Неподвластные небу

Произведение написано в соавторстве с Владой Медведниковой и Terry

Неподвластные небу

Многие годы живут среди нас

Демоны -- видом как люди,

Но силы великой.

Не знают пощады они

И несут страх повсюду,

Кровью людской насыщаясь на время.

Ночь покрывает их тайны,

Солнечный свет их питает.

Демоны эти не могут

Жить вдалеке от селений,

Или в подземных чертогах --

Кровь им потребна и солнце.

Больше ни в чем нет препятствий,

В города они ходят открыто,

Или странствуют по дорогам,

Упиваются данной им властью.

Где герои, что станут защитой

От ужасных демонов солнца?

С каждым днем их число возрастает,

С каждым днем набираются силы,

В храмы не ходят, не чтят богов,

Как властители судеб своих,

Неподвластные небу.
      

    Пролог
       Имя, данное ему при рождении, затерялось в глубине времен. Исчезли и другие имена, остались лишь отголоски в памяти.
       Он видел, как отступали на север снега и льды, как менялась земля, покоряясь солнцу. Помнил зверей, позабытых людьми, и племена, от которых не осталось и следа.
       Давным-давно, в незапамятные времена он скитался по лесам и жил среди людей. Бывал злым духом и богом, гонителем и защитником, колдуном и шаманом. А теперь его домом стала цветущая страна меж двух рек. Люди страшились его, считали демоном, и ныне звался он -- Намтар-Энзигаль.
       Куда бы не приходил он, от моря до моря, от пустыни до лесов севера, -- пьющие кровь склонялись перед ним, клялись чтить его слова и не нарушать предписания.
       И вот появились чужаки. Прошел слух, что приплыли они из-за моря, со стороны заката. Поселились у великой реки и бродили по окрестным землям, никого не страшась и презирая законы. А разве можно допустить подобное? Ради того, чтобы усмирить их, стоит оставить дела и отправиться в путь.
      

    ***
       Солнце уже склонялось к закату, но Намтар не спешил. Он шел через селенье, не торопясь и не скрывая своей силы. Собаки заходились лаем, скулили и выли, козы испугано блеяли в загонах. И люди попрятались, не показывались на глаза Намтару. Но он чувствовал беспокойство и страх, бурлящий в их крови. Воздух был полон запахом реки, сухой травы и приближающейся ночи.
       За деревней, на скальном уступе, возвышался длинный дом. Те, кто ждали там, конечно же, давно знали о приближении Намтара. Знали, -- и не вышли, остались внутри.
       Не беда. Я сам приду к ним.
       Откинув тростниковую занавесь, он шагнул внутрь, в напряженную тишину.
       Здесь царил полумрак, лишь сквозь отверстие в потолке падал сумеречный свет. Но что для пьющего кровь темнота? Все взгляды обратились на вошедшего, но никто не шевельнулся, никто не проронил ни слова.
       У дальней стены на каменном возвышении восседал самый старший. Он сидел очень прямо, неподвижно, руки его покоились на коленях. Голову украшала высокая шапка, темные глаза были непроницаемы, холодны.
       Вот кто главный среди них, вот кто привел чужаков сюда.
       Остальные, -- три женщины, четверо мужчин -- все были младше. Один совсем юный -- триста лет ему, не больше -- и жажда уже подступала к нему, касалась своей тенью,-- стоял у самой двери, словно готов был заступить чужаку дорогу и вызвать на поединок.
       Намтар сделал еще несколько шагов, остановился. Старший выдержал его взгляд и спросил:
       -- Кто ты и зачем пришел сюда?
       Он говорил на языке прибрежных селений, и голос его звучал отстраненно и ровно. Так энзи1 города говорит со своим народом. Так жрец говорит от имени бога.
       Намтар ответил:
       -- Я тот, чьему слову покорны все пьющие кровь в этих землях. Я Намтар-Энзигаль и пришел научить вас тому, что принято на моей земле.
       Женщина, сидевшая у ног старшего, поднялась одним движением. Тряхнула головой -- кудрявые волосы рассыпались по плечам, -- и усмехнулась. Хотела заговорить, но старший взглянул на нее, и она промолчала. И все же не села, а пошла вдоль стен, медленно, бесшумно, словно дикий зверь, выжидающий миг, когда можно будет прыгнуть на добычу.
       Ты так самонадеянна, хищница? Улыбка коснулась губ Намтара, но он удержал ее. Ты так молода, разве сможешь подойти ко мне?
       -- Мы живем здесь, -- проговорил старший, и голос его звучал все также спокойно. -- Если эта земля и была твоей, ты потерял ее.
       Намтар окинул взглядом остальных. Они готовы драться, чего же ждут? Приказа?
       Один из сидевших на полу поднял голову и спросил:
       -- Не жажда ли тебя привела? -- Шевельнулся, словно хотел бросить вопросительный взгляд на старшего, но так и не обернулся и только широко повел рукой по воздуху. -- Может, мало людей в твоих краях, или кровь у них плохая? Если так, то к чему ссориться, мы можем...
       Намтар качнул головой, хотел ответить, но женский голос опередил его.
       -- О жажда бывает разной...
       Прильнув к грубому каменному изваянию, стояла женщина, полуобнаженная, гибкая. Прямые черные волосы ниспадали ниже пояса, на запястьях и предплечьях блестели браслеты. Поймав взгляд Намтара, она выпрямилась, изогнулась, вновь обняла статую. Такой плавности движений позавидовала бы любая храмовая танцовщица.
       -- Может, у тебя другая жажда? -- сказала она и засмеялась. -- Может, я утолю ее?
       -- Неужели ты думаешь, сестра, что там, откуда пришел он, нет женщин? -- с сухой насмешкой проронил кто-то в стороне, и Намтар перевел взгляд.
       Говоривший стоял, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Рыжие волосы падали ему на лицо, затеняли глаза.
       -- Одежда твоя нездешняя и, по всему видно, ты долго был в дороге, -- продолжил он. -- Сколько дней пути до твоей земли?
       Старший повернулся, и на этот раз тень раздражения скользнула по его лицу. Но рыжеволосый даже не взглянул в его сторону.
       -- Куда я прихожу, там моя земля, -- отозвался Намтар, наблюдая за ними. -- И все, кто пьют кровь на моей земле, подчиняются мне.
       -- Если так, тогда скажи.., -- начал рыжеволосый, но договорить не успел.
       Старший резко сказал что-то, на незнакомом языке, и все чужаки замерли, смолкли. Даже кудрявая остановилась, и красавица в украшениях застыла позади статуи.
       -- Это наша земля, -- глядя на Намтара, проговорил старший. Слова звучали раздельно и четко. -- Мы останемся здесь. Хочешь оспорить это?
       И вот теперь Намтар позволил себе улыбнуться. О нет. Я не стану оспаривать ваш выбор.
       -- Это ваша земля, -- сказал он, все еще улыбаясь. -- Вы останетесь здесь.
       И, повернувшись, пошел прочь. Тишина звенела за спиной, но никто не остановил его, не попробовал задержать.
      

    ***
       -- Не бойся, -- проговорил Намтар-Энзигаль2, принимая чашу. -- Чужаки не придут сюда.
       -- Ты убил их? -- спросил демон, сидевший рядом. Его город лежал впереди, был виден отсюда. Йерихо, город пальм, древний, опаленный солнцем
       Намтар сделал глоток. Здешнее пиво было густым и горьковатым. Должно быть, люди быстро хмелеют от него.
       -- Они живы. Но выйти из долины великой реки теперь не могут.
       Хозяин Йерихо молча смотрел, ждал продолжения.
       -- Они не пожелали подчиниться мне, и я оградил землю, на которой они живут. Скоро они поймут, что не могут преступить границ, которые я начертил. Кто угодно может войти туда и выйти, и лишь для этих девяти я создал клетку, лишь они обречены оставаться в ней. И между ними нет единства, а на земле, где они отныне будут жить -- мало крови. Мне незачем было убивать их -- скоро между ними разгорится вражда, они все сделают сами. -- Намтар допил пиво и опустил чашу. --Тебе нечего бояться, Хадад. Они не придут к тебе.
       Демон города пальм опустился на колени и склонился до земли.
       -- Я клялся соблюдать твои законы, -- сказал он. -- И снова клянусь.
       Намтар-Энзигаль лишь кивнул, а потом поднял голову, взглянул на небо.
       Солнце уже миновало зенит --пришла пора собираться в путь.
      
      

    Часть первая

    Дети сердца
      
       Люди обходят стороной этот старый заброшенный дом, ветер и солнце медленно разрушают его. Крошатся кирпичные стены, сквозь прорехи в крыше сияет голубое небо днем и звезды -- ночью. Место это заклято, и никто не смеет переступить порог. Никто не приближается к саркофагу, стоящему внутри. Пыль и песок покрыли царскую печать на каменной крышке, пыль и песок заметают глиняные таблички, лежащие на полу.
       Так уходит время, год за годом. Десятки и сотни лет.
      
      
       Таблица 1
       Ануданна, писец из храма великого Ану в огражденном Уруке, говорит:
      
       Старость настигла, приблизилась смерть,
       и страшусь не успеть.
       Здесь, в проклятом месте,
       под разрушенным сводом,
       наставленье оставлю для тех,
       кто прочесть его сможет.
       В этой гробнице сестра моя, Тику,
       скована чарами, скрыта во тьме.
       Света не видит, звуков не слышит,
       час пробуждения ждет.
       От одной мы матери, от отца одного,
       Но меня скоро смерть заберет,
       А сестра вечно юная, заклята, спит.
       Если сможешь заклятие это рассечь,
       Если печать ты сумеешь разбить, --
       не пугайся того, что во мраке найдешь.
       Там демон закован, лишающий крови, --
       сестра моя Тику сокрыта внутри.

    Глава первая. Эррензи

    1.
       Солнце клонилось к закату, и камни на берегу канала медленно отдавали накопленное за день тепло. Перистые облака неспешно плыли по небу. Завтрашний день обещал быть ясным и ветреным. В городе все готовились к празднику в честь верховного божества Энлиля, и не было среди жителей Ниппура печальных и пребывающих в унынии. Радость переполняла людские сердца.
       Лишь тот, кто с самого раннего детства отличался от остальных, не желал принимать участия в общем веселье. Природа наделила его медным цветом волос, редко встречающимся в этих краях, и необычной любовью к уединению, а ещё безрассудством и крутым нравом -- под стать грозному имени.
       Эррензи. В честь Эрры, неумолимого бога чумы. Так называют детей в надежде на то, что страшная болезнь обознается и обойдет стороной новорожденного.
       Его уважали и боялись, любили и ненавидели, но ни разу не случалось так, чтобы заговоривший с ним остался равнодушен.
       Сам Эррензи никогда не задумывался об этом. Сейчас он просто сидел на крыше своего дома, вдали от городской суеты, и вырезал из дерева новую флейту. За этим занятием и застал его встревоженный отец.
       -- Почему ты до сих пор здесь? Верховный жрец собирает всех у храма. Ты же знаешь, как важен обряд...
       -- Я не пойду. Устал, -- сказал Эррензи, ни на миг не отрываясь от работы.
       Старик горько вздохнул. Ну как такого упрямца переспоришь? Сам Верховный жрец ему, видите ли, не указ!
       -- Скажи, зачем ты сегодня ударил храмового писца? Это видели верные служители Энлиля. Они тобой очень недовольны. Чем провинился этот несчастный?
       Эррензи задумался, словно решая, стоит ли отвечать на вопрос, но потом все-таки неохотно пояснил:
       -- Мне не понравилось, как он смотрел на меня.
       -- И это все? - Отец огорченно всплеснул руками. - Ох, сынок, навлечешь ты беду на наши головы! Нельзя же быть столь непочтительным! Жрецы жалуются...
       Эррензи усмехнулся, но промолчал.
       -- Нетрудно догадаться, кто был зачинщиком вчерашней драки у колодца. Тебя слишком легко заметить. В Ниппуре уже говорят: "где рыжий, там жди ссоры". Неужели тебе это по нраву? - Отец вновь попытался воззвать к совести неуживчивого отпрыска. - Ты же должен понимать, что...
       Но договорить ему не удалось, потому что в этот самый миг вдалеке показалась странная процессия. Жрецы и горожане -- все они шли сюда. В праздничной одежде, в сопровождении храмовой стражи...
       Что им нужно? Родительское сердце замерло от нехорошего предчувствия.
       И лишь Эррензи невозмутимо продолжал заниматься своей флейтой, словно и не видел людей, заполонивших улицу, столпившихся у стен дома.
       Все напряженно ожидали слов верховного жреца. Тот медлил, -- видно ждал, что сейчас медноволосый встанет, поклонится ему, спустится с крыши. Но Эррензи и не думал отрываться от своей работы.
       Тогда служитель Энлиля важно заговорил:
       -- Наступает новолуние, и ныне Ниппурский демон, что зовется Намтар-Энзигаль, снова голоден. Должно нам утолить его жажду подходящим приношением. Как отрубают один палец, чтобы сохранить руку, так один жертвует своей жизнью ради многих. Боги указали на тебя, Эррензи. Лишь смуту и раздор сеял ты в этом городе, пришла пора искупить вину свою, и с честью принять уготованную судьбу...
       Эррензи отбросил флейту, поднялся, пошел вниз по ступеням. Жрец замолк и, скрестив руки на груди, ждал, а отец смотрел сверху, не в силах поверить в происходящее. На Эррензи... пал выбор богов?
       Никто ранее не осмеливался противиться слову лучшего из лучших. Служители Энлиля несказанно удивились, когда предназначенный в жертву вдруг с криком рванулся вперед.
       Но что он мог сделать один против толпы? Храмовые стражники и горожане накинулись на него, и запястья бунтовщика оказались стянуты крепкой веревкой. Сильнее, чем следовало бы. Кто-то не удержался и решил под шумок свести старые счеты. Да, несладко пришлось приговоренному: губа разбита, из носа хлещет кровь, под левым глазом наливается багровый кровоподтек. И ведь сидит связанный, не шелохнется. Видно, что боль терпит, а голоса не подает. Другие драчуны-то вон уже по земле катаются. Кто за переносицу схватился, кто за челюсть. Иные и вовсе лежат ничком, не в силах подняться.
       .
       Сильным воином был Эррензи. Да, был. Потому что о предназначенных в жертву говорят как о мертвых. Родители, друзья, жена - все будут оплакивать его, но никто не попытается развязать путы, не поможет обреченному бежать. Какой в этом смысл? Ведь всем известно, что судьбы не изменить. А из царства Эрешкигаль не возвращаются.
      
       Печальная процессия медленно двигалась к жилищу Намтара-Энзигаля, демона, наводившего страх на весь Ниппур. За одну луну он выпивал кровь четверых несчастных. Но остальные могли спать спокойно, зная, что, насытившись, не станет демон нападать на людей. До тех пор, пока не проголодается вновь.
       Жертвы оставляли в условленном месте. Обычно их не нужно было привязывать. Кому придет в голову противиться воле богов? Но сегодня верховный жрец не мог поручиться, что все пройдет гладко. Как же сделать так, чтобы уж наверняка избавиться от этого нарушителя спокойствия?
       Всю дорогу приговоренному не давали прийти в себя, и жрец начал беспокоиться, как бы рьяные соратники не добили Эррензи ещё до встречи с Намтаром-Энзигалем. Но возле жертвенного камня раненый очнулся и по обыкновению принялся сквернословить.
       -- Кто же вам кроме меня правду в глаза скажет? -- так закончил он свою гневную тираду и наконец-то умолк.
       Вечерело. Ветер налетел неожиданно, и непослушные темно-рыжие пряди упали на лицо, но у Эррензи уже не было сил, чтобы откинуть их назад.
       Следуя привычному ритуалу, жрецы отошли на почтительное расстояние и замерли.
       Ожидание будет недолгим. Скоро стемнеет, и тогда, как уговорено, жаждущий крови выйдет из пещеры, чтобы забрать свою жертву, первую в этом месяце.
       Так и случилось.
       Демон в человеческом обличье явился точно в срок. Высокий, темноволосый, одетый богаче, чем верховный слуга Энлиля. Ему оставалось лишь поднять и уволочь распростертое тело, но тут Эррензи неожиданно поднял голову, и до ушей застывших в немом изумлении жрецов донеслось:
       -- А, значит, вот ты какой, демон Ниппура... Да чтоб ты мною подавился, тварь!
       Жрецы ахнули, и в страхе отступили назад. Неслыханная дерзость! Никто раньше не осмеливался так говорить с демоном. Но, по счастью, Энзигаль не разгневался, пропустил обидные речи мимо ушей. Конечно, с какой стати ему обращать внимание на предсмертные слова своей жертвы?
       Служители Энлиля дождались, пока пьющий кровь скрылся в глубине пещеры вместе с добычей, и чинно отправились в город. На душе у них было легко и спокойно.
      
      

    2.
       Известковые сухие стены из светлого камня, пара масляных светильников, одеяло из овечьей шерсти на полу, повсюду глиняные кувшины, горшки, в углу плетеный сундук... И это жилище демона? Видать, в рассказах, которыми жрецы пугают свою паству, больше лжи, чем правды.
       Эррензи приподнялся на локте, осматривая пещеру, и тут же встретился взглядом с её обитателем. В глубоких серых глазах Намтара-Энзигаля не было ничего человеческого.
       Демон ухмылялся, происходящее явно веселило его.
       "Чтобы ты мною подавился, тварь!" Надо же такое прямо в лицо заявить! Что это -- наглость, бесстрашие или безрассудство, смешанное с отчаянием? Сложно сказать. Но подобных слов от своих жертв Намтару ранее слышать не приходилось. Он подошел к связанному человеку и присел рядом, пробежал внимательным взглядом по веревкам, кровоподтекам и ссадинам, изорванной одежде обреченного. Даже глядя в лицо собственной смерти, этот человек не покорился. Значит, таким и останется. Не будет оглядываться на старших, станет жить своим умом, если, конечно, воспитать его правильно.
       -- Они называют меня демоном Ниппура, но я -- Энзигаль и пью кровь на любой земле. Ты будешь демоном Ниппура, -- сказал Намтар и вонзил клыки в шею распростертой перед ним жертвы.
       Ещё совсем недавно он и не думал, что оживит кого-то своей кровью, здесь, в Шумере. Когда-то у него были дети сердца, но давно уже умерли. Боль от их смерти почти забылась, память о них потускнела. Давно уже не думал, что появятся новые, да и не встречал в этой земле достойных... Но решение вспыхнуло, пришло из ниоткуда, и Намтар не сомневался.
       Не только Ниппур, весь Шумер принадлежит Намтару-Энзигалю. Все демоны слушаются сильнейшего, и подчиняются его законам. Но они чужие ему, а этот будет своим. Пусть остается в городе, пока Намтар будет странствовать. А дорога теперь призывает все чаще. Между Идиглатом3 и Бурануном4 растут города, люди плодятся, и значит, демоны будут жить в достатке и изобилии. Ниппур прокормит двоих, и даже больше, если понадобится.
       Намтар перекусил вены на своём запястье и быстро, пока рана не затянулась, приложил руку к приоткрытым губам медноволосого. Тот сглотнул кровь, тут же закашлялся и снова принялся пить. Так понемногу человеческая сущность, уходит безвозвратно, и вместе с ней уходят все болезни и призрак скорой старости. Так по капле вливаются в тело сила, вечная жизнь и могущество. Так становятся демонами, над которыми не властны боги.
      
       Прошло некоторое время прежде, чем Эррензи открыл глаза. Ощущения, звуки, запахи нахлынули неожиданно, как водный поток, и он едва не задохнулся от их тяжести. Прошлое пронеслось перед глазами и поблекло, на смену ему пришло иное, новое чувство. Будто что-то изменилось и в мире, и в самом Эррензи. Только что? И почему он до сих пор жив, ведь его должен был сожрать демон? Эррензи отчетливо помнил, как Намтар склонился и укусил его. Может, это был сон? Шея не саднит, ничего не болит, как будто его вообще не били. Но ведь он в пещере? В той самой пещере, где живет Намтар-Энзигаль. И прежде чем вонзить клыки, демон сказал что-то...
       Слова всплыли в памяти. И тогда Эррензи понял. Попытался резко вскочить, но голова закружилась, и ему пришлось сесть на пол. Веревок, стягивающих запястья, уже не было. Намтар снял их? Мысль промелькнула и тут же унеслась прочь. Эррензи прислушался к себе, не в силах понять, что же не так. В глазах темнело, он чувствовал слабость во всем теле и легкую тошноту. Такое случалось однажды, когда в детстве он тайком от матери съел слишком много соленой рыбы, которая к тому же долго пролежала на солнце и успела подпортиться. Не смертельно, но чувство неприятное. Нужно много пить, и тогда все пройдет. Верно! От одной мысли об этом стало легче, и он оглянулся в поисках вожделенной влаги. Пива, молока, воды... да чего угодно! Неужели у демона в пещере не найдется, чем утолить жажду? Вон же стоит кувшин... Эррензи добрался до сосуда, но тот оказался пуст. Ни капли жидкости, только какой-то странный запах, от которого пить захотелось ещё сильнее.
       Намтар-Энзигаль невозмутимо сидел, прислонившись к стене, и смотрел на метания юного демона.
       -- Я убил тебя и оживил своей кровью, теперь ты дитя моего сердца, а я -- твой хозяин.., -- промолвил он и замолк.
       Эррензи поднял голову и попытался собраться с мыслями. Намтар ждет ответа или?.. Что это значит? Если и был смысл в этих словах, то он ускользнул от Эррензи, как вода между пальцев...
       Вода... Где же вода? Взгляд беспомощно блуждал, но не находил желаемого, образ Намтара плыл перед глазами, двоился и мерцал. Это было похоже на опьянение, когда уже начинаешь жалеть, что увлекся и выпил больше, чем следовало бы... Может, свежий воздух принесет облегчение? Первая попытка подняться оказалась неудачной. И вторая ничуть не лучше первой - силы словно покинули его. В горле сначала только першило, а теперь казалось, будто туда насыпали горящих углей. Дыхание перехватило, и Эррензи закашлялся. Красноватый туман облепил его и, сгущаясь, принимал причудливые очертания. Каждое движение давалось с трудом. Так мошка, попавшая в смолу, барахтается, пытается выбраться, но увязает все больше и больше. Намтар подоспел вовремя и помог удержаться на ногах.
       -- Идём. -- Его слова Эррензи слышал словно издалека. -- Твою жажду не утолить водой.
      
       Они вышли из пещеры. Так странно -- солнце больше не жжет кожу, не слепит глаза. Наоборот, ласковые лучи приносят облегчение. Правда, совсем ненадолго. Соленый привкус во рту приглушился, но все равно чего-то не хватало, чтобы избавиться от него окончательно.
       Эррензи бросился было к каналу, но Намтар удержал его.
       -- Там... вода... -- запротестовал юный демон, тщетно пытаясь сбросить руку Энзигаля со своего плеча.
       -- Разве к воде влечет тебя жажда? Посмотри лучше сюда! - Эррензи глянул в сторону, куда указывал Намтар и замер.
       Человек собирал камешки на берегу. Подросток, почти ребенок. Интересно, зачем ему камни? Для игры? Вопрос возник, и тут же лопнул, как пузырь на воде, оставшись без ответа. Потому что сквозь кожу мальчика видна была кровь. Сеть сосудов переливалась, манила, мерцала в такт биению сердца. Эррензи почувствовал, как дурнота снова подкатывается, нарастает, и испугался, что сейчас потеряет сознание. Намтар легонько подтолкнул его, и Эррензи шагнул вперед, чтобы удержать равновесие. А дальше ноги сами понесли его к берегу. Стук сердца становился громче, отдавался в ушах, и даже воздух дрожал от напряжения.
       Мальчик поднял испуганный взгляд и развернулся, чтобы бежать. Эррензи настиг его и повалил на землю. Он плохо помнил, как нашел пульсирующую жилку на шее и прокусил тонкую кожу. Кровь хлынула и потушила пожар, пылающий внутри. И сама кровь была горячее огня, ярче солнечных лучей. Вместе с нею тело переполнил восторг, и Эррензи выпрямился, даже не взглянув на свою жертву. Жажда более не досаждала. Эррензи вытер испарину, выступившую на лбу и облегченно выдохнул. Это не сон? Я в самом деле стал демоном и пил кровь?
       Раньше эта мысль вызвала бы у него суеверный ужас. Теперь же тысяча вопросов рождались в уме и оставались невысказанными, просто потому, что Эррензи не мог подобрать нужных слов. Ох, не этого ждали жрецы, когда вели его на заклание, связанного, но не сломленного.
       -- Иди домой, я скоро вернусь, -- сказал Намтар тоном, не терпящим возражений.
       Эррензи покосился на грозного демона. Как он сказал: "Ты дитя моего сердца, а я - твой хозяин"? Вот ещё глупости! У Эррензи никогда не было хозяев. Ни мать с отцом, ни жрецы не могли заставить его склонить голову. И сейчас он не станет подчиняться. С какой стати?
       Невысказанный протест дохнул в лицо жаром, на лбу выступила испарина. Что это? Начинающаяся лихорадка? Словно в подтверждение этой догадки, Эррензи почувствовал головокружение и болезненный озноб. "Подчинись, и все пройдет" -- Что это? Чужой голос в голове? Нет, не чужой, его собственный. Тихий, навязчивый. Неужели? Эррензи развернулся к пещере, сделал несколько шагов, и ощутил, как уходит дурнота, возвращается покой и ясность мыслей. Что за напасть такая? Вот уж раньше никогда не подумал бы, что такое возможно. Едва отведав крови Намтара, Эррензи ощутил его власть над собой. И теперь это, без сомнения, тяготило его. Ослушаться невозможно. Этому противится сознание, и тело боится возможной боли...Но гордость тоже не желала уступать. И тогда Эррензи решил, что сейчас выполнит приказ. Пойдет в пещеру, как велел Намтар. А потом обязательно придумает, как противостоять воле новоявленного хозяина
       Ныне Эррензи чувствовал себя ребенком, которому взрослые запрещают выходить на улицу после наступления темноты, запирают в сундук любимые игрушки... Странно такое ощутить в двадцать лет. Особенно, если привык считать себя взрослым мужчиной, воином, защитником и знал, что никто тебе не указ. Так и было до сегодняшнего дня. Эррензи и представить себе не мог, что бывает настолько сильная привязанность. Хозяин отошел недалеко, но нет его рядом -- и тревога уже поселилась в сердце. Кажется, дай ей волю, и она вырастет до необычайных размеров, вырвется, сметая все на своем пути.
       Эррензи прошелся по пещере, пытаясь занять себя чем-нибудь. Но за что не брался -- все валилось из рук. Поскорей бы вернулся Намтар...Эти мысли пугали юного демона. Как можно желать прихода того, кто лишил тебя свободы, заставил подчиняться? Но тревога не проходила. Что же это, колдовство? Даже над своими чувствами я уже не властен?И все же... почему его нет так долго?
       Словно в ответ на его мысль, в пещеру вошел Намтар. Радость захлестнула Эррензи, -- словно обдало теплом родного дома. Показалось даже, что запахло свежевыпеченным ячменным хлебом и овечьим молоком. Точно, как в детстве.
       Словно бы нас связывает невидимая нить. И если отойдешь -- больно на душе от того, что она натягивается, не пускает. А Намтар? Ему тоже больно? Отчего-то Эррензи казалось, что это не так. Этот может хоть в другой город уйти, хоть в дальние страны, и сердце его не сожмется от тоски. Должно быть, это оттого, что он великий демон, Намтар-Энзигаль.
       Когда-нибудь и я стану таким, решил Эррензи. Буду сильным, смогу бродить, где захочу. Я верну себе свободу... Да, когда-нибудь. А пока...
       Пока ему вовсе не хотелось отлучаться от того, кто оживил его своей кровью. Эррензи закрыл глаза и понял, что, даже не глядя, может сказать, где сейчас Намтар: за спиной или впереди, далеко или близко... Чувствовал жизнь хозяина, как часть своей, видел ее, как сияющий солнечный свет.
       А если Энзигаль умрет? При одной мысли об этом ужас сковал сердце, потек по жилам. Переживу ли я... его смерть?
       Усилием воли Эррензи заставил себя забыть о страхе. Что за глупости лезут в голову? Разве демона можно убить? Тем более такого, как Намтар-Энзигаль!
       Эррензи попробовал сравнить свои ощущения с тем, что знал в прошлом, но тщетно. Ничего похожего не удавалось отыскать. Связь с хозяином сильнее, чем родственная, любовная или дружеская... И обрывается только вместе с жизнью. Но откуда опять эти мысли? Стоит ли думать о плохом, когда целый мир простирается перед тобой, как на ладони?
       Эррензи оглянулся и убедился, что Намтар не просто так оставлял его одного. Демон принес откуда-то ещё пару одеял и бросил их своему подопечному.
       -- Устраивайся здесь.
       Эррензи кивнул и тут же расстелил одеяла у самой дальней от входа стены. Чем больше он здесь находился, тем сильнее пещера напоминала ему отчий дом. Разве что стены не из кирпича. А так все то же самое: плетеные сундуки, глиняная посуда и даже одна деревянная плошка, кувшинчик для масла, два светильника...
       -- А зачем тебе светильники? - недоуменно спросил Эррензи. -- Ты же прекрасно видишь и в полной темноте?
       -- Мне нравится смотреть на огонь. Тебе разве нет? - Намтар сел, скрестив ноги и подтянул поближе овечью шкуру - белую, чистую, даже шерсть нигде не свалялась.
       Одеяла, на которых устроился Эррензи, тоже были совсем новые. Конечно, демон ведь волен брать себе все, что пожелает. И никто даже не подумает просить у него плату за одежду, ткани, еду или драгоценности
       Эррензи не стал отвечать на вопрос. Зачем? Ведь все и так понятно. Танцующие языки пламени всегда завораживали его, и, бывало, люди говорили, что характер самого Эррензи подобен огню: постоянно колеблется. То не разгорается, когда это так нужно, а то вдруг вспыхнет ни с того ни с сего и опалит тех, кто находится рядом. Кажется, впервые он услышал такое сравнение из уст Нигбы, своей жены. Потом уже и остальные подхватили. Пожалуй, слова эти во многом были верны. Часто случалось, что от выходок Эррензи страдали окружающие, и Нигба в первую очередь. Он женился рано, как того требовал обычай, но боги оказались против этого союза. Так сказал жрец, когда уже третий их ребенок родился мертвым. Эррензи слышал, как Нигба плакала ночами, но не спешил утешать её. Да и не сумел бы, даже если бы захотел. Родители убеждали его взять в дом вторую жену и, быть может, он со временем поддался бы на уговоры, если бы не стал сегодня демоном, пьющим кровь. А демону не нужно жениться, чтобы соблюсти приличия. Он может выбирать себе любых женщин, и ни одна не осмелится отказать.
       Об этом было приятно думать, но мысли почему-то не задержались надолго на легкодоступных красавицах. Его больше беспокоили жрецы Энлиля... Эррензи жаждал мести. Как они говорят: мертвые не возвращаются? А если вернуться? Что тогда?
       Мать и отец наверняка обрадовались бы. И Нигба тоже... Эррензи был уверен в этом, но мысль о родных больше не трогала его сердце. Эти люди... Он любил их? Теперь они кажутся такими далекими... Словно в прошлой жизни это было, и не с ним, а с кем-то ещё. Тот, другой, тоже называл себя Эррензи, обладал похожими внешностью и характером, ходил в такой же одежде. Но это был не он, не демон, только что впервые отведавший человеческой крови.
       Эррензи попытался вспомнить лицо жены и не смог. Черты расплывались, образ потускнел, и вскоре он и думать забыл о Нигбе. Однако желание отправиться в Ниппур осталось. Не насовсем, а только чтобы взглянуть на тех, кто обрек Эррензи на верную смерть, и рассмеяться им в лицо. Глупцы! Они отдали меня в жертву Намтару. Демону, чье имя означает "судьба". Будет забавно доказать им, что судьбу не обманешь...
      
       Намтар насмешливо посмотрел на Эррензи, словно прочел его мысли, но вслух заговорил совсем о другом:
       -- Завтра днем жажда снова овладеет тобой. Если случится так, что крови не будет, пей солнечный свет, он поможет тебе.
       Эррензи вспомнил, как совсем недавно солнечные лучи принесли ему облегчение. В тот миг он не знал, что происходит, но ведь и в самом деле, так похоже было на утоление жажды. Кровь - это тоже солнце. Солнце внутри каждого из нас.
       -- А сколько можно протянуть совсем без крови? -- Эррензи догадывался, что услышит в ответ. Жажда нахлынула на него, едва он пришел в себя, значит...
       -- Увы, совсем недолго. Ты только сегодня стал демоном, твоя жажда сильна. Но тебе достаточно даже столько, -- Намтар поднял с пола небольшую чашу, и на миг Эррензи померещилось, что она наполнена кровью, -- чтобы затушить пожар. Со временем жажда станет приходить реже, но крови понадобится больше.
       Реже, но больше... Да, все в Ниппуре знали, что за одну луну Намтар-Энзигаль забирает жизни четверых, и тела жертв находят обескровленными. Это значит, лишь раз в неделю настигает его жажда? Но он выпивает всю кровь человека, не оставляет в жилах ни капли...
       -- Если будешь сидеть на солнцепеке, продержишься до завтрашнего вечера. -- продолжал меж тем Намтар. -- Хотя, я уверен, что не будет в том нужды.
       -- Нам приведут жертву? - догадался Эррензи.
       По спине вдруг пробежал неприятный холодок. Ведь и он был лишь пищей для демона, и, если бы Намтар не оживил его своей кровью... Почему он так поступил? Не был голоден? Не похоже.. Ведь он убил меня, выпил всю мою кровь... Должно быть, есть причина.
       -- А почему... - начал было Эррензи, но хозяин оборвал его на полуслове.
       -- Слишком много вопросов задаешь. Не торопись, думай сам. Теперь у тебя достаточно времени для размышлений. Впереди вечность.
       Эррензи обиженно замолчал. Видно, Намтар и правда умеет читать мысли. А что в этом удивительного?Разве я знаю, на что способны демоны на самом деле? В Ниппуре считали, что они лишь пьют кровь и зачаровывают людей одним взглядом. Но теперь Эррензи понимал, что это лишь часть правды. Он не чувствовал себя воплощением зла. А если и хотел с кем-то расправиться, то только со жрецами Энлиля. Да, все-таки много в нем осталось от прежнего Эррензи. Быть может, я ещё не конца стал демоном? Но и Намтар не похож на кровожадное чудовище...
       -- Мы что, боги? - с замиранием сердца спросил Эррензи, поражаясь собственной догадке. В ответ он услышал лишь тихий смех Намтара.
       -- А тебе хочется быть богом? Или чтобы тебя им считали?
       -- Я не это имел в виду...но...
       -- Запомни, -- хозяин вдруг стал необычайно серьезным, его серые глаза теперь казались холодными, смотреть в них было страшно, -- никакие мы не боги. Лучше даже не пытайся казаться тем, кем не являешься самом деле.
       Эррензи опустил голову. Он недоволен мной. Я чувствую. Вот значит как... Хотелось немедля вскочить, сделать что-то, все исправить.
       Но тягостное чувство исчезло также быстро, как и появилось. Увидев, как погрустнел и притих юный демон, Намтар ободряюще похлопал его по плечу:
       -- Не расстраивайся. Да, боги не слышат тебя, но зато им нет до нас никакого дела. Они над нами не властны!
       Последняя фраза эхом раскатилась по пещере и затихла где-то под высоким сводом.
       Хорошо, если так. Потому что тогда... Эррензи знал, что следует сделать завтра. Только, пожалуй, Намтару лучше не знать об этом. А то вдруг не позволит идти в Ниппур. А Эррензи туда очень, очень надо...
      
