Вы пробовали хоть раз в жизни доставить на 10 этаж пианино в обычном лифте, или надеть на ногу ботинок на 6-7 размеров меньше? Занятие, прямо скажем, не из легких, если не сказать - абсолютно невыполнимых.
А в подлодке с такого рода «упражнениями» моряки сталкиваются каждую минуту. Чем примечательно внутрилодочное пространство? Да тем, что нет в нём места ни для чего проектом туда не «впихнутого». А если и удаётся время от времени что-то «пристроить», то делается это с превеликими муками, пыхтя, сопя и пузырясь потом. И не дай Бог потом это «ЧТО-ТО» передвинуть или переставить. Это уж вряд ли!
Но есть в чреве субмарины агрегаты и «организмы» из стали и сплавов, которые пытливым умом конструктора придуманы, недюжинным энтузиазмом заводских специалистов созданы и заботливо корабелами втиснуты на свои места. Потом так же заботливо «обложены» кабельными трассами, трубопроводами и магистралями, придвинуты сопутствующими агрегатами, обёрнуты - как больной грелками - ящиками с ЗИПом, а также, практически не тронутой, документацией на них и на остальные железяки. Иногда ко всему этому винегрету добавляются банки с регенерацией, провиант и расходные материалы. И всё это благолепие обернуто, как в фольгу прочным корпусом субмарины, на котором тоже имеются всякие «наросты» из механизмов и арматуры. А уж сам прочный корпус, вместе с кишками трасс, механизмов и прочего фарша, находится в скорлупе легкого корпуса, того самого, что можно лицезреть стоя на берегу и любуясь мощью горделивых обводов субмарины, покачивающейся на морской глади. Хотя три четверти этого лёгкого корпуса глазу не видны, поскольку спрятаны ниже ватерлинии, то есть - под водой.
Говорят, чтобы служить на подлодке, нужно быть сделанным из сплава железных нервов, богатырского здоровья и лошадиной выносливости. И, обязательно иметь чувство юмора. Поскольку иначе тебя немедленно заменят, а проще говоря, спишут за непригодностью. Потому как нарушение любой из составляющих делает тебя либо нездоровым, либо нездоровым на всю голову. А кому это нужно? Из начальства, конечно…
Но природа свое берёт. Стареют и выходят из строя не только люди, но и бездушные железяки. И приходится их время от времени вынимать, как отслуживший свой срок аппендикс из брюшной полости и выбрасывать. А на их место «вшивать» новые и не всегда такие же, как предшественники, агрегаты. Некоторые из них довольно легко демонтируются и исчезают в рубочных люках, блестя прощально своим железным боком. Мол: «Ну, всё! Я своё отбарабанил! Теперь пусть другие… А вы, уж, оставайтесь…» А для расставания с иными приходится топать в завод, или, ещё хлеще, в сухой док и «ампутация» таких агрегатов превращается в процесс, который напоминает чуть ли не рождение субмарины заново.
Но, это когда все по плану и организовано. А ведь бывает так, что, сломаться-то сломалось, а вот ни тебе завода рядом, ни хиленькой плавмастерской и вообще - никого, ничего, да и не желательно чтобы об этом процессе, в принципе, знало начальство. Даже своё…
Груня…Мичман Грунтовский, Вадик…
Когда я после четвертого курса попал на практику на одну из лодок, он служил там техником - трюмным. Был приписан к шестому отсеку, командира которого я и дублировал. Мне - пацану двадцатилетнему - казалось, что и он, и его коллеги были такими «дядьками» перед опытом которых испытывался трепет и холодок на загривке от мысли, что через год придётся командовать вот такими же, а может быть именно этими - самыми, уверенными в себе и смотрящими свысока на нас -«нематросо - неофицеров».
А случилось так , что спустя год я попал именно в ту самую базу, где проходил практику. А спустя пару лет службы - появился в нашем экипаже и Груня. Его экипаж ушёл в завод года на два, а он, правдами и неправдами, сбежал для «прохождения дальнейшей службы» к нам.
Нужно сказать, что личностью он был, мягко сказать, неординарной. Имел врожденный дефект речи и произносил многие слова, весьма коверкая их. Даже свою фамилии произносил так, что русского алфавита не хватит, чтобы написать точную транскрипцию. Построение слов в предложение у него было своё и никаким законам лексики и грамматики не подчинялось. Да, и повторить за ним было невозможно. Поэтому его в «народе» называли «ФФФрунтовским», а чаще - Груней.
