Избранный. Гл. II

ГЛАВА II

1

Сквозь сон Жека услышал телефонную трель. Он снял трубку.

 – Аллё, Жека! – услышал он голос ночного дежурного, лейтенанта Семечкина. – Ну, ты и спать горазд, еле дозвонился.

Жека посмотрел на циферблат будильника - стрелки показывали десять минут седьмого утра.
 
– Юрка, какого художества ты разбудил меня в такую рань.

– Давай быстренько поднимайся, и дуй на пьяный угол, что на твоей Саблинской. Это рядом с тобой, ты должен знать. Там какая-то пьянь с перепоя окочурилась, нужно будет составить протокол. Труповозка уже выезжает. Ты все понял?

– Да, что уж тут непонятного – упавшим голосом отозвался Жека, чувствуя, что снова попал.

– До связи – послышалось в трубке, после чего раздались гудки отбоя.

Ночной дежурный 43-го райотдела милиции петроградского РУВД Санкт-Петербурга, где Жека вот уже целый месяц, после окончания академии МВД работал опером в отделе убийств , положил трубку на рычаг. Положил на рычаг и Жека свою.
Серьезных дел ему, лейтенанту Евгению Васильевичу Колосову, пока никто не поручал, не поручали ему и несерьезные дела, вообще никаких не поручали. А выполнял он в основном все больше вот такие рутинные поручения, которым не было ни конца, ни края. Он уже сатанел от всякого рода писанины, да беготни с мелкими поручениями и мечтал о настоящем деле, а не прозябать всю свою оставшуюся жизнь до ухода на заслуженный отдых, в качестве заслуженного мальчика на побегушках.
Жека еще раз посмотрел на часы, но бодрости духа это ему не прибавило – на циферблате будильника по-прежнему был седьмой час утра. И это утро начиналось для товарища лейтенанта, выпускника академии МВД, не самым лучшим образом. Немного подумав, Жека набрал номер дежурного.

– Алле, Юр, а почему я, почему не местный участковый? Ведь это его прямая обязанность!

– Селезнев не может. Он сейчас временно находится в больнице, где вместе со своей язвой желудка проходит обследование. Так что, Жека, ктож тут с этим справиться, кроме тебя. Действуй, лейтенант.

 – Ладно, отбой, до связи. – Жека повесил трубку.


– Уж, зачем ты, алая заря, просыпалася? На какой ты радости разыгралася? – тяжко вздохнул Жека и стал собираться на очередное ответственное задание.

Выйдя из дома, он сразу увидел небольшую группу из пяти человек – обитателей «пьяного угла», они стояли, покуривали и что-то тихонечко обсуждали. Завидев Жеку, направлявшегося в их сторону, притихли. Жека действительно шел к ним, чтобы узнать, где тело, да что толком произошло. О том, что уж они-то точно это знают, он ничуть не сомневался.
Так называемый «Пьяный угол» – это такой неприметный кусочек тихого городского пейзажа, скрытого от посторонних и непосвященных глаз. Там любители горячительных напитков, не мешая никому и не травмируя ничью психику своим асоциальным поведением, могут спокойно придаваться своему любимому занятию – питию алкоголя, причем, круглосуточно. Пьяные углы есть в любом районе города, да что в районе – в микрорайоне. Пьяные углы стали стихийно создаваться еще при «совке». Их организаторами и создателями, сами того не желая, стали сами советские чиновники, создавшие искусственный дефицит алкоголя и спекулянты, этим алкоголем торговавшие в любое время дня и ночи.
Здесь был свой мир, свои порядки, своя этика и эстетика. Здесь уже при «совке» царила атмосфера абсолютной демократии. Здесь все друг к другу обращались исключительно на «ты», то есть с исключительной доверительностью. Да, и чего им было скрывать, если они друг у друга были все на виду, все как на ладони.
 В свое время здесь разыгрывались целые драмы имени комедии. Драмы, когда спекулянты делили территорию пьяного угла, где после ожесточенных кровопролитных боев каждому спекулянту достался свой пятачок. И комедии, когда выяснилось, что их кровь была напрасна, и в дележе не было никакой необходимости, потому что потом все равно пили все вместе, из одного стакана.
Дежурный стакан рос тут же на ветке какого-то огромного куста, скрывавшего от посторонних глаз распивочный интим, и за этим стаканом здесь могли встретиться и генерал с рядовым, и бывший уголовник с бывшим ментом, и профессор со студентом. Сюда был вхож любой. Но были и свои завсегдатаи, те, которые приходили сюда ежедневно. Эти знали обо всех, кто живет в округе все. Они были настоящими физиономистами, поэтому и о любом чужаке могли сказать совершенно все, еще за несколько шагов до того, как тот к ним подойдет.
Во время описываемых событий, когда на дворе стоял уже XXI век, и демократия во всю процветала, алкоголь официально продавали круглосуточно в ларьках, но, то ли ностальгия, то ли привычка, то ли еще что-то каждый раз тянула тихих любителей задушевных разговоров ни о чем под стаканчик-другой винца, или водочки именно сюда. А может потому, что больше и пойти-то им было некуда – рестораны и кафе не по карману, а тут сама природа определила им их место.
Жека все это знал, правда, понаслышке. Самому ему еще не доводилось пользоваться услугами завсегдатаев «пьяного угла» с его неизменным круглосуточным рестораном «Кустик». И сейчас, похоже, такой момент настал, поэтому он и направился прямо к этим местным ведунам.
Он шел и прикидывал, как к ним лучше обратиться: мужики, или граждане, или еще как-то и стоит ли представляться. Но когда он к ним подошел, те обратились к Жеке первые.
 
– Начальник, когда жмура заберете?

Ого! – подумал Жека – оказывается, я пользуюсь здесь бешеной популярностью, страна знает своих героев. С одной стороны лестно, но с другой стороны, не помешает ли мне моя популярность в оперативной работе.

– Труповозка уже выехала. А вам-то, что, выпить негде?

– Да не, мы уже. Нам в домино играть негде – забубнили мужики.

– В таком случае, господа, прошу проследовать со мной. Возможно, вы понадобитесь мне в качестве консультантов. Думаю, так будет быстрее и удобней и вам, и мне. Согласны? – Мужики участливо закивали головами. – Где, хоть он?
 
– Пойдем, покажем.

Алкаши по достоинству оценили Жекин юмор – господами их еще менты не называли. Этот оперок им определенно начинал нравиться. Заулыбавшись, они направились в сторону колченогого столика с двумя скамейками, где они обычно проводили свой культурный досуг за партией в домино и стаканчиком, другим, третьим дешевого пойла.

– А чо сам-то, а не Селезнев? – спросил один из них, упитанный мужик в майке с короткими рукавами, спортивных штанах с лампасами и сандалиях на босу ногу.
 
– Чо, соскучились? – в том ему переспросил Жека.

– Да, куда-то запропастился Селезень, службу не блюдет. Раньше постоянно подваливал к нам со своими нравоучениями, а теперь его уже который день не видно. Без него уже и стакан в рот не идет. Чо, хоть с ним?

 – Ну, раз скучаете, то скиньтесь,  купите яблочек и навестите болящего в больнице. Ему, думаю, будет приятно – глядишь, быстрее на поправку пойдет.

Мужики заулыбались Жекиной шутке - нет, они в нем не ошиблись, ментенок, похоже, не из самых вредных будет.

- Всё, вижу – заметил Жека дворничиху, махавшую ему рукой. Видимо жилконторские подсуетились, пост выставили – догадался он.
– Пришли, мужики, оставайтесь на месте, я пока сам все осмотрю – по-деловому распорядился он.

– Это я в милицию звонила – затараторила дворничиха, худосочная баба лет пятидесяти – стала убирать, а тут…

– Спасибо, товарищ – прервал ее Жека на полуслове. Картина обнаружения трупа ему была более, чем ясна, а выслушивать бабье кудахтанье, вызванное нервным шоком, у Жеки с утра пораньше настроения не было – от лица всей питерской милиции объявляю вам благодарность. Как ваша фамилия? – серьезно спросил он у дворничихи.

– А это еще зачем, Андрюшечкина моя фамилия.

– А затем, товарищ Андрюшечкина, что мне необходимо вас, как сознательного члена нашего общества отметить в рапорте. – Жека поймал себя на мысли: чего это я рапорт-то приплел, но если разобраться, то сознательность граждан надо поощрять, а тем более дворников – первых, блин, помощников милиции – все глухари от них. Ладно, хватит цирк устраивать – одернул он себя – я все-таки офицер, а не хухры-мухры, да еще и при исполнении.

– Ну, если я вам больше не нужна – заторопилась дворничиха, видя его секундное замешательство – то я пойду, мне еще убирать надо.

– Да, конечно, идите. Если понадобитесь, то вас найдут.

За кустами, скрытые от посторонних глаз, стояли две скамейки друг против друга и небольшой столик между ними для игры в домино. На одной скамейке сидел парень. Его голова, повернутая набок, покоилась на руках, лежащих перед ним на столе. Казалось, он спит, если бы не полуприкрытые веками глаза, и мухи, целым роем кружащиеся над ним, ползающие по его лицу, залезающие ему в рот и ноздри. Особенно, как заметил Жека, в этом преуспели зеленые особи.
Жека отогнал мух и накрыл лицо парня своим носовым платком. Потом стал рассматривать самого парня. Одет он был в темно-коричневую рубашку, из-под которой выглядывал голубой тельник войск ВДВ, черные джинсы, кроссовки. И джинсы и кроссовки и рубашка были новыми и не из дешевых. У Жеки начали появляться смутные сомнения. Он оглядел его руки. Руки были чистые, с аккуратно подстриженными ногтями. Единственно шишки на костяшках пальцев наработанные упорными тренировками выдавали в нем явно не бухгалтера, но и на любителя дешевого пойла он тоже мало походил. Эту мысль подтверждали и дорогие часы на его руке.
 Колото-резанных ран и входных отверстий от пуль на теле у парня не наблюдалось, крови вообще не было. Оставалось одно, либо задушили, либо отравили, либо сам умер естественной смертью. Но в последнее как-то верилось с трудом. Да и на шее Жека не обнаружил следов от удавки, а задушить такого орла голыми руками без борьбы – дело довольно хлопотное, но следы борьбы также отсутствовали. Как не крути, а остается только отравление. У Жеки была слабая надежда, что паренек может того, сам себя приговорил – уж больно ему не хотелось иметь дело с этим явным глухарем – но тогда место он выбрал не типичное для самоубийц. Остается убийство. Причина? Ну, на любого десантника тысячи причин найдется, было бы желание, и оно у кого-то, скорее всего, появилось.
 Судя по окоченению, труп в этой позе побыл не один час. Странно, что часы за это время никто не снял, впрочем, здесь тоже не дураки живут – за часы, пусть и дорогие идти по мокрому, охотники вряд ли сыщутся.
Жека подозвал к себе того толстого, словоохотливого. Снял с лица парня платок и спросил:
 – Из ваших будет?

– Не, этот тут никогда не появлялся – ответил толстый, внимательно разглядев парня – хотя, морда вроде знакома. Щас у мужиков спрошу.
Он окликнул своих друганов, те подошли и начали внимательно рассматривать лицо мертвого парня.
 
– Мать честная, да это же Валюхин сын – всплеснул руками один из них, в белой кепке – а вы мне: Жмур, Жмур! Сами-то, что, не видите кто это?

– Какой Валюхи? – спросил длинный и худой, вытягивая свою шею и прищуривая подслеповатые глаза, стараясь внимательнее разглядеть лицо мертвица. Одет он был, видимо по случаю народного гуляния, в костюм-тройку пошива 70-х годов, из-под жилетки у него постоянно выбивался широкий, лоснящийся от сальных пятен галстук, и он то и дело запихивал его обратно.
 
– Какой, какой! Переплетчицы.

– Колька, что ли – всплеснул руками на этот раз длинный.
 
– Он.

– Так ведь он же должен быть сейчас в армии.
 
– Здрасьте посрамши, приехали. Уже месяц как вернулся из Чечни – показал верх своей осведомленности тот, что в белой кепке – Надо же так – сочувственно добавил он – в Чечне не убили, а приехал домой, и, пожалуйста.

Ну, вот и причина начинает вырисовываться – мотал на ус Жека, наблюдая за происходящим – из Чечни. Возможна кровная месть чеченцев, хотя это не их методы, они, все больше, мастера кинжалами размахивать. Может, влип там в какой-нибудь блудень с оружием, или наркотиками, или стал случайным свидетелем… Но и в этом случае, убрали бы его по-тихому, чтобы шума не поднимать – ДТП, там, или еще чего-нибудь в этом роде, а не так прилюдно.
 
– А почему вы думаете, что его убили? – Вмешался в их диалог Жека, обращаясь к белой кепке, хотя заранее  знал, что тот ему примерно скажет. Интуитивно он чувствовал, что кепка прав, но одно дело интуиция, а другое, веские доводы профессионала.
– Может, сам помер – сердце прихватило, или еще чего?

– Да, говорю же, у него здоровья было – дай Бог каждому. Сколько помню, ни разу не болел.
Я Кольку с малых лет знаю, на моих глазах вырос. Он и до армии-то никогда не пил, спортом занимался. Какой-то борьбой, не то самбо, не то дзюдо. А уж если и выпивал, то только со своими друзьями и то по очень большому поводу. Немного и не то, что мы пьем, а в основном чего-нибудь импортное и дорогое, главное, чтобы этикетка была красивая.

– Так может после Чечни бухать начал? – допытывался Жека, но больше так, для проформы, так как портрет покойного белая кепка обрисовал хоть и кратко, но очень образно.

– За месяц, как пришел с армии, я его ни разу поддатым не видел, или там с похмелья, уж своего-то брата за версту видно. Правда курить стал, но и то, как-то не по-мужицки, не в затяжку, что ли, да и легкие, с фильтром. Вон бычок валяется – явно его – здесь такие никто не курит. А дамы нас последнюю неделю как-то обходили своим вниманием, а если и были какие, то из тех, что в основном «Беломор» садят в две затяжки папиросу.

Жека поднял с земли окурок наполовину скуренной сигареты. «Kent» – прочитал он название марки. Сам Жека не курил и в марках сигарет плохо разбирался, поэтому пришлось поверить профессионалу. Ну и глаз у этого следопыта – подумал он – смотри-ка, из целого вороха разных окурков сразу определил, где чей. Жека положил окурок на стол, рядом с покойником.

– Слушай, а может кто-нибудь из ваших его какой-нибудь гадостью угостил, парфюмерией там, или паленой водкой, техническим спиртом, или еще какой-нибудь заразой. Вы-то закаленные, а его организм к таким изыскам не привычный, вот он и того. А тот, или те, что угостили его, испугались, подчистили все за собой, чтобы следов не оставлять, да и смылись по добру по здорову.
 
– Не, командир, это вряд ли. Мы хоть и не образец для подражания подрастающему поколению, но мы себя уважаем, и всякую гадость не пьем, да и за нашим столом никому не позволяем таким безобразием заниматься. Так что, наши такое не пьют. А если бы мы про кого узнали, что он на суррогаты перешел, то пинками бы отсюда прогнали.
 
– А бомжи, не могли?

– Бомжи – народ культурный, воспитанный, они свое место четко знают, поэтому и не суются сюда – зачем им лишние неприятности. Могли, правда, и залетные – тут по ночам разный народ шатается – за всеми не уследишь, но только я чего-то не помню, чтобы кто-то парфюм жрал по ночам, да еще и не в своем районе. Сурагаты - это напитки утреннего употребления, ну, в крайнем случае, дневного, а главное где-нибудь недалеко от дома. Поскольку с этой заразой, по городу не разгуливают - сразу купил, сразу засадил. Усекаешь?

Жека усёк.
 
– Как, говоришь, его звали? – Жека порылся в карманах, но кроме карманного календарика ничего в них не нашел, ручки тоже не было. – Мужики, ручка есть?
 
– Карандаш есть – протянул ему какой-то непонятный огрызок длинный в галстуке.

– Сойдет – кивнул головой Жека, обнаружив в нем торчащий маленький кусочек грифеля – записываю.

– Николай – продиктовал тот, что в белой кепке – Плетнев, отчества не знаю, да я и отца-то его не знал, так, видел один раз, издалека. Валька его где-то на стороне заделала, так Колька всю жизнь без отца и рос.
 
– Ладно, мужики - заключил Жека - с этим все ясно. Пока не стоит здесь топтаться, я буду экспертов вызывать.
А про себя подумал – Кому же это дело отдаст их «Главком»? Ясен пень, на этого очевидного глухаря охотников не найдется. Поздравляю вас, товарищ лейтенант, вот вам и настоящее дело, о котором вы так долго мечтали. Дело первое, оно же, похоже, и последнее. Давайте, проявляйте свои профессиональные качества. И не забудьте на будущее обзавестись персональным блокнотом для записей и авторучкой – пригодятся.

Жека по мобильному связался с дежурным.
– Алле! Юр, это Жека. Ты еще не сменился? Тогда слушай меня с восторгом. Тут, даже после визуального осмотра никаким алкогольным отравлением не пахнет. Да и опрос свидетелей это подтверждает. Одним словом, все смахивает на убийство. Так что высылай-ка ты сюда экспертную группу. Я остаюсь на месте, а ты предупреди наших. Все, до связи.
 
Когда Жека засовывал мобильник в карман джинсов, к нему подошел интеллигентный мужчина средних лет, всё это время стоявший в сторонке и молча наблюдавший за происходящим. Одет он был тоже демократично, то есть по-простецки – джинсы, рубашка, кроссовки, но, в отличие от постоянных клиентов ресторана "Кустик", дорого. У Жеки и трехмесячного его оклада не хватило бы, чтобы всё это простецкое купить. На любителя выпить он явно не походил, и уж тем более на профессионала.

– Здорово, командир! – протянул он ему свою руку. Его манера говорить, тоже была весьма демократична. – Меня Павлом зовут, можно, просто Паша, а тебя как?
 
– Жека, м… Евгений.

– Тут такое дело Женя, в общем, я видел, как это все произошло.
 
– И сможешь дать показания под протокол? – сразу уцепился Жека. По своему, пусть и маленькому опыту, зная, что у многих свидетелей есть вредная привычка перед самым судом отказываться от своих показаний, а то и вовсе не подписывать протоколы из мнимой боязни возмездия со стороны правонарушителей. Ну, а то, что к этому демократу лучше всего обращаться  на «ты», он понял сразу.
 
– Женя, разумеется, какие вопросы! – великодушно пропел Пашка – я сотрудничаю с правоохранительными органами вот уже не первый год и всю вашу кухню неплохо знаю. – Пашка не врал, он еще в свою журналистскую бытность частенько пересекался с правоохранительными органами, особенно, когда приходилось готовить репортажи на криминальную тему. К этому можно прибавить и три года проведенные в «Крестах», где он отбывал наказание, работая фотографом – практически, помогал администрации «Крестов» в оформлении вновь прибывших – если это можно посчитать за сотрудничество.

– Так, что ты конкретно, Паша, можешь рассказать, по обстоятельству дела?
 
– Женя, смотри сюда – Пашка показал рукой на последний этаж дома, стоящего рядом – окна квартиры, которую я тут арендую под мастерскую, выходят как раз на этот столик. Я по профессии фотограф, сейчас, правда, от журналистской практики частично отошел – так иногда, когда очень попросят, то делаю фоторепортажи, но в основном сейчас занимаюсь художественной фотографией. Сегодня я проработал всю ночь. Мне ночью лучше работается. Часа в три я вышел на кухню покурить, свет не стал зажигать, чтобы не портить глаза – ну, это чисто профессиональное, к данному делу не относится. Стою у форточки, курю и вижу этого паренька. Он сидел там же, где и сейчас. Он явно кого-то ждал.

– А как ты это определил?

– Ну, он постоянно оглядывался, подолгу всматривался в темноту. Как еще объяснить? Короче, видно было, что ждал.

Краем глаза Жека видел, что мужики начинают гоношиться на очередную бутылку.

– Начальник – спросил за всех толстый – мы тебе пока не нужны? А то мы отойдем на минутку. – Жека махнул мужикам рукой, соображая про себя – сейчас хоть и июль месяц, белые ночи, но все-таки в три часа самая темень.

– Как же ты его разглядел-то в темноте? – продолжил он разговор с Пашкой.

