- Приехал? - Ларя нагнулась к окну. Губы вытянулись ниточкой, подслеповатые глаза упрямо смотрели на дорогу.
Дорога петлёй притянула к себе бревенчатые двухэтажные дома.
Дома уставились на реку, которая по весне изо всех сил старалась дотянуться до них, но всегда, вдоволь насладившись игрой с песчаным обрывом, отступала, успокаивалась, а после летних ливней и вовсе, повздыхав, тихонько перебирала камнями у брода.
Лет сто назад дома эти построили крепкие крестьянские семьи. Сами они занимали второй - чистый - этаж, а на первом – устраивались принятые в дом люди, работники.
Дома завораживали своей добротной красотой, ладно пригнанными округлостями брёвен и улыбчивыми окошками. Всё в них было обустроено с умом, для долгой и счастливой жизни - на века. Рядом с ними, уже много позже, появились пятистенки – жилища пришлых, новых в деревне, людей. Но и они упорно повторяли ту самую ладность и крепость, разве что их дома были не столь широки и высоки. Уютно устроившаяся на высоком берегу, деревня подкупала ухоженностью, чистотой, светом и тайной силой, и сила эта покоряла, манила и обещала.
Когда-то Ларя поверила усатому деревенскому красавцу так же безоговорочно, как и самой этой деревне. И силе его, и красоте. Одурманенная, обрушившейся на неё любовью, мезонька (*) пропала. Она рядила себя в шёлковые платья и бархатные пальтишки, и всё ещё делила мир на светлое, как у папеньки, и тёмное, совсем не знакомое.
Живые кокетливые глазки, тугая коса и острый язычок хороводили ухажёров, городские наряды множили сплетни и шушуканье девиц. А Ларя, кроме своего любимого Проши, никого не видела. И ничего не слышала.
Сколько бы не уговаривал её отец открыть глаза да закрыть рот, Ларя только вскидывала головку и упрямо притопывала ножкой: "Люблю!"
- Живи! Бог с тобой, дитя... - хоть и с тяжёлым сердцем, но с надеждой на чудо вздыхал отец.
А потом одарил Ларю домом, мать собрала сундук приданного да удивила новенькой швейной машинкой "Зингер".
Вот и всё: жизнь отмерила немногие счастливые денёчки, и упрямо, долгие годы, дразнила редкими радостями, оглушала болью разочарований и обид.
***
- Приехал братец-то? Посмотри-кО…- Ларя вскинула голову и быстро глянула на внучку.
- Бабушка, там Егоровна с Сашкой, ещё чужие из нового дома… Нет… не приехал
- Ну … а вот тот-то кто? ВысокОй-тО? В белых штанах-тО? Видишь? Ну, кто это?
Да ведь братец это! Приехал.
ВысокОй вышагивал по дороге, поигрывая маленьким – вроде детской игрушки – чемоданчиком. Чемоданчик то подпрыгивал вверх, то ловко пристраивался к белой – уж совсем глупой в деревне – городской штанине высокого. И штаны белые, и пиджак белый – гость!
Ларя сдёрнула с головы платок и кинулась к комоду.
И вдруг замерла на полдороге, хмыкнула, поджала губы и круто развернулась.
Красивые, так и не распластанные работой руки, метнулись к голове, ладонями прижались к седым волосам, медленно, будто снимая время, скользнули по ним и замерли у шеи – может, вспомнили девичью косу?
- Белый платочек принеси мне, в крапинку, - выдохнула Ларя и, улыбнувшись в себя, посмотрела на внучку, - гость в доме.
Гость. Братец - мой гость.
И пока тот вышагивал по дороге, Ларя успела твёрдым голосом поведать:
- Знай: ему - первый кусок. Не лезь с глупостями. Он у нас питерский профессор. Вот и штаны эти белые, поняла?
Она суетилась, что-то без конца рассказывала, не давая гостю сказать и слова, громко смеялась и разок, хохотнув и подбоченясь, дала круг задорным плясом…
А он кивал седой головой, вытирал лоб платочком, сдёргивал с носа очки и тут же кидал их на место, боясь пропустить что-то важное…
- Ларя, ты меня в лес своди…
- Да ты увидишь ли там что? – по-девичьи стрельнув глазами, хохотнула бабушка.
- Ой… да хоть услышу, подышу… скучаю я , Ларя…
Они бродили по лесу весь день. А, вернувшись, обнаружили несколько маслух в её корзинке (когда успела сорвать?), шишки, пучок кислицы и сосновую закорючку – в его.
А потом пили молоко, устроившись на крыльце, перебивая друг друга, и подсмеиваясь над чем-то, только что случившимся с ними.
- Так, говоришь, обсЕришься? Нет, надо Иван Палычу поведать… Пусть поразбирает со своими студентами,- смеялся братец
- Ну, так запачкаешь штаны-то свои белые смолой, дурень!
И мы, враз всё понявшие, хохотали, подталкивая друг друга локтями:
- Слышь, не садись на брёвнышко, обсЕришься!
***
Он уехал на утреннем автобусе. Ларя не пошла, как обычно, провожать его, а устроилась у окна, смотрела и смотрела на дорогу, на чуть сгорбленную высокую, всю в белом, фигуру, на безвольно повисший в руках братца игрушечный чемоданчик.
И только, когда автобус, пыхнув клубами пыли, скрылся за поворотом, сдёрнула с головы белый свой платок, уткнулась в него лицом и надолго замолчала.
* Мезонька – последний в семье, любимый ребёнок.