Он был до фанатичности неаккуратен. Во всём. В своём внешнем виде, в состоянии своих личных вещей, койки в каюте, боевого поста. А материальная часть без всяких надписей и условных обозначений могла быть мгновенно определена, как «заведование мичмана Грунтовского. Груни. Кстати, внешний вид этой самой матчасти абсолютно оправдано вызывал у любого сомнение в том, что она может работать. Даже с большой натяжкой.
Но, работала, и даже неплохо. Вот только смотреть на всё это было неприятно. Как-то от её работы подташнивало.
Его, конечно, перевоспитывали. Все. И командиры, и, особенно, замполиты. И непосредственные начальники и коллеги «по несчастью». Его воспитывали в казарме, на причале, в отсеках лодки, даже дома - не помогало.
Но он, при этом, не обижался. И вообще, был незлобливым, незлопамятным, добродушным и всегда готовым броситься на помощь любому. За что ему прощалось многое.
Только замполитов его такая непосредственность не «растапливала». От того имел он частые воспитательные беседы с ними. Некоторые звучали примерно так:
- Грунтовский! Ну, сколько ещё ждать? Тебе ещё неделю назад приказали навести порядок в … (далее следовало определение места)! А где он, порядок?
- Да, Вы что, тащь капитан 2 ранга? Я всех убрал уже завтра, то есть -вчера! А это от того, что ходют под себя тут всякие, сорют. А я - то что? Я - завсегда. Ходить не надо!
- А когда ты свои конспекты мне на проверку дашь?
- Так это… Я их комдиву отдал посмотреть, а он не возвернул. Я спросил - когда? А он говорит - как токо на горе раком свисну... То есть… он свиснет. - Груня начинал теряться в словах и замолкал.
Замполит почти всегда прекращал свои нравоучения со злостью в глазах, понимая, что никогда он от Груни не добьётся ни выполнения приказов, ни вразумительных ответов. Лишь бы не гадил…
Заведование его располагалось в двух отсеках. И одним из них (О, счастье!) был как раз тот, которым командовал я. Свои беседы на воспитательные темы описывать не буду. Не все слова можно разместить на бумаге. Она может не выдержать и задымится.
.. Году в 1986-м готовились мы к походу. Выполняли все положенные задачи
и приближали день отхода в автономку. На очереди был доковый осмотр и мы, подплывая к доку, заглушили реакторы, повесили всю мощь корабля на большие, но чахлые дизельгенераторы, которые как раз и располагались в моём отсеке, и, целясь в ворота дока, молились на то, чтобы не сдохли послужившее своё пожилые дизельки.
Плохо, видимо, молились.
…Как только «хвост» субмарины пересек ворота дока, что-то в моем отсеке чихнуло громко, потом взвыло, затем как-то непотребно застучало, вызывая дрожь в организме, потом ещё чихнуло. Потом матюкнулось голосом старшины команды мотористов и стихло. Сразу как-то стало темновато, звук, который постоянно присутствует в недрах субмарины и которого так не хватает после походов в периметре домашней обстановки, вдруг сменил свой фоновый рисунок на какой-то неуверенный и неоднородный… Где-то стали с воем отключатся автоматы электропитания механизмов. И к горлу подступил неприятный на вкус комок, который появлялся всегда, когда мозг начинал понимать, что впереди многосуточные бдения у аварийного агрегата. Без сна, без обеда и с постоянным подталкиванием. И всё это в сроки, сжатые началом автономки.
В море, кстати, без дизель-генератора выходить нельзя. А впереди, вот-вот, автономка. Да ещё и десятка полтора проверок… В общем, та ещё перспективка!
Ну, чихнул- всхлипнул - матюкнулся- замолчал, а чинить надо.
…Как мы его чинили - целая песня…
Вы же помните, что просто так из «кишок» подлодки ничего не достанешь?
А дизелёк - штука весьма габаритная и спрятана в трюме одного из маленьких отсеков. Раскидали братья - мотористы эту железку на составные части и выяснили, что лопнуло там что-то в самом материале, из которого дизель, точнее, его - головка блока сделана. И нет никакой возможности починить, а только менять её, родимую, на такую же, но целую. Без трещин.