– Сначала по огоньку его сигареты, а потом, Женя, я в темноте неплохо вижу – это тоже чисто профессиональное. И потом, не такая уж и темнота, хоть один фонарь на всю улицу, но горит.
Так вот, через некоторое время из этой арки, что находится под моими окнами, выходит девушка и направляется к парню. Они обнялись, расцеловались, так были рады встречи – налюбоваться друг на друга не могли. Помню, я им еще позавидовал – эх, думаю, где, Паша, твои двадцать лет! Присели, и все безумолку болтали, держась за ручки, смеялись, целовались – ну, полная идиллия. Потом она достала бутылку французского коньяка. Знаешь, в таких пузатеньких бутылках? «Hennessy» называется.

Да, Жека, конечно, знал! Но он кивнул головой с видом большого знатока.
 
– Два пластмассовых стаканчика – продолжал Пашка – разлила коньяк, и они чокнулись. Парень сразу выпил, а она даже и не пригубила. А паренек выпил, застыл на мгновение, попытался cхватиться  рукой за сердце, да в этой позе так и откинулся на спинку скамейки, и замер.

– А какой рукой за сердце схватился?

Павел прикинул на себе, вспоминая, как все происходила, и с уверенностью подтвердил – левой.

– Ну да, правая-то, поди, занята была.

– Точно, в правой был стаканчик.

Хм, получается, что действительно не свои – подумал Жека – а залетные. У этого в белой кепке явно прирожденный талант сыскаря. Только паленый французский коньяк – это что-то новенькое. Армянский, грузинский – это я еще понять могу, особенно в этом деле айзеры преуспели, но чтоб еще и французы стали гнать…

– Девушка, при этом, как-то себя странно повела – продолжил Павел. – Она не стала визжать, пытаться звонить в скорую, звать на помощь. Она хладнокровно проверила пульс на шее у парня, выплеснула коньяк, что был в ее стаканчике в кусты, бутылку с остатками коньяка положил обратно в сумку, туда же положила и стаканчики – свой и того парня. Потом спокойно встала и пошла, только не туда, откуда пришла, а совсем в другую сторону. Причем оглядываясь, и с каждым шагом ускоряя шаг, потом и вовсе побежала, пока не скрылась за теми домами. Я потом ушел в мастерскую, а минут через пять я услышал, как на соседней улочке, в противоположной стороне от тех домов, где скрылась деваха, заводится машина, и через секунду она уехала.

– А самой машины ты не видел?

– Да нет, из моих окон та улочка не проглядывается. Да мне и в голову тогда не пришло, что это может быть как-то связано, что на моих глазах совершается убийство. Я и про машину-то лишь под утро вспомнил, когда стал всё, что произошло ночью прокручивать по минутам у себя в голове, а тогда просто не обратил на это внимание. Со стороны это было похоже больше на шутку, на какой-то дурацкий розыгрыш, поэтому я особого значения этому не придал. То ли она его разыграла, угостив парня снотворным, то ли он ее, притворившись спящим. Кто их эту молодежь разберет, с их приколами, уж больно все было как-то нереально.

– Но ты говоришь, она проверяла пульс. Разве после снотворного пульс проверяют?
 
– Меня так поразило все увиденное, что эта деталь как-то выпала у меня из головы.

– А как выглядела та девушка?
 
– Все, что я смог в темноте разглядеть, то только ее стройную, гибкую фигурку, красивые стройные ножки. Темные волосы, волной спускающиеся ниже плеч, скорее всего, темно каштановые. Рост – примерно 160-165. Лица разглядеть не смог, но наверно красивое лицо. Одета была в светлую юбку, чуть выше колен, и в такую свободную, темную, летнюю кожаную курточку.
 
– А когда она вышла из арки, перед этим ты слышал звук мотора?

– Да вроде, тихо все было, впрочем - Павел на какое-то время призадумался - сейчас начинаю припоминать, что какая-то машина действительно на соседней улице притормозила. Потом хлопнула дверца. Ну, точно, наверно, это та самая, что потом уехала. Видимо ее ждала, да так и не дождалась, потому что она убежала в другую сторону. Так что командир, можешь, смело доложить начальству, что на лицо имеет место быть хорошо спланированное убийство. Только, похоже, что-то там не срослось, вот она и убежала в другую сторону. А может, так было запланировано с самого начала - пожал он плечами. 

– Ну, ты меня Паша успокоил. –  Глухарь вырисовывался все отчетливее.
 
– Так вот, я только утром, около шести, опять выглянул в окошко, а парень все в той же позе. Я спустился, трогать не стал, и так было видно, что труп - мухи, то да сё. А тут уже и дворничиха подошла, увидела и побежала звонить вашему дежурному – закончил Пашка свой рассказ.

– Да, а как ты марку коньяка-то умудрился разглядеть?

– Э, - улыбнулся Пашка - у каждой марки фирменного французского коньяка, Женя, своя форма бутылки – тут не спутаешь.

Подъехали эксперты.
 
– Паша, оставь свои координаты.
 
Пашка вынул из кармана рубашки и протянул Жеке приготовленную визитку – звони, если что, а я пойду, вздремну – сказал он, прикрыв зевок рукой.
Они пожали друг другу руки на прощание, и Жека направился к экспертам.


Жека всю бригаду знал хорошо, так как судмедэкспертиза являлась частью его побегушек, соответственно и они его, как облупленного.
 
– Здравствуйте Михал Семеныч – приветствовал Жека старшего эксперта, патологоанатома, грузного мужчину неопределенного возраста. А где же представители прокуратуры?
 
– Здравствуй, Женечка. Прокурорские посчитали, что не царское это дело алкашей осматривать. Вы, говорят, начните, если что-нибудь будет для нас интересное, то и мы подтянемся.

– Ну, ясень пень.

– Показывай, что тут у тебя.

– Спланированное отравление – доложил Жека.

– Ну, раз ты все знаешь, от нас-то тебе чего понадобилось? – Улыбнулся Михаил Семенович. Ему нравился этот смышленый и расторопный паренек, и особенно нравилось, при случае, подшутить над ним, потому что Жека никогда не обижался на его шутки, он вообще был парень не злобливый.
 
– Привет, Гена – приветствовал Жека фотографа. – Ну, тебе ничего объяснять не надо, ты свою работу и так знаешь, так что щелкай, что есть сил. А от вас Михал Семеныч мне потребуется следующее: Ну, во-первых, время преступления; во-вторых, я хочу знать, каким ядом его отравили, да, и вообще, что содержится у него в крови. Отпечатки пальцев посмотрите на столе и на скамейке. Просто посмотрите – много их, или все стерты. Если много, то снимать ничего не надо – здесь столько народа перебывало, что только сами зашьемся всех разыскивать. Ну, а если ни одного, статья уже будет совсем другая.

Пока Жека наговаривал Михаилу Семеновичу, что тому предстоит выяснить, эксперт осматривал тело.
 
– Действительно смахивает на отравление. Женечка, обрати внимание на белки глаз, видишь – Михаил Семенович считал своим долгом обстоятельно объяснять каждому секреты своего ремесла. В основном все эти объяснения с подробными копаниями в трупах доставались молодежи. –  А ты как это определяешь?

– У меня свои методы, но секретов я не раскрываю – с важностью ответил Жека.
 
– Тогда мы-то тебе зачем?
 
– Мои выводы юридической силы не имеют, и с ними в суд лучше не соваться – то ли дело официальное заключение экспертизы, так, что работайте Михал Семеныч, не отвлекайтесь.
 
– Интересный случай – продолжал эксперт – Жень, глянь-ка на зрачки – Смахивает на инфаркт миокарда. Твой протеже сердцем не страдал?
 
– Да, не должен бы. Молодой, здоровый, только что из армии дембельнулся. Такие сердцем не страдают. У таких сердце, как атомный реактор.
– Ну что ж, с телом потерпевшего мне пока все ясно – закончил осмотр Михаил Семенович – приступаю к осмотру местности. Гена, ты как?

– Уже отстрелялся – сообщил фотограф, убирая свой фотоаппарат в кофр.

– Покури пока, мы уже тоже скоро заканчиваем.

Жека внимательно наблюдал за тем, как Михаил Семенович осматривал стол и скамейки, нанося на них толстой мягкой кистью специальный порошок, выявляющий отпечатки пальцев. А может, не так уж все и скверно – думал Жека – рядовая бытовуха. Коньяк явно паленый, деваха испугалась и убежала. Машина! Вот с машиной пока не ясно. Если ее ждали, то чего она побежала в другую сторону?

– Пальчиков на столе и на скамейках немерено – сообщил Михаил Семенович Жеке после осмотра – так говоришь, что снимать их нет смысла.

– Да какой смысл, если убийца и оставила, то в этом месиве попробуй, отыщи ее.
– Ты даже знаешь, что убийцей была женщина! Женечка, ты растешь в моих глазах не по дням, а по часам. Я даже начинаю опасаться, что скоро совсем останусь без работы, и меня спишут за ненадобностью.

– Да, Михал Семеныч, это была женщина, точнее девушка – Жека подробно рассказал Михаилу Семеновичу все, что успел узнать.
 
– Как, говоришь, она пульс проверяла, на шее? Вот так, говоришь. Так, Женечка, проверяют пульс либо работники «скорой помощи», либо анестезиологи, либо… В любом случае она имеет какое-то отношение к медицине.
 
– А может, американских боевиков насмотрелась. Там они все пульс проверяют на шее.
 
– Женя, сколько живу, а еще ни разу не видел женщину, тем более девушку, которая бы так детально, до мелочей вникала в боевики. Вот если про любовь, то они тебе все расскажут, во всех деталях и в каком платье была героиня, и какая стрижка на ней была, и какой косметикой она пользуется – все. Но к боевикам у них сердце, почему-то, не лежит, даже у самых отъявленных извращенок. Так что, скорее всего, медработник. Уж я своего брата медика за версту чую.
 
– Сестру – поправил его Жека.

– Ну, или сестру. Давай-ка посмотрим содержимое его карманов – кивнул головой в сторону трупа эксперт.

«Обнимались, целовались, за ручки держались» – промелькнули в голове у Жеки слова Павла.
– Постойте, Михал Семеныч, посмотрите-ка отпечатки пальцев на его часах. Ну, свидетель говорит, что они за ручки держались – чем черт не шутит, а вдруг.

– Далеко, Женечка, пойдешь – восхитился эксперт Жекиной смекалкой. – Да, действительно, на циферблате часов есть четкий отпечаток женского пальца. Где-то я на похожий уже натыкался.
Еще раз пробежав глазами стол и скамейку, Михаил Семенович, довольный собой, сообщил Жеке – Ну, вот, что и требовалось доказать. Гена – позвал он фотографа – доставай свой агрегат и щелкни мне вот тут и тут, и еще вот тут. – Теперь, Женечка, тебе будет, чем ее прижать, ну, если поймаешь, конечно.

– Вы же знаете, Михал Семеныч, у меня не забалуешь. А как вы их так быстро находите в этих дебрях.

– Девичьи миниатюрные пальчики на фоне лап грубых мужиков сами в глаза бросаются.
Так, теперь, что у нас в карманах – по-доброму улыбнулся в ответ Жеке старый эксперт.

Из карманов были извлечены бумажник, ключи, пачка сигарет «Kent», зажигалка, мобильный телефон – в общем, обычный набор.

– Что и требовалось доказать – пробормотал Михаил Семенович.

– А что требовалось доказать? – не понял Жека.

– Что больной до своей кончины никаких жалоб на сердце не имел, да и теперь уже никому не пожалуется.

– И из чего это следует, уважаемый Михал Семеныч? – Жеке тоже нравился этот добрый человек со своим, специфическим юмором.

– А из того, Женечка, что мы не обнаружили у него ни нитроглицерина, ни валидола, одним словом ничего такого, что постоянно таскают с собой сердечники. Отсюда вывод – закоренелым сердечником покойный не был, ну, а остальное покажет вскрытие.
Ребята, грузите тело – распорядился патологоанатом – а ты, Женечка, садись, составим протокольчик, дабы не нарушать отчетность.

Гена с шофером Юрой вытащили носилки из пикапа, старенькой серенькой «Волги» 26 модели, борт которой украшала синяя облупившаяся полоса с надписью «судмедэкспертиза». Тело, упакованное в черный пластиковый мешок, на носилках занесли в машину.

Пока происходила погрузка тела, Михаил Семенович взял свою папку из кабины, вынул оттуда чистый лист бумаги и протянул Жеке. – Садись, пиши – Труп обнаружен…
Жека особенно в подсказке не нуждался, так как он подобных протоколов успел написать на целый роман, а то и на два, но под диктовку получалось быстрее.
 
– В бумажнике обнаружены – продолжал диктовать Михаил Семенович – Жень, глянь, что там обнаружено в бумажнике.

Жека раскрыл бумажник, вынул и пересчитал купюры – 960 рублей – доложил он – там еще мелочь…
 
– Шут с ней. И так понятно, что с такими деньгами даже самому круглому идиоту в голову не придет лакать всякий суррогат, и на ограбление не тянет. Ох, Женечка, поверь моему огромному опыту, нахлебаешься ты с этим делом, ну да ничего, тебе, как молодому специалисту нужно опыту набираться, вот и пользуйся случаем.
Телефон с бумажником можешь забрать с собой, как вещдоки, мне они не понадобятся. Пакет есть? Щас свой дам. На телефоне отпечатки, скорей всего, только этого парнишки. Ты пробей его по номерам, может, чего-нибудь интересное и высветится.
По поводу времени смерти – вспомнил Михаил Семенович, когда Жека закончил писать протокол – то примерно часа три-четыре тому назад, то есть, в три, в четыре ночи.
 – Спасибо, я уже знаю, что в районе трех ночи. Это я так, для отчетности.

– Дату поставь. Что там у нас сегодня – 18 июля 2002 года. Распишись, Теперь давай я. Говоришь, парнишка при этом попытался за сердце схватиться?

– Ну, да, вот так.

– На себе, Женечка, не показывай, примета плохая. Интересно, интересно.

– А что интересно?

– Об этом, Женечка, после, сначала мы все проверим.
Надо полагать, что это дело, скорее всего, тебе спихнут, а результаты экспертизы тебе, конечно, подавай, как можно быстрее. – Жека кивнул головой.
 – Загляни вечерком, может, что-нибудь уже и будет готово.

Они сели в машину, помахали Жеке рукой и уехали.
 
Жека сложил вещдоки в пакет, который любезно дал ему Михал Семеныч, туда же положил и рапорт осмотра места преступления, но в отдел не пошел, решил еще задержаться и выяснить про машину во дворе.
 
Тут подтянулись и старожилы пьяного угла. По их раскрасневшимся физиономиям, было видно, что они уже успели перехватить порцию своего смысла жизни.

– Во, гляди, уже всё прибрали. Чистота и порядок, ни одного окурка. Добро пожаловать в ресторан «Кустик» – резюмировал длинный, галстук которого окончательно выбился из жилетки, и теперь развивался при ходьбе, но ему уже было на это наплевать.
Они стали размещаться за столиком.

– Хромой, а ты чо пристраиваешься – всполошился толстый – сейчас твоя очередь бежать до ларька, да и пары у тебя все равно пока нет. Давай, дуй, только у Зинки не бери, у нее палево голимое, бери у Наташки – у нее нормалёк – проверено, мин нет.

Несмотря ни на что, жизнь продолжается – подумал Жека.
Тут прилетел голубь и стал склевывать с земли семечки, видимо оброненные кем-то из прошлого доминошного замеса.
 
– Смотри-ка, голубок! – обратил внимание всех на голубя высокий в галстуке – и не боится, близко подходит.
 
– Как знать, может, в этом голубке сейчас Колина душа – философски заметил тот, что до этого все время молчал. Он смахивал на работника культуры, такой же худой, отрешенный, в мятом костюме, с длинными давно не мытыми волосами и в берете с пипочкой – все на минутку приумолкли, каждый, размышляя о своем.

Да, – подумал Жека – кому-то душа потерпевшего прилетает в виде сизого голубка, но только не мне. Мне она предстанет исключительно черным глухарем – видать такая уж у меня доля ментовскАя.
 
– А что, отцы – обратился он к философски настроенным алкашам – в подвале этого двора сейчас кто-нибудь проживает?
 
– Инженер там щас живет – ответил толстый – а тебе зачем?
 
– Машинка там, на улице, сегодня ночью стояла, так хочу его расспросить, может, видел. А где его сейчас искать.
– Скорее всего – толстый посмотрел на часы – бутылки сдает. У приёмки ищи, на Саблинской, во дворе, рядом с винным магазином.
 
– А почему инженер? – удивленно спросил Жека.

– Он раньше в стройбате служил. Так вот, как напьется, все кричит: Я офицер инженерных войск, офицер инженерных войск! – так кликуха и закрепилась.

Жека без труда нашел Инженера. По его словам машина действительно была, и он ее даже видел. Ночью, пока темно было, прикатила и ночью же укатила, но сказать какая не мог, так как в иномарках совсем не разбирается. Помнит только, что у нее на радиаторе были кольца, как на свадебной машине, только не два, а четыре.

«Ауди» - понял Жека. – А цвет, какой? – оказался черный.

Больше ему тут делать было нечего, и он отправился в родное отделение, в свой «убойный» отдел, докладывать о проделанной работе.

* * *
Подполковник Свиридов Василий Аверьянович, за глаза прозванный Главкомом, и не столько за свой почтенный возраст, сколько за свою любовь к уставам, нормативам и прочим инструкциям, которые только мешают в оперативной работе, проводил утреннее оперативное совещание. Покомандовать он любил, создавая видимость порядка – одним словом Главком, он и есть Главком. Он внимательно выслушал всех оперативников, потом повернулся к Жеке.

– Ну-с, а теперь послушаем начальника транспортного цеха – пошутил он – что там у вас, товарищ лейтенант?

Жека подробно изложил суть дела и поведал о проведенных им мероприятиях в плане предварительного расследования.
 
– Да, в подобной ситуации, когда общественность в курсе всего происходящего, списать на боевые вряд ли удастся. Вы, товарищ лейтенант, в сложившийся обстановке, поступили правильно. Какие будут предложения, товарищи офицеры? – поинтересовался Главком.

– А что тут долго думать! – ответил за всех старший их группы майор Хвостов. Человек жесткий, но гибкий и экономный, поэтому свою жесткость понапрасну не тратил, а только в случаях крайней необходимости. – В данной ситуации Жека, м… лейтенант Колосов проявил себя вполне знающим и умелым оперативником. В его действиях чувствуется уже не мальчик, каким он к нам пришел месяц назад, а зрелый профессионал. Поэтому предлагаю это дело поручить ему – он его начал, ему и заканчивать. Ну, а мы, старшие его товарищи, в свою очередь окажем ему всяческую помощь и поддержку. И потом, пора ему переходить на самостоятельную работу. Не век же ему с бумажками отдуваться за нашими спинами.
 
– Что ж, так и поступим – завершил выступление Хвоста Главком. – Принимайте в производство это дело, лейтенант Колосов, и, поздравляю вас, так сказать, с дебютом.
Главком встал со своего места, подошел к Жеке и пожал его руку. Вслед за ним и все повскакали с мест и кинулись поздравлять его.
Так Жека стал опером.

– Теперь на полном основании – проговорил медленно, возвратившийся на свое место, Главком – я хотел бы вас, товарищ лейтенант, спросить, какие будут версии происшедшего.
– Версии, товарищ подполковник, пока строить преждевременно, хотелось бы сначала дождаться результатов экспертизы. А пока я намереваюсь познакомиться поближе с личностью потерпевшего. Поговорю с его мамой, схожу в военкомат, пошлю запрос в часть, где он служил. Да, и с этой «Ауди» надо прояснить.
 
– Что ж, свои действия, похоже, вы ведете в нужном направлении. Теперь я вижу, что вы с этим делом справитесь. Что ж, на этом и порешим. Все свободны.

А лихо они мне это дело слили  – подумал Жека – вот, что значит, настоящие мастера. Но единственно радует, что процесс пошел.

После совещания у шефа Хвостов пригласил всех в свой кабинет.

– На повестке дня, товарищи офицеры, одна херня. – многозначительно начал он – У нашего боевого товарища, у Жеки, до сих пор нет своего стола. Какие будут предложения?

– Можете считать, что этот вопрос уже решен – подал голос самый старый из оперов майор Кречетов, Анатолий Степанович – мне до ухода на заслуженный отдых осталось чуть больше двух недель, так пускай Жека мой стол занимает. Он мне, по большому счету уже и не нужен, да и дел у меня никаких не осталось, а теперь уж и вряд ли появятся новые. Так что, как говорится, преемственность поколений.
 