      

    3.
       Вчерашний день принес жрецам Ниппура облегчение и успокоение. Но все же что-то пошло не так в этот раз. Демон должен был насытиться, однако два человека пропало прошлой ночью. А наутро их обескровленные тела были найдены у каналов.
       Боги гневались. Но почему? Ведь верховный жрец в точности выполнил их волю, определив в жертву того, кто смущал горожан, не соблюдал обряды и не слушал верных служителей Энлиля...
       А шум у городского колодца нарастал, люди толпились, ахали, недоуменно показывали пальцами.
       Долг велел разобраться, что за нарушитель спокойствия снова объявился в Ниппуре. И жрец подошел ближе.
       До его ушей донеслись выкрики, всколыхнувшие в сердце тревогу.
       -- Смотрите, это он!
       -- А я говорю, не он это!
       -- Боги, что же это?
       -- Нигбу позовите, Нигбу! Пусть придет!
       Увиденное поразило служителя Энлиля: на краю колодца восседал и все так же нагло усмехался проклятый Эррензи. Живой, здоровый, без малейшего следа от побоев на красивом лице.
      -- Хотели от меня избавиться? Не выйдет! -- Он расхохотался, надменно глядя на прежних недругов.
       Над толпой витал страх. Виданное ли дело - ушедший в царство Эрешкигаль объявился в городе! Но Эррензи не был похож на мертвеца. Может, не достался в пищу демону, сбежал? От него всего можно ожидать! Что же теперь будет? Намтар разгневается...Ох, беда...
       Желающие отправить насмешника к праотцам отыскались сразу же, но -- вот незадача -- теперь медноволосый был гораздо сильнее, чем прежде. От его удара человек падал на землю и больше не поднимался. Поняв это, драчуны в страхе отступили.
       Жрец шевелил губами, пытаясь вспомнить хоть одно заклинание, но слова начисто вылетели из головы. Сердце тревожно сжалось в груди. Оттуда не возвращаются. Как же так?!...
       -- Кто ты? -- воскликнул он, понимая, что не сможет противостоять тому, кто вернулся из небытия
       -- Так ты не узнал меня? -- Эррензи откровенно издевался над собеседником. -- Короткая же у тебя память, слуга Энлиля!
       -- Почему ты здесь? -- Вопрос прозвучал в полной тишине. Казалось, люди даже перестали дышать. Многие, казалось, уже знали ответ и всё равно боялись его услышать. Но тягостное молчание вдруг пронзил отчаянный женский крик:
       -- Эррензи!
       Все, как один, обернулись, и увидели спешашую к колодцу Нигбу. Толпа расступилась. Без украшений, в простом платье, женщина остановилась на расстоянии вытянутой руки от Эррензи. Он мог видеть даже влажные дорожки от слез на её щеках.
       -- Эррензи, -- снова прошептала она, прижав руки к груди. Надежда и страх нераздельно слились в глазах.
       -- Иди домой, Нигба, -- сказал тот, едва взглянув в её сторону.
       Женщина вздрогнула, как от оскорбления. Губы предательски задрожали.
       -- Но как же... -- она опустилась на колени, прямо в пыль. -- Твои родители... они вчера всю ночь плакали. А утром искали тело, чтобы похоронить. Эррензи, я....
       -- Уходи! -- Он ударил кулаком по кладке колодца, и в стороны разлетелись каменные осколки, - лучше будет, если ты забудешь обо мне, Нигба.
       Она побледнела, как полотно, но тут женщины из толпы подхватили её под руки, и увели прочь.
       Эррензи обернулся к жрецу и оскалился, обнажив клыки.
       -- Это мой город. С этих пор Ниппуре два демона. Намтар оживил меня, и теперь я -- дитя его сердца. -- он обвел взглядом площадь и добавил. -- Да, совсем забыл сказать, я сейчас очень голоден!
       Толпа ахнула и качнулась назад в едином порыве. А потом безумие захлестнуло площадь. Горожане бежали, падали, поднимались с колен и бежали вновь. Те, кто успел добраться до дома, поспешно захлопывали двери, припирая их изнутри чем-то тяжелым, зажигали светильники перед образами богов, чертили на косяках охранительные знаки.
      
       Эррензи даже не двинулся с места. Сидеть на краю колодца было привычно и очень удобно. Он вовсе не собирался догонять разбегающихся. Зачем? В Ниппуре все и так принадлежит ему. И Намтару-Энзигалю, его хозяину.
       Жарко. Вода в каналах искрится на ярком солнце. Ветер путает волосы и сдувает невидимые песчинки со ступеней. ведущих к храму. Так было, есть, и так будет всегда. Куда торопиться, когда впереди вечность?..
      
       Когда Эррензи вернулся из города, Намтар даже не глянул в его сторону, но в воздухе витало такое недовольство, что немедленно захотелось спрятаться куда-нибудь. Хорошее настроение улетучилось, словно и не было его. Что ему не нравится? Эррензи готов был объяснить свой поступок, но, похоже, его не желали выслушать. Непонимание породило обиду. Как можно ничего не объяснять, а требовать послушания? Он что же, думает, я могу угадать его мысли и предупредить желания? Я только чувства его ощущаю! Да и не стану я перед ним пресмыкаться! Когда был человеком, не склонял головы перед жрецами Энлиля. Не буду и перед ним. Эррензи бросил на Намтара негодующий взгляд. Молчит? Будто ему все безразлично...
       В тот же миг хозяин резко обернулся и вдруг оказался прямо перед Эррензи. Юный демон не успел заметить движения, таким стремительным оно было.
       -- Не делай так больше никогда. -- Энзигаль казался спокойным, но в его голосе слышалась неприкрытая угроза.
       -- Это была моя месть. Да что ты понимаешь! - Гнев закипал в душе, так к чему сдерживаться? Эррензи готов был наговорить хозяину дерзких слов.
       Но не успел. Нежданный удар свалил его с ног, а Намтар невозмутимо повторил где-то над головой:
       -- Не делай так больше. Это всего лишь люди. Какое нам дело до них? Ты намного сильнее сейчас, поэтому не должен нападать без причины. А причина у нас только одна -- жажда. Ясно?
       Эррензи кивнул, все ещё сидя на земляном полу. Он понимал, что Намтар прав, и продолжал злиться. Только теперь уже на самого себя. И правда ведь, как все это глупо... Ну что ему до жрецов? Месть принесла мимолетную радость, но теперь от неё не осталось и следа. Ради чего стоило затевать все это?
       Намтар снова оказался в дальнем углу пещеры и, неспеша, занялся своими делами. Эррензи вздохнул свободно. Насколько же тяжело недовольство хозяина... Словно заноза сидит где-то внутри. Не болит, не кровоточит, но саднит, постоянно дергает и не проходит, чем бы ты не пытался отвлечь себя. Хочется поскорее извлечь её, и трудно думать о чем-то другом.
       Похоже, жизнь демона -- это не только могущество и власть. Ещё вчера Эррензи и не задумывался об этом, но теперь...
       -- Скажи, а для чего мы живем? -- тихо спросил он, поднимаясь на ноги.
       Даже в темноте было видно, как хозяин улыбнулся. Едва заметно, уголками губ.
       -- Мы демоны, но все мы разные. У каждого своя цель и причина.
       -- Правда? - Эррензи подошел и уселся на овечью шкуру рядом с Намтаром. -- А ты знаешь свою цель?
       -- Знаю, -- просто ответил Энзигаль и юный демон восхитился его уверенности.
       -- А я? Для чего....
       -- Ты задаешь сложные вопросы, - Намтар уже не улыбался. -- Ищи ответы на них внутри себя.
       Эррензи задумался. Он не совсем понял, что имел в виду Намтар, но не хотел нарушать воцарившееся молчание. Слишком уж хорошо и спокойно стало на душе. Давно он не ощущал такого умиротворения.
       Выйдя из пещеры, Эррензи устроился на берегу и достал флейту. Пожалуй, это единственное, что связывало его с человеческой жизнью, о которой уже не осталось сожалений. Долги розданы, воспоминания колеблются, как пламя в светильнике под порывами ветра. И только флейта будет петь. Эррензи никогда не повторял мелодий. Каждая новая песня отражала его душу, и сейчас в рождающихся звуках не было тревоги или горечи. Эррензи навсегда прощался со своим прошлым.
      
      

    Глава вторая. Энзигаль

    1.
       Край солнца показался над горизонтом, восток пылал. Еле слышно шелестел ветер в траве, земля пробуждалась. Небо светлело, цветущая степь простиралась под ним словно море, воздух был полон ароматом весны.
       Намтар стоял неподвижно, смотрел на восходящее солнце, пил его лучи. Ниппур совсем близко -- всего день пути да переправа через реку, -- а кажется, будто шагнул в другой мир. Дикие и вольные люди жили здесь, не рыли каналов, не строили городов, не возводили святилищ богам. И потому именно сюда пришел Намтар, чтобы найти ответ. В земле, где проложены дороги, мысли, как караваны, устремляются по проторенным путям. Но привычные решения не годились, и Намтар пересек Буранун, чтобы здесь, в степи, отпустить мысли на волю.
       Прежде чутье не раз приводило его к цели. Быть может, и теперь?..
       Казалось, ни одной человеческой души нет, лишь травы да дикие звери... Но неподалеку, в низине, скрывались люди. Двое или трое, не больше. Намтар чувствовал тепло их крови и, если бы прислушался, разобрал бы и разговор. Но жажда еще не подступила, ему не было нужды приближаться к людям, ни к чему думать о них.
       Он думал о другом.
       Меж двух рек много городов и много пьющих кровь. Все демоны Шумера склоняются перед Энзигалем и чтут его законы, соблюдают правила. Он создал то, что хотел, -- в этой стране можно жить, позабыв о жажде, не беспокоясь, не ведая бед.
       Да, это так. Но раз ты Энзигаль...
       Но раз ты Энзигаль, все демоны Шумера смотрят на тебя как на защитника, считают тебя своей опорой. А если законы и правила будут нарушены? Энзигаль следит за их исполнением и накажет виновного, -- так считают все пьющие кровь в земле черноголовых5.
       Я хочу снять с себя это бремя.
       На кого же переложить? Тот, кто будет править демонами, должен быть сильным. И должен он быть от рождения пьющим кровь, как сам Намтар, чтобы не связывали его людские привычки.
       И он должен быть моей крови.
       Но давным-давно Намтар понял, что ни одна женщина, ни из людей, ни из демонов, не может родить от него ребенка. У тех, кого он оживил своей кровью, могли быть дети, но где найти подходящих? Тех, чье дитя сможет править демонами Шумера?
       Единственный, кого я сделал демоном в этой земле -- Эррензи.
       Нет, на Эррензи не возложить эту задачу. Слишком вспыльчив он, слишком своеволен и необуздан. Прошло уже больше четырех дюжин лет с тех пор, как медноволосый ниппурец стал пьющим кровь. Достаточный срок, чтобы понять, -- да, Эррензи будет сильным демоном, но не стоит доверять ему важные дела. Пусть вырастет, станет свободным. Пусть владеет кровью Ниппура и следует зову своего сердца, -- так будет лучше.
       Но где найти других? Двоих, достойных?
       Внезапный порыв ветра взметнул край одежды, бросил волосы на лицо, волнами пошел по степному морю, всколыхнув траву. И донес женский голос, отчанный и звонкий:
       -- Даже если бы ты был моим братом, я стала бы женой только тебе, больше никому!
       И в этот миг Намтар понял, что чутье не подвело его и на этот раз. Ответ совсем рядом -- рукой подать.
      
       Тирид не успела ни удивиться, ни испугаться. Должно быть, слишком много боялась за последние дни, слишком много надеялась. Безумное бегство из родного кочевья, ночь под открытым небом, в объятиях Шебу (наконец-то вдвоем, и преград нет меж нами), а затем -- мучительный выбор. Куда отправиться, где скрыться от гнева родных, не желавших отдать ее в жены Шебу? Ни один род не примет их, беглецов. В городах за рекой чужаков приносят в жертву или обращают в рабов. Что же делать? Неужели скитаться вдвоем в безлюдных местах?
       Шебу обнимал ее, шептал слова утешения, обещал защищать, винил себя в том, что из-за него она лишилась крова над головой и привычной жизни... И тогда Тирид отстранилась, обеими руками сжала ладонь любимого, и слова вырвались сами, раньше мыслей:
       -- Не смей говорить так! Нет там для меня счастья. Ни отец, ни весь род не указ нам! Даже если бы ты был моим братом, я стала бы женой только тебе, больше никому!
       И в этот миг появился чужак. Не пришел, не подкрался, -- внезапно возник на краю низины, и рассветное солнце окрасило алым его лицо и одежду. Тирид прежде не видела таких высоких людей, и черные волосы незнакомца были так длинны, словно он не стриг их никогда. Его запястья охватывали браслеты, широкие, медные, покрытые непонятными знаками, а на шее висел колдовской амулет.
       Но, лишь когда незнакомец встретился с ней взглядом, Тирид почувствовала страх. Глаза его были серыми, бездонными и завораживали без чар.
       -- Назови себя! -- воскликнул Шебу. В правой руке сжимал он кинжал, готов был кинуться на чужака, сразиться.
       -- Я -- Намтар-Энзигаль, -- отозвался тот. И улыбка его обнажила клыки, ослепительные, острые, как у дикого зверя.
       -- Ты демон! -- выдохнул Шебу.
       -- Я -- пьющий кровь, -- ответил пришедший и, шагнув вниз, опустился на землю, сел напротив.
       Пьющий кровь... Тирид хотелось вцепиться в руку Шебу, спрятать лицо у него на плече, исчезнуть. Шебу -- великий охотник и воин, но кто он против демона?
       Намтар-Энзигаль внимательно смотрел на них, уже без улыбки. Словно бы ждал чего-то.
       -- Ты пришел убить нас? -- спросил Шебу, тихо, но твердо.
       -- Нет. -- Демон качнул головой, помедлил мгновенье. -- Я пришел сделать вас детьми своего сердца.
       Тирид невольно прижала руку к груди. Ее собственное сердце билось так, что казалось еще миг -- и вырвется наружу.
       -- Вы станете пьющими кровь, подобно мне, -- продолжал Намтар-Энзигаль, и прервать его речь не было сил. -- Люди будут слабы перед вами и не посмеют противиться вашим желаниям. Станут бояться и почитать вас, просить о милосердии и приносить дары. Оживленные моей кровью, вы родитесь заново, и станете братом и сестрой. Но... -- Он перевел взгляд с Тирид на Шебу и вновь улыбнулся. -- ...Но вы будете мужем и женой, никто не посмеет перечить. Потому что ни у кого не будет власти над вами. -- И, прежде, чем они успели ответить, добавил: -- Лишь у меня. Я буду вашим хозяином, вы станете служить мне. Но я не разлучу вас, а никому другому это не под силу. Хотите ли такой судьбы?
       Тирид взглянула на Шебу и в глазах у него прочла ответ.
       Пьющий кровь понял их без слов. Мгновение он сидел молча, глядя мимо них, на восток, а потом проговорил:
       -- Вы станете детьми моего сердца, я буду вашим защитником и хозяином. Вы будете связаны со мной, когда я уйду далеко, вами овладеет печаль и тоска, когда вернусь -- будете счастливы.
       -- Мы согласны! -- твердо сказал Шебу и сжал ладонь Тирид, крепко, почти до боли.
       Но Намтар-Энзигаль, казалось, не слушал его.
       -- Но пройдет время, четырежды по шестьдесят лет или больше, и связь между нами ослабнет, вы перестанете нуждаться во мне. Станете сами себе хозяевами, и вот тогда... -- Он вновь замолк, и Тирид с тревогой ждала его слов. Тогда? Что будет тогда? -- Я хочу, чтобы вы, став свободными, выполнили то, что я скажу. В этом не будет вам горя, только радость и слава. Но я хочу, чтобы вы поклялись, что выполните мой приказ.
       Тирид вновь переглянулась с любимым и кивнула. Тогда, не раздумывая, Шебу снял с себя амулеты, которые носил с детства. И Тирид сделала также, -- сложила на землю охранные знаки, вырезанные из кости, деревянные бусины на кожаном шнуре и плетеный пояс, отгоняющий злых духов. А потом Шебу вновь взял ее за руку, и вместе они произнесли слова клятвы.
       -- Хорошо, -- сказал Намтар-Энзигаль и поднялся с земли. -- Солнце взошло. Пора.
      

    2.
       Здесь, в степи, время скользило незаметно, утекало, как песок сквозь пальцы. Луна исчезла и народилась вновь, река разлилась, и жаркой чередой потянулись летние дни. Намтар учил своих обращенных, вместе с ними встречал и провожал солнце, вместе с ними приходил в людские кочевья. Жители степей трепетали перед демонами, а Шебу и Тирид ловили каждое слово своего хозяина, радовались каждому новому дню.
       Но давно отцвели весенние цветы, степь выгорела под палящим солнцем, уже и Буранун вернулся в свое русло. Несколько месяцев прошло с тех пор, как Намтар покинул Ниппур.
       Мне нужно вернуться. Эррензи слишком молод, и нельзя ему долго жить в одиночестве.
       Он откинул полог шатра и шагнул внутрь.
       В каменной плошке бился огонек, -- то затухал, то разгорался вновь. Тени плясали в полумраке шатра.
       Дети его сердца еще не спали. Тирид расчесывала волосы, -- черные, волнистые, густые. Должно быть, подруги и сестры завидовали ее красоте. Невысокая, но ловкая и быстрая, темноглазая. Всегда готовая колкостью ответить на обидные слова, но внимательная к добрым советам... Да, раньше завидовали, теперь -- боятся.
       Тирид положила деревянный гребень, встала навстречу хозяину. Шебу поднял вопросительный взгляд, но вслух не сказал ничего. Отсветы пламени отражались в его глазах, родимое пятно над правой бровью словно бы дрожало и меняло очертания.
       Отметина в форме звезды, дурной знак, -- так считали люди народа марту. Оттого в родном кочевье Шебу был изгоем, никто не желал отдать свою дочь ему в жены, хоть в сражениях и на охоте он был одним из первых. Намтар помнил, как, утолив жажду в первый раз, Шебу выпрямился, прижал ладони ко лбу и сказал: "Для человека это дурной знак, для демона -- благой!" А Тирид засмеялась и воскликнула: "Я всегда знала, что это благой знак!"
       Юные демоны, опьяненные солнцем и кровью. Счастливые, уверенные в себе...
       Я должен оставить их... ненадолго.
       Намтар кивком велел Тирид сесть, сам опустился на подушки, набитые овечьей шерстью.
       Забрать их с собой в Ниппур? Этот город не велик, но четверых прокормит... Нет. Я не могу. Эррензи слишком вспыльчив и своеволен. Лучше ему не знать про Шебу и Тирид.
       -- Хозяин... -- тихо позвала Тирид. В глазах у нее была тревога. -- Что случилось? Ты...
       Намтар жестом остановил ее слова.
       -- Я должен уйти, ненадолго.
       Шебу и Тирид переглянулись, беспокойство плеснулось меж ними, понятное без слов.
       -- Ненадолго, -- повторил Намтар. -- Луна вырастет, состарится и исчезнет -- тогда я вернусь.
       -- Всего одна луна? -- Тирид улыбнулась, успокоенная. -- Мы сможем прожить без тебя одну луну.
       -- Здесь много крови, много людей, -- согласно кивнул Шебу. -- Одна луна -- недолгий срок.
       Они не понимают.
       Намтар провел рукой над плошкой. Огонь взвился, метнулись тени.
       -- Недолгий срок, -- сказал Намтар. -- Но он покажется вам длиннее, чем годы вашей жизни.
       Тирид сжала руку Шебу, но не проронила ни слова. Оба они сидели неподвижно, молча.
       -- Вам будет тяжело, -- продолжал Намтар. -- Но вас двое. Держитесь друг друга. Вы -- как близнецы, рожденные в один день, но ни один брат не был так близок к своей сестре, и ни один муж не был так близок к своей жене. Помните: я обещал, и я приду. Ничего не бойтесь.
       На мгновение тень тоски наполнила шатер -- словно Намтар уже ушел далеко, и дети его сердца были здесь одни. Но затем все исчезло, без следа. Лишь потрескивал огонь да ветер шуршал в травах за пологом шатра.
       -- Да, хозяин, -- проговорил Шебу, и голос его звучал почти спокойно. -- Мы поняли и будем ждать.
      
      

    3.
       Приближение хозяина Эррензи почувствовал ещё издалека, и усилием воли подавил в себе желание выйти навстречу. Это оказалось не так-то просто - радость от возвращения Намтара переполняла его даже теперь, когда с момента обращения миновало уже полвека.
       Долгий срок, если задуматься. В Ниппуре не осталось почти никого, кто бы помнил, что Эррензи был обычным человеком. Сам он себя давно уже ощущал демоном, и о прошлой жизни никогда не вспоминал. Когда-то образ хозяина заслонил от него весь белый свет, но летело время, сила росла, и мир менялся. Вначале Эррензи словно бы стоял у подножия холма, а потом стал подниматься, все выше и выше, и однажды увидел просторы, о которых прежде и подумать не мог.
       Теперь он уже не так зависел от Намтара, тоска не начинала терзать душу, стоило хозяину скрыться из виду, и даже гнев его уже не приносил прежней боли. Привязанность ослабла, и теперь, именно теперь, радость от возвращения Намтара принесла с собой еще и обиду.
       Он не стал ждать у пещеры. Знал, что хозяин не пройдет мимо, -- обратный путь пролегал по берегу канала. Можно было не беспокоиться, что Намтар разминется со своим подопечным.
       Словно возвещая о приближении хозяина Ниппура, внезапный порыв ветра тревожно зашелестел в тростнике, водная гладь покрылась мелкой рябью.
       Солнце едва миновало полдень, и привычный зной повис над городом и окрестностями. В этот час жизнь замирала, и только демоны могли не прятаться от жары, а спокойно сидеть, наслаждаясь опаляющими лучами.
       Ожидание затянулось. Видимо, Намтар не сильно-то торопился домой. Эррензи чувствовал, как внутри нарастает раздражение. Почему он не идет? Ведь уже совсем близко. Когда же?
       Порывы ветра участились, и у воды заметно посвежело. Тени на влажном песке потемнели и удлинились, предвещая скорое наступление вечера.
       И только тогда Намтар появился на дороге. Одежда его пропылилась, -- видно, что шел издалека. Но на лице хозяина не было усталости. Впрочем, разве прочтешь по его лицу, что он чувствует и думает на самом деле? Спокойное, бесстрастное выражение, от которого порой Эррензи становилось не по себе. Будто и не уходил никуда, будто и не рад вернуться домой...
       Завидев хозяина, Эррензи принял как можно более безразличный вид, и вместо приветствия произнес:
       -- Долго тебя не было.
       Не вопрос. И, конечно же, не обвинение. Просто правда, на которую нечего возразить. И все-таки, что же он ответит?
       Но Намтар словно и не услышал этих слов.
       -- Как ты здесь? Что нового в Ниппуре? - Голос хозяина успокаивал, в нем сквозила забота, и прежде Эррензи, наверное, забыл бы об обиде. Но только не сейчас! Он не поддастся на такие уловки! Наоборот! Самое время перестать сдерживаться, и пусть гнев несет его, подобно разлившейся реке
       -- А что тут может случиться? -- Эррензи недовольно пожал плечами. -- Все по-прежнему. Зачем спрашиваешь, если и сам видишь?
       -- Глупый ты, -- сказал Намтар и улыбнулся.
       Ни упрека. Ни тени раздражения.
       Эррензи не отвел взгляда. Смеется он надо мной, да?! Едва удержался, -- так захотелось сказать что-нибудь обидное и умчаться прочь. Только ведь вот беда -- никто не бросится останавливать. Дураку ясно, что не сможет он далеко уйти от хозяина. Побегает в округе, искупается в канале, придет в себя и вернется.
       Эррензи поднял с земли камень и с яростью метнул его в воду.
       -- Зачем же ты тогда выбрал меня, такого глупого?!
       Потревоженный криком, из камышей выпорхнул ястреб -- охотник за рыбой.
       Намтар проследил за полётом птицы и покачал головой. Казалось, безразлично демону Ниппура, что чувствует сейчас дитя его сердца.
       -- Сам поймешь. Когда вырастешь и поумнеешь.
       Конечно, проще всего ответить именно так. Но он же должен знать, каково это -- оставаться одному в городе? Чем дальше уходит хозяин, тем сильнее наваливается невыносимая тоска и тяжесть. Солнце заходит за тучи и и не видно его лучей, кровь кажется пресной на вкус, ночная прохлада не радует, а сон становится сбивчивым и тревожным. Он же не может не знать этого! Зачем тогда уходит из Ниппура так часто? Может, хочет добиться беспрекословного подчинения? Ждет, когда Эррензи попросит пощады? Если так, зря время тратит. Не дождется!
       -- Как оставаться одному в этой пещере на много лун -- так я уже взрослый, а как что-то важное хочу узнать -- так сразу глупый и маленький!
       Эррензи показалось, что Намтар кивнул в ответ. Или не показалось? В самом деле кивнул?
       -- Довольно. Пошли домой, -- сказал хозяин.
       Когда он говорит таким голосом, лучше не перечить. Эррензи давно уже это понял. Тут-то обычно пререкания и заканчиваются. Но только не сейчас! Будь что будет, а не станет он подчиняться.
       -- Сам иди. Мне и тут хорошо!
       Эррензи вложил в эти слова как можно больше горечи, хотел выплеснуть её, не держать в себе. Но обида не ушла, лишь разгорелась сильнее. Даже если бы хотел сейчас смириться, гордость и упрямство не позволили бы. Он сильнее, гораздо сильнее, и я не уступлю ему!
       Легкий, но болезненный толчок в плечо, а потом молниеносный полет, брызги и вода, захлестнувшая с головой. И голос Намтара, невозмутимый, как обычно.
       -- Остынь немного.
       Воды канала словно смыли пелену гнева. Собственные слова и чувства показались вдруг обрывком глупого, бессмысленного сна.
       И Эррензи без колебаний принял протянутую руку.
      
       Закатное солнце не успело высушить одежду до наступления темноты, пришлось разводить костер. От него было больше жара, чем света, но не это ли именно то, что нужно сейчас?
       Смеркалось, и вместе с тьмой пришли умиротворение и покой. Эррензи уже не пытался скрывать, как рад возвращению хозяина. Он всё ещё не мог разглядеть выражения лица Намтара, но теперь это его мало заботило. Обида бесследно растворилась в воде канала, и на смену ей пришло любопытство. Эррензи никогда не покидал родных мест, таких привычных и знакомых. Может быть, в других краях ничуть не хуже? Иначе, зачем хозяин так стремится туда? Наверное, совсем другими словами следовало начинать разговор...
       -- Расскажи, где ты был? В следующий раз возьмешь меня с собой? - Эррензи был готов к тому, что этот вопрос не понравится Намтару, но ничего подобного не произошло.
       Хозяин привстал, раздул потухающие угли и снова опустился на прежнее место.
       -- Нет, не возьму. Кто-то же должен оставаться в Ниппуре, пока меня не будет поблизости. -- На этот раз Эррензи на удивление спокойно принял это объяснение. -- Когда-нибудь ты сам сможешь отправиться странствовать. Не торопись, у тебя ещё будет время увидеть другие города. К северу отсюда Киш. Если пойдешь вдоль канала, а потом за солнцем -- придешь в Ларсу. Местный хозяин -- Хувава -- сильный демон. Если меня не будет рядом, а тебе понадобится помощь, смело иди к нему.
       -- Как это тебя не будет рядом? - удивился Эррензи. Подобная мысль не приходила ему в голову. И была она такой неприятной, что он тут же спросил о другом: -- А этот Хувава что, сильнее тебя?
       -- Демонам его линии подвластен огонь. Он второй по силе в Шумере, -- ответил Намтар, и Эррензи не стал переспрашивать, потому что и так было ясно, кто первый.
       -- Расскажи ещё, -- попросил юный демон, и хозяин продолжил:
       -- Есть ещё Ур, город Нанны. И Урук. Он в несколько раз больше Ниппура. И Эреду, город на море. Если сразу не сможешь решить, куда идти сначала, направляйся к морю -- оно того стоит.
       Эррензи кивнул. Он больше не задавал вопросов, потому что от рассказов хозяина перед глазами сами собой вставали яркие картины. Может, и не похожи они были на настоящие города, как сон не похож на явь, но Эррензи, не видевший ничего, кроме Ниппура, готов был поверить в эти волшебные образы.
       Рассказы о дальних землях пробуждали в душе совершенно новое чувство. Эррензи знал, что обязательно побывает в этих краях, чего бы это не стоило. Не сейчас, конечно, а когда станет сам себе хозяином. Тогда у него будут свои дети сердца, и он сам сможет рассказывать им о море в Эреду, о богатстве Ура, о Лагаше -- единственном городе, что стоит на канале, отведенном от Идиглата, а не от Бурануна...
       -- А ты оживлял своей кровью других, кроме меня? И где они сейчас? - Эррензи едва успел подумать об этом, а слова уже сами слетели с языка.
       -- Других нет. Сейчас ты единственный, -- отозвался Намтар.
       -- А те, которые выросли? Они ушли?
       Намтар не ответил.
       Эррензи знал, что повторять вопрос бесполезно. Хозяин прекрасно все слышал, просто не хочет пускаться в объяснения. Сегодня Намтар и так рассказал ему очень много. Больше, чем обычно. Наверное, оттого, что он на самом деле рад вернуться домой...
       К ночи ветер совсем стих, и когда на небо взошла луна, желтая, как кусок овечьего сыра, Эррензи уже спал, завернувшись в одеяло. Впервые за несколько месяцев, сны его не были мрачными и тревожными. Ему виделось бездонное голубое небо, искрящееся море в Эреду и солнечные блики, играющие в воде.
      
      

    Глава третья. Хозяин

    1.
       Время текло, жизнь шла своим чередом. Дни то плелись еле-еле, и Эррензи не мог придумать, чем бы занять себя до наступления темноты, то летели, подобно стрелам, с пением уходящим в небо.
       Ниппур заметно вырос, но дома не приблизились к пещере демонов. Горожане старались строить свои жилища в другой стороне, подальше от страшного места. Люди рождались, взрослели и умирали. Их стало гораздо больше, и Эррензи был уверен, что ниппурцам будет под силу прокормить и трех демонов. А их обязательно станет трое, когда он, подобно Намтару, решит оживить кого-то своей кровью. Теперь Эррензи часто оставался в городе один, но не испытывал от этого прежнего беспокойства. Он стал взрослым, и понимал теперь, что Намтар должен обходить свои владения. Хотя бы для того, чтобы напомнить о себе. Он ведь Энзигаль, хозяин всего Шумера. Такой могущественный демон не смог бы довольствоваться одним Ниппуром. Это ведь даже не самый большой город между Идиглатом и Бурануном. Правда, для Эррензи он навсегда останется самым лучшим. Юный демон не раз говорил об этом Намтару, но тот лишь смеялся, повторял, что других городов Эррензи ещё не видел. Что скажешь на такое? Оставалось лишь упрямо стоять на своём, пока Намтар, махнув рукой, не переставал спорить с ним.
       Жизнь в пещере близ Ниппура давно уже стала ровнее и спокойнее. Эррензи все ещё часто взрывался, но детские обиды и упреки остались позади. С тех пор, как стал сам себе хозяином, он начал проще относиться к жизни, но приобрел и излишнюю самоуверенность. Что ни говори, а все-таки приятно ощущать свою силу. И пускай ему пока не сравниться с Намтаром-Энзигалем, но он не слабее многих демонов в Шумере. Об этом не раз говорил хозяин, а с чего бы ему обманывать Эррензи?
       Все было хорошо. Настолько хорошо, что порой хотелось усомниться в реальности происходящего. Но Эррензи не ждал беды и искренне радовался жизни. До тех пор, пока не случилось такое, о чем он и помыслить не мог.
       -- Я ухожу. -- Намтар часто говорил эти слова, отправляясь путешествовать, но сегодня они прозвучали иначе. Не так, как всегда.
       -- Когда тебя ждать? - спросил Эррензи и дотянулся до очередной кружки с пивом. День выдался жаркий, и ячменный напиток был весьма кстати.
       -- Я не вернусь в Ниппур. Теперь это твой город.
       Брови Эррензи удивленно взметнулись вверх, кружка едва не выпала из дрогнувших рук.
       Что он говорит? Наверное, это шутка?
       Но нет, Намтар был серьёзен, как никогда раньше.
       -- Ты стал сам себе хозяином. Наши пути рано или поздно должны разойтись. По-моему, сейчас самое время.
       -- Да что ты несешь! -- взорвался Эррензи. -- А если я не хочу, чтобы ты уходил?!
       Гнев перехлестнул через край, глиняные осколки разлетелись в разные стороны, и пиво пролилось на пол, замочив край одеяла.
       Намтар вздохнул, но промолчал. И Эррензи понял, что хозяин не изменит своего решения.
       Значит, придется говорить с ним по-другому...
       -- Хорошо, тогда возьми меня с собой!
       Эррензи вскочил и принялся было собирать вещи, но тяжелая рука хозяина легла на плечо, останавливая ненужное рвение.
       -- Ты что, хочешь бросить свой город без присмотра?
       Вот значит как? А сам-то! Без сожаления оставляет и Ниппур... и меня...
       Туча наползла, закрыла солнце. В пещере стало темно, и от входа повеяло холодом. Эррензи помрачнел не хуже той тучи.
       -- Ты что, уходишь, чтобы проучить меня? Тогда скажи, что я сделал не так?
       -- Дело вовсе не в тебе, -- ответил Намтар. -- Просто я знаю, что время пришло.
       -- Тогда я не понимаю, почему... -- начал Эррензи, но хозяин не позволил ему договорить.
       -- Ты все поймешь не сейчас, так потом. А пока просто прими случившееся.
       Легко ему так говорить! Это же несправедливо! Как можно смириться?!
       -- Скажи хоть, куда ты собрался. А то вдруг понадобится тебя разыскать?
       -- Не понадобится. Ты справишься сам, -- отрезал Намтар, и от этих слов Эррензи нахмурился ещё больше.
       Опять! Он относится ко мне, как к ребёнку. Решает, что мне нужно, а что нет, ничего не объясняет. Считает, что заботится о моём будущем.. Но я сам буду решать! Только сам!
       -- Ладно, обещаю, искать тебя не буду. -- Эррензи вскинул голову и, встретившись взглядом с Намтаром, не отвел глаза. -- Так что скрывать ни к чему, скажи, куда отправляешься. Мне просто надо знать...
       Недовольство хозяина наполнило воздух, -- Эррензи чувствовал это, хоть и не так остро, как раньше. В пещере стало душно, и его вдруг захлестнула волна необъяснимой радости.
       Ну же! Давай! Разозлись на меня! Ударь, и пусть все будет, как раньше!
       Но прошел всего миг -- и снова стало легко дышать, Намтар был снова спокоен. Лишь лицо слегка побледнело, но, как и прежде, -- ни проблеска чувств, ни намека на движение. В другое время Эррензи позавидовал бы такому самообладанию, но сейчас он лишь жаждал услышать ответ.
       -- Не это тебе нужно, а совсем другое, -- сказал Намтар. -- Ты должен научиться думать и действовать сам, без подсказки.
       Ах, значит, вот как?!
       Как сдержать ярость, услышав такое?
       -- Но ты же не даешь мне шагу ступить! Я вырос, а ты считаешь меня глупым ребенком. Когда я хочу чего-то, ты мне запрещаешь! Я уже принял решение, а ты тут же спешишь поколебать мою уверенность!
       -- Вот поэтому я и ухожу. -- Намтар внимательно смотрел на своего подопечного, словно по лицу его мог читать, как по глиняной табличке.
       И чего он уставился? Неужели ему так важно, что я думаю? Нет, не верю!
       Эррензи решительно тряхнул головой, откидывая назад спутанные волосы. Он уже был готов начать очередную гневную тираду, но тут снова заговорил Намтар:
       -- Я хотел бы попросить тебя кое о чём. Это очень важно.
       Ого, вот это новость! Эррензи даже забыл, что собирался сказать. Раньше он слышал от хозяина лишь приказы, и частенько нарушал их, за что, разумеется, бывал наказан. А просьба... Значит, Намтар стал относиться к нему, как равному? Ну или хотя бы пытается? Или просто хочет обмануть, усыпить бдительность? Он может! В любом случае, стоит сначала выслушать, а потом уже что-то решать.
       -- Эррензи, я прошу тебя, надейся только на свои силы и соблюдай правила. Живи так, как будто ты никогда не знал меня. Не вздумай хвастаться, что твой хозяин Намтар-Энзигаль. Лучше вообще не упоминай моего имени никогда, даже если будут спрашивать.
       -- Но почему? -- искренне удивился демон Ниппура. -- Почему ты не хочешь, чтобы я говорил о тебе? Боишься, что я скажу что-нибудь плохое? Конечно, мы часто ссорились. Но я уважаю тебя и никогда бы не стал...
       -- Да не в этом дело! - бросил Намтар. Во взгляде его промелькнула досада, он отвернулся. Казалось, он хочет, но не может пролить свет на происходящее. Словно придется тогда сказать то, чего говорить нельзя.
       -- Знаешь что, -- слова сами собой рвались наружу наружу, и у Эррензи не было сил удержать их, -- я все решил! Если ты мне ничего не объяснишь, я просто пойду за тобой. Не вместе, а следом. Уж этого-то ты мне запретить не сумеешь. Я сам себе хозяин, и могу идти туда, куда мне вздумается. Ну останется Ниппур без демонов, люди только обрадуются -- жертвы приносить не надо!
       -- Даже не вздумай! -- отрезал Намтар. Воздух звенел, и Эррензи уже не мог различить, чей это гнев -- его или хозяина.
       -- Тогда скажи правду. Или ты мне не доверяешь? - выдохнул он и поразился внезапной догадке.
       Не доверяет, точно! Считает, что я недостоин. А напрямую не говорит, обижать не хочет.
       Намтар отмахнулся от него, словно от назойливой мухи, но юный демон не умолкал:
       -- Не буду я выполнять твою дурацкую просьбу. Все вызнаю! Не у тебя, так у кого-нибудь ещё. Прослежу, куда ты пошел. Или вот что: пойду к хозяину Ларсы. Ты сам говорил, что к нему можно обратиться за помощью, если что...
       -- Да ты просто безумен. -- Хозяин резко развернулся к Эррензи. Глаза его казались холодным огнем, в каждом движении сквозила угроза. Сила Намтара, скрытая доселе, хлынула наружу, разлилась, словно река, и Эррензи стало страшно. Никогда прежде он не чувствовал себя таким крохотным и слабым.
       Неужели он меня сейчас убьет?
       Прежде Эррензи был уверен в своей безнаказанности. Ну отругает хозяин, ну ударит, чтобы наука лучше усвоилась. Всякое бывало. Сказать по правде, Намтар если и бил его, то только за дело. И никогда при этом не злился. А тут вдруг... Так хозяин не смотрел на него никогда в жизни.
       Юный демон в ужасе попятился назад. Осколок от разбитой кружки впился в ногу, Эррензи споткнулся и упал на одно колено. Боль полоснула, но тут же отпустила. Рана затягивалась на глазах, как всегда. Но этого промедления хватило -- Намтар настиг своего подопечного, крепко схватил его за руку и произнес:
       -- Сейчас ты не видишь ничего. Лишь слышишь мой голос и выполняешь мои приказы.
       Эррензи замер. Взгляд его остановился. Темная пустота обволокла сознание, и не было в ней ни образов, ни ощущений, -- лишь знакомый голос продолжал звучать, не умолкал. Властный, грозный, невозможно ослушаться...
      

