"Каждый встретившийся человек - учитель, а воспитывает жизнь."
Из инета.
Недавно, просматривая газету «Los Angeles Times», я наткнулся на короткое сообщение: «В возрасте 77 лет в Израиле скончался известный скрипач Яков Фридман». И я с горечью подумал - сколько же ещё суждено мне вычёркивать из записной книжки своих друзей и знакомых!?
Однажды, на сцену Одесской филармонии вышел отец с сыном, пианист с десятилетним скрипачом. Курчавая голова ребёнка, подбородком прижимавшая свою скрипку, покачивалась в такт исполняемого «Грустного вальса» Яна Сибелиуса.
Слушатели, поначалу недоверчиво встретившие появление юного музыканта, после первых уверенных звуков скрипки, смолкли… Исполненные им «Мазурка», «Романс для скрипки», «Полонез Огинского» заворожили всех виртуозностью исполнения и чистыми глубокими звуками скрипки. Было ощущение, что музыка парит в воздухе и, оторвавшись от земли, переносит всех в иной неведомый мир. Когда в финале концерта смычок замер, люди, словно очнувшись, продолжительно зааплодировали.
Это был один единственный концерт маленького скрипача.
Спустя три месяца Одессу оккупировали румыны и немцы. А уже в конце октября на окраину города, в район Слободки, под охраной немецких солдат потянулись вереницы евреев, где по приказу военного коменданта было создано гетто. Взрослые несли с собой в узелках и корзинках самые необходимые вещи, дети – любимые игрушки.
Маленький Яша, шёл со своими родителями, держа в руке драгоценную ношу – скрипку в футляре.
- Ой, умора! Никак к нам еврейский Паганини пожаловал! – ржали немецкие солдаты у ворот
На ночь всех загнали в холодные бараки, бывшие раньше свинарниками, вдоль стен стояли деревянные, наспех сколоченные, двухэтажные нары. От непривычного холода, зловония, в предчувствии чего-то рокового, никто не спал. Ранним утром всем взрослым было приказано выйти на площадь и построиться в колонну. Брать с собой было разрешено только детей до пятилетнего возраста. Прощание было коротким, плач детей и матерей слился с гортанными окриками солдат и лаем собак. Колонна пешком отправилась на Пересыпь, а потом поездами в Беляево, откуда уже никто никогда не вернулся.
Так сотни детей разного возраста остались одни.
В последующие дни, как нарочно, похолодало и, особенно ночами, дети мёрзли. Начались массовые заболевания. Больных детей полицаи выводили из барака в неизвестном направлении, и они уже не возвращались. Начинался голод, потому, что немцы кормили детей жидкой гороховой похлёбкой один раз в день.
Однажды к Яше подошла девочка лет пятнадцати, с которой он раньше учился в музыкальной школе Столярского.
- Яша! Сыграй что-нибудь для всех, - попросила она.
Яша вытащил скрипку, встал, словно на концерте в круг, уже обступившей его детворы и осторожно провёл по струнам смычком.
И вдруг, в полутёмном бараке робко зазвучала мелодия венгерского «Чардаша». Постепенно движения смычка становились всё увереннее, и музыка зазвучала громче, хлынув на маленьких слушателей рекой.
Неожиданно к столпившимся ребятам подошёл немецкий охранник и знаками приказал музыканту следовать за ним.
В большой комнате, за столом, уставленным едой, сидели несколько немецких офицеров.
- Мне сказали, что ты хороший музыкант, - обратился к нему немец, по-видимому, комендант, с трудом подбирая русские слова, - Я люблю скрипку. Играй нам тут.
У Яши от запаха и вида пищи кружилась голова и дрожали руки. Он по детски, не скрывая, глядел на стол.
- А, ты наферно хочешь кушат? - спросил немец.
Другой офицер усадил маленького музыканта в самый конец стола и подвинул ему хлеб, колбасу, сыр и стакан сока. Яша торопливо кусал и жевал, но проглотить никак не мог.
Поняв, что от него хотят, Яша выпил сок, достал из футляра скрипку, и зазвучала его любимая мазурка Венявского. Потом он сыграл ещё что-то жующим немцам.
- Ты малатец. Карашо икраеш. Не нато толко Феняского, этого ефрея.
- Мой папа мне как-то сказал, что у музыки нет национальности. Мы с ним играли всякую музыку, - ответил малыш.
- Талантливый мальчишка. Его отца уже успели отправить? - спросил пожилой немец по-немецки.
- Так точно, гер полковник, ни одного взрослого еврея в лагере не осталось, - ответил ему другой.
- Ну, хорошо. Пусть пока еврейчик поиграет в нашем кафе. Пускай там и поживёт, отправить его к отцу всегда успеем, - решил полковник.
В барак Яша-музыкант уже не вернулся. Что стало с оставшимися там детьми – можно только догадываться…
С тех пор он, вместе с пожилым пианистом, Петром Григорьевичем, играли вечерами в кафе для солдат немецкие маршевые шлягеры. И, хотя солдатам нравилась его, не по годам, виртуозная игра, но это не мешало им издеваться в репликах над маленьким скрипачом.
Полковнику, с его утончённым, как ему казалось, слухом, нравилась спокойная музыка Сарасате. Она вызывала у него временами даже душевные переживания, напоминая о спокойной неторопливой жизни в уютном домике под Берлином с любимой женой.
Между Яшей и Петром Григорьевичем сложились тёплые, почти родственные отношения. Старый пианист сразу оценил талант юного скрипача, а узнав откуда-то о судьбе его родителей, старался всячески облегчить его существование и отвлечь от грустных не по годам дум.
Он понимал, что дальнейшая жизнь мальчика находится под постоянной угрозой, и сумел переправить его в катакомбы к партизанам.
Война для Яши закончилась в марте 1944 года, когда советские войска освободили Одессу. Тогда, к сожалению, он узнал, что дядю Петю немцы расстреляли.
Потом была насыщенная, но не лёгкая жизнь - детский дом и постоянная учёба и работа над собой – желание добиться совершенства в игре на скрипке, глядя на мир через музыку.
Я брал у него интервью ещё в 1956 году, когда на «Конкурсе композиторов и скрипичных мастеров» в Польше, исполняя «Концерт для скрипки D Minor Op.22», Якову Фридману было присуждено 1 место. В Германии, несмотря на многократные приглашения, Яша не дал ни одного концерта - так жизнь научила...
Нет, не могу я вычеркнуть его из записной книжки. Пусть он остаётся в моей памяти живым.