Умение слышать может быть и даром, и проклятием.
Обычно человеку дано слышать многое.
Мне же выпал жребий слышать все.
Я не сразу это осознал.
Особое умение слушать, развилось у меня, когда я служил в Ливане.
Война в Ливане сильно отличалась от войны в Газе.
Там, в Газе, в самые жаркие дни, а точнее ночи Второй Интифады я расстреливал за ночь по несколько рожков с патронами.
Это была странная война.
Больше месяца мы вели перестрелку с арабами, оставаясь при этом на своих позициях и не предпринимая никаких наступательных действий.
Не предпринимали крупных атак на нас и палестинцы.
В основном они пытались атаковать наши блокпосты- самое уязвимое место в нашей обороне. Кроме того, они постоянно минировали дороги на которых умудрялись устанавливать мины прямо у нас под носом по нескольку раз за ночь, причем иногда в одном и том же месте.
Особую опасность для нас представляли палестинские снайперы, из-за которых у нас было больше всего потерь.
Но в целом, наше превосходство было неоспоримо во всех отношениях и мы весьма успешно контролировали ситуацию здесь.
За годы оккупации мы научились отлично ориентироваться на данной местности, и знали тут буквально каждый камень.
Нам ничего не стоило уничтожить все живое на этом клочке земли за считанные часы.
Они тоже знали об этом. Знали, что совершенно беззащитны перед нашими вертолетами, которые появлялись в небе как молния, нанося смертельные удары по живым целям.
Многие из тех, кто воевали против нас, были приговорены. Эти смертные приговоры утверждались нашими секретными службами ежемесячно десятками, а то и сотнями.
Избежать этих приговоров за всю историю нашего противостояния удалось единицам.
Как правило, приведение приговора в исполнение было лишь делом времени.
И они, эти приговоренные, знали об этом.
Смерть являлась к ним в виде ракеты, пущенной с вертолета, который появлялся в небе Газы как ангел смерти.
Они знали что умрут, но продолжали войну, как продолжали ее и те, кто приходили им на смену.
Иногда мне казалось, что у наших врагов совершенно отсутствует чувство страха.
Ведь наша армия была несравнимо сильнее их партизанских групп, а наши спецслужбы действовали решительно и жестко.
Не раз мне приходилось участвовать в рейдах в лагеря беженцев и деревни, во время которых мы арестовывали или убивали тех, за кем пришли.
Шансов скрыться у тех не было.
Те, кого мы искали, прятались как правило в домах родителей или близких родственников.
Если они сами не сдавались, мы принимались за их близких.
Как-то раз я был свидетелем, как офицер спецслужб допрашивал мать одного из разыскиваемых арабов.
Собрав восемь младших своих детей, эта грузная женщина старалась закрыть их собою от офицера спецслужбы- высокого, спортивного вида мужчины лет тридцати с небольшим, которого внешне трудно было отличить от жителя Германии, или Голландии.
Белокожий и белокурый , со светло-серыми, сверкающими как у волка глазами, он говорил по-арабски совершенно свободно.
Он говорил обращаясь к женщине с холодной улыбкой, которая придавала его лицу еще более волчий вид.
Женщине было страшно, напуганы были и ее дети, но судя по ее виду , она решила держатся до конца и упрямо закрывала от волка своих детей.
"Где твой сын?" ласково обратился к ней волк.
"Не знаю. Его здесь нет", ответила женщина будто хотела сказать "убирайся, оставь меня в покое!"
"И ты не знаешь где он?" с издевкой спросил волк.
"Нет!" почти выкрикнула мать.
"А может быть ты прячешь его в шкафу?" с ухмылкой спросил волк.
"Нет!" крикнула женщина и сделала движение, как-будто хотела рвануться к шкафу.
"Ну что ж," сказал волк, "тогда мы проверим шкаф и уйдем" и он навел свой узи на шкаф.
"Нет!" рванулась к нему женщина и крикнула: "Мухаммад, выходи!"
Мухаммада мы увели, а потом я видел, как два других следователя уже допрашивали его- с плотной повязкой на глазах и руками, скованными за спиной пластиковыми наручниками.
Один из офицеров пригрозил тогда юноше, что если он не будет сотрудничать со следствием, то он снимет с него штаны и засунет ему дубинку в задницу.