    2.
       Досада порой терзает хуже гнева. Неужели так сложно понять?Хоть раз ты мог бы смириться и принять свою судьбу. Но не захотел... И потому я в последний раз решу все за тебя.
       Эррензи стоял неподвижно. Взгляд его был устремлен в никуда, тело застыло, словно изваяние. Намтар сжимал его руку и чувствовал биение пульса, медленное, ровное. Медноволосый демон сейчас далеко, и только Энзигаль в силах вернуть его обратно.
       Отчего же ты не обрадовался моему уходу, Эррензи? Резкий, непримиримый, всегда мечтал освободиться от излишней опеки... И вдруг не захотел отпускать хозяина, да ещё и перечить стал. Дерзко, настойчиво, в своей обычной манере.
       Я не думал, что ты так сильно привязан ко мне. Мне казалось...Что ж, я помогу тебе преодолеть это.
       Эррензи молод и горяч, но у него своя голова на плечах. И чтобы стал он совсем взрослым, ему нужно расстаться с хозяином. Но к чему ему помнить, что он дитя сердца самого Энзигаля? Станет хвастаться, кричать об этом на всех дорогах, и беды не миновать. Ведь есть демоны старше и сильнее, а Эррензи ещё слишком юн, чтобы тягаться с ними. Но задирист не по годам.
       А еще Шебу и Тирид...Им суждено родить ребенка, который станет могущественнее других демонов в земле черноголовых. Если Эррензи будет знать, что они -- одной крови, как воспримет это?
       Этот ребенок, хоть и младше Эррензи, но очень скоро станет намного сильнее. Разве не будет это ударом по самолюбию юного хозяина Ниппура? Особенно, когда сын или дочь Шебу и Тирид заявит свои права на весь Шумер.
       Как ты встретишь нового властителя демонов, Эррензи? Неужели выйдешь и скажешь: "Я дитя сердца Энзигаля, а ты кто такой? С чего мне почитать тебя и склоняться перед тобой?".
       Намтар крепче сжал руку Эррензи. Тот не шелохнулся, темные глаза его были по-прежнему пусты.
       Может статься, что все будет наоборот, и дети Намтара поймут друг друга. Они объединятся, и не будет никого в Шумере, кто смог бы противостоять им. Почувствуют силу, станут наслаждаться властью, и насаждать повсюду законы Энзигаля. Другой бы радовался этому, но Намтар страшился, что дети его сердца слишком увлекутся. Разве знакомо Эррензи чувство меры? Разве можно полагаться на того, кто ещё не родился? Опять Намтару не будет покоя. Ни в Шумере, ни в степи, ни в других краях.
       Я создал законы не для того, чтобы править. Я создал их ради спокойной жизни. Польза от них и мне, и всем демонам страны черноголовых.
       Законы... Вот один из законов, его знает каждый пьющий кровь на земле Энзигаля: пока дитя твоего сердца зависит от тебя, делай с ним, что хочешь. Но обучи его всему, что должен знать демон. А когда станет он свободным -- отпусти, ни к чему не принуждай.
       Что ж, бывает время, когда нужно нарушить закон.
       Чтобы достичь цели, можно нарушить даже собственные правила. Быть может, надо было продолжить уговоры, убедить юного демона. Эррензи не так глуп, как порой кажется. Он бы понял. Но на объяснения нет времени. Давно уже нет. Если нить сплелась в тугие узлы, их легче разрубить, чем распутать. Больно и быстро, раз и навсегда.
      

    3.
       -- Эррензи, -- медленно заговорил Энзигаль. -- Слушай мои слова.
       Тот не шелохнулся, и от его отсутствующего взгляда Намтару на миг стало не по себе. Сколько раз он погружал в эту темную бездну людей и демонов, но детей своего сердца - никогда. Что все они чувствуют, когда мир вдруг сужается, и остается лишь то, чему позволил остаться заклинатель?.. Уже и самому Намтару стало казаться, что время тянется бесконечно долго... или нет, вовсе остановилось.
       Но отступать уже поздно. Всё решено. Я делаю это ради его же блага...
       Намтар взглянул прямо в глаза юного демона, и увидел в них пустоту и ночь.
       -- Забудь, что видел меня, Эррензи. У тебя больше нет хозяина. Был когда-то... но тебе не хочется об этом вспоминать. Мысли, не задерживаясь, ускользают, едва подумаешь о нем... Скажи мне, Эррензи, кто оживил тебя своей кровью?
       -- Не знаю, -- безразлично ответил тот. Словно спросили о чем-то незначительном...
       Да, хорошо. Но надо убедиться, не оставить сомнений...
       -- Эррензи, как зовут твоего хозяина?
       -- Какая тебе разница? - в голосе подопечного послышались нотки привычного раздражения. -- Я не помню.
       -- А вспомнить хотел бы? - Тихо, почти вкрадчиво прозвучал этот вопрос
       -- Глупости! Нет мне до этого дела, -- ответил Эррензи, не меняясь в лице.
       Вот и все. Узел разрублен. Если когда-нибудь он узнает правду, то, быть может, поблагодарит меня... Но он не узнает. Никто не узнает.
       -- Живи своим умом, поступай, как подсказывает тебе сердце, и никогда не убивай без причины, -- Намтар произнес последнее повеление и, глубоко вздохнув, замолчал.
       Ему показалось, что Эррензи кивнул в ответ. Но, конечно, это была лишь игра воображения. Просто пламя в светильнике вдруг затрещало, закоптил фитиль, и причудливые тени легли на безмятежное лицо зачарованного демона.
       -- Когда я выйду отсюда, ты очнешься, и забудешь все то, что должен забыть.
       Намтар поднялся и выпустил его ладонь. Рука Эррензи бессильно упала вниз.
       Что взять с собой? Пожалуй, ничего и не нужно. Пускай все остается, как есть. До Киша путь недолгий, а если что-то понадобится, Намтар раздобудет по дороге. В Ниппуре его уже ничто не держит, и незачем медлить...
       Он вышел и быстрым шагом прочь. В ту сторону, где по утрам восходит солнце. Ветер обдувал лицо, развевал волосы и полы просторной одежды.
       Прощай, Эррензи...Теперь у тебя всё будет хорошо, я в этом уверен.
      

    Глава четвертая. Тику

    1.
       Тело переполняла необъяснимая легкость и пьянящая свобода. Словно с плеч свалился тяжкий груз, словно упала повязка, стягивающая виски.
       Эррензи радовался каждому солнечному дню, но никак не мог избавиться от сомнений. Разве что-то изменилось? Ведь всё идёт своим чередом. В пещере по-прежнему уютно, горожане почтительны и не забывают приносить ему жертвы. Вот и сегодня привели двух испуганных девочек-рабынь, настолько похожих, что их можно было принять за дочерей одной матери. Странно, почему двух? Одной было бы вполне достаточно. Или они полагают, что первая нужна для еды, а вторая для увеселений иного рода? Тогда зря беспокоились. Эррензи всегда сам выбирает себе женщин и не нуждается в излишней заботе.
       Ту рабыню, что была помоложе, он оставил, а старшую отправил домой, да ещё и рявкнул на жрецов, чтобы не приводили жертв больше, чем демону потребно для утоления жажды. Те сначала вроде бы удивились, но потом дружно закивали и в спешке удалились в сторону города.
       Ветер переменился и принес нежный цветочный аромат. Близился разлив, поднялась вода в каналах. Скоро все жители Ниппура выйдут на берег, начнут укреплять дамбы. Изматывающий труд и усталось сделают их кровь жидкой и придадут ей неприятный привкус. Такое бывает каждый год, и Эррензи привык к этому, но... если подумать, что его держит в родных краях? Этот город будет принадлежать ему, как и прежде, и любому, кто отважится оспорить это, не поздоровится. Нельзя же всю жизнь просидеть на одном месте, так ничего и не увидев. Другие земли, другие демоны... Эррензи раньше не доводилось встречать себе подобных. Любопытство разгоралось, как костер от порывов ветра, подгоняло, звало в путь. Сначала выйти на дорогу, идущую вдоль берега Бурануна, а дальше видно будет. Ларса, Киш, Урук, Эреду... Кажется, кто-то рассказывал Эррензи об этих городах, и тогда они казались слишком далекими, а мечты о странствиях были несбыточными. Что держало его тогда? И что держит теперь? Страх перед неизведанным? Глупости! Эррензи неведом страх, а потому -- долой все сомнения. В путь, в путь...
       Чем дальше река уходит от своего истока, тем шире её русло. Если же берега узки, вода подмывает их, упрямо расширяя себе дорогу.
       Мне тесно в Ниппуре. Особенно этой весной...
       Что такого особенного в этой весне? Отчего жажда нового запылала так ярко? Но ни к чему искать ответы на все вопросы. Эррензи дал себе слово, что на рассвете покинет Ниппур, и с радостью сдержал обещание.
       Когда первые лучи солнца осветили землю, он отошел уже так далеко от дома, что не слышал звуков храмового гонга, возвещающего начало нового дня.
      

    2.
       Дорога шла вдоль реки, её мутные воды заметно поднялись даже по сравнению со вчерашним днем. Скоро начнется половодье, и ничего странного в этом нет. Удивительно было другое -- Эррензи никогда не заходил так далеко от дома, и от этого на сердце стало и тревожно и радостно. Страх, который многие зовут благоразумием, звал повернуть назад, а ноги, не ведая усталости, сами несли его дальше. Сколько не оборачивайся, отсюда уже не увидишь родного Ниппура.
       Сейчас ветер подгоняет путника в спину, а если направиться к дому - будет дуть прямо в лицо. Значит, пришла пора отбросить прочь неуверенность, ведь чувство это чуждо Эррензи. Он и сам не мог понять, с чего вдруг так оробел. Ведь давно уже решил отправиться в путь, об этом знали ячменные поля, прибрежный тростник и яркое солнце над головой. При таких свидетелях нельзя сплоховать и вернуться, испугавшись трудностей дороги.
       Не поддавшись минутной слабости, Эррензи уверенно зашагал вперед. Мимо финиковых пальм и зарослей цветущего тамариска, чьи листья так безжалостно опалил полуденный зной. Пыльная зелень, раскаленный песок, мелкие камни под ногами, и всюду, насколько хватает взгляда -- бескрайние степи за Бурануном. Высоко в небе парит ястреб-перепелятник, и очень жаль, что нельзя подняться в воздух вместе с ним, чтобы взглянуть на мир с высоты птичьего полета.
       На исходе третьего дня пути дорога стала шире. Навстречу все чаще попадались повозки, запряженные ослами. Громко кричали погонщики. На полях, подставив спины солнцу, трудились люди. Одни что-то сеяли, другие копошились прямо на берегу, укрепляя каналы и дамбы. По реке плыли лодки, доверху груженые товарами. То тут, то там виднелись одинокие строения. Да, нет сомнений, -- впереди большой город. Если Эррензи не сбился с пути -- хотя разве собьешься, другой дороги нет -- то это, должно быть, Урук. До Эреду ещё неблизко, а здесь пока можно передохнуть, подкрепить силы перед дальним путешествием.
       Жажда уже просыпалась. Ещё не настолько сильная, чтобы заслонить все вокруг, но тем приятнее будет утолить её прямо сейчас. Зачем пить кровь в спешке и суете, жадно глотая и не замечая ничего вокруг, когда можно распробовать каждую каплю и сполна насладиться вкусом. Найти себе жертву проще простого -- среди тех, кто трудится неподалеку в полях. Или, вот, например...
       Никто даже не заметил, как девушка, что стирала белье в водах канала, бросила свою работу, плавной походкой отправилась вслед за странным чужаком в богатых одеждах и не вернулась больше. Её кровь была сладкой, как сердцевина тростника, поэтому в Урук Эррензи вошел в хорошем расположении духа и с легким сердцем.
       Город был намного больше Ниппура. Похож на места, где вырос Эррензи и все же совсем другой. Основательные дома из желтоватого кирпича, улицы, ведущие к храмовой площади, люди, праздно прогуливающиеся или спешащие по своим делам. Простой ниппурец, должно быть, растерялся бы в этой толпе. Но не Эррензи. На него несколько раз оборачивались, глядели с благоговением и опаской, а потом старались скрыться с глаз, словно чувствовали нечеловеческую силу.
       Эррензи и не думал таиться от кого-то. В Уруке, похоже, нет хозяина, -- Эррензи не чувствовал его, а ведь любой демон почувствует другого издалека, если тот достаточно силен. А раз демонов здесь нет, значит, вся кровь принадлежит тому, кто пришел сюда первым.
       Нет, этот город мне не нужен, но и стеснять себя я не стану!
       Пускай люди знают, кто пришел в Урук, пускай ведут ему в жертву самых лучших, сильных, с чистой кровью. Таков заведенный порядок, и незачем его менять.
       Если бы Эррензи спросили, кто установил эти правила, он не задумываясь ответил бы: никто, так было всегда. Но сейчас его больше заботило другое -- нужно найти подходящее место для ночлега. В самом городе останавливаться не хотелось. Привык ведь жить спокойно, в стороне от людской толчеи... Вряд ли в окрестностях Урука найдется пещера, подобная ниппурской, но вот заброшенный дом на холме...
       Город отсюда был виден как на ладони. Лабиринт улиц, базарная площадь, и два храма -- один высокий, белый, освещенный светом факелов, и другой, поменьше. Несколько мгновений Эррензи стоял, любуюсь Уруком, а потом повернулся, чтобы осмотреть дом.
       Конечно, вместо двери зиял темный проем. Прежние хозяева, должно быть, унесли дверь с собой, когда покидали жилище -- ведь дерево в этих краях ценится дорого. Крыша тоже прохудилась, и сквозь прорехи сейчас было видно звездное небо. Красиво... Да и крыша все же прочная, и жаркими летними ночами можно спать на ней, под шум ветра и голоса речных птиц...
       Внутри пусто -- ни утвари, ни плетеной мебели -- только земляной пол да голые стены, кое-где вымазанные засохшей глиной. Но для временного пристанища, многое ли нужно?
       Эррензи расстелил одеяло и сел на него, прислонившись к стене. Спать не хотелось, поэтому он достал из-за пояса тростниковую флейту, о которой почти забыл в пути. Тихая красивая мелодия огласила окрестности, но слушать её было некому. Ни единой живой души вокруг, и лишь звезды до рассвета внимали печальным песням, плывущим из самого сердца тростника.
      

    3.
       Вместе с первыми лучами солнца, город оживал и радовался наступлению нового дня. В вышине над полями разносились птичьи трели, люди принимались за привычный труд. Писцы, погонщики, торговцы, гончары, гранильщики, резчики по камню и, конечно же, мастера-ювелиры. Похоже, в Уруке умеют делать украшения ничуть не хуже, чем в Ниппуре. Выбор даже ещё богаче, а изделия изысканнее, глаза разбегаются. Серьги, браслеты, ожерелья, оплечья на любой вкус и достаток. Сердолик, агат и лазурит, оправленные в серебро и в красную медь, чуть поменьше золотых украшений и совсем немного -- из небесного металла, самого дорогого и красивого. Эррензи мог взять все, что ему понравится: любое ожерелье, любой камень. Отдадут безропотно, да и платы не потребуют -- кто же откажет демону?
       Здесь, на рыночной площади, было множество вещиц, способных вызвать восхищение, но взгляд Эррензи остановился на парных браслетах из темного золота. Тонкая работа, нежный узор, сделанный искусным чеканщиком -- такие только на девичью руку и оденешь. А девушка, которой так подошли бы эти браслеты, только что прошла мимо, и похоже, даже не заметила, как смотрит ей вслед чужак. Но вот родители увидели и испугались. Иначе почему так поспешно увели ее прочь, на другую сторону площади, в гончарные ряды?
       Эррензи прихватил понравившиеся ему украшения и устремился вослед за ушедшей красавицей. Не потерять её из виду было не так-то просто. Слишком много людей на базаре, и зазевавшихся растяп приходилось отбрасывать с дороги. И вскоре путь очистился, горожане сами спешили разойтись в стороны. Те же, кого Эррензи успел свалить с ног, поднимались не сразу. Слишком велика сила демона, не каждый человек способен выдержать его удар.
       Девушка, её родители и какой-то мальчишка -- должно быть, брат -- остановились, рассматривая глиняные кувшины. Пока отец семейства беседовал с торговцем, девушка скучала возле лавки, и Эррензи удалось рассмотреть темноглазую красавицу.
       Была она из богатой семьи -- одета в платье из крашеного льна, свободное, без пояса, длинные вьющиеся волосы распущены, украшений немного -- лишь серьги, да серебряный звенящий браслет на запястье. Но и без драгоценностей она прекрасна, не оторвать глаз... Плавная походка, легкие движения, -- словно не идет, а танцует. Произнесла что-то, и мягкий голос довершил и без того чудесный образ.
       Мальчишка вдруг забеспокоился и показал в сторону Эррензи. Отец семейства мгновенно умолк, а потом выпрямился и негромко сказал:
       -- Пойдем отсюда, Тику!
       Эррензи проследил за ними до самого дома. Можно было и войти, не спрашивая разрешения, но делать этого он не стал, вернулся к себе.
       Этой ночью сон бежал от него. Тику... Красивое имя. Кто бы мог подумать, что здесь, в Уруке, среди людей, скрывается подобное сокровище? Эррензи вдруг как никогда остро ощутил своё одиночество. Когда-то ему нравилось, что ни с кем он не связан, свободен, как ветер в степи...
       Но для чего мне такая свобода? Вот если эта девушка будет рядом... Да, тогда жизнь обретет смысл.
       Тику так красива, он никогда не встречал подобной женщины...
       Она разделит со мной вечность.
       Ведь демон может оживить своей кровью любого, кого пожелает. И не поздоровится тому, кто осмелится оспорить это право.
      
       Наутро ноги сами принесли Эррензи к дому Тику. Он не таился, но и не сидел на виду. Просто устроился неподалеку и принялся наблюдать. Его заметили, иначе с чего бы поднялся такой переполох? Волнение исчезло также быстро, как и появилось, только вот девушка вышла из дома не одна, с отцом. Она украдкой бросила взгляд на демона и тут же отвернулась. Сегодня Тику была ещё прекраснее, чем вчера, -- глаза подведены, на волосах медный обруч, а на щиколотках браслеты, еле слышно звенящие при ходьбе. Эррензи хотелось думать, что она принарядилась именно из-за него.
       Дорога, по которой он на некотором отдалении следовал за девушкой, вела в святилище Инанны. Похоже, этот путь был привычным для Тику. Шла она легко, изредка здоровалась с кем-то и тихо отвечала отцу, который, похоже, торопил ее.
       Оглянись же, Тику! Оглянись, я совсем рядом...
       Но она больше не обернулась ни разу, и от этого на душе стало вдруг так тоскливо, словно солнце закрыли тучи.
       Одна из жриц -- высокая женщина в золотой диадеме -- приветливо встретила пришедших. Тику вошла в ворота и скрылась с глаз.
       Последовать за ней? В святилище? Нет, не стоит...
       В одиночестве Эррензи заскучал и потому вскорости покинул ступени храма.
       До заката демон бесцельно бродил по городу, не находя себе места, и к вечеру снова оказался у дверей знакомого дома, почти одновременно с его прекрасной обитательницей. На этот раз её тоже провожали родители, но это не помешало Эррензи решительно встать у них на пути. Кто-то испуганно вскрикнул, а он всего лишь вложил девушке в руку те браслеты, что со вчерашнего дня носил при себе. Потом улыбнулся, поймав взгляд девушки, и растворился в ночной темноте.
      
       Идти домой не хотелось. Там одиноко и пусто, а здесь Тику... Их разделяет, смешно подумать, лишь кладка стены. Если прислушаться, можно даже услышать о чем говорят в доме. Слух у демонов чуткий, не сравнить с человеческим. А если демона влечет непреодолимое любопытство, он услышит каждое слово.
       -- Ох, беда! За что же нам такая напасть! -- горестно запричитал женский голос
       -- Беда? Какая беда? - а это явно спросил мальчишка, который был вместе с семьей на рынке.
       На него тут же зашикали и отправили спать. Было слышно, как он недовольно ворочается под одеялом. Не спит, конечно же, нет, подслушивает разговоры старших.
       -- Не надо, мама! -- А это уже Тику. Хотела успокоить мать, а у самой голос такой, что тоже вот-вот расплачется.
       -- Не зря мне на исходе прошлой луны привиделся дурной сон, не зря! -- Женщина зарыдала в полную силу, но её быстро привел в чувство строгий окрик мужа:
       -- Довольно, Сурири! Случилось то, что случилось. Теперь мы должны придумать, как защитить нашу дочь от демона.
       При этих словах до ушей Эррензи донесся тихий вздох, и тут же вновь заговорил отец Тику:
       -- Боги помогут нам. Утром мы отнесем эти браслеты в храм, расскажем все, как есть, и попросим защиты для будущей жрицы Инанны.
       -- И верно! -- Сурири хлопнула в ладоши.
       -- Погоди, ещё не время для радости, -- остановил её глава семейства. -- Не забывай, демон бродит где-то поблизости. Мы должны быть очень осторожны. Поняла, Тику? Я запрещаю тебе выходить на улицу одной.
       -- Да, отец. -- Голос девушки звучал покорно, но тихо, еле слышно.
       Эррензи нехорошо улыбнулся.
       Они хотят разлучить нас? Не выйдет! Это всего лишь люди, кто из них сможет остановить меня?
       -- Потерпи немного, Тику. Скоро ты будешь жить при храме, и вместе с другими жрицами радовать Инанну своими танцами, -- продолжал отец. -- Там тебе будет нечего бояться.
       -- Я не буду его бояться, -- все также тихо и немного невпопад отозвалась Тику
       -- Вот и хорошо. Тогда иди спать, а я буду сторожить твой покой.
       При этих словах Эррензи едва не рассмеялся. Неужели этот человек и правда думает, что сможет противостоять демону? Вот глупец! Нет, решено, следующей ночью Тику навсегда покинет родной дом. Незачем больше медлить. Впереди целый день, чтобы все подготовить к похищению.
       Хотят спрятать её в храме! И отнять подарок. Ну не наглость ли?
       Эррензи решил, что услышал достаточно, а потому покинул своё укрытие и отправился прочь, посмотреть, как над полями медленно разгорается небо и алое солнце лениво показывает миру свой край.
       Потерпи немного, Тику. Обещаю, следующий восход мы будем встречать вместе!
      

    4.
       Наверное, это был самый долгий день в жизни Эррензи. Он не знал, чем занять себя до наступления темноты. Уже и искупался в канале, и утолил голод, просушил намокшее от росы одеяло, и заменил масло в светильниках -- а солнце все ещё высоко.
       Тогда он сел у порога, подставил лицо солнцу и стал думать о том, что будет, когда он оживит Тику своей кровью.
       Вместе пойдем к морю, а потом вернемся, я покажу ей Ниппур...
       Город прокормит двух демонов, и в просторной пещере двоим вполне хватит места. Это ничего, что родители забрали у неё браслеты. Эррензи надарит своей возлюбленной новые украшения, ещё лучше прежних, и одежду из самой дорогой ткани, и благовония, любые, какие она пожелает.
       Надо же, люди наивно надеются, что смогут уберечь свою дочь от демона. Не понимают, что не беда ее ждет, а великое благо. Вечность -- кто ещё сможет преподнести возлюбленной такой щедрый свадебный дар? Пусть бегут искать защиты в храме, пусть взывают к Инанне. Откуда им знать, что боги не властны над демонами? Но этой ночью поймут. Этой ночью...
       Мечты сменяли друг друга, одна чудеснее другой, и Эррензи перестал замечать, как летит время. Очнулся лишь когда начало смеркаться. Может, внешне он и казался спокойным, но сердце колотилось все быстрее, гнало кровь по жилам, пробуждало азарт и желание.
       Я никогда никого не оживлял своей кровью... Но все будет хорошо. Разве может быть иначе?
       До дома Тику он не добежал, а долетел, как на крыльях. Ноги как будто и в самом деле не касались земли. Эррензи мчался, не глядя по сторонам, стремясь лишь к своей цели, но дыхание не сбилось, и даже тень усталости не коснулась демона.
       Он вышел из-за угла и осмотрелся. За стеной, возле которой Эррензи вчера подслушивал, было тихо. Должно быть, обитатели дома решили лечь спать пораньше. Пожалуй, из внутреннего двора будет проще пробраться к Тику незамеченным. Эррензи поднялся на крышу и бесшумно спрыгнул вниз.
       Лунный свет мягко падал во двор. Эррензи, как любой демон, прекрасно видел и в полной темноте, но сейчас готов был благодарить небо за то, что открылось его взору.
       Похоже, бессонница стала частым гостем в этом доме. Всего лишь на расстоянии вытянутой руки от Эррензи, возле потухшего очага, стояла Тику и любовалась луной. Демон, затаив дыхание, наблюдал за девушкой. В неровном свете её красота казалась нереальной, приковывающей взор. Глаз не отвести, сколько не пытайся... Наверное, вот так чувствуют себя люди, когда демон очаровывает их и уводит за собой. Но ведь Эррензи не человек, и Тику пока не может никого завораживать. Ничего, скоро научится. И этому, и многому другому...
       Демон выступил из темноты, и девушка, вздрогнув, повернулась в его сторону. В её глубоких темных глазах плескался ужас и... что-то ещё. Губы ее приоткрылись, словно она хотела что-то сказать, и Эррензи не стал медлить.
       Мгновенно оказавшись рядом, он прикоснулся к Тику, и она замерла, покорная его чарам. Потом подхватил девушку на руки, и перепрыгнул через стену -- так легко, словно драгоценная ноша была невесомой.
       Обратная дорога показалась ещё короче. Эррензи понимал, что можно не спешить -- до утра их искать не станут, да и посмеют ли люди противиться желаниям демона?
       Нет, двух демонов... На рассвете она будет со мной, навсегда покинет людей...
       Но кто бы смог не торопиться в такой миг? Разве лишь тот, у кого совсем нет сердца. А когда внутренний жар так силен, что даже ночная прохлада не приносит облегчения, начинает казаться, что промедление грозит настоящим безумием.
       Эррензи влетел в дом, и осторожно опустил Тику на одеяла, в беспорядке разбросанные на полу. Коснулся шеи зачарованной девушки, кончиками пальцев ощутил движение её крови, теплой, зовущей.
       Сейчас! Сердце предательски сжалось от страха, но это было лишь на мгновение. А потом небо качнулось над головой, словно подавая знак, и всё в этом мире внезапно потеряло смысл. Всё, кроме Тику.
       Эррензи склонился и пил её кровь, медленно, с наслаждением, не переводя дыхания. Так путники приникают к чистому источнику в пустыне, так собирают драгоценную дождевую влагу с широких пальмовых листьев. Он почти утонул в этом вкусе, но вдруг очнулся, вспомнив, что нужно остановиться.
       Прямо сейчас. Иначе можно выпить слишком много, и тогда...
       Нет, даже думать об этом нельзя! Он должен возродить солнечный огонь, который забрал у Тику, подарить ей часть своей силы. Всего несколько глотков крови демона пробудят к жизни дитя его сердца...
       Эррензи смотрел, как щеки Тику медленно розовеют, кожа становится теплой, а дыхание -- глубоким и ровным.
       Темные ресницы дрогнули, и девушка широко распахнула глаза.
       Получилось! Эррензи вздохнул с облегчением.
       Нужно успокоить Тику, все рассказать и объяснить... Днем он столько раз подбирал слова, готовил их для этого мгновения, но теперь мысли путались, словно ячменные колосья под напором сильного ветра.
       И Эррензи сказал совсем не то, что собирался.
       -- Теперь мы всегда будем вместе...
       Тику вздрогнула от этих слов, но взгляда не отвела.
       -- Кто ты?.. Что... что со мной было? -- Еле слышные вопросы в темноте и чувства текущие сквозь них: растерянность и страх.
       -- Я Эррензи, хозяин Ниппура. -- Он обнял ее, приподнял с земли. -- Ты дитя моего сердца, этой ночью пробужденная к жизни.
       -- Дитя... твоего сердца? Что ты со мной сделал? Я теперь... тоже демон?
       Тревожный страх сменился удивлением и...восхищением?
       Это ее чувства, я ощущаю их, как свои! Словно кровь у нас одна двоих, и одно сердце...
       Надо ответить ей, но сейчас на это не было сил. Сейчас он мог лишь привлечь Тику к себе, прижать крепко и не отпускать, бесконечно любоваться её красотой, чувствовать, как шелк волос мягко струится меж пальцев, ловить губами её дыхание, всё ещё не веря в неожиданное счастье.
       Тику прильнула к нему, а потом вдруг отпрянула, закрыв руками лицо.
       -- Прости! Воздух... такой горячий. Жжет... - По щекам её потекли слезы. -- Больно...
       Эррензи замер в растерянности, но понимание пришло в тот же миг. Конечно, как можно было забыть! Наверное, он и в самом деле потерял голову, раз не вспомнил сразу о самом важном...
       -- Это жажда. Этот пожар легко потушить. Идем, Тику!
       Он поднялся и протянул руку. Увидев, что девушка медлит, просто подхватил её и вынес на лунный свет.
       Всего в нескольких шагах от дома неподвижно сидел юноша. Его руки были безвольно опущены, взгляд неподвижен, и лишь веки слегка подрагивали. Зачарованный человек, которому суждено стать пищей демона. Такая жертва не чувствует боли и безропотно отдает свою кровь.
       Так, глоток за глотком, капля за каплей, и утихла первая жажда Тику. Мучительный огонь погас, и страдания исчезли бесследно. На смену им пришел восторг, чистая радость, подобная восходу солнца.
       -- Иди ко мне, -- сказал Эррензи, едва узнавая свой голос.
       Не стоило нарушать ночную тишину. Ведь Тику все понимает без слов, -- вместе с кровью хозяина, она обрела возможность читать заветные желания его сердца. А, может, не в этом дело? Может, просто их чувства и мысли уже давно устремились друг к другу? Не сейчас, не вчера, а в незапамятные времена. Эррензи казалось, что он знает эту девушку всю жизнь, и она всегда была рядом.
       Тику доверчиво спрятала лицо у него на груди, словно искала защиты. Каждому, кто был человеком, а потом стал демоном, знаком всепоглощающий страх перед неизведанным. Старый мир рухнул, и возврата к прошлому уже не будет, но будущее пока что кажется неясным и зыбким. В этот миг очень хочется, чтобы кто-нибудь обнял, успокоил, развеял нахлынувшие сомнения и прогнал тревогу. Но все разговоры будут только завтра... Да, завтра Эррензи расскажет ей все.
       Тику подняла на хозяина заплаканные глаза и улыбнулась. Слезы, вызванные жаждой и страхом -- обычное дело. Их невозможно сдержать, но, к счастью, легко осушить. Эррензи провел ладонью по щеке Тику, и склонился, чтобы ощутить вкус свежей крови на её губах, а потом увлек за собой, обратно в дом. Сквозь прорехи на крыше видны были летние звезды. Но Эррензи казалось, что глаза Тику сияют ярче, и от этого света тепло и радость переполняли сердце.
       Луна скрылась за краем крыши, словно не желала нарушать уединение тех, кто позабыл этой ночью обо всем на свете. Завтра наступит только завтра, и пока можно не думать нем. Все, что нужно, здесь, -- взгляды и жесты, прикосновения, легкие, как дуновение ветерка, но настойчивые; шорох ткани, мягкая овечья шкура под спиной, запах масла от давно уже погасшего светильника, и ощущение полета над спящей землей... Вместе и навсегда. Жаль, нельзя остановить время, и хоть ненадолго отложить наступление утра. Редко бывает такая удача, когда исполняются все желания, и больше уже нечего желать... Может, это и есть то, ради чего стоит жить?
       На востоке, как рана, алела широкая полоса - предвестница солнца. Выпала роса, и на холм возле Урука спустилась предутренняя прохлада. Эррензи заботливо закутал Тику в одеяло, и прижал к себе. Он сдержал обещание, нынешний рассвет они встретили вместе, не расплетая рук, не желая расставаться даже на миг.
       -- Мы будем жить здесь? -- спросила Тику, обводя взглядом покосившийся дом. Конечно, в ночной темноте он выглядел совсем иначе. Эррензи поспешил успокоить её
       -- Нет, конечно. Это наше временное пристанище. Скоро мы уйдем отсюда и отправимся в Эреду, к морю. А потом вместе вернемся в Ниппур. Я знаю, в Уруке твой родной дом, нелегко будет покинуть его, но...
       -- Мой дом там, где ты, -- прошептала Тику.
       Эррензи улыбнулся, крепче прижал ее к себе.
       -- Так и должно быть. Я всегда буду рядом с тобой, буду защищать тебя, учить всему, что знаю сам...
       -- А море в Эреду, оно какое? -- Тику уже засыпала на руках у хозяина, и поэтому не услышала ответа. Должно быть, ей казалось, что ласковые волны качают её и влекут вдаль, и над головой раскинулось бездонное голубое небо. Эррензи вновь улыбнулся и осторожно прикоснулся губами к её виску .
       -- Спи, Тику. Спи.
      
       Если бы люди и набрались смелости и навестили обитель демона, чтобы узнать о судьбе пропавшей девушки, то уже после полудня никого бы не нашли. Лишь пустой дом, открытый всем ветрам.
       Эррензи и Тику покинули Урук в тот же день. Он все пытался разглядеть признаки печали на её красивом лице -- шутка ли, оставить родные места без надежды вернуться, когда ещё вчера не собирался никуда, дальше рыночной площади -- но не увидел даже и тени грусти. Тику держала его за руку, ещё с непривычки щурясь от солнечного света. Дорога уходила вдаль, по берегу реки, несущей свои воды к морю. Сбылась мечта, в которой прежде Эррензи не признавался сам себе. Он больше не был одинок. Что толку скрывать свою радость? Лучше рассмеяться и покрепче сжать маленькую руку той, что теперь всегда будет рядом.
      
      

    Глава пятая. Затишье

    1.
       Он не стал называть своего имени. Зачем кому-то на Дильмуне знать, что он -- Намтар-Энзигаль, которого страшатся люди и почитают демоны?
       На этом острове не было городов, здесь не рыли каналы, не возделывали землю. Лишь ловили рыбу да ныряли за жемчугом -- и меняли его в Эреду на зерно и лен. Несколько деревень, хижины, крытые пальмовыми листьями, загоны для коз, лодки на песчаном берегу... Что нового можно узнать в таком месте? Но Намтар слышал, что здешним людям ведома древняя мудрость, и потому добрался до Эреду, пересек море и приплыл на Дильмун.
       Старик-шаман жил на отшибе, на холме за деревней, и уже издали Намтар ощутил колдовскую силу, таящуюся в этом месте. Сила невидимыми потоками текла под землей, и, казалось, достаточно лишь потянуться, и сможешь зачерпнуть ее ладонью.
       А над сплетением незримых чар стоял дом, обычная хижина, каких немало на острове. Ветер трепал разноцветные лоскутки и кожаные шнурки, развешанные на невысоких деревцах и по краю крыши. Во дворе догорал очаг, угли тлели, и дым поднимался в знойное небо. Девчонка -- лет десять ей, не больше -- сидела возле входа в хижину, разбирала травы. Ожерелье из раковин сияло белизной на загорелой коже, в волосы воткнут был резной гребень...
       -- Я пришел увидеть мудреца, -- сказал Намтар.
       Девочка вздрогнула. Еще бы, -- ведь только что она была одна, и вдруг перед ней вырос незнакомец.
       Она вскочила на ноги, гибкая, словно трава под ветром, и взглянула на него, растеряно, но без страха.
       -- Он у Аканы, -- сказала она. Речь здесь была почти такая же, как в городах у черноголовых, лишь немного разнилась. -- Я позову!
       Намтар опустился на землю, возле очага. Красноватое мерцание догорающих углей притягивало взгляд, словно манило присмотреться, сотворить заклинание, увидеть то, что творится вдали...
       Что ж... Быть может, не зря.
       Прошло уже много дней с тех пор, как он покинул Ниппур. Как там Эррензи? Он взрослый, сил у него достаточно, без труда проживет один, но все же...
       Не отрывая взгляда от тлеющих углей, Намтар еле слышно пропел колдовские слова. Красный свет засиял ярче, скрыл весь мир, а потом расступился. И перед внутренним взором открылся морской берег.
       Волны накатывали на песок, одна за одной, разбиваясь в пену. И по кромке прибоя бродила девушка. Ее платье намокло от брызг, распущенными волосами играл ветер, и солнце сияло на золотых серьгах. Вот девушка наклонилась, подобрала ракушку и выбежала на берег. И тогда Намтар увидел Эррензи.
       Тот принял дар моря из рук девушки, улыбнулся, сказал что-то. Никогда прежде Намтар не видел, чтобы Эррензи с такой любовью и заботой смотрел на женщину. Словно бы она...
       Так и есть. Она -- дитя его сердца. Я был прав. Теперь он не оглядывается на меня, он стал свободным.
       Слова приветствия прозвучали словно из другого мира, и Намтар усилием воли отстранился от видения. Красный свет растворился. Снова над головой было безоблачное небо Дильмуна. Ветер шелестел в верхушках пальм, касался лица, нес соленый запах с побережья.
       А ведь они близко. Понимание пришло внезапно, и Намтар улыбнулся. Я знаю этот берег -- Эррензи и дитя его сердца в Эреду, возле храма Энки. Совсем рядом они, за проливом. И разминулись мы не больше, чем на день.
       Но даже если бы и встретились, что с того? Эррензи не узнал бы своего хозяина.
       Что ж... Я вижу, что поступил правильно.
       Намтар поднялся навстречу пришедшему, поклонился. Шаман был уже стар. Морщины -- следы радости и горя -- избороздили его лицо, седые волосы были скручены в узел на затылке, на груди висели амулеты из раковин и жемчуга.
       Девчонка расставила на земле чаши и кувшин с пальмовым вином, вопросительно взглянула на шамана.
       -- Оставь нас, Арури, -- сказал тот.
       Девочка бросилась прочь, но на гребне холма на миг задержалась, обернулась, и тут же поспешила вниз. Мужчины уселись возле очага. Шаман наполнил чаши. Вино было сладковатым, прохладным.
       -- Арури -- дочь моей дочери, -- проговорил старик. -- Я учу ее всему, что знаю.
       Шаман смотрел спокойно, отрешенно, и в его выцветших глазах отражалось небо.
       -- Я пришел в поисках знаний, -- сказал Намтар.
       Старик кивнул, словно ждал этих слов, потом еле слышно рассмеялся.
       -- Ты могущественный заклинатель. Есть ли что-то, чего ты не знаешь?
       Стало быть, правда. Намтар запрокинул голову, подставил лицо солнцу. Им ведома мудрость, они чувствуют мои чары, видят мое колдовство...
       -- Никто не знает всего, -- отозвался он. Старик отпил вина, кивнул. -- Потому я желаю учиться.
       -- Я вижу, ты достойный, -- сказал старик. -- Но колдовские знания, которыми я владею, нелегко входят в ум и в сердце. Готов ли ты остаться надолго?
       Надолго? Намтар не смог сдержать улыбку. Старик, стоящий на пороге смерти, говорит такие слова. Что ж...
       Нет. Рано. Сперва я должен завершить начатое.
       -- Поделись со мной малой частью своих знаний, -- проговорил он. -- Чтобы я ощутил их вкус. А затем я отправляюсь в Шумер, но после вернусь сюда и останусь, изучу всю твою мудрость.
       Их взгляды встретились. Шаман долго смотрел ему в глаза, потом кивнул и повторил:
       -- Ты достойный.
      