И были облазаны все окрестности дока, прилегающей к нему заводской территории, и даже - территории городка, свалки и овраги… Ушлый старшина мотористов сумел даже проникнуть в недра секретных цехов завода и в складские терминалы… И везде он «угрожал» залить с головой спиртом того, кто найдёт эту проклятую головку. И, нашли-таки. Нашли такой же точно дизель, где-то на задворках мастерских. И было в нём всё ломано - переломано. Кроме той самой головки, которая и нужна нам была до зарезу!
Нужно сказать, что головка эта была весьма приличных размеров, и весу в ней было тоже прилично.
Счастливый старшина, чуть ли не под звуки маршей, приволок эту железяку на стапель-палубу дока, гордо стряхнул пот со лба, свистнул своих помощников, и начал процесс разборки привезенного дизеля. Когда дело дошло до выворачивания здоровенных шпилек, которыми крепилась эта головка к остальным частям, совершенно не интересующего нас агрегата, дело встало.
И был найден какой-то специальный ключ для их откручивания, и даже положенный к нему усилитель, но шпильки не поддавались. Видимо, десятилетия, которые дизелёк пролежал на задворках мастерских, не прошли бесследно. И, как Египетская пирамида, монолит дизеля не выпускал из своих объятий составные части.
И построили тут весь экипаж на стапель-палубе, и поделили на десять смен по десять человек. По одной смене на шпильку. Надели на конструкцию ключа с усилителем длиннющую трубу, вместо рычага. Помянули Архимеда, и начали на «раз-два-три» ходить кругами. И шпильки нехотя, но поддавались. И «хороводили» мы так часов десять. Но две шпильки на наши «всеэкипажные усилия» не поддались и остались торчать в теле агрегата. А, не открутив их - снять головку было невозможно.
Что только мы не придумывали, чем только на них не лили, чем не стучали, какими словами не увещевали - не идут и всё. Народ устал.
А ведь ещё нужно было разобрать кое-что и в отсеке, чтобы засунуть «новенькую» болванку на место старой. Не говоря уже о том, что старую - тоже нужно было на свет божий извлечь.
И этим старым дизелем занимался всё это время, пока мы хороводили на стапель-палубе, матросик Гацко.
А помогал ему Груня.
Гацко был не менее колоритной личностью, только совсем в другом плане, чем Груня. Был он очень невысокого роста, с вечно грустными глазами и редкой, но виноватой улыбкой. Волосы ёжиком и большие руки, которые были сильно непропорциональны остальному телу. При всём при этом, он обладал необъяснимой силищей. И отсутствием чувства юмора. На срочную службу призывают ведь всяких. И таких тоже. Родом и призывом был он из белорусской деревеньки, где работал, то ли кузнецом, то ли забойщиком скота, который валил, очевидно, простым ударом кулака в лоб. Был у него брат, близнец, который на флот не попал. И вообще - не взяли его в армию по причине здоровья.
Народ шутил, что у Гацка есть брат - однояйцевый близнец. Но непригодный к службе в армии, так как у них - у братьев - одно яйцо на двоих. Поэтому только один годным и оказался. И то, только для подводных лодок, где наличие второго «атрибута» необязательно.
Но это шутили, а вообще - побаивались.
Когда весь экипаж, всеми десятью сменами умаялся, старшина вдруг вспомнил, что в этом «карусельно-хороводном» деле не задействовал до сих пор Гацка.
Его, конечно, высвистали. Он, лениво, поругиваясь, спустился с глыбы возвышающегося в доке подводного крейсера, и нехотя, устало уставился на старшину.
- Ну, товарищ мичман, я ведь там ещё не закончил! Чего было меня отрывать-то!
- Валера, - взмолился старшина, - Ни черта у нас не выходит! Ты там, внутри шпильки пооткручивал?
- Конечно, а что они, сами что - ли открутились? Я часа два крутил! Да ещё головку вытаскивать начал, с Грунтовским вместе. Там у меня всё только наладилось, а тут Вы!
- Два часа откручивал? - брови старшины полезли вверх.
Он понимал, что тот дизель, в отсеке, ухожен и смазан, не то, что привезённый. Но два часа на откручивание того, что за десять часов не удалось всему экипажу? Да ещё нужно учесть, что внутри отсека никаких «рычагов» на ключ не наденешь. Там простому-то ключу не всегда есть, где повернуться.