При этом он сунул ему дубинку прямо под нос.
"Как тебе такая перспектива?" ухмылялся следователь. "А потом ты сможешь рассказать всей деревне как тебе понравилось".
Парень молчал, стиснув зубы от ненависти.
Чем закончился этот допрос я так и не узнал, нас отправили обратно на базу.
Таких случаев было много.
Я например был свидетелем случая, когда наш командир, люто ненавидевший арабов , убивших его близкого друга бил по лицу восьмидесятилетнего старика, требуя от того сказать, где прячется его сын.
"Если ты не скажешь где прячется твой сын, мы взорвем дом!" орал он на старика.
Дом мы потом действительно взорвали, а старик, его жена, невестки и куча детей остались на улице посреди руин.
Странно, но дети не плакали и лишь неотрывно смотрели на нас.
Тогда я впервые подумал, как будут они смотреть на нас лет через десять?
Может быть тоже через прицел снайперской винтовки?
Солдаты реагировали на события участниками которых становились по разному.
Но общим для всех нас было ощущение собственного превосходства над ними.
Мы были сильнее, мы были выше, мы были лучше их.
Например мы могли войти здесь в любой дом и чувствовать себя здесь полными хозяевами.
Как то раз мы выгнали всю семью на улицу только потому что нам хотелось смотреть футбол, а в доме был телевизор.
Мы гордились тем, что служим в боевых частях и честно выполняем свой долг.
И еще, мы давно смирились с тем, что несмотря на смертные приговоры, которые ежемесячно приводили в исполнение наши летчики, несмотря на разрушение домов и бесчисленные рейды, во время которых мы взрывали специальной взрывчаткой двери домов и затем переворачивали всю мебель в поисках тайников с оружием и потайных дверей, "они" продолжали стрелять в нас, кидать в нас бутылки с "коктейлем Молотова", закладывать мины на дорогах, приходить в наши города с поясами смертников.
Их не становилось меньше, а их ненависть к нам усиливалась день ото дня.
Они знали что умрут, но это не останавливало их.
Они продолжали свою войну против нас с таким же упорством, с каким мы пытались заставить их прекратить сопротивление.
Мы смирились с этой ситуацией, как приходится смириться с диагнозом смертельной болезни тяжело больному человеку.
Мы смирились с тем очевидным фактом, что воевать нам с ними придется вечно.
"Да, они никогда не успокоятся" говорили мы себе и друг другу, будто пытаясь убедить самих себя в чем-то. "Поэтому мы должны быть сильными и на каждый их удар отвечать еще более жестоким ударом. Или мы их, или они нас."
Убежденные в том, что другого выхода кроме рейдов влагеря беженцев у нас нет, мы уверенно выполняли возложенную на нас государством миссию, а по окончании службы ездили заграницу, учились, обзаводились семьями и делали вид , что все нормально.
Некоторые после срочной оставались в армии и продолжали служить.
Остался и я, подписав контракт еще на три года, после чего меня перебросили в Ливан.
Здесь война была уже совсем другой, потому что тут мы не чувствовали себя хозяевами и каждый клочок земли таил в себе смертельную опасность.
Главной особенностью этой войны была зловещая тишина, которая вдруг взрывалась снарядами и ракетами.
Обычно ракетные атаки начинались неожиданно.
Но еще страшнее, были нападения партизан на наши посты .
Нападали они совершенно бесшумно и именно здесь мне пригодились мои уши, верно служившие мне в минуты опасности и не раз спасавшие меня от большой беды .
Они обнаруживали опасность там, где были бессильны все остальные органы чувств и даже наша чудо-техника.
Я доверял им больше чем своим глазам и другим органам чувств, потому что они никогда не уставали и не теряли бдительности.
Они были чувствительнее любых сверхчувствительных приборов и верно служили мне.
Доверяя только им , я наделил их особой силой , развив чувствительность своих ушей до немыслимого уровня .
Будто мощные локаторы, они охраняли мой чуткий сон в минуты отдыха, улавливая любой шорох.
Они стали моим вторым сердцем, никогда не отключаясь и только благодаря необычайной чувствительности своих ушей мне удалось выжить.
Прослужив в Ливане положенный по контракту срок, я уволился и решил начать новую жизнь.
