекистан, – сделав многозначительную паузу, он продолжил назидательным тоном: – и тебе, как врачу, – ты же вроде врач – не мешало бы тоже пойти на похороны. Не забывай, что ты член нашей кафедры, а кафедру в министерстве знают.
Доцент, которого я считал своим другом и доверял ему, поддакивал докторанту. Тем не менее, будучи уже знаком с повадками докторанта, я ещё испытывал кое-какие сомнения. Но все сомнения развеялись, когда вдруг в комнату заглянула старшая медсестра отделения, солидная и серьёзная дама, и спросила:
– Вы как поедете в минздрав? Главный врач выделил автобус для сотрудников. Для вас тоже найдутся места.
– Спасибо, Ирина Прокофьевна, мы своим ходом доберёмся, – ответил докторант.
Мы сели в «жигулёнок» докторанта и поехали на похороны министра. Когда выезжали из ворот больницы, напротив на трамвайной остановке столпились люди. Это была обычная картина в часы пик, но докторант обратил наше внимание на толпу:
– Смотрите, сотрудники больницы ждут автобуса, чтобы поехать на похороны.
Когда мы проезжали центральный универмаг и до здания министерства оставалось немного пути, докторант вдруг спохватился:
– Совсем забыл. Я же дочку из школы должен забрать. Я вас оставлю здесь, а сам потом подъеду. Но вы всё-таки зарисуйтесь там, и если кто спросит про меня, скажите, что задерживается.
Мы с доцентом вышли на трамвайной остановке. Постояли, покурили. Тут трамвай подъехал, как-раз по маршруту в сторону дома доцента. Вдруг доцент засуетился и заявил:
– Мне ведь тоже надо срочно домой, гости должны нагрянуть сегодня, чуть не забыл с этими похоронами.
Он заскочил в трамвай и уехал, а я в растерянности выкурил ещё одну сигарету. Пока курил, думал, а мне что, больше всех надо на похороны тащиться? Кому я там на фиг нужен, никому неизвестный начинающий врач. Я министра этого и в глаза не видел, и скорби особой, честно говоря, не испытывал.
Короче, я тоже поехал домой, в маленький городок под Ташкентом. Дома я сообщил отцу, который работал врачом в местной больнице, печальную весть. Его эта новость действительно расстроила. Он стал звонить в больницу, повторяя:
– Как жалко, министр был хорошим человеком.
Через пару часов отец, подозрительно понизив голос, спросил:
– Ты откуда это взял про министра?
Услышав историю с похоронами, отец покачал головой и с осуждением сказал:
– Очень плохая шутка.
Говорящий попугай по кличке Ара, любимец нашей семьи, что-то насмешливо прокричал.
На следующий день докторант, ехидно улыбаясь, спросил меня:
– Как похороны прошли?
– Плохо, – ответил я тихим озабоченным голосом, – у нас могут быть неприятности.
Улыбка тотчас сошла с лица докторанта и он настороженно поинтересовался:
– Какие неприятности?
Я рассказал о происшедшем у нас дома, и вплоть до звонка отца в больницу это было сущей правдой, но относительно того, что случилось дальше, дал волю своей фантазии. Я наплёл, что отдел здравоохранения нашего городка срочно снарядил делегацию в Ташкент на похороны министра. И когда министру доложили, по какому поводу приехала эта делегация, разразился громкий скандал. Министр рвал и метал, грозил добраться до негодяя-клеветника и посадить его за решётку за распространение ложных слухов. Он кричал, что это – провокация его врагов, которые ждут его смерти, но он ещё побывает на их поминках, и далее в том же духе.
– Наверное, сегодня позвонят сюда, – в завершение своей драматической истории предположил я, – моего отца уже спросили и он ответил, что эту весть привёз его сын с кафедры психиатрии.
Хотя я и рассчитывал на испуг докторанта, но его реакция превзошла мои ожидания. Сказать, что он заимел бледный вид, было бы не тем словом. С окаменевшим лицом и затравленным взглядом он уставился куда-то в сторону. Потом, не проронив ни слова, удалился.
Впрочем, его можно было понять. Он же как раз собирался получить длительную командировку в Москву для работы над докторской диссертацией, а министр одним росчерком пера мог испортить ему карьеру – дело всей его жизни, в которой он, выходец из глухой провинции, добивался всё своим горбом.
Но в Москву докторант всё-таки поехал. На целых два года. Это спасло меня от неминуемого возмездия. Докторант был самолюбивым до злопамятства и в накладе оставаться не любил. Однако взять реванш, когда нас разделяли тысячи километров, наверное, было трудно.
Не исключаю и вариант, что, выражаясь учёным языком, докторант вытеснил по механизму психологической защиты слишком тяжёлое для него потрясение из своего сознания. Попросту забыл про него. Во всяком случае, когда он наезжал в Ташкент время от времени, и мы устраивали в честь этого события шумные кафедральные посиделки, докторант никогда не вспоминал о том, как мы хоронили министра.
Через пару лет министра отправили в отставку и по иронии судьбы перевели ректором именно в наш институт. В отличие от своего скромного предшественника на этом посту, который редко возникал на трибуне, новый ректор имел слабость покрасоваться перед публикой. Он часто и с вдохновением разносил в пух и прах нерадивых сотрудников, а я смотрел на него и гадал, что было бы, если бы он узнал, что на одной из кафедр вверенного ему института его уже давно похоронили.