- Два часа? И что, все отвернул? Родной, а мы тут… А как? … А если ты нам?.. - старый мичман не знал, как и что бы ещё сделать, лишь бы отвернуть эти проклятые шпильки и загрузить агрегат, пока лодку не выгнали из дока. На плаву это уже было невозможно.
Гацко ленивым взглядом уставшего от двухдневного недосыпания и постоянного «вкалывания» человека, окинул всю нашу компанию, сооруженную систему по отворачиванию проклятых шпилек, посмотрел почему-то на небе, потом на часы, протёр уставшие глаза, вытер об грязную робу не менее грязные руки. И взялся за ключ.
Все даже не смеялись, когда руки моториста сноровисто, тяжеловато, но уверенно повернули ключ, а вместе с ним и шпильку, на один оборот. Потом на два, три…
Он скинул ключ с поддавшейся шпильки и таким же порядком оборотов на пять открутил вторую …
Старшина только переводил в недоумении взгляд с Валерки на валяющуюся рядом «систему отвертывания» и жадно дышащих рядом с ней военморов, которые ещё минут двадцать назад «пыжились», чтобы хоть на миллиметр сдвинуть всё это сооружение вместе со шпилькой.
- Ну, дальше Вы уж сами. Мне там, в отсеке, ещё работы не меряно… - выдохнул Гацко и также лениво и уныло, как и спускался, стал подниматься на корпус субмарины.
… Под свист и улюлюкание быстренько отделилась головка от остальной части дизелька, её тут же лихо подхватили мощные крюки докового крана и вознесли на корпус. Теперь самым главным было вытащить «непотребное» из чрева и бросить туда «обновку». Главное - успеть всё это до того, как лодка покинет док и приготовиться к погружению.
…И мы успели всё выкинуть, и успели запихнуть внутрь. И погрузились, вытирая побитые и порванные тросами при погрузке руки. Оставалось только дотащить, проклятую, до отсека, спустить в трюм и установить на нужное место.
…А теперь вспомните, что я говорил про просторы внутрикорпусного объема субмарины. Ну, нет там места, чтобы развернуться, повернуться, переменить расположение груза, если что-то не «пошло». Нету!
Это старую, никому уже не нужную штуковину, тащили мы довольно легко. Потому что не нужно было оберегать её поверхности и узлы от ударов и царапин. Не нужна уже она была никому! Поэтому и получала по пути следования удары кувалдой, чтобы не застревала, да и лом не раз отпечатывался на её боках. И падала она иногда, и стукалась, и гнулась, но…лезла. И вылезла. И осталась навечно в доке завода.
А эту, новую, нужно было доставить очень нежно, сдувая пылинки, не допуская контактов некоторых её частей с окружающими трубопроводами, конструкциями, железяками и ломами-кувалдами.
И тянули мы её с помощью талей и собственных рук…
Долго тянули…
Она периодически застревала, и мы с нежностью откатывали её назад, и тщательно выцеливали снова, чтобы не застревала. Она слушалась иногда, иногда узкие места проходила с пятого раза. Мы все были измучены и вымотаны. Но... держались, потому что из центрального поста с завидной периодичностью неслось: «Ну, что там? Мотористы! Когда уже? Скоро погружение!»
И болванка, наконец-то, была доставлена до трюма и зависла на тросах всего в полуметре от назначенной ей «полосы приземления».
Но, зависла она намертво. И никакие усилия, в том числе и могучего Гацка, не помогали. Мы пробовали её и вперед толкать, и назад, и в бок и на бок. Она просто умерла. Как памятник, возвышаясь над могилой, в которой, всего в полуметре под ней и чуть дальше, лежал потерявший сознание и надежду - дизель-генератор.
…Рассмотрев все теоретические возможности и способы и, не найдя подходящего, мы удалились в курилку «перекурить и обмозговать это дело ещё раз».
- Груня! Ты не куришь, будешь вахтенным в отсеке. И смотри там, чтобы не поцарапал блок! - устало сказал я Вадиму, - и, имей в виду, без своих фокусов!.
…Когда я нырнул в трюм после перекура, головки на талях не было. Она, такая тяжеленная и непослушная, исчезла.
Кстати, Груни в отсеке не было тоже.
Старшина, который нырнул в трюм раньше, меня вдруг радостно взвыл.
