Стрекодельфия. глава 20

Екатерина Таранова
Потом явился Лекарь.
Это произошло, когда я уже начал забывать…
Вот так, ни больше не меньше.
И мне уже не хотелось спрашивать его о том, почему он стал из Охотника превратился в Лекаря, о тех временах, когда он был лучшим другом Глюндельфлюца.
Даяна…
Ее прихода я, пожалуй, тоже перестал ждать.
Вообще, дальше случилось нечто такое, из-за чего этот кусок моего пребывания в Стрекодельфии практически полностью стерся из памяти.
Конечно, пока я жил в Стрекодельфии, случалось много такого, что хронологически и эмоционально перепуталось и затуманилось в памяти…
И потом, когда я уже вернулся оттуда обратно, в реальный мир, мне было трудно в своих записях восстанавливать то, что было важно… да и неважно тоже…
Воспоминания – вообще довольно трудная вещь. Тот, кто хоть единожды пытался вспомнить свое прошлое и уж тем более описать его.
Это и так нелегко.
Но если ваши воспоминания словно заволакивает туман…
Так было с разными кусками моего пребывания там. Но вот это место… после того, как я узнал о Глюндельфлюце… вообще запомнилось очень плохо.
Почему, объясню ниже…
Хотя, возможно, отчасти я и сам был виноват…
А, как выяснилось потом, было очень-очень важно запомнить все, что я успел увидеть и узнать о Стрекодельфии, как можно точнее. Как можно больше деталей.
Но никто меня об этом не предупредил заранее.
Поэтому, пока я жил там, я просто наслаждался…
Просто наслаждался, не подозревая, сколь многое зависит лично от меня…
Конечно, когда я покинул Стрекодельфию, часть записей осталась у меня. Это было то, что записал о каждом из них Акимыч, с моих, так сказать, слов… Были и кое-какие добавления… мои добавления.
И все-таки, если бы я знал, я бы записывал. Я бы записывал наши с ними диалоги. Я бы жадно ловил каждое их слово.
Если бы я знал, что впоследствии это поможет их вернуть.
Но я не знал.
Лекарь сказал мне очень мало.
Сейчас я понимаю, он просто не мог сказать мне больше… Не имел права…
До всего я должен был дойти своим умом.
Уловить сам.
В этом-то и смысл… А если бы они мне все объяснили заранее…
Тогда… каждое слово… каждый поворот головы… каждый жест…
Но тогда, наверное, я не воспринимал бы все это как игру. Наверно, это все не было бы для меня развлечением, а превратилось бы в тяжкую обязанность,
Я бы нервничал и находился в постоянном напряжении…
А так... Так я просто жил… жил себе… не подозревая о том, как важно всё это запомнить.
Если я и думал о грустном, так это о том, как пережить предстоящее исчезновение стрекодельфов…
К которым я успел привязаться… А некоторых… даже очень полюбить.
Несомненно, некоторые события мне запомнились ярко.
Первая встреча с ластиками в Зеркальном лабиринте. Полет с Даяной. Изгнание в лабиринты (пусть оно было коротким, зато заставило меня о многом задуматься).
Выращивание дерева в подлинном саду…
Другие события (а они несомненно были, множество всяких мелких событий случалось каждый день, они цеплялись друг за друга и переплетались в причудливый венок.
Но вот… чтобы закончить эту тему с воспоминаниями.
Эти воспоминания из пустого в порожнее…
После того, как я узнал о Глюндельфдюце, слишком многое исчезло из памяти. Наверное, из-за пустых переживаний…
Кажется, я уже об этом упоминал.
Все равно что пейзаж, который ты увидел во сне… ты изо всех сил стараешься вспомнить его очертания… он был слишком прекрасен… но ты бессилен, хоть видешь и общие очертания, и кое-какие контуры, и даже некоторые детали в форме, скажем, вороны… или мокрого камня безупречной округлости…
Не вспомнить.
Одни обрывки… Как клочья мокрой газеты.
И вот пришел Лекарь.
Кажется, тот день был пасмурным, Лопасти крепил очередную фитюльку к очередной безнадежной, но такой веселой на вид леталке…
Я сидел рядышком. И бездельничал, по своему обыкновению… Как-то так…
Лекаря было видно издалека. Он зачем-то раскрасил себе лицо.
