Мистика зачатия мира философско-эротическая поэма
************************
Сегодня мы с тобой соединились, не для того, чтоб радоваться жизни, здоровью и вполне земной любви, сплетаясь, словно змеи, в сладких корчах. Как древние языческие боги, мы восхотели породить дитя. И приступили к столь привычным ласкам, как к некоей священной литургии.
И всё же, пожирая это тело ладонями, глазами и губами, я не могу тобой не восхищаться. Как очи твои ласково мерцают! Как ненасытны лакомые губы! Как выгнулся твой сильный гладкий стан! Как жадно и изящно распахнулись твои молочно-шёлковые бёдра! Как сладок твой живот продолговатый под чуть заметным сводом тонких рёбер! Как грудь твоя высокая прекрасна, когда она трепещет в такт движеньям разжаренного тела моего!
************************
…Я помню этот миг, когда собою унизил целомудренную тьму. Не сознавая цели и причины, я НАЧИНАЛСЯ горько и мятежно. И сам в себе усматривая нечто, ничтожище предвечности я жёг искринкой бытия, икринкой жизни.
…И я кричал, и всё вокруг кричало, от ужаса впадая в исступленье, я – из-за тьмы, а тьма – из-за меня. Глухую слепоту осознавая, я прозревал… раздваивался жутко в зеркальном лабиринте парадокса: иль недоНЕЧТО – иль переНИЧТО?..
Раскрыв впервые жадный рот пространства, я гадил под себя, рождая время. Брезгливо отворачивался мрак и пустота блевала, корчась в муках…
************************
…как грудь твоя высокая прекрасна, когда она трепещет в такт движеньям разжаренного тела моего! О, как люблю свои наполнить горсти теплом твоих прелестных ягодиц! Они – как две мясистых сочных сливы, одновременно мягких и упругих. Они так тесно, конвульсивно сжаты, как будто бы наивно защищают священное сокровище от мира. Я алчно прижимаю их к себе, к своим неугомонным жарким бёдрам, чтобы познать тебя как можно глубже… Расслабились кокетливо, игриво (я словно зачерпнул ладонью пух), и снова напряглись, как гладкий мрамор… я ощущаю пальцами своими незримых мышц ликующие игры…
************************
…Тьма долго насыщается собою и мертвенным бутоном набухает, накапливает капли «небылого», безвкусную и чёрную пыльцу на лепестках из бархата «нежизни», в которых гонит струйки сонных соков. Здесь время вязнет, ёжится пространство, не вынося отсутствия вещей, которыми играть им не судилось. Тушь тишины накладывает густо на мёртвые, бездвижные ресницы…
О, тьма! Начало многих, многих НЕЧТО! Двусмысленностью первой, первой мукой (а, как известно, мука – признак жизни) ты разрываешь девственность НИЧТО. Начало мира, времени и смерти. Да-да, и смерти! Разве ты не знаешь? Ведь всё равно твой острый, наглый перст, куда-то вдаль нахально устремлённый, в твою же спину скоро и упрётся. Начало, ты – изнанка тупика.
Увы, но тьма не видит этой смерти. Ведь смерть – её же собственный затылок. Без двух зеркал его не увидать (они зовутся время и пространство)…
************************
…О, как люблю свои наполнить горсти теплом твоих прелестных ягодиц!.. Расслабились кокетливо, игриво, и снова напряглись, как гладкий мрамор… я ощущаю пальцами своими незримых мышц ликующие игры.
Мне хочется тебя перевернуть… И ты тотчас азартно поддаёшься, покорностью своею наслаждаясь. Твоя спина – как томная долина. Она так восхитительно прогнулась!.. Ложбинка позвоночника волною сбегает от затылка твоего, - поникшего на миг в сонливой неге, - к твоей, такой подвижной, пояснице, - и, словно разогнавшись с гладкой горки, взлетает к двум чарующим холмам, к которым животом я прижимаюсь.
Долина углубляется, как в сказке, где магия пространством управляет. Холмы скользят, немного раздвигаясь… Ты гнёшься, словно веточка берёзы! Ты грациозно дрогнешь головой, копну своих волос назад отбросив, - и в гибкую прекрасную долину (которую сжимаю я в руках, как бог-гигант из позабытых мифов) клубами хлынет шёлковое море…
Ты создана для наслажденья лаской…
************************
…Моя шизофреническая вечность, где «никогда» с подкладкою «всегда» хихикало в гофрированном шланге, сжималось и растягивалось сладко, и потрясало искренностью потной, бессмысленными «-гда» в мошонке скуки.
…Я знаю, - всё, рождённое из мрака немного поблестит – и мраком кончит, не досмотрев сансары миракли. Мрак – кредитор, не знающий пощады…
************************
…Ты гнёшься, словно веточка берёзы! Через плечо бросаешь томный взгляд, откидываешь волосы и стонешь, и бьёшься о живот мой напряжённый, как яростный прибой – о твердь утёса. В тебе я – глубже, чем твоё же сердце!..
Как будто поклоняясь храму бога, ты локти разведёшь свои устало, со стонами лицом в постель уткнувшись… Ты движешься мне в такт упругим торсом, слегка играя бёдрами своими, которые я глажу неустанно. А может, это я тобою движу, толкая на себя твой хрупкий стан? Две наших воли будто слились вместе…
Закрыв глаза, красою ослеплённый, я погружаюсь в омут ощущений… В моих руках беснуется и гнётся такое восхитительное тело, нанизанное страстью на меня, как бусинка жемчужная – на нитку, как маленькая лань – на острый вертел охотника, готовящего ужин… Ты бьёшься, словно знамя в струях бури, сгибая пик упругого флагштока. Я ввинчиваюсь, истово врезаюсь в тиски голодной яростной печи, пульсирующей жаром неуёмным. Я – будто ось взорвавшейся сверхновой.
Удар! Фонтан! Вулкан!.. Потоки лавы!..
************************
…Удар! – и вечность корчится беззвучно.
И вот он я – комочек нежной слизи… Ни одного движения не сделав, проклюнулся из тьмы небытия, обзаведясь размерами и массой, достаточными, чтобы вытеснять какое-то количество пространства…
Ах, вечное чванливое НАЧАЛО!.. В своём нейтральном, сером среднем роде дырою округляющее рот, оно погонит стадо ПРОДОЛЖЕНИЙ к убогому и вечному КОНЦУ, который это всё лишает смысла. Там шепелявый финиш прошипит свой приговор, что мною предугадан.
Но я уж обречён теперь родиться… Помчусь (точней, помучаюсь) по кочкам в обозе беззаконий бытия. Вы сладенько вздыхаете в постели. Он курит, а она кладёт головку на крепкое плечо, и тихо шепчет: «А ты хотел бы сына или дочку?» Он что-то отвечает. Засыпают…
Вам хорошо, - а мне придётся жить.
Геннадий Петров, опять же