       Чужестранец пробыл на острове до новолуния. Арури часто видела его, но он, казалось, замечал ее не больше, чем птиц в вышине. Темноволосого незнакомца окутывало покрывало силы, и Арури хотелось прикоснуться к этим незримым нитям, но она не смела. Лишь наблюдала издалека, и даже деда не спрашивала ни о чем.
       Но настало новолуние, и пришедший из страны черноголовых вновь уплыл в Эреду.
       Арури как всегда поутру прибежала в дом на холме и застала там лишь деда. Тот сидел во дворе, плел защитный шнурок из разноцветной пряжи. Было необычайно спокойно, ветер стих.
       Арури не успела даже поздороваться. Мудрец взглянул на нее и сказал:
       -- Когда он вернется, я уже умру. Ты встретишь его, Арури.
       И она молча кивнула, не зная, что сказать в ответ.
      
      
       Таблица 2
       Дурные сны -- предвестники несчастья
       Сбылись. Не помогли молитвы.
       Черно, как ночь, родительское горе
       Не ведает никто, где дочь их, Тику.
       Пять лун минуло, как она пропала.
       Отец и мать, храня надежду в сердце,
       Несли дары гадателям Урука.
       Чтоб истины -- пусть страшной -- доискаться
       По звездам иль по линиям ладони,
       Но тщетны оказались все гаданья.
       Одни твердили, что мертва,
       Другие -- что сбежала.
       Но где искать её, коли жива,
       Не говорили.

    2.
       Новорожденный месяц выплыл из-за туч. Его тонкий серп зиял, как прореха на черном полотне южного неба. В конце лета даже ночь не приносила долгожданной прохлады. Земля высохла и покрылась сетью глубоких трещин, по берегам каналов тянулись ввысь пыльные побеги тростника. Тишина царила вокруг, только ветер перебирал сухие стебли, но их тихий шелест не нарушал покой спящего города.
       В эту ночь двое путников взошли на невысокий холм, с которого открывался вид на Ниппур. Должно быть, хотели придти засветло, только вот что-то задержало их в пути. Но темнота не мешала им. Оба ступали уверенно, словно шли среди бела дня по укатанной повозками дороге. Высокий мужчина вел за руку свою спутницу -- хрупкую девушку лет пятнадцати, и золотые браслеты на её запястьях мелодично звенели в такт шагам. На вершине холма путники замерли, всматриваясь в темноту.
       Душная ночь плыла над Ниппуром. Лишь одинокие огни возвещали о том, что кто-то из горожан бодрствует в этот неурочный час. В неровном свете молодого месяца человеческий глаз вряд ли смог бы разглядеть петляющие улицы, высокий храм и очертания домов.
       -- Красиво! И не похоже на Урук... -- Девушка ещё крепче сжала руку своего спутника. -- Мы уже пришли, Эррензи?
       Тот кивнул.
       -- Да. Это наш город. При свете дня Ниппур ещё красивее. Скоро убедишься сама. Вот увидишь, тебе тут понравится.
       -- Мне уже нравится. -- Девушка улыбнулась смущенно, словно в её словах было нечто, о чем не принято говорить вслух.
       -- Идем, Тику, я покажу тебе, где мы будем жить. -- Эррензи начал спускаться по тропе с пологой стороны холма, постоянно оглядываясь на свою прекрасную спутницу. Как там она? Не утомилась ли? Не надо ли остановиться и передохнуть?
      
       Но волновался он напрасно, -- Тику не чувствовала усталости. Они шли пешком от самого Эреду, останавливаясь на ночлег в небольших поселениях. Любопытство манило задержаться то там, то здесь, а спешить было некуда. Ведь Эррензи отправился в путь, потому что в сердце зажглась жажда перемен, и ветер странствий позвал в путь. Оставил родной город, чтобы дойти до моря, и даже помыслить не мог, что оно окажется настолько прекрасным. Всюду, насколько хватает взгляда -- бескрайний водный простор, лениво перекатывающиеся волны, яркое солнце, песок и соленые камни. Эррензи был счастлив в Эреду. Ведь к морю он пришел уже не один.
       Иногда достаточно одного поворота головы, мимолетного взгляда, едва заметного жеста, -- и забываешь обо всем на свете. Кажется, что солнце спустилось с небес на землю и светит прямо глаза. В этот миг так легко утонуть в желаниях: позвать её по имени, прикоснуться, чтобы убедиться, что это не видение, а живая девушка, обнять, прижать к сердцу, и никогда более не отпускать. И кого волнует, что её судьбу уже определили родители, и темноволосая красавица должна была стать жрицей Инанны? С судьбой можно запросто поспорить, уж к этому Эррензи не привыкать. Подстеречь и выкрасть девушку из отчего дома - что может быть проще? А родители поплачут-поплачут, да смирятся с мыслью, что демон унес их дочь. Если боги позволили, значит, такова их воля. Инанна оказалась глуха к людским молитвам. А может, просто не захотела мешать влюбленным?
       Ветер стих, и на небе сияли звезды, такие же яркие, как и в ту самую ночь. Каждый раз воспоминания о ней вызывали у Эррензи мечтательную улыбку. Тику... Первая, кого Эррензи оживил своей кровью. Первая, с кем он ни на миг не хотел расставаться.
      
       Тику шла легко, не глядя под ноги. Прежде она побоялась бы оступиться в темноте, но что с ней может случиться теперь? Она больше не человек, все людские тяготы и беды остались позади. И Эррензи всегда рядом. Мой хозяин.
       Эррензи обернулся, словно почувствовал ее улыбку, и Тику на миг потупила взор. Но тут же встрепенулась, догнала хозяина, вновь взяла за руку. Ладонь демона была горячей, и от прикосновения сердце Тику забилось быстрее. Я теперь тоже демон. А Эррензи -- мой хозяин.
       К этой мысли оказалось так легко привыкнуть. Как и ко вкусу крови. Наверное, солнечные лучи такие же на вкус, только разве их выпьешь? Иногда Тику вспоминала свою прежнюю жизнь, но словно со стороны, с удивлением. Нет, она ничего не забыла: ни родителей, ни младшего брата, ни храма Инанны, ни жриц, учивших ее танцевать... Но теперь она танцевала только для Эррензи и принадлежала только ему.
       Замужние подруги и старшие жрицы рассказывали ей про любовь, но все, что они говорили, оказалось неправдой. Потому что любовь -- это полуденное солнце, вспыхивающее стократно, сжигающее все. Это восторг и страх, затопляющий душу, плавящий сердце. Но разве удивительно, что люди ничего не знают о любви? Люди слишком хрупкие и беспомощные, разве смогут выдержать любовь?
       Мой хозяин. О чем бы Тику не думала, все мысли возвращались к Эррензи.
       Они остановились, спустившись со склона. От воды тянуло прохладой, ветер блуждал в тростниках.
       -- Вот наш дом, -- сказал Эррензи и указал на вход в пещеру.
       Внутри было прохладно. Уже много дней никто не ночевал здесь, но все же пещера еще не стала заброшенной, хранила память о тех, кто жил в ней.
       Эррензи зажег светильники, и в воздухе поплыл запах масла, на стенах качнулись тени. Дом моего хозяина. Нет... наш дом.
       Пещера была больше, чем жилище, в котором выросла Тику. И богаче...
       Эррензи опустился на одеяла расстеленные на полу. Легко, привычным движением -- так занимают давно знакомое место. Поймал ее взгляд, чуть приметно улыбнулся, протянул руку, -- иди ко мне. А когда Тику села рядом, хозяин обнял ее, ничего не говоря.
       Здесь жить... вдвоем с Эррензи... дома.
       Вдвоем?
       Тику вновь обвела взглядом пещеру.
       У стены напротив тоже лежали одеяла, рядом -- простая глиняная чаша, покрытая слоем пыли. А на самой стене был нарисован круг и непонятные, колдовские знаки.
       -- Здесь... кто-то жил с тобой? - осторожно спросила Тику, накручивая на палец волнистый локон. Может, и не важно это, но так хочется знать о хозяине все. Как текла его жизнь, до того, как они повстречались, что приносило радость и что -- горе...
       Эррензи помедлил, прежде, чем ответить. Всего мгновение, но Тику оно показалось бесконечным.
       -- Нет, я всегда был один.
       -- Всегда? -- Тику слегка отстранилась, пытаясь поймать его взгляд.
       Как это странно... Разве не было ему тяжело? Да и пещера слишком велика для одного, и вещи...
       -- До тех пор, пока не встретил тебя. -- Эррензи искренне улыбнулся, словно и не заметил беспокойства в ее глазах.
       Когда хозяин так смотрел, слова рассыпались, не успев собраться в фразы, теряли всякое значение. Раз он так говорит, значит, так и есть. Но всегда один, столько лет... как можно?
       -- Энзи.., -- заговорила она вновь. -- А ты всегда был демоном? Или...как и я?
       Сердце сжалось в ожидании ответа. Сам он не рассказывал, вдруг спрашивать об этом нельзя? Но на этот раз Эррензи ответил, не задумываясь.
       -- Я родился человеком, как и ты. Но это было так давно, уже едва помню. Да и зачем вспоминать? Ты ведь и сама уже понимаешь, что человеческая жизнь для нас -- словно сновидение. -- Эррензи дотянулся до ближайшего светильника и поправил коптящий фитиль. -- Раньше нам казалось, что мы жили, но лишь вкусив крови хозяина, мы обретаем силу и начинаем жить по-настоящему.
       Тику чуть улыбнулась, вновь прижалась к нему. Все так. Родные, храм Инанны, одинаковые дни, похожие один на другой -- все вспоминалось как странный, бесцветный сон. Она пробудилась лишь тогда, ночью, за городом. На губах был вкус крови, и жажда разгоралась, как угли костра под мелким дождем. Но рядом был демон, убивший ее и ожививший, оттого все в мире встало на свои места. Только тогда Тику поняла, что такое жизнь.
       Но, значит, и Эррензи...
       -- А твой хозяин? -- спросила Тику. -- Он далеко? И кто он?
       В пещере воцарилась тишина. Эррензи напряженно молчал, и Тику оставалось лишь гадать, о чем он думает. Страх холодом побежал по спине, коснулся сердца. Она сидела, боясь шевельнуться.
       Зачем я спросила? И как теперь...
       От порыва ветра забилось пламя в плошках, вновь закоптил фитиль.
       --Мой хозяин? -- повторил Эррензи, и в голосе его сквозило недоумение. С выражением небывалой сосредоточенности на лице, он оглядел стены, потолок, знакомую обстановку. -- Я его не помню, -- наконец вымолвил он.
       В глубине его глаз Тику разглядела потаенную боль. Или не боль это? Но что тогда? На лбу хозяина залегла глубокая складка, так бывало, когда Эррензи размышлял о чем-то очень важном...
       -- Нет, -- наконец, сказал он. - Нет, не могу вспомнить. Да разве это важно? Пойдём, искупаемся в канале. Вода сейчас, должно быть, очень теплая...
       Сейчас Эррензи выглядел очень растерянным, но задумчивое выражение покинуло его лицо. Словно он усилием воли прогнал прочь назойливую мысль.
       Наверное, хозяин его оставил... Страх не исчез, но изменился, и к глазам подступили слезы. Тику крепче обняла Эррензи, прятала лицо у него на плече. Как можно жить, если хозяина нет рядом? Наверное, даже помнить об этом больно...
       -- Энзи..., -- прошептала она еле слышно. -- Ты ведь не уйдешь?
      
       Эррензи вздрогнул от этих слов, словно вынырнул из глубины, поглощающей свет и звуки, и, наконец смог вдохнуть живительный воздух. Сознание ухватилось за эту фразу, как за спасительную нить. Ещё мгновение назад у него было ощущение, что он стучится в запертую дверь, но сейчас оно прошло. От тягостных мыслей не осталось и следа. Словно кончилась буря и наступило безветрие.
       И все это благодаря Тику. Рядом с ней, похоже, просто невозможно долго печалиться. Да и было бы о чем! Грезы стали явью, у Эррензи есть все, о чем другие могут только мечтать, и ни единой причины для грусти и тревоги. Тику чувствует даже мимолетные изменения его настроения, и похоже, очень расстроилась сейчас. Поддался минутной слабости, распереживался из-за пустяков, а девушка уже чуть не плачет.
       Хорош защитник! Нет, больше никогда Тику из-за меня волноваться не будет. Клянусь, сделаю ее счастливой, не позволю печалиться!
       -- Конечно, не уйду. Я же говорил тебе, что всегда буду рядом. -- Он обнял её, сам искренне веря в то, что говорит. -- Всегда! -- повторил он, не думая о том, каким неосторожным и жестоким может оказаться это короткое слово.
      

    Глава шестая. Лабарту

    1.
       Тирид спала. Беспокойные утренние грезы еще владели ее душой, но сквозь их образы и звуки проникло чувство из мира яви, и сон растаял. Словно солнечный луч упал в сумрак шатра, коснулся самого сердца.
       Тирид открыла глаза и мгновение лежала, прислушиваясь. Теплое предчувствие разрасталось в груди, ошибиться нельзя. И тогда, не в силах больше ждать, она повернулась к тому, кто спал рядом.
       -- Шебу, проснись!
       Тот лишь пробормотал что-то, попытался вновь укрыться одеялом.
       -- Шебу, хозяин возвращается, проснись!
       Не дожидаясь ответа, Тирид выскользнула из постели, на миг застыла посреди шатра -- нагая, с распущенными волосами -- и кинулась искать одежду. Где новая рубаха, расшитая синей нитью? Где ожерелье из лазуритов? Намтар скоро придет, надо выйти, встретить его... Оделась поспешно и, видно волновалась, забыла о своей силе, -- одно резкое движение, и бусы порвались, камешки рассыпались по шатру.
       Шебу засмеялся, и Тирид обернулась к нему.
       -- Не бойся, -- сказал он, улыбаясь, и натянул рубаху. Спутанные после сна волосы упали ему на лицо. -- Хозяин еще не близко, за рекой.
       Тирид молча кивнула, наклонилась, собирая бусины.
       Еще не близко... Но если захочет, тотчас окажется здесь.
       Радость все не унималась -- солнечное тепло в груди. А ведь давно уже свет перестал меркнуть, когда хозяина не было рядом, и тоска не касалась души. Тирид знала, пройдет совсем немного времени -- год или два, -- и станет она сама себе хозяйкой.
       Но лишь почувствовала приближение Энзигаля, и сердце заколотилось, как и прежде.
       Оттого ли, что мы так долго не видели его?
      
       Намтар привел с собой человека, -- девочку, уже достигшую брачного возраста, но еще по-детски угловатую и неловкую. На ней была короткая рубашка, черные волосы давно не знали гребня, на коленях темнели ссадины. Смотрела она исподлобья, в глазах блестел привычный страх.
       Тирид расстелила покрывала перед входом в шатер, принесла молоко и пиво, сыр и хлеб. Человеческая еда не насыщает пьющих кровь, но она приятна на вкус, так почему бы не предложить ее хозяину?
       Намтар сел напротив своих обращенных, жестом подозвал девочку.
       -- Ешь, -- сказал он на языке Шумера, и девочка, торопливо схватив лепешку, отбежала на пару шагов, словно ждала, что отнимут еду.
       Ветер дул с востока, шелестел в траве. Шебу рассказывал о том, что случилось в степи за этот год. Целый год они не видели хозяина... Жизнь текла размеренно и ровно, но все же всегда есть, о чем поведать. О том, как два великих рода поспорили из-за пастбищ и сошлись в губительной схватке; о торговом караване, проходившем тут всего две луны назад; о знамениях, которые гадатели видели в ночном небе...
       Тирид смотрела на Намтара. Изменился ли он хоть в чем-то за эти месяцы? По-прежнему смотрит спокойно, серые, нездешние глаза затягивают, и взгляд не разгадать. Но все же...
       Намтар одним долгим глотком осушил чашу, и внимательно посмотрел на Шебу, потом на Тирид. Они молчали, ждали его слов.
       -- Сила ваша выросла, -- проговорил он наконец. Медленно, словно взвешивая каждое слово. -- Скоро я перестану быть вам опорой, вы станете свободными. Готовы ли вы исполнить то, что пообещали когда-то?
       Тирид взглянула на любимого, но тот не сводил глаз с хозяина. Обеими руками держал чашу, но не пил из нее, и солнце искрилось в золотистом напитке.
       -- Расскажи, что мы должны сделать, -- попросил Шебу.
       Казалось, Намтар этого и ждал.
       -- Сегодня, на исходе дня, -- отозвался он, -- вы должны зачать ребенка. А после, воспитать его так, как я скажу.
       Тирид тихонько рассмеялась. Намтар повернулся, и она потупилась, но не стала молчать.
       -- Я стала Шебу женой уже так давно, что потеряла счет годам. И до сих пор у нас не было детей. Как я могу пообещать, что именно в эту ночь...
       -- Ты не должна обещать, -- прервал ее Намтар-Энзигаль. -- Я обещаю тебе. Если выполнишь то, что я велю, родишь ребенка, которому суждены могущество и слава. Согласна ли ты?
       Тирид не смотрела на Энзигаля, не смела поднять глаза. Он спрашивает меня. Значит... Шебу согласен. Как я могу сказать нет? Хозяин говорил, что будет просить, но он не просит, он обещает бесценный дар.
       -- Я согласна! -- сказала она, и голос прозвучал неожиданно звонко. -- Что я должна делать?
       -- Дождаться заката, -- ответил Намтар и улыбнулся.
       Должно быть, эта улыбка устрашила бы любого зверя, человека или пьющего кровь. Но не Шебу и Тирид, детей его сердца.
      
       Вопросы теснились в груди, готовы были сорваться с языка. Но Тирид сдержала себя и не тревожила хозяина понапрасну. Делала то, что он говорил: разожгла огонь, принесла воду. А потом села поодаль, у входа в шатер. Даже с Шебу она боялась заговорить. Вдруг неосторожные слова разобьют, разрушат колдовство?
       Намтар-Энзигаль вынул из котомки сушеные травы, растер в порошок, высыпал в чашу, залил горячей водой. И теперь просто сидел, закрыв глаза, и, казалось, не делал ничего. Но Тирид была уверена, что творит он колдовство, -- птицы умолкли, ветер стих, и лишь солнце в небе говорило о течении времени.
       Иногда хозяин протягивал руку и закрывал ладонью чашу. Шептал что-то -- слов не разобрать. Выглядел он сейчас совсем юным -- моложе Шебу, -- но сила его плыла над землей, словно свет, и затмевала все.
       Он рассказывал, что родился пьющим кровь, и хозяина не было у него... Мой ребенок будет таким же?
       Солнце клонилось к западу, и Тирид уже чувствовала, как подкрадывается жажда. Мягко касается изнутри, и боль -- пока еще едва приметная, тихая -- расходится волнами. Шебу сел рядом, взял Тирид за руку, их пальцы переплелись. Он тоже молчал, и это было хорошо.
       Девочка, пришедшая с Намтаром, не пыталась подойти или убежать, бродила неподалеку, плела венок из степных трав. Кровь ее искрами вспыхивала под кожей, манила.
       Когда запад окрасился алым и на землю легли длинные тени, Намтар открыл глаза и поднял чашу.
       -- Подойди, -- сказал он на языке черноголовых, и девочка выронила венок и покорно подбежала. -- Пей.
       Девочка приняла чашу, сделала первый глоток. Скривилась -- видно, горьким был отвар, но тут же испугано сжалась, словно ожидала удара, и допила все, до последней капли. Энзигаль коснулся ее, и девочка опустилась на землю. Чаша выпала из ее рук, взгляд остановился.
       -- Подождите, -- велел Намтар детям своего сердца. -- Пусть снадобье войдет в ее кровь.
       -- Ты привел ее... для нас? -- спросил Шебу.
       -- Да, -- кивнул Намтар. -- Пиво не опьяняет нас, но кровь пьяного -- опьяняет. Так и этот настой. Вы выпьете его вместе с кровью, и он поможет вам.
       Они ждали. Тревога билась в груди, и Тирид уже не могла отличить ее от предвкушения и страха. Наконец, хозяин подал знак, и они подошли к жертве.
       -- Пейте, чтобы утолить жажду. -- сказал Намтар. -- Но не больше. Пусть она останется жива.
       Вкус был странным. Должно быть таков вкус морского ветра в жаркий полдень. Тирид оторвалась от жертвы, и вслед за ней поднялся и Шебу.
       Девочка осталась сидеть на земле, глядя в никуда. На запястьях темнели раны от клыков.
       Намтар снял медные браслеты и надел один на правую руку Тирид, другой -- на левую руку Шебу. Мгновение смотрел на них внимательно, словно пытался разглядеть что-то незримое, а потом сказал:
       -- Теперь идите.
       И так, держась за руки, они вошли в шатер и опустили за собой полог.
      

    2.
       Стемнело, и над головой одна за другой засияли звезды, огромные, близкие. Ночью, когда уходит солнце, обостряется иное зрение, и Намтар закрыл глаза, чтобы увидеть мерцающие пути, струящиеся под землей. Сетью, подобной каналам и рекам, текла внизу сила, и Намтар нашел место, где невидимые потоки свивались узлом и разбегались вновь, каждый своей дорогой.
       Он встал, подошел к пульсирующему узлу силы. На утоптанной земле начертил круг, колдовскими знаками обозначил стороны света. Оглянулся на жертву -- та по-прежнему сидела, зачарованная, уронив руки на колени.
       Полог откинулся, Шебу и Тирид вышли из шатра и остановились, глядя на хозяина.
       Я не заставлю вас ждать.
       Намтар мимолетно взглянул на Шебу и повернулся к Тирид. Она все еще была во власти сладкого покоя, что приходит после страсти, но в глубине ее глаз трепетала тревога.
       Не бойся.
       Она кивнула, поняла без слов.
       Намтар прикоснулся к Тирид, медленно провел рукой от груди к животу. Даже сквозь льняную ткань он чувствовал, как пылает ее тело. Заклинание все еще жило в ней.
       И потому ему пришлось прислушаться внимательнее. Мерцающее колдовство в крови, стук сердца, дыхание... И сквозь все это Намтар различил биение новой жизни, слабое, но ясное. Сомнений нет.
       -- Радуйся, -- сказал Намтар, и Тирид улыбнулась в ответ. Он чувствовал, как тревога и страх исчезают из ее души. -- Многие пьющие кровь мечтают об этом, но не многие обретают. У тебя будет ребенок.
       Шебу вздохнул рядом, с облегчением, а Намтар продолжил, взглянув на него:
       -- Но этого мало. Я сделаю так, что он обретет могущество, несравнимое с другими.
       Намтар и Шебу закрыли колдовской круг покрывалом и усадили на него Тирид. Затем разобрали шатер и вновь поставили его, над местом силы. Натянули полотнища, скрыв Тирид, и Намтар очертил еще один круг, снаружи.
       Затем подошел к девочке, безмолвно ждущей своего часа. Одним движением поднял ее, зубами разорвал горло, подставил чашу, наполнил до краев. Обескровленная жертва упала в траву. Утекали последние мгновения ее жизни, но она, зачарованная, так и не шевельнулась, пустыми глазами смотрела в звездное небо.
       Намтар медленно обошел колдовской круг. Полил его кровью, а остатками окропил полотнища шатра и опоры. Потом сел у входа и запел.
       Он пел всю ночь, и слов той песни не понял бы никто в степи, никто в стране меж двух рек. Голос его то взлетал, то становился едва различим, и казалось, что ему вторит ветер. Одни звезды восходили, другие склонялись к горизонту, и сила земли и небес, покорная колдовству, текла в Тирид, вливалась в ребенка, зачатого на закате.
      
       На заре песня смолкла. Некоторое время Намтар сидел, подставив лицо рассветным лучам, ничего не говоря. Обряд завершен, остается только ждать. Горло пересохло, в глаза словно набился песок -- лишь солнечный свет приносил облегчение, притупляя боль.
       Жажда. Два дня мне было до наступления жажды. Но она пришла теперь. Так много сил вложил я в колдовство?..
       Не страшно. В степи много людей и для троих легко найдется свежая кровь.
       Тирид вышла из шатра, и Шебу кинулся к ней, обнял. Мгновение они стояли, прильнув друг к другу, а потом обернулись к хозяину.
       -- Сын или дочь родится у нас? -- спросил Шебу. Говорил он тихо, словно воздух все еще полон был чарами, и он боялся нарушить незримые сплетения заклинаний.
       Намтар покачал головой и поднялся с земли.
       -- Этого не знаю, -- сказал он.
       Тирид запрокинула голову, смотрела на него снизу вверх.
       -- Дай имя нашему ребенку, -- попросила она.
       -- Нет. -- Намтар усмехнулся и вновь повернулся к восходящему солнцу. -- Это ваш ребенок, не мой. Вы сами должны дать ему имя.
       Тирид помедлила, а потом заговорила, и Намтар услышал улыбку в ее голосе.
       -- Тогда я назову его Лабарту. В этом имени есть сила, и зваться так может и мужчина, и женщина.
      

    3.
       Лабарту родился во время половодья, в самый знойный месяц, в полдень. Намтар помнил то лето -- жаркое, дрожащее миражами. Лани сбегались на водопой, речные птицы кричали в камышах, шуршали выгоревшие травы.
       С тех пор прошло пять лет.
       Намтар без труда нашел Шебу и Тирид, хоть и отошли они дальше на юг. Поселились неподалеку от большого кочевья, -- совсем близко живое море овечьих стад, шатры, голоса, запах людей и животных, манящий зов их крови... Люди не спешили бежать от демонов: пока те живут рядом, львы и пантеры не смеют приближаться, не нападают на стада. А если и нужно платить за это дань кровью, -- что ж, такова цена...
       И вот теперь Энзигаль сидел под палящим солнцем и смотрел на детей своего сердца. Тирид улыбалась, и в глазах у Шебу была радость. Пять лет он не видел их. Краткий срок, но как изменились они за эти годы. Стали увереннее, спокойнее, и...
       Теперь они свободные, сами себе хозяева. Но... не только в этом дело.
       Ребенок играл неподалеку, пересыпал мелкие камешки, раскладывал их на земле. Волосы его, волнистые и черные, свободно падали на плечи, а в темных глазах вспыхивали солнечные искры.
       -- Ты уходил так надолго, -- сказала Тирид. На миг опустила взгляд, но тут же улыбнулась вновь. -- Мы скучали по тебе.
       -- Но все было хорошо, -- добавил Шебу, словно в оправдание. -- Беда не приходила в степь.
       Намтар кивнул.
       -- Я пришел, но скоро уйду вновь, и на этот раз вы и правда долго не увидите меня.
       Он замолк, ожидая вопросов. Воспоминание вспыхнуло, и словно наяву раздался голос Эррензи, настойчивый, требовательный. "Тогда я пойду за тобой, и сам узнаю!.." Вновь ощутил детскую обиду рыжеволосого демона, опять вспомнил, как не нашел нужных слов и не смог объяснить...
       Все дети моего сердца сильны и упорны. Если и Шебу с Тирид не станут меня слушать? Что ж, тогда...
       Но на их лицах не было ни тени беспокойства или страха, они молча ждали его слов.
       -- И потому я расскажу вам, что следует делать дальше. О том, где будете жить вы и Лабарту.
       Ребенок встрепенулся, услышав свое имя, взглянул с любопытством, но тут же вновь вернулся к игре.
       -- Я говорил вам, что вашему сыну суждено могущество, -- продолжал Намтар. -- Знайте же и не удивляйтесь: пройдет дюжина зим и еще три зимы, и его сила сравняется с вашей. Еще через триста лет он станет самым могущественным среди пьющих кровь, и только мне будет уступать в силе.
       Тирид улыбнулась. Казалось, хотела что-то сказать, но не смогла. Глаза ее сияли, а ресницы дрожали, словно она готова была расплакаться. Шебу обнял ее за плечи, привлек к себе, но смотрел на Намтара, серьезно и прямо.
       -- Мы воспитаем его так, как скажет хозяин, -- проговорил Шебу.
       Слышать это было приятно. Думал увидеть преграду, а встретил нежданную помощь.
       -- Научите его всему, чему я научил вас, -- велел Намтар. -- Пусть за двенадцать зим он узнает все, что нужно. И... -- Намтар замолк, на миг закрыл глаза. Даже сквозь опущенные веки он видел свет солнца. Золотое марево, свет жизни... -- Вам пора покинуть степь.
       Тирид шевельнулась под рукой Шебу, взглянула на ребенка.
       -- Мы..., -- начала она, но Намтар жестом прервал ее слова.
       -- На реке Идиглат стоит город Лагаш, большой и богатый. До сих пор в нем не было пьющих кровь. Вы отправитесь туда и станете демонами этого города, как принято в Шумере.
       -- Мы с радостью пойдем туда, -- сказал Шебу. -- Мы привыкли жить в степи, но дни здесь похожи друг на друга, и мы давно уже хотели повидать другие земли.
       -- И вы увидите их, -- согласился Намтар. -- Когда Лабарту исполнится двадцать лет, покиньте Лагаш. Но сына оставьте -- пусть он станет хозяином города. Вы же сможете отправиться, куда пожелаете -- на север или на юг, к горам или к морю.
       Шебу крепче обнял Тирид, но она не обернулась к нему, по-прежнему смотрела на ребенка. А тот продолжал играть, не обращая внимания на взрослых. Складывал камешки и напевал песенку, непонятную, без слов.
       -- Оставить его.., -- повторила наконец Тирид и взглянула на хозяина почти с мольбой. -- Надолго?
       -- Надолго, -- кивнул Намтар. -- Но потом вернетесь, увидите его в могуществе и славе и будете рады.
       Тирид улыбнулсь, словно бы через силу, но когда заговорила, голос ее был уверенным и сильным.
       -- Ты дал нам ребенка и обещаешь ему особую судьбу. Мы сделаем так, как ты скажешь.
       И я думал, что они станут перечить мне? Они понимают меня с полуслова!
       Порыв ветра донес блеянье овец и голоса людей, всколыхнул запахи реки и степных трав. Ребенок поднял голову, словно прислушиваясь.
       -- Лабарту, -- позвал Намтар.
       Тот медлил, но Тирид кивнула, улыбаясь, и ребенок тотчас подбежал и остановился рядом.
       Намтар коснулся его лба кончиками пальцев и прошептал заклинание. Лабарту зажмурился -- так жмурятся люди от яркого света, -- но тут же открыл глаза, и в его взгляде были лишь недоумение и любопытство, без страха.
       Хорошо.
       -- Вашему сыну дана особая память, -- проговорил Намтар в ответ на немой вопрос своих обращенных. -- Но до сих пор она дремала. Я пробудил ее. Когда вы доберетесь до Лагаша, она появится в полной мере. Все, что будет происходить после этого, он запомнит ясно, и даже через тысячу лет будет помнить так, словно случилось это неделю назад.
       Шебу и Тирид переглянулись. И по лицам Намтар читал их мысли: они не понимали, как возможно такое, но верили.
       ...Каждому моему слову...
       Лабарту опустился на покрывало, теребил разноцветные камешки, привязанные к нитям бахромы на поясе Намтара -- осколки яшмы, лазурита и оникса. Намтар, прищурившись, следил за ним.
       -- Красиво, -- сказал Лабарту и поднял взгляд. Волосы падали ему на лицо, вьющиеся, как у матери. -- Хочу такие!
       -- Нет, -- качнул головой Намтар. -- Для тебя у меня другой подарок.
       Порывшись в поясном мешочке, он вытащил амулет -- длинный заостренный кусочек лазурита, похожий на наконечник копья. Темно-синий, чистый, словно осколок вечернего неба.
       Намтар завязал кожаный шнурок на шее у Лабарту, и тот сжал камень в кулаке, крепко.
       -- Красиво, -- повторил он.
       -- Это амулет для тебя, -- сказал Намтар. -- Носи его, не снимая, он будет тебе защитой.
       Ребенок засмеялся и отбежал, по-прежнему не выпуская из рук лазурит. Тогда Намтар повернулся к Шебу и Тирид.
       -- Завтра утром мы вместе переправимся через Буранун, -- проговорил он. -- А затем наши пути разойдутся. Вы отправитесь на север, к Лагашу, я же пойду вниз по течению реки.
       Он ждал вопроса, но они лишь молча кивнули и теперь сидели в тишине.
       Знают, что все, что я хочу им сказать, -- скажу сам. Что ж...
       -- Я покину Шумер на время. -- Слова вырвались сами, но Намтар не жалел о них. -- Отправлюсь на Дильмун. Но пусть никто не знает об этом, кроме вас и вашего сына. Кроме вас нет у меня детей сердца, и только вам доверяю я эту тайну. Если случится беда, ищите меня там.
       -- Да, хозяин, -- сказал Шебу. -- Мы никому не расскажем об этом.
      
      

    Глава седьмая. Арури

    1.
       Дильмун встретил его жаркой безмятежностью, -- небо безоблачно, ни ветерка, -- листья пальм застыли неподвижно, и горячий воздух кажется густым и плотным.
       Намтар поблагодарил перевозчика и вручил полагающуюся плату. Тот сверкнул белозубой улыбкой и принялся привязывать лодку. Намтар спрыгнул за борт. Морская вода была теплой, ласкала ступни, а прибрежный песок -- обжигал. Казалось, само солнце благословило этот остров и избрало своим домом.
       Лишь две лодки качались у причальных столбов, на песке сушилась старая сеть. В такой день почти все в море. Двое мальчишек ловили крабов у кромки прибоя, -- вскинулись, с любопытством оглядели Намтара, наперебой выкрикнули слова приветствия. Намтар ответил им и пошел прочь от берега, по тропинке, ведущей в деревню.
      
       Старик умер. Теперь в его доме жила молодая женщина -- черноволосая, красивая здешней диковатой красотой. Двор по-прежнему был окружен защитными чарами, а на шее, поясе и запястьях новой хозяйки висели амулеты.
       Так молода, но уже могущественная колдунья. Хорошо.
       -- Меня зовут Арури, -- сказала она. -- Я ждала тебя.
       Она отвела его на могилу старого шамана. Отсюда, с холма, было видно море, спокойное, переливающееся под лучами солнца. И деревня внизу -- хижины и петляющая тропа. Место, где покоился прах шамана, отмечал куст тамариска, увешанный разноцветными ленточками.
       Здесь они сели, преломили хлеб и выпили пальмового вина.
       -- Мой дед был мудрецом нашего народа, -- проговорила Арури, глядя Намтару в глаза. -- Я -- наследница его во всем.
       -- Он передавал мне тайное знание, -- сказал Намтар. -- Продолжишь ли ты его дело?
       -- Да, -- кивнула она и улыбнулась.
       В тот день они бродили по окрестностям, и Арури показывала места, где училась колдовать. Под землей текли реки силы, и шаманка шла по ним, словно по невидимым тропам. Встречные люди почтительно приветствовали ее, на Намтара смотрели с любопытством. Некоторые рассказывали о своих бедах -- болезнях и дурных снах. Арури говорила с каждым из них, выслушивала и давала советы.
       -- Ты очень молода, но люди полагаются на тебя, -- проговорил Намтар, когда они отошли от деревни и уселись на берегу, в тени огромного камня.
       -- Да, -- отозвалась Арури, глядя на кромку прибоя. -- У нас нет храмов, нет жрецов, гадателей и целителей. Я -- единственная опора своего народа.
      
