Глава 10.
Аудиенция была назначена на двадцатый день месяца Адар, а значит, в нашем распоряжение оставалось трое суток. Шейх-ин-шейх милостиво предоставил мне несколько дворцовых покоев, но с помощью влияния Клиафа, я смог остаться под его крышей. Влияние старого купца действительно было велико и зиждилось оно именно на том соре, без которого чахнет дерево власти. Клиаф владел: оружейной, шорной и ещё какими-то мастерскими. Продукцией его торговали семь лавок на Большом и двенадцать лоточников на Бешеном базарах. Каждый год он снаряжал до десятка верблюжьих караванов, бредущих в Солнечный Ариан и степную Гирканию, в Гаву Согдиана, и в горную Бахди. Его агенты скупали в Деспотии Маракаиб, дев с атласной кожей, а в неведомой Рангхе, собольи и куньи шкурки. Но главное… Главное, он ссужал деньгами Набатейскую знать.
Не желая идти против брата, Клиаф распрощался с мечтой получить процент с Ясира, но участие в новом предприятии обещало ему не меньший барыш. Старик неплохо разбирался в людях и видимо нюх подсказывал ему, что ставка на такую серую лошадку как я, может принести не только расходы. В видавшей виды чалме и в поношенном халате, Клиаф наносил визиты во Дворец, и в Дуваны, беседуя с мелкими клерками и с вельможами.
Багур тоже не сидел, сложа руки. Он навестил чайхану в Алом квартале, где обычно собирались воины столичного гарнизона. Посетил он тайно и пару друзей занимающих видное место в служебной иерархии Пальмиры.
Неугомонный Али получил толстенный кошель с медью и задание познакомиться с пальмирскими сорванцами, нищими и бродягами.
Я же скромно взвалил на свои плечи стратегическое руководство, подразумевая под ним омовение в бассейне, да потягивание едкого дыма из пришедшегося мне по нраву кальяна. Вдобавок, я вкусно ел, сладко пил, и от скуки сортировал полученные данные. Так прошёл первый день.
На следующее утро я облачился в просторную фарджию с широкими рукавами, оставлявшими руки голыми по локоть. Не совсем, правда, голыми, ибо были они зажаты в стальные наручи, богато инкрустированные золотом. Парчовую, шитую серебром фарджию я не стал подвязывать, а напротив распахнул. Под ней на мне была тончайшего алого батиста рубаха стянутая в талии широким, чёрной кожи ремнём. Того же, чёрного цвета высокие сапоги из мягкого сафьяна, завершали мой наряд. Голову я оставил обнажённой, тщательно расчесав и уложив, спадающие на плечи светлые пряди. Всё в моём виде должно было вызывать удивление и привлекать внимание. Во всяком случае, мы рассчитывали на это.
Оставалось оружие, и я погрузился в сокровищницу Клиафа. Неплохо было бы отыскать прямой двуручный меч, но, несмотря на изобилие смертоносных изделий, такового не обнаружилось. Остановился я, на арианской сабле с очень длинным, три фута и пять дюймов, плавно изгибающимся в последнее трети клинком. Круто согнутая, розоватого дерева, рукоять, была украшена ажурными золотыми пластинами. Нижняя часть, иссиня чёрного булатного клинка оживлялась причудливым декором насеченного золотого орнамента. Багур подбросил в воздух тонкий платок и плавно рассёк его вместе с воздухом. Вот это да! Поразил меня и высокий, словно свист змеи звук, послышавшийся при движении сабли. Удивившись, я углубился в исследование и скоро разобрался в причине столь необычного эффекта. Оказывается, в обухе клинка был вырезан глубокий желобок, в котором перекатывалась жемчужина, превращающая саблю из орудия убийства в музыкальный инструмент. В верхней части, клинок имел, необычное четырёхгранное, пикообразное острие, дающее возможность наносит ощутимые колющие удары. Это было оружие богов, и это было, моё оружие.
Кинжал оказался под стать. Его Клиаф извлёк из потайного ящика. По словам купца, он был согдианской работы, но вырезанная из горного хрусталя рукоять была приделана в Хинде. Булатный крупноузористый клинок имел двойной изгиб и радикально сокращался к гранёному жалу. Ножны из расшитого золотом, белого сафьяна отменно контрастировали с чёрной кожей пояса и сапог.
Походя, по собственной оценке, на юного бога войны, я вышел за порог. То что головы прохожих готовы были вывернуться на шеях, а покрывала скрывавшие лица пальмирских дев, совершенно случайно приоткрывались, льстило моему воображению. Вряд ли стоит напоминать об и без того широко известной, моей скромности. Вовсе даже не стоит. Но иначе я о ней забываю.