Женился я почти сразу после демобилизации. С Ларисой я познакомился во время одного из своих отпусков и теперь мы поженились. Вскоре, у нас родился сын.
Я хотел учиться и найдя работу охранника ночью, днем учился в университете.
Мы оба много работали и времени друг для друга у нас было совсем мало.
Но тем не менее мы были счастливы. Счастливы до тех пор, пока мои уши не предали меня.
Да, именно они были во всем виноваты- мои собственные, некогда верные мне уши.
Я и не заметил, как они превратились в моего злейшего врага.
Они как-будто стали жить своей собственной жизнью, заставляя меня слышать то, чего я слышать не хотел.
Будто безжалостный следователь, таскающий посреди ночи на допрос своего подследственного, мои собственные уши теперь будили меня по несколько раз за ночь по любому поводу.
Я слышал например, как капает вoда из плохо закрытого крана где-то на втором этаже здания, где я работал ночным сторожем, или как кликают клавиши в каком-нибудь кабинете, где кто-то засиделся глубоко за полночь.
Потом меня стали чрезвычайно раздражать любые звуки.
Обычный разговор между людьми на улице или в электричке, казался мне слишком громким.
Крики детей и особенно их плач резали мне слух.
Казалось моим ушам до всего было дело в этом мире и из-за них я был вовлечен во все, что происходило вокруг меня.
За это я стал ненавидеть их- свои уши.
Первой жертвой моих ушей стала моя собственная семья.
Возращаясь с работы, я вдруг стал без всякого повода орать на свою кроткую и любящую жену.
При этом мой маленький сын недоуменно смотрел на меня, напуганный и ничего не понимая.
Жена стала меня боятся , но все еще пыталась понять что со мной происходит.
Я почти не спал , перестал ходить в университет, кое-как отбывал на работе положенные часы и в конце-концов, завалил сессию.
Однажды, когда я вернулся утром с работы, жена с нашим сыном на руках и с большой сумкой собиралась выходить из дому.
Я столкнулся с ней на пороге.
"Я ухожу от тебя", сказала она мне, "Не хочу чтобы наш сын узнавал отца по крику ".
Она ушла, а я так и стоял какое-то время в дверях, будто меня контузили.
Теперь я ясно увидел как стремительно несется моя жизнь куда-то под откос и я уже в ней ничего не решаю.
"Проклятые уши!" , с ненавистью подумал я " Все из-за них!".
Пытаясь избавиться от мучавшей меня способности слышать абсолютно все, я попробовал обмануть их бдительность с помощью легких наркотиков типа марихуанны.
Ночью я курил набитые травой сигареты и под утро забывался глубоким, наркотическим сном.
Курить марихуанну и гашишь я начал еще во время службы в Ливане.
Там мы все курили, потому что это было частью нашей жизни, не придавая этому слишком большого значения.
Курил я иногда и после демобилизации в кругу посвященных, таких же бывших солдат как я.
Теперь же я стал курить постоянно.
Марихуанна проникая в легкие, давала ощущение бодрости, и раскуривая сигарету туго набитую "травкой" я будто ощущал на своем лице поток родниковой воды, которая окатывала мое лицо, глубоко проникая в поры моей кожи.
Но вскоре я обнаружил, что марихуанна стала для меня лишь временным выходом.
Легкий туман успешно усыплявший мой мозг был не в силах обмануть мои уши.
Они по-прежнему все слышали.
Тогда, ложась спать, я стал затыкать уши плотным слоем ваты.Заткнув уши, я попытался поставить стенку между собой и окружающим меня миром.
Но от этого мне стало только хуже.
У меня началось воспаление сначала левого, потом правого уха и теперь с обеих сторон головы, у самых моих висков как-будто стучали одновременно два молотка.
Но самое плохое для меня заключалось в том, что я начал слышать самого себя- то как бьется мое сердце- будто огромная турбина, как шумит моя кровь и еще много непонятных сигналов, поступавших в мой мозг от различных частей моего тела.
И я начал ощущать себя некоей слушающей сущностью, чутко отслеживающей таинственные сигналы собственной жизни. Казалось эта жизнь живет независимо от меня..
Я вдруг почувствовал себя огромным, пустым заводом, в помещении которого работают всевозможные агрегаты, но при этом в нем нет ни .... Души.
И тогда я прекратил бесполезную блокаду своих ушей.
Я попытался заткнуть их другим способом, вставив в уши наушники подключенные к мобильному телефону, из которых в мой мозг проникала музыка и новости из окружающего мира.
Я специально подобрал только ту музыку, которая мне нравилась.
Но вскоре я поймал себя на том, что не слушаю музыку.
Она не только не заполняла ту пустоту, которая образовалась внутри меня, но лишь усиливала ее.
Моя болезнь прогрессировала.
Теперь звуки которые не давали мне покоя ни днем ни ночью, стали ассоциироваться у меня с тем, что я пережил там- в Газе и потом в Ливане.
Я вспомнил вдруг, как мы спорили, убить нам уже немолодого араба, которого мы поймали возле забора безопасности.
Мой командир из поселенцев целился ему то в лицо, то в живот, как-будто растягивая удовольствие, а араб то закрывая лицо рукой, то втягивая живот кричал, что у него рожает жена и ему срочно нужно было отвезти ее в больницу, а солдаты на блокпосту его не пустили и поэтому он полез через забор.
При нем не было оружия и мы в конце-концов передали его военной полиции.
Или вспоминал, как мы перегородили дорогу на Иерусалим для толп арабов во время их праздника и как пожилые арабки протягивали нам свои бумаги с просьбой пропустить их через КПП... Или вдруг вспоминал машину скорой помощи, везшую роженницу в сопровождении ее четырех старших детей от 5 до 11 лет в больницу, и которую мы завернули обратно, потому что у женщины не было нужных документов...
Однажды, я вдруг поймал себя на том, что орал прямо посреди оживленной улицы и прохожие в страхе шарахались от меня.
"Заткнись!!!" , в ярости орал я, не то самому себе, не то своим ушам, не то образам преследовавшим меня.
Опомнившись , я побежал к дому.
Стремительно взбегая по ступеням, я слышал как бьет будто кувалдой по ушам мое сердце и как тяжело переливается моя кровь в артериях.
"Сейчас!" злобно цедил я сквозь зубы, "Сейчас вы навсегда заткнетесь!" , орал я своим ушам.
Ворвавшись к себе в дом, я схватил свой армейский нож, заскочил ванную и с перекошенным от ненависти ртом , схватил себя одной рукой за ухо, а другой полоснул себя где-то чуть выше мочки.
Боль разорвалась как мина у меня в мозгу, и смешиваясь с каким-то дьявольским злорадством поднялась тошнотворным комом к солнечному сплетению, затем ударила меня в сердце и разлилась огнем по всей левой части лица.
Я сам и все вокруг меня было залито кровью.
Ударившись об дверь ванной, я упал прямо под ноги перепуганного соседа, который видел как я залетел в дом с жуткими криками и последовал за мной через незапертую дверь.
Потом были две недели в больнице, где мне пришивали ухо , а симпатичная психолог пыталась наставить меня на путь истинный.
Она говорила мне все то, что я уже не раз слышал раньше от своих коммандиров в армии и военных психологов- о том, что мы должны быть сильными.
Пойдя на столь отчаянный шаг, я приобрел способность не слышать то, чего не хотел.
Я победил", думал я про себя, но радости от победы при этом не испытывал.
Мою способность слышать абсолютно все сменила другая, прямо противоположная способность- не слышать ничего.
При этом в моем мозгу неотступно снова и снова появлялся вопрос- "Зачем все это?"
Я прекрасно понимал смысл этого вопроса, но он меня уже не пугал.
Именно в этот момент, я снова увидел Ларису.
Сначала мне показалось что это сон.
Я был очень слаб, потому что потерял очень много крови и это все еще сказывалось на моем состоянии.
"Ты меня слышишь?", спросила она склонившись надо мной.
А я не мог ответить, потому что в горле у меня стоял ком и ее образ расплывался из-за слез, над которыми я был не властен.
Я слышал ее очень хорошо и впервые за все время, я слышал то, что хотел услышать.
Она наклонилась ко мне и нежно поцеловала.
"Я больше туда не вернусь" наконец решительно сказал я.
"Мы вместе уйдем оттуда и больше никогда туда не вернемся", уверила она меня.
Я был совершенно счастлив и впервые за все время облегченно вздохнул.