       Когда настала ночь, Арури привела его в хижину. Здесь мало что изменилось -- те же циновки на полу, шерстяные одеяла, сосуды со снадобьями у стены... Но чувствовалось, что живет здесь теперь не старик, а женщина, молодая и полная сил.
       Не говоря ни слова, Арури скинула с себя одежду, сняла ожерелье из ракушек и подошла к Намтару.
       Потом, когда минула треть ночи, Арури лежала в его объятиях, и демон слушал, как стучит ее сердце, как течет по жилам кровь. Волосы шаманки пахли морем и дикими травами. Она не спала, просто лежала, закрыв глаза.
       -- Я тебя ждала, -- прошептала Арури, и тогда Намтар вспомнил ее -- черноволосую нескладную девочку, ученицу шамана. Что такое десять лет для пьющего кровь? Но люди вырастают и меняются, не узнать.
       А она добавила:
       -- Ты не человек.
       Сказала об этом так просто, словно разглядеть это мог каждый.
       -- Расскажи, -- попросил Намтар.
       -- Ты не человек, -- повторила Арури и прижалась щекой к его груди. Теперь голос ее звучал глухо, но Намтар слышал каждое слово. -- В сердце у тебя сияет солнце, его лучами пронизано твое тело, и душа твоя живет в них.
       Она видит то, что редко могут различить смертные, даже те, что владеют чарами и колдовскими ритуалами. Что ж...
       Намтар ждал, что Арури скажет дальше. Улыбка удивления блуждала по его губам, но он молчал.
       Шаманка шевельнулась, но не отдалилась, а лишь прижалась теснее.
       -- Зажги в моем сердце солнце, -- прошептала она. -- Сделай меня такой, как ты. Подари мне этот свет.
       Этот свет.
       Силу, бесконечную жизнь, солнце, кровь и жажду... Знает ли она, о чем просит?
       А если и не знает? Дети моего сердца выросли. И они... и правда дети. Она же может стать мне опорой. И станет, очень скоро.
       -- Я исполню твою просьбу. -- Намтар обнял ее крепче. -- Учи меня тому, что знаешь, я же открою свои тайны, обучу тебя своему колдовству. И сделаю тебя подобной себе, ты перестанешь быть человеком. -- И добавил, прежде, чем Арури успела спросить: -- Не сейчас. На рассвете.
      
      

    Часть вторая

    Небесный огонь

    Глава первая. Шебу и Тирид

    1.
       Солнце пылало над головой. Люди попрятались от жары, если и выйдет кто из дома до вечера, то лишь по неотложному делу. Завеса скрыла вход в храм, опустели торговые ряды, -- будто и не было все утро толчеи на базаре, будто не поднимались люди по ступеням к святилищу. Лишь возле дворца энзи остались воины, да храмовая стража у подножия лестницы, -- но и те стремились укрыться под навесами, спрятаться в зыбкой тени.
       Тирид стояла на площади, одна. Но даже приди она сюда рано утром или перед закатом, когда город бурлит и кипит, -- толпа расступилась бы, никто не посмел бы потревожить ее.
       В этом городе она прожила пятнадцать зим. И странно, -- Тирид успела привыкнуть к кирпичным стенам, к городскому шуму, толчее и храмовым процессиям. Стала носить здешние украшения и одежду и даже думала все чаще на языке черноголовых. Давно уже ничему тут не удивлялась, не тосковала по степи за Бурануном, и кровь людей Лагаша стала привычной и знакомой.
       Это потому что я сама себе хозяйка и со мной мой любимый. Потому что здесь вырос наш сын, и язык Шумера ему ближе, чем речь кочевников-марту. Потому что здесь мой дом.
       Но пятнадцать раз разливался Идиглат -- бурная, беспокойная река, так непохожая на воды Бурануна. Прошла дюжина лет и еще три года -- отмеренный срок.
       Тирид прощалась с Лагашем. Это так легко -- вобрать в себя ослепительное небо, стены домов, сонную тишину полуденного города. Но где найти силы, чтобы проститься с Лабарту?
       Я думала пятнадцать лет -- долгий срок, но пролетели они как один миг.
       И сколько раз за эти годы Тирид сожалела, что сын ее растет так же быстро, как дети людей. Ведь пьющим кровь дарована бесконечная жизнь, зачем же ему так спешно взрослеть? Если бы он оставался ребенком еще хоть двенадцать, хоть шесть лет...
       Но Лабарту вырос, стал мужчиной, и родители его должны исполнить волю хозяина, покинуть Лагаш.
       Что толку тянуть с прощанием, ждать до вечера? Не лучше ли рассказать все сейчас, когда кажется, что солнечный свет можно вдохнуть вместе с воздухом, а утренняя жертвенная кровь все еще пылает в жилах?
       Тирид вздохнула и покинула площадь.
       Жили они ближе к окраине, почти у самого канала. Соседние дома давно пустовали -- прежние обитатели покинули их, и с тех пор никто не осмеливался селиться рядом с демонами Лагаша.
       Тирид толкнула дверь, прошла сквозь полутемную комнату. Здесь витал запах городского жилища -- запах нагретых на солнце стен, тростниковых циновок, аромат умащений и едва приметный след воскурений. Тирид вышла во внутренний двор и остановилась возле очага.
       Очажная яма была полна пепла, угли не тлели.
       Тирид не помнила, когда разжигала огонь в последний раз. Бывало, она пекла тут лепешки, варила похлебку и готовила мясо -- хоть и не нужна ее семье человеческая еда, а все же приятна на вкус. Но в последние дни все было не до того, мысли витали вокруг другого. А кто теперь разожжет здесь огонь, кто станет печь хлеб?
       Слезы подступили к глазам, и Тирид на миг зажмурилась, сдержала их.
       Что толку плакать? Он вырос. Я не ослушаюсь хозяина.
       По лестнице спустился Шебу, подошел, молча взял ее за руки. Слова теснились в горле, просились наружу. Но Тирид не заговорила. И без слов она знала, что Шебу уже сказал Лабарту все, что должен был сказать.
       И теперь я...
       Спрашивать, где сын, ей не было нужды. Пьющие кровь чувствуют друг друга, даже издалека. А сила Лабарту сияла ярко, словно солнечные блики на воде, -- он был совсем рядом.
       Тирид подняла взгляд на любимого, улыбнулась и кивнула. Шебу разжал руки, и она отстранилась, помедлила мгновение, а потом поднялась на крышу.
       Лабарту сидел у самого края, смотрел вниз. Волосы его, не стриженные уже много лет, в беспорядке падали на плечи, -- темные, как у нее самой, такие же волнистые.
       Мои волосы... Мой ребенок... Все говорят -- похож на меня...
       Лишь когда она села рядом, Лабарту повернулся и улыбнулся, едва приметно, не обнажая клыков.
       -- Шебу говорил со мной, -- сказал он.
       Тирид попыталась уловить в его темных глазах хоть тень тревоги, но не увидела. Растерянность и печаль -- да, быть может. Но не тревога. Он был спокоен.
       Как же иначе? Хозяин ведь говорил, что ребенок наш обретет невиданное могущество. Откуда же взяться смятению?
       Да и разве не настало для Лабарту время жить одному? Двадцать лет ему, человек в эти годы -- уже зрелый воин, хозяин собственного дома, муж и отец. А для Тирид Лабарту все еще ребенок. Разве верно это?
       Да, двадцать лет, но выглядел Лабарту едва ли старше тех, кто только-только перешагнул порог взрослой жизни. Как и Энзигаль... Должно быть, таковы все, кто рождаются демонами, все, кто вскормлен кровью.
       Все говорят, "он похож на мать", но взгляд у него иногда -- точь-в-точь как у Шебу, словно видит он что-то, сокрытое от меня.
       Да, тревоги не было в глазах Лабарту, но было что-то непривычное в его облике. Вроде, и одет как обычно: темная льняная рубаха, вышитая по рукавам и вороту, разноцветный пояс, длинные железные серьги в ушах... Эти серьги принес в дар купец из Киша, сказав: "Такое украшение пристало носить энзи. Да что там, даже лугалю всего Шумера оно впору!"
       Да, все как обычно, вот только...
       -- Где... амулет, что дал тебе Намтар-Энзигаль? -- спросила Тирид, и сердце замерло в ожидании ответа.
       Лабарту поднял руку, словно хотел сжать амулет в кулаке, но тут же опустил ладонь. Лазурит, синий остроконечный камень всегда висел у него на шее. Но не сегодня.
       -- Я потерял его, -- отозвался Лабарту. Говорил чуть виновато, но не опускал глаз. -- Должно быть, вчера, когда купался в канале, или... Но заметил сегодня утром -- нет его.
       Страх задрожал в груди, но Тирид не выпустила его на волю, как прежде не выпустила на волю слезы.
       Должно быть, это знак. Ребенок мой вырос, стал сильным. Могуществом скоро превзойдет и меня, и Шебу. Защита нашего хозяина больше не нужна ему. Да, это знак...
       -- Отец говорил с тобой.
       Лабарту кивнул.
       -- Он сказал, сегодня вы покинете Лагаш. Я... -- Лабарту замолк, и Тирид ждала. Он знал, что этим летом они уйдут из города. Все вопросы уже были заданы, ответы получены. И теперь... -- Я хотел проводить вас хотя бы до края полей, но Шебу думает, что лучше нам проститься у канала.
       Тирид опустила голову, не в силах смотреть на сына. Как оставить его здесь одного? Как уйти?
       -- Наш хозяин, Намтар-Энзигаль, предрек тебе великое будущее, -- заговорила она, и сама удивилась, как ровно звучит голос. -- Помни его законы и правила, соблюдай их и храни. Ты будешь сильным, тебе покорятся многие. Помни то, чему мы тебя учили.
       -- Я всегда буду помнить! -- пообещал Лабарту, и слова его звонким эхом отозвались внизу, во дворе. -- Тирид... -- Он взял ее за руку, и ей пришлось поднять глаза. -- Тирид, вы вернетесь?
       -- Когда-нибудь, -- тихо ответила она. -- Когда те, кого ты оживишь своей кровью станут сами себе хозяевами... Или позже... Мы вернемся.
       -- Я сохраню для вас Лагаш, -- сказал Лабарту.
       -- Нет. -- Тирид улыбнулась и покачала головой. -- Лагаш твой. Нас ждут другие земли.
       И только теперь поняла, что не смогла сдержать слез.
       Но разве можно не расплакаться, расставаясь с единственным ребенком?
      
       Когда полуденная жара миновала и город вновь начал оживать, втроем вышли из города. У широкого канала Шебу и Тирид простились с сыном и дальше пошли одни. Снова и снова Тирид оборачивалась и видела, что Лабарту все еще стоит у края дороги, смотрит вслед.
       Как же он останется тут без меня? Он еще слишком молод и...
       Но Тирид глубоко вздохнула, отгоняя эти мысли. Солнце давно осушило слезы, но сердце тихонько ныло, и ветер в тростниках еле слышно шептал: "Останься!.. Останься!.."
       -- Куда же мы пойдем? -- спросил Шебу -- К хозяину, на Дильмун?
       Тирид тряхнула головой, отбросила непослушные волосы.
       -- Намтар-Энзигаль не звал нас туда, -- сказала она.
       -- Вернемся в степь?
       Шебу остановился. Он смотрел вопросительно, ждал ответа, но Тирид знала -- если Шебу примет решение, ей не переубедить его.
       Ответить правдиво? Сказать: "Если уйдем в другой город, то надолго ли останемся там? Всего несколько дней пути до Лагаша, разве смогу я удержаться? Вернусь, повидать, проведать... А хозяин не велел. Значит, надо уйти на край земли, до самого дальнего моря..."
       -- Хозяин рассказывал про другие земли, -- проговорила Тирид. -- Я хочу увидеть их.
       Несколько мгновений Шебу молчал, внимательно глядя на, словно пытался проникнуть в ее мысли. Потом кивнул.
       И они вновь зашагали вперед, мимо зарослей тамариска, мимо финиковых пальм. Люди на полях прерывали работу и выпрямлялись, чтобы проводить взглядом двух демонов. Безоблачное небо над головой, горячая земля под ногами -- разве не прекрасное начало пути? Дорога вела в Умму, в Киш и в Ниппур. А потом дальше, в неведомые земли.
      
      

    2.
       Мир меняется так медленно, что порой даже долгоживущим не дано этого заметить.
       Шли дни, похожие один на другой, -- зима следовала за осенью, и после неё снова наступала весна, но в пещере на окраине Ниппура никто не ждал перемен. Кому они нужны? Лишь тем, кто недоволен своей жизнью. А когда ты счастлив и ни в чем не знаешь недостатка, ни к чему что-то менять.
       В Ниппуре успело вырасти и состариться два поколения, а Эррензи и Тику почти не заметили этого. Люди не забывали о демонах и исправно приносили жертвы. Население росло, новые дома появлялись на окраинах. Когда Тику гуляла вместе с хозяином по улицам Ниппура, горожане в страхе спешили уступить им путь, и никто - ни жрецы, ни верховный служитель Энлиля, ни могучие воины храмовой стражи - не смели встать на пути у Эррензи и его спутницы. Они обходили свои владения вовсе не для охоты, а чтобы напомнить о себе. У людей короткая память. Сначала боятся, как огня, несут богатые подношения, почитают наравне с богами, но стоит только перестать появляться, и через несколько лет они будут рассказывать глупые сказки о демонах, которыми можно испугать лишь маленьких детей.
       Прогулки, ночная вода каналов, так приятно освежающая тело, россыпь звезд над головой, пение флейты, высокие своды пещеры, ставшей для Тику родным домом, мягкий мех овечьих шкур под ногами, сладкий запах фиников и солоноватый привкус крови на губах -- вот то, без чего жизнь показалась бы неполной. Тику не желала ничего другого. Эррензи учил её всему, что знал сам, и ей легко давались эти знания.
       Все эти годы они почти не расставались.
       Когда не следишь за ходом времени, оно летит незаметно. Не успеешь оглянуться, а на смену душному лету уже пришла осень, вода ушла, оставив на полях слой плодородного ила, а потом сезон зимних работ вновь сменяет привычная жара. Круг замыкается, и жизнь кажется размеренной и предсказуемой. Зачем демону суетиться и стремиться в неведомые дали, когда вокруг все так хорошо?
      
       И все же Эррензи был бы не прочь снова отправиться странствовать. Ведь кроме Урука и Эреду есть и другие города... Только, готова ли Тику к такому путешествию? Не лучше ли подождать, пока она немного подрастет, станет взрослой? Две-три дюжины лет -- это так мало для демонов... Тику совсем недавно обрела новый дом, жестоко уводить ее из Ниппура, пусть и ненадолго. Оставить одну? Нет, Эррензи никогда не пошел бы на это. Торопиться некуда. Детей солнца не подстерегает старость, им не грозят болезни и смерть... Будут ещё другие города, земли, непохожие на эту, горы со снежными шапками на вершинах, и море, ласково плещущееся у ног.
       На исходе двадцать пятой весны, проведенной в Ниппуре, к обитателям пещеры пожаловали гости. Двое из Лагаша. Высокий демон, почти одного роста с Эррензи, и хрупкая красавица с копной темных вьющихся волос, яркая, подвижная, с открытой улыбкой. Они пришли с миром и, зная установленные правила, просили у Эррензи разрешения пить кровь в Ниппуре.
       Говорила больше женщина, а её спутник стоял рядом, смотрел внимательно и изредка вставлял свое слово. Чужаки не отходили друг от друга, держались за руки, и время от времени бросали друг на друга взгляды, исполненные нежности и любви. Красивая и счастливая пара. Раньше Эррензи, может, и позавидовал бы их счастью. Но только не теперь.
       Он отыскал взглядом стоящую поодаль Тику, улыбнулся ей и снова обернулся к гостям.
      
       Пока хозяин вел неторопливые беседы, Тику рассматривала пришедших. Ей раньше не приходилось видеть других демонов, кроме Эррензи. Собственное отражение в речной воде или полированном металле зеркала -- не в счет. И теперь Тику смотрела во все глаза, позабыв о том, что может показаться невежливой. Эти двое были очень сильными, должно быть, не слабее хозяина. Чужак так спокоен и молчалив... Тику посчитала бы его красивым, если бы не родимое пятно на лбу. Словно боги заклеймили его... Но что нам боги? Да и какого мужчину можно назвать красивым, когда рядом Эррензи?
       А вот женщина была прекрасна. Звенящие серьги, ободки браслетов, тонкие черты лица, глаза, в которых светился живой ум и задор... Она как яркий огонь! Как бы я хотела быть такой же... Рядом с ней я -- словно тусклые камни рядом с лазуритом...
       Тику еле слышно вздохнула, и, словно в ответ, Эррензи обернулся к ней. От его взгляда на душе вновь стало тепло, а непрошеные мысли растаяли без следа. Хозяин говорил, что не оставит меня. А я обязательно стану сильной и буду во всем ему опорой! Тику улыбнулась и прислушалась к разговору.
       -- Я Шебу. А это жена моя, Тирид, -- сказал демон из Лагаша. -- Мы оставили свой город и отправились странствовать. Позволишь ли нам пить кровь на твоей земле?
       -- У меня нет причин отказывать вам, -- доброжелательно кивнул Эррензи. -- Будьте гостями в Ниппуре.
       Как хорошо, что они останутся, хоть ненадолго! Тику сама не могла понять, отчего ей стало так радостно при мысли об этом. Ведь Шебу и Тирид только пришли, а кажутся знакомыми, почти родными...
       Наверное, потому, что они демоны, как и мы.
       Тику чувствовала их силу, сияющую и легкую, как и у Эррензи. Как хорошо, что они пришли не для того, чтобы ссориться. Тику помнила рассказы хозяина: часто демоны спорят друг с другом за землю, и тогда город достается сильнейшему.
       Но Шебу и Тирид не нужен Ниппур. Похоже никто им не нужен, кроме друг друга.
       -- Тику, принеси пива, -- попросил Эррензи, и она с готовностью метнулась за кувшином
       Гости расположились прямо на земле в тени деревьев и поблагодарили за угощение, оказавшееся столь кстати в жаркий день. Тирид рассказывала последние новости живо и красочно, невольно заслушаешься. Хозяин внимал, удивлялся, качал головой, иногда переспрашивал и смеялся вместе со всеми. Особо развеселил его рассказ о том, как энзи Урука Гильгамеш ходил войной на город Киш. Только люди могут так глупо выяснять отношения - сражения не было, лишь невнятная перепалка и угрозы, а потом воины Гильгамеша разграбили город, и вернулись домой с добычей. И стоило ради этого отправляться в поход?
       -- Да, хозяин Киша, Шуанна, сказал нам, что давно так не веселился, -- подтвердила Тирид, все еще смеясь. -- Все повторял, что люди так глупы порой...
       Тику удивленно молчала, слушала. В скольких же городах побывали эти демоны? Вот и в Ларсе они гостили, у Хувавы... Тику уже слышала это имя: Эррензи рассказывал про него, хоть сам и не видел. Хувава прожил на свете более тысячи лет и отличался необычным нравом. И демоны, и люди -- все кто с ним сталкивался -- долго потом не могли забыть хозяина Ларсы, наперебой рассказывая о нем всякую всячину. Человеческие истории о Хуваве вселяли ужас и холодили кровь в жилах, демоны же, напротив, находили его весьма забавным, но при этом всегда относились с уважением. Шутка ли -- больше тысячи лет.
       -- Да, таких древних, пожалуй, в Шумере больше и нет, -- проговорил Шебу, когда Тирид умолкла на миг. -- Только сам Намтар-Энзигаль... Но Энзигаль сейчас далеко...
       Тику почувствовала, что нить разговора ускользает от нее. Все эти города, имена... Не зная их, так легко запутаться. И, перестав прислушиваться, Тику подняла взгляд на хозяина. Солнечные лучи огнем сияли в его волосах, искрами отражались в тяжелых серьгах. Может, этот Хувава и старше и сильнее всех демонов Шумера, но кто может быть лучше моего хозяина? Никто...
       А Тирид, кажется, решила задать вопрос, который зрел уже очень давно
       -- Я хочу спросить тебя, Эррензи... Скажи, твой хозяин -- не Намтар-Энзигаль? Мне кажется... Я не уверена, но, может, ты брат нам?
       Хозяин удивленно вскинул брови:
       -- Кто такой Намтар-Энзигаль? Сегодня я уже слышал от вас его имя!
       Шебу и Тирид переглянулись, и на их лицах Тику увидела искреннее недоумение.
       -- Как, ты не знаешь, кто такой Намтар? - воскликнул Шебу, но в разговор снова вмешалась Тирид:
       -- Извини, должно быть, мне просто показалось. Намтар говорил, что мы с Шебу -- единственные, кого он оживил своей кровью в стране черноголовых. Если бы я не знала этого, то поклялась бы, что и ты -- дитя его сердца...
       -- Я бы не отказался быть вашим братом, -- со смехом ответил Эррензи, подливая гостям ещё пива.
       -- Но как можно не знать Энзигаля? -- еле слышно проговорил Шебу, словно бы ни к кому не обращаясь. -- Ведь все в Шумере...
       Тирид неопределенно пожала плечами, не ответив на вопрос. Должно быть, ей не хотелось обижать хозяина Ниппура тайными перешептываниями за спиной.
       -- Куда вы отправитесь сейчас? И когда вернётесь к себе в Лагаш? -- Вопрос Эррензи вернул притихших было демонов в русло беседы.
       -- Мы идем к морю. Не к тому, что в Эреду, а к другому. Хозяин рассказывал нам о тех краях, и теперь пришло время увидеть все это собственными глазами, -- сказала Тирид.
       Голос гостьи стал мечтательным. Она даже прикрыла веки, и Эррензи с завистью подумал, что когда-нибудь они с Тику, вслед за лагашскими демонами, отправятся к другому берегу и будут жить вместе у теплого моря. Пусть не сейчас, позже, но это обязательно случится.
       -- Мы больше никогда не вернемся в Лагаш, -- проговорил Шебу, глядя на замолкшую Тирид. -- Мы ушли навсегда.
       -- Но почему? Там плохая кровь? Или кто-то более сильный...
       -- Нет-нет! -- Тирид словно очнулась и поспешила прервать поток вопросов. -- Никто не выгонял нас из города, и кровь там ничуть не хуже, чем прежде. Просто надоело сидеть на одном месте. Что мы видели за триста лет? Родное кочевье, степь за Бурануном, потом Лагаш -- и все.
       -- Я понимаю, -- кивнул Эррензи, снова наполняя чашу. -- Я и сам покидал Ниппур, чтобы повидать новые места. Но прошло время, и я вернулся обратно.
       -- Но мы не вернемся, -- ответили они в один голос и переглянулись.
       Подобное единодушие настораживало. Должно быть, эти двое хранят какую-то тайну. Что же, пускай молчат, это их право. Такая решимость заслуживает восхищения. Эррензи мысленно пожелал гостям легкого пути. Они знают, что делают, а это главное. У них все будет хорошо, любящие сердца способны преодолеть любые препятствия и невзгоды.
      
       Утром Шебу и Тирид ушли из Ниппура, а Тику долго смотрела им вслед. На глаза отчего-то наворачивались слёзы. Наверное, ветер? Конечно, ветер....
      
      

    3.
       Они переправились через Буранун и пересекли степь. Здесь звучал родной язык, здесь их знали, помнили и боялись. Так легко и привычно было бродить в высокой траве, вдыхать аромат весенних цветов и засыпать в объятиях друг друга -- в шатре или прямо на земле, под звездным небом.
       Но земля черноголовых слишком близко, слишком близко Лагаш.
       Вскоре они покинули знакомые места.
       Затем путь лежал по пустынным землям, жажда там горела ярче пламени, и люди, попадавшиеся на пути, тщетно молили о милосердии. Этот путь хотелось забыть, как страшный сон.
       Но потом, словно в награду за пережитые испытания, судьба преподнесла им дар: впереди показались горы, и трудно было поверить, что подобные места существуют наяву, а не только в легендах и песнях. Драгоценные кедры, из которых черноголовые делали алтари, двери храмов и убранство царских покоев, -- эти кедры росли здесь повсюду. Кроны их заслоняли небо, и солнечный свет сиял среди зелени, узором ложился на землю.
       Здесь Шебу и Тирид задержались надолго, -- запах хвои пленял, и крови было много. Но однажды Тирид приснился Лабарту. Он звал ее по имени, и в голосе его было столько боли и горя, что Тирид проснулась в ужасе и лежала, дрожа и не смея заговорить. Шебу обнимал ее, прижимал к себе, шептал что-то. Успокоенная его словами, она уснула. Утром сон забылся, но горы больше не казались достойным пристанищем, и демоны спустились в долину.
       Здесь не текли великие реки, не было и каналов. Но богатства этой земли поражали, -- казалось, даже возделывать ее не надо, она сама даст урожай. И людей здесь было много. Одни жили деревнями, выращивали ячмень, как жители Шумера, другие кочевали со стадами овец, как народ марту. На холмах, возле жертвенников и в священных рощах поклонялись своим богам, непохожим на богов черноголовых.
       Шебу и Тирид блуждали по этой земле, вдоль берега моря, по горам и зеленым долинам и однажды вышли к городу.
       За пределами Шумера они не встречали городов, этот был первым. Каменные дома, улицы, святилище, дворец правителя. Да, много меньше, чем Лагаш, меньше, чем Ниппур, но все же настоящий город. И в этом городе жил пьющий кровь.
       Шебу и Тирид встретили его у колодца возле дороги. На вид демону было лет семнадцать, не более, но глаза хранили память многих столетий. Он был сильнее и старше Хувавы.
       Но, конечно же, много младше и слабее, чем Энзигаль.
       Едва увидев их, демон спросил:
       -- Кто вы и чьей крови?
       Шебу поклонился и ответил:
       -- Я Шебу, а это жена моя, Тирид. И она сестра мне, потому что хозяин у нас один -- Намтар-Энзигаль.
       Услышав это имя, демон города простерся на земле перед ними и сказал:
       -- Дети сердца Намтара-Энзигаля -- всегда желанные гости в Йерихо. Я, Хадад, свято соблюдаю все его законы. Пейте здесь кровь и оставайтесь, сколько захотите.
       Город был щедр и красив. Они задержались там надолго.
      
      

    Глава вторая. Ниппур

    1.
       В этот день жители Ниппура не принесли положенную дань. Ни преступника, обреченного на смерть, ни даже чашу со свежей кровью, человеческой или овечьей. Тику сидела на пороге пещеры, сжимала кулаки так, что ногти впивались в ладони. Но боль внутри была сильнее -- жажда холодным огнем бежала по жилам, путая мысли, обостряя чувства. Солнце опустилось за горизонт, погасли последние закатные лучи, и Тику дрожала, словно в сердце ее поселилась зима.
       В храме Энлиля бил гонг -- в который раз за день, долго, протяжно. Но сегодня не праздник, с чего же?.. Ветер доносил из города запах воскурений, такой плотный, будто в каждом доме на алтарях перед изображениями предков дымились чаши с благовониями.
       Эррензи стоял рядом с ней, скрестив руки на груди, и смотрел вперед, на город. Ветер трепал волосы хозяина Ниппура, то кидал их вперед, заслоняя глаза, то отбрасывал за спину.
       -- Эррензи, -- прошептала Тику, не поднимая глаз. Даже говорить было тяжело, слова резали горло. -- Я...
       -- Они поплатятся за то, что не пришли в урочное время! -- сказал Эррензи, и каждое слово было окрашено гневом. -- Идем, Тику. Мы сами заберем то, что нам нужно.
       Она шевельнулась, чтобы встать, но Эррензи вдруг оказался рядом и взял ее за руки, бережно, нежно.
       -- Ты сможешь идти? -- спросил он и крепче сжал ее дрожащие пальцы -- она не могла унять жажду, ничего не могла поделать с собой. -- Если ты слишком слаба, жди меня здесь, я быстро вернусь и приведу жертву.
       Тику покачала головой и глубоко вздохнула, пытаясь успокоить мысли. Даже в глаза Эррензи она не могла сейчас смотреть долго -- все расплывалось, темные и яркие пятна вспыхивали, заслоняя мир.
       -- Я пойду с тобой, -- проговорила она наконец. -- У меня достаточно сил, я...
       В городе запах благовоний был еще сильнее. Прямо на улице, перед дверьми стояли курильницы, глиняные и медные, и дым стелился по земле, клубами поднимался к небу. Но улица была пуста -- словно все собрались в сердце города, в храме, где, не останавливаясь, бил гонг и вторили ему барабаны.
       Эррензи шел быстро, но Тику не отставала, крепко держала его за руку. И чувствовала ток его крови, биение сердца, -- жажда уже подступала и к хозяину, и от этого ее собственная боль разгоралась все сильнее.
       Чем ближе они подходили к храму, тем яснее слышался нестройный гул -- голоса толпы, повторяющей молитву. А когда вышли на площадь, Тику почувствовала, что сейчас потеряет власть над собой, -- так много здесь было людей, так ослепительно бежала кровь в их жилах.
       Словно во внеурочный день настал великий праздник... Жители Ниппура наводнили площадь и широкую лестницу, ведущую к храму. Вход в святилище был скрыт тяжелой завесой, а перед ней стоял верховный жрец и, подняв руки к небу, пел слова гимна, но они тонули в многоголосом гуле толпы.
       О чем... они молятся?
       Тику едва могла думать. Кровь манила, была так близко, текла огненными потоками. И все же толпа казалась погруженной во тьму, словно незримый грязный дым то и дело скрывал солнечный огонь.
       Должно быть это от жажды... Уже и кровь я почти не вижу.
       Хозяин крепче сжал ладонь Тику, и девушка подчинилась немому приказу. Ее била дрожь, а над площадью, казалось, ходили темные волны. Сквозь аромат воскурений пробивался другой запах, тяжелый и вязкий.
       Верховный жрец вдруг посмотрел вниз и, увидев демонов, смолк, опустил руки. Следом за ним затихла и толпа. Один за другим люди оборачивались, жались друг к другу, теснились у подножия храмового холма.
       Эррензи выпустил руку своей обращенной и шагнул вперед, явно намереваясь заговорить. Но верховный служитель Энлиля опередил его.
       -- Демоны Ниппура! -- воззвал он от дверей святилища. -- Злые духи вторглись в ваши владения! Прогоните их, дайте покой людям Ниппура!
       -- Вы не принесли нам положенные жертвы! -- крикнул Эррензи. -- Как смеете просить о чем-то?!
       Глава храма сделал знак, сказал что-то стоявшим на верхних ступенях, и сквозь толпу заспешили слуги Энлиля.
       Они вытолкнули вперед одного из своих, -- бритоголового жреца в длинном белом одеянии, -- и тот рухнул на колени, протянул руку запястьем вверх и зашелся в приступе мучительного кашля.
       Тику смотрела на его вены, и они пульсировали, двоились перед глазами. Кровь в них неслась бешеным потоком, и была она мутной, словно солнечные блики в грязном канале.
       Мне кажется... Так вот что бывает... от жажды.
       Не в силах сдерживаться, Тику кинулась вперед и вонзила клыки в протянутую руку.
       Она успела сделать всего один глоток, когда Эррензи закричал:
       -- Нет, Тику, не пей! -- И оторвал ее от жертвы, оттащил в сторону.
       В глазах почернело. Всего один глоток -- но выпитая кровь ярким ядом вспыхнула внутри, едва давая дышать. Тику рухнула бы на землю, но хозяин удержал ее.
       -- Эррензи, ты -- повелитель чумы! -- Голос верховного жреца доносился с высоты, из дальних далей. -- Уйми болезнь! Верни покой Ниппуру, и мы принесем тебе шестикратные жертвы, умножим дань!
       -- Не просите меня! -- Эррензи прижимал к себе Тику, и его гнев и боль омывали ее словно волны. -- Просите того, кто наслал на вас болезнь!
       Крики и плач людей, отблески факелов, пустые улицы и всходящая над городом луна, огромная и словно бы налитая кровью, -- все это смешалось перед глазами, и Тику перестала различать направление. Лишь хозяин был единственной опорой среди безумия и боли, и он вел ее прочь от площади, не останавливаясь.
       Они шли темной дорогой среди полей, и звезды плясали над головой, а земля качалась под ногами. А потом появился огонь жизни, слабый, но чистый, и полилась терпкая, густая кровь. Тику жадно глотала ее, и боль утихала, прояснялись мысли. И, наконец, оторвавшись, она выпрямилась, и увидела в пыли перед собой мертвую козу. Яремная вена была разорвана, но кровь не текла, -- ни капли не осталось в мертвом теле.
       Вдвоем мы выпили всю ее кровь, а я не успела даже заметить... Как ужасна жажда.
       Эррензи поднялся на ноги, и вытер губы тыльной стороной ладони.
       -- Этого нам хватит пока, -- сказал он, и голос его вновь звучал уверенно. -- А скоро мы найдем людей, которых не тронула болезнь, и все беды останутся позади.
       -- Я не знала, что с ними, -- тихо проговорила Тику и тоже поднялась, отряхнула одежду. На рукаве темнели свежие пятна, портили тонкое полотно. -- Если бы знала, не стала бы пить...
       -- Я должен был раньше предупредить тебя! -- с неприкрытой досадой ответил Эррензи. И тут же мотнул головой, улыбнулся и привлек ее к себе. -- Не прикасайся к крови, в которой больше дыма, чем огня. Кровь, предназначенная нам, сияет, как солнечный свет.
       Тику кивнула, не в силах говорить. Он не сердится на меня. Сделаю так, как он говорит, перетерплю даже самую страшную жажду и...
       -- Нужно переждать, пока болезнь уйдет из Ниппура, -- продолжал Эррензи. -- Время летит незаметно, и когда мы вернемся, сотрется даже память о чуме.
       Тику вновь кивнула. Голос хозяина успокаивал, от его слов становилось легко на душе. Все верно, беды уже позади. А Эррензи добавил:
       -- И я знаю, куда мы пойдем. Лагаш -- большой город, и никому не принадлежит. Он станет нам домом на время.
      
      

    Глава третья. Лагаш

    1.
       Так похоже на знакомые места, и все же непривычно. Дома, в Ниппуре, еще в самом разгаре половодье, но здешняя река не такая как Буранун, -- она уже вернулась в свое русло. Тику с изумлением смотрела на воды Идиглата, глубокие и бурные. От реки отходил широкий канал, ветвился на множество потоков, сетью растекался по полям. Жители города уже принялись за укрепление дамб -- то там, то здесь стояли корзины для переноски глины, лежали лопаты. Люди трудились с рассвета, а как настал полдень, укрылись в тени пальм, росших по берегам. Несколько работников расположились совсем рядом, под сенью старых деревьев. Сидели кружком, разложив на земле козий сыр, пили пиво из круглых чаш. В этих людях не было и следа той черноты и страха, что пылали в крови Ниппура.
       Тику повернулась к хозяину. Тот стоял молча, скрестив руки на груди, смотрел вперед.
       -- Чумы здесь нет, -- сказал он словно в ответ на незаданный вопрос. -- Хорошее место.
       И, не говоря больше ни слова, направился к людям. Тику поспешила следом.
       Люди с любопытством обернулись, прервали разговор, и один из них, должно быть, старший, встал и поклонился, прижав руки к груди. Тику удивленно склонила голову набок. Еле слышно зазвенели серьги.
       Они не боятся? Почему? Кем они посчитали нас? Неужели просто чужестранцами, наделенными богатством и властью?
       Тику взглянула на Эррензи и тот улыбнулся, обнажив клыки. Сила его, до того скрытая, засияла словно солнце, выходящее из-за туч. Его мощь окрыляла и наполняла восторгом, и Тику хотелось петь и танцевать, так хорошо ей стало и легко, -- ведь она сама была частью его силы.
       Но люди ощутили совсем другое.
       На миг они остолбенели, а затем их лица исказились от страха. Четверо повскакивали с земли и, побросав все, кинулись прочь, делая на бегу охранительные знаки. Лишь один остался стоять под властью чар, -- тот, что приветствовал их поклоном.
       Все еще улыбаясь, Эррензи подошел к нему и взял руку. И в этот миг чары развеялись, исчезли, остался лишь солнечный полдень, воды канала и листья пальм в вышине.
       Человек смотрел на Эррензи в ужасе, обреченно, и не пробовал вырваться. Эррензи склонился к его запястью и пил, а потом жестом подозвал Тику, и она пила после него.
       Когда они отпустили свою первую здешнюю жертву, тот был жив, но бледен и с трудом стоял на ногах.
       -- Возвращайся в Лагаш, -- велел ему Эррензи. -- Ступай прямо к энзи города и передай ему, что двое демонов будут ждать ваших приношений. Нам не нужно много крови, но нужна она часто, и если не желаете лишних смертей, делайте так, как я говорю.
       И человек нашел в себе силы поклониться и заспешил прочь, а Тику засмеялась, глядя ему вслед.
      