Я важно шествовал меж глиняных, с торчащей из них соломой, стен, а горожане необычайно поспешно уступали мне дорогу. Град! Я бы и сам, уступил её себе.
В самой Пальмире Клиаф имел два роскошных дома, но жить предпочитал в этом, неказистом ремесленном квартале. Возможно, он больше ценил реальную власть, чем её внешние атрибуты. Или улица эта напоминала ему детство? Или… Не знаю. Лично мне, кривые, часто пересекающиеся переулки, да многочисленные тупики, напоминали только мышеловку, и я несказанно обрадовался, выйдя на центральный, ведущий к Дому Илу, проспект. По нему двигались верблюды и лошади, и повозки въезжающих в город. Но и со стороны, утомлённых дорогою путников, ловил я изумлённые взоры.
Прямо за храмом, поднимался многоярусный, пальмовый сад, а пройдя дальше, я вышел на круглую площадь заполненную толпой горожан. Это было, как раз то, чего требовал наш план. Здесь тоже любопытные взгляды падали на меня, однако же, гораздо большее внимание толпа уделяла другому зрелищу, а давка была такая, что приходилось рассчитывать лишь на мощные плечи да изысканную вежливость. Тесня и раздвигая сгрудившихся горожан, я продвигался вперёд, не уставая извиняться,
- Прошу прощения… Я, кажется, нечаянно наступил на вас… Очень рад, что вы любезно уступаете мне дорогу… Какая тонкая талия! Простите, что я так плотно к вам прижался. Это кстати доставляет мне живейшее наслаждение. Так вы девица? Вы уверенны в этом, несмотря на давку?.. Готов поспорить, мы разминёмся. Что значит, сомневаетесь? Совершенно напрасно. Ну-ну, не надо так орать. Что ж, что больно? Зато, вы уверились. Увы, за истину, приходится платить… Столь миленькое личико не стоит прятать. Я посол Великой Галлы. Нет, апартаменты во дворце, скудновато обставлены… Любезный, подтяни своё брюхо!.. О тысячу извинений. Ваши губки, созданы для поцелуев. Почему же, нахал?.. Эй, драгоценный, убери-ка свою ногу из под моего ботфорта!.. Куда прёшь, жирный бурдюк!?
Наконец, я увидел, высокий каменный помост, с длинным рядом заострённых кольев. На крайнем, болталась высохшая голова с пустыми глазницами и клочьями редких волос на черепе. С момента казни, должно быть, прошло не меньше месяца. Ближний кол дрожал, словно толстый, совершенно голый человек, сидящий на нём, пытался извлечь дерево из земли. Он был ещё жив и по отвислым щекам катились крупные слёзы. Из широко открытого рта, капала слюна, и неслись непрекращающиеся стоны. Занесла ж меня нелёгкая…
Подле свершалась ещё одна казнь. Осуждённый неподвижно лежал на животе, а на спине его восседал огромный, раздетый по пояс детина, широкими ручищами вдавливающий голову несчастного в камень помоста. Лицо мученика было повёрнуто к толпе. Он хрипел, зрачки его, судорожно метались. Четырёхрукий, тоже обнажённый по пояс палач, с лицом сокрытым гиеньей мордой, показывал толпе здоровенную деревянную колотушку. В ответ раздавались радостные крики, но я видел, что лица многих людей стоящих подле и вроде бы приветствующих действия и шутки палача, имеют меловой оттенок. Второй парой рук палач уже ухватил длинный, заточенный кол и приставил его к заднему проходу осуждённого. Град…
Раздался истеричный вскрик: похоже, какая-то женщина упала в обморок. Похоже, я готовился последовать за нею. Палач воздел над колом колотушку и в то же мгновение раздался булькающий, звериный вопль с которым первый казнимый, обвис на колу. Окровавленное остриё, разорвав плоть, вырвалось из подмышки. Палач на секунду остановился и по-прежнему с зажатыми во всех руках орудиями казни, весело поклонился народу. Народ ликовал.