– Что ж – копируя Главкома, проговорил Хвостов – весьма дельное предложение. И еще, Степаныч, ты за эти две недели хоть немного поднатаскай парня, объясни ему нюансы национального сыска.
 
– Добро, Юра, сделаем.

– Чем на заслуженном отдыхе-то думаешь заняться, нашел уже себе теплое местечко? А то смотри, если что, могу подсобить с трудоустройством.
 
– За меня, Юра, не беспокойся, у меня все схвачено. Зовут меня в одну фирму начальником службы безопасности. Вот с органами подчистую рассчитаюсь и туда.

– Это не та ли фирма, что ты последнее время усердно крышевал?
– Она самая.

– Знаю, место, в общем-то, тихое, думаю, больших хлопот оно тебе не доставит. Жека, а сам-то ты, что думаешь про все, про это.

Неожиданно перескакивать с одного на другое, для Хвостова было обычной манерой вести беседу, или допрос. Прямо, государственный ум у Хвоста – рассудил Жека – думать обо всем и сразу.

 – Про стол, или про убийство? Если про стол, то большое Степанычу спасибо.

– Да не за что, для хорошего человека ничего не жалко – отозвался Степаныч.

– Да – вспомнил Хвост – тебе же теперь еще и табельное оружие полагается. Я похлопочу.

До сих пор у Жеки не было своего табельного оружия. Да оно ему было, по большому счету, как-то и не к чему, только лишняя головная боль. А когда он выезжал со всеми на задержание, то брал «Калаш» в дежурке. Но теперь совсем другое дело. Теперь же, расследуя это загадочное убийство, он мог запросто очутиться в любой неприятной ситуации, где без «Макарыча» никак не обойтись. Так что теперь ему «Макаров» был нужен, как воздух, и не только потому, что он стал опером, для поддержания статуса, так сказать, а больше для собственной безопасности, собственного спокойствия. Да и при работе со свидетелями не помешает – особо впечатлительные так при виде одной только  кобуры почему-то начинают все вспоминать – это он знал еще с тех пор, как служил срочную в войсках МВД.
 
– Пестик конечно лишним не будет, по любому в хозяйстве пригодится, не отстреливаться, так орехи колоть. А что касается этого дела, то на лицо, хорошо спланированное убийство. Я себе это так представляю. Вызвала эта деваха Колю ночью по телефону – Давай, мол, Коля встретимся на скамеечке, что возле твоего дома, посидим, поокаем, Коля и примчался. Дальше дело техники – она усыпляет его бдительность всякими ласковыми словечками, да поцелуйчиками. Потом, достает заряженный шмурдяк, ждет, пока Коля его выпьет, и сваливает.

– А мотивы? – сразу отреагировал Хвост.

– Вот с мотвами пока полная непонятка.

– Как, ты говоришь, она проверила его пульс? – спросил, до сих пор молчавший Володька. Опер, прослуживший на государевой службе около пяти лет, но в силу своей чрезмерной самостоятельности и нигилизма, до сих пор носивший погоны старшего лейтенанта.
 
– По словам очевидца, вот здесь на шее.
 
– На себе не показывай – плохая примета. А пульсец-то, должен вам заметить, она проверила для юной прелестницы уж больно профессионально. И тут, либо она имеет какое-то отношение к медицине, либо травлей занимается регулярно.
 
– Типун тебе на язык – оживился Хвостов – нам только серии не хватало.

– Не, Сергеич, тут ты не прав. В сериях тоже есть своя прелесть. Когда эту деваху за хобот возьмем, то сразу массу дел на себя запишем.
 
– Ты сначала возьми.
 
– В любом случае – продолжал Володька, уже не обращая внимания на Сергеича – делать ей, это приходилось до этого не раз и не два, я имею в виду, измерять пульс на шее. Ты, Жека, уточни у своего свидетеля поподробнее, как она смотрела пульс – быстро нашла, или какое-то время повозилась, пока обнаружила.
А если медработник, то из каких будет? Ведь не ухо же, горло, нос и не гинеколог – воодушевился Володька собственной идеей.
Чаще всех, пожалуй, пульс приходится щупать, да еще на шее тем, кто на «скорой помощи» – подытожил Володька – или анестезиологам во время операции. В общем, тем, кто имеет дело с бесчувственным телом, остальные же все в основном пульс проверяют по руке – ведь живого человека за шею лапать как-то не этично и не гигиенично. Искать твою красавицу в системе здравоохранения, конечно, что иголку в стоге сена, но все-таки зацепка, так сказать, штрих к ее портрету – в хозяйстве пригодится.
 
– Мы уже обсудили этот момент с Семенычем – прояснил Жека – так, что я в курсе.
 
Больше никаких свежих мыслей по жекиному делу ни у кого не возникло, поболтав еще немного о том, о сем, все разошлись по своим кабинетам. Ушли в свой и Жека со Степанычем, или, как его называли за глаза молодые опера – Батя.


2

Авиалайнер вырулил на взлетную полосу. Немного подождав, он медленно начал свой разбег, при этом внутри него нагнеталась какая-то страшная сила, способная оторвать эту многотонную махину от земли и унести ее за тысячу километров.
В какой-то момент Генрих почувствовал, как под ним прекратилась вибрация, бегущего по плитам взлетной полосы предела совершенства человеческой мысли, и он ощутил, как его тело взмыло в небо. Он парил в облаках, а земля под ним стала вращаться еще быстрее, унося куда-то назад, в кладовую своей памяти, на обратную сторону бытия загадочную Россию, приближая к нему его дом в Германии – осязаемую реальность сегодняшнего дня. 
Очутившись в небе, и перестав ощущать под собой землю с ее извечными заботами, он закрыл глаза и полностью отдался во власть воспоминаний, накатывавших на него одно за другим, стараясь показать ему его самого как бы со стороны. 

Первое знакомство с Россией оказалось весьма плодотворным –размышлял Генрих. Напрасно он так волновался, когда летел туда. И ведь он боялся не неизвестного – он Россию, долго изучал и, как ему казалось, знал ее лучше кого бы то ни было, но именно в последний момент в уверенность своего совершенства вкралось сомнение, и чем ближе он подлетал к России, тем сильнее нарастала тревога.

Собственно, сам визит был обусловлен, как интересами фирмы, так и личным пожеланием Магистра.
Что касается фирмы, то само время подсказывало объединить общие интересы двух набирающих мощь держав – Германии и России, вот поэтому на совете директоров было принято решение открыть свой филиал по производству автомобилей фирмы в России. Такое решение автоматически снимало ряд насущных вопросов и с поиском дополнительных производственных площадей, и с поиском квалифицированных рабочих рук, а также с рынком продажи готовой продукции, и с затратами на рекламу. К этому можно прибавить и то, что саму идею подали сами русские, немцам же оставалось только поддержать это выгодное для всех предложение.

Всю техническую сторону дела фирма поручила возглавить ему, Генриху фон Шрайтену, как большому знатоку России.
Всю юридическую сторону дела с русской стороны взял на себя некто Епифанцев.
По первому впечатлению, у Генриха сложилось мнение, что Епифанцев, в прошлом, принадлежал к дипломатическому корпусу Советов, по крайней мере, из него так и не выветрилась его принадлежность к системе КГБ, первое впечатление подтвердило и досье на него. Впрочем, единственно, что его отличало от людей структуры КГБ советского периода, с которыми Генриху в свое время приходилось сталкиваться по роду своей работы в фирме, это то, что в его глазах к страху за свою шкуру прибавилась еще и корысть – так, легкий налет времени. Но Генриху было любопытно наблюдать со стороны, как эти два взаимоисключающих чувства – страх и риск, борются в нем друг с другом с переменным успехом. В целом же, свое дело Епифанцев знал хорошо и справлялся с ним преотлично, но и свой интерес при этом не забывал. Нужно было видеть, как виртуозно и с каким изяществом он смог выторговать сорок два процента акций будущего завода, давая, в свою очередь, все гарантии бесперебойной работы предприятия в будущем. Фирму это вполне устраивало, поэтому она с легкостью отдала ему эти проценты будущего завода.

Перспектива вырисовывалась чудная. Выходит отец Генриха был прав, когда говорил, что будущее Германии в России, и он сам не зря потратил всю свою сознательную жизнь на ее изучение.
Впервые отец заговорил о России, когда Генриху уже исполнилось десять лет. Тогда отец сказал ему как-то: «Генрих, мой мальчик, не ленись, изучай Россию, наш диалог с ней не закончился, а, похоже еще только начинается». Мало того, вскоре, благодаря отцу в их доме появился человек, который познакомил Генриха с самой Россией, ее историей и культурой, а заодно и обучил Генриха русскому языку.
Николай Николаевич Авдеев, русский эмигрант, которого отцу порекомендовали, как человека, прекрасно  разбирающегося в искусстве, как раз и стал тем учителем для Генриха, Отец, страстный ценитель и  знаток  изобразительного искусства сошелся с Николаем Николаевичем именно на почве живописи. В этом вопросе у них оказалось много общего и во вкусах, и во взглядах на искусство в целом, поэтому они не только очень быстро нашли общий язык, но и стали большими друзьями.
Скоро  Николай Николаевич стал частым гостем в их доме. Кому из них первому пришла в голову идея познакомить маленького Генриха с Россией, с ее языком и культурой ни отец, ни сам Авдеев уже потом не могли вспомнить, но результат превзошел все ожидания. Генриху была действительно интересна далекая загадочная страна, поэтому он все схватывал буквально на лету, но может, интерес к ней мальчику сумел своими великолепными рассказами привить и Николай Николаевич. Как бы там ни было, но очень быстро Генрих не только стал понимать русскую речь, но и сам довольно сносно мог говорить по-русски.

Отец всегда считал, что другие народы лучше всего познавать по их языку и культуре. Гитлер проиграл войну России  не потому, что он ее не знал, а потому, что он ее совершенно не желал знать. Генрих хорошо усвоил это правило. Впрочем, ему наставления отца, похоже, были ни к чему, он итак с интересом слушал все, что рассказывал о России Николай Николаевич, а рассказчиком тот был отменным.
Сам Николай Николаевич Авдеев – потомственный русский дворянин,  офицер царской армии, вынужден был покинуть  родину  в 1920 году,  спасаясь от большевистского режима. После многих злоключений и мытарств ему удалось, наконец, обосноваться в Париже. К прошлому возврата не было, надо было начинать жить заново. Он вспомнил о своём юношеском увлечении живописью, и поступил учеником в студию Фернана Леже.  Отличное знание французского языка, достаточно серьёзные познания в истории живописи, которые он постоянно пополнял, к тому же, он имел доброжелательный и общительный характер – всё это располагало к нему людей. Очень скоро он  перезнакомился со многими  художниками Парижа, и  сделался в их среде вполне своим человеком. И хотя, сам Николай Николаевич,  художником  так и не стал, но в знании живописи, и не только модернистских направлений, но и традиционной, он приобрёл  авторитет большого знатока. Видимо кто-то из людей, хорошо знавших Авдеева,  и порекомендовал его отцу Генриха, а может, и сам отец о нем многое слышал и желал познакомиться с ним поближе, но это случилось уже гораздо позже, после войны, в конце 50-х годов.

Помимо истории России Генриха всегда интересовала и история его собственной страны, и в зрелые годы он серьёзно изучал историю III Рейха. Документы тех лет, какие только можно было достать, составляли, несомненно, большой интерес, но весь этот материал нисколько не приближал его к намеченной цели, а напротив, только привносил в его представления о том времени еще большую путаницу – настолько противоречивой была информация.
Он терялся в своих чувствах и к III Рейху в целом, и к его вождю в частности. От восхищения и гордости перед той, хорошо отлаженной и идеологически выверенной машиной, созданной духом немецкой нации, которая смогла покорить всю Европу, до тупого омерзения и брезгливости, какие можно испытывать только к примитивным низшим существам, неудачникам, поставившим в слепом азарте на кон все, и проигравшим. И, главное, больше всего поражало, почему выбор пал на это примитивное ничтожество – Шикльгрубера.
Генрих не верил в сказку о том, что Гитлер сам смог, благодаря своим, якобы, незаурядным способностям придти к власти. Изучая историю, он отчетливо видел, как между строк ясно проступало то, что за Гитлером стояли некие силы, и судя по всему, силы не малые. Но почему эти силы избрали маленького, тщедушного, истеричного ефрейтора, почему он стал избранным для столь великого дела – для Генриха была также загадкой.
Да, произносить речи он умел. Генриху было трудно оценивать то время, но, по словам его отца,  в начале двадцатых, когда не было ни работы, ни надежды на будущее, только оптимистичные речи и оставались, которые  согревали и не давали  немцам пасть духом. Народ Германии, раздавленный поражением в войне, униженный, ограбленный и бедствующий, готов был поверить в любые  фантастические  обещания о возрождении нации и воспринять новые идеи, указывающие пути в это будущее процветание, какими бы абсурдными они ни были. Кто стоял за всем этим – было неясно, Генрих всегда стремился докопаться до сути и выяснить, какие силы объективного, или субъективного характера управляли всем этим процессом, направляя Германию в Великую Бездну – для Генриха было полной тайной.

Отец  был ему в этом деле не помощник, он всякий раз отводил глаза в сторону, когда Генрих начинал приставать к нему с просьбой, рассказать о том времени и, особенно, о режиме Третьего Рейха. Отец вообще старался избегать этой темы, то ли она ему была неприятна, то ли ему было, что скрывать и он старался не посвящать в свою тайну сына из боязни, что тот может где-нибудь, по неопытности  сказать лишнее. А может, старался оградить сына от тех бед и душевных переживаний, какие довелось испытать самому, а может, и сам не хотел пройти через ту муку унижения и краха всех его надежд по второму кругу. Поэтому эта тема в их семье была, практически, закрыта. Лишь иногда у отца вырывалось какое-нибудь нелестное высказывание в адрес того или иного вождя III Рейха, но это было столь редко, что в счет можно было не принимать.

Лишь когда Генрих повзрослел, получил должное его статусу образование в университете и получил хорошую должность в солидной фирме, отец поведал ему, что во время войны он занимал один из ведущих постов в системе пропаганды. Он возглавлял один из отделов депортамента искусства, девятого, в Министерстве просвещения и пропаганды, шефом которого был рейхсминистр Пауль Геббельс.
Отец поведал Генриху, что еще в тридцатые годы, когда все только начиналось он, действительно искренне верил, что на своем посту он приносит огромную пользу в укрепление духа Германии, в деле сплочениия ее сил, в повышении ее культуры. Но с началом Второй Мировой войны, когда в Германию стали эшелонами прибывать культурные ценности из окупированных стран, в его душу стало вкрадоваться подозрение. Он стал сомневаться в том, что культуру Германии можно повысить за счет грабежей и убийств. На его глазах шедевры мирового искусства, пройдя обработку изощренным цинизмом, превращались в тонны дорогостоящего хлама, утратившего свою культурную ценность, и представлявшие собой лишь некий эквивалент презренного металла.

Последней каплей стал приказ в начале 1945 года его шефа, рехсминистра Геббельса, проконролировать уничтожение коллекции Дрезденской картинной галереи. Долгих четыре месяца у отца ушло не на то, чтобы уничтожить коллекцию Дрезденского музея, а на то, чтобы спасти то, что было им особенно любимо. То, что для него действительно представляло ценность, особенно в годы войны, когда всё вокруг прямо на глазах превращалось в руины первозданного хаоса. И ему, пользуясь всеобщей неразберихой тех дней, это удалось.
Уже 2-го мая отцу стало известно, что его прямой начальник Геббельс, отдавший ему этот чудовищный приказ, накануне вечером застрелился, а Германия капитулировала. Это означало, что он один имел право брать на себя всю ответственность за судьбу национального достояния Германии. К этому времени все художественные ценности из музея были вывезены – скульптуру отец надежно спрятал в подвале Академии художеств, а ящики с картинами пришлось вывести и спрятать за городом, в пустующей каменоломне. Отец рассудил, что война, превратившая в зверей их – немцев, уж тем более не могла пощадить и русских, поэтому он спрятал художественные ценности музея и от немцев, и от русских. Он надеялся, что когда все уляжется и русские уйдут, он снова сможет вернуть человечеству коллекцию Дрезденской галерее.
Но к его удивлению, русские очень быстро нашли и скульптуру и картины, и не только не уничтожили их, но взяли на себя заботу о их сохранности на время восстановления здания Дрезденской галереи, разрушенной войной. Может этот случай, а может то, что русские не слукавили, а действительно сохранили все в отличном виде и передали всю коллекцию музею сразу, как только здание галереи было отремонтировано в середине 50-х годов, заставил переменить отца свое мнение о дикарях с востока.

Но это было в 50-х, а тогда, в 45-ом, когда в Дрезден ворвались русские танки, отец просто скинул с себя светло-серый мундир служащего Министерства пропаганды  и облачился в штатский костюм. При том беспорядке, что царил в городе, до него не было ровным счетом никому никакого дела, поэтому он спокойно жил в доме своего хорошего знакомого, пастора Кунста, в ожидании благоприятного случая, чтобы перебраться в свой дом в Дюссельдорфе.

В доме пастора, почти не пострадавшего от бомбежки англичан и артобстрелов русских, поселился так же и русский офицер, назначенный комендатом города. При офицере был переводчик, он сразу привлек внимание отца тем, что хоть и носил погоны одного из младших чинов русской армии, но даже старшие русские офицеры, включая и коменданта, при обращении к нему, оказывали ему заметную толику почтения и уважения. Пастор Кунст объяснил, что отец Владимир – так все обращались к переводчику – был русским священником, добровольцем, ушедшим на войну.
Отец Владимир оказался очень интересным человеком. По виду он был ровестник отцу Генриха, обладал широким кругозором знаний, так же неплохо разбирался и в искусстве, хотя, как заметил отец, искусство его больше интересовало в его философском аспекте, он его больше рассматривал, как способ самовыражения человека и возможность через искусство познавать Бога.
Отец с этим русским священником проводил, практически, все вечера в философских беседах, в которых они затрагивали не столько тему искусства, сколько беседовали о будущем всего мира вообще, и о будущем России и Германии в частности. И священник был с отцом Генриха особенно словолхотлив и прямо выплескивал всё, что накопилось у него в душу за долгие годы молчания. И делал он это даже не только потому, что отец Генриха оказался отличным слушателем и умным собеседником, но и потому, что кроме них двоих и пастора Кунста никто в том доме немецкого языка не понимал.
Отец Владимир объяснил, для чего понадобилось Богу создавать эти вечно соперничающие две державы Германию и Россию, ибо, говорил он, их противостояния, вспыхивающие время от времени, каждый раз дают миру новый импульс развития, поднимая его каждый раз на следующую ступень осмысления окружающего мира.
Их вечерние беседы продолжались долго, почти год, и с каждой такой беседой отец Генриха и сам поднимался на новую ступень осмысления мира, в котором он живет.
Но однажды отца Владимира не стало – произошел нелепейший случай – машина, в которой он ехал по каким-то своим служебным делам, подорвалась на мине, оставшейся со времен военных действий.
Отец потом очень горевал – ему было искренне жаль отца Владимира, с которым он успел даже подружиться. Но также ему очень не хватало его, поскольку из бесед с ним он почти приблизился, как ему казалось, к познанию главного смысла человеческого бытия. Он чувствовал, что уже стоит у порога познания Истины, но оставались еще кое-какие неразрешенные вопросы, ответы на которые мог дать только отец Владимир.

Перебравшись в Дюссельдорф, в свой дом, он зажил своей тихой жизнью. Никто его не беспокоил, никто не напоминал ему о прежних временах – всё было так, будто никакой войны с ее кошмаром не было и в помине. Даже Магистр с его Братством исчезли из поля зрения Артура фон Шрайтена, хотя их присутствие где-то рядом отец чувствовал постоянно. Например, когда начался процесс в Нюрнберге над военными преступниками, то об отце даже не вспомнили, и Артур отлично понимал, что тут без вмешательства Братства не обошлось. И как позже выяснилось, Братство, действительно, оберегло его от всех этих неприятностей, пустив козлом отпущения отдуваться за все Министерство народного просвещения и пропаганды III Рейха Ганса Фрицше – одного из высокопоставленных чиновников министерства Геббельса. Но и Фрицше был, в конце концов, оправдан и его не повесили, как остальных, тем не менее, необходимая формальность была соблюдена – мировая общественность убедилась, что никто не ускользнул от правосудия, а также миру был явлен пример объективности, справедливости и гуманности процесса.