      

    2.
       Лабарту проснулся от странного ощущения, что он не один. Сел на постели, протирая глаза, и сонно позвал:
       -- Тирид? -- И уже знал, что не услышит ответа. -- Шебу?..
       Дом пуст и темен, как всегда. Конечно же, родители не вернулись, странно, с чего он подумал такое?.. Если бы они и правда пришли, Лабарту ощутил бы их присутствие, -- ни с чем не перепутать это чувство, такое оно родное и знакомое. Должно быть, просто что-то приснилось, и грезы не успели отделиться от яви.
       Сквозь отверстие в потолке виднелось небо, все еще темное, но уже отливающее синевой. Скоро рассвет. Если прислушаться, можно услышать, как просыпается город. Люди принимаются за дела, выходят в поля и к каналам...
       Сегодня мне нужна будет кровь. Если люди Лагаша забыли об этом, я напомню им.
       Он нашарил одежду в изголовье кровати, натянул рубаху. И, прежде чем встать, невольно бросил взгляд на постель, где прежде спали Шебу и Тирид.
       Там, на полу все еще лежали одеяла из овечьей шерсти, полосатые покрывала и вещи, оставленные родителями. Они забрали с собой так мало... Тирид ссыпала в плетеную корзинку почти все свои украшения и туда же положила деревянные и костяные гребни. Улыбнулась и сказала: "В пути мне это ни к чему, найду еще. Оставлю их тебе, подари девушке, которую введешь в свой дом".
       Ему некого было ввести в свой дом. Женщины Лагаша с готовностью уступали его желаниям, но в глазах у них таился страх. Они были людьми, он -- демоном. И никого из них он не хотел оживить своей кровью.
       Когда Лабарту умылся и вышел на улицу, то увидел, что его уже ждут. У стены напротив стояли четверо длинноволосых жрецов в повседневной одежде, в амулетах, с ритуальными кинжалами на поясе. Они привели с собой раба -- высокого, привыкшего к тяжелой работе. Жажда еще не пробудилась, но Лабарту уже видел его кровь -- она огоньками бежала под кожей.
       -- Приветствуем тебя, дитя Ану, -- сказал один из жрецов.
       Лабарту кивнул в ответ, и жрец вытащил кинжал из ножен. Раб протянул руку, другой служитель Нанше подставил медную чашу. Сверкнул кинжал, потекла кровь, и чаша наполнилась до краев. Лабарту принял ее и осушил, до последней капли.
       Сегодня мне хватит этого. Но если захочу еще -- кто остановит меня? Это мой город.
       Раба повели прочь, но почему-то не обратно к площади и храму, а вниз по улице. Лабарту невольно проводил взглядом уходящих, и до него донесся раздраженный голос жреца:
       -- Поспеши! У тебя осталось достаточно крови, а у канала ждут еще двое!
       Еще двое?... Подозрение кольнуло, но, прежде, чем оно успело превратиться в мысль, Лабарту крикнул:
       -- Стойте! -- Жрецы остановились. Даже издалека Лабарту чувствовал их страх. -- Куда вы ведете его?
       -- Демонам, что пришли вчера в полдень, -- ответил жрец. Он не повышал голос. Знал, что Лабарту слышит каждое его слово. -- Они ждут жертву у канала, мы ведем его туда.
       Не тратя больше времени на разговоры, Лабарту вернулся в дом. Сел на циновку и, закрыв глаза, прислушался к своим чувствам.
       Два солнечных отблеска вдалеке. Один едва ощутим, а другой и вовсе -- слабое отражение первого. Но стоило лишь обратить на них мысленный взор, и ощущение прояснилось и больше уже не уходило за грань сознания.
       Почему они не пришли ко мне?
       Непреложный закон: явившись в чужую землю, отыщи демона, хозяина города и проси разрешения пить кровь в его владениях. Лабарту знал это правило с раннего детства. Никто не смеет нарушать законы. Почему же эти двое?..
       Лабарту поднялся и, не находя себе места, вышел во внутренний двор. Небо уже посветлело, но солнце не успело подняться высоко, и во дворе царил полумрак.
       Вчера в полдень...почему же до сих пор они не...
       Быть может, не сумели отыскать в лабиринте улиц. Вчера весь день Лабарту не сидел на месте, бродил по городу и по окрестностям... Чему удивляться, что они разминулись?
       Теперь найдут. Останусь, буду ждать.
       Так он решил и ждал. Не отлучался из дома целый день, но никто не пришел. И, когда солнце начало клониться к закату, Лабарту понял, что чужаки не явились, потому что не желают спрашивать дозволения, не желают исполнить закон.
       И тогда он пришел к ним сам.
      
      

    3.
       Тику сидела на берегу, рядом с хозяином, и смотрела на уходящее солнце. Закатный свет отражался в водах канала, ветер шелестел листьями пальм в вышине. Эррензи смотрел на небо, молчал. Здесь было так спокойно, что город, объятый чумой, казался обрывком страшного сна.
       Тику наклонилась, чтобы заглянуть в вечернюю воду, и зазвенели браслеты, качнулись длинные серьги.
       -- Мне здесь нравится, -- сказала она.
       -- Стало быть, останемся здесь, -- отозвался Эррензи, не сводя глаз с солнца. Совсем недолго осталось, и уйдет оно за горизонт, настанет ночь. -- Люди здесь щедрые, не скупятся на жертвы...
       Тику улыбнулась ему и, сорвав белый цветок, вплела себе в волосы. Должно быть это странно -- простой цветок, из тех, что растут у воды и на полях, не место ему рядом с золотом и драгоценными камнями. Но он чистый, как кровь людей Лагаша, как небо над головой, и Тику не смогла удержаться. Здесь и вправду так тихо, что кажется, будто есть в этих краях что-то родное, почти как дома...
       Но в Лагаше у них еще не было дома. Куда торопиться? Первую ночь они провели прямо здесь, под пальмами. И оставались на берегу весь день. Быть может, завтра Эррензи поведет ее в город, и они увидят храм Нанше, царский дворец, базарную площадь...
       Эррензи вдруг вскинул голову, словно прислушиваясь. Напряжение потекло в воздухе, коснулось сердца.
       Здесь кто-то... есть?
       Тику хотела спросить, но хозяин вдруг вскочил -- одним движением, не заметишь, как -- и повернулся в сторону города. Тику тоже обернулась, но не поднялась с земли.
       По дороге к ним шел демон, и с каждым шагом его сила ощущалась все ярче, еще миг -- и она накрыла Тику с головой, словно волна.
       Он сильный! Как хозяин...или сильнее... Нет! Он не может быть сильнее!
       Демон остановился в паре шагов, прищурился, окинул их взглядом. Было в его облике что-то знакомое, но только вот что? Темные волосы волнами падали ниже плеч, в ушах блестели серьги, одежда была расшита медными бляшками... Смотрел с вызовом, словно готовился к драке. На вид -- совсем молодой, едва перешагнувший порог взрослой жизни. Но сколько ему лет на самом деле?
       Он как Эррензи? Должно быть, так, не старше...
       -- Я сын Шебу и Тирид, -- глядя на Эррензи, сказал демон.
       И Тику поняла, отчего он показался ей знакомым. Он походил на свою мать, как родной брат на сестру.
       А демон добавил:
       -- Я Лабарту, хозяин Лагаша.
       Мгновение Эррензи стоял неподвижно, и его волосы пылали в лучах заката. В зарослях тростника вскрикнула птица и тут же смолкла, словно испугавшись. Тику ждала, что ответит хозяин, и, наконец, тот произнес:
       -- Я Эррензи из Ниппура.
       Тику никогда прежде не слышала, чтобы он говорил так: отчетливо и ровно, словно важным было каждое слово.
       -- Ты не спросил меня и пил кровь на моей земле, -- сказал хозяин Лагаша.
       Эррензи не нужен этот город. А значит... Тику обхватила локти ладонями, скомкала льняную ткань. Как трудно сидеть в стороне, когда в воздухе чудится предгрозовой звон, а хозяин застыл словно воин, готовый к поединку. Шебу и Тирид пили кровь в Ниппуре. Неужели их сын не позволит нам...
       -- Я слышал, хозяева Лагаша покинули свой город, -- отозвался Эррензи. Голос его звучал по-прежнему нарочито спокойно, и кто угодно обманулся бы, но не Тику.
       А Лабарту повторил:
       -- Я сын Шебу и Тирид. -- Он по-прежнему не отводил взгляда, и глаза его казались темнее прежнего. -- Этот город -- мой.
       -- Я не знал об этом, -- ответил Эррензи, уже не скрывая раздражения. -- Откуда мне было знать, если ты не появлялся?
       Вновь вскрикнула птица. Вечерний свет кровью растекался по одежде и лицам.
       Здесь нет чумы. Он -- сын Шебу и Тирид. Отчего же...
       Сдерживаться больше не было сил. Тику вскочила, кинулась к хозяину, замерла у него за спиной. В последний миг сдержалась -- а так хотелось приникнуть, прижаться к нему. И сама не знала, искала ли защиты или хотела отдать ему свою силу. Но слишком звонким был воздух, слишком яркими чувства, и Тику не могла ждать в стороне.
       Хозяин Лагаша вдруг посмотрел на нее, окинул взглядом с головы до ног и чуть заметно улыбнулся, словно размышляя о чем-то. Тику опустила глаза. Тревога острее забилась в сердце -- такие взгляды не сулят добра.
       -- Красавицу ты оживил своей кровью, Эррензи из Ниппура, -- почти нараспев проговорил Лабарту.
       -- Тику моя! -- резко ответил Эррензи.
       Сын Шебу и Тирид кивнул. Казалось, именно этих слов он ждал и не видел в них угрозы. И в этот миг Тику подумала, что ошиблась -- нет, он не хочет ничего дурного. Как его родители гостили в Ниппуре, также и они станут гостями в Лагаше, а потом...
       Но Лабарту вновь взглянул на Эррензи и сказал:
       -- Раздели со мной то, что принадлежит тебе, а я разделю с тобой то, что принадлежит мне, и не будет повода для вражды.
       Раздели?.. То, что принадлежит?...
       Тику не успела осознать эти слова. На миг над каналом повисла тишина, -- даже ветер, казалось, затих, и не шелестели листья в вышине, а потом Эррензи взорвался:
       -- Она моя! И только попробуй!..
       Ссору демонов слышал, должно быть, весь Лагаш. Не разговор это был и не спор, -- грубая ругань и площадная брань. Они кричали, не слушая друг друга, а Тику стояла за спиной хозяина, не смея шелохнуться. Сердце бешено колотилось, и страх бился в груди.
       Если будут драться, что мне делать тогда?
       Вокруг Эррензи пылала ненависть, пугающая, не дающая дышать, а от гнева хозяина, казалось, накалились воздух и земля. Тику до боли сжала кулаки, так что ногти впились в ладони.
       Что мне делать?
       И вдруг, на полуслове, Эррензи умолк и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Гнев его померк, словно он попытался потушить его усилием воли.
       -- Пойдем, Тику, -- отрывисто сказал хозяин. -- Это негостеприимная земля.
       И, обняв ее за плечи, повел прочь.
       Тику шла, прижимаясь к нему, и с каждым шагом чувствовала, как успокаивается буря в душе Эррензи, и как затихает ее собственный страх.
       Быстрый Идиглат, полноводные каналы, пальмы, под сенью которых так сладко спалось прошлой ночью... Еще совсем недавно эти места казались ей чудесными, лишенными изъянов. Но не теперь. Потому что хозяин Лагаша...
       Нет, вовсе он не похож на своих родителей. Шебу и Тирид не говорили бы так с Эррензи, они не стали бы обвинять нас... Я не хочу возвращаться в его город.
       И потому Тику не обернулась. Незачем оглядываться на негостеприимную землю.
      
       Они уходили, и солнце опускалось за окоем. Постепенно остывала раскалившаяся за день земля, и также медленно отступал и гнев. Такую встречу не просто забыть, но море шлифует камни, и точно также и воспоминания теряют ясность, перестают тревожить сердце. Быть может, я в первый и последний видел сейчас этого наглого Лабарту. Так стоит ли из-за этого так долго сердиться и заставлять Тику беспокоиться? Не решила бы, что она сама в чем-то виновата... Эррензи взглянул на девушку и улыбнулся. В конце концов, разве что-то изменилось? Нет, они по-прежнему вместе, а между Идиглатом и Бурануном достаточно городов, два демона без труда найдут себе временный приют. Осталось только выбрать, куда отправиться. Есть несколько разных дорог, несколько направлений, и каждый путь по-своему хорош.
       Тику смотрела на хозяина с любовью и надеждой, и он принял решение, повинуясь внезапному порыву:
       -- Хочешь снова побывать в своём родном городе? Эта дорога как раз ведет в Урук...
      
      

    4.
       Они ушли, но злость осталась. Задержалась в воздухе над Лагашем, и оттого лучи солнца, казалось, замутились, и сердце колотилось часто-часто, словно в предчувствии жажды. Ярость, так и не вылившаяся в удары, тлела в груди, и Лабарту не знал, чем ее затушить.
       Люди, должно быть, почувствовали это, и в тот же вечер привели ему жертву. Привели к порогу дома и ударами заставили опуститься на колени перед демоном Лагаша. "Вот человек, преступивший закон, пусть его кровь будет тебе пищей", -- так сказали и поспешно удалились.
       Преступник? Совсем молодой, должно быть лишь недавно прошедший обряд посвящения, руки связаны, одежда в грязи. Что он совершил? Убил, посягнул на чужое добро, оскорбил богов и предков? Лабарту не знал и не хотел знать.
       Он разорвал горло жертвы, и пил, пока огонь не переполнил его, а потом отбросил преступника, и тот рухнул на утоптанную уличную глину. Так и остался лежать, еще живой, истекающий кровью. Но никто не приблизится к преступнику, не попробует исцелить его рану. Лишь поутру стражники придут забрать мертвое тело.
       Несколько мгновений Лабарту смотрел, как корчится на земле его жертва, а потом убил, сломал шею одним ударом.
       И от этого стало легче. Злость растаяла, осталось лишь недоумение и обида.
       Почему? Я предлагал им жить здесь. Я сказал, что разделю с ним Лагаш... Я готов был разделить с ним свой город, почему же он так ответил мне?...
       Этой ночью Лабарту, сам не зная зачем, обошел весь Лагаш -- петляющие улочки и базарную площадь, постоял перед храмом, смотрел на звезды, сидя на краю колодца возле дворца энзи. И, встретив утро на берегу канала, где начиналась дорога, ведущая на запад, Лабарту понял, что не обида его гложет, а одиночество. Лишь тогда впервые ощутил, как сильно тоскует по Шебу и Тирид.
       Если бы ниппурский демон и дитя его сердца остались здесь, я не был бы одинок.
       Но, видно, эти двое не из тех, с кем можно разделить свою землю. Должно быть, этот рыжий Эррензи в любом встречном демоне видит соперника и врага. А если так, то хорошо, что он ушел.
       Когда взошло солнце, Лабарту вернулся домой и решил изгнать из сердца воспоминания о чужаках, приходивших в Лагаш.
      
      

    Глава четвертая. Урук

    1.
       -- Стена, -- удивленно сказала Тику. -- Раньше в городе не было стены.
       Дом, в котором она впервые отведала кровь, все еще стоял на холме -- все также без двери, кирпичи уже начали крошиться, и на крыше свили гнездо птицы. Слева тянулась дорога, а справа была река -- полноводная сейчас, но тихая. Солнце сверкало в воде каналов, сетью раскинувшихся на сколько хватало глаз.
       А дальше, за каналами, стоял город. Но отсюда видна была лишь его стена, серо-желтая, ровная, еще не знавшая ни пожара, ни осады.
       -- Жить за стеной мы не будем, -- решил Эррензи. -- Останемся здесь. Пусть люди прячутся за стенами, когда придет война.
       Они сели на солнечном склоне. Эррензи все еще смотрел вдаль, на город, но Тику это уже наскучило. Да, хотелось повидать места, где она родилась и выросла, но что толку смотреть на них издалека? Если Эррензи решит войти в Урук, она войдет туда вместе с ним. Если решит иначе -- пойдет вместе с ним по другой дороге. Эррензи был ее хозяином, и Тику смотрела сейчас на него.
       Может, и были на этой земле мужчины красивее Эррензи, но ни в родном Уруке, ни в Ниппуре, ни в Эреду, ни в Лагаше она не встречала их. Она всюду шла за своим хозяином, и он заслонял от нее весь мир. Тику не задумывалась о своих чувствах. Уже давно не было у нее ни сестер, ни подруг, и не с кем было вести женские разговоры. Но если бы ее спросили: "Ты боишься его?", Тику бы ответила: "Да". И если бы спросили: "Любишь его?", -- ответила бы: "Да".
       Его волосы сияли, словно горячая медь. Он сидел неподвижно, думал о чем-то своем. А когда хозяин думал, Тику следовало молчать и ждать. Настроение его было переменчиво, -- в нем неожиданно вспыхивали то гнев, то веселье. Иногда Тику казалось, что она может предсказать каждый его жест, каждое слово. А порой его поступки становились внезапными и странными, и Тику понимала, что совсем его не знает.
       Но что с того? Она боялась его и любила, не отлучалась от него ни на миг, и потому никто больше не был ей нужен. Она так долго жила с Эррензи, что забыла лица отца и матери, забыла родительский дом.
       Да и стоило ли вспоминать? Ведь она была обычной девушкой, каких в городе много. А что делают обычные люди? Они вечно трудятся, дома, в поле и на каналах. А потом приходят болезни и старость, и люди умирают. Даже верховные жрицы и цари, которые ни в чем не знают недостатка, -- умирают. И те, чьи дома бедны, а урожай скуден, -- умирают. Такова судьба людей.
       А Тику носила вышитое платье из самого тонкого полотна, и украшения у нее были не хуже, чем у старшей жены ниппурского царя. Витые серебряные, золотые и медные браслеты, -- на запястьях, на плечах и щиколотках. Серьги, звенящие, стоило повернуть голову. Ожерелье с кроваво-красным рубином... Ей не нужно было трудиться, заботясь о пропитании. Злые духи, приносящие болезни, не могли к ней приблизиться, и старость ее не касалась. И рядом всегда был Эррензи.
       Так к чему вспоминать родной дом?
       Но Урук совсем близко -- впереди, за стеной.
       -- Тику.
       Она не заметила движения, не успела даже вздрогнуть, -- а хозяин уже сжал ее ладони в своих, крепко, словно она могла упорхнуть. Она встретилась с ним взглядом, и время замедлилось, разлилось, как река в половодье.
       Глаза у Эррензи были темными, но все же казались ярче огня, и, как всегда, Тику почувствовала, что в сердце оборвалось что-то и зазвенело, словно струна. И в который раз Тику подумала, что люди, должно быть, не умеют так любить, -- ведь ни в одной песне не пелось, что от любви к глазам подступают слезы.
       -- Когда придет твоя жажда? -- спросил Эррензи, еще крепче сжимая ее руки.
       -- Когда наступит ночь, -- ответила Тику. -- Или раньше, я...
       Она запнулась и опустила взгляд. Если хозяин решит не входить в Урук, то сколько идти до другого города? День? Или больше? Если он скажет идти, я буду терпеть, решила Тику. Я буду стараться... Смогу.
       Но Эррензи лишь рассмеялся, легко и беззаботно, и обнял ее.
       -- Я не виню тебя, -- сказал он, и Тику услышала улыбку в его голосе. -- Лагаш был негостеприимен, и мы прошли долгий путь. Но не бойся -- к вечеру люди Урука дадут нам все, что мы пожелаем. Мы пойдем туда.
       Тику тоже улыбнулась, прижавшись к его плечу. Если бы не жажда, она могла бы часами сидеть так, перебирая его волосы -- Эррензи носил их распущенными, словно верховный жрец в день праздника, -- и слушая глухой стук его сердца.
       Люди дадут нам все, что мы пожелаем. Так и было -- и потому они путешествовали налегке. Лишь две вещи принесли они с собой из Лагаша: мягкое одеяло из овечьей шерсти и деревянную флейту, потемневшую от времени, покрытую резьбой. Ночами Эррензи играл на ней, и тогда умолкали птицы, и собаки не лаяли, а люди, едва заслышав звуки флейты, спешили сделать охранительный знак, -- такой тоскливой была эта музыка, такой пронзительной и чужой.
       Но кого люди боятся, тому и приносят дары, Тику видела это много, много раз. И потому...
       -- Пойдем, -- сказал Эррензи и встал. Тику поднялась вслед за ним. Звякнули ножные браслеты, порыв ветра всколыхнул одежду. -- Пусть Урук узнает, кто пришел к его стенам!
      
       Таблица 3
       Тридцать лет миновало,
       Где сестра моя, Тику, не ведал никто,
       Тридцать лет миновало,
       Как пропала она.
       Я же вырос, писцом стал в храме великого Ану.
       В молитвах сестру вспоминал,
       Но не думал, что снова увижу.
       Но в тот вечер увидел ее.
       Возле колодца, на площади,
       люди толпились,
       двух чужаков окружив.
       Мужчина одет был по-царски,
       серьги сияли в ушах,
       на плаще золотые застежки,
       пояс с кистями, но сам -- безоружен.
       Смотрел он надменно
       И волосы в свете заката пылали.
       Девушка возле него -- как верховная жрица,
       Вся в украшениях, в светлой одежде.
       Вдруг повернулась -- узнал я сестру.
       Темные волосы волнами падают,
       Ими ветер играет.
       Лицо, что я помнил, и все же чужое.
       Тридцать лет миновало,
       Но она, как и прежде --
       Юная дева, весенний рассвет.
       Я подумал: "Ее дочь или просто похожа".
       Не подошел и остался стоять, наблюдая за ними.
       О чем говорили они, я не слышал.
       Но видел, что спор завели горожане,
       пытались узнать, что за люди.
       Чужак же молчал, а потом рассмеялся и крикнул:
       "Объясни же им, Тику!"
       И понял я -- это, и правда, сестра.
       Она повернулась, шагнула вперед.
       Эльишби, кузнец, заступил ей дорогу.
       Был он высок, она до плеча ему не доставала.
       Ни слова сказать не успел он, --
       Сестра моя, Тику, ударила вдруг по щеке его,
       Резко, открытой ладонью, как женщины бьют.
       Отлетел от удара он, рухнул на камни.
       Застонал, шевельнулся, подняться не смог.
       Она ж засмеялась.
       И увидели мы, что глаза чужаков,
       Как глаза тех зверей из степи,
       Что добычу почуяли, вышли на след.
       Отпрянули люди от них,
       Чей-то голос раздался:
       "Знаю, знаю его! Из Ниппура он, демон, рыжеволосый,
       Жаждущий крови и смерть приносящий!"
       Вместе с другими бежал я оттуда,
       О сестре никому не сказал я ни слова.
       Лишь втайне оплакал ее, понимая:
       Не человек она больше, но демон.
       И пьющие кровь на холме поселились,
       В заброшенном доме.
       В страхе люди дары в этот дом приносили.
       Рабов приводили туда и овец,
       Демонам в жертву.
       Так надеялись смерть отвести от Урука,
       Но ночами страшились дома покидать.
       Так дни проходили, убывала луна, и близился праздник.
      
      

    2.
       -- Луна ушла, -- сказала Тику.
       Они сидели на крыше, на плетеных циновках, и смотрели вниз. Звезды отражались в водах канала, и город темнел впереди, словно огромный курган, словно гряда облаков. Вдалеке мерцали огоньки, двигались, вспыхивали и гасли, -- священная река очищала душу и тело, и в ночь перед праздником люди молились на берегу. Ветер доносил обрывки музыки, ритм барабанов и звуки струн.
       -- Завтра праздник, -- сказала Тику.
       Эррензи лег, заложив руки за голову. Его волосы разметались по циновкам, а глаза сейчас казались темнее ночи.
       -- Праздник -- прекрасное время, -- отозвался он и улыбнулся. Тику знала эту улыбку, жестокую и легкую одновременно. Она означала, что впереди кровавое веселье, и можно забыть об однообразии и скуке. -- В праздник люди беспечны, они пьют и веселятся, и оттого кровь их много лучше...
       -- Да, завтра в храме Инанны, -- согласилась Тику.
       Завтра... Огонь будет гореть в огромных чашах при входе, и порог переступят те, кто постился этой ночью. Придет энзи города, верховный жрец Ану, и сочетается священным браком с богиней. Так будет завтра. И так было каждый год, и до того, как Тику родилась, и после того, как покинула родные края. Каждый год люди празднуют священную свадьбу, оплодотворяют земли Урука.
       Тику видела много праздников, но уже давно не входила в храмы. Ей не о чем было молиться и незачем было приносить жертвы.
       -- Ты пришел за мной в полнолуние, -- сказала Тику. Хозяин не шелохнулся, и она не знала, слушает он ее или нет. -- Если бы пришел на две луны позже, меня отдали бы в храм Инанны, и я осталась бы там.
       Эррензи приподнялся на локте. Мгновение он смотрел на Тику, а потом спросил:
       -- В храме тебе было бы лучше, чем со мной?
       -- Нет! -- тут же ответила Тику и прижала руки к груди. -- Я рада, что ты пришел тогда. Если бы ты пришел позже, я была бы в храме, и ты не смог бы забрать меня.
       -- Вот как? -- усмехнулся Эррензи.
       Одним движением он выпрямился, взял ее за руки, до боли сжав запястья, и притянул к себе. Теперь они были совсем близко, и Тику видела, как сплетаются тени в его глазах.
       -- Если бы ты была в храме, -- сказал он, -- я забрал бы тебя из храма. Разве я не говорил тебе, что боги над нами не властны?
       -- Но... -- Тику запнулась и склонила голову.
       В воздухе плыл запах ила и теплой воды, запах земли и первых всходов. Издалека по-прежнему доносился стук барабанов, а совсем близко перекликались речные птицы.
       Эррензи взял Тику за подбородок и заставил поднять взгляд.
       -- Говори, -- велел он.
       Тику вздохнула и на миг закрыла глаза. Если он накажет меня, то в этом будет лишь моя вина. Разве можно мне было спорить с ним?
       -- Я была бы рабыней Инанны, -- тихо проговорила она. -- Разве ты посмел бы забрать меня у богини? Инанна рассердилась бы на тебя, а гнев ее страшен.
       -- Разве я человек? -- спросил Эррензи и тряхнул головой, отбрасывая волосы с лица. -- Почему я должен бояться ее гнева? Что она может нам сделать? Если мы захотим, мы и кровь богов будем пить!
       Эррензи вдруг замолк и еще крепче сжал ее руку. Его глаза словно посветлели, и он рассмеялся, коротко, еле слышно. И, прежде, чем он заговорил, Тику уже знала, -- Эррензи решился на что-то такое, чего они не делали прежде. А, быть может, и никто никогда...
       -- Зачем нам ждать до завтра? -- проговорил Эррензи, все еще улыбаясь. -- Наш праздник начнется этой ночью. Идем! Хочешь узнать, какая на вкус кровь Инанны?
      

    3.
       Давно смолкли литавры и барабаны, в городе царила священная ночь. И шаги не нарушали тишину, -- босиком поднимались Эррензи и Тику по ступеням, к храму. Стражи на стене пытались остановить их, и привратники у подножия лестницы. Но и те, и другие лежали теперь неподвижно, не в силах вырваться из глубокого сна. И разве смогли бы они сопротивляться? Всего один взгляд и прикосновение -- и вот человек уже во власти Эррензи.
       Тику улыбнулась, глядя вверх. Жрецы и воины, думала она, подставляя лицо ночному ветру, и ни один из них не смог преградить нам путь. Эррензи прав. Нам нечего бояться богов.
       Страха не было. Было лишь предвкушение, от которого сердце замирало в груди. Лишь звездное небо над головой и ступени под ногами. И лестница казалась бесконечной, а каждый шаг был нарушением запрета.
       Но страха не было.
       Храм медленно вырастал впереди, заслоняя небо. Священный огонь не горел в эту ночь, до восхода.
       Жрица сидела на пороге, у распахнутых дверей, обращенных к востоку. Сперва она не шелохнулась -- темное изваяние, ждущее своего часа. И лишь кровь ее мерцала, вспыхивала под кожей. Тику видела это и слышала стук ее сердца, торопливый, неровный. Так бывает всегда. Жертва еще не знает о смерти, но кровь и сердце уже знают, зовут убежать.
       Потом жрица поднялась, расправляя одежду. Простое льняное платье было на ней. Волосы блестели после священного омовения, а от тела исходил запах ароматного масла.
       -- Кто вы, пришедшие в неурочный час в мой храм? -- спросила жрица.
       Ее голос звучал ровно, ни удивления, ни страха. Тику невольно взглянула на хозяина, но тот лишь скрестил руки на груди и ответил:
       -- Мы пришли увидеть богиню. Ты -- Инанна?
       -- Я Инанна, -- кивнула женщина, ставшая богиней в праздничную ночь.
       Эррензи шагнул вперед и схватил жрицу за руку.
       -- Смотри, Тику, -- сказал он. -- Видишь, как слаба власть богов?
       Повинуясь его взгляду, жрица молча переступила порог. Защитные знаки, начертанные на стенах и своде, каменные изваяния, алтарь и чаши с курящимися благовониями, -- ничто не удержало ее внутри. Храм не дал ей защиты, и жрица застыла на краю лестницы, не в силах пошевелиться.
       Тику смотрела, пытаясь увидеть что-то особенное. Но разве эта жрица отличалась от других жертв Эррензи? Точно также остекленел ее взгляд, и она не вырывалась, не опускала глаз. Эррензи разжал пальцы, но рука жрицы не упала, так и осталась висеть в воздухе, словно на невидимых нитях.
       -- Я вижу, -- сказала Тику. -- Мы не подвластны им.
       Эррензи медленно оглядел жертву с ног до головы. Тику закусила губу, сдерживая жажду. Я смогу. Буду терпеть. Но как можно долго сопротивляться огню, разгорающемуся внутри тела? Сколько можно сдерживаться, глядя, как хозяин обходит вокруг жертвы? Движения его стали непредсказуемыми и плавными, улыбка обнажила клыки, а глаза сияли, хотя в них не отражался свет звезд. А жрица так и стояла, не опустив руки, глядя в пустоту. Тику видела, как бьется жилка у нее на шее, как сияет пульс на обнаженном запястье.
       Эррензи остановился за плечом жертвы и впился ей в шею. Богиня судорожно выдохнула, но не шелохнулась. Запах крови вспыхнул в воздухе, ярче храмовых огней, громче победной музыки. Тику не могла больше ждать.
       Она метнулась вперед и вонзила клыки в протянутую руку. Жрица дернулась и замерла, но Тику уже не думала о ней. Осталась лишь кровь, сияющая и горячая, новая сила, льющаяся в тело. Ее собственная кровь пылала, сжигая жажду, сердце стало раскаленным, словно солнце... Не в силах больше пить, Тику выпрямилась, глотая ночной воздух.
       Эррензи отпустил жертву, и та упала, глухо ударилась о камни. Мертвая женщина, без крови, без силы. Тику хотела наклониться и заглянуть в лицо той, должна была пройти обряд священного брака на заре. В лицо мертвой богине...
       Но Эррензи перешагнул через тело и привлек Тику к себе. Мгновение он просто смотрел на нее, а потом поцеловал, крепко, и на губах у него был вкус свежей крови, вкус святотатства и силы.
      
      

    Глава пятая. Печать

    1.
       С рассветом энзи Урука Гильгамеш поднялся в храм Инанны, где она должна была встретить его, открыть ему объятия и повести в святилище. Там они, ставшие в эту ночь Ану и Дарительницей любви должны были сочетаться священным браком -- благословить земли Урука огражденного.
          Но, поднявшись по храмовой лестнице с первыми лучами рассвета, Гильгамеш не услышал приветственную песнь жрицы Инанны. Он нашел уже остывшее обескровленное тело, увидел две раны -- на запястье правой руки и на шее. И не было сомнений -- такие следы оставляют лишь клыки демонов.
          Энкиду ждал внизу. И Гильгамеш спустился к нему, неся на руках убитую Инанну.
          -- Подними ее! -- велел энзи Урука.
      
       Он помнил, что случилось два года назад, в канун праздника полнолуния после окончания разлива Бурануна.
         
          Гильгамеш шел тогда в храм Инанны, нес в руках жертву -- белого козленка. Сопровождал его Энкиду вместе с лучшими юношами города -- боевой дружиной энзи.
          Старейшины города уже собрались у подножия и ждали его появления. Ни Гильгамеш, ни царская дружина, ни главы семей в торжественных одеяниях не смели даже подумать о том, что нечто дурное может случиться в столь благодатный день.
          Крик юной жрицы заставил застыть всех.
          Старейшины отступили от распластавшегося тела. По земле растекалась кровь. Очнувшись, подались прочь и простые люди, чертя над собой оградительные знаки. Кто-то заголосил про дурное знамение и бросился звать верховную жрицу, Инанну-Мириту.
       Гильгамеш молча выслушал сбивчивый рассказ храмового стражника.
       Жрицу звали Нинуру, и миновало ей всего лишь четырнадцать зим, но ее уже посвятили в младшие жрицы, -- ведь была она знатного рода и усердно училась. И в этот праздничный день она плясала для богини и людей на верхней площадке перед храмом. Солнце светило с небес, обжигая словно раскаленная медь, и, должно быть, напекло девушке голову, -- Нинуру оступилась во время танца и сорвалась с края стены, рухнула вниз.
          Выслушав слова стражника, Энкиду без страха подошел к телу, присел на корточки и взял умершую за руку.
          -- Если к ней вернется жизнь, исчезнет ли дурное знамение? -- спросил он, оглянувшись и остановив вопрошающий взгляд на Гильгамеше.
          -- Исчезнет! -- в один голос ответили тогда Гильгамеш и запыхавшаяся от бега Инанна-Мириту.
          -- Но видано ли, чтобы ушедший путями мертвых вернулся к жизни? -- продолжила женщина. -- Или же ты..., -- запнулась она. -- Но может ли быть такое?
          -- Душа еще здесь. -- Энкиду опустился на колени рядом с телом, и, положив скрещенные руки на живот Нинуру, тихо запел.
          Немногие поняли, что случилось -- лишь Гильгамеш и верховная жрица.
          Ощутили они, как земля, небо, ветер, солнце и вода бросили на Нинуру сеть светящихся покрывал. Сила их оплела девушку, словно кокон, и исцелила раны. А когда кокон истаял, Нинуру открыла глаза и села на земле.
          Иннана-Мириту, верховная жрица, подошла тогда вплотную к Энкиду. Властная женщина, в одеждах из беленого льна и ожерелье из сердолика, красивая и строгая -- мало кто осмеливался перечить ей.
          -- Инанна не забудет твоего усердия, друг царя, -- уголками губ улыбнулась она. -- Скажи мне, кто передал тебе дар Великого Энки, Властителя судеб?
          Энкиду лишь растерянно пожал плечами:
          -- Это случилось давно, я не помню. Высокий, сильный человек. Он заботился обо мне вместе со своей женщиной.
      
       Раз тогда удалось вернуть ушедшую, должно получиться и теперь.
       Как и прежде, опустился Энкиду рядом на колени рядом с мертвой. И ждал Гильгамеш, что, подобно Нинуру, поднимется Иннана-Мириту с земли. Но слуга его лишь горестно покачал головой.
          -- Она уже в царстве Эрешкигаль, сердце мое. Слишком много времени прошло. Я не могу вернуть ее.
          Гильгамеш скрипнул зубами, гнев бешеным пламенем бросился в кровь, объял тело, захлестнул разум. И словно бы все вокруг на мгновение окрасилось алым. От отчаяния он хотел ударить Энкиду, но вместо этого закричал на всю площадь, и слышали его люди Урука, собравшиеся на праздник священного брака:
          -- Старейшины, старцы и юноши Урука! Инанна-Мириту мертва. Демоны, живущие за стеной, чарами и обманом пробрались в город, околдовали ее и выпили ее кровь!
          -- Город проклят! -- возопил старейшина из именитых купцов.
          Ропот пополз по площади, расходился волнами. Тихий сперва, он становился все громче и громче. Новый прилив ярости захлестнул Гильгамеша.
         В этот раз голос его звучал столь же громко, но сдержанно. И казалось, что воздух пропитан грозой и вот-вот грянет гром среди безоблачного неба.
          -- Я приведу в храм новую жрицу, -- возгласил он и вывел из толпы Инанну-Арамму. -- И я отомщу, уничтожу всех демонов в земле черноголовых!
          -- Всех? -- настороженно спросил тогда Энкиду. -- Отчего же всех, если только двое забрали кровь Мириту?
          Гильгамеш схватил его за плечи и встряхнул.
          -- Да, всех, -- проговорил он, глядя Энкиду прямо в глаза. -- И я клянусь, что сделаю это, пока старая луна не сменится новой. И ты поможешь мне. Я, энзи Урука, наместник Владыки небес, приказываю тебе.
          -- Хорошо, Гильгамеш. -- Энкиду выдержал испепеляющий взгляд, лишь какая-то тень всколыхнулась в глубине его карих глаз. -- Я сделаю, как ты просишь... Потому что ты -- мой господин. Должно быть, Ану виднее...
          Тогда Гильгамеш, энзи Урука, обернулся к людям на площади и поклялся, что демоны Урука будут истреблены, все до одного. Поклялся, что избавит он черноголовых от власти пьющих кровь.
         А Инанна-Арамму, будущая верховная жрица, поклялась вместе с жрицами храма благословить оружие мстящих.
      
      
       Таблица 4
       Гадание начали именем Ану,
       И к вечеру только явился ответ.
          "Ты, Гильгамеш, царь и жрец,
          И Энкиду, -- вам это слово!
          Вы проведете обряд очищенья,
          Женщину-демона камнем сковав.
          В магический круг ее поместите,
          Жизнью и кровью ее освятите
          Заново храм.
          Так отведете беду от Урука".
      