Заворожённый жуткой картиной я забылся и даже вздрогнул, почувствовав, как чья-то рука тянет край моего халата. Вывернув шею и заглянув за собственную спину, я обнаружил чумазого мальчугана в лохмотьях. Извиваясь, он дотянулся до моего уха и зашептал,
- Я от Али. За тобой следят двое. Один – дервиш с моста менял. Он вёл тебя от самого дома, а при входе на площадь, что-то шепнул человеку в тёмно сером стёганом халате. Потом, дервиш уселся, раскинув амулеты у Дома Правосудия, а второй, пытается пробиться к тебе. Но он не обладает, ни твоей силой, ни моей ловкостью…
Замершее море народа колыхнулось от дикого крика, а он всё нёсся и нёсся с лобного места. Одними губами, хотя и крикни, всё равно б, не услышали, я приказал маленькому помощнику, - Следите за дервишем, - а сам, подняв руку, создал вид, что прикрываю глаза от солнца, дабы лучше зреть место казни. Там помощники палача, уже укрепили кол с нанизанным на него бедолагой, в вертикальном положении. Нет, туда смотреть не стоило. Зато, в полированной стали наручника, я разглядел, шевеление толпы за спиной и раскрасневшуюся физиономию протискивающегося ко мне человека. Из под тугой прикрывавшей лоб чалмы, виднелись лихорадочно рыскающие глаза, буквально пировавшие на этом, ничем больше непримечательном лице. В них читалась непонятная ненависть, мешавшаяся с осторожностью. Они были полны раздражения, страха и целеустремлённости. В глазах таилась неуверенность, странно сочетавшаяся с предельной решимостью. Кому принадлежали эти глаза? Наёмнику шефа янычар Махмуд Бея? Или агента Великого евнуха? Тайному поборнику культа оскоплённого Апсу Первородного, или же открыто разбойничающему айшмиту? Кому? Впрочем, ответ был прямо передо мной, точней, позади меня. Пора было и действовать. Разрезая толпу, я стал пробиваться прочь. Стоны и возмущенные вопли неслись мне вслед, ничуть не сказываясь на моих действиях. Ага, мой друг, вы разочарованы? Оказывается, выйти отсюда, не проще чем войти? Что ж за работа - без пота? Не отставай!
Я вырвался из толпы, почти там, где и намечал. У Дома Правосудия на плетёных ковриках сидело несколько дервишей. Все они были в пёстро залатанных халатах, с чётками, амулетами, с шапками традиционно отороченных мехом чёрного козла. Все они были для меня на одно лицо, но я знал, что все они разные, и что один из них, любопытствует по моей части. Кто? Некогда было наблюдать за их реакцией. Надеюсь, ребятишки и сами разберутся.
Я стремительно пересёк свободное от людей пространство площади и заскочил в растворённую специально для меня калитку. Пробежав по тёмному коридору, я ворвался в заставленное сундуками и стеллажами с материей помещение склада. Здесь нетерпеливо топтался Али с целым ворохом одежды. Парчовая фарджия, золочёные наручи, всё полетело на пол. Я упрятал волосы под заранее скрученную чалму, к которой была приторочена небольшая, завитого чёрного волоса бородка. Али приклеил мне такие же чёрные усы, подкрутил их колечками вверх и оценив собственную работу удовлетворённо причмокнул. Румяна, тщательно смешанные с золой, придали смуглость лицу и рукам, а довольно ветхий, сочного коричневого цвета халат, завершил облачение.
- В этом халате и чалме, ты вполне сойдёшь за кочевника – кудра, - авторитетно заявил Али, - они любят окрашивать свои ткани верблюжьей мочой.
Я мужественно вынес его заботу и, дав необходимые указания с лёгким подзатыльником, выскочил на улицу через дверь, находящуюся в другом доме. Один из дервишей о чём-то совещался с моим преследователем. Пошептавшись и оглядевшись по сторонам, они разошлись. Дервиш был законной добычей Али, я же, двинулся за неприметным человечком с выразительными глазами.
Не просто было при моём, несколько больше обычного росте, следить за ним. Поэтому, я отстал и двигался по маршруту, указываемому босоногими сорванцами Али. Гелла грелась в своих лучах, не забывая и о Пальмире. Короткие тени прохожих колыхались в пылающем мареве, а я, обливаясь потом, всё мерил пыльные улицы. Мы уже миновали Алый квартал, где по традиции размещались привилегированные части столичного гарнизона и вступили на Бешеный базар. Если бы я сам вёл погоню, то здесь бы она и окончилась. Сотни зычных голосов наперебой расхваливали свой товар, посредники заключали сделки, свидетели удостоверяли их, потный мухтасиб налагал штрафы за спиленные гирьки. Базар ликовал, задыхаясь своей обильностью. Я растерялся. Лавочники хватали за рукава и подолы халатов, приглашая взглянуть на лучшие в мире кожи, сёдла, сбруи. Балаганный зазывала обещал всего – то за четверть аравика, показать чудесную рыбу с девичьим станом, руками и головой. Я с трудом удержался от его предложения и тут же схватил за руку маленького воришку пытавшегося срезать кошель с моего пояса.