Под Генрихом уже проплывала Германия, даже через корпус самолета он смог почувствовать дыхание родной земли.
 
Незадолго до своей кончиной, когда отец практически уже не вставал с постели, а Генрих, будучи заботливым и любящим сыном, ухаживал за ним, молча смиряясь с неизбежным, отец раскрыл ему свою самую страшную тайну. То, что Генрих услышал от отца, перевернуло все его представление о нем и о том, чем он всю свою жизнь занимался, тщательно скрывая от всех и даже от него, своего сына.
Отец поведал ему, что всю свою сознательную жизнь являлся членом Тайного Братства, первоочередная задача которого состояла в поддержании равновесия сил в мире. Братство ставило себе цель подчинить весь мир единому правительству, которое заботилось бы о поддержании гармоничного развития человечества.
Отца вдохновляла именно эта идея – мудрое руководство отсталыми народами избранной нацией. Поэтому, будучи в душе гуманистом, он с радостью примкнул к Братству, и без зазрения совести всегда очень ответственно подходил к тем поручениям, которые оно ему доверяло.
Его высшее руководство, узкий круг посвященных обладало глубокими сакральными знаниями, которые по крупицам собирались тысячалетиями, благодаря которым они не только могли свободно прогнозировать ход развития отдельно взятых государств, но и активно вмешиваться в процесс их развития, внося свои корректировки.
Именно Братство позволило пустить в Германии корни нацизма, чтобы пресечь распространения идей коммунизма с их непредсказуемым результатом. Именно Братство утвердило на роль вождя германского народа Гитлера. Но в какой-то момент ситуация вышла из-под контроля Братства. Видимо, тех сакральных знаний, коими оно располагало, было недостаточно, чтобы подчинить себе весь мир, на поверку оказалось то, что оно не смогло до конца подчинить себе даже Германию.
Хотя слова отца лишь подтвердили догадку Генриха о существовании неких тайных сил, но все-таки, они прозвучали для него, как гром среди ясного неба.

Потом отец попросил принести шкатулку, хранящуюся в тайнике его секретера, объяснив, как открыть тайник.
Это была обыкновенная,  небольшого размера шкатулку из черного дерева, покрытого лаком, внутри оказался всего одна единственная массивная, квадратная, золотая печатка, одиноко покоившаяся на черном бархате.

– Обрати внимание на гравировку – указал отец.

Генрих приблизил печатку к глазам и увидел, что на ней был выгравирован правильный круг с крестом в центре, лучи которого слегка заходили за границы круга, а в перекрестии сверкал маленький изумруд.

– Если к тебе, когда-нибудь обратится человек с похожим перстнем – произнес отец, после долгого его рассматривания – то знай, что это член Тайного Братства. Правда камень в перстне может быть другим – сам камень обозначает лишь степень посвящения –  мне полагался перстень с изумрудом.
Потом отец замолчал. Генрих долго ждал, когда отец заговорит снова, но так и не дождался. Артур фон Шрайтен умер.

Прошло еще какое-то время, и в жизни Генриха появился Магистр. Он совсем не создавал впечатление дряхлого старика, каким представлял его себе Генрих по рассказам отца, Магистр был бодр и душой и телом, и, пожалуй, это первое, что поразило в нем Генриха.

Посылая Генриха в Россию, он сказал:

– Сейчас настали другие времена, мой мальчик, у людей, наконец, появилось другое мышление, дающее им возможность оценить преимущество конструктивного диалога перед грубой физической силой. Поэтому наше Братство решило объединить уселия с Русскими.
Да, не удивляйся, это мы нашли этого Епифанцева – фигуру достаточно влиятельную у себя в России, чтобы он мог сделать фирме «Мерседес» взаимовыгодное предложение, идею которого мы постарались довест до него так, чобы он подумал, чо он сам до нее догадался.
Надо, надо уже сейчас начинать пускать свои корни в России – очередной раунд диалога с ней уже начался, и филиал вашей фирмы на русой земле – это только первый шаг.

– А что потом – спрасил Генрих – снова война?

– Нет – отмахнулся Магистр – до этого на этот раз дело не дойдет, но некоторое серьезное расхождение во взглядах в вопросах экономики, несомненно, произойдет. Но пойми, это необходимо, такое противостояние обусловлено законами эволюции, поскольку в этом споре должна родиться истина, должна победить только наиболее совершенная экономическая модель. Вспомни Апокалипсис – только после решающей битвы Христа с дьяволом смогло окончательно утвердиться Учение Христа.
И мы, немцы, обязательно на этот раз выйдем победителями в нашем извечном споре с Россией, поскольку только мы располагаем совершенными знаниями необходимыми для победы, а у русских их нет. Точнее есть, только они сами об этом не знают.

И Магистр рассказал Генриху о существовании таинственной книги некоего доктора Рождественского. О ней ему поведал отец Генриха, а тому, в свою очередь, рассказал о книге отец Владимир, не придавшей большого значения сочинению своего друга.

 – Поэтому я избрал тебя – произнес Магистр с некторой ноткой пафоса в голосе – своего первого помощника, для совершения важной миссии. Я посылаю тебя в Россию с тем, чтобы ты разузнал подробнее о существовании этой книги. Я дам тебе ее последний адрес – начни оттуда. Главное нужно будет сделать так, чтобы никто не догадался о том, что мы ее разыскиваем – никто, ни одна живая душа не должна даже догадываться, что нас заинтересовало содержание этой книги, иначе всё пропало.
На данном этапе твоя задача будет состоять в том, чтобы узнать, в каком состоянии в данный момент находится книга. Если она лежит мертвым грузом по указанному адресу, и никто ею не интересуется, то это вполне нас устраивает – в этом случае она не представляет для нас никакой опасности. Но если тебе удастся заполучить и саму книгу, то это будет просто идеальный вариант.

Далее Магистр стал подробно объяснять Генриху, как лучше это сделать, не привлекая ничьего внимания.

Посадка была мягкой. Выйдя из здания аэропорта, Генрих направился к платной стоянке, где его дожидался Mercedes-Benz 540 K.
У себя дома он всегда любил разъезжать на стареньком Мерседесе. Правда, механикам пришлось изрядно над ней поработать, чтобы довести ее до ума с учетом современных требований. Пришлось поменять старый  двигатель, отработавший своё с лихвой на новый, дизельный. Полностью заменить подвеску, систему тормозов и прочие мелочи. Но игра стоила свеч. Новый автомобиль со старым кузовом по своим характеристикам лишь немного уступал современным моделям, тому же шестисотому Мерседесу, и был неприхотлив и надежен в эксплуатации. Сверкающие никелированные элементы дизайна, придавали машине некую старомодную солидность и представительность для ее состоятельного владельца, но главное было не в этом, а в том, что, то время, которое символизировала собой эта модель, и разгадка его феномена давно стали смыслом жизни Генриха.
Сейчас Генрих садился в машину, чувствуя, что он как никогда близко подошел к разгадке своей тайны.
Мотор автомобиля бесшумно завелся, и машина спокойно тронулась с места.


3

Иван вечером сидел в своей комнате, служившей ему кабинетом, за письменным столом и с любовью разглядывал, заботливо переплетенную им когда-то, первую свою книгу «Законы развития Вселенского Разума».
Прошло почти двенадцать лет, как я написал ее – думал Иван – а кажется, будто все было вчера.
 Сама книга последние годы находилась у отца Владимира, давно ставшим его настоящим и единственным другом, с которым, не опасаясь, можно было поговорить на интересующую их обоих тему в это неспокойное время. К приятному удивлению Ивана его сочинение очень сильно заинтересовло отца Владимира, и это было видно по тому, с каким нетерпением священник ждал встречи с ним и подходящей обстановки, чтобы выложить Ивану накопившиеся новые соображения относительно его книги.
В свое время Иван давал ее не просто почитать отцу Владимиру, а с тем, чтобы тот смог оценить ее, высказать ему свое мнение,  и указать на возможные ошибки в плане догматического учения, если такие обнаружатся. В результате тема, которую поднял Иван в своей книге, вылилась в долгие беседы по вечерам, растянувшиеся на целых двенадцать лет и как итог, Иван написал вотрую часть «Закона развития Вселенского Разума». Во вторую часть вошли как раз их вечерние, заходящие далеко за полночь, беседы о развитие народов на земле, об их настоящем и будущем с учетом Закона развития.
Только вчера Иван закончил переплетать вторую книгу, и сегодня он отнес ее отцу Владимиру, священник же, в свою очередь, вернул ему первую часть, сказав:

– Нам с тобой, Иван, она должно быть уже больше не понадобиться, мы ее итак знаем низусть от корки до корки. И публиковать ее сейчас, сам понимаешь, ой, как рано. Так что пусть пока хранится у тебя, она понадобиться нашим детям, а еще больше – внукам.

Они вместе потом поспешили на вечернюю службу в храм, но побеседовать, как обычно, с отцом Владимиром в этот вечер после Всенощной не удалось – что-то тяготило Ивана, какое-то нехорошее предчувствие, поэтому, помолившись в храме, он заторопился домой.

Иван раскрыл книгу на титульном листе, взял перо, обмакнул его в чернилницу и под заголовком вывел: «Книга I».

В чем-то он прав – размышлял он, глядя на книгу – сейчас выносить ее на всеобщее обозрение, действительно – смерти подобно.
Во-первых, никто ничего не поймет, а, во-вторых, просто испугаются, этих непонятных для них знаний. Сейчас они их просто убьют. Они испугаются их, как дикарь аэроплана. Для них они слишком новы и необычны, поэтому они просто откажутся их воспринимать, поскольку им будет непонятно, что они таят в себе, а рисковать они не могут. Но еще больше испугаются, что эти знания могут стать достоянием всех, и найдется кто-то, кто обратит эти знания против них. Напрасно боятся – все тоже не готовы, чтобы принять эти знания. Россией еще долго будут управлять животные инстинкты, для которых эти знания будут непостижимы никогда. Животным умам свойственен страх за свою шкуру, поэтому им всем легче уничтожить то, что они не в силах никогда понять, чем пытаться вникнуть в суть этих знаний с тем, чтобы обратить их себе во благо. 
Ленин добился своего, он допустил до управления Россией кухарку и ее детей – дурное дело не хитрое. Но теперь потребуется не один десяток лет, пока кухаркины дети освоют азбуку, научаться читать и писать, а, главное, пока они научатся не бояться знаний, как своего злейшего врага, а будут тянуться к ним, понимая, что они единственные их помощники и защитники.
Ленин смог объединить кухаркиных детей в их горделивом порыве быть выше своих господ, и они сбросили царя, сами усевшись на его трон. Осознание своего главенства над всем опьянило их, позволило им ощутить неведомую ими до той поры эйфорию. Но потом, когда наступило отрезвление, оказалось, что такой махиной как Россия нужно управлять. Но для этого необходимы знания, а они-то вызывают у кухаркиных детей неподдельный страх. И тут в ход пошли обман пустых обещаний, спекуляция, воровство и откровенный грабеж – это всё на что способны безграмотные кухаркины дети, и выше этого уровня им никогда не подняться. И главная причина тому – их животный страх. Они боятся потерять свою власть, так как это равнозначно их физической смерти, поэтому они сейчас бояться абсолютно всего, не доверяя ничему новому – пусть будет так, как есть – они на коне, и это главное.
Ленин сам был плут и мошенник – какие учителя, такие и ученики. Пообещав свободу кухаркиным детям, он сделал, по сути, их самих рабами своей власти. Поэтому новые знания им будут недоступны до той поры, пока они будут оставаться безвольными рабами. А пока…

В этот момент в прихожей раздалась настойчивая трель колокольчика, висевшего над входной дверью. Потом послышался какой-то странный шум голосов – сквозь чужие голоса, доносившиеся из прихожей, Иван расслышал и голос своей супруги, Елизаветы, которая что-то торопливо пыталась объяснить кому-то. Потом дверь в его комнату с шумом распахнулась и в дверном проеме четко обозначилась фигура Егора Карпухина, освещенная со спины светом из прихожей, показавшимся ярким в полутемном кабинете – Иван его сразу узнал. На какое-то мгновение Карпухин застыл в дверях в длинном черном кожаном пальто, которое совсем не прибавляло ему солидности и представительности, а напротив, только подчеркивало его угловатую мужиковатость и плебейскую сущность. Позади него маячили еще две фигуры в одинаковых, серых пальто из драпа в ожидании дальнейших распоряжений своего начальника.

Не снимая с головы широкополой шляпы, Карпухин по-хозяйски вошел в комнату, но Ивану хорошо было видно, что  за этой бравадой скрывался врожденный животный страх Карпухина.
Ничто не смогло изменить его – мелькнуло у Ивана в голове – ни годы, ни высокий пост, внутри он остался таким же, каким я его видел в четырнадцатом году. И ведь для него, и таких как он подобное поведение – это естественная защитная реакция организма. Вот так же они будут шарахаться и от новых знаний, неуклюже делая вид, что ничуть их не бояться.

– Привет, доктор – в свойственной ему развязанной манере проговорил он, оценивающим взглядом осматривая кабинет Ивана – чего расселся, собирайся мы за тобой.
Ивану даже показалось, что он сделал легкий акцент на слове «мы». То ли он сделал его нарочно, чтобы придать вес своему появлению, то ли этим, как всегда, пытался замаскировать свой извечный страх, но со стороны выглядело так, будто произнес он его по привычке.
Выходит, мне не показалось – подумал Иван – выходит, он действительно меня боится, пусть даже и не осознает этого. Это и хорошо и плохо. Хорошо то, что не причинит вреда моей семье, поскольку они не представляют для него никакой опасности. И плохо то, что лично меня он постарается уничтожить как можно скорее, и только потому, что ему становится страшно даже находиться рядом со мной.

Иван слышал, что в городе проходят повальные аресты дворян бывших белогвардейцев, поэтому он нисколько не удивился появлению чекистов в его доме в столь поздний час. Отчасти он даже ждал нечто подобного. А по тому, как Карпухин осматривал его комнату, понял, что больше ему в своем доме жить не придется. Он положил книгу на стол и встал со стула, соображая, что ему делать дальше.

В этот момент в комнату протиснулась жена Ивана.

– Скажите – обратилась она к Карпухину – а хоть за что вы его забираете?

– На, читай – с этими словами он вынул из внутреннего кармана своего кожаного пальто, свернутый вчетверо лист бумаги.

Иван видел, как Лиза дрожащими руками кое-как смогла развернуть бумагу, но прочесть ее содержание у нее уже сил не было.

– Дай сюда – взял у нее Карпухин документ – я сам. Слушай.
Твой супруг Рождественский Иван Ильич обвиняется в том, что он являлся членом террористической организации, которая ставила своей целью и осуществила убийство товарища Кирова Сергея Мироновича.

Иван видел, как четко без запинки читает этот полуграмотный человек постановление об аресте и понял, что подобные постановления ему уже приходилось читать не раз, и не два, а десятки раз.

– И что теперь с ним будет? – не веря услышанному, спросила Лиза.

– Это решит суд, гражданка Рождественская – ухмыльнулся чему-то своему Карпухин.

В это время заплакал маленький Саша, который наблюдал, что делают взрослые,  выглядывая из-за двери, и всё слышал. Он первый из всех понял, что происходит, и что будет с его папой.
Лиза, сама готовая разрыдаться, поспешила к сыну. Она увела его в другую комнату.

Что решит суд, Иван итак знал, да, собственно, суд уже всё решил, поэтому и в постановлении об аресте, которое, по сути, являлось уже законченным обвинительным приговором, он четко указал, что Рождественский обвиняется, а не подозревается. И потом судьба Ивана хорошо читалась по лицу Карпухина. Тот виновато отвел свои глаза в сторону.

– Ты, вот что, доктор – как бы извиняясь, проговорил Карпухин – ты на меня зла не держи. Лично я к тебе нормально отношусь – перешел он на полушепот, чтобы его не услышали его подчиненные, находившиеся в тот момент в другой комнате и наблюдавшие, что делает Лиза. – Я не забыл, как ты спас мне жизнь, но ты сам должен понимать – у меня приказ.

– Что будет с моей семьей? – глядя Карпухину в глаза, спросил Иван.

– Что будет, что будет, да ничего не будет, насчет них у меня никаких указаний нет. Велено доставить только тебя одного.

Но Иван заметил, как лукаво забегали глазки у Карпухина – вопрос о семье явно застал его врасплох. Карпухин тоже понял, что его ответ прозвучал не убедительно, поэтому тут же стал успокаивать Ивана – Да не переживай, доктор, семьям в твоем случае даже лагерь не предусмотрен, самое большее, вышлют на сто первый километр в двадцать четыре часа. Но может и обойдется, может, и вовсе не тронут.

По тому, как Карпухин произнес последнюю фразу, Иван понял, что не обойдется, но то, что они останутся живы – это его успокоило. Он был прав, семьи им опасности не представляют, и не потому, что они не способны взять в руки оружия… Они боятся не оружия, оружию они готовы противостоять. Их всех пугает более высокий уровень знаний дворян, именно он вызывает у них инстинктивный животный страх, поскольку ему они пока противостоять не в силах – легче уничтожить. Но, кажется, из этого можно извлечь и пользу.

– Слушай, Егор – произнес Иван голосом, в котором Карпухин услышал просьбу. Но это не была униженная мольба, какие он привык слышать от спекулянтов и прочей мелочи. Это была просьба человека сильного, обладающего тем, что у него не было, и это что-то было гораздо сильнее его пистолета. От этого Егор еще больше напрягся.

– В эту минуту мне обратиться больше не к кому – Иван говорил медленно, чтобы каждое слово доходило до сознания Карпухина.
Я тебе жизнь спас, хотя мог этого и не делать, я ведь тогда еще даже врачом не был, а так, фельдшер из вольноопределяющихся…
Услуга за услугу – спаси и ты труд всей моей жизни – с этими словами Иван взял книгу со стола – сохрани эту книгу для потомков, они тебе за это будут очень благодарны. Обещаешь?

– Не дрейфь, доктор – при виде пустяшной книги, ожидавший чего-то большего, Карпухин расслабился, улыбнувшись – все сделаю в лучшем виде. Да и о тебе, какая никакая память сохранится – с этими словами Карпухин взял книгу из рук Ивана и, не глядя, сунул ее в бездонный внутренний карман своего кожаного пальто.
Этой же ночью, перед расстрелом Ивану Рождественскому был зачитан окончательный приговор суда.
Утром Елизавете Рождественской и ее шестилетнему сыну Саше был предъявлен другой приговор, в котором говорилось, что им, как «членам семьи изменника родины» запрещалось проживание в Ленинграде и надлежало выехать из города в течении 24 часов.
Лиза собрала всё самое необходимое – теплые вещи, драгоценности – в основном столовое серебро и кое-какие украшения, доставшиеся ей от своей матери и матери Ивана, и переселилась жить к своей сестре Клавдии.
Старшая сестра Клавдия жила неподалеку, тут же на набережной Макарова, только у соседнего, Тучкова моста.

А еще через день в трехкомнатную квартиру Рождественских вселился Егор Карпухин с семьей – женой Зинаидой и одинадцитилетним сыном Володей, названного в честь вождя мирового пролетариата.


4

Маленькую комнатенку, которая называлась кабинетом, Батя занимал вместе с Володькой. В ней с трудом помещались два письменных стола, тумбочка с сейфом наверху и небольшой шкаф, времен Хрущевской оттепели с застекленными створками, в котором хранились различные бумаги и прочее барахло, забытые Богом и людьми.

 – Вот тебе, Жека, переходящий боевой стол, вот второй ключ от сейфа – располагайся – теперь это все твое. Пока будем втроем – в тесноте, как говорится, да не в обиде.

– В тесноте уже не до обиды. Ничего, думаю, все равно не подеремся – Жека по-хозяйски осмотрелся в кабинете, будто видел его в первый раз, открыл сейф и положил туда пакет с вещдоками, с которыми он до сих пор болтался.

– Что ты там, Жека про военкомат говорил?

 – Думаю, узнать, где этот Коля служил, да сделать туда запрос, чтобы выслали характеристику на своего бойца.

– Тухлый номер, только время потеряешь.

 – Это почему?