      

    2.
       В полдень земля и воздух раскаляются так, что трудно дышать, и невозможно даже помыслить о работе. Хочется укрыться в тени жилища, разум и тело ищут прохлады. Когда солнце пылает над головой, города затихают, и не видно работающих в поле. Людей и богов одолевает сон, и они засыпают, чтобы вечером вновь приняться за дела, охоту и войну.
       Пьющих кровь, не опаляло солнце, но и их днем клонило в сон. Потому укрылись они в полумраке старого дома и заснули в объятиях друг друга, на полу, на шерстяных одеялах.
       Тику проснулась на закате, одна. Воздух был неподвижным и тяжелым, ни дуновения ветерка. В доме уже сгустилась темнота, но она не была помехой для демонов. Тику окинула взглядом комнату. Одеяла и циновки на полу, расписные кувшины под окном, масляный светильник на низком столике... Ее собственная одежда и украшения, в беспорядке сброшенные у стены.
       Ей хотелось позвать Эррензи, мысленно или вслух, но она знала -- не стоит этого делать. Хозяин не так далеко, она чувствовала его, словно огонек, бьющийся на ветру. Возле реки, или у западного канала... Он скоро вернется. Хозяин никогда не оставлял Тику надолго.
       Она улыбнулась и отбросила покрывало. Не спеша оделась и собрала украшения. Надела их, одно за другим: ожерелье, серьги, браслеты и кольца. Золото, серебро, медь и небесное железо... Нигде не найти прохлады, даже металл был теплым.
       Отыскав костяной гребень, Тику села у входа. Глядя, как отражается в каналах закат, она причесывалась и улыбалась, ни о чем не думая. Гребень скользил медленно, -- волосы ее были волнистыми и густыми, она не стригла их уже много лет.
       Тику почувствовала рядом людей, но не удивилась. Люди всегда приходят, чтобы умилостивить демонов. А теперь они будут бояться нас еще больше.
       Эррензи тоже возвращался, Тику чувствовала его приближение, но он был еще далеко, не дотянуться мыслью.
       Что ж, я сама встречу этих людей.
       Тику отбросила гребень, встала и ступила за порог.
       Они поднялись на холм, двое, высокие, одетые, как воины. В кожаных доспехах, с луками, с колчанами, полными стрел. У обоих были распущены волосы, и закатное солнце пылало в глазах. Но на одном было золотое ожерелье и пояс с бахромой, спадающей до колен, а на поясе висела печать.
       Энзи, подумала Тику. Предчувствие кольнуло, но еще сильнее было удивление. Энзи Урука пришел к нам?
       Царь шагнул вперед и поднял руку.
       -- Именем Ану, тебя породившего! -- сказал он, и Тику не успела ответить ни слова.
       Мир расплылся и звуки отдалились. Несколько бесконечных мгновений она еще слышала слова заклинания, но и они уже рассыпались, распадались на осколки. Кровь застывала в жилах, и тело замерзало, теряло чувства. Тику хотела закричать, хотела позвать, -- но даже мысли ее уже не слушались.
       А потом свет рассеялся миллионом искр. Еще миг -- они угасли, и наступила темнота.
      
       Таблица 5
       Сестру мою в камень они заковали,
       Гильгамеш, царь Урука,
       И друг его верный Энкиду.
       И отправились в путь --
       Пьющих кровь убивать.
       Поклялись, что очистят всю землю
       От демонов этих,
       Вселяющих страх.
       А после вернутся, обряд проведут.
      
       Я же пришел в этот заклятый дом,
       С сестрою проститься.
       Но войти не посмел я туда.
       Демон там был,
       Чьи волосы цветом, как кровь.
       Тику он звал и пытался сломать
       Печать бога Ану.
       Но чары крепки, одолеть их не смог он,
       И прочь он ушел.
       Видел меня или нет --
       Я не знаю,
       Но горе его человеческим было.
      
      

    Глава шестая. Ларса

    1.
       Обычно в такое время жители Ларсы еще отдыхали в тени своих домов. Кто спал, кто пил пиво, кто, только-только проснувшись, лишь начинал заниматься домашней работой. Но сегодня горожанам пришлось оставить привычные дела.
         Ну, что с того? Это ненадолго. Нужно лишь немного потерпеть раскаленное солнце над головой, чтобы быть избавленными от демонов, пьющих кровь, раз и навсегда.
         Изнывая от послеполуденной жары, жители Ларсы собрались за каналом. На головы накинули плащи и покрывала, на землю не садились -- слишком горяча она сейчас.
         Энкиду остановился у самой кромки берега. Вода текла лениво, грани волн блестели режуще-яркими бликами. Слуга Гильгамеша прислушался к ощущениям.
       За каналом  лежал воинственный город. И столь же воинственный демон поселился в его пределах -- поощряющий битвы, любящий обильно льющуюся горячую кровь. Но только походил ли Хувава на тех демонов, что нарушили благословенное течение жизни Урука? Едва ли... Словно покров простиралась его сила над городом. Будто бы демон брал от Ларсы много, но что-то и отдавал взамен.
         -- Где он сейчас? Как ты думаешь? -- Горящий, ищущий взор Гильгамеша был направлен на город. -- Нужно выбрать того, кто отведет нас к демону... -- Гильгамеш запнулся, вспоминая имя.
         -- К Хуваве, -- подсказал энзи Ларсы, дородный и высокий человек с объемистым животом. -- Его зовут Хувава.
         Гильгамеш, энзи Урука и лугаль6 Шумера, стремительно оглянулся на жителей Ларсы. Те смотрели на него осоловелыми взглядами, головы их спекались под расплавленным солнцем.
         -- Кто из Вас отведет меня и Энкиду к дому демона, чтобы мы уничтожили его самого и его отпрысков? -- Голос царя Урука обладал силой и устремлением, способной пробудить даже спящего.
         Ряды горожан Ларсы зашевелились. Люди загомонили, ругались, испуганно перешептывались.
         -- Я обещаю провожатому защиту, -- уверенно продолжил Гильгамеш. -- Демон не успеет прикоснуться к нему -- пьющего кровь быстро настигнет справедливая смерть.
         Справедливая ли?
         Энкиду поднял руку вверх, призывая Гильгамеша прервать речь. И, отстранившись от людского гомона, сосредоточился на плеске волн. И шум голосов словно бы исчез для него.
         Энкиду закрыл глаза. Он видел внутренним взором, как вспыхивают и оживают внутри его тела синие огненные жилы. Похожие на те, по которым течет кровь, но все же иные. Они пронизывали тело Энкиду, словно каналы -- землю Шумера, и красные искорки вспыхивали на их поверхности, подобно солнечным бликам на волнах. Он ощущал как небо, земля, ветер и солнце собираются в эти жаждущие силы жилы цвета грозового неба.
         И каналы внутри тела начали менять цвет, теперь становясь сходными с пылающим пурпуром рассветного неба.
         Энкиду не помнил точно, откуда взялось это знание. Остались лишь обрывочные воспоминания из раннего детства, больше похожие на сон. Сильная, зовущая песня матери... Руки отца, будто бы наполненные волшебным светом, сжатым в ладонях. В тех видениях, пришедших из прошлого, смешении реальности и сна, отец прикасался ладонями к алтарному светильнику, брал его сияние в пригоршню и вкладывал Энкиду в грудь. Вокруг звучали флейты, били и звенели барабаны, витал дым благовоний. А огонь, что вобрало сердце, разливался по всему телу, из медового золота обращаясь пылающей синевой.
        Энкиду вынырнул из воспоминаний и вновь оказался на берегу канала, возле Ларсы. Он чувствовал демона -- совсем близко, не дальше одного полета стрелы...
         Он по-прежнему не открывал глаз, но показалось, будто в одном из домов на окраине вспыхнул факел и два светильника. Словно три пылающих лица обернулись к Энкиду в его видении.
       И тот, чья мощь была как у ревущего огня, заговорил властно и вопрошающе, но без угрозы:
       -- Я демон Ларсы, Хувава. Зачем зовешь ты меня?
         Энкиду никогда ранее не говорил с демонами, но слова сами родились в уме:
       -- Приди на берег канала, Хувава, демон Ларсы. Люди города хотят говорить с тобой.
         Всполох огня поднялся волной, словно в удивлении.
         -- Люди города? Все? Разве началась война?
         -- Люди города и Гильгамеш, энзи Урука, собрались против тебя. Прошу, приди и расскажи правду о себе, чтобы поняли, в чем справедливость.
         Теперь Энкиду видел не факел -- огненный силуэт подобный человеческому. Силуэт великана. Очертания людей обрели и огни двух светильников.
         -- Да будет так. Я приду.
         Желая вынырнуть из видения, Энкиду вспомнил о Гильгамеше. И, возвратившись, ощутил его родное тепло. Яркий огонь, но другой, -- человеческий.
         Кто-то прикоснулся к плечу, и Энкиду открыл глаза.
         -- Что это было? -- спросил Гильгамеш. В карих глазах энзи трепетала тревога.
         -- Когда? -- напряженно улыбнулся Энкиду.
         -- Сейчас. Эта песня... Я никогда не слышал ничего подобного. Будто небо пело, и вторили ему воды реки, ветер и земля.
         Ощущая легкий холод в ладонях, Энкиду откинул волосы с влажного лба:
         -- Не нужно провожатого, сердце мое. Демон города сейчас придет. И... будь внимателен, прошу. Не упусти ничего важного.
         
         Едва вдалеке появилась внушительная фигура древнего демона, народ попятился от края канала. Сам Хувава шел впереди, двое младших -- юноша и девушка -- держались чуть позади.
         Не много украшений было на великане Хуваве: темно-синяя, просторная рубаха, пояс из золотых и серебряных звеньев перехватывает широкую талию, да два массивных браслета -- лазурит в золотой оправе -- на запястьях. Но сам вид Хувавы, густая черная грива волос и повелительный взгляд, внушали трепет.
         И едва глаза демона, подобные глубоким колодцам ночью, встретились с глазами Гильгамеша, энзи Урука ощутил, как в тело его проникает страх -- казалось, саму душу его Хувава хотел вытащить и сожрать своим взглядом.
         Да хранит меня сила Владыки Небес! Гильгамеш закрыл глаза и обратился к сути Ану, к беспощадному белому пламени, к небесному огню, способному быть ласковым и щедрым с благодатной землей Шумера, и, ровно так же, способному сжечь на ней все живое.
         Я поклялся на площади перед храмом Инанны, что истреблю их. Я поклялся и не отступлю.
         И когда Гильгамеш открыл глаза, сердце его все еще бешено билось, а тело сотрясала дрожь, но внутри он ощущал твердую решимость.
         -- Ты сильный, энзи Урука! -- громогласно засмеялся Хувава. -- Я еще не встречал людей, что могли бы противостоять моим чарам одной лишь силой собственной воли. Или же ты, слуга стихий, помогаешь ему?
        Энкиду сделал шаг вперед, положил ладонь на сердце. По сравнению с великаном Хувавой, он, высокий и стройный, выглядел тростником на ветру.
         -- Огонь песен Инанны и радуга танцев людей с берега моря есть в каждом из живущих. Но не в каждом светятся они столь ярко, как в сердцах моего господина и моей возлюбленной. Ану и Инанну оскорбил рыжеволосый демон, нарушивший обряд священного брака. Потому моя возлюбленная, Инанна-Арамму, благословила стрелы, а господин мой принес их в своем колчане. Но верно ли кажется мне, что ты, Хувава, не таков как осквернители из Урука?
         Древний демон Хувава засунул руки за звенья пояса. Мышцы могучего воина напряглись под загорелой кожей. Он окинул взглядом скопившийся за каналом народ. Люди зароптали.
       -- Вы назвались избавителями, а один из вас говорит с демонами-кровопийцами! Что доброго может быть в том? -- выкрикнул кто-то.
       Возглас схож был с лаем собачонки, поднявшей голос на громадного вола, преградившего ей дорогу.
       -- Может быть мне прижечь ему язык чем-нибудь горячим? -- Светловолосый, стройный демон в набедренной юбке из беленого льна выступил вперед. Прямо на ладони его, как на плошке светильника, покачивался язык пламени.
         Гильгамеш вытащил стрелу из колчана и положил на тетиву.
         -- Зачем нам слушать их, Энкиду? Или ты не видишь?
         Но тут Хувава заговорил. Его голос гремел, словно отдаленные раскаты грома над рекой, и заставлял людей трепетать и внимать.
         -- Разве я разорял храмы Ларсы? Разве не был я рачительным хозяином, разве не пекся о благополучии и процветании? И не в каждой ли войне я был вам опорой? Вспомните те дни, когда приходили враги. Когда я отказывался встать на защиту города? И не забыли ли вы о будущей стене? Не я ли говорил обнести город стеной, как сделали разумные жители Урука? Я пил Вашу кровь, это правда. Но разве проходящие мимо купеческие караваны не отдавали вам дань благодарности... из почтения ко мне, а значит и ко всей Ларсе? Ты, Гильгамеш, энзи Урука, не поэтому ли пришел, что услышал о стене в Ларсе и остерегся войны? Так я готов приказать энзи Ларсы, чтобы не строили здесь стены и вместо того заплатили дань тебе и другу твоего сердца, слуге стихий с берега моря.
         -- Он пил нашу кровь!!! -- вдруг перебил речь демона крик. Теперь кричал другой человек, гораздо громче и смелее. -- Мы для него как овцы в стаде. Кормит он нас хорошо, но стадо предназначено на убой!
         Энкиду оглянулся. Кричавший вышел из толпы. Это был энзи Ларсы, с пивным брюшком и красным от негодования лицом. Энзи... Владыка среди людей. Так вот что не поделили здесь, помимо крови!
         Горожане зашумели и заволновались. Ропот возрастал, будто волна за волной во время половодья. Как тогда, на площади Урука.
         -- Они пили нашу кровь!
         -- Да, да, как стадо!
         -- Вы двое... Ты, лугаль Шумера!... Вы пришли избавить нас от демонов, а сами говорите с ними!
         -- Заткнись! -- Вперед выскочила гибкая черноволосая демоница в золотисто-желтой одежде, вся увешанная драгоценностями.
         Пламя сорвалось с ее ладони и полетело через канал, попало прямиком на одежду энзи Ларсы. Тот заорал, бросившись кататься по земле и сбивать его. Энкиду кинулся к нему. Вода из реки внезапно изогнулась высокой волной и устремилась вослед за взмахом руки Энкиду, окатив энзи Ларсы с головы до ног.
         -- Хотите еще? Хотите?! Получите! -- девушка звонко рассмеялась, словно все вокруг было для нее игрой. -- Или вы забыли, кто здесь хозяева? Стадо? Да вы и есть стадо!
         -- Может, поставим их на место, хозяин? -- мрачновато ухмыльнулся юноша. -- А то, кажется мне, они зарвались.
         Он собрал ладони в пригоршню. Гильгамеш уже видел нарождающийся между ними оранжевый язычок пламени.
        Довольно! Пальцы энзи Урука сжали древко стрелы. И, натянув, отпустили тетиву.
         Гильгамеш был великим воином и редко промахивался. Тетива зазвенела один раз и затем -- снова. Одна стрела, благословленная Инанной, вонзилась в сердце девушки-демона, а другая -- в горло. Пьющая кровь не успела даже вскрикнуть.
         
         Силы неба, земли, ветра и солнца снова собрались в теле Энкиду и исцелили ожоги энзи Ларсы. Простые раны, несложные в лечении, -- они уже почти затянулись, когда Энкиду услышал звук спущенной тетивы.
         Волна страдания, серый туман, наполненный болью, прошел по краю сознания. И вслед за этим раздался крик Гильгамеша.
         Энкиду вскочил и бросился к берегу. Гильгамеш стоял на одном колене, держась за плечо. И Энкиду едва успел воззвать к силе земли и неба, чтобы, соединив их, создать прозрачный мерцающий щит. И в тот же миг о него разбился сноп пламени, а из-за канала донесся оглушительный рев, подобный львиному. Рев Хувавы.
         -- Что ты сделал? -- Энкиду чувствовал запах опаленной кожи.
         Гильгамешу повезло -- он успел увернуться, и огонь с того берега задел руку энзи лишь краем.
       -- Я сразил девушку, младшую. -- Гильгамеш уже поднялся и потянулся за новой стрелой. -- Ты слышал людей?! Слышал демонов?! Кто-то хочет усмирить стадо! Но стаду пришло время избавиться от таких пастухов.
         Новый сноп пламени, столь же мощный, как пламя на дереве, охваченном пожаром разбился о щит.
       Оранжевые языки пламени потоком пролились на мерцающее серебро щита.
         -- Энзи Урука! Гильгамеш! -- прорычал Хувава. Рык и рев звучали, как стон, а лицо пьющего кровь было искажено болью. -- Ты умрешь!
         Юноша-демон застонал, прокусив клыками губу до крови. В его зеленых глазах бились боль и ненависть. Он не мог даже проклинать. Все, что пылало сейчас в нем, вырвалось ветром огненных лепестков. Они ударялись о щит Энкиду одновременно с раскаленными потоками пламени, исторгнутыми руками Хувавы.
         Земля занялась вокруг. Пламя захватывало траву и тянулось к людям.
         -- Назад! -- закричал Гильгамеш, в который раз спуская тетиву.
         Горожане с криками страха и проклятия бросились прочь.
         Еще удар. Новый звон тетивы. Новая боль пронеслась через Энкиду. Чужая, не своя. Первая стрела застряла в груди младшего демона. Вторую успел отбить Хувава, заслонив юношу собой.
         -- Ты умрее-еее-шь!!!! -- От вопля демона, воплощенной ненависти, заложило уши.
         Энкиду сжал зубы, пронзенный ее обжигающей чернотой.
         Хувава понесся к краю канала. Еще стрела. Еще и еще. Но Хувава словно не чувствовал боли. Он обламывал древки стрел, и раны его затягивались с устрашающей быстротой. Демон был уже у самой воды -- зверь, приготовившийся к прыжку, когда Гильгамеш сжал руку Энкиду, отбросив лук.
         -- Дай мне его. Твой огонь и мой. Мы должны это сделать.
         Серебро Неба. Белое, сияющее, расплавленное. Энкиду ощущал, как от прикосновения верховного жреца Урука оно пробуждается в нем, взывает к земле и ветру и наполняет собой синюю сеть светящихся жил, невидимых обычным взором.
         Река раскаленного пурпура хлынула с другого берега канала. И Энкиду убрал щит, чтобы то, что рождалось из силы стихий и силы Ану, поглотило оружие великана Хувавы. Небесный огонь, холодный, как сердце звезд, сжигающий дотла, защитил их, взвившись до самого неба. Белое пламя устремилось на восток, жадно ища пищу, ведомое волей призвавших. И приняло в свои объятия Хуваву, пожрало его юного обращенного, растворило в себе крики, боль и проклятия, обращая тела демонов в пепел и неся Ларсе свободу.
         В последний миг, когда белый блистающий огонь, подобно гигантской птице полностью раскрыл свои крылья, Энкиду ощутил неподвластную человеческой мысли полноту блаженства. Блаженства, пронизанного невероятной, нестерпимой полнотой чужой боли.
         Глаза застила тьма, что приходит порой после слишком яркого света. Энкиду пошатнулся и Гильгамеш подхватил его.
         Когда Энкиду очнулся, сил не было. Он сидел на берегу реки. Гильгамеш обнимал его за плечи. Во рту пересохло, а по лицу Энкиду текли слезы.
      

    2.
       Пыль стояла в воздухе и мешала вдохнуть полной грудью. Нагретая земля обжигала босые ноги. Нужно спешить, пока ещё не поздно. Только вот не поздно ли? Беда уже пришла, нежданная. Тику спит, и сон этот больше похож на смерть.
       Нет, она жива!
       Да, это так. Эррензи, как и прежде, чувствовал отголосок ее жизни, -- но отзвук этот был тих, словно их разделяли моря и неприступные горы. Он тщетно пытался дозваться Тику сквозь колдовской камень. Крепки чары Гильгамеша и Энкиду, но печать Ану не убивает, а значит, осталась надежда.
       И я буду жить этой надеждой, пока.... пока жива Тику.
       Лишь эта мысль не давала погрузиться в пучину отчаяния. Эррензи шел по дороге, ведущей в Ларсу, иногда сбиваясь на бег, чтобы просить помощи у Хувавы, самого сильного демона в стране черноголовых. Какое счастье, что Ларса так близко! Они успеют, просто не могут не успеть!
       Эррензи старался не думать о том, чего боялся... А если Хувава не захочет спасти Тику? Хозяин Ларсы не друг мне и не родня, поможет ли? Раньше Эррензи не приходилось ни о чем просить. Хочешь чего-то получить - приди и возьми сам. Но сейчас все иначе, и он готов был пойти на любые унижения. Встану на колени, буду умолять... Все, что угодно, ради Тику!.. Лишь бы успеть... Тику...
       Горячий ветер не приносил облегчения, швырял в лицо острые песчинки. И усталость навалилась, путала мысли, ничто не приносило облегчения. Странная усталость, -- не та, что бывает после тяжелой работы или дальней дороги -- у Эррензи сейчас хватило бы сил домчаться до Ларсы и обратно, не делая остановок в пути. Совсем иная, мутная слабость, и как с нею справиться, Эррензи не знал. Должно быть, это страх. Настоящий -- никогда прежде я его не знал. И зачем только их понесло на храмовый холм? Будто не было в Уруке других людей, кроме той женщины -- жрицы Инанны, из-за которой многие годы радости и покоя в один миг превратились в горький дым? Но я ещё не проиграл. Не сдамся, ни за что! Да, время не повернешь вспять, и теперь каждый миг на вес золота. Откуда знать, что на уме у энзи Урука и его постоянного спутника? Люди возле дороги кричали, что Гильгамеш поклялся покончить со всеми демонами Шумера. Но это, конечно же, глупое хвастовство. Разве под силу человеку сладить с пьющими кровь, детьми Ану?
       Но Гильгамеш сковал своей печатью Тику! Что если...
       Нет, она просто еще юная и слабая и не смогла противиться чарам. Будь там Эррензи, все вышло бы по-другому. Уж он сумел бы постоять за любимую, за дитя своего сердца...
       Что теперь об этом говорить... По собственной глупости не уберег самое дорогое... Но прочь отчаяние! Все ещё можно исправить!
       Он приближался к окраине Ларсы. Уже показались одинокие домики -- старые и покосившиеся. Даже издалека заметно, насколько этот город меньше и беднее Ниппура. Эррензи нашел в себе силы улыбнуться и прибавил шаг. Дорога здесь была широкой и утоптанной. Похоже, недавно тут прошел караван -- иначе, откуда бы взяться свежим следам? Что ж, не все ли равно...
       Чистое небо вдруг осенила вспышка яркого света. Эррензи остановился и замер, запрокинув голову.
       Что это? Пожар? Нет...
       Над Ларсой разгоралось ослепительное белое зарево, незнакомое, пугающее и смертоносное.
      
       Эррензи слышал только страшные легенды об Огне Ану -- заклинании, уничтожающем на своём пути людей, животных и даже демонов. Слышал, но никогда не думал, что придется увидеть его собственными глазами.
       В бездонной вышине, раскинув крылья, парили крупные птицы -- завсегдатаи выгребных ям Ларсы. В одно мгновение пернатых хищников не стало -- они вспыхнули и сгорели дотла. И снова над головой только чистое небо. Холодное и мертвое. Длинные улицы, каменная кладка домов, храмы, святилища -- огонь пройдет сквозь них и не тронет. Но в колдовском пламени гибнет всё живое. Так говорилось в легенде.
       Эррензи смотрел на Ларсу и не верил.
       Порыв ветра донес до него едкий запах гари и дыма. В воздухе повисло тяжелое горячее марево, заслонившее собой даже солнечный свет. Словно земное и небесное пламя бились за город, и трава пылала, полыхали поля. Но откуда-то тянуло холодом, словно зимний ветер явился в неурочный час.
       А как же Хувава? Он могущественный демон, и значит....
       Эррензи чувствовал силу хозяина Ларсы -- неукротимую мощь, совсем близко, на окраине. Значит, тот жив, никакое колдовство ему не страшно.
       Словно в насмешку над этой мыслью, ощущение погасло. Пустота. Будто и не было никакого Хувавы на этой земле.
       Что же делать? Воздух стал холодным, дыхание смерти завораживало. Город мерцал и переливался, объятый белым светом, и сияние приближалось. Еще несколько мгновений, и будет совсем рядом, и тогда...
       Эррензи очнулся и бросился прочь, что было сил. И, оглянувшись, понял, что не успеет убежать от всепоглощающего пламени. Так стремительно приближалось оно, вот уже на берегу канала, еще миг -- и переметнется на другой берег, догонит демона...
       Даже Хувава не сумел убежать... Вот она, смерть, неминуемая, быстрая...
       Но мерцающая стена вдруг остановилась на берегу и застыла.
       Эррензи на миг остановился, пытаясь понять, не мерещится ли ему.
       Пламя не может пересечь воду? Да...
       Он облегченно выдохнул и со всех ног бросился бежать. Прочь, подальше от Ларсы и проклятых колдунов Урука.
       Эррензи бежал, но страх не унимался, словно часть небесного огня проникла в сердце и холодила изнутри. Да, крепка клятва Гильгамеша, и сила его больше силы демонов.
       Если я останусь здесь -- умру. А если умру, кто спасет Тику? Если бы он вышел против меня и вступил в честный поединок, не прикрываясь своим колдовством...
       Мысль была настолько нелепой, что Эррензи едва не рассмеялся над собой. Неужели отчаяние превратило его в глупца?
       Если бы той ночью мы не взошли по ступеням на храмовый холм, если бы миновали Урук и ушли в другой город, если бы не пришлось так поспешно покинуть Лагаш, если бы не чума в Ниппуре... не было бы беды.
       Слишком много "если". И чувство вины, словно змея, обвила шею удушливыми кольцами. Скоро все демоны Шумера будут уничтожены колдовством Гильгамеша и Энкиду. Но разве что-то мешало пьющим кровь бежать прочь от расправы? Все они сами себе хозяева, и Эррензи за них не в ответе. Только вот Тику не уберег. Словно часть сердца навсегда осталась там, у холодного камня близ Урука.
       Я отправлюсь за Буранун, в земли, где нет городов... Затеряюсь там -- никто не станет искать беглого демона среди степей и диких кочевников. А потом... потом обязательно вернусь...
      
      

    3.
       Солнце склонялось к горизонту, -- пока еще золотое, оно уже окрашивалось в рыжину и по самому краю становилось бледно-алым. Празднование победы над демонами началось давно, пиво лилось рекой, а освободителям поднесли кувшины с пальмовым вином. Во дворе царского дворца Гильгамеш и Энкиду сели на скамьи и пили вместе с энзи Ларсы. Играли флейты и звенели бубны. Две молодые жрицы начали свой огненный танец на радость воинам из Урука.
       Гильгамеш обернулся, чтобы соприкоснуться краем своей узорчатой чаши с чашей Энкиду:
         -- За освобождение Ларсы от проклятия ее, от тяжкой ноши!
         Энкиду мягко улыбнулся ему в ответ:
         -- За победу, сердце мое!
         Золото закатного солнца отражалось в его темно-карих глазах, тончайшими змейками бликов струилось по светло-каштановым кудрям. И от этих ли отражающихся солнечных лучей, или же оттого, что сила божественного огня все еще не угасла внутри, казалось, что глаза Энкиду сами сияют. Он выпил изрядно пальмового вина, и движения его были не так отточены и красивы, как обычно. И под отсветами внутреннего пламени таилась печаль, тихая, едва уловимая, словно звуки колыбельной песни. Но оттого не менее сильная.
         "У него тело мужчины и сила мужчины, а душа -- женщины, -- говорила про Энкиду Инанна-Арамму. -- Оттого мне так легко понять его, а тебе -- так сложно".
       И Гильгамеш знал, что она права.
         Всё правда, пока не спрошу его прямо, не сумею понять.
         Он взял Энкиду за локоть, и почувствовал радость от прикосновения:
         -- О чем ты задумался? Разве победа наша, избавление Ларсы от жестоких демонов не радует тебя? Разве ты не слышал, как благодарили нас горожане? Разве зря они устроили этот праздник?
         Энкиду нашел ладони царя и столь же мягко сжал их в своих руках.
         Взгляд его излучал преданность и искреннюю любовь, вот только печаль не угасала.
         -- Сердце мое, ты прав. И радуется душа моя, что теперь ноша упала с их плеч, что страх и страдание покинули Ларсу. Но если ты спрашиваешь, отчего печаль моя, я скажу. Многих врагов способен сразить Небесный огонь, и многих врагов способна сразить мощь неба и земли. Вот только... Кажется мне, сердце мое, что Небесный огонь предназначен не для этого.

    Глава седьмая. Бегство

    1.
       Лабарту снились языки пламени, мятущиеся, разрываемые ветром, скрытые клубами дыма. Огонь летел по дороге, все ближе и ближе, а следом шел страх, тяжелый и липкий. И тогда Лабарту проснулся, рывком сел, отбросив одеяло, и видение пропало, но осталось чувство.
       Кто-то приближался к городу, -- пьющий кровь, настолько могущественный, что Лабарту ощущал его издалека. И, помня о прошлом госте, не стал медлить. Не дожидаясь утра, покинул дом и вышел на южную дорогу.
       Серп луны опускался к горизонту, едва различимый, юный. В сердце города протяжно ударил храмовый гонг -- время первой службы. Лабарту стоял и ждал, готовился к разговору или битве.
       К чему угодно он был готов, но не к такой встрече.
       Чужак вскоре показался на дороге. Но он не шел, не бежал, -- мчался, словно хотел обогнать ветер, опередить рассвет. Казалось, он летит, не касаясь земли, но позади него клубилась пыль, дымный след.
       Лабарту готов был отступить с дороги, пропустить этого безумца, превратившегося в скорость. Но тот, заметив его, остановился, поклонился и выпрямился, тяжело дыша.
       Завязанные в узел волосы пришедшего пропылились и растрепались, лицо было бледным, как от жажды, а взгляд метался, ни на чем не задерживаясь надолго. Одежда на груди потемнела от крови, и, даже не приближаясь, Лабарту чувствовал, что это не человеческая кровь. Это кровь демона. Кровь того, кто стоял перед ним на дороге.
       -- Беги, -- выдохнул демон. Голос его был хриплым. -- Пока не пришли... Смерть... Стрелы Инанны... Мы все умрем, и защиты не будет...
       Он был сильным, много сильнее Лабарту, но его окружал страх, сквозил в каждом движении, в каждом слове. Безумен.
       -- Я Лабарту, сын Шебу и Тирид, хозяин Лагаша, -- сказал Лабарту, пытаясь заглянуть ему в глаза. -- Кто ты, что случилось с тобой?
       -- Сын Шебу и Тирид..., -- повторил пришедший, и его взгляд прояснился. -- Они были мудры, избрали верный путь, покинув страну черноголовых... Почему же ты не ушел с ними? -- И, словно спохватившись, добавил: -- Я Шуанна и был хозяином Киша.
       Лабарту позвал его в свой дом, и тот пошел, на ходу повторяя что-то о короткой передышке, об усталости и долгой дороге.
       -- Ты гость в моем городе, -- сказал Лабарту, когда они пришли. -- Я найду кровь, которая смоет твою усталость, и мы будем говорить.
       Шуанна кивнул и опустился на пол. Сел, прислонившись к стене, и бессильно уронил руки на колени.
       Лабарту и представить не мог, что демон может быть чем-то настолько напуган.
       Он безумен. Иначе и быть не может. Но хорошая кровь излечит его.
       Лабарту нашел то, что искал у старого колодца.
       Девочка, еще не достигшая брачного возраста, поставила кувшин на землю, готовилась зачерпнуть воды. Ее волосы блестели после утреннего омовения, движения были уверенными и легкими. Кровь светилась ярче рассветных лучей.
       Лабарту окликнул ее, и она пошла за ним словно тень, покорная и безмолвная. Возле колодца старуха кричала что-то им вслед, умоляла, рыдая. Но Лабарту не оглянулся. Пища демонов -- кровь, а вся кровь Лагаша принадлежала ему.
       Когда хозяин Киша утолил жажду, они поднялись на крышу и Лабарту разлил пиво по чашам. Шуанна сделал глоток и запрокинул голову, ловя солнечные лучи. Он все еще был бледен, и руки его чуть заметно дрожали.
       Как такое может быть? Он выпил всю кровь, до последней капли, силы должны были вернуться к нему...
       -- Почему ты бежал? -- спросил Лабарту. -- Что случилось в Кише?
       Мгновение Шуанна молчал, глядя на солнце, а потом начал рассказывать. Слова лились рваным потоком, путаясь и сбиваясь, но Лабарту слушал, не смея прервать его речь вопросом.
       -- Хозяин Ниппура, Эррензи, и дитя его сердца, Тику... они виноваты... в храме, в ночь священного брака... они...
       Обрывки фраз складывались в образы, и Лабарту хотел бы не верить услышанному, но сердце говорило: да, это так, так все и случилось. Эррензи безрассуден. Даже самое жалкое селение не потерпит подобного. А Урук -- великий город.
       -- Энзи Урука, Гильгамеш... и Энкиду, его друг... они сразу настигли Тику. А Эррензи жив, бежал.
       Не спас ту, что оживил своей кровью. Воспоминание вспыхнуло, на миг затмив явь: хрупкая девушка в звенящих украшениях, напряженно замершая за спиной у ниппурца. Стоило убить его и взять ее себе. Я не такой как он. Сумел бы защитить. Эта мысль скользнула по краю сознания, уступив место страху. Люди убили демона. Люди посмели убить демона.
       -- Гильгамеш поклялся уничтожить всех пьющих кровь на земле Шумера. -- Теперь Шуанна говорил ровнее, но по-прежнему не сводил глаз с солнца и сжимал чашу обеими руками. -- Он пришел в Киш. И с ним Энкиду и воины. У них были стрелы с серебряными наконечниками, и воздух звенел от заклинаний. Камрин умерла. -- Он вдруг опустил взгляд и прижал руку к груди, скомкал перепачканную кровью ткань. -- Она была старше меня, но слабее, и умерла. Я должен был умереть вместе с ней. Серебро пробило мне сердце, но я вытащил стрелу. И сердце срослось, но боль осталась. Я смог бежать. Но силы не возвращаются, сколько бы крови я не пил. Я останусь здесь и, если мне суждена смерть, приму ее. -- Он поднял голову и впервые посмотрел в глаза Лабарту. -- А ты беги, пока еще не поздно. Вслед за Шебу и Тирид покинь эту землю, у тебя достаточно сил.
       Лабарту смотрел на него не в силах вымолвить ни слова. Внизу раскинулся город, и в нем каждый был занят своим делом, -- в домах, на полях, в храме... День начинался, обычный день. И усилием воли Лабарту отогнал страх и сказал:
       -- Энзи Урука наказал осквернивших святыню. А потом отправился в Киш -- привычной дорогой. Разве не ходил он уже туда на войну? -- Шуанна не ответил, а Лабарту продолжал: -- Но здесь Лагаш, не Урук и не Киш. Они не придут сюда. А если и придут, я смогу дать им отпор. У меня достаточно сил.
       -- Если бы Энзигаль был здесь, он защитил бы нас, -- отозвался Шуанна, не отводя взгляда, тихо. -- Но он ушел. В тебе кровь Энзигаля, но ты еще молод и слаб. Ты не выстоишь против них.
       -- Ты ошибаешься, -- сказал Лабарту.
       Но Шуанна лишь покачал головой и повторил:
       -- Они придут.
      

    2.
       Лабарту проснулся посреди ночи от ощущения пустоты.
       Здесь, в городе, он всегда чувствовал людей. Их присутствие сопровождало его постоянно, во сне и наяву -- ток крови, волны тепла, водоворот жизни. А теперь он словно оказался посреди пустыни -- может ли быть такое, что все люди в одночасье исчезли, и в городе не осталось живых, кроме Лабарту и Шуанны?
       Хозяин Киша стоял в дверном проеме, смотрел в ночь.
       -- Они пришли, -- проговорил он, не оборачиваясь, и голос его был сухим и ломким.
       Город пуст, хотел сказать Лабарту, но Шуанна уже шагнул за порог, и оставалось лишь последовать за ним.
       Узкая улочка показалась незнакомой, чужой, и на миг Лабарту усомнился -- проснулся ли он? Быть может, это сон, безумный кошмар? Темные дома, лишенные жизни, неподвижный воздух, звездное небо над головой... И ни криков птиц, ни лая собак. Колдовская тишина, наполненная страхом.
       Сначала пришел холод. Он пополз по земле, коснулся босых ног. А затем возник свет -- словно стена молний вспыхнула от земли и до неба и двинулась вперед, мерцающая, белая.
       -- Беги, -- прошептал Шуанна.
       Лабарту не шелохнулся. Стоял, завороженный холодом и ужасом, смотрел на стену белого огня. А она все приближалась -- свет ее затмевал дома, вот уже половину улицы затопила она, еще пара шагов и...
       -- Беги! -- Шуанна ударил его, изо всех сил.
       Этот удар отбросил Лабарту прочь от небесного огня, а боль вернула ясность мыслям. И он помчался вниз по улице, не разбирая пути.
       Еще мгновение -- и жизнь Шуанны погасла, словно искра, рассыпалась пеплом. Лабарту оглянулся на бегу, но позади был лишь свет, белый и холодный. Словно звезды сошли на землю, чтобы уничтожить демонов.
       Это люди! Колдовство людей!...
       Лабарту достиг окраин города, но не остановился, с разгона прыгнул в воды Идиглата. Река показалась ему горячей и узкой -- почти мгновенно он переплыл ее и помчался дальше, сквозь степные травы, куда глаза глядят. Но вдруг понял, что огонь уже не идет по пятам, и остановился, обернулся на юг.
       Лагаш раскинулся на другом берегу, темный ночной город. Белое пламя уже не пылало в нем, лишь видны были огоньки факелом, и ветер доносил победные крики людей. Они добились своего, уничтожили, изгнали демонов. Больше никто не будет пить кровь в Лагаше, больше никто не будет пить кровь в Шумере. Демонам не выстоять против колдовства.
       Это ты виноват, Эррензи! Лабарту сжал кулаки, глядя на потерянную землю. Там, на улицах Лагаша, остался его дом. Там привычная жизнь, к которой нет возврата. Ты все разрушил, ты все уничтожил! Ненавижу! Ты...
       И тут его захлестнул новый страх: что если люди переправятся через реку, кинутся в погоню? И, уже не в силах думать ни о чем, Лабарту сорвался с места и помчался вперед, к отрогам гор.
      

    Часть третья

    Прерванный путь
       Таблица 6
       Месяц прошел,
       Царь и Энкиду вернулись,
       Но болезнь в тот же день поразила Энкиду.
       Смерть свои руки к нему протянула.
       Царь жертвы приносит,
       Чтоб друга спасти.
       Дымят воскуренья, молитвы звучат.
       Замер Урук, уповая на чудо.
      