- Эй, дорогой, почему не купишь кунжут?
- Уже купил, - попытался отделаться я от навязчивого торговца в грязной полотняной рубахе и со столь же грязной повязкой на голове.
- Э, разве то, кунжут? Выкинь его из карманов. Он хуже навоза. Вот настоящий кунжут. Ты ещё только держишь его в горсти, а уже понимаешь, что только о нём и мечтал всю свою жизнь
Вполне возможно, что знай, я, что такое кунжут, то и мечтал бы о нём, но сейчас я мечтал избавиться от липкого торговца,
- Твой кунжут плохо режется ножом.
Хозяин, посрамленного таким образом товара, осознавая видимо мою правоту, раскрыл рот. Воспользовавшись этим, я вырвал из его рук подол своего халата и, сделав пару шагов, попал в новые объятия,
- Скажи мне, что это плохой кишмиш…
- Плохой, - легко согласился я, что ни мало меня не спасло.
- Ариман на твою голову. Где плохой? Этот кишмиш – шейх-ин-шейх всех кишмишей.
- Да? А у того вон одноглазого торговца – лучше.
- У кривого Нури? Да говорящий такое сам окривел на оба глаза. Иначе, как он не смог, отличить этот прекрасный кишмиш, от того …
- Сейчас ты сам окривеешь, - не на шутку разозлился я. Однако бойкого торговца смутить было не просто,
- Зачем ругаешься? Попробуй кишмиш и не захочешь ругаться. Слова забудешь, рассудка лишишься, память потеряешь…
Я не хотел терять памяти и меня выручил один из подоспевших соратников Али. Замызганный пострелёнок, оценив всю бедственность моего положения, сходу таранил лоток с драгоценным кишмишем и, не дожидаясь воплей продавца, утащил меня в сторону,- Нашёл время лакомиться, - сердито отчитывал мальчишка, - «шакал» завернул в чайхану, а нас туда не пускают. Что ты уставился на шелка? Да плюнь ты на этот чай. Всё одно он с гнильцой. Вот! Вот она!
Он указал на окованную медными, крестовидными шляпками гвоздей дверь и подтолкнул меня к ней.
Деревянный навес прикрывал почти весь двор, а под ним, вкруг нескольких достарханов расположились гости. Набитые хлопком подушки были разбросаны прямо на земле или на низеньких, широких скамеечках. Увидев «шакала» сосредоточено прикладывающегося к пиале, я сгорбился, пряча свой рост, и скоренько улёгся на свободное место, рядом с компанией торговцев средней руки. Истекающий потом хозяин поставил передо мной круглый белого фарфора чайник с синеватым волнистым узором и того же материала пиалу. Осведомившись, не желает ли достойнейший гость плов или шашлык из молодого барашка, он разочарованно удалился, а я, наслаждаясь чуть терпким, бодрящим напитком, принялся украдкой наблюдать за понурившимся «шакалом». Крупные капли пота, выступившие на впалых щеках, указывали на далеко не первую пиалу. Взор «шакала» хмуро вперился в землю, а сам он недовольно, но беззвучно шевелил губами.
Один из моих соседей, тем временем вёл замечательно нудный рассказ о наследстве и собственной бабке,
- … бабка-то, старшая сестра и всё должно было достаться ей. Но Райша, такая бестия, а он младшая сестра, пыталась всё себе заграбастать. Ну, так, бабка моя, как села на подушки, так с места, не сдвинулась. Всё сидит и глазами зырк да зырк по сторонам. А Райша, подстилка Аримана, боится, юлит перед нею. Кричит – Ах, как жалко, дорогая Адир, что денег совсем не нашли. А ведь всё перерыли. А бабка моя сидит и только глазами зыркает по сторонам. А потом, вдруг и говорит, ко мне обращаясь,
- Ну ка, Зарьян, найди деньги.
Купец с достоинством отхлебнул чая, а лежащий рядом слушатель, судорожно сглотнув, поторопил его,
- Ну?
- Я встал, - не торопливо продолжил Зарьян, - и не на кого не глядя, подхожу к стене. Подошёл и ткнул пальцем в глину, под самым потолком, - Здесь копайте, здесь деньги.
- Ну и как, нашли?
- Всё до медной шелюжки.
- Так ты, знал?
- Нет, говорю тебе. Просто почувствовал. Это от бабки у меня. Всё чувствую. Вот человек лежит, хочешь, скажу про него?
Я с некоторой опаской покосился на бесцеремонного ясновидящего, а тот, вперив в мой живот свои блестящие с широкими белками глаза, таинственно зашептал,
- Это кудр. Он продал стадо овец и сейчас выбирает себе не дорогого жеребца. У него три жены и пятеро ребятишек. Четыре девочки, семя пропащее и один мальчик, самый младший из детей. Сегодня, он ничего не купит, а завтра подвернётся неплохой конь: семилетка, гнедой масти.
Товарищ рассказчика едва не проглотил свою пиалу. Он столь же опасливо, как прежде и я, посмотрел на Зарьяна, а затем почтительно обратился ко мне,
- Скажи, уважаемый, это, правда, то что говорит Зарьян?
К шакалу в это время подсел седой, ссутуленный старик. Мне некогда было разоблачать пророчества Зарьяна,
- Нет, не совсем. С конём-то, как там выйдет, я не знаю. А вот с детьми, он ошибся. Мальчик действительно один, но он не младший. После него родилась ещё дочь. Да и не овец я продал, а коз.
В вытаращенных глазах Зарьяна мелькнуло удивление, мгновенно сменившееся непомерным самоуважением. Правда, он тут же, скромно потупился и как бы виновато, хоть и с плохо скрываемым ликованием, признал, - Бывает, чуть и ошибёшься.
Шакал, не глядя на подсевшего к нему старца, продолжал, беззвучно шевелить губами. Тот же, с демонстративным равнодушием потягивал чай, и лишь злая искра украдкой блистала в подёрнутых паволокой глазах. Они ещё немного посидели, а затем старик, изобразив бескровным ртом улыбку, протянул «шакалу» небольшой свёрток и, не спеша поковылял к выходу. Мой бывший преследователь, получая передачу, побледнел, и даже руки его слегка дрогнули. Впрочем, мне он был уже не нужен.
Покинув чайхану и подозвав стерегущего подле замарашку, я передал ему «шакала», а сам последовал за осторожно ставящим ноги, стариком. На голове, нового моего подопечного была плоская, зелёного бархата шапочка, приметно выделяющаяся в толпе. С первых же наших совместных шагов, я исполнился к старцу чрезвычайной приязнью. Этот, достойнейший из достойных, не стал углубляться в базар.
С трудом переставляя ноги, старик добрался до слуги, развалившегося в тени акации и бодро, ударом заострённого носка туфли под рёбра, приветствовал его. Тот мигом вскочил и проворно отвязал от куста упитанного ишака. Затем он поддержал ногу величественно усевшегося на седалищную подушку старика, оглянувшегося и хлестнувшего свою скотину хворостиной по округлому заду. Ишак мерно затрусил старика, слуга потрусил следом, а я неспешно зашагал за всей троицей. Иногда старец, узрев знакомого, почтительно приподнимал свою бархатную куфейку, но ишака не останавливал. Похоже, он спешил, что, однако совершенно расходилось с планами лоснящегося животного, не удостаивающего хворостину своим царственным вниманием. Достойный слуга усердно бежал, но право же, ничуть не рискуя отстать, он вполне мог перейти на неторопливый шаг. «Какой воспитанный малый, - с завистью думал я, - он заботливо создаёт у хозяина благостное настроение, компенсируя медлительность вредной скотины».
Шаловливый ветерок, которого я ровным счётом не ощущал, то и дело, игриво приподнимал покрывала проплывавших мимо девиц, показывая мне миленькие, и не слишком миленькие, и вовсе даже не миленькие личики. Какая досада, что я должен был променять все эти прелести на колыхавшуюся в жарком воздухе, белую отметину под хвостом ишака.
Мы миновали иноземный квартал и оказались в пригороде. Здесь, улицы стали шире, а над оградами виднелись приветливые кроны вишен, яблонь и абрикосов. Дорога теперь была менее пыльной, а прохожие попадались гораздо реже. Это обстоятельство, возможно и порадовало бы меня, если б не осложнило преследования. К счастью ни старик, ни его верный слуга, ни даже коварный ишак, ни разу не обернулись. Внезапно осёл встал, и я проворно заскочил в нишу ближайшего дверного проёма. Кажется, прибыли. Воспитанный слуга, подставил соединённыелодочкой руки, а старец, с достоинством вступив на это импровизированное стремя, кряхтя, расстался с мягкими подушками. Оказавшись на земле, он уныло разогнул спину и направился к уже распахнутой двери.
Вжавшись в тёмный проем, я обратился в слух, пытаясь уловить слова приветствия и хоть какие нибудь имена. Однако слишком тихий говор и довольно большое расстояние не позволили мне хоть малость порадовать свою любознательность. Сюда бы Котана…