 – Потому что в армейских штабах сидят бюрократы почище, чем в нашей системе. И свои зады они умеют прикрывать не хуже, чем мы свои, а то и получше. У них заготовлены образцы характеристик на все случаи жизни. И прежде, чем выслать тебе характеристику, на этого Колю, они поинтересуются – а для чего нужна милиции характеристика на их бойца. Если милиция на Колю завела уголовное дело, то это одно, и они вышлют на него такую поганую характеристику, что его, этого Колю, с ней даже в тюрьму не возьмут – сразу расстреляют. А если для представления к правительственной награды, то совсем другую, соответствующую случаю. В любом случае объективными эти характеристики никогда не будут.

 – А если сразу им сказать, что в связи с гибелью их бойца.

 – Вот этим ты их только введешь в глухую непонятку. Откуда они знают, при каких обстоятельствах погиб их боец, то ли защищая честь и достоинство мирных граждан от бандитов  и хулиганов, то ли сам стал бандитом и хулиганом, и пал от рук мирных граждан. А когда солдат не знает, как ему надлежит поступить в данной ситуации, то, что он делает?

 – Занимает выжидательную позицию, до прояснения ситуации.

– Совершенно верно! Вот и они начнут выжидать, и сколько это может продлиться, одному Богу известно.

Нет, в военкомат, конечно, сбегай, дабы тут через дорогу, узнай боевой путь этого Коли, но запросов никаких не делай – толку от них никакого, только время зря потратишь. По большому счету, тут надо бы самому съездить в часть, где он служил, только, кто ж тебя отпустит, да еще, ты говоришь, в Чечню.
Лучше поговори с его мамой, через нее выйди на Колиных друзей, а там, глядишь, что-нибудь и нарисуется.

– А может она паучиха? – влетел в кабинет со своей версией Володька.

 – Кто паучиха, какая паучиха? – не сразу поняли его Жека с Батей.

– Ну, есть такая категория женщин, которые сначала потрахаются от души, а потом своего сексуального партнера наровят умертвить. Либо придушат, либо ножом горло перережут, в твоем, вот, случае ядом отравила.

– Так они и не трахались вовсе. Кроме целомудренных поцелуйчиков, у них никакой близости зафиксировано не было.  А почему их паучихами прозвали? - спросил Жека.

 – А, Женя, это они моду взяли от одной разновидности пауков, то ли от тарантулов, то ли… Не помню. Помню, что паучиху называют Черной Вдовой. Там самец самку оплодотворит, расслабится, и если вовремя не успевает куда-нибудь свинтить, то самка его непременно сжирает.
С точки зрения продолжения рода, там все понятно – самке нужны силы, чтобы выносить плод, свои-то она все на трах израсходовала, и сама уже за мухами гоняться не может, вот и жрет все, что под руку попадется. Но когда такое происходит с людьми…

 – У людей, Володя, – вставил свое компетентное слово Батя – это считается психическим отклонением. И там, все это происходит, на уровне инстинкта, на уровне импульса, эмоций. А тут же все заранее продумано, все загодя приготовлено и хладнокровно осуществлено. Так что на паучиху никак не тянет. Да, потом, паучихи никогда ядами не пользовались – не их стиль, для них это слишком рационально, для них важен импульс.

 – Не тянет, жаль, такая романтическая версия пропала – Володька сел за свой стол, достал из него какие-то бумаги и стал их внимательно изучать. Но неожиданно, в его мобильном телефоне, лежащим в кармане его легкой куртки, заиграли позывные в виде первых нот знаменитой токкаты Баха.

– О, – сказал Володька – токката и фуга ре-минор Иоганна Себастьяна Баха.
Володька почему-то считал своим долгом объяснять всем, что за музыка играет у него в мобильнике.

Все Володька знает – подумал Жека – и про Баха, и про пауков.
– Кстати, – обратился он к нему, когда тот закончил говорить по телефону – Володя, все хочу тебя спросить – Бах, он еврей?

 – Серый, ты Жека, как штаны пожарника. Еврей! Сам ты еврей. Ты только в бане не вздумай это сказать.

 – А почему в бане нельзя?
 
– Шайками забросают. Бах – это Бах – гениальный немецкий композитор восемнадцатого века.

 – А что в Германии евреи разве не живут?

 – Да нет, живут, конечно, куда уж Германии без них. Но Бах не еврей – головку даю на отсечение.

 – Ладно, Жека, – проговорил Батя, когда Володька закончил объяснять Жеке про Баха – так и быть помогу тебе, тряхну напоследок стариной. Ты сейчас дуй в свой военкомат, выясни, где служил этот Коля, чем занимался, а я в информационный отдел загляну – может, что-нибудь уже похожее было, и к гаишникам, насчет этой «Ауди». А, гулять, так гулять, давай, еще и мобилу пробью, да заодно прогуляюсь, пивка попью. Погода-то какая! Грех в кабинете париться.

– Слушай, Степаныч, чего-то я у тебя спросить хотел. – Открывая сейф, чтобы извлеч мобильник из вещдоков, Жека мучительно вспоминал что-то очень для него важное. – А, вот! Нам блокноты для записей выдают, или мы их сами должны покупать?

– При коммунистах выдавали, а при демократах этот копеечный вопрос как-то никто не поднимал, так что сами покупаем. Тебе что, блокнот нужен? Так на, держи – Батя вынул из стола, и передал Жеке чистый блокнот – у меня еще и старый не закончился, а этот у меня все равно лишним получается. Ну, а бумагу для доносов выдают, она у меня здесь, в верхнем ящике стола.

Жека засунул блокнот в карман рубашки, туда же положил авторучку – теперь он почувствовал себя настоящим опером.

– А, гулять, так гулять! – с этими слова Батя извлек из стола кожаную папку на молнии – держи, до кучи – протянул он ее Жеке – вспоминай меня в дни получки.

Жека от восхищения даже не нашел слов, чтобы выразить свою благодарность, потом все-таки выпалил – Ну, Степаныч, вот за это тебе огромное мое человеческое спасибо – прижав папку к груди, Жека, наконец почувствовал себя полноценным опером.

 – Жека, я все понял – Володька резко оторвался от бумаг. – Она вместе с твоим десантником в Чечне служила. Только медсестрой – они тоже пульс на шее проверяют. Туда укатила по контракту, а здесь у нее жених, а то и целый муж оставался, и, скорее всего, он тоже из медиков.

 – С чего ты взял?

 – Сейчас объясню. Приезжает она в Чечню, а там твой десантник – молодой, здоровый, романтично пахнущий порохом и горами. Не то, что ее этот – худой и бледный, основательно пропахший хлоркой, карболкой и касторовым маслом. Одним словом, там, в горах, родилась новая любовь, она же морковь. – Володька на руках показал, как могла выглядеть та морковь у, изголодавшегося, по женской ласки десантника.
 – Об этой их военно-половой связи каким-то образом узнал ее брошенный супруг, или жених, что в данном случае особой рояли не играет. И, скорее всего, это произошло, когда твой десантник дембельнулся, а у этой Маруси, по счастливому стечению обстоятельств, закончился контракт, и они оба благополучно прибыли туда, откуда и убыли, то есть домой. И тут Маруся решила, что хватит обманывать мужа, или там, мурыжить голову жениху (нужное подчеркнуть), и все тому рассказала. Пропахший всеми лекарствами на свете муж, или жених сначала посокрушался на женское коварство, но потом успокоился сам и успокоил Марусю, сказав, что может оно и к лучшему, и вообще он ее любит и хочет, чтобы она была счастлива. Что зла он на нее никакого не держит, даже более того дарит им от себя лично бутылочку марочного коньяка, мол, выпьете вместе со своим десантником за мое здоровье.
Счастливая Маруся не стала дожидаться утра, а позвонила своему десантнику прямо ночью. Они встречаются, она рассказывает ему, что ее муж, или жених дал ей вольную. Они счастливы, они целуются, и тут она вспоминает про марочный коньяк. Давай, говорит, выпьем за нашего мужа, а заодно и жениха, все-таки он не самый вредный был муж, или жених. Ну, а дальше, он сразу выпивает, а она по бабской привычке тормозит с этим делом. Ну, баб хлебом не корми, дай им только посмотреть, как мужик ест, как пьет – это их дополнительно возбуждает, особенно, когда мужик это проделывает с завидным аппетитом. А уж у десантника, надо думать, он был – будь здоров. Но тут, она видит, что происходит с ее десантником и соображает, что коньяк-то оказывается не только марочный, но и эксклюзивного разлива. Что коньячок-то еёный эскулап специально для них с десантником запалил, чтобы одним махом, обоих, за свою поруганную честь. Вот почему я думаю, что он был тоже медик. А потом, в случае чего, все можно будет свалить на хачей, на производителей этого коньяка. Ну, как версия – Володька сиял так, будто выиграл в «поле чудес» автомобиль.

– Конечно, лихо закручен сюжет – проговорил Жека без всякого воодушевления, чем заметно подпортил Володькино внутреннее ликование. – Хотя, если военкомату на своего бойца слабо дать характеристику, то уж на медработников-контрактников они справку дать не откажут. Проверим, Володя, и твою любовь-морковь.

– Володя – подал голос Батя – а может тебе лучше в писатели заделаться?

 – Я подумаю. Хотя у них жизнь не сахар. Они постоянно прибывают в борьбе за место под солнцем. И редко какой писатель доживает до глубокой старости. У нас как-то поспокойней будет.

Володька встал и вышел из кабинета.

Жека шел, не торопясь по коридору, обдумывая свой визит в военкомат. Проходя мимо двери кабинета Хвоста, он услышал:

 – Товарищ следователь… – скулил, видимо, допрашиваемый.

 – Товарищ! Да твои товарищи кобылу в овраге доедают! – рычал на него Хвост – Колись лучше, сука, кто наколку дал!

Ого, – отметил про себя Жека – Хвост уже во всю работает, дает стране угля, и судя по всему без адвоката. Оно и правильно, пока там этот адвокат проснется, да пока приедет, ванна, кофе, маникюр-педикюр, то да сё, Хвост уже десятерых спокойно допросит. Однако и мне стоит прибавить шагу.

Внизу, подходя к дежурки, до его слуха донесся Володькин голос, который с азартом рассказывал дежурному что-то весьма смешное.

– Ты кто?

– Орел!
 
– А чего такой худенький?
 
– Болею.
И они оба заржали.

Вот, – подумал Жека – даже в трудное для себя время эти мужественные люди находили минутку для хорошей шутки.

 – Жека, постой – преградил ему дорогу Володька – тут слетать надо в одно ме…

– Извини, Володя – перебил его Жека на полуслове – теперича я не то, что давича, теперича у меня и у самого своих делов выше крыши.

 – Ах, ну да, совсем вылетело из головы. Ты ведь, кажется, убийство расследуешь – сочувственно проговорил Володька. Только не понятно было, то ли он сочувствовал себе, что ему самому придется тащиться в одно ме…, то ли Жеке.

– Ну, удачи тебе. Смотри, зря сирот не обижай, береги патроны. И, главное, помни, что «жи», «ши» пишется через букву «И».
 
– Слушай Жека! – подал голос дежурный, капитан Хлеборезов Петр Николаевич, которого по состоянию его пошатнувшегося здоровья определили вечным дневным дежурным по отделению. Пусть уж до пенсии спокойно доработает – решило начальство.

– Тут тебя один человечек спрашивал, я уж собирался тебе звонить, а ты сам легок на помине.

– Что за человечек?

– Да вон, в «аквариуме» отдыхает. Я подумал, может нужный человечек, так пока его оформлять не стал.

– Разберемся – удивился Жека. – А как он меня спрашивал?

– Так и спрашивал, позовите, говорит, лейтенанта Колосова.

Похоже, страна слишком хорошо знает своих героев – еще больше удивился Жека.
Он направился к зарешеченному закутку для временно задержанных, который с незапамятных времен все называли «аквариумом». Может, потому, что кроме решетки, задержанных от внешнего мира отделяло еще и толстое оргстекло. Как раз по нему и размазал свою пьяную физиономию недавний Жекин знакомый, тот, что в белой кепке, загаравший в пустом аквариуме.

 – Слышь, начальник, это я! Узнаешь? – пытался докричаться через оргстекло задержанный.

 – Ты как здесь оказался? – удивленно спросил Жека.

 – Да, х…ли, он, падла, в натуре! Пузырь хотел замылить! Ну, я и двинул ему в бубен, а тут ваши мимо на машине ехали.

 – Пузырь – это серьезно! – Жека по достоинству оценил справедливый гнев белой кепки – И, как, помогло?

 – А то! Сразу выкатил, да, тут ваши стали мне руки закручивать…

Как у них все просто – подумал Жека – дал по морде, и человек на глазах исправился.
 Вот у нас бы так. Поймал правонарушителя, настучал ему в репу, и закоренелый преступник сразу законопослушным гражданином стал. Так ведь даже думать об этом не смей, иначе самого по судам затаскают. Только во время задержания и удается душу отвести, и то только если тот оказывает яростное сопротивление. Но и эти методы их что-то не очень подталкивают на путь исправления и осознания своей вины.

 – Слышь, начальник, замолвил бы за меня словечко, а то у меня уже трубы начинают гореть. Ты ж понимаешь!

– Ладно, оставайся на месте, попробую что-нибудь для тебя сделать.
 
– Да, куды я денусь – пожал плечами повеселевший алкаш – конечно подожду.

– Николаич, – обратился Жека к дежурному – отпустил бы ты этого мужичка. Правильный мужичок. Он мне сегодня утром здорово помог, и в будущем, думаю, пригодится, да и тебе писанины меньше.

– Ну, раз такое дело, так и быть, Жека, под твою ответственность – проговорил Хлеборезов строгим голосом, входя в образ ответственного лица, облеченного властью, после небольшого расслабона с Володькой.

– Звонарев! – прокричал он – с вещами на выход, амнистия. И смотри у меня, Звонарев – напутствовал он белую кепку, отодвигая металлический засов решетки – в другой раз раскручу тебя на полную катушку. Отправишься ты у меня в Архангельскую губернию  лес валить, лет на пять. Все понял?

– Все понял, что тут не понять! – Мужичок незаметной тенью прошмыгнул мимо дежурного.

Вот, что значит старая школа – про себя отметил Жека – заодно и профилактику правонарушений провел.

 Проходя мимо Жеки, белая кепка бросил ему – спасибо, начальник.

– Постой, – тебя как звать-то?

– Санькой зовут. А так, если что, спросишь Звонаря, меня там всякий знает.
– Саня, ты случайно адреса не знаешь того парня, Николая.

– Как не знаю, знаю, чай, в одном доме живем. Записывай – Ленина 8, квартира 77. Только сейчас там никого нет – Валентина на работе.

– Это такой, угловой дом с башенкой?

– Ну, да, он.

– У них, что, отдельная?

– Отдельная.

– Ладно, ступай, только больше не попадайся, а то капитан у нас мужик железный – если сказал, что засадит, значит, засадит – провел Жека дополнительную профилактику по примеру старшего товарища. Потом достал по-деловому блокнот и записал адрес.

– Николаич, ты только полюбуйся на молодежь – обратился Володька к Хлеборезову, лукаво ему подмигнув, – на ходу подметки режут. Вон, Жека, без году в операх пять минут, а уже своей агентурой обзавелся. Похвально, Жека, похвально!

– Так для того нам молодежь и нужна – быстро отреагировал Хлеборезов – чтобы нас, стариков уму разуму учить.

Они снова заржали.

* * *
Военкомат располагался через дорогу от отделения. Пройдя пустой двор военкомата, Жека вошел в помещение и сразу очутился перед столом, за которым прапорщик листал какой-то журнал с картинками.
Увидев посетителя, прапорщик тут же убрал журнал в стол, поправил галстук на шее и спросил Жеку

– Вы к кому, молодой человек, по какому вопросу?

Жека предъявил свое удостоверение – мне нужно получить сведения, о недавно дембельнувшемся бойце.
А про себя Жека подумал – этот прапор – шустрый малый. Интересно, что за журнал он листал, наверняка не «На страже Родины».

– Вам, товарищ лейтенант, лучше будет пройти в первый кабинет, к капитану Забирухину.

Да, для военкомата такая фамилия в самый раз – усмехнулся про себя Жека. – Это все равно, как Пожарский для пожарников или Минин для саперов. Интересно, он потомственный работник военкомата, или только зачинатель славной династии.

В первом кабинете его встретил розовощекий, довольный жизнью и своей службой капитан.

– Здравия желаю, товарищ капитан – поздоровался Жека, по опыту зная, что с военными лучше всего здороваться по военному, и снова показал свое удостоверение.

– Здорово начальник! – весело ответил капитан – Чем могу помочь нашим славным органам – участливо спросил он, указывая на стул, но Жека заметил его бегающие глазки.

Похоже, этот капитан не зря свой хлеб жует – отметил про себя Жека – тоже знает с кем и как разговаривать. Счастливый, а чего ему, собственно, не радоваться – весенний призыв давно закончился, и надо полагать, без особых накладок. Сейчас, поди, дни до отпуска считает.

– Тут у вас боец один с месяц назад, как дембельнулся, так мне бы узнать о нем поподробнее, весь его боевой путь.

– Только не дембельнулся, товарищ лейтенант, – поправил капитан Жеку – а был уволен в запас.

Уставник – понял Жека – каких еще поискать. А может и пыль в глаза бросает, мол, у него на боевом посту всё чики-пуки. Небось, корочки увидел и за свою шкуру стал трястись. С такими лучше не расслабляться – себе дороже.

– Фамилия бойца, имя, отчество, год рождения? – спросил капитан.

– Плетнев Николай, отчества, к сожалению, не знаю. Год рождения – скорее всего, восемдесят второй, или восемдесят первый. Он с месяц назад, как из Чечни вернулся по дем… по увольнению в запас.

– Плетнев, Плетнев. Помню я этого сержанта – боевой хлопец, разведчик. Я его еще сватал в рязанское училище без экзаменов – сказал, что подумает, а пока, мол, отдохнуть хочет. Я его понимаю. А что он натворил, если не секрет.

– Да какой тут секрет. Убили его. – А про себя Жека подумал, а не поторопился ли я?

– Надо же! Жаль, жаль – капитан сокрушенно покачал своей розовощекой головой – как же так – разведчик, сержант, Чечню прошел без единой царапины – и на тебе, в родном доме его костлявая нашла. Посидите здесь, пожалуйста, я сейчас его личное дело принесу.

Похоже, настроение я ему испортил капитально – подумал Жека, когда капитан вышел из кабинета – ну, ничего, капитан человек военный, хоть и бумажный, раскисать не должен.

– Вот, записывайте – вернулся капитан с тонкой картонной папкой в руках – тут всё – учебка, Псковская дивизия, Чечня, награды – все тут.
Жека с некоторой долей благоговения достал из кармана рубашки свой заветный блокнот, авторучку и старательно переписал все данные.

– Сами-то служили? –участливо спросил его капитан.

– Ну, а как же, довелось.

– И в горячих точках бывать приходилось – допытывался розовощекий капитан с некоторой долей заискивания в голосе.

Похоже, он из тех, – подумал Жека, – которые страшно завидуют боевым товарищам, но их самих на войну не загонишь и под дулом автомата.

– Я здесь служил, в Питере, в «голубой дивизии», в начале девяностых. У нас тут своя война была.

– Да, у вас тоже служба – будь здоров!

– В отпуск-то куда собираетесь, товарищ капитан – спросил Жека, чтобы сменить тему. Он не любил, когда его расспрашивают о нем самом – на Канары, или куда поближе?

– На Канарах отдыхать пока не получается – не вышел ни чином, ни зарплатой – немного повеселел капитан – да и желания особого нет. У меня дачка есть на Вуоксе. Рыбалка там! А воздух! – Канары отдыхают. Если что, приезжайте в гости, не пожалеете.

– Спасибо, непременно воспользуюсь вашим приглашением, вот только со своими делами разберусь…
Товарищ капитан – вдруг вспомнил Жека Володькин треп, в котором он улавливал рациональное зерно, ну, если и не рациональное зерно, то маленькое зернышко, это точно.
– А нельзя ли через вас сделать запрос в Чечню туда, где служил сержант Плетнев – мне нужен список медперсонала его санчасти, или госпиталя, или, кто там их обслуживал?

– В принципе можно, сделаем – капитан черканул пометку в настольном календаре.

– И желательно, с указанием года рождения и домашнего адреса.
 
– Можно и с адресом – капитан еще что-то чирикнул в календаре.

– За последние полгода.

– Полгода – капитан прибавил еще одну пометку. Он был так спокоен, будто составлял список продуктов, который диктовала ему его жена, посылая в магазин. А сам про себя размышлял – что-то подозрительно этот лейтенант копает, как бы не накопал чего – в армии ведь тоже не ангелы служат. Он накопает, а мне потом по фуражке попадет – зачем помогал, почему вовремя не доложил. А с другой стороны – было бы чего серьезное, то не этот лейтенантик бы копал из уголовки, а ребята боле серьезные, из контрразведки, или из ФСБ, и не через военкомат, а по своим каналам, так, что…
– Сделаем, лейтенант, только скорого ответа не ждите – неделя, а то и больше может на это уйти – Чечня все-таки, а не военное училище, что на соседней улице.

– Тогда позвоните мне, как будет готово – Жека написал ему свой рабочий телефон, потом подумал и добавил еще телефон своего мобильника. – И помните, от этой информации вполне может зависеть, как быстро мы поймаем преступников.

– Я все понимаю, товарищ лейтенант, не беспокойтесь, сию же минуту сделаю запрос. Позвольте вопрос?

– ?

– А почему вы сами запрос не сделаете, почему через нас?

– Сами понимаете –  если делать запрос через военкомат, то это вызовет меньше подозрений и кривотолков, чем через уголовный розыск. Зачем там накалять и без того накаленную обстановку – пусть все там служат спокойно. В конце концов, это всего лишь, можно сказать, формальная проверка одной из версий. И я больше чем уверен, что она никаких результатов не даст, и только этим поможет следствию. Поможет двигаться дальше, и не терять драгоценное время на эту версию. Так что, проверяем больше для очистки совести. Вы меня понимаете?

Что-то этот лейтенант не все договаривает, впрочем, его понять можно – тайна следствия. А может, государственная тайна? Да нет, мелковат он для секретов Родины. А чем я, собственно говоря, рискую – размышлял капитан, после Жекиного ухода – у меня-то все шито-крыто. Если этот Плетнев и натворил чего, то военкомат это никак не может коснуться.

 – Липатников – позвал он прапорщика…

* * *
Разведчик – размышлял Жека, выйдя из Военкомата – такого завалить не так-то просто. А тут расслабился, потерял бдительность. А может, это был заказ на него – уж больно грамотно сработано. Может, действительно, в Чечне успел влезть в какой-нибудь блудняк – оружие там, или наркотики. А здесь его по-тихому убрали. С одной стороны, Коля мог стать ненужным свидетелем, мог знать то, что знать ему как раз и не обязательно. Или делиться не захотели? Или этот Коля вляпался по запарке во что-то, а потом, когда смекнул, что дело пахнет керосином, от дел решил отойти, да мало ли чего…
Убрали, конечно, Колю грамотно. Грамотно с медицинской и психологической точки зрения – все правильно рассчитали, до мелочей. Сю-сю – лю-лю, поцелуйчики – тут у кого хочешь, крышу снесет, тем более по дембелю.  Но всё остальное – ни к черту – так профессионалы не работают.   Пока одни вопросы.

 * * *
Выйдя из военкомата Жека направил свои стопы на Саблинскую, чтобы еще раз как следует осмотреть место преступления.
За доминошным столиком костяшками стучали почти всё те же персонажи. Не было только «работника культуры» и Звонаря, да новых прибавилось человека три. «Работник культуры» Жеке был не особенно нужен, а вот со Звонарем он бы хотел немного поболтать.

– О, начальник – увидев Жеку, обрадовался ему, как старому знакомому, толстый в майке – подруливай к нам, чего там мнешься.

Жека направился к столику.

 – Витек, накати начальнику – распорядился толстый. – Начальник, давай пока никто не видит – протянул он Жеке пластмассовый стаканчик, в котором плескалась прозрачная жидкость. – Нам Звонарь уже поведал, как ты его геройски вызволял из плена.

– Не, спасибо мужики, я на службе – отстранился Жека от предложенного угощения – вы лучше скажите, где мне Звонаря найти.

– Ну, на службе, так на службе – пожал плечами толстый. – Понимаем, служба – дело святое – и опрокинул содержимое стаканчика себе в рот. – А Звонарь сейчас придет, да вон он уже кандыбает – добавил он, аппетитно выдохнув.

К столику приближался Звонарь с пластиковым пакетом в руках, в котором четко прорисовывались очертания бутылки. Подойдя к мужикам, он передал пакет тому, которого называли Витьком, и посмотрел на Жеку. Жека кивнул ему головой, чтобы тот отошел в сторонку для разговора. Звонарь его понял с полунамека, подтянул свои брюки, шмыгнул носом и отошел от своих друганов на несколько шагов к Жеке.

 – Слушай, Саня, рассказал бы ты мне про Колю поподробнее. Я чувствую, ты мне много про него можешь рассказать.

– Ну, чего знаю, то расскажу, тут скрывать нечего. Только подожди немного, я сейчас свою порцию приму, для связки слов в предложениях – устремился Звонарь обратно к столику, видя, что процесс разлива уже начался.

– Даже не знаю, с чего начать – замялся вернувшийся Звонарь, жуя на ходу корку хлеба. – Может, тебя что-то конкретно интересует?

 – А ты начни по порядку, а там и до конкретики дойдем. Ну, скажем, откуда ты так хорошо про них все знаешь. Ведь не про всех же своих соседей ты столь осведомлен.
 
– Так с Валентиной мы росли в одном дворе, в одном классе учились. Да, и живем-то мы с ней на одной лестничной площадке.
Раньше, когда были живы ее родители, там жило много народа. Ее отец, мать, две сестры. Потом уже сестры выросли, повыскакивали замуж, родители умерли, теперь вот Коля… Сейчас в той квартире только одна Валентина и осталась.

 – А сама-то она, что ж замуж не вышла?

 – Я так понял, любила она сильно Колькиного отца, но ее родители были против их брака. Отец-то еще ничего, да по большому счету, его дела семьи всегда мало интересовали. Он был далек от всех этих бабьих разборок – кто в кого влюбился, кто на ком женился – весь в своей науке. А вот мамашка Валькина, Серафима Георгиевна, та была против категорически. Валюха тогда все слезы проплакала. Вот тогда она и решила родить ребеночка, думая, что уж перед ребеночком мамашка сдастся. Не помогло. Хорошо, что Серафима ее на улицу вместе с ребенком не выгнала – железная тетка была.

 – А мать Валентины тоже научным работником была?

 – Да вроде нет. Сколько помню, она все время дома, по хозяйству. Во, дела! Я об этом даже никогда и не задумывался. Да нет, какая там наука. Я сейчас вспомнил, что у нее и среднего образования-то не было. Все мечтала, чтобы ее доченьки образованными стали. Валюха после школы, правда, в институт какой-то поступила, и даже отучилась в нем пару лет. Ну, а потом началась вся эта история, сначала с ее женихом, потом с маленьким Колей. Так она институт и не забросила. А вот ее сестры, те да, те институты позаканчивали, потом замуж повыскакивали. Приезжают иногда проведать сестру на своих машинах – и не узнать.

 – А ты этого жениха-то, что, ни разу так и не видел?

 – Нет, один раз, еще до Колькиного рождения, приезжал к нашему дому какой-то парень в засаленной фуфайке на самосвале – наверно это он и был – уж больно Валюха к нему вся такая счастливая выскочила.

– Ну, и как он из себя?

 – Да парень, как парень.

– И что, так и расстались?

 – Да я подробности не выспрашивал, они мне ни к чему, а Валюха особенно на эту тему не распространялась.

 – И с той поры у нее так больше никого и не было? – Ну, может, и был, я рядом со свечкой не стоял, но к себе домой никого не водила, это точно. Вот только примерно через пол года после того, как Колька в Армию ушел, завела она себе мужика. Он у нее так все это время и жил до весны. А чего, Валентина баба еще молодая, еще и сорока нет, и всё у нее в порядке, фигура там, и все такое. А по весне она его, видимо, попросила. Сын из армии приходит, и все такое. Так с апреля месяца я его больше и не вижу. Наверно, неудобно ей было при сыне с чужим дядей. Я все это понимаю.

 – А сам-то к ней клинья никогда не подбивал?

 – Да, ты чего, начальник! Да я с ней с пеленок вместе, она мне давно уже, как сестра стала. Нет, какую другую бабу, только давай. Я свой аппарат еще не до конца проспиртовал, и у меня еще пока с этим все в порядке. А вот насчет Валентины у меня даже и мыслей таких никогда не возникало.

Правда, первые пол года, что Колька в армии был, она меня частенько к себе приглашала. То прокладку ей в кране заменить, то гвоздь, какой, где вбить, то еще что-нибудь в этом роде, а то и просто компанию составить за бутылочкой винца. Ну, придешь, починишь, бутылочку с ней на кухне разопьешь, покалякаешь за жизнь, и на этом все и кончалось.
А потом у нее уже этот Эдик появился. Мужик, вроде, ничего, правда, помоложе ее немного будет, но ведь тоже не первой свежести. Я ей все говорил – Валюха, выходи замуж, будет с кем старость встретить, а она только улыбалась.

– А у Коли какая-нибудь девчонка была?

– Ну, то, что с друзьями у них какие-то вертелись – эти не в счет. Они у них каждый раз менялись, и были, надо полагать, общими. А вот перед самой армией у него появилась одна. Я их частенько видел вместе. Еще думал, зачем ему этот хомут – ему ведь в армию скоро.

А тут, недели две, или три, нет две тому назад, я их опять вместе видел.

– А там точно, та самая была?

– Да, она, кто же! Они сидели вот за этим столиком, и пили что-то импортное.

– Кто они?

– Ну, Колька с девушкой и еще один парень, наверное, Колькин однополчанин.

– Почему ты так решил, что однополчанин?

– А он, как и Колька был в такой же десантуровской тельняшке.

– Ты ее описать сможешь?

– Ну, такая молодая, стройная, волосы такие волнистые ниже плеч.

– Светлые?

– Нет, темные, типа, каштановые.

– А рост, какой?

– Роста она была небольшого. – Звонарь показал рукой. – Да и смотрелась, как пацанка.

– Сам-то женат?

 – Был, да не долго. Через год бросила она меня и переметнулась к одному парню, нашему же таксисту. Я в нашем таксопарке автослесарем работаю – Звонарь показал рукой в сторону таксопарка, расположенного рядом. – Он, говорит, и получает больше, и пьет меньше. А сейчас она и не молода, и с двумя детьми, и муж инвалид. В аварию тот таксист попал. Жалко парня. Вот такая она штука эта жизнь.

– А сегодня, что не на работе? – переменил Жека тему, видя, что Звонарю не очень-то приятно все это вспоминать.

– Сегодня, начальник, у меня законный выходной, так что имею полное право, чай, на свои гуляю – сразу повеселел Звонарь.

– А когда, говоришь, Валентина приходит?

– Часам к шести, а то и к семи, если по магазинам пойдет после работы, не раньше.

– Да, и отчество ее скажи.

– Постой, отца звали Александр Иванович, стало быть, она будет – Александровна.

– Ну, ладно, беги, отдыхай.

– Удачи тебе, начальник! – махнул рукой, развернувшийся к доминошному столику, Звонарь.

* * *
Жека вспомнил, что он собирался уточнить у свидетеля Павла, как та девушка смотрела пульс на шее – быстро нашла, или повозилась какое-то время. Он достал из кармана свой мобильник, визитку Павла. На визитке значились два номера телефона – рабочий и домашний. Рабочий был их, Петроградского района, домашний, где-то в центре. Жека набрал рабочий. Трубку никто долго не снимал, потом Жека услышал заспанный Пашкин голос.

– Алло, слушаю!

– Алло, Паша, это Женя из «убойного». Разбудил, извини, мне тут кое-что уточнить бы надо.

– А который час?

– Да, уже третий.

– Нормально, старик, я как раз в это время собирался встать. Спасибо, что разбудил. Ты где сейчас?

– Да, возле твоего дома, в Пушкарском переулке.

– Тогда поднимайся ко мне, квартира 24.

Пашка встречал Жеку на лестничной площадке возле своей квартиры.
– Заходи, Женя, гостем будешь.

– Да, не, я на минутку, я только уточнить хотел.

– Да, ладно, будет тебе ломаться, как девице красной. Чайку попьем, заодно и уточнишь. Ты ведь, поди, весь день на ногах. Смотри-ка, уже третий час, а у тебя и маковой росинки во рту не было – Пашка подтолкнул Жеку в квартиру, а потом провел на кухню. – Только сразу не пугайся. Здесь не евростандарт, но, в принципе, вполне пристойно.  Вон табуретка, присаживайся, а я сейчас что-нибудь сварганю на скорую руку.

Жека осматрел кухню, пока Пашка занимался приготовлением бутербродов. Ремонт, похоже, в последний раз тут делали еще старые жильцы в эпоху развитого социализма – заключил он, рассматривая помещение. Свет сюда проникал через маленькое оконце, или почти проникал, так как пространство между окнами заполняли полки, на которых прежние жильцы обычно ставили свои кастрюли, банки и прочий житейский кухонный скарб. Стены, покрашенные масляной темно-зеленой краской, делали кухню еще более мрачной. Краска кое-где облупилась, и по этим облупившимся местам было видно, что последний слой был далеко не первый и даже не сто первый. Потолок украшали желтые разводы от регулярных протечек. В общем, все, как всегда в таких кухнях, ничего нового – подытожил Жека.

– А кто здесь раньше жил? – спросил Жека.

– Да, говорят, бабка какая-то, но она давно померла, а жильцов на эти хоромы днем с огнем не сыскать – никому и даром не надо. Дом, правда, собираются на капремонт поставить, но соседи говорят, что уже лет двадцать собираются и могут еще столько же прособираться. А пока квартирку эту жилконтора к своим рукам прибрала. Ну, а я у них, вроде, как арендую. Не знаю, правда, законно это или нет, но я им плачу регулярно, и в результате все довольны.

– Если честно, то я и сам не знаю, законно это, или не законно, хотя у меня и высшее юридическое образование. И, похоже, в наше неспокойное время, когда законы каждый день меняются, никто толком не знает, так, что спи спокойно, дорогой товарищ. По большому счету меня это не касается. А на что ты живешь, если не секрет?

– О, пошли чисто ментовские вопросы, то есть я хотел сказать, чисто профессиональные.

– Да, нет – сконфузился Жека – я без всякой задней мысли, просто по-человечески любопытно стало.
 
– Ладно, не обижайся, это я так, к слову пришлось. Подожди немного, сейчас принесу. – Пашка закончил с бутербродами, вытер руки об полотенце и удалился в одну из комнат. Через некоторое время он вернулся с небольшой пачкой фотографий в руке – Вот, посмотри.
 
Жека стал разглядывать фотографии, на которых были запечатлены моменты из жизни города. С одной стороны город было не узнать, так как ни на одной из них не было до боли знакомых памятников архитектуры. Это были всё какие-то неизвестные Жеке улочки, дворики, палисадники. Но с другой стороны, Жека мог поклясться, что он видел их тысячу раз, что такие улочки и дворики могут быть только в Питере, потому что Павлу удалось запечатлеть в них дух города, его, ни с чем несравнимую ауру. Узнаваемые черты города выплывали из предрассветного тумана, или утопали в вечерних сумерках, растворялись в солнечном сиянии, или мокли под дождем.

– Красиво – только и смог сказать Жека.

– Это только то, что я сегодня за ночь сделал.

– Что! Вот эту тонюсенькую пачечку только за ночь? – удивился Жека. Он ориентировался на фотографа Гену, у которого фотографии вылетали, как сосиски с конвейера, как из печатного станка. – Да, тут и десятка не наберется.

– Женя, вот смотри, для того чтобы сделать, например, вот этот снимок, мне пришлось пол ночи проработать, около сотни снимков ушло в брак, прежде чем я добился необходимого результата. Такова специфика моей работы.

– Да, круто! И потом, что ты с ними будешь делать.

– Потом, у меня их купят различные журналы, рекламные агентства и прочее, и прочее. И если учесть, что мое имя хорошо известно в определенных кругах и не только у нас в стране, но и за рубежом, то и стоить эти снимки будут соответственно. Так что о деньгах я пока могу не думать, а спокойно заниматься своим творчеством.
Ты не сиди – рот корытом, бери бутерброды, наливай чай, будь, как дома.
 А может по пять капель коньячку – для аппетита?

– Да, я, вроде, как на службе – неуверенно пожал плечами Жека – ну, и привыкать к таким изыскам что-то не охота.

– Будет тебе, пять капель службе не помеха, да и привыкнуть не успеешь – Пашка достал из небольшого холодильника пузатенькую бутылку марочного французского коньяка «Hennessy», уже начатую. – Кстати, вот именно таким коньяком та деваха поила того парня.

Жека взял в руки бутылку и внимательно осматрел ее.

– Да, я чего пришел-то – вспомнил Жека, передав коньяк Павлу – расскажи-ка поподробней, как она смотрела у него пульс на шее.

– Ну, как, как, вот так, протянула руку к его шее, немного подержала и убрала.

– А быстро нашла пульс, или какое-то время его искала.
 
– Сразу нашла. – Пашка на мгновение застыл. – Ты молодец, Женька, как же я сразу-то не сообразил! Точно, она явно какой-нибудь медработник, да и вела себя так, что ни одна холера ее не прошибет, будто для нее смерть человека – самое обычное дело.

– Я, собственно, это и хотел выяснить. У нас появились на ее счет подозрения – надо было проверить. По такой жидкой примете ее, конечно, не найдешь, но все-таки какая – никакая, а зацепка. Спасибо, Паша, что помог.

– Да я чего, я ничего. Другие вон чего, а я чего? Сам-то где живешь?

– Да, тут, на Саблинской.
 
– Так мы значится соседи! Во, здорово! Ну, тогда, заходи почаще в гости, просто так, не по службе, только предварительно позвони – мало ли меня дома нет.

Не торопясь, они допили чай с бутербродами, после еще немного поболтали о том, о сем и Жека откланялся.

* * *
Подходя, к своему отделу, Жека думал про коньяк, выпитый с Павлом. Как бы не учуяли, а то потом выслушивай – Что это такое? Да, не с того начинаете, товарищ лейтенант – знаем мы этих отцов командиров, их хлебом не корми, дай только поиздеваться над теми, кто ниже их ростом. Их тоже понять можно – их должность обязывает постоянно напоминать о себе, а то, как же их отличать от нас, простых смертных. Но и у меня шкура только одна и на всех может не хватить. Да, и выпили-то мы с Павлом всего по наперстку, грамм пятнадцать – двадцать, может, и не учуют.

– Жека, тебя Хвостов искал – крикнул ему Хлеборезов, когда он проходил мимо дежурки.
 
– А зачем, не знаешь?

– Чего не знаю, того не знаю.

Поднявшись на свой этаж, в коридоре Жека столкнулся с Хвостовым.
 
– Жека, дуй сейчас к Николаичу, получай свой «Смит энд Вессон», а потом пулей ко мне, на задержание поедим, заодно и твой пугач опробуем. А то Николаич может тебе еще какое-нибудь фуфло подсунуть, он такой. – Хвостов ехидно заулыбался. – Да, и броник не забудь, на всякий случай – крикнул он уже в спину, удаляющемуся Жеки.

– Ну, Женя, вот и твоя пора настала получать табельное оружие – многозначительно начал капитан Хлеборезов, открывая дверь оружейной комнаты, которую все называли «Арсеналом». – Вот и до тебя очередь дошла. На-ка расписывайся – он разложил перед Жекой разлинованный журнал учета – да, там, где галочка. Теперь вот здесь – майор дал ему другой журнал в раскрытом виде – и вот здесь – перед Жекой лег еще один журнал.

– Ну, Николаич, как у вас тут все строго, я бы так не смог – серьезно проговорил Жека с нескрываемым восхищением.

– Оружие, оно порядка требует – заулыбался польщенный капитан. – На вот, Женя, получай – он протянул Жеке старенький, весь в проплешинах от систематических протираний «Макаров» – легендарная машинка! До тебя он за бывшим начальником нашего отделения числился, гордись!

Жека внимательно осмотрел пистолет системы Макарова 1971 года выпуска. О том, каким был героем бывший начальник райотдела, он ничего не слышал, но, похоже, смазкой личного оружия занимался регулярно.

– Женя, только у него спуск слабенький, ты будь поосторожней – не подстрели, кого-нибудь ненароком, да и сам не поранься. Лучше держи его все время на предохранителе от греха подальше. Скоро новые должны получать. Будет желание, то поменяем. Впрочем, это дело вкуса – кому-то нравятся с тугим спуском, кому-то с более чутким. Разберешься, не маленький.

Жека взял пистолет в руки, вынул из него пустую обойму, передернул затвор и легонько нажал на спуск. Пистолет моментально ответил звонким металлическим щелчком. Жека проделал это еще несколько раз.

– Ну, как, освоился? – спросил его капитан Хлеборезов.

– Слушай, Николаич, да ведь ему, поди, лет сто будет. С ним, наверно, еще Дзержинский Зимний брал.

– У Дзержинского, Женя, был «Маузер» – историю надо знать – назидательно уточнил Хлеборезов. – По большому счету, ему бы пружину заменить, так еще лет сто запросто прослужит.

– Ну, если только у кого-нибудь такого же аккуратного, как бывший начальник отделения. Кстати, вы не знаете, он стрелять-то из него пробовал?

– В тире 98 из 100 выбивал!

– Ну, тогда он действительно был героем.
 
– Ох, и язва ты Женька – улыбнулся капитан. – На вот тебе запасную обойму и патроны – он положил перед Жекой пустую обойму и коробку с патронами – набивай.

Жека стал набивать патронами обоймы. После того, как он закончил это делать, Хлеборехов протянул ему наплечную кобуру.
– Теперь примерь «оперативку». Подгони по размеру.
 
Жека напялил себе на плечи поверх рубашки лямки от кобуры.

– Вроде в самый раз – он вложил в нее легендарный пистолет, предварительно загнав одну обойму в рукоятку. Запасную он засунул в карман джинсов.

– Карман-то не дырявый? – встревожился капитан.

– Мелочь пока из него не сыпется – успокоил его Жека.

– Ну, дай-то бог. Только запасную все-таки лучше держать в кобуре – так спокойней, да и голова не болит в другой раз, где ее заразу искать, коль она на своем месте.

– Всё, Николаич, уяснил – Жека переложил запасную обойму в специальный кормашек в кобуре.

– Так, в получении ты расписался, за это расписался, расписался и за это – проверял Ермолаев, закрывая свои журналы, один за другим – это я сказал, это я предупредил. Ну, тогда у меня все, не смею вас больше задерживать, товарищ лейтенант.
– Ага, тогда я побежал. Спасибо, Николаич! – крикнул Жека, уже выходя из оружейки.

– Да, вроде и не за что – пожал плечами Хлеборезов, когда дверь за Жекой уже закрылась.

Придя, теперь уже в свой кабинет, Жека увидел Батю, сидящим за столом и изучающим какие-то бумаги.
– А, Жека, пришел. Смотри, что мне гаишники дали – Батя потряс тоненькой пачкой листков – здесь все владельцы черных «Ауди», зарегистрированные в городе и в области. Всего около полутора тысяч человек. В основном все живут в городе. В области эта модель что-то не очень популярна. Это радует.

– Понятное дело, там удобней на тракторе. Ну, для самых респектабельных – на «Джипе», на худой конец на «Ниве», а уж «Ауди» с ее низкой посадкой там никак не проканает.

– Хотя, ты на это очень-то не рассчитывай – сделал свое замечание Батя – твоя «Ауди» могла быть зарегистрирована на кого-нибудь другого. Ее могли одолжить, ею могли пользоваться по доверенности, в конце концов, ее могли просто угнать. Но так, на всякий случай, проверить, конечно, стоит. Впрочем, проверка показала, что за последний месяц черных «Ауди» не угоняли. Это уже, конечно, легче.

 Жека открыл шкаф времен хрущевской оттепели и извлек из него два бронежилета – один тяжелый, армейский, другой, облегченного образца.

– Жека, ты никак на задержание собрался?

– Ага. Сергеич всем срочный сбор в своем кабинете объявил. Степаныч, ты-то на задержание едешь, или ты где?

– Нет, похоже, я в резерве ставки остаюсь, на связи. Мне Сергеич про то ничего не сказывал. Кого хоть брать-то будете, не в курсе?

– Не то банду Копченого, не то Печеного. – Жека засунул обратно в шкаф тяжелый бронник и с кислой физиономией посмотрел на яркое летнее солнце, игравшее своими лучами за окном.
– Все равно спарюсь – сделал он вывод.
После этого он стянул с себя «оперативку», потом надел облегченный бронежилет, уже поверх него «оперативку», а сверху еще и летнюю курточку, чтобы не пугать своим грозным видом нервных граждан.

– А «физики» с вами будут?

– Без понятия. Пока у Сергеича одни только лирики собираются.
 
– От «Калаша», Жека, тебя этот броник не спасет.

– От «Калаша» и тяжелый броник не особая надёжа, зато в этом больше удобства для маневра, да и от ножа прикроет. А большего, наверно, и не потребуется. Думаю, что все-таки не банду международных террористов идем брать.

– Так-то оно так, но не стоит к нашей работе беспечно относится – она этого не любит – назидательно изрек Батя – это я тебе на будущее.

– Спасибо, Степаныч, учту. А со списками, приеду, помогу.

В кабинете у Хвостова уже сидели Володька с Димкой в полном боевом снаряжении. Сам Хвостов куда-то звонил по телефону. Володька, как всегда рассказывал что-то весьма интересное, выбрав себе в качестве слушателя Димку, опера, пришедшего в органы примерно вместе с Володькой, но успевшего дослужиться до капитана.

– Она меня так вежливо и спрашивает – рассказывал Володька. – В какой позе предпочитает мужчина? А я ей, тоже, так галантно отвечаю – омар силь ву пле.
 
– Чего? – на Димкином лице отобразилось недоумение.

– Вот и эта, так же – чаво? А я ей, раком, говорю, вставай! И чему эту молодежь только в школе учат! – Совсем французского не знают.

Они заржали.

– Во, Жека! Уже пришел. – Хвостов положил телефонную трубку на рычаги аппарата. – Объясняю ситуацию. Физиков сегодня с нами не будет. Их всех погнали на какой-то общегородской сбор – президент обещался навестить наш город – сами понимаете, дело государственное. Поэтому работаем без них. Думаю, управимся.
 
– А кого хоть брать-то будем? – поинтересовался Жека.

– Сегодня ночью двое преступников, Вялый с подельником Мякишевым, ограбили ночной ларек, при этом ранив ножом продавщицу.

– Вялый, Вялый, это тот, которого я по молодости брал, еще пять лет назад? – вспомнил Володька.

– Он самый – подтвердил Хвост. – Недавно откинулся, и снова на старое потянуло.

– Пять лет уже прошло, а как один день. Скажи, пожалуйста, как времечко-то летит! – удивился Володька. – А Мякишев, это кто такой, почему не знаю?

– Этот, похоже, по первоходу идет. По крайней мере, раньше в поле зрение органов не попадал.
Денег там оказалось не много – продолжал Хвост – так они забрали водку, сколько смогли унести, ну и так по мелочам – консервы на закусь, хлеба.

– А кто им ларек открыл? Продавщица, что, с ними в доле была? – поинтересовался Димка.

– По словам этого Мякишева, все вышло само сабой – стал объяснять Хвост – они шли с Вялым ночью по Большому и увидели, что в ночном ларьке дверь приоткрыта, полоска света пробивается, а в самом ларьке кроме девчонки продавщицы никого нет, ну, они туда и ворвались. У Вялого с собой выкидуха зоновская была. Потребовали открыть кассу, а девчонка вся от страха оцепенела, ничего сделать не может. Пока Вялый на нее орал, требуя открыть кассу, Мякишев стал на все кнопки подряд нажимать, пока касса сама не открылась. Тут девчонка пришла в себя и давай визжать. Вот тут ее Вялый на перо и посадил. Потом набрали водки и ноги делать, пока никого нет. Девчонка сейчас в больнице, после операции лежит, отдыхает. Врачи сказали – жить будет.
Так вот, после налета они завалились к Вялому домой. Вялый пару стаканов принял и вырубился с непривычки – отвык, поди, за пять-то лет. А Мякишеву скучно стало в одиночку пить, вот он и взял с собой пару бутылок и пошел на пьяный угол искать кого-нибудь себе в компанию.

– К нам на Саблинскую? – уточнил Жека, а сам про себя отметил, что пьяный угол рядом со своим домом он уже стал называть своим.

– Нет, тот, что на Лизы Чайкиной. Видимо там, на пьяном углу Мякишев для кого-то пожадничал дармовой водки… Одним словом, агентура сработала четко и оперативно. Кто-то позвонил в дежурку и доложил, что разыскиваемый вами подозреваемый по делу ограбления ночного ларька сейчас находится в садике на скамейке, угол Введенской и Воскова, далее приметы.
Подъехали, забрали, я его допросил и выяснил, что его подельник Вялый сейчас, скорее всего, находится у себя дома, на Съезженской. Да если разобраться, то куда ему идти – водки-то у него дома чуть ли не два ящика. Так что, он пока все не выпьет, носа на улицу не покажет.
 
– А как на пьяном углу прознали про ларек? – удивился Жека.

– Это ты, Жека, да, чего уж там, и все мы тоже, сводки по городу читаем только тогда, когда нас в них начальство носом ткнет – объяснял Хвост – а они обо всех происшествиях узнают, чуть ли, не в ту же секунду. А уж вычислить Мякишева, угощающего всех дармовой водкой, в причастности к ограблению ларька, для них и подавно – плевое дело.
Ну все, хватит лясы точить, погнали, дело не ждет.

Проезжая по Пушкарскому переулку мимо доминошного столика, Володька спросил – Это здесь, что ли, твоего десантника обнаружили.

– Здесь. – Жека посмотрел на пустые скамеечки, на сиротливый столик, если не считать сизокрылого голубя, клевавшего на нем хлебные крошки, и удивился – А почему никого нет?

– Ты посмотри, время-то сколько – объяснил Володька – у пьяниц трудовой день уже закончился, и они, как нормальные люди разбрелись по домам, отдыхать.
 
– Да, мужики, слыхали – Седого завалили. – Сообщил Хвостов.

– А кто у нас Седой? – поинтересовался Жека.

– Во, темнота! – Улыбнулся Володька, глядя на растерянное Жекино лицо, и на то, с какой наивностью он это спросил. – Объясняю популярно: Седой, Жека, это смотрящий Юго Запада. Седой такими делами ворочал…

Но Жека уже слушал Володьку в пол уха, размышляя о своем.
Почему машина уехала после ликвидации этого парня, а не сразу, как та деваха вышла из нее – работала с подстраховкой? Если бы была одна, то не оставляла бы машину за углом, а подкатила бы на ней прямо к столику? Хотя не факт, может светить тачку не хотела – прикидывал он. – А значит, и машин эта не ее личная, а ее сообщника. Но почему тогда она не уехала на ней, а убежала от нее в другую сторону. Может, прав Володька, и какой-нибудь муж-жених поздравил молодых паленым коньяком, а сам остался посмотреть из-за угла, как все получится и, удовлетворившись, что месть удалась хотя бы наполовину, укатил. Да, но тогда эта деваха является главным свидетелем его преступления и ей грозит смертельная опасность.

Его размышления прервал голос Хвоста – Все приехали. Яша тормози. Вот этот дом, квартира 36.

– А кто еще в этой квартире проживает? – спросил Жека.

– Мать Вялого, но она сейчас должна быть на работе – ответил Хвостов. – Своей бабой он еще не успел обзавестись, так что должен быть один.

– А отца, что ж, нету?

– Насколько я помню, то никогда и не было – подал голос Володька. – Не боись, начальник, возьмем Вялого без шума и пыли, не впервой.

Опера вышли из машины, и подошли к парадной.

– Четвертый этаж – уточнил Хвостов, разглядывая табличку у двери с номерами квартир – значит, из окон прыгать не будет, а если и прыгнет, то далеко не убежит.

 Жека – скомандовал он – беги, блокируй черный ход, на всякий случай, а мы его отсюда брать будем. Николаич тебе табельное-то выдал?

– Выдал.

– Оно у тебя с собой?

– Всегда у сердца – похлопал Жека рукой по кобуре.

– Не забывай про него, и в случае чего воли эту мразь, патронов можешь не жалеть. Всё, разбежались.

Жека отправился через подворотню во двор, вычислил дверь черного хода. По табличке на двери убедился, что это именно та дверь и стал ждать.
 
Почему, так получается – размышлял он – и Коля, и этот Вялый – оба выросли без отца, только один вырос нормальным, можно сказать, геройским парнем, а другой отпетым уголовником.

В это время Хвостов и Володька с Димкой поднялись на четвертый этаж и стали настойчиво звонить в 36 квартиру, до тех пор, пока из-за двери не послышался голос Вялого.

– Кого там еще черти несут? Мякиш, ты?

– Вялый, открой добрым людям – как можно миролюбивей попросил Хвост.

– Или они вышибут тебе дверь! – заорал Димка.

За дверью послышались быстро удаляющиеся шаги, сопровождаемые грозным рыком – Мякиш, сука, ментам сдал! Прирежу падлу!

– Он к черному ходу ломанулся – определил Хвост. – Димка, дуй к Жеке, подстрахуешь, а мы с Володькой тут. Володька, давай!

Димка стрелой полетел вниз по лестнице, перемахивая своими длинными ногами по две, а то и по три ступеньки сразу.
Володька достал из спортивной сумки фомку и, немного поковырявшись, распахнул дверь настежь. Быстро убедившись, что в квартире и в самом деле больше никого нет, они устремились к черному ходу.

В это время Жека услышал топот ног, бегущего по лестнице вниз, человека. Он достал из кобуры свой «Макаров», снял с предохранителя и передернул затвор. Топот ног стал слышен отчетливее. Жека посмотрел на пистолет – нет, пожалуй, только мешаться будет – подумал он, затем поставил его обратно на предохранитель и вложил в кобуру.
Бегущий по лестнице человек уже вылетал из дверного проема, но тут его лицо столкнулось с Жекиным кулаком. Тело человека сразу обмякло, пролетев по инерции вперед метра полтора – два, рухнуло ничком на асфальт и застыло в таком положении, рядом с ним звякнул об асфальт, выпавший из руки нож.
Тут вбежал во двор, слегка запыхавшийся Димка. Быстро оценив ситуацию, он обеспокоено спросил – Жека, ты что, его и в самом деле завалил?

– Да, нет, он сам, споткнулся, упал, я не при делах.

– А откуда кровь? – Димка пощупал у него пульс на шее – Да он же того! Пульса нет!

Хм, – отметил про себя Жека – оказывается, опера тоже на шее пульс проверяют. Может, та деваха опером была? – Кровь из носа – уточнил он – не видишь, что ли? Должно быть, ударился, когда падал.

– Чего там? – спросил, появившийся в дверях Хвостов.

– Сергеич, смотри, Жека Вялого и в самом деле завалил – доложил Димка – пульса нет.

 Да ну, не может быть – подумал Жека – ерунда какая-то, от удара кулаком по морде еще никто не умирал.
 
– Не бери Жека в голову – стал успокаивать его Хвост – спишем на боевые, в другой раз не будет на оперов с ножами бросаться. Сам-то не ранен?

– Да, нет. Откуда?
 
– А чего куртка порвана – Хвост указал Жеке на небольшой надрез, на его куртке.

– Вот гад, все-таки успел зацепить. Спасибо бронику. Урод, такую куртку хорошую испортил – Жека подошел к лежавшему на асфальте без признаков жизни Вялому и от всей души пнул его ногой по печени.

 В ответ Вялый что-то хрюкнул и скорчился от боли.

– Ну вот, ожил – обрадовался Жека – а ты мертвяк, мертвяк. Ты где у него пульс-то смотрел.
 
– Вот здесь.

– На себе не показывай, примета плохая. Пульс не здесь смотрят, где глотка, а вот здесь, сбоку – Жека продемонстрировал на Димкиной шее место, где смотрят пульс.

– А на моей, значит, можно?
– На твоей можно, на своей нельзя.

Все заржали.

Нет – решил Жека – опером она точно не была. И чего они вечно ржут?

* * *
– Степаныч, – начал Жека делиться своими соображениями с Батей, когда вернулся после задержания в свой кабинет. Он по деловому снял с себя куртку и бронежелет, затем стянул с себя наплечную кобур и положил ее на стол, пока убирал куртку с бронником в шкаф. – Я тут пораскинул мозгами на досуге по поводу этой «Ауди», и пришел к выводу, что не девахина это машина. А вот чья – это уже вопрос.

– Ну-ка, ну-ка, что ты там надумал?
 
– Смотри сам. Первое – деваха подкатила на тачке – не на такси, или на частнике – те бы ее прямо к столику подкатили – резонно?

– Так – кивнул головой Батя.
 
– А этот, чтобы не светиться, подкатила не к самому столику, а остановилась за углом – значит сообщник, или тот, кто наверняка знал, что там должно будет произойти убийство. – Логично?

– Ну, – кивнул Батя.

– Второе – если бы было такси, или частник, то он бы сразу укатил, а этот еще оставался, и уехал только после совершения преступления – значит, либо сообщник, либо сам тот убивец и есть.
Деваха-то, когда увидела, что ее парень мертв, не пошла обратно к машине, а ушла в противополжную сторону, мало того, побежала, скрывшись во дворах. Может прав Володька насчет оскорбленного мужа-жениха с паленым коньяком, и та деваха получается ни при делах – она сама несостоявшаяся жертва.

– Жертва, ни жертва, но, похоже, ей грозит серьезная опасность – моментально отреагировал Батя на Жекино умозаключение. – Мало того, что она изначально была предполагаемой жертвой, так она еще стала и главным свидетелем убийства. Какой бы он ни был этот муж-жених, но пока ее не уберет, спокойно спать не сможет. А значит, найти ее раньше его, наша прямая обязанность.
 
– Найти – легко сказать! – А что мы, собственно говоря, о ней знаем. Хотя, если это первая Колина любовь, то ее имя у его матери, пожалуй, узнать можно будет.

– Ее имя я тебе итак скажу – Батя выразительно посмотрел на Жеку.
 
– ?
Майор Кречетов взял со стола пару листков и прочитал:
– Журкина Ирина Владимировна, 1980 года рождения, Ленинград, проживает, так, закончила медучилище № 1, работала в больнице скорой помощи. В 2001 году привлекалась к административной ответственности Кировским районным судом за занятие проституцией. Имеет прозвище: Ирка – Черная Мамба.
Поначалу, когда Батя стал ему все это читать, у Жеки медленно поползли глаза на лоб, но потом до него дошло.

– Что пальчики сработали?

– Они родимые – улыбнулся Батя. – На, полюбуйся – Батя протянул Жеке распечатку – фото прилагается.

– И в самом деле, симпатичная – заключил Жека, вномательно рассмотрев фотографию девушки. Так чего мы сидим, чего тратим свою космическую энергию? Пойдем брать ее – адрес-то есть.

– Можем, конечно, прокатиться – лениво отозвался Батя на Жекино предложение – только вряд ли она сидит и ждет нас по своему адресу, она вообще там при таком раскладе никого не ждет, ни нас, ни, особенно того, кто ее недоотравил. 
Я уже прощупал эту квартиру в плане разведки, пробил ее – обычная коммуналка. По телефону представившись представителем ЖЭУ, я стал выяснять, все ли жильцы квартплату платят, и мне какая-то тетка все подробно обо всех жильцах выложила – кто платит, у кого задолжность. А про Журкину сказала, что та вообще там почти не живет, так изредко появляется, а платит или нет, она толком не знает.
Ты вот что, сегодня уже не успеешь, а завтра сгоняй в Кировский РУВД – это на Стачек, рядом с «Нарвской», и там поподробнее разузнай насчет этой Мамбы в отделе нравов, я им уже позвонил. Спросишь там лейтенанта Слепневу.
Только будь осторожнее, по опыту знаю, эти девченки из отделов нравов только с виду невинные овечки, а так, любой жрице любви сто очков форы даст. Ну, в плане того, что любого мужика насквозь видит и на метр вглубь. Поэтому, не корчи из себя крутого Уоекера, а лучше будь таким, какой ты есть – лопушок зеленый. Тебе, собственно, и играть ничего не надо будет, она тебе итак поверит. И спрашивай побольше – А это что, а это зачем, а это почему – так больше информации соберешь и про Ирку, и про ее окружение. Понял?

Жека утвердительно пожал плечами.

– Кстати, о том, что это была именно она – продолжал Батя – подтверждает и список входящих звонков на мобилу потерпевшего. В основном она звонила, и последний в полтретьего ночи тоже был ее. И тут одно из двух, либо она полноая дура, чего по ней не сразу скажешь, либо она действительно ни при делах.
За что их обоих хотели завалить и кто – это мы и будем выяснять, и выясним быстрее, если ее найдем раньше убийцы. Хотя сдается мне, что, скорее всего, это ее сутенер приговорил, и не столько его хотел завалить, сколько ее, чтобы другим неповадно было. Но двоих даже нагляднее в плане назидания.

– Что-то я не совсем понял. Ты это сейчас чего такое сказал?

– Чего тут непонятного – пожал плечами Батя – старая песня. Пока Коля был в армии, Мамба на понель подалась за легкой деньгой. А когда он вернулся, то и она решила завязать, чтобы соединиться со своим возлюбленным узами брака, или просто рядом с ним стала ощущать сильный комплекс неполноценности. Только сутенеру такой расклад совсем был не нужен – у него не проходной двор, и каждая профессианалка на вес золота. Вот, чтобы другим неповадно было, он и решил завалить Мамбу, поскольку она все равно была уже оторванный ломоть. Закон преступного мира везде одинаков: вход – рубль, выход – два. И потом учти, что каждый сутенер своих проституток считает своей собственностью, а расставаться со своим добром за здорово живешь – пацаны не поймут, это не по их блатным понятиям – авторитет сразу потеряет. Улавливаешь?

– Ну, ясно. Слушай – осенила Жеку идея – так если у нас ее телефон есть, давай ей позвоним и предложим помощь. Деваться ей некуда, сама прибежит и искать не надо.

– Я уже весь день звонил, наверно симку выбросила. Нет, она далеко не дурра. Таких искать одно удовольствие – можно всю жизнь проискать, и никогда не найдешь.

Кстати об убийце – Жека пододвинул к себе телефонный аппарат, стоявший у Бати на столе и набрал номер, включив телефон на громкую связь – Добрый вечер, Михал Семеныч!

– А, Женечка, вспомнил, и то радостно – мурлыкающим голосом пропел потологоанатом – зашел бы, проведал меня старика. Чайку попьем, да покалякаем – глядишь, и вечерок скоротаем.

– Лечу, Михал Семеныч – с не меньшей радостью воскликнул Жека, догадавшись, что у Семеныча уже что-то имеется для него. – А пока, скажите мне пожалуйста, что вы знаете о Черной Мамбе?

– Черная Мамба – удивился тот – это, Женечка такая очень опасная ядовитая змея. Когда она чувствует опасность, то нападает первая, не оставляя противнику, практически, никаких шансов. А тебе зачем?

– Потом объясню. Ну, я минут через тцать уже у вас.

– Что, Жека – подал голос Батя, слышавший весь разговор – опасаешься, как бы эта Ирка сама первая в атаку не пошла?

– Ну вроде того. Ну, я побежал, до завтра – махнул он рукой на прощание Бате, скрываясь за дверью.
 
– Эх, молодежь, молодежь – покачал головой Кречетов, когда Жека ушел – всё учить надо! Торопиться нужно не спеша, а не то… – с этими словами он взял Жекину кобуру с пистолетом и положил их в сейф. Потом взял, список владельцев «Ауди» и стал его внимательно изучать.

* * *
Михаил Семенович приветливо встретил Жеку и сразу повел его к своему рабочему столу, на котором лежало тело десантника Николая. Жека давно привык к такой манере Михаила Семеновича встречать гостей, поэтому не удивился. Он бы больше удивился, если бы Михаил Семенович поступил иначе.

– Вот полюбуйся, Женечка, сам – начал он свое объяснение – видишь в каком состоянии его сердце. Такое впечатление, что его рвала на части целая свора собак. Примерно такое бывает при обширном инфаркте. И все бы ничего, да только сердечные ткани мы имеем здесь не дряхлого старика, а молодые и крепкие, какие полагается иметь молодому и здоровому парню. Отсюда вывод, что его не только отравили, но отравили очень интересным ядом.

– И что же в нем такого интересного? Яд, он и в Африке яд.
 
– А то, Женечка, что такой яд на базаре не купишь – это, во-первых. Во-вторых, его, в свое время, широко применяла Контора. Может, помнишь, после смерти Брежнева… Впрочем, откуда ты можешь помнить. Ты, хоть, знаешь кто такой Брежнев?
 
– Да, мужики про него чего-то болтали в трамвае.

Михаил Семенович пропустил мимо ушей Жекин сарказм и продолжал. – После смерти Брежнева один за другим стали умирать его соратники и все, как по команде, с обширным инфарктом. Так вот, там, скорей всего, без этого ядика дело не обошлось.

– А в-третьих?

– А в-третьих, Женечка, все это было почти двадцать лет тому назад, и насколько мне известно, этот яд у Конторы давно снят с вооружения, и лет пятнадцать ими уже не применяется.

– Они, что, стали такими хорошими, что в ядах больше не нуждаются?

– Не в этом дело, Женечка, просто за это время наука ушла далеко вперед, и к ним в арсенал поступили более совершенные яды. Вот посмотри, что оставляет после себя этот – видишь, какое мочало. Вдобавок ко всему и анализ крови… Кстати, за анализом завтра вечерком заскочи. Анализ крови должен показать наличие яда. Тогда, как современные модификации работают не так топорно, да и обнаружить их в крови, практически невозможно. Отсюда сам собой напрашивается вопрос – откуда у этой юной прелестницы столь редкий яд, повторяю, на базаре его не купишь. Танк, зенитную установку земля – воздух еще можно купить, но такой яд – нет.

– А у этих, у соратников Брежнева, вскрытия делали?

– Да, кому это было надо! Помер Максим и, как говорится, шут с ним. Но я и без вскрытия все вижу, мне незачем лишний раз скальпелем полосовать.
Что, призадумался?!
Ну, вот, Женечка, у меня для тебя на сегодня, пожалуй, и всё. Завтра заскочи, лучше так же, как сегодня, вечерком. Будут готовы все бумажки, и на кровь в том числе. Чайку не желаешь? Ну, тогда не буду тебя задерживать, иди, отдыхай, и приятных тебе снов.

* * *
Только Конторы мне и не хватало для полного счастья – размышлял Жека, выйдя от патологоанатома на свежий воздух. – Хотя, если разобраться, то не их это проделки, они так по-дилетантски не работают – школа обязывает. А может, как раз это они все и сделали? Обставили все, будто это сделал какой-то лох, а мы, мол, не при делах. Нет, тогда бы и яд свой светить не стали. Да и мудрено, больно, все обтяпано. В Конторе так не работают. Там, чем проще, тем надежней, а такие запутки не для них. Для Конторы это же элементарная азбука – чем в механизме меньше узлов соединения, тем надежней и прочней сам механизм. Самый надежный для них – это рычаг – подковырнул и свалил. А уж придумывать к нему немыслимые блоки, подсовывать гидравлику, и прочее, и прочее – только лишний раз светиться. Отсюда напрашивается вывод: Контора явно ни при делах. Опять же, то, что яд устаревший, лишний раз подтверждает этот вывод. Но тогда кто?
Ну, во-первых, яд старой модификации во время бардака перестройки мог запросто выйти из под контроля Конторы, а сейчас всплыть у кого угодно, у кого деньги есть. А у кого они есть? У бизнисменов, бандитов, звезд эстрады и кино, хотя им такой яд, пожалуй, ни к чему, они и без яда друг дружку травить умеют. Бандиты тоже как-то всегда без ядов обходились, а вот бизнесмены, пожалуй, могут сейчас начать обзаводиться подобными ядами. Причем бизнисмены крупные, у которых в начальниках их службы безопасности бывшие гэбушники всё больше – они-то и могли припасти такой яд с тех времен.
Но какое отношение к бизнесменам имеют проститутка Ирка-Черная Мамба и дембель Коля? Ну, Ирка, допустим, еще может. Допустим, дембель Коля, узнав, что девушка его мечты путается с уважаемым, семейным бизнисменом, пообещал тому, что он всем расскажет о его пристрастии к запретным плодам по секрету от своей жены и детей, если не оставит его возлюбленную в покое. Допустим, что бизнисмен даже откупился, чтобы они помалкивали, но потом все же решил убрать их обоих, на всякий случай. Если так, то все, вроде, сходится. Тогда все намази – берем Мамбу, она и выдаст весь расклад. Думаю, молчать не будет, не в ее интересах.


* * *
Он уже подходил к дому, где проживала Колина мама, а не так давно и сам Коля.

Дверь ему открыла женщина. Ее вполне можно было бы назвать не старой и еще достаточно привлекательной, если бы не горе, свалившееся на нее. Под его тяжестью она казалась осунувшейся, поблекшей, посеревшей, заметно постаревшей.

– Вы из милиции? – тихим и слегка сиплым голосом спросила она Жеку.

– Да, лейтенант Колосов, уголовный розыск – представился Жека, показывая свое удостоверение.

Она пропустила это мимо ушей, находясь в каком-то своем измерении, куда вход был для всех закрыт.

– Пройдемте на кухню, там теплее – проговорила она тихим голосом и зашагала на кухню, кутаясь в большой пуховый платок, накинутый ей на плечи.

Жека не удивился тому, что в погожий теплый летний вечер женщину может так сильно знобить. Он сам испытал нечто похожее, когда умерла его мама.

– Я вижу, вам уже все известно, Валентина Александровна, – начал он свою беседу с Колиной мамой, когда они расположились на, довольно, просторной кухне.

– Да, Cанька Звонарь, мне уже все рассказал. Простите, как, вы говорите, вас зовут?

Похоже, она потихоньку выходит из своего мирка – подумал Жека, это радует. – Евгением, можно просто Женя.

– Женечка, не откажите в любезности, выпейте со мной по стопочке – одна совсем не могу, а мне просто необходимо немного придти в себя. – С этими словами она достала из холодильника початую бутылку «Пшеничной».
 
– По такому случаю можно. А чего же Звонаря не позвали.

– Да он уже здесь был. Сообщил, что Колю убили, сбегал за бутылкой. Мы с ним по стопочке пропустили, и он к себе пошел. Отсыпаться. Ему завтра на работу. – Пока она все это говорила, ее руки машинально доставали из буфета стопки, из холодильника тарелку с нарезанными огурцами и колбасой.

Жека, на правах мужчины, разлил водку по стопкам, и они выпили, не чокаясь. Посидели, помолчали.
– Так что вы Женя хотели узнать – первой начала она.

– Меня интересует его армейская жизнь, его армейские друзья. Он вам ничего о них не рассказывал? – Начал Жека из далека.

– Нет, ни о друзьях, ни о жизни в армии он мне ничего не писал и не рассказывал. Он вообще писать не очень-то любил. Посылал, лишь короткие сообщения, как Суворов – жив, здоров, служу. Да несколько раз звонил по телефону из Чечни, но там, сами понимаете, много не поговоришь. Вот, пожалуй, и все.

– А вы мне не покажите его дембельский альбом. – Валентина Александровна посмотрела на Жеку вопросительно.

– Ну, знаете, такой, с фотографиями в память о службе.
 
– Ах, этот, сейчас принесу. – Женщина встала со стула.

– И заодно посмотрите, может, у него сохранились какие-нибудь письма, помимо ваших.

А может, я не там копаю – подумал Жека, пока Валентина Александровна ходила за альбомом и письмами, видимо, в комнату Николая – может, все гораздо проще. Может, это ее хахаль себе дорогу расчищает к этой квартире. А, квартирка-то знатная, профессорская, не иначе. Одна кухня чего стоит, не считая трех комнат. Потолки с лепниной, под четыре метра, и все такое. Впрочем, на эту квартиру у хахаля никаких прав нет, и купить никого из чиновников он тоже не в состоянии, судя по рассказам Звонаря. И потом, если бы даже он и занимался квартирными аферами, то не стал бы так долго жить с потенциальной жертвой, обтяпал бы все гораздо быстрее. Так что эту версию можно без сожаления отбросить.

– Вот смотрите – разложила вернувшаяся Валентина Александровна перед Жекой альбом и письма – письма действительно были.
Жека начал с писем. Писем было немного, в основном на обратном адресе значился номер воинской части и фамилия Красильникв О.С. Только на двух конвертах, подписанных, явно тем же почерком, обратный адрес вообще отсутствовал, а вместо него стоял росчерк.
Несколько писем от матери и всё, больше писем не было. Странно, подумал Жека, по рассказам Звонаря у Коли до армии была большая любовь, а писем никаких нет.

– Валентина Александровна, а у Коли девушка была?
 
– Была до армии, Ирой звали.

– А почему в прошедшем времени, она, что, умерла?

– Как сказать. Первые полгода Колиной службы в армии они переписывались, и она частенько забегала меня проведать, я, глядя на них, нарадоваться не могла, даже завидовала Колиному счастью. А потом она куда-то попала, да и Коля о ней в письмах совсем ничего не спрашивал. Я так думаю, что бросила она его, и, слава богу, что Коля там на себя руки не наложил – я слышала, в армии такое частенько случается. Правда, в Чечню сам напросился.

– А вы не знаете, кто этот Красильников О.С.? – переменил Жека тему, видя, что с Чечней у Валентины Александровны связаны очень тяжелые воспоминания.

– Наверное, Олег. Коля писал, что в учебке у него был сержант, тоже Питерский, что, в общем-то, отличный парень, что ему с ним просто повезло. Он к нам заходил как-то, когда Коля с армии пришел.

– А как он выглядит?

Валентина Александровна раскрыла альбом с фотографиями и буквально на первых страницах нашла и указала на фотографию парня в форме десантника, с погонами сержанта. – Вот он. Он к нам приходил, когда мы отмечали Колино возвращение. Кроме него у Коли и друзей-то больше не осталась. Разбросала жизнь кого-куда. Тогда-то Коля меня с Олегом и познакомил. Я поняла, что Олег на пол года раньше призвался, чем Коля, и также сначала попал в учебку. Только Колю после учебки направили в дивизию, а Олега оставили в учебке, заниматься новобранцами. Может, еще по стопочке, вы не возражаете?

Жека не возражал. Они выпили еще по стопочке.

Потом он стал разглядывать фотографии в альбоме. На них в основном были изображены молодцеватые улыбающиеся парни в беретах и в тельняшках с оружием, и без, в парадной форме с аксельбантами, и в повседневном комуфляже. На многих он легко находил Николая Плетнева, но на некоторых он отсутствовал.
Одна фотография привлекла его внимание. На ней были запечатлены двое десантников, они стояли в обнимку рядом с БТРом, на шеях у них висели автоматы. Один из них был Николай, другой, показался Жеке до боли знакомым, где-то Жека его явно видел и не просто видел, а встречался с ним, разговаривал, но где и когда Жека, как не старался, вспомнить не мог. Под каждой фотографией имелась подпись, под этой тоже значилось – Женька Алдонин, Ярославль, Школьная 26 – 14. И чуть ниже другой ручкой было приписано – погиб 17 марта 2002 года.

– А про этого паренька вам Коля ничего не говорил? – спросил Жека у Валентины Александровны.

– Про этого? – Валентина Александровна повнимательнее вгляделась в фотографию – да, это его друг, они вместе с первых дней в учебке были. Коля говорил, что отличный был парень. Жаль паренька, на мине подорвался перед самым увольнением.

– Где-то я его видел, а где, никак вспомнить не могу.

– Да, он же на вас здорово похож.

Жека взял альбом и подошел к зеркалу, висевшему в прихожей. Посмотрел на себя, потом на фотографию, снова на себя, снова на фотографию.

– А и в самом деле здорово похож. Бывает же такое! – произнес он вслух, возвращаясь на кухню – и главное, зовут также.

– Вам, Евгений, наверно, непривычно видеть мать, которая вместо того, чтобы слезы лить, водку пьет. – Жека пожал плечами, мол, всякое бывает, чего уж там удивляться. – А я уже не могу плакать. Сначала Лёша, Колин отец, погиб в Афганистане. Я уже тогда все слезы выплакала. Потом Коля попал в Чечню, я также все ночи напролет все плакала и переживала. Видимо своими переживаниями и накликала беду. А теперь даже плакать не могу.

Жека уже без подсказки разлил по стопкам.

– Да, будет вам, Валентина Александровна себя казнить. Это судьба, от нее не уйдешь. Тут кликай, не кликай, а чему быть, того не миновать. Скажите, а после армии у него девушки не было? – вернулся он к начатому разговору о Колиной несостоявшейся невесте, а заодно чтобы разрядить образовавшуюся от нахлынувших воспоминаний душную атмосферу.
– Сначала не было это точно, а вот последние недели две, чувствую, что появилась. Хотя он мне про нее ничего не говорил, да и я расспрашивать не стала, все-таки вещь довольно деликатная. Но я мать, я сердцем чувствовала, что есть у него какая-то зазноба. Что мне оставалось – только ждать, когда сам расскажет, а то и познакомит.

– А вчера вечером он был дома?

– Да, когда я пришла с работы, Коля был дома, смотрел телевизор.

– А когда ушел?

– Вовсе не уходил. Так весь вечер у телевизора и просидел. Может, ночью ушел, так я спала, ничего не слышала.

– И часто он дома не ночевал?

– Не так чтобы очень, но случалось. Так ведь дело-то молодое. Тем более, что сейчас лето, белые ночи – вся молодежь гуляет, я была не против. Да и как запретишь. Он ведь уже большой, армию прошел, войну…

– Валентина Александровна, мне бы надо Колину комнату осматреть, может я там что-нибудь интересное для следствия обноружу.
– Да, конечно, если надо…

Водки оставалась еще по стопочке. Они допили, после чего прошли в небольшую комнату, пранадлежавшей до недавнего времени ее сыну.
В общем, комната была обычная для парня, вернувшегося с армии – шкаф, небрежно убранный диван, письменный стол у стены. На столе стоял музыкалный центр последней модели с  большими колонками по бокам.

– А музыкальный центр – это вы ему купили? – спросил Жека.
 
– Нет, он сам, на свои, и еще одежду себе.

– А откуда у него столько денег?
 
– Я не спрашивала, наверно за Чечню заплатили – им ведь сейчас там платят.

Жека промолчал, вспоминая свою службу, но про себя прикинул – кто его знает, все может быть.
Между столом и подоконником он увидел сумку – обычную спортивную сумку. Жека достал ее, расстегнул молнию и обалдел – на него смотрели пачки зеленых долларов, в беспорядке заполнявшие собой сумку почти наполовину, сверху лежала старинная книга в коричневом колинкоровом переплете.

– Ой, а это откуда столько – вскрикнула Валентина Александровна.
– Да уж, вряд ли за Чечню – невольно вырвалось у Жеки.

Он всегда считал себя не корыстным человеком и равнодушным к деньгам, но увидев в первый раз деньги в таком количестве, он немного растерялся.

– Валентина Александровна, я это должен изъять, как вещественное доказательство – взяв себя в руки, проговорил Жека. – Возможно, Николая убили именно из-за этих денег. Мне нужно будет составить протокол изъятия, вы не поможите мне, не позовете двух соседей, в качестве понятых.

Когда все формальности были закончены, и двое соседей, приглашенных хозяйкой, расписались в протоколе, написанном на тетрадном листе, вырванном из старой Колиной тетради, Жека положил протокол в сумку и застегнул на ней молнию.

– Вам, Валентина, Александровна сказал Жека – на работу сейчас можно не ходить, отдыхайте. Впрочем, какой уж тут отдых. По поводу тела вашего сына позвоните вот по этому телефону – Жека вырвал листок из своего блокнота и написал телефон Семеныча – спросите Михаила Семеновича, он вам все скажет. Будут какие-то вопросы, звоните вот по этому телефону – Жека написал свой рабочий телефон – спросите лейтенанта Колосова, это я.
Теперь с вашего позволения я заберу на время еще и альбом с фотографиями, и письма.

– Забирайте, мне они не нужны, а Коле и подавно – и тут она, наконец, дала волю своим чувствам, наконец, ее прорвало. Она закрыла лицо пуховым платком, который был до сих пор у нее на плечах, и горько разрыдалась.

Жека не стал ее утешать – пусть проплачется, потом легче будет. Он забрал, сумку и письма с фотоальбомом со стола, и тихонечко вышел, аккуратно прихлопнув за собой входную дверь на замок.

(продолжение следует)