Когда он подошел совсем близко, я разглядел, что в ушах у него наподобие женских сережек висят какие-то плоские панельки синего цвета, испещренные крошечными кнопочками, точками и знаками.
Знаки были похожи на те, что я видел на перстях, принадлежащих Офли. Я запомнил эти знаки, во-первых, потому, что они выглядели очень необычно, а во-вторых потому, что видел эти перстни в первый день своего пребывания в Стрекодельфии.
В ушах Лекаря все это хозяйство выглядело, скажем прямо, по дурацки.
- Привет…
- Здравствуй, Лекарь.
В его голосе не слышно было на этот раз никакого энтузиазма. И даже участия…
Я еще подумал: он чем-то очень расстроен? Может, катастрофическое побледнение-исчезновение стрекодельфов началось… и не просто уже началось… а – пошло-поехало!!! Раньше запланированного…
Ну нет… Тогда Лекарь примчался бы сюда со всех ног. Да и Лопасти наверняка что-нибудь знал бы.
Ясно только: все начнется, скорее всего… у Морро. А я его совсем не знаю.
Но я ведь не мог форсировать события. Понимал, что попаду к Морро только тогда, когда Лекарь отведет меня к нему домой. В установленном порядке.
А так, конечно, я уже имел честь видеть Морро и общаться с ним… Обычный стрекодельф. Самый обыкновенный… Если вообще позволительно так говорить.
И всё же…Я немного догадывался, почему все они говорят, что первым исчезнет именно Морро.
Хоть я мало времени находился рядом с Морро и почти не разговаривал с ним, успел, конечно, заметить, - в его облике есть что-то неуловимо хрупкое…Стеклянное.
Тронь, - и разобьется.
- Время, отведенное на то, чтобы жить вместе с Лопасти, - оно закончилось? – спросил я.
Лекарь присел рядом со мной, на оттопыренное крыло забракованного воздухолета.
Я видел, что ему неудобно, но не подвинулся, чтобы освободить ему хоть немного места.
- В общем, да, - ответил он. – Тебя уже ждет Октябрь. И между прочим, уже готовит специальную сметанную грунтовку для холстов. Надеется, что ты будешь грунтовать ему холсты… Такой уж он… наш Октябрь. Эгоист…Но я пришел не только из-за этого, а потому, что с тобой хочет поговорить кое-кто еще.
- Сначала я хотел бы поговорить с тобой, Лекарь…
- Я с удовольствием, - откликнулся он, хотя удовольствия в его голосе как раз и не было слышно. – Но этот кое-кто очень настаивал на встрече с тобой. Он ждет. Тут, за деревом.
Даяна… Но если это она, к чему такие церемонии?
Просто мне хочется надеяться, что это она…
- Тот, кто ждет, - пусть он подождет.  Можно это устроить.
Лекарь пожал плечами.
- Думаю, немножко подождать он может. Вообще-то… это один из ластиков… Он пришел со мной сюда только потому, что очень хочет с тобой поговорить. О чем, не знаю. И честно говоря, я не вправе его останавливать… Я только спросил у императрицы, можно ли это разрешить… И она сказала: если хоть один из ластиков изъявил желание побеседовать с Константином на нашей территории, пусть… надо разрешить. Только чтобы никаких фокусов со стиранием… Ластик вроде обещал. Вот он и ждет тебя сейчас… за деревом…
- Надеюсь, это не главарь ластиков?
- Нет, обычный… рядовой ластик. Но, знаешь ли, и от обычного ластика следует поберечься. Кстати говоря, то, что висит у меня в ушах и на что ты, Костя, так беззастенчиво пялишься – это всего-навсего обереги от ластиков.
Я не смог сдержать улыбки…
- Ладно. Значит, я понял так. Я сейчас должен поговорить с ластиком, а потом можно собирать вещи… которых у меня, кстати говоря, и нет… и…ты проводишь меня к Октябрю? Вообще… это лишнее. Я и так знаю, где он живет… Вообще-то, Лекарь, я хотел тебя о многом спросить. Нет… даже не так… я надеялся, что ты сам мне расскажешь о многом. Честно говоря, я думал, ты для этого и пришел. Больше всего меня сейчас интересует Глюндельфлюц…
Сам не знаю, как я выговорил эти грустные, саморазоблачающие слова.
Мне казалось, что я стал прозрачным, как новое, да еще и дочиста, до упоительного блеска отмытое стекло.
Когда я признался Лекарю, что способен думать только о Глюндельфлюце, - мне думалось, что это говорит само за себя. Теперь он – да и остальные стрекодельфы наверняка тоже (да и весь мир впридачу тоже!) знает о том, что я люблю Даяну.
- Глюндельфлюц… что ж… я не хочу о нем говорить, потому что знаю: наверняка ты хочешь спросить, почему я из Охотника превратился в Лекаря… Только вот не думай, что я так уж не хочу отвечать. Не думай, что это что-то принципиальное… Просто о том, что это такое -  превратиться из стрекодельфа в человека, говорить немного бесполезно. Это непонятно тем, кто сам это не пережил… Поэтому… бесполезно...
- Ясно…
- Да ничего тебе не ясно… Не обижайся, пожалуйста, Костя, но сейчас не время. Поговорим об этом… когда-нибудь после. Если, конечно, у нас с тобой вообще пресловутое время останется…
- А что, оно поджимает? То есть, что, у нас времени в обрез?
- Да нет… не то, чтобы в обрез… И все же…
- Скоро все это начнется, да, Лекарь? Побледнение? Исчезновение?
Лекарь цыкнул на меня, довольно грубо, что было для него совсем нехарактерно… но было поздно.
Мои глупые бестактные слова об исчезновении услышал Лопасти… Он как-то вдруг засобирался, стал выглядеть потерянным, как ребенок, на которого прикрикнули, или собака, которую по ошибке пнули ногой...
Убрал довольно аккуратно свои гайки.
- Я пойду. У вас тут, вижу, серьезный разговор.
И ушел из гаража в дом.
- Костя, при них лучше не говорить вот так… напрямую… об исчезновении. Конечно, они относятся к собственной смерти философски… ты, наверное, это уже понял. И все равно. Не надо. Так вот, Ластик ждет тебя за деревом. Поговори. Будь осторожен… Он может проделать нежелательные штуки с твоей памятью… Это не так страшно, как кажется. Но все-таки для тебя именно сейчас лучше запоминать все как можно лучше…
- Ясно.
- Да что ты заладил «ясно», «ясно»… В самом деле. А что касательно Глюндельфлюца… Лучше всего будет, если ты прекратишь приставать к нам с расспросами о нем.
- Вот как?
- Я тебе говорю, как будет лучше… А ты уж сам решай.
- Да.
- Просто… если ты как следует попросишь Императрицу, она разрешит тебе посмотреть его фильмы. Возможно, даже и не один. Вот. Они расскажут тебе о нем больше, чем все стрекодельфы, вместе взятые.
- Знаешь, Лекарь… Я ведь уже прочитал один его рассказ. Который отдала мне Даяна. И… если уж быть честным… Он не произвел на меня такого уж впечатления…
- А ты прочитай второй. У тебя ведь есть второй?
- Да… Лопасти дал… И откуда ты, Лекарь, все знаешь?
- Называется «Одиночество». Прочитай. А не расспрашивай нас о существе… о котором, поверь, очень трудно рассказать…
Я вздохнул. Этот разговор начинал меня раздражать… Ничего не прояснялось, а все только еще больше запутывалось…
- Ладно. Не мог бы ты… хотя бы намекнуть мне… хм… о чем со мной хочет поговорить ластик?
- Без понятия… Думаю, это просто их причуда… Выведать у тебя что-то важное касательно стрекодельфов – им это уже не нужно… ты ведь им уже разболтал все, что мог. Помнишь?
«Гнусно с твоей стороны напоминать мне об этом…» - невольно подумал я, но промолчал. Удержался.
- Так что… - продолжал Лекарь… - даже не знаю.
- Ну ладно. Я пошел тогда, что ли.
- Вон он, видишь. Вооон за… тем деревом… прячется… Я бы дал тебе какой-нибудь оберег, но в твоем случае это не имеет смысла. К тому они обещали… не пользоваться этими штуками со стиранием. Без фокусов обещали… обойтись.
- Лекарь… и ты им веришь?
- Конечно, нет. Но если уж Императрица говорит, что для тебя это безопасно, значит, так оно и есть.
- Пока.
- Слушай… на одну секунду задержись только…Скажи, ты вот все говоришь о Глюндельфлюце. И ничего тебя больше не волнует, дескать…
- Ммм…
Он протянул мне вдруг мобильный телефон:
- Не хочешь позвонить жене, дочке?
- Здесь же мобильная связь не берет!!!
- Сейчас ты можешь позвонить. Звони, если хочешь.
- Ты не поверишь… но именно сейчас я… не хочу звонить… С ними же все в порядке. Ведь так?
- Ну… если ты принимаешь мои слова на веру… настолько безоговорочно… и даже не хочешь услышать их голоса… тогда… конечно…
Наверно, он хотел меня смутить. Сбить с толку. Но сейчас я и без него был сбит с толку. Вот так. И сбить меня еще больше он просто не мог. Я сказал самому себе: «Я вернусь домой, когда придет время. Покину Стрекодельфию, когда придет время. А сейчас оно явно еще не пришло. Я это чувствую.»
- Я пошел.
Лекарь покачал головой мне вслед.
… Ластик и правда ждал недалеко.
Я прислонился к дереву. И стал рассматривать его – медленно, очень неспешно и молча.
То есть – не дерево, конечно, а ластика.
Не каждый день доведется такое увидеть.
Все равно что попасть на магический остров – в детстве я любил рассматривать одну большую книгу с картинками, сказку об острове, обособленном от остальных земель.
Помню, таскал эту книгу с собой, возил ее всюду, куда мы переезжали с моими неуемными родителями, - всегда носил ее с собой.
И это была моя личная обязанность: возить эту книгу в рюкзаке, хоть она и тяжеленная.
И сказка, и картинки в книжке – все это вместе было чересчур завораживающим.
А теперь я сам стал таким обособленным островом.
Глядя на ластика, я вдруг остро ощутил собственную асоциальность.
Я вдруг осознал: отнюдь не случайно получилось так, что именно я, а не кто-нибудь другой, попал сюда, в эту землю.
Почему бы здесь, например, не оказаться Зюскинд, или самой Жене? Да кому угодно?!
Нет, попасть сюда надо было именно мне. Мне и никому другому…
Это явно не случайно.
Как, безусловно, не случайность, что на том обобленном острове из книги моего детства росли именно яблоки с розами без шипов вместо, собственно, яблоневых плодов.
И бродили единороги в горностаевых мантиях, с мешками алых яблок за спиной (вот куда попрятались все яблоки, вот куда они убежали с деревьев…), а в на мантиях сидели, выгнувши спинки, улыбающиеся гусенички в шутовских колпаках, превращающиеся в бабочек каждый день, и каждую ночь, в полнолуние или же туда и обратно…
Короче говоря, на этом моем обособленном острове царила полная эклектика. Как в той детской книжке…
Не случайно, не случайно, что сюда попал именно я…
Я вдруг ощутил приступ такой острой печали, что едва устоял на ногах. Честное слово, я покачнулся… Чтобы устоять на ногах, мне даже пришлось прислониться к тому самому дереву, за которым и дожидался меня ластик, собирающийся поговорить со мной неизвестно о чем.
А печаль я ощутил потому, что словно ножом по сердцу полоснула истина: скоро, очень скоро мне придется покинуть этот край.
Все, что они говорили словами, я ощутил сердцем.
За секунду и сразу.
Они скоро погибнут, погибнут все до единого.
И ничего нельзя сделать.
Я прочитал это на лице ластика, который пришел со мной поговорить.
Сам даже не знаю, как прочитал. Кажется, эта информация стекла с его лица, как вода, как кисель, да-да, словно холодный кисель… И это невзирая на то, что лицо его вроде бы ничего не выражало. То, что было на его голове, строго говоря, нельзя назвать лицом.
Можно назвать лицом любые чудачества и сюрреалистические перетекания любого стрекодельфа, можно назвать лицом даже равнодушную мордашку рыбы, - но лицо ластика… определить как лицо… можно лишь с известной доли условности.
Мне стало плохо не от его вида. Нет.
Его лицо не выражало злорадства и ликования по поводу того, что все до единого стрекодельфы очень скоро погибнут. Мы с ним, стоя друг напротив друга за этим хрупким, словно обнажившаяся нервная система, деревцем, понимали: так оно и будет, и будет очень скоро…
Его лицо оставалось абсолютно равнодушным. Только вот я каким-то непостижимым образом читал его мысли, а он – мои.
При этом ни один из нас не произнес ни слова.
А что мне было делать? Даже осознав это все сердцем? Даже осознав, что Даяна (да, прежде всего она… она…) исчезнет, растает, как снежок под солнечными лучами? И мне придется при этом присутствовать?
Бежать? Прямо сейчас?
Но в том-то и дело, что было уже поздно. Я не мог.
Я уже слишком любил Стрекодельфию, чтобы покинуть ее вот, так, запросто.
Да, я произнес мысленно эти слова: «Слишком любил».
Я их уже не стеснялся, этих слов.
- О чем ты хотел со мной поговорить? – спросил я.
-  Я просто… собирался тебя предупредить…
- Предупредить…
- Ну да.
Он говорил не как ластик, не как стрекодельф.
Говорил как обычный человек.
Конечно, его облик оставался необычным.
Но слушать его – теперь это было чем-то самым простым.
Это больше не напоминало звуки, издаваемые дельфинами, или старинную клавесинную либо клубную музыку…
Самый обыкновенный человеческий облик.
Глаза при этом чернели на серой блинообразной поверхности ластикова лица, как две мертвые и горькие горошинки черного перца.
… Возможно, он использовал обычные горловые звуки просто для удобства моего восприятия, чтобы я не заморачивался, слушая его, а чтобы звук шел напрямую.
Ну и ладно.
С лица и рукавов серого пальто стекало что-то похожее одновременно на воду и на бесцветный кисель.
- Тебе будет очень трудно.
- Уважаемый ластик, скажите, а вы, собственно, о чем говорите?
Я понимал… его слова. Мое понимание… ему оно вряд ли было нужно… так уж необходимо.
Но все же… он явно хотел чего-то от меня добиться… раз уж пошел на такое унижение… просто чтобы со мной поговорить. Не сомневаюсь, что для ластика это унижение -  выклянчивать у императрицы особое разрешение на встречу со мной.
- Прежде всего… предупредить тебя… Я вижу, я чувствую, ты еще не очень готов.
- К чему?
- К тому, что должно произойти…
- Ты говоришь об их предстоящем исчезновении, должно быть…
- О нем. О нем…
- Мне кажется, уважаемый ластик, к смерти вообще трудно приготовиться… К чему-то плохому…
- Это не плохое… и не хорошее…
- Так ли? Если уж ты, ластик, хотел со мной поговорить, может, и мне будет позволено задать кое-какие вопросы?
- Ты можешь спрашивать меня обо всем, о чем только захочешь. Только вот, к сожалению, не на все вопросы у меня есть ответы…
- Эх… А я то всерьез думал, что вы, ластики, всемогущий народ…
- Я знаю, Костя, что у тебя есть привычка иронизировать по поводу всего, что ты не понимаешь… того, что кажется тебе необычным или странным. Это тревожит тебя, поэтому тебе легче смеяться…
- Ластик, скажи на милость, откуда такие глубокие познания о… тонкостях моей психологии?
- Ну… это тут… в Стрекодельфии… давно известно всем.
- Известно всем в Стрекодельфии?
- Всем известно…
- И у меня что, не может быть никакой, даже самой малюсенькой, тайны?
- Нет. Здесь, во всяком случае, нет.
- Уважаемый, милый мой ластик, а тебе не кажется, что это, мягко говоря, несколько чересчур?
- Тебе хотелось бы, чтобы здесь все было так, как у людей? У вас ведь там в порядке вещей – утаивать мысли друг от друга… Кажется, так… Утаивать мысли и… утаивать какие-то вещи…
- Знаешь, давай оставим людей… в покое… ладно?
- Ладно. Собственно, я и не собирался трогать твоих… людей. Я пришел сюда ради тебя… чтобы поговорить с тобой… Чтобы подготовить тебя… и убедить, что все то, что будет происходить, не так страшно?
- Ты опять говоришь о предстоящем их… окончательном побледнении? Я прав? Это так?
- Ну да. Отчасти.
- Знаешь, ластик, больше всего раздражает то, что никто из вас не говорит мне всей правды. Вы все говорите недомолвками…
- Ты пойми, Костя, не надо так обижаться… А про тебя всем все известно… только лишь потому, что твои мысли слишком громкие.
- Ах так… значит, это мысли у меня громкие… Ясно. Ты пришел, чтобы поговорить о моих мыслях? Только для этого?
- Ты, пожалуйста, не думай, Костя, что здесь известно о тебе абсолютно все. Просто твои мысли… они, правда, громыхают… как железо. Очень громкие. 
И он демонстративно прижал ручонки у ушам.
Я только сейчас заметил, что у него, оказывается, есть уши. Крошечные круглые отверстия, которые смотрелись бы довольно опрятно, если бы не скомканные в бахрому перепонки, обрамляющие их… и если весь облик ластика в целом не был таким отталкивающим.
- Но есть ведь еще и другие материи…, - добавил он, -  такие, как воспоминания… или мечты… вот это нечто более хрупкое… Мы этого увидеть не можем. Да мы и не захотим смотреть на это… Ведь мечты – сугубо индивидуальная вещь.
- Это точно.
- Да и мысли, конечно, тоже. Вообще-то это нетрудно… научиться думать потише.
- Я буду очень стараться. Так что там… про мечты?
- Мечты – это даже для нас, для ластиков, вещь загадочная.
- Чудесно! Я уж думал, что для ластиков не существует ничего загадочного. В принципе.
- Не нужно смеяться… ну, пожалуйста.
- Хорошо. Я больше не буду. Буду слушать. А потом… все-таки кое-что у тебя спрошу. Ты ведь разрешил?
- Да.
- Значит, мечты… это для вас – тайна?
- Тайна. Твои мечты, во всяком случае, я не просматриваю… Не вижу… Это… если только… знаешь… если они вообще есть у тебя… У тебя есть мечты, а, Костя?
- Разумеется.
- Мечта вообще… вещь такая… Мощная штука, но в то же время… невесомая, ломкая, словно крыло бабочки. Чтобы подпитывать хотя бы одну мечту, требуется много энергии, причем энергия эта должна быть более чистой, чем родниковая вода. Ты об этом знал?
- Догадывался.
- Ну вот…
- Что…
- Хочу просто предупредить тебя. Не хотелось бы, чтобы ты впал в отчаяние… когда тебе после всего этого придется вернуться домой. В свой мир…В их исчезновении не будет ничего страшного… Оно непоправимо, но я хочу, чтобы ты помнил: не стоит впадать в отчаяние.
- Ты все время это повторяешь. Зачем? Чтобы сделать мне больно? Для этого? Я ведь стал одним из них… уже… Я чувствую себя… одним из них.
- Да нет, конечно, я не для того говорю, чтобы заставить тебя страдать. Наоборот, я хочу, чтобы ты страдал как можно меньше…
- С чего вдруг такая чуткость? Мы вроде с тобой не друзья.
- Да просто потому, что сам я, также как и другие ластики, пережил нечто подобное. Болван ты этакий!
Кажется, мой ластик начинал выходить из себя. Я решил помолчать и больше не поддерживать беседу. Он хотел говорить со мной. Пусть говорит.
- Мы, ластики, пережили кончину множества вселенных. Это было много раз.
- Множество вселенных?
- Ты будешь слушать или нет?
- Да, да. Молчу.
- Мы видели, как погибла цивилизация миниатюрных черепах…
- Черепах?
- Ты же обещал не перебивать!
- Ну… просто поразительно. Черепах…
- Это я для удобства тебе говорю – черепах…Те, кто там жил, были чисто внешне… гм… на ваших, земных черепах, похожи. Я лично дружил с их главным герцогом. Восемнадцать тамошних художников рисовали мой портрет. Это была одна из наиболее высокоразвитых цивилизаций… из тех, что мне известны… Вот так. Со многими мне выпала честь дружить…
- Это было на другой планете?
- Нет, это произошло здесь. Весь их мир мог бы уместится в спичечной коробке. Но я готов сказать тебе правду. Главные их города располагались внутри места, которое вы называете пирамидой Хеопса…
- Ну ясно… я собственно, так и думал…
- Еще я был знаком с существами, которые жили внутри одной вазы в доме Даяны, которую ты так любишь…
- Знаешь, ластик… я попросил бы тебя не трогать эту тему…
- Ну хорошо, хорошо… Так вот, несмотря на их крошечность, у них были невидимые человеческому глазу… библиотеки, оперные театры и обсерватории. У них было свое небо – безупречно круглое. Горлышко вазы. Каждого представителя этого мира я знал в лицо… У них были удивительно любопытные, добрые лица…Однажды так случилось, что этот мир тоже прекратил су…
- Я бы лучше послушал про черепах…
- Собственно, я хотел сказать тебе лишь одно… Воспринимай эту беду как нечто само собой разумеющееся. Мы переживем гибель стрекодельфов… Мы переживем это…
- Ну хорошо. Это всё?
- Ну…
- Ладно… допустим… все так и есть… любая цивилизация должна погибнуть… Пусть. А вы?
- Что мы?
- Вы… ластики?
- Известно только то, что мы будем… существовать очень и очень долго…Очень.
- Ясно… Знаешь, ластик, было очень приятно с тобой поговорить. Но я… я устал. Хочу отдохнуть.
- Я сказал что хотел, - и тут ластик неожиданно пожал мне руку.
По телу пробежало приятное тепло. Это было очень странно. Скорей уж, нужно было ждать, что от ластика будет веять холодом… А все оказалось наоборот.
- Не поддавайся печали, Костя, - добавил он, прежде чем уйти. – До свидания…
И скрылся за деревьями.
Как дымок.
Будто его и не было.
После беседы с ластиком мне не хотелось говорить вообще.
Хотелось одного: спать. Вдруг нахлынули, как по команде, усталость и апатия.
Я даже не ожидал, что застану тут, в гараже у Лопасти, Лекаря.
Я думал, он давно ушел.
Да, он сказал, что мне пора перебираться к Октябрю, но зачем сейчас-то ждать меня?
Я и сам прекрасно мог найти к Октябрю дорогу.
Для этого мне не нужен такой вот проводник… Такой.
Тот, кто даже не соизволил ни словом, ни полсловом намекнуть о том, почему он по собственной воле из стрекодельфа решил сделаться человеком. Вот я, если бы мне довелось родиться стрекодельфом, не совершил бы подобной глупости.
Я понял: по собственному почину они не хотят мне говорить о том, что интересовало меня сейчас больше всего. О Глюндельфлюце, к примеру.
Ну и ладно.
Отдохну чуть-чуть… Чуть-чуть отдохну… и можно будет смело идти к императрице, поговорить с ней насчет фильма. Насчет фильмов. Да что там, насчет хотя бы одного фильма…
Уверен, смогу найти слова, после которых она мне разрешит. Уверен, просто уверен.
Но он сидел сейчас тут, прямо передо мной…
Думаю, она не сможет устоять перед моими просьбами.
Может, она вообще все знает обо мне и о Даяне.
Наверняка знает.
И разрешит посмотреть… хотя бы один его фильм.
Я уже представлял себе, как смотрю его. И если не все, то хоть что-то для меня становится более ясным.
В дымку мыслей влезал назойливый образ Лекаря-Охотника, который ничего не хотел мне говорить о том, что меня действительно волновало.
Зато, видимо, хотел говорить о чем-то таком, до чего мне не было дела. Ведь зачем-то он ждал меня…
- Ластик ушел, - сказал я.
- О чем вы говорили?
- Лекарь, скажи честно, ты только затем меня и ждал? Чтобы вызнать, о чем мы говорили с ластиком?
Лекарь скривил лицо.
- Так вот… мы не говорили ни о чем таком. Ни о чем таком, чтобы могло повредить стрекодельфам… или мне… или тебе.
- В самом деле?
- Лекарь, ты мне не веришь?
- Просто с ластиками надо соблюдать осторожность… Думаю, ты и сам уже понял…
- Да понял я все…
- Значит, ничего…
Он вздохнул, и как мне показалось, с явным облегчением.
- Ничего. Ни слова о войне со стрекодельфами. Ни одного вопроса о том, какое оружие стрекодельфы припасли для войны с ластиками. Вообще, кажется, уже понятно, что никакой войны не будет…
- Да уж.
- Вся эта их вражда… Это ведь была игра. Да, Лекарь?
- Я ведь, кажется, уже говорил тебе. В каком-то смысле – да…
- В каком-то смысле… - передразнил я его. – Если уж хочешь знать,  о чем мы говорили… ты вполне мог бы пойти со мной… туда… к этому дереву.
- У него было условие – он хотел говорить с тобой один на один…
- Ну тогда… ты вполне мог бы превратиться в бабочку, прилететь, прилепиться к дереву, подслушать всё, что только захотел…
- Да… Это уже похоже на оскорбление. Извиняю тебя лишь потому, что ты сейчас после разговора с ластиком и должен вести себя… немного неадекватно. Они ведь такие существа.
- Лекарь, не надо.
- Не надо что?
- Не надо говорить о ластиках плохо.
- Вот как?
- Да… пожалуйста.
- Ты изменил свое мнение после того, как поговорил… с ним?
- Какая теперь разница. Просто, Лекарь, я знаю, что и ты-то сам не относишься к ластикам плохо. Так что… зачем… попросту сотрясать воздух.
- Ладно, я пойду тогда…
Кажется, он немного обиделся. Что ж… Я сказал:
- Ты хотел знать… о чем мы говорили. Да, пожалуйста, расскажу тебе. Ни о чем таком, честное слово.
- О чем же?
- О том, что ластики пережили гибель множества цивилизаций. О том, что это не так страшно, как может показаться…
- Он в чем-то прав… Мне, конечно, странно слышать, что ластик хотел тебе добра… То есть он хотел вроде как тебя подготовить… чтобы ты не расстраивался… трудно ждать такого… от ластика… Но он прав. Все начинается и заканчивается. И к этому нужно быть готовым. Хотя подготовиться к такому… невозможно.
Я устал.
Ладно. Бесполезно. Надо просто ждать, пока иссякнет поток его красноречия, и я смогу наконец попрощаться с Лопасти. И пойти к Октябрю… Я ведь знал, где тот живет.
И вот я молчал, а Лекарь продолжал разглагольствовать:
- Ты должен понять: все живое должно, рано ли, поздно ли, прожить свой положенный срок. Растение рождается, цветет, плодоносит и умирает. Человек рождается, танцует, наслаждается, дарит любовь – и умирает. Стрекодельф рождается, играет, и… умирает. Это неизбежно. Это неотвратимо. И это прекрасно.
- Значит, я должен просто забрать последний вздох Морро… просто взять его… и уйти?
- Просто взять и уйти.
- Но все же я не могу тебе не сказать… то… насколько хорошо ты их запомнишь… может впоследствии сыграть очень важную роль.
- Я все понял. Лекарь, я очень устал. Мне неловко говорить тебе об этом… но сейчас я просто… хочу побыть один.
- Тогда… ладно.
И он наконец-таки ушел.
Нужно было отправляться к Октябрю, но дороге я завернул совсем в другую сторону.
Это как-то само собой получилось.
Я завернул к дому-дереву Даяны.
Нет, я не собирался заходить к ней…
Нет.
Я знал, как-то интуитивно чувствовал, что ее сейчас нет дома.
Она ведь была непоседа… Неугомонное существо, которое забиралось в это огромное древесное дупло, только чтобы поспать там мертвецким сном несколько часов. Да и то – только для того, чтобы не заснуть на лету.
Сейчас, скорей всего, летает где-нибудь…
Не стал подходить близко, остановился в отдалении.
Можно было только созерцать…
Да уж, дом-дерево Даяны было таким прекрасным, что можно было просто смотреть на него. И даже не подходить поближе, чтобы прикоснуться… Погладить шершавую тысячелетнюю кору, побродить пальцами по завитушкам веточек, цепляющихся друг за друга, замыкающихся бесчисленными лентами мебиуса и уроборосами, кусающими себя за собственные же хвосты… Вдохнуть сырой аромат цветов, распустившихся совсем недавно на вьющейся лиане-подруге, обернувшейся змейкой вокруг самой северной ветки.
Любоваться на это дом-дерево. Так смотрят на произведение искусства… в музее.
Оно было чудесным не только потому, что это, все-таки, был дом моей любимой. Оно было прекрасным само по себе.
А еще я подумал – очень глупо, что люди совершенно перестали строить себе дома на деревьях. В давнем прошлом такое случалось, я читал в книгах.
Нет ничего более естесственно, чем дом, построенным на дереве, или дом, вросший корнями в землю, или просто симбиоз, дом-дерево. Дом и дерево – какое гармоничное сочетание!
Дом… символ семейственности, традиций, уюта… Недаром говорят – родовое древо… Дерево живет долго, тысячи лет, и дома тоже, при хорошем уходе, живут очень долго. Особенно если о доме заботится какая-нибудь семья, живущая там, поколение за поколением…
Так было раньше.
Но сейчас, когда люди победили смерть, многие живут в домах поодиночке. Приемственность поколений – почти что пустой звук. Мои прадед и прабабка живут не то в Аризоне, не то во Флориде.
И все равно, дом-дерево – это очень красиво.
С такими мыслями я еще полюбовался на дом Даяны издалека, а потом пошел в мастерскую Октября.
Было уже довольно поздно, и он крепко спал, окруженный своими палитрами и мольбертами…
Я не стал его будить.