- Товарищ командир, - она на месте!!!!
Не поверив всему этому, рванули в трюм и остальные. И Груня откуда-то появился и, безбожно коверкая речь и ломая русский язык, гордо вещал как он «тут подставил, там поднажал» и она «как пошла!»
При этом он всё время твердил, что устал ждать пока всё это кончится, прикинул в уме, куда нужно направить усилие и направил, правда, погнул немного газоотвод, но не порвал же»!!!
Мы с изумлением слушали и смотрели и не могли понять, как это один человек, да ещё такой, как Груня, смог запросто, за десяток минут, без чьей-либо помощи, сделать то, что не удавалось нам, с мозгами и расчетами, инструментами и приспособлениями?
И тут наши восхищенные взгляды, и расслабленные чресла потряс нечеловеческий вопль старшины мотористов:
- Сука! Убью! Что делать-то теперь? Командир? Этот… запихнул, чтоб ему всю жизнь ежей пихали!.. Он же не той стороной запихнул! Её же теперь ни в жизнь не повернуть! Куда ж мы теперь в атономку! Убью гада!!!! - проорал мичман и заплакал.
…Головка блока цилиндров, эта самая «ЖЕЛЕЗЯКА», которая довела до исступления весь экипаж и даже проверяющих, болванка от которой зависел выход в автономку или «расстрел» командира с «повешеньем» меня вместе с мотористами на рубочных рулях, лежала, как младенец в люльке на своём месте, поблёскивая ни разу не царапнутыми в процессе транспортировки поверхностями. Ей ничего не угрожало уже. Даже Груня. Но лежала-то эта зараз задом наперёд и не было ни малейшей возможности развернуть её! Потому что она помещалась только в длину, а ширина … Не подходящая у неё была ширина.
И только Груня сумел что-то такое сделать, что она не просто упала на место, но при этом ещё и развернулась на 180 градусов, как фигурист. А повторить свой маневр уже не смогла бы, даже с помощью Груни, непомнящего толком чего и как он сделал. Потому что падать она ещё могла, а вот взлететь и перевернуться - увы…
… Дальше было много чего…
Экзекуции коснулись всех. И командира, и замполита, наверное, за слабую индивидуальную работу с личным составом по «проталкиванию» железяк в корпус, и, особенно, механика и меня…
Только Груню это всё не коснулось. Да и не могло. Он вообще был человек необидчивым, и совершенно не воспринимающим брань, ругань, побои и, даже, расстрел.
- А фто? Я её.., а она.., но ведь на место же… А они все… вообще ни черта… А она … к-а-а-к! И лежит, …ффука! - бормотал он на все расспросы.
… И лежала эта самая головка в трюме, ещё до автономки, в базе, расчленённая автогеном на части. И на месте её «работала» уже совсем новая болванка. И дизель урчал иронично поглядывая зрачками приборов на поседевшего за эту эпопею старшину, косился смешливо в мою сторону и подмигивал Груне, когда он проползал мимо обесчещенной им головки, распиленной пополам и угрюмо хранящей свои останки в трюме.
… И в автономку мы вышли вовремя. И отплавали, как положено. Вот только у меня и мотористов началась эта автономка ещё в доке и закончилась только после ошвартовки у родного причала месяца через четыре. Потому что ни я, ни старшина с корабля больше не сходили, пока новенькая головка блока не была найдена, доставлена на борт и не «возлегла» на своё штатное место уже как положено. И пока не запыхтел в рабочем режиме старенький дизелёк, нагло посмеиваясь над всеми нами.
Помните?
«Подводник должен быть сделан из сплава железных нервов, богатырского здоровья и лошадиной выносливости. И, обязательно иметь чувство юмора». И чего из всего этого не было у Груни? Разве что смеялся он иногда невпопад, так это бывает. А вот за чрезмерный энтузиазм в то время, почему-то с подплава не списывали. Вот он и служил, а может быть, ещё и служит? Дизеля - то ведь пока нужны, и головки у них ломаются периодически. А их ведь, зараз, ох, как трудно грузить в отсеки!..
… Ради Бога, никогда не пробуйте перевозить пианино в лифте, особенно при участии таких помощников, как Груня. Когда тесно - не нужна святая простота.
Даже в лифте.
Особенно если у вас не благополучно с чувством юмора…