      
      

    Глава первая. Энкиду

    1.
       Энкиду проснулся от того, что на него смотрели звезды -- глаза ночи. Они размывались и наплывали, отдалялись и становились четче. Похолодало. Но голова пылала -- не от жары, а от болезни. Энкиду провел рукой по лбу, и ладонь осталась мокрой.
          Звезды, раскрыв разноцветные глаза, смеялись с неба.
          -- Энки дал тебе сердце провидения, показал верный и неверный путь.., -- говорили они. -- Отчего же ты нарушил закон? Теперь Ану накажет тебя и ты умрешь...
          -- Пусть лучше я умру, чем Гильгамеш, энзи Урука!
          -- Тише, Энкиду. Не говори так. -- Голос женщины, низкий и нежный, зазвучал рядом. -- Ты бредишь, Энкиду. Мы вместе вымолим тебя у Неба, сделаем так, чтобы болезнь ушла.
          -- Инанна-Арамму? -- Он ощутил на своей груди ее руку. Прохладная щека коснулась его щеки.
          -- Инанна -- светоч любви и стрела войны, а я -- дочь ее, -- ответила жрица. -- Я произнесу двенадцать заклинаний и умолю мою милостивую госпожу поднять тебя с ложа болезни.
          Теперь он видел лицо Арамму. Четко очерченные полные губы, агатовые глаза, вьющиеся волосы, падающие на плечи...
          -- Любовь моя, сердце мое... Чем бы ты не прогневил богов, я не позволю тебе уйти. Двенадцать дней я буду молиться Инанне, воскурять благовония и проводить ритуалы, а ты, сердце мое, вспоминай то, что дорого и привязывает к жизни.
          Энкиду прижал женщину к себе, провел по открытым плечам ослабевшей рукой.
          -- Где Гильгамеш?
          Внезапно ему показалось, что они оба бесконечно одиноки. В опустевшем, безлюдном городе, а не на крыше царского дворца.
          -- Он в храме Ану. -- Жрица Инанны высвободилась из его объятий. -- Сегодня энзи проведет первый из шести великих ритуалов Ану -- выкуп души твоей у Эрешкигаль.
          Энкиду потянулся к ней, но Инанна-Арамму отстранила его руку и отступила.
          -- Не сейчас, сердце мое. -- Она указала на светильники, что стояли в круге, на раскрашенные статуи и чаши с благовониями. -- Я приду спать рядом с тобой, позже.
          Энкиду откинулся на подушки, глядя в звездное небо. Где-то вдалеке, у реки перекликались птицы. Взгляды звезд стали пленительней и мягче. Женщина запела, и дым благовоний потек над крышей. Песня подхватила Энкиду, понесла на своих крыльях, красивая, пронизанная уверенностью, дарящая надежду.
          Энкиду закрыл глаза и начал вспоминать. Первым пришло видение из дальнего прошлого, из скрытого сумраком раннего детства.
         
          Гром барабанов, перемежающийся звоном колокольчиков -- как капли дождя, как начинающаяся гроза, -- дальний, мерный, вещающий о приходе богов, дарующий защиту. Мужчина и женщина -- рядом. Полузабытое ощущение -- оба выше, старше, сильнее Энкиду. Его отец и мать.
          -- Это сохранит его, Амхару, -- слышится голос отца.
          Медальон на серебряной цепочке опускается на шею -- диск, величиной с детскую ладонь, концентрические круги, опираются друг на друга, восходят к вершине.
          -- Сила Энки, -- говорит женщина. -- Энки -- властелин судеб, владыка ме. Он ли не позаботится о сыне своем, он ли не сбережет его?
          Тяжелые ладони отца легли на плечи, сухие и горячие.
          -- Мой Бог да даст защиту и покров моему сыну. Энки, сын Ану, господина этого мира, покровитель. Тот, что владеет водами, лечит больного, восстанавливает чистоту оскверненного, проводит мимо злой судьбы и восстанавливает порядок вещей. Энки, что дарует и открывает силу волшебства. Энки, что обнажает в людях их истинные ме, отбросывае все скверны. Ты -- покровитель сына моего. Пусть он послужит тебе, как назначено!
          Энкиду смутно помнил коридор, по которому вели его. И воинов, что стояли у входа с копьями в руках, выстроившись в две шеренги. Там был еще мальчик, Эриду, выше Энкиду на голову.
          -- Моя сестра, Нинсун -- тетка тебе, Эриду, -- торопливо объясняла старшему сыну Амхару. -- Найдите ее, она -- верховная жрица в храме Инанны. Пусть храм дочери Ану станет Вам приютом, до времени.
          Где-то трубит боевой рог. Сверху летят стрелы, и отец, пригнувшись, накрывает сыновей щитом.
          -- Иди, Эриду! Сейчас же! -- Мать подталкивает их обоих, тащит за собой.
          И рог отца, трубит мощно и яростно, призывая воинов на бой.
         
          Энкиду открыл глаза. Светало. Песня Арамму смолкла, и он услышал шаги, почти почувствовал, что пришел Гильгамеш. Тот сел рядом, у ложа, заглянул в глаза, взял Энкиду за руки. И стало хорошо, светло и спокойно. Но что-то ускользало, неощутимое. Вот только что?
          Темно-карие глаза согревали солнечным огнем, дарованным властителем неба энзи Урука и лугалю Шумера, победившему демонов в долине двух великих рек. Ни у кого из мужчин и женщин огражденного города не видел Энкиду таких красивых глаз.
          -- Первый ритуал прошел удачно. -- Гильгамеш отбросил за плечи темные волосы. На царской диадеме, вспыхнул отблеск восходящего солнца. -- Завтра мы проведем гадание и определим цену выкупа.
          Он казался полным сил и уверенности. И Энкиду желал в душе своей следовать за его победой. Вот только...
          -- Мы проведем обряд очищения Урука, как только тебе станет лучше, -- продолжил энзи. --Раскроем камень, выведем демоницу на свет, окропим ее кровью весь город, и храм, оскверненный святотатством.
          Энкиду приподнялся на ложе, держась за плечо Гильгамеша. Арамму спала, свернувшись внутри круга угасающих светильников. Усталость свалила ее.
          -- Нужен ли обряд? -- Энкиду смотрел на спящую женщину, и слова вырывались сами собой.
          Гильгамеш взглянул на него, высоко подняв брови. Лишь немое недоумение отражалось на лице царя.
          -- Быть может, можно иначе?
          -- О чем ты, Энкиду? как иначе?! Я спросил совета у всех жрецов, и все в один голос сказали, что ритуал этот -- самый действенный.
          Энкиду прижался к плечу Гильгамеша. Он ненавидел себя за слабость, но она подступила снова. Туман в глазах, сухость в горле...
          -- Я не знаю, сердце мое. -- И опять словно не от разума шли эти слова, складывались не из мыслей. Это было что-то иное, идущее изнутри. -- Всевидящему оку Энки ведом другой путь, но, может быть, мне не ухватить его. Я ... хочу пить.
          -- Подожди. Я сейчас приду. -- Гильгамеш ушел и вернулся с лекарем, державшим в руках чашу с целебным отваром.
         
      

    2.
       Днем Гильгамеш снова покинул дворец, а Энкиду перенесли внутрь. Арамму проснулась и тоже ушла -- в храм, за благовониями, курениями для нового ритуала.
          Энкиду остался один. Свет падал на него через отверстие в потолке. По четырем углам комнаты горели масляные светильники, а за изголовьем стоял алтарь со статуями богов. Слуги принесли еды и целебных отваров, но он не мог есть. Да и пил отчасти лишь потому, что настои из горьких трав могли хоть немного утолить жажду. Энкиду лежал, глядя в синее безоблачное небо. И вспоминал, как впервые пришел в Урук.
         
          Нельзя и помыслить, что человек может вырасти вдали от людей и обитать в степи. Но случилось именно так. Смутными были воспоминания о тех днях, когда Энкиду остался один в диких землях. Последнее, что виделось ему о том времени, был падающий Эриду, пораженный копьем. Помнил еще, как сам он, Энкиду, бежал по степи, задыхаясь от страха, катился вниз с обрыва, в реку, жаркую и мутную. Течение несло его, он захлебывался водой и пытался бороться с высокой речной волной... А потом открыл глаза и понял, что лежит на другом берегу.
          Энкиду вырос в степи, среди зверей, а затем пришла Арамму. Явилась в белых одеждах и украшениях из серебра и лазурита. Поступь ее казалась танцем трав, движением струящейся воды, и прежде не знал Энкиду, что кто-нибудь может быть столь прекрасен. Арамму раскрыла свои одежды и явила красоту обнаженного тела, подарила ему радость первой любви. Арамму жила с ним несколько дней у реки, как жены живут с мужьями, заново учила его говорить и носить одежды. А после привела в поселение у реки, и две луны они жили там. Энкиду нравилось среди людей, хотя поначалу они пугали его. Оживленность и шум поселения совсем не походили на тишину степи.
          Энкиду думал, что теперь будет жить так же, как люди вокруг, вместе с Арамму, но та, кого он считал женою, оказалось, не знает покоя. Арамму звала его дальше, в город высоких стен, Урук огражденный. Арамму рассказывала о богах и чудесах Урука, и о правители его, Гильгамеше -- великом герое, слуге владыки небес Ану. Арамму говорила, что человек этот ждет выросшего в степи, желает видеть его и говорить с ним. И тогда Энкиду согласился пойти в Урук.
         
          Но не думал Энкиду, что впервые увидит великого героя и служителя Ану, пришедшим бесчестить чужую невесту. Арамму услышала жалобу отца новобрачной и рассказала Энкиду весть о злодеянии, задуманном Гильгамешем.
          -- Разве такие дела -- дела героя?! -- возмутился Энкиду. -- За то ли чтят человека, что совершает он бесчинства?! Пойду и остановлю его.
          -- Не было до тебя человека, что решался заступить дорогу Гильгамешу и указать на неправоту его, -- спокойно ответила Арамму. -- Гильгамеш -- храбрый воин. Он победил Аггу, властителя Киша, построил стену вокруг Урука, защитил город от врага. Но слава побед и людская хвала затмевает глаза даже тому, кто служит Владыке Небес.
          Арамму проводила Энкиду ко входу в дом новобрачной и обещала собравшимся на свадьбу, что не свершится недоброе на сей раз, -- сказала, что привела с собой защитника. Люди отвечали приветственными возгласами, но так много оказалось их, и так громко кричали они со всех сторон, что Энкиду не сумел разобрать всех слов. И приблизился к дому высокий человек в украшениях и одеждах из беленого льна. Он шел в сопровождении воинов, двигаясь стремительно и резко, подобно молодому гепарду. Золотая диадема с рубинами и сердоликами венчала его голову, смотрел он властно и надменно.
          Увидев Энкиду, загродившего двери, пришедший протянул руку, чтобы отстранить его. Гнев вспыхнул в его глазах.
          -- Кто ты такой, что стоишь здесь, на пути энзи?! Или не видишь, кто перед тобой?!
          -- Я вырос в степи, -- ответил тогда Энкиду. -- Инанна-Арамму, жена моя, привела меня в этот город, чтобы я увидел правителя. Она говорила, что красив ты и смел, и славны твои деяния. Но только достоин ли называться вождем тот, кто бесчестит свой народ?
          Взгляды их встретились, огонь против огня. И энзи Урука рассмеялся.
          -- Так ты -- тот самый дикарь, из степи за Бурануном, что мешал охоте, рушил ловушки и рвал силки? Какая она тебе жена?! Арамму принадлежит богине, и Инанна решает, кому быть с ней днем, ночью или на рассвете. Уйди с моей дороги. Я -- властитель Урука, защитник его и наместник Владыки Небес на земле. Честь для любой девушки стать моей, хоть и на одну ночь. Тот ли, кто еще недавно был зверем, будет указывать мне?
       Но Энкиду остался на пороге и не ушел с пути энзи.
       Тогда гнев схлестнулся с решимостью, словно небо с землею. Правитель схватился с пришельцем из степи. А жители Урука смотрели, и стража царя стояла в стороне.
       Они боролись, и поняли все, что впервые нашелся человек, равный Гильгамешу по силе -- ни один из них не мог одолеть другого.
          Тогда все было совсем не так, как теперь. Тогда были они врагами и противниками, а теперь уже давно друг для друга -- друзья и названные братья.
         
          Энкиду вновь проснулся посреди ночи. Под веками -- столь тяжелыми, что не поднять, -- плыли разноцветные круги. В ушах стоял звон, слышались голоса тех, кого он любил больше всего. Тех, кто дороже дневного света.
          -- Что показало гадание? -- спросила Арамму. Голос ее звучал сипло и напряженно, дрожал от усталости.
          Долго не было ответа. Энкиду ощутил движение рядом с собой. Должно быть, Арамму подошла к Гильгамешу и обняла его за плечи. Она часто делала так, когда властителю Урука требовалась помощь и поддержка. Подходила близко, обнимала и приникала всем телом.
          Наконец, Гильгамеш отозвался:
          -- Мы должны бороться, Арамму.
          -- Скажи мне правду, Гильгамеш! -- Голос подобный удару медного гонга.
          -- Гадание показало ... смерть... -- Сквозь тяжесть полусна Энкиду почувствовал, как сильные пальцы сжали его запястье. -- Но я ... не отпущу его!
          Жрица оперлась на ложе. Энкиду чувствовал, как дрожит ее тело, -- Арамму хотела плакать. Но она всегда умела сдерживать слезы.
          -- Небесный огонь сжег его, потому что он слишком много взял у Неба. Этот огонь мог сжечь вас обоих. Прошлой ночью я ... молилась за Энкиду на крыше дворца и ... слышала, что он пожелал умереть вместо тебя. Я ... надеялась, что Ану не услышит его молитвы. -- Губы Арамму коснулись щеки Энкиду. -- Огонь Неба... и сейчас бежит под его кожей, горят в нем душа и плоть.
          Воздух зазвенел и разразился ударом. Что-то загремело и покатилось по комнате. Арамму вздрогнула и замерла.
          -- Я не отпущу его, слышишь! -- закричал Гильгамеш.
          Крик накатил волной, сбивая дыхание, и отхлынул, позволив Энкиду на миг распахнуть глаза.
       Гильгамеш стоял посреди комнаты. Из перевернутой кадильницы вывалились на пол дымящиеся угли. Арамму сжалась от его крика и снова выпрямилась, словно гибкий тростник, под неистовым степным вихрем.
          -- У нас есть еще путь. Ты знаешь. Сколько ритуалов выкупа проведено?
          -- Четыре, -- ответил Гильгамеш.
          -- Значит, осталось еще два.
         Небесный огонь... Мысль всколыхнулась, Энкиду едва мог уловить ее. Цена освобождения нашей земли от власти демонов, пьющих кровь... Моя жизнь -- за жизни многих...
          Туман вновь начал застилать глаза, и Энкиду застонал. Он хотел, чтобы Гильгамеш обнял его до того, как снова придет небытие.
         
       Небесный огонь... Пылающая белизна упала с неба, раскаленная, пронеслась земле, по степи, опаляя, на миг превращая песок в стекло. Мощь Неба, низвергнутая на демонов людьми. Город за рекой объяло пламя.
       А горожане стояли по другую сторону канала, взирали с ужасом.
       Но страх мешался с благодарностью, ведь там, среди домов, горели демоны. Небо, раскрывающее сердце свое навстречу земле, внимало их стонам.
       Огонь истончился вдруг, стал прозрачным словно мираж над жаркой землей. И истаял.
       И тогда показалась женщина, пришедшая вместе с рыжим демоном из Ниппура.
       Запечатанная....
       Она не могла быть здесь, но все же она шла навстречу Энкиду, браслеты звенели на ее ногах и руках. Облаченная в одеяние жрицы Инанны, она пела приветственную песнь. В руках несла кувшин, и на землю из него лилось вино, красное, словно кровь.
          -- Что ты делаешь здесь? -- спросил Энкиду.
          Гильгамеш протянул руку за стрелой. Эта женщина-демон слаба, и чтобы убить ее достаточно и одной стрелы с серебряным наконечником.
          -- Город не проклят, -- сказала она, глядя Энкиду в глаза. -- Вот то, чего ты не видишь.
          -- Но Лагаш не был проклят. Проклятие пало на Урук, потому что прерван был обряд священного брака, -- возразил Гильгамеш. Говорил он спокойно, хотя рука его уже натягивала тетиву.
          -- Не Лагаш, -- девушка улыбнулась. Казалось, не замечает она стрелы, готовой взмыть в воздух. -- Твой город.
          Она вдруг швырнула кувшин на землю. Он разлетелся на разноцветные черепки, и вино вылилось, темное и густое.
          -- Энки дал тебе сердце провидения. Ты знал, что можно, и чего нельзя, -- проговорила она, печально и тихо. -- Отчего же ты нарушил закон?
         

    3.
       Что-то тяжелое лежало на груди Энкиду, мешая дышать. Но тяжесть эта давала покой и знакомое тепло -- синеву открытого неба и золото солнца. Еще не открыв глаза, Энкиду уловил запах благовоний. Ими пахли волосы его названного брата, его господина и возлюбленного.
          Энкиду открыл глаза. Гильгамеш, владыка и верховный жрец Урука, спал, сидя у ложа больного. Правая рука его покоилась на груди Энкиду.
          -- Сердце мое, проснись, -- хотел сказать Энкиду, но губы выпустили на свободу лишь дрожащий шепот. В висках звенело.
          Гильгамеш вздрогнул и пошевелился. Чутко обернулся на еле слышные слова.
          -- Тебе лучше сейчас? -- Верховный жрец приподнялся и чуть отстранился. Круги усталости залегли под его глазами. Энзи всмотрелся в лицо Энкиду: -- Твои глаза сияют словно звезды. И, кажется, разум твой стал ясен. Остался всего один ритуал, скоро боги подземного мира отпустят твою душу на свободу. И ты вернешься к нам, ко мне и Арамму. -- Гильгамеш нашел ладони Энкиду и сжал в своих руках. -- Тогда мы проведем очищение и снимем проклятие с Урука.
          Энкиду смотрел на энзи, и в груди звенели боль и свет. Белый огонь неба все сильнее и жарче горел в крови. Это он сияет в моих глазах, но не жизнь возвещает, а смерть...
          -- Сердце мое, пообещай мне... Пообещай, что не свершишь не имеющего смысла... Откроешь людям правду... Прошу, поверь мне...
          -- О чем ты, Энкиду? -- не сводя с него взгляда, Гильгамеш устало снял диадему. Волосы волнами упали на плечи.
          -- Энки дал мне видение во сне. -- Энкиду сглотнул. В горле пересохло, словно он много дней шел по пустыне. -- Нужно ли очищение Уруку? Может быть...
          Гильгамеш смотрел на Энкиду, и в зрачках его отражались языки пламени светильников.
          -- Ты еще слаб, сердце мое. -- Гильгамеш положил пальцы на губы Энкиду, прервал его речь. -- Я вижу, что слова даются тебе с трудом. Скажешь мне обо всем завтра, когда к тебе вернутся силы.
          -- Я хочу пить, -- попросил Энкиду. -- Принеси мне воды.
         
          Напоив Энкиду водой и целебными отварами трав, Гильгамеш снова ушел в храм. А Энкиду не спал до утра, вспоминая свою жизнь -- так, как велела Арамму. Четкость образов, силу слов, наслаждение и боль от прикосновений. Воспоминания яркие, словно небо, открытое и очистившееся после дождя. Свежие, словно ветер с моря, привечающий усталых путников в Эреду...
          Энки разрушает оковы рока. Энки способен преодолеть судьбу, уничтожить предопределенность. А значит, и победить смерть. Тому же должен следовать и слуга его.
          Только с рассветом Энкиду сомкнул глаза. Во сне он видел город Ларсу и смерть великого, древнего демона Хувавы.   
       Тот вышел к Гильгамешу и другу его, уже зная, о том, кто убивает демонов в городах Шумера. И Гильгамеш не стал слушать слов демона Ларсы, -- выпустил серебряные стрелы, а затем, вместе с Энкиду, призвал огонь Ану. И пламя сошло с неба, унесло с собою Хуваву, оставив от него лишь серый пепел. А пепел развеял степной ветер.
          Но в тот миг понял Энкиду, что не одни они на опустевшей окраине Ларсы. Из тени домов, из самой глубокой ее черноты, смотрела на них ночь без имени. Ночь, исполненная солнцем, сияющим жарко даже в глубинах подземного мира. Крылья солнца ночного принесли того, кто создал закон, что нарушили царь Урука и названный брат его.
         
          Другой сон пришел на рассвете. Вновь -- воспоминание, растворенное в грезах. Энкиду и Гильгамеш стояли в том сновидении на вершине храма, и на востоке разгорался рассвет. Бились под ветром огни светильников, расставленным по краям защитного круга, по четырем сторонам света. Вился дым курящихся трав, поднимался к небесам.
          -- Ану, первый из богов, царь Неба и Земли, дал мне эту силу. Энки, старший сын его -- дал такую же тебе. И этом мы тоже равны, как братья. Смотри на меня, и повторяй то, что делаю. И тогда данное нам усилится.
          Гильгамеш поднял руки к небу. И Энкиду сделал также. Произнесли они одинаковые слова -- обращенные к тому, кто создал небеса и мир под ними. А затем в каменную чашу, стоявшую в центре колдовского круга, сошел белый огонь Небес -- великая мощь Ану.
         
          Энкиду разбудили солнечные лучи, ало-золотые, падавшие через отверстие в крыше. Значит, он спал совсем мало. Огонь, бегущий в крови, поднялся вверх, захлестнул голову, и теперь по капле сочился в сердце. Осталось совсем немного...
       -- Гильгамеш, Арамму, -- позвал Энкиду.
       Но они не услышали его, все ещё занятые спором.
       -- Мы сделали все, что могли, Гильгамеш, но гадание снова показало смерть. Энки подарил его тебе. Может быть, он хочет забрать его снова, -- говорила Арамму. -- Нельзя противиться воле богов -- так навлечешь на себя их гнев.
       Энкиду со всей ясностью ощущал ее боль -- боль грядущей утраты, которой она не давала вырваться наружу. Женщина осталась внутри нее, снаружи была только жрица.
          -- Я верховный жрец города, Арамму. -- В голосе Гильгамеша пылал гнев. -- Ты должна подчиняться мне, и я приказываю тебе продолжать лечить его!
          -- Хорошо, Гильгамеш. -- Рыдания бились внутри нее, и, как только было дано согласие, Энкиду ощутил, что жрица отступила, уступив место женщине.
          Он слышал ее вздох и понимал, что сейчас она вздохнула свободно.
       -- Сердце мое, -- позвал Энкиду.
       Слова прозвучали в наступившей тишине. Гильгамеш и Арамму обернулись и торопливо подошли к его ложу. В сердце Энкиду, словно колокольчики в храме Инанны, зазвенела печаль. Но следом, подобно лучам восходящего солнца, в душу его влился покой.
          Энкиду взял за руки Гильгамеша и Арамму, и на это ушли последние силы.
          -- Сердце мое, -- прошептал он, с каждым мигом теряя власть над собственным голосом. -- Я не сказал тогда... Очищение не нужно городу, который не...
          Не проклят, хотел сказать он, но так и не успел, потому что огонь хлынул в сердце, и вместо покоя тело захлестнула предсмертная агония.
          Боль ослепила, но Энкиду успел почувствовать, как бросился к нему Гильгамеш. И услышал, как тот звал его. Звал вернуться обратно.
          Сознание метнулось навстречу -- последним порывом. Но Энкиду провалился в темноту, и тогда боль отступила, и он увидел во тьме чью-то тень.
         
          Кто-то шел впереди, высокий и черный. И перед ним мерцал свет.
          Свет означал день. Тьма -- владение смерти и Эрешкигаль. И Энкиду бросился вперед, потому что в свете дня его ждал Гильгамеш. Энкиду почти догнал идущего впереди, когда тот обернулся. Черные крылья поднимались из-за его спины, облачен он был в одежду из черных перьев, и на правой ладони трепетало алое пламя.
          -- Слуга Эрешкигаль пришел за твоей душой, -- промолвил демон, и звучание его слов зачаровывало. -- Я возьму ее себе и дам тебе одежду из перьев. И ты станешь подобен мне, потому что сумел увидеть истину. Идем.
          Он протянул Энкиду левую руку, открытой ладонью вверх.
          -- Как я могу пойти с тобой, если служу Гильгамешу?
          -- Разве он сумел удержать тебя? -- едва заметно улыбнулся слуга Эрешкигаль. -- Я дам тебе крылья, и ты поднимешься к самому солнцу.
          Огонь трепетал на руке демона, ладони светились золотом. И на ладонях открылись глаза, всевидящие очи. Энкиду смотрел на них, и тоска разрывала душу. Одна часть ее стремилась вперед, к птичьим крыльям и солнцу в высоте небес. А другая -- чужая боль, звала вниз, в мир людей, хотя память о нем растворялась, словно дым из курильниц на крыше храма. Оставался лишь голос зовущего извне, его страдания и устремления сердца.
          -- Я должен вернуться к нему, -- сказал Энкиду. -- Потому что мое солнце осталось с ним.
          Демон долго молчал, и улыбка не сходила с его губ.
          Потом он протянул руку вперед и принял в нее ладонь Энкиду:
          -- Когда-нибудь... ты непременно вернешься.
      
      

    Глава вторая. Гильгамеш

    1.
       Энзи Урука стоял в отдалении и смотрел, как поднимается холм над могилой. Слуги складывали камни кругами, один над другим. Поднимаясь вверх, круги восходили к Солнцу, и схожий узор был на амулете, что умерший носил на груди
       Гильгамеш поднял правую руку и посмотрел на раскрытую ладонь. Медальон, посвященный Энки, что Энкиду всегда носил, не снимая -- вот и все, что осталось Гильгамешу от друга.
       Уже провели погребальную церемонию, но люди медлили расходиться. Тихо подвывали плакальщицы, да рыдали две жены Энкиду. Гильгамеш знал наверняка, что старшая плачет искренне, а младшая напоказ и от обиды. Пока Энкиду был жив, ей доставались почести, но кто будет так же чтить и приветствовать жену героя, который умер? Все остальные в скорбном молчании стояли вокруг могилы. Но и они оглашали улицы рыданиями, пока процессия шла за стену. Энзи велел, чтоб плач по Энкиду свершал весь Урук.
       Достойная награда за достойные дела -- но она не выкупит умершего у царицы подземного мира. Не умерит той боли, что саднит и гложет сердце.
       Инанна-Арамму подошла ближе, взяла Гильгамеша за руку. Верховная жрица, возлюбленная -- раньше она могла умерить многие его печали, а иные -- превратить в радости. Танец ее лечил от уныния и возвращал силы. Но ни танец, ни чудесные песни не сумели вернуть силы Энкиду, исцелить его от жестокой болезни.
       Гильгамеш посмотрел на Арамму. Он знал, что в ту ночь, когда он, запершись в своих покоях, рыдал над телом Энкиду, она поднялась в храм Инанны и совершила свой плач одна. Дорожки слез избороздили ее щеки, в глазах притаилась сеть красных прожилок. Так она пришла к Гильгамешу в полдень следующего дня. И когда он открыл дверь, Арамму стояла пошатываясь и держась за стену.
          Нетвердым шагом вошла она в покои, опустилась на колени у ложа ушедшего, и, приникнув к телу, лежала так неподвижно почти до заката. И Гильгамеш не сказал ей, что так же лежал, упав на мертвое тело, неподвижно, весь предыдущий день и всю ночь. Силы оставили его. Казалось, ушли вместе с душой Энкиду подземной дорогой к Эрешкигаль.
          Пока Арамму сидела возле умершего, Гильгамеш опустился рядом, взяв руку Энкиду. Но перед закатом в воздухе поплыл едва заметный запах тления. Тогда Арамму поднялась и сказала:
       -- Завтра утром мы должны предать его земле. Мы украсим его цветами, самыми дорогими тканями, золотом, серебром и лазуритом. Пусть город увидит его, пока тело еще хранит красоту.
       -- Весь Урук я заставлю оплакивать его, -- сказал тогда Гильгамеш.
       Он не признался ей, что не мог говорить долго и громко, как раньше. И не знал, что будет с ним, если даже тело -- последнюю память -- скроет земля.
          Тогда он увидел на груди Энкиду амулет.
         
       Расходившиеся с похорон не заметили в энзи никаких перемен. Высокий и статный, облаченный в белые жреческие одежды, еще оставался он у могилы, когда другие уже ушли.
       Ушли и жены Энкиду, увели маленьких сыновей. Остались только Арамму и девушка из младших жриц. Арамму медленно опустилась на землю у самого могильного холма, и, обняв его, запела прощальную песню. Песня взлетела, словно одинокая птица, потерявшая стаю. Крылья ее взрезали небо и разрывали сердце.
       И Гильгамеш вспомнил, как льняной покров ложился на тело Энкиду. Как опускали тело в могилу вместе с подношениями и разноцветными статуями. Изваяниями богов, так и не сумевшими сохранить жизнь лучшего друга царя.
       Он вспомнил и другое -- всего несколько дней назад они возвращались, смеясь, радуясь победе.
          -- Так не должно быть, -- подумал он, и сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. -- То, что случилось -- неправильно.
          И если одни боги не смогли защитить его, значит есть и те, вернут ему жизнь.
          Мысль возникла, будто голос извне.
       Гильгамеш поднял глаза. С другой стороны холма стояла на коленях младшая жрица. Еще совсем юная. Ни зрелостью тела, на красотой лица, ни плавностью движений, не могла она равняться с Арамму. Но лицо ее было знакомо, и оттого вдруг ожила надежда.
       Жрицу звали Нинуру, и Гильгамеш понял, откуда знает ее -- когда-то Энкиду вернул эту жрицу с путей мертвых.
       Дар Великого Энки... Так вот чем обладал его друг. И медальон на груди его -- знак МЕ, что поднимается все выше, к истине. Посвященный Энки... -- вот, что значило его имя. Слуга Властителя Судеб -- вот о чем говорила у врат Храма Инанна-Мириту.
       Эреду, город у моря -- дом Энки. Там стоит храм Властителя Судеб. Энкиду возвращал жизни недавно умерших и лечил людей. Энки будет милостив к тому, кто преданно служил ему.
       Нинсун припала к могильному холму, обняла его руками. Так же ли хотела она обнять своего спасителя при жизни? Отчего же не дала ему знать о том? Не осмелилась?
       Гильгамеш выпустил ладонь Арамму. В полном молчании он направился в царский дворец. Арамму только подняла угольно-черные брови, глядя ему вслед. Еще долго стояла она у могилы, касаясь рукой вершины каменного холма. Потом знаком поманила Нинуру и, не проронив ни слова, отправилась в храм. Энзи ушел. Что ж, есть скорбь, а есть долг. Даже в скорби нужно думать о народе Урука.
       И на закате солнца - провести обряд очищения, окропив город и храм кровью демоницы.
      
       С тех пор, как умер Энкиду, пошел уже второй день. Но разве не всесилен Властитель судеб? Разве важно ему, сколько времени прошло, с тех пор, как перестало биться сердце?
          А еще слышал Гильгамеш, что часто не отлетает душа от тела, если не завершены дела ее на земле, или же если кто-то держит и зовет ее. Энзи Урука сжал в кулаке амулет Энки, словно тот мог соединить его с духом друга.
          Дождись, Энкиду. Не уходи. Я найду путь, верну тебя к нам, и очень скоро. Поверь мне.
          Значит, надо спешить, нельзя терять ни мгновения. Придя во дворец, Гильгамеш не стал даже заходить в покои жен, чтобы попрощаться с ними. Он взял лук со стрелами, плащ, боевой посох и кинжал, и мешочек серебра для дорожных расходов. В заплечный мешок положил перемену одежды. В пиршественной зале еще сохранились остатки поминальной трапезы. Там он взял несколько лепешек, сыр, финики и мех с пивом.
          После того царь Урука и лугаль Шумера покинул дворец, не оглядываясь.
          Путь до Эреду недолог, но отчего-то Гильгамеша тяготило ощущение, что путешествие может затянуться.
          Нет! - твердо сказал он себе. - Я должен завершить все как можно быстрее.
       -- Гильгамеш!
          Он уже подходил к южным воротам, когда раздался оклик.
          -- Арамму... -- Энзи остановился и подождал, пока она приблизится.
          Измученная горем и усталостью, та все же держалась, как подобает жрице: твердый взгляд, высоко поднятая голова, прямая осанка -- ее долг всегда быть для людей Инанной. Длинные серьги из серебра и рубинов позванивали в такт шагам.
          За ней следовали двое воинов из храмовой стражи.
          -- Я вовремя встретила тебя, Гильгамеш. -- При чужих она ничем не выдавала близости, что была между ними. Близости большей, чем близость тела. -- Подходит время ритуала очищения, и нам обоим предстоит подготовиться. Но... если ты собрался дойти до камня, где заключена женщина-демон, то почему идешь к южным воротам?
          Только две складки, что появились у ее губ, выдавали горечь, владевшую сердцем.
       -- Не сейчас, Арамму.
       -- Не сейчас?... -- Она отступила назад в искреннем недоумении, не веря услышанному.
       Воины, должно быть, тоже смотрели на энзи в глубоком изумлении, но он не видел и не хотел видеть их лиц.
          -- Инанна-Мириту сказала, что боги отблагодарят Энкиду за жизнь, возвращенную Нинуру. Я думаю, что так и будет. -- Слова давались Гильгамешу с трудом. Скорбь нежданно обострилась, и теперь грудь будто кололо ядовитой иглой. -- Я ухожу, чтобы вернуть ему жизнь.
          Он не стал говорить ей всей правды, не открыл то, на что надеялось сердце.
          Арамму смотрела на него так, словно рассудок его пошатнулся от горя. Но подошла и положила руки ему на плечи.
       -- Он... умер уже... день назад. Боги прогневаются, Гильгамеш. Сейчас мы должны провести ритуал и очистить город от проклятия.
       -- Энкиду защищал Урук и Шумер! -- Гнев закипел, огнем побежал по жилам. -- Но Урук и Шумер не защитили его! Пока я не верну ему жизнь, мне нет дела до Урука!
          -- Нет дела?! -- потрясенно повторила Арамму.
          Она словно окаменела, пораженная его словами.
          Инанна-Арамму не смогла понять его. Что ж, может быть, поймет потом, когда он вернется в Урук, научившись поднимать мертвых. Уже день -- да, время дорого. Не говоря больше ни слова, Гильгамеш вышел за ворота.
      
      

    2.
       Он шел до Эреду два дня. Нигде не задерживался долго на отдых, почти не останавливался на привалы. Встречные люди почтительно кланялись ему, ведь, уходя в путь, он так и не снял жреческих одежд. Пару раз его узнавали -- вот лугаль Шумера, защитивший землю черноголовых -- и пытались выразить благодарность в цветистых фразах ли простых словах. Но Гильгамеш стремился побыстрее прервать их речи и отправиться дальше.
          Пройдя примерно половину пути, он заночевал в деревне. Старейшина признал энзи Урука -- рассказал, что был в Ларсе, когда Гильгамеш и Энкиду явились туда освобождать город от демона Хувавы.
          Старейшина пригласил Гильгамеша в свой дом, накормил и напоил пальмовым вином. Он предлагал созвать всех жителей и устроить праздник в честь великого героя. Но Гильгамеш отказался, сославшись на усталость от долгой дороги.
          -- Где же твой друг, Энкиду? Тот, что пришел из степи, понимает речь зверей и возвращает умерших?
          -- Он тяжело болен, -- ответил Гильгамеш. Ведь упомянуть о смерти значило для него сейчас поверить, что вернуть Энкиду невозможно. -- Я иду на юг, чтобы найти для него лекарство.
          -- Лечить умеют в Эреду, -- согласился старейшина. -- А еще ходят слухи, что на Дильмуне живет великий мудрец и женщина-шаманка. Мой племянник плавал туда, она вылечила ему паршу.
          В ту ночь Гильгамеш напился допьяна пальмовым вином и заснул. Ему снилась Арамму. Она сидела в главном покое храма Инанны на полу, прислонившись к стене. Смотрела в пространство остановившимся взглядом, и слезы отчаяния текли по ее щекам.
          После того сна Гильгамеш проснулся посреди ночи, собрал вещи. У изголовья спящего хозяина оставил маленький слиток серебра и, не попрощавшись, отправился дальше. Энзи остановился в пути только раз -- у родника, чтобы умыться и выпить воды. К вечеру второго дня Гильгамеш достиг Эреду.
         
          Прибрежный город встретил свежим вечерним ветром, запахом моря, соли и выброшенных на берег водорослей.
          Гильгамеш старался избегать шумных улиц, но, по счастью, никто здесь не знал его в лицо. И никто не останавливал. Но прохожий плотник, с инструментом в плетеной корзине все же признал в незнакомце жреца Ану и охотно согласился указать дорогу к святилищу Энки.
          Путь к храму лежал в гору, от пристани. И Гильгамеш позволил себе задержаться внизу, подойти к воде и постоять в волнах прибоя. Осталось совсем немного. Из храма на горе доносились удары бубна и звуки флейты.
          Он жил здесь, у моря, во власти Повелителя Вод и Судеб, так близко к подводной его обители. Что же привело его в степь?
          Гильгамеш поднимался по дороге. Флейта и барабан звучали все громче, переплетались, словно нити в цветной веревке, ограждающей загон святилища Инанны. Они тянули, звали ускорить шаг, заглянуть внутрь. Запах горящих благовонных трав снимал усталость и дарил необъяснимую радость сердцу.
          Вокруг храма росли невысокие деревья. Веревки, куски цветных тряