(главы из книги)
ОТДЕЛ РЕКОНСТРУКЦИЙ
В просторном зале было гулко. Громкие щелчки переключателей многочисленных электрических установок, водружённых на нескольких столах, эхом отдавались под потолком. Люди в белых халатах внимательно смотрели на освещённые крохотными лампочками панели измерительных приборов и что-то обсуждали. Вдоль тёмно-коричневых стен стояло около десятка ярко раскрашенных терракотовых изваяний с демоническими лицами, квадратными клювами, причудливыми резными головными уборами. Некогда они служили идолами южноамериканским дикарям, им поклонялись, им доверяли тайны, им приносили жертвы. Две фигуры были высечены из грубого серого камня, они напоминали столбы с прорисованными на них руками и ногами, а на лицах лежали зелёно-голубые маски, сделанные из мелкой обсидиановой мозаики. Ещё к стенам было прислонено несколько крупных известняковых барельефов, спиленных, вероятно, с древних юкатанских пирамид.
Почти всё пространство зала лежало в полумраке, только в самом центре низко свисали с потолка два ослепительно-ярких фонаря, освещая на полу пять голых мёртвых тел, залитых кровью. В двух шагах от покойников возвышался прямоугольный камень не более метра в вышину — тольтекский алтарь, на его боках отчётливо виднелись выпуклые изображения головы то ли птицы, то ли ящера. В радиусе двух метров от жертвенного камня стояла по кругу стеклянная стена. Чуть дальше виднелся фаянсовый умывальник, о который размеренно постукивали капли воды, падавшие из плохо закрытого крана.
— Тридцать минут прошло! — Молодой мужчина раздражённо поднялся из-за стола. В руках он держал раскрытую толстую тетрадь и делал там какие-то пометки карандашом.
Это был гауптштурмфюрер СС Людвиг Брегер. Из-под небрежно наброшенного на плечи белого халата выглядывала чёрная форма.
— Давайте повторим ещё раз! — он швырнул тетрадь на стол возле своей фуражки, украшенной серебряным орлом, и сделал несколько шагов взад-вперёд.
Из дальнего тёмного угла выдвинулся полуголый человек. Его бёдра были обёрнуты длинной красной повязкой, испачканной бурыми пятнами. На голове величественно покачивался огромный головной убор из длинных многоцветных перьев, они вздымались высоко вверх и, выгибаясь необъятной копной, склонялись почти к полу. Убор был размером больше его владельца и, похоже, должен был своей массой опрокинуть человека, но человек твёрдо стоял на ногах. Казалось, он соткан из ткани глубокой древности и вот-вот заговорит на языке Тольтеков.
— Давайте ещё одного. — Людвиг звонко хлопнул ладонью по столу. — И закончим на сегодня.
Эхо мутно колыхнулось вдоль стен.
Две фигуры в белых халатах, поверх которых были надеты прорезиненные фартуки, измазанные кровью, быстро вышли в боковую дверь. Над дверью тускло мигала зеленоватая лампочка. Через минуту они вернулись, придерживая за плечи какого-то мужчину в мятой одежде.
— Что вы всякий раз тащите их сюда в таком виде? — воскликнул Людвиг со злостью и опёрся обеими руками о стол, приняв угрожающую позу. — Почему не раздеваете?
— Прошу простить, гауптштурмфюрер.
— Готовьте их заранее! Мы не первый день работаем, чёрт возьми!
— Людвиг, ты сегодня не в духе, — негромко проговорила сидевшая возле Брегера женщина и накрыла его руку своей ладонью.
— Что? — Он посмотрел на неё. — Герда, давай выйдем. — Он повернулся к остальным и дважды быстро взмахнул рукой, подгоняя их. — Подготовьте всё как следует. Через минуту я вернусь.
Он поправил белый халат и направился к главной двери. Герда последовала за ним.
— Что с тобой? — спросила она, когда они очутились вдвоём в коридоре. — Ты едва сдерживаешь себя. Так нельзя работать! Откуда такое раздражение, Людвиг? Я не узнаю тебя!
— Я устал! — процедил он и прислонился спиной к стене.
Женщина достала сигарету и закурила. Она была молода, эффектна, серьёзна. Под расстёгнутым сверху халатом виднелась белая рубашка и чёрная полоска галстука, на котором красной пуговкой выделялся значок СС.
— Устал от работы в лаборатории? — уточнила она.
— От всего. — Его губы сжались в тонкую полоску.
Герда внимательно посмотрела на него. Людвиг тоже закурил.
— Хорошо бы ты больше не произносил этих слов. — Она слабо улыбнулась и погладила его по щеке. — Мы находимся в самом начале пути, дорогой. Возьми себя в руки, собери волю в кулак.
— Я устал от обилия крови. Чувствую себя банальным мясником. — Он глубоко затянулся и запустил руку в карман чёрных галифе.
— Ты возглавляешь лабораторию, Людвиг. А мясником у нас работает Генрих. Это его призвание, у него душа мясника. Он, правда, гордо называет себя жрецом… Кстати, хочу довести до твоего сведения, что я направила запрос в архив Института, чтобы нам предоставили какие-нибудь тексты южноамериканских индейцев. Генрих не может резать людей молча. Ему необходимо зазубрить какие-нибудь слова. Жрецы не могут быть бессловесными, они непременно произносили заклятия, священные фразы. Без этого наши реконструкции неполноценны. Если мы занимаемся воссозданием церемоний, нам необходимо иметь тексты. Для начала это может быть любой из сохранившихся первобытных языков — пусть на кечуа, пусть на ацтекском или каком-нибудь ещё. К сожалению, я в этом не специалист.
Людвиг с любопытством посмотрел на стоявшую возле него женщину.
— Ты отличаешься завидным рвением. — Он выпустил дым через ноздри и достал из кармана плоскую фляжку.
— Тебе тоже не мешало бы проявить усердие. Нужно уметь показать себя руководству. А ты только и делаешь, что пьёшь.
— Я должен взбодриться, — он отхлебнул из фляжки и поморщился, — иначе я сойду с ума. Бесконечная кровь, трупы, вырезанные сердца…
— Возьми себя в руки, дорогой, — твёрдо произнесла она. — Не забывай, что ты принадлежишь к великой организации СС.
Он сделал ещё один глоток и спрятал фляжку обратно в карман.
— Герда, мы занимаемся этими… экспериментами уже чёрт знает сколько, но никаких результатов не имеем! Мы просто уничтожаем людей!
— Это не должно тревожить тебя, дорогой. Чего-чего, а человеческого материала в мире хватает сполна, — уверенно проговорила она.
— Не понимаю, откуда вообще взялась мысль, что можно получить какие-то энергетические выплески смерти?
— Не задавай лишних вопросов. Давай вернёмся и закончим сегодняшнюю работу. И прошу тебя: будь активнее. — Герда шутливо щёлкнула пальцем по петлице Людвига, на которой красовались две «S» в виде рунических молний. — Когда-нибудь здесь у тебя будет другой узор. Только будь понапористее. — Она взглянула на наручные часы: — Пора идти.
Они вернулись в зал.
— Готово? — строго спросил Людвиг.
На жертвенном камне лежал, выгнувшись в спине и свесившись головой вниз, голый мужчина. Лицо его было красным, глаза дико выпучились. Три лаборанта в прорезиненных фартуках крепко прижимали его к камню: двое держали за руки, третий стискивал ноги несчастного. «Жрец» стоял рядом, ожидая приказа гауптштурмфюрера. Перья его пышного головного убора играли многоцветием на фоне белоснежных халатов лаборантов.
Людвиг Брегер сел за стол, свёл брови, прислушался. К громкому дыханию брошенного на алтарь человека примешивался стук капель.
— Кто последний умывался? Почему не привернули кран до конца? — Людвиг насупился. — Генрих, это вы всё время оставляете воду?
— Нет, гауптштурмфюрер! Я лишь ополаскиваю руки и всегда иду первым, поскольку у меня такое одеяние. После меня приводят себя в порядок остальные.
— Кто-нибудь, заверните кран покрепче! — рявкнул Людвиг. — Нам не нужны посторонние звуки!
Герда почти бегом направилась к умывальнику, закрыла кран и быстро вернулась.
— Можно начинать, — сказала она.
— Спасибо, — кивнул Брегер и взмахнул рукой.
Мужчина в жреческом наряде шагнул к распростёртому человеку, и тот истошно закричал:
— Нет! Нет!
«Жрец» упёрся левой рукой в грудь жертве, неторопливо примерившись, нанёс острым обсидиановым ножом мощный удар в солнечное сплетение. По обнажённому телу, освещённому сверху ослепительными фонарями, яркими красными струями хлынула кровь. Голый человек опять закричал и забился, насколько позволяла крепкая хватка палачей, задёргал бёдрами, но «жрец» уже проник вглубь его тела. Острое лезвие легко рассекало ткани, и через минуту кисти рук «жреца» целиком скрылись внутри. Кровь била ключом, забрызгивая фартуки ассистентов и фигуру в огромном головном уборе.
— Есть! — воскликнул «жрец» и рывком извлёк наружу пульсирующее сердце.
Сидевшие за столом сотрудники лаборатории внимательно смотрели на приборы.
Вырезанное сердце, издав мокрый резиновый звук, шлёпнулось на металлический стол и скользнуло по его блестящей поверхности к краю, где возле высокого алюминиевого бортика лежали пять других сердец, уже успевших подсохнуть и похожих на комочки глины.
В эту минуту лязгнула входная дверь, и в лабораторию решительным шагом вошёл Карл Рейтер, штандартенфюрер СС и начальник Отдела историче¬ских реконструкций Института древностей. При его появлении все резко вскочили, выпрямились и вскинули в приветствии правые руки.
— Хайль-айль-ль… — разнеслось по залу.
— Вы могли бы и не отдавать сейчас честь, Генрих, — усмехнулся штандартенфюрер Рейтер, глядя на стоящего навытяжку человека в жреческом облачении, и шагнул к Людвигу: — Как продвигаются дела, Брегер? Что нового? Я давно не заглядывал к вам.
— Штандартенфюрер, мы выяснили, что раньше наши лаборанты не должным образом вскрывали грудь.
— Вот как? И в чём же была ошибка?
— Мы не успевали вырвать сердце за то короткое время, о котором сообщают реляции испанцев. При старом подходе, когда резали грудь прямо над соском, очень долго не удавалось добраться до сердца. Когда его извлекали, оно уже не билось. Если, конечно, резать старинным обсидиановым ножом, как требуют условия эксперимента. С помощью современных инструментов это сделать просто.
— Но если сердце не бьётся, то оно не выделяет никакой энергии, — заметил Рейтер, оглядывая стоявших перед ним сотрудников, и его глаза задержались на Герде.
— Да. Поэтому мы нашли способ, как добираться до него скорее, — продолжал Людвиг.
— Какая здесь всё-таки ужасная акустика. — Рейтер поморщился. — Итак, что вам удалось выяснить?
— Мы укладываем жертву на алтарь таким образом, чтобы верхняя часть туловища была запрокинута как можно дальше. Грудина выгибается, и надрез делается под рёбрами. Через такое отверстие легко достать сердце. Хотите взглянуть, штандартенфюрер?
— Мне сегодня не до зрелищ. — Карл Рейтер чуть дёрнул щекой. — А что с излучениями? Какие результаты?
— Штандартенфюрер, у нас нет подходящей аппаратуры, — неуверенно сказал Брегер. — Боюсь, наши приборы не способны обнаружить энергию, которую мы пытаемся зафиксировать. Это слишком тонкая материя. Мы ничего не добьёмся, если будем продолжать в том же духе.
— Приборы, приборы… Всё бы вам на приборы валить.
Рейтер медленно прошёл к центру зала и остановился перед металлическим столиком на колёсиках, где лежали вырезанные сердца. Его брови выразительно поднялись:
— Это что такое, гауптштурмфюрер?
— Простите, штандартенфюрер, я не понимаю, о чём речь, — растерялся Людвиг Брегер.
— Что за преступная расточительность? Вы просто выбрасываете материал! Почему не заспиртовываете? Это всё может пригодиться для самых разных нужд, Брегер! Что вы позволяете себе, гауптштурмфюрер! О несовершенстве нашего оснащения можно говорить без конца, для этого не требуется большого ума! А вот о деле подумать у вас, как я вижу, не хватает ума! Разве вы не видете, что у вас зазря пропадает материал? — Рейтер снова указал пальцем на столик с вырезанными сердцами.
— Но я не получал никаких распоряжений на этот счёт, штандартенфюрер! — Людвиг вытянулся в струнку, глаза его заметались.
— А собственной головы у вас нет? Вы уже третью неделю проводите эксперименты. Страшно подумать, сколько ценного материала отправлено по вашей милости в мусор! О чём вы думаете?
— Простите, штандартенфюрер. Ничего подобного больше не повторится.
Карл Рейтер посмотрел на гауптштурмфюрера и едва уловимо шевельнул ноздрями, уловив запах коньяка. Он хмыкнул, повернулся и прошёл мимо лаборантов к алтарю. Внимательным взглядом он долго смотрел на лица убитых, чуть склонившись над ними. Высокая чёрная фуражка блеснула серебряным орлом и черепом, козырёк отбросил густую тень на глаза штандартенфюрера. Он оглянулся на лаборантов и опять нагнулся к трупам.
— Они боятся, — проговорил он негромко, но все услышали его слова. — Они боятся! — повторил он, удивлённо повысив голос, и медленно отошёл от алтаря. — Вы понимаете, о чём я говорю? Фройляйн Хольман!
Герда быстрым шагом приблизилась к Рейтеру.
— Слушаю вас.
— Сделайте пометку, что надо подумать о душевном состоянии жертв. Они не должны бояться. Вы меня понимаете?
— Нет, штандартенфюрер. — Герда отрицательно качнула головой. — Они не могут не бояться. Их же ведут на казнь.
— Да, да, — кивнул Рейтер, — на казнь. А должны вести к дверям будущей жизни! Чёрт возьми, это ведь совсем другое дело! Я сегодня же переговорю об этом с обершурмбанфюрером Дитрихом, дам ему соответствующие указания. А вы, фройляйн Хольман, составьте заявку на предоставление нам дополнительно другого материала. Нам нужны люди нордической расы, а не второсортные виды. Вы меня понимаете?
— Приносить в жертву арийцев? — не сдержался изумлённый Людвиг.
— Именно! Пока, разумеется, будем продолжать работать с человеческой массой низшего сорта, чтобы добиться главного — зафиксировать эманации смерти. Но как только добьёмся первых результатов, сразу перейдём на более качественный материал.
— Но для чего, штандартенфюрер? Да и кто нам позволит?
— Для чего? Я объясню. — Он обвёл собравшихся тяжёлым взглядом своих синих глаз. — Никто из вас ещё не догадался? Что ж… Истинный ариец должен умирать с гордостью и радостью, потому что для него не существует смерти. Члены СС живут не для себя, а для Германии, для Великого Рейха! Отдавая свою жизнь, они должны быть в экстазе и выделять энергию энтузиазма! Задумайтесь, какая сила окажется в наших руках, когда мы научимся аккумулировать эту энергию и направлять её в нужное русло… А что до разрешения, то уверяю вас, мы его получим. Доктор Хирт уже проводит опыты по глубокой заморозке людей. Поначалу он работал только с неполноценными экземплярами, но теперь, когда накопились первичные результаты, он приступил к экспериментам с представителями арийской расы. Это естественно, закономерно. Сначала мы занимаемся крысами, затем берёмся за обезьян, а потом апробируем наши достижения на людях…
Рейтер помолчал, повернулся и зашагал к двери. Затем он остановился и посмотрел через плечо на Людвига:
— Да, я забыл сказать: мы получили указание отделять головы у отработанных экземпляров от туловища и отправлять их в Страсбург в Анатомический институт доктору Августу Хирту. На днях нам должны прислать формулу консервирующего состава, куда следует помещать головы. Для этого я и зашёл к вам. Так что, гауптштурмфюрер, позаботьтесь о том, чтобы использованный материал не пропадал зря. — Рейтер улыбнулся, его взгляд смягчился. — Я распоряжусь, чтобы вашей лаборатории выделили две холодильные камеры. Чёрт его знает, что и кому ещё может потребоваться.
Он постоял ещё несколько мгновений, обдумывая что-то, и посмотрел на Герду.
— Фройляйн Хольман, — он сделал по направлению к ней два шага, громко скрипнув сапогами, — чем вы заняты завтра вечером?
— Ничем, штандартенфюрер. — Герда выпрямилась и подняла подбородок. Её невысокая, исключительно пропорционально сложенная фигурка будто напружинилась. — Завтра суббота, и я абсолютно свободна.
Рейтер заметил, как лицо Людвига заострилось.
— Я приглашён в чилийское посольство. Мне нужна спутница на завтрашний вечер, приятной наружности и политически грамотная. Не согласитесь ли вы сопровождать меня?
— С удовольствием! — Её серые глаза смотрели с откровенной расчётливостью. — Как мне одеться?
— Не слишком вызывающе. — Он приблизился к Герде ещё на шаг. — Напишите мне ваш адрес, я заеду за вами в пять часов.
Она быстро написала несколько слов в раскрытой тетради и, согнув листок и тщательно прогладив место сгиба, оторвала ровную полоску бумаги. Протягивая адрес, она впервые взглянула на Карла Рейтера как на мужчину. Он обладал идеальной эсэсов¬ской внешностью: аккуратный овал лица, прямой нос, выразительные синие глаза, красивые тонкие губы. Чёрная форма сидела на его атлетической фигуре безукоризненно, подчёркивая узкие бёдра и широкие плечи.
— Что ж, до завтра.
Едва он скрылся за дверью, Людвиг Брегер быстро приблизился к Герде и вцепился ей в локоть.
— Что это значит? — сурово спросил он, понизив голос до едва слышного. — Почему ты сказала, что свободна завтра?
— А что?
— Мы же собирались отпраздновать мой день рождения.
— Прости, у меня просто вылетело из головы. Не побегу же я за Рейтером отказываться. И вообще… — Она не докончила и отвернулась, недовольно наморщив носик.
— Ты просто сучка! — прошипел Людвиг ей в самое ухо.
* * *
На следующее утро Герда Хольман записала в своём дневнике: «6 января 1940 года. Сегодня иду со штандартенфюрером Рейтером на бал в чилийское посольство. Сгораю от любопытства, не терпится узнать, что представляет собой пресловутый высший свет и чем же все эти “благородные господа” отличаются от нас».
Уже за час до приезда Рейтера она была готова и ждала, потягивая чёрный кофе из миниатюрной фарфоровой чашки. Из включённого радиоприёмника, стоявшего в углу комнаты возле серванта, доносился чеканный голос диктора: «Мы, немцы, требуем от самих себя того, чего никто не ожидает — мы хотим большего! Мы хотим всего! Если ныне мы видим молодёжь, с энтузиазмом марширующую под знамёнами, на которых изображена свастика, мы радуемся, что новое поколение не стоит в стороне, как это было вначале, и выражаем надежду, что нынешнее государство вполне открыто для молодёжи. А когда кричим, обращаясь к ней: “Хайль Гитлер!”, — мы одновременно славим Ницше, учившего нас чувствовать гордость за свои деяния и не делать ничего с сожалением…»
Услышав рокот подъехавшего «мерседеса», Герда быстро поднялась, огладила тёмно-синее платье с высоко поднятыми плечиками, проверяя, нет ли где неаккуратных складок, бросила беглый взгляд в зеркало, в порядке ли волосы, и твёрдым шагом прошла в коридор.
Как только раздался стук в дверь, она отперла замок.
— Здравствуйте. Вы чудесно выглядите, фройляйн Хольман, — сказал Карл, не успев войти внутрь. На плечах его длинного серого плаща темнели следы нескольких упавших только что дождевых капель. На его голове не было фуражки, и Герда решила, что начальник был одет в штатское, а не в привычную форму.
— Благодарю за комплимент, штандартенфюрер.
— Это не комплимент, а констатация факта.
Он прошёл в комнату и повернулся к Герде. Она стояла в двух шагах от него.
— У вас великолепное тело, фройляйн. — Его голос звучал официально. — Насколько я помню, вам двадцать три года. Вы когда-нибудь рожали?
— Да, два года назад.
— По вашей фигуре не скажешь.
Он оглядел комнату, но не увидел ни малейшего намёка на присутствие малыша.
— Не похоже, что здесь есть ребёнок.
— Он на воспитании у государства. Я родила его в «Лебенсборне» .
— В «Лебенсборне»? Похвально. Вы стараетесь всюду внести свою лепту.
— Мне радостно сознавать, что я вношу реальный вклад в развитие Германии, штандартенфюрер! — громко ответила она.
— Ну-ну. — Он небрежно махнул рукой. — Мы с вами не на собрании, Герда. Вы позволите называть вас по имени?
— Разумеется. Буду польщена.
— Скажите, Герда, а гауптшурмфюрер Брегер часто балуется коньяком в рабочее время?
— Случается. Он плохо переносит наши эксперименты. — Она смотрела прямо в глаза Рейтеру.
— Да, — кивнул Карл, — многие наши товарищи страдают недостатком мужества. Все мы воспитаны излишне чувствительными. Надо подумать… Может, ввести официальную норму шнапса для тех, кто участвует в экспериментах такого рода? Знаете, в лагерях, где из числа заключённых производится отбор близнецов для Института расовой гигиены, эсэсовцам выдают в качестве поощрения по сто граммов колбасы и двести пятьдесят граммов шнапса.
— Неужели? — вежливо поинтересовалась Герда.
— Значит, вы утверждаете, что Брегер близок к нервному расстройству?
— Я ничего такого не говорила, штандартенфюрер. Я лишь заметила, что руководитель лаборатории нелегко переносит наши эксперименты. Но никаких выводов я не делаю. Людвиг Брегер —честный член партии и предан делу национал-социализма…
— Он ваш любовник? Жених?
— Мы встречаемся иногда.
— У него хорошая внешность. Но характер слабоват, вы не находите? — Рейтер взглянул на часы. — Я освободился раньше, чем предполагал, — сказал он и прошёл в комнату, расстёгивая плащ. — У нас с вами почти час в запасе. Вижу, вы пили кофе. Угостите?
— Сию минуту.
— Обождите.
Карл поманил её пальцем. Она приблизилась, и он взял её за руку.
— Хочу ещё полюбоваться вами. Мне на редкость повезло, что я заполучил такую привлекательную спутницу. Повернитесь-ка кругом.
Она повиновалась. Тяжёлая ткань платья лениво колыхнулась, подол плавно приподнялся и опустился.
На губах Герды застыло подобие улыбки, за которым легко угадываются и удовлетворённое тщеславие, и рабская готовность услужить.
Карл Рейтер придержал женщину ладонью за плечо. Внезапно он оказался вплотную к ней и привлёк её к себе. Она увидела прямо перед собой его синие глаза.
— Я хочу вас, — властно произнёс он. — Надеюсь, вы не сочтёте моё желание неприличным.
— Женщины Германии не вправе отказывать воинам СС. — Улыбка на её лице стала шире, обнажились ровные белые зубы, между раскрывшимися губами блеснула тонкая нить слюны.
* * *
«А-213 — штандартенфюреру Клейсту
Совершенно секретно
Напечатано в одном экземпляре.
6 января в 12-00 я заступил на пост и вёл наблюдение за домом № 10 по Литценбургерштрассе, где проживает Герда Хольман. С 12 часов она не покидала квартиру ни разу, не появлялась на улице, но после 15-00 трижды выглядывала в окно, высматривая что-то. В 16-00 возле её подъезда остановился автомобиль «мерседес-бенц» чёрного цвета с номером СС952659. Из автомобиля вышел мужчина — высокий, русый, крепкого телосложения, одетый в серый плащ. Спустя две минуты я увидел его в окне квартиры Хольман. Несмотря на наступавшую темноту, окна не были зашторены, как того требуют правила затемнения. Правда, в комнате горела только настольная лампа, и её свет почти не был виден с улицы.
Мне удалось увидеть немного сквозь окно. В течение нескольких минут Хольман спокойно разговаривала с гостем. Когда он снял плащ, мне удалось разглядеть на лацкане его пиджака значок СС. Затем они скрылись из поля моего зрения, и появились в пространстве окна двадцать минут спустя.
За это время в подъезд вошло два человека — оба проживают в этом доме. Возле дома ненадолго останавливался велосипедист, что-то проверял в наброшенной через плечо сумке. Шофёр «мерседеса» ждал, не покидая машины.
Когда я снова увидел в окне Герду Хольман, она была заметно растрёпанная. Почти сразу она задёрнула плотные шторы.
Ещё через двадцать минут они вдвоём вышли из дома и сели в машину с указанным выше номером.
Я передал информацию об их отъезде на пункт № 4».
«Хельдоф — Клейсту
Совершенно секретно.
Отпечатано в одном экземпляре.
Согласно полученной информации, Герда Хольман выехала из своего дома с штандартенфюрером Рейтером примерно в 17.15 на его служебном автомобиле СС952659. Они вывернули на параллельную Курфюрстендам, остановились и прогуливались в течение почти тридцати минут, спокойно беседуя о чём-то. Агентам не удалось зафиксировать, о чём шёл разговор. Затем они снова сели в машину и поехали в чилийское посольство.
В посольстве штандартенфюрер Рейтер представил Хольман самым разным людям, но ни около кого не задерживался с нею долго. По всему было видно, что она исполняла формальную роль его спутницы. Среди гостей было много молодых людей — курсантов Крампница, офицеров танкового училища под Берлином, но Рейтер даже не взглянул на них. Он общался только с высшими чинами СС и дипломатами.
Герда Хольман долго беседовала с сёстрами Вельчек, дочерьми последнего германского посла в Париже, и пыталась флиртовать с их братом Ханзи, который пришёл на бал со своей невестой Зиги фон Лаферт. Она не получила от него ответа на свои заигрывания. Зато на неё обратил внимание барон фон Феффер, он четырежды приглашал её на танец, и она с явным удовольствием танцевала с ним.
Рейтер представил Герду Хольман Росите Серрано, популярной чилийской певице, которая исполнила во время бала несколько песен.
Достойна особого внимания беседа, в которой Хольман принимала участие. Разговор записан не с самого начала, так как агент не сумел подойти к участникам сразу.
Картье (бельгийский дипломат): Здесь совсем как в довоенные времена!
Неустановленное лицо: Бросьте! В довоенные времена все чувствовали спокойствие. Сейчас каждый сжимается от страха, даже нащупывая в своём кармане дипломатический паспорт.
Хольман: Вы преувеличиваете.
Неустановленное лицо: Фройляйн, вы слишком наивны. Или же вы живёте в тепличных условиях, если позволяете себе думать так.
Хольман: Я думаю так, как вижу. Германия строит новое общество и делает это без детского сюсюканья.
Картье: Простите, фройляйн, вы — член НСДАП ?
Хольман: Да, и горжусь этим!
Картье: Что ж, вы сами дали себе характеристику. В вас говорит не разум, а партийный фанатизм.
Хольман: А в вас говорит обыкновенная враждебность к идеям, которые вы не в силах понять!
В ту минуту подошёл штандартенфюрер Рейтер. Он взял под руку Хольман и отвёл её в сторону.
Рейтер: Держи себя в руках, Герда. Мы не на партийном собрании и не в кругу соратников по СС. Мы находимся фактически на территории чужой страны. Здесь люди могут иметь право выражать другие мысли.
Хольман: Разве я не имею права говорить то, что думаю? Разве идеи Рейха следует скрывать перед иностранцами?
Рейтер: В дипломатической среде не принято говорить то, что думаешь.
Хольман: Жалкие лгуны! Шуты в смокингах!
Рейтер: Герда, я буду вынужден выдворить тебя отсюда, если ты не возьмёшь себя в руки. Займись-ка лучше вон тем молодым американцем. Это Джейк Робинс, помощник атташе по культуре. Мне нужно наладить с ним контакт. Подготовь для меня почву, если это тебе по силам.
Хольман кивнула и отправилась было к Робинсу, но Рейтер задержал её.
Рейтер: Герда, я очень ценю тебя как сотрудника Института и внимательно изучаю все твои докладные записки и предложения по углублению экспериментов. Ты умеешь работать со вкусом и зришь в корень дела. Но сейчас мы не на работе. Постарайся не ляпнуть лишнего.
Хольман: Что значит «лишнее»?
Рейтер: То, что не вписывается в рамки их (Рейтер указал головой на дипломатов) морали.
Хольман: Выходит, мы должны потакать им, прикидываться не такими, какие мы в действительности?
Рейтер: Мы должны быть аккуратными…
Когда Хольман подошла к Джейку Робинсу, он спорил с Клаусом Харпрехтом о книгах Ницше.
Харпрехт: Ницше писал, что для обеспечения верховенства моральных ценностей необходимо учитывать все виды аморальных сил и страстей. Рост моральных ценностей является результатом действия аморальных соображений.
Робинс: Вы хотите сказать, что мораль производна от аморальности?
Харпрехт: Разумеется. Это два конца одной палки. Когда люди не хотят добровольно принимать моральные ценности, их приходится навязывать, насаждать силой. Но разве не аморально пытаться насильственно утвердить мораль?
Хольман: Простите мою категоричность, господа, но мне кажется, что вы занимаетесь пустословием. Любой человек отдаёт себя в чьё-то распоряжение, на чью-то волю, служит какой-то идее. Людям свойственно повиноваться. И мораль не имеет к ним никакого отношения. Человек заводит речь о морали лишь для того, чтобы создать оправдание своим поступкам, когда у него нет убеждённости в своей правоте.
Робинс (с огромным удивлением): Так вы считаете мораль пустым звуком, фройляйн?
Хольман: Именно.
Робинс: Не хотел бы я попасть к вам в руки, если дело дойдёт до драки.
Он поклонился и ушёл.
Хольман (озадаченно): Я обидела его?
Харпрехт: Пожалуй, его напугал ваш напор, фройляйн. Я видел, вы пришли со штандартенфюрером Рейтером.
Хольман: Так точно.
Харпрехт: Вы служите вместе с ним?
Хольман: Он возглавляет отдел, в котором я работаю.
Харпрехт: Стало быть, вы из Института древностей?
Хольман: Да.
Харпрехт: А верно ли говорят, что вы там казните людей, прикрываясь научными исследованиями?
Хольман: Я не имею права распространяться на эту тему.
Она тут же отошла от Харпрехта и хотела вернуться к Рейтеру, но штандартенфюрер общался в ту минуту с Марией фон Фюрстернберг, эмигранткой из России, в последнее время проживающей в Берлине. Карл Рейтер успел дважды поговорить с нею за время бала, танцевал с ней один раз. Их беседы зафиксировать не удалось.
Хольман покинула посольство в сопровождении Рейтера. Уже на улице она поблагодарила его за чудесную ночь.
Рейтер: Ночь ещё не закончилась, Герда. Кстати, я заметил, что тебе нравится танцевать.
Хольман: Да, но мне давно не выпадало случая. Жаль, что Геббельс запретил танцы в общественных местах.
Рейтер: Ничего страшного. У нас с тобой всегда будет возможность посещать посольские балы.
Хольман: Должна сказать вам, штандартенфюрер, что вы заставили меня испытать большую неловкость.
Рейтер: Неужели?
Хольман: Вы не предупредили, что женщины будут одеты в бальные платья, в эти удивительные платья до пола! Я чувствовала себя настоящей простушкой в моём наряде.
Рейтер: Зато мужчины пялились на твои ноги. Тебе есть чем гордиться. А что касается одежды, то я обеспечу тебя любыми тряпкам, можешь не волноваться.
Рейтер усадил её в машину. В два часа ночи они приехали на квартиру к Хольман. Штандартенфюрер остался там до утра».
* * *
Здание, в которое зашла Мария фон Фюрстернберг, дышало холодом. У дверей стояли два эсэсовца, их чёрные неподвижные фигуры, застывшие лица, стеклянный взгляд прозрачных глаз — всё это пробуждало в Марии суеверный почти ужас, казалось, эти стражники лишены всего человеческого. Мария жила в Германии всего пятый месяц и никак не могла свыкнуться с обликом «чёрных рыцарей», как она невольно окрестила членов организации СС. Она ничего не знала о них, как и подавляющее число жителей Германии, кроме того, что они были военной организацией партии национал-социалистов, пользовались множеством привилегий и для вступления в СС предоставляли документы, свидетельствовавшие, что никто из их прямых родственников не имел с 1750 года примесей неарийской крови.
Войдя, Мария вздрогнула, обнаружив выросшего перед ней как из-под земли офицера в чёрной форме.
— Мария фон Фюрстернберг? — бесцветно, но отчётливо спросил он.
— Да. — Она почти испуганно протянула сложенную вдвое бумагу. Она никогда не приставляла «фон» к своей фамилии, несмотря на то что имела на это полное право. «Никакого баронства не осталось у нашей семьи! Один только пустой звук». Ей казалось, что после панического бегства из революционной России, после потери всего имущества и гибели отца она потеряла вместе со всем этим и право пользоваться приставкой «фон» и скромно опускала её. — Я получила письмо с просьбой к двенадцати часам явиться в кабинет номер четыре.
— Я в курсе, фройляйн. Вас ждут. На второй этаж, по коридору направо.
Она медленно поднялась по мраморным ступеням, вслушиваясь в стук своих каблуков. В здании стояла глубокая тишина. Казалось, там царило полное безлюдие. В конце лестницы на стене висело огромное красное полотно с белым кругом посредине, внутри которого гигантская нацистская свастика растопырила свои паучьи лапы.
Мария остановилась и осторожно обернулась, но встретивший её на входе офицер уже скрылся. Она вздохнула и двинулась дальше. Навстречу ей прошёл мужчина в длинном чёрном плаще, блестевшем так, будто его только что покрыли лаком. Мужчина не удостоил Марию даже беглым взглядом, сосредоточенно размышляя над чем-то. Как только за ним громко захлопнулась тяжёлая дверь, плеснув вязким эхом, опять наступила тишина.
Дойдя до нужного кабинета, Мария опять помедлила, достала письмо, напечатанное на официальном бланке Института древностей, и в который раз перечитала его: «Вас просят явиться 19 января к 12 часам в здание Института древностей, находящегося по адресу…» Она сглотнула и снова остановила взгляд на слове «просят».
«Всё-таки просят, а не требуют. Такая формулировка вселяет надежду, хотя ничего и не гарантирует. Тут всюду эсэсовцы». — Она оторвала взгляд от бумаги и посмотрела на номер кабинета. Висевшая рядом с дверью золотистая табличка гласила: «Начальник отдела реконструкций Рейтер».
— Рейтер? Что-то знакомое. Кто он? — Мария не заметила, что произнесла эти слова вслух.
Надавив на старомодную бронзовую ручку, она отворила дверь и вошла в небольшое помещение. Сидевший за небольшим столом адъютант поднял голову:
— Фройляйн Фюрстернберг?
— Да.
— Штандартенфюрер ждёт вас.
«Штандартенфюрер? — переспросила она мысленно. — Куда же я попала? Что это за учреждение? Что за таинственный Институт? Почему здесь такая многочисленная охрана?»
Адъютант быстро встал, обогнул стол и распахнул перед Марией следующую дверь. Она послушно прошла дальше, внутренне сжавшись.
В просторном кабинете за массивным дубовым столом сидел человек в форме СС, на правом его плече сверкал погон, играла серебром окантовка петлиц, угрожающе чернела свастика на красной нарукавной повязке. Мария узнала его сразу. Это был Карл Рейтер, с которым она познакомилась месяц назад на коктейле у барона фон Штрассена, а позже встречалась в чилийском посольстве. Но как сильно отличался тот Карл Рейтер, с которым она виделась раньше и которого запомнила как очаровательного и светского человека, от этого — строгого, холодного, пугающего.
Он поднял голову и отложил бумаги, на которых делал какие-то пометки.
— Мария! Рад вас видеть.
— Неужели это вы? — Она была растеряна.
— Вас что-то смущает? — Он ободряюще улыбнулся, указывая на кресло, и широкая улыбка вернула его лицу знакомое Марии обаяние. — Присаживайтесь.
Она огляделась. Возле стены стояли четыре античные скульптуры — обнажённые атлеты, высеченные из белого мрамора. Справа от стола Рейтера виднелся бюст Адольфа Гитлера из чёрного камня на гранитной подставке в виде небольшой дорической колонны. По стенам были развешаны картины кисти голланд¬ских живописцев в массивных золочёных багетах.
— Теперь нет, не смущает, — отозвалась Мария.
— По вашим глазам я вижу, что вы озадачены.
— Меня… насторожило это здание. Всё так помпезно и… жутковато.
— Жутковато? По-моему, здесь всё очень красиво, элегантно.
— Не спорю. Но холодно.
— Строгость всегда холодна. Вы же работаете в Бюро радиовещания. Разве там по-другому?
— Да, там всё совсем иначе. Здание простенькое, да и сама обстановка суетливая, напоминает сума¬сшедший дом, всё делается в спешке, надо уложиться в расписание радиопередач… Постойте, откуда вы знаете, где я работаю?
— Мы должны знать то, что должны, — спокойно ответил Рейтер.
— Вы навели справки обо мне? — Она почувствовала себя уязвлённой.
— У меня есть исчерпывающая информация о вас. Вы родились в 1910 году в Санкт-Петербурге, покинули Россию в 1919 году. Ваша семья происходит из старинного германского рода Фюрстернбергов, что меня очень радует. После большевистского переворота в России ваш отец служил в добровольческой армии, попал в плен и был расстрелян чекистами. Долгое время вы с матерью жили в Варшаве, затем перебрались в Париж. Последний год провели в Голландии, а четыре месяца назад приехали в Германию. Вам только что исполнилось тридцать лет, некоторое время вы были замужем, но разошлись, он остался в Париже. В настоящее время вы почти не имеете средств к существованию. Приехав в Берлин, вы хотели было устроиться на работу в американское посольство, но ваши друзья отсоветовали, сказав, что тогда вы попадёте под «колпак» гестапо . Вы испугались и отказались от своей первоначальной затеи. По рекомендации госпожи фон Дирксен вы получили место в Бюро радиовещания. Вы знаете несколько языков: немецкий, английский, французский и, разумеется, русский, прекрасно печатаете на машинке…
— Вы даже знаете, кто меня рекомендовал! И вы в курсе того, что мне говорили о гестапо!..
— Мне известно гораздо больше.
— Почему за мной следят? — Мария чувствовала себя подавленной. Воздух вокруг неё сгустился, сделался душным.
— Не только за вами. За всеми. Так положено. Так устроен полицейский аппарат. Государство должно знать всё обо всех. Рейх опирается на абсолютное знание.
— На тотальную слежку, вы хотите сказать?
— Это вопрос терминологии. Уверяю вас, Мария, что человеку нечего бояться, если у него нет дурных замыслов… Хотите чаю или кофе? Может быть, коньяку?
— Чего-нибудь. — Она растерянно пожала плечами.
Карл открыл дверцы старинного шкафчика и достал пузатые бокалы.
— Зачем вы хотели видеть меня? — спросила Мария тихо. — Это военное ведомство? Здесь всюду люди в форме СС.
— Нам нужно поговорить, — он звякнул бутылкой, наливая коньяк. — Хочу предложить вам перейти работать ко мне. Вы получаете какие-то жалкие триста марок, сидите за машинкой с семи утра до пяти вечера. Это скучно и бесперспективно.
— А у вас?
— Экспедиции, раскопки, древние рукописи, экс¬перименты. — Рейтер остановился перед ней и протянул бокал.
— Звучит заманчиво… Но почему я? Мы виделись всего дважды, и вы ничего не знаете обо мне, герр Рейтер. Я говорю не об анкетных данных, а о моих склонностях, пристрастиях, слабостях. Или вы осведомлены обо всём?
— У меня есть веская причина.
В его глазах Мария уловила что-то такое, чему она не могла подобрать определения, но что она отнесла на счёт мужского интереса к женщине.
— Вам нужна именно я?
— Да.
— Зачем? Вы хотите затащить меня в постель?
— Фройляйн, поверьте, что у меня с этим нет трудностей. Любая женщина Рейха с радостью ляжет со мной. — Произнёс он насмешливо. — Я не думал, что вы такого плохого мнения обо мне. Вдобавок не забывайте, что в вас есть примесь неарийской крови. Такие связи не одобряются, а иногда за них можно и пострадать .
— Ваши службы отслеживают даже личную жизнь членов партии?
— Что поделать, — Карл пожал плечами и глотнул коньяка. — Таковы реалии. Некоторые особенности нашего общества меня огорчают, но с ними приходится мириться. Я принимаю обстоятельства такими, какие они есть, и это даёт мне возможность заниматься любимым делом. Вы необходимы мне для моей работы.
— Но я ничего не смыслю в археологии. И я не историк.
— Вы нужны мне по другой причине, Мария. Мой астролог сказал, что мы с вами связаны мистически.
— Астролог? Какая жуткая мешанина: древние рукописи, раскопки и астрология… Похоже, в Германии все просто помешались на астрологии. — Она слабо улыбнулась.
— На приёме у фон Штрассена я сразу обратил на вас внимание. Внутреннее чутьё. Это вам знакомо? Астролог лишь подогрел мой интерес.
— Любопытно. Что же он поведал вам?
— Об этом позже. Давайте я для начала покажу вам мои владения.
Она поставила на стол пустой бокал.
— Спасибо за коньяк. На редкость хороший.
Он подал ей руку, и она поднялась из кресла.
— Что это за эмблема? — спросила она, указывая на небольшой золотой значок на груди Рейтера, напоминающий перевёрнутую букву «Т» и украшенный вязью тонких рунических узоров.
— «Аненэрбе», — ответил он и уточнил, увидев, что собеседница не удовлетворена ответом: — Общество «Наследие предков». Мы восстанавливаем древнюю культуру Германии, опираясь на опыт мировой дохристианской истории. Мы работаем под личным контролем рейхсфюрера СС. Надеюсь, вы понимаете теперь, насколько серьёзна эта работа и насколько обширны наши полномочия. В «Аненэрбе» входит более пятидесяти научных институтов…
Он провёл её по пустынным коридорам в подвальные помещения.
— Здесь хранилище? — поинтересовалась Мария.
— Тут можно найти уникальнейшие предметы старины.
Возле дверей стояли два охранника. При появлении штандартенфюрера они синхронно щёлкнули каблуками и выбросили вверх правые руки, отдавая нацистский салют.
— Входите. — Карл пригласил спутницу внутрь.
Сразу за дверью находился письменный стол, заваленный стопками бумаги. Сидевший за ним худощавый писарь стремительно вскочил и тоже отдал честь. Рейтер небрежно махнул ему рукой, позволяя сесть.
Склад был уставлен деревянными и металличе¬скими ящиками. Всюду меж ними стояли большие и малые статуи, вазы, сосуды всевозможных форм и расцветок.
— Полюбопытствуйте, — сказал Карл, подходя к одному из деревянных коробов.
Он поднял крышку, едва не поцарапав руку торчавшими из досок гвоздями, и вытащил из соломы предмет, напоминавший небольшой щит. Золотой ободок был сделан в виде плетения, середина инкрустирована бирюзой разных оттенков и несколькими небольшими золотыми пластинами, выложенными в виде какого-то угловатого знака.
— Нагрудное украшение Ацтеков, — пояснил он. — Взгляните, какая дивная работа.
Он обеими руками приложил украшение к её груди.
— Чувствуете прикосновение времени? — спросил он тихо.
Десять золотых конусов, подвешенных по нижнему краю щита, тонко звякнули, заколыхавшись.
— Жаль, я не понимаю смысла этого знака. — На лице Карла появилась досада.
— Вы убеждены, что все нанесённые орнаменты несут какой-то тайный смысл? — спросила Мария, поглаживая украшение.
— Без сомнения. Те, о ком принято говорить как о дикарях, были гораздо ближе к истинным знаниям, чем нынешние цивилизации.
— Странно слышать это от представителя СС. Насколько я понимаю, вы бьётесь за чистоту арийской расы и считаете всех, кроме немцев, людьми неполноценными.
— Видите ли, Мария, — он доверительно понизил голос, — наши руководители сильно запутались. Они смешали всё в одну кучу. Я вынужден пользоваться термином «арийцы», хотя не считаю его верным. Никаких арийцев нет и в помине. Но есть другое… Человечество стоит перед серьёзной проблемой. Оно деградирует на глазах. Пришло время перетрясти планету и очистить её от мусора. И в этом я согласен с политикой партии. Многое следует разрушить до основания. И прежде всего я говорю о людях. А вот знания мы будем хранить и оберегать. В этом я вижу мою главную задачу. Истинные знания придётся собирать по крупицам.
— Вы сказали «разрушить до основания». Так нынче выражаются в советской России. Там это делают с помощью расстрелов.
— Нам тоже придётся совершить много неблаговидных, с точки зрения большинства людей, поступков. Германия рискнула возложить на свои плечи огромную ответственность, хотя уже сейчас я вижу массу глубочайших ошибок, которые приведут к краху.
— Вы говорите о войне?
— Я говорю о создании нового человека. Гитлер и Геббельс сделали ставку на идеологию, как все политики. Но идеологическая муштра превращает людей в солдафонов. Строительство нового мира надо осуществлять не с помощью идеологической пропаганды, которую я, конечно, не отвергаю полностью, а лишь отодвигаю на второй план. Строить надо, опираясь на науку, на знания, на самые разнообразные знания. Науки должно быть много. И она обязана быть всеобъемлющей.
— Что вы хотите этим сказать?
— Лишь то, что нельзя опираться на одну-единственную школу. Пусть будет Дарвин, но пусть будут и Розенкрейцеры! Одно не исключает другое. Да, будет много нестыковок, начнётся противостояние. Но без этого не бывает движения вперёд. Сейчас мы получили некоторые возможности. Но я боюсь, что скоро мы лишимся того, что имеем. Поэтому я тороплюсь. Нашему Институту приходится немного форсировать события. И мы вынуждены слишком глубоко вгрызаться в природу человека и, как сказали бы моралисты, прибегать к жестоким методам.
— Вы проводите опыты над людьми? — Мария содрогнулась, и голос выдал её.
— По всему миру наука экспериментирует в лабораториях над подопытными животными, не считая это преступлением. Но себе подобных люди почему-то боятся убивать.
— Мы не вправе лишать жизни тех, кому её не давали. Мы не имеем права ставить себя на одну ступень с Богом. Только он решает…
— Но ведь и крысам жизнь дали не мы. И всяким кроликам, и собакам тоже. Однако учёные мужи кромсают их, пускают им кровь, разглядывают их мозги под микроскопом, извлекают из них клетки для своих научных работ, утыкивают электрическими датчиками. Разве люди вправе делать это? Бог не давал нам такого права… Или давал?
— Но всё-таки есть мораль.
— Мария, люди признают мораль лишь до тех пор, пока она не мешает им. Затем они перешагивают через неё, совершают преступления и объявляют во всеуслышание, что их поступки были продиктованы крайней необходимостью. Я же считаю, что лучше отправить человека в качестве подопытной крысы в лабораторию, чем уничтожить его ради собственного обогащения.
— Вы говорите страшные вещи!
— Не пугайтесь. — Он посмотрел на неё внимательно и взял за руку. — Не настолько я страшен, как вам сейчас показалось. Просто я несколько сгущаю краски, чтобы вы могли понять меня.
— Никогда не сталкивалась ни с чем подобным! — растерянно отозвалась она. — Сгущать краски, чтобы донести мысль?
Мария не понимала, говорил ли Рейтер правду или же жестоко шутил, преследуя какую-то свою неведомую цель.
— Вы хотите, чтобы я участвовала в опытах над людьми?
— Хочу привлечь вас к исследованиям. Надеюсь, что, приступив к работе в Институте, вы откроете в себе некоторые способности.
— Какие способности?
— Не знаю, там видно будет. Пойдёмте, я вам кое-что покажу. Это моя гордость.
Он подвёл Марию к дубовому шкафу и отворил дверцу. Внутри лежал полупрозрачный череп.
— Какое чудо! — выдохнула Мария, испытав прилив какого-то благоговейного восторга.
— Череп из хрусталя. До сих пор никто не знает, для какой цели создавались такие предметы. Я уверен, что они имели оккультное значение.
— Вы всё сводите к оккультизму, герр Рейтер.
— Потрогайте. — Он бережно взял предмет в руки. — Вы сразу поймёте, что эта вещь никогда не предназначалась просто для любования ею… От него исходит сила. Только вот что это за сила?
В глазах Рейтера вспыхнул незнакомый Марии огонёк.
— Как определить её? Как зафиксировать?
— Этим вы и занимаетесь?
Он улыбнулся, и в его улыбке Мария прочла нескрываемую гордость.
— Да, мой отдел реконструирует древние ритуалы. Мы воссоздаём атмосферу, чтобы выявить присущую ей энергетику. Мне посчастливилось заниматься тем, о чём я мечтал с детства. Я бредил древностью, бредил магией. И вот в моём распоряжении есть все доступные на сегодняшний день техниче¬ские средства, я задаю направление исследований, определяю задачи…
— Вы интригуете меня.
— Наконец-то вы проявили какой-то интерес, — искренне обрадовался Карл.
Он повёл её дальше.
— На днях это пришло из США.
Они остановились перед большим деревянным ящиком. Рейтер протянул руку и достал из соломы объёмистый свёрток из мягкой белой замши, украшенный длинной бахромой.
— Смотрите! Это священный колчан, сделанный из шкуры белой выдры. В нём никогда не хранились ни лук, ни стрелы, потому что он был священной связкой, а не частью военной или охотничьей амуниции. Видите, он завязан с обоих концов шнурами? Этому колчану индейцы дали имя.
— Какое?
— Белый Дух. Этот священный свёрток — хранитель силы. Им пользовались во время церемоний, обращались к нему за помощью. Внутри лежат всевозможные камешки, раковины, птичьи лапки.
— Священный свёрток? Можно потрогать его?
— Я хотел просить вас об этом, — ответил Рейтер очень серьёзно. — Возьмите его. Подержите. Почувствуйте.
Мария провела рукой по свёртку.
«Надо же! Этот странный колчан, не знавший лука и стрел, считался священным. Возможно, глядя на него, дикари испытывали такой же трепет и восторг, какой приходит ко мне, когда я стою перед иконой Богоматери. И если его почитали, значит, он и впрямь обладал какой-то силой. А что же я? Сумею ли я проникнуть в его тайну? Коснётся ли меня его таинственная сила?» — думала она, ведя ладонью по шершавой поверхности замши.
В некоторых местах колчан был испачкан жирными пятнами, кое-где виднелась въевшаяся в него сажа, на самом краешке, где свёрток был туго оплетён ремешком, темнело бурое пятно.
— Это кровь? — спросила Мария. — Вы думаете, это кровь?
— Похоже. За этот колчан многие отдали свою жизнь.
Мария взяла свёрток в обе руки, пальцы нащупали сквозь замшу какие-то небольшие предметы.
«Что за странное ощущение зреет во мне! Будто я вот-вот узнаю что-то важное. Будто откроется мне глубочайшая тайна. Господи, до чего же я наивна и легковерна! Вот уже я включилась в эту нелепую игру. И в каком обществе! Рядом со мной стоит штандартенфюрер СС, предлагает мне не думать о жестокостях национал-социалистов, убеждает в реальности туземной магии! Более того — я уже, кажется, поверила во всю эту чушь!»
Она ещё раз взвесила колчан в ладонях, с каким-то необъяснимым удовольствием наблюдая за колышущейся бахромой. От свёртка пахнуло костром и разнотравьем. Она протянула его Рейтеру.
— Ну что? — спросил он, пристально глядя на неё.
— Мне кажется, вы увлечены Америкой.
— Я возлагаю гораздо больше надежд на Тибет и Египет. Хотя в детстве я, как и все мои сверстники, обожал читать Карла Мая . Вы не поверите, но Винниту был моим кумиром. Такого вождя Апачей никогда не существовало, он не имел ничего общего с настоящими краснокожими, но он был великолепен. Столь высокой идеи человеческого благородства и дружбы, как в книгах о Винниту, мне не встречалось больше нигде. Меня подкупила романтика Карла Мая. Вам доводилось читать его романы?
— Я не знакома с произведениями этого автора. Я воспитана на других книгах.
— Тогда вам не понять мои юношеские восторги. Ах молодость!.. Впрочем, в настоящее время индейцы меня интересуют совсем по другой причине.
— По какой же, если не секрет?
— В связи с вашей личностью.
— Вы продолжаете интриговать меня. — На её губах заиграла скупая улыбка.
— Я уже сказал вам, что мой астролог высчитал нашу с вами кармическую связь.
— Ах, вы опять об этом…
— Мы с вами встречались в прошлых жизнях.
— Вы думаете? — Мария иронично усмехнулась.
— Разве ничто не шелохнулось у вас в душе, когда вы взяли этот свёрток? Совсем ничего? — Рейтер нахмурился. — Вы не помните ничего?
— Я не помню даже жизнь до прихода большевиков, хотя в 1917 году мне было уже семь лет. Всё стёрлось из моей головы. Я предпочитаю не думать о прошлом, герр Рейтер.
— Мне кажется, вы лукавите. Я видел выражение вашего лица. Вы были полны ожидания. Вы жаждали почувствовать что-то, пусть даже и не почувствовали ничего. Хочу надеяться, что кое-что всё-таки всплывёт в вашей памяти. Вы не откажетесь поучаствовать в сеансе гипноза?
— Я не поддаюсь гипнозу, — она покачала головой и изобразила на лице нечто похожее на презрение.
— Всё же уступите мне, Мария. Если вы ничего не вспомните, я обещаю никогда больше не беспокоить вас просьбами.
— Что ж…
Она равнодушно пожала плечами.
— Спасибо. — Карл удовлетворённо улыбнулся. — Я убеждён в положительном результате…
Пять минут спустя они вошли в небольшой кабинет, где горел приглушённый свет. На тёмно-синих стенах не было ничего. В дальнем углу стояли небольшой холодильник и стеклянный шкаф с какими-то металлическими посудинами.
— Присаживайтесь, — Рейтер указал на высокое кожаное кресло, похожее на зубоврачебное, — вот этим рычагом выберите удобное положение.
В двери появился высокий мужчина в белом халате. На его длинном худом лице блестели толстые стёкла очков.
— Густав, фройляйн согласилась на сеанс гипноза, — сказал Рейтер.
Человек в халате молча кивнул и нажал на чёрную кнопку справа от входной двери. Секунд через десять откуда-то сверху послышались звонкие удары бубна. Мария от неожиданности вздрогнула.
— Это что? — спросила она напряжённо.
— Индейцы, магнитофонная запись, — ответил Рейтер. — Для усиления эффекта.
К звукам бубна присоединился хриплый старче¬ский голос, напевавший на непонятном языке.
Человек в халате взял Марию за руку. Она увидела перед собой шприц.
— Зачем? Что это? — испугалась она.
— Не беспокойтесь, фройляйн, — проговорил он густым баритоном, совсем не соответствовавшим его невзрачной наружности. — Это нужно, чтобы ускорить ваше погружение в гипноз.
Она не успела ответить. Её парализовал страх. Игла воткнулась в руку. Рядом что-то громко щёлкнуло, и над головой вспыхнул узкий конус яркого света.
— Теперь начнём работать.
Мужчина в халате отступил на шаг. За его спиной Мария с трудом разглядела фигуру Карла Рейтера. Падавший сверху свет заливал только её саму — руки, ноги, а всё пространство кабинета утонуло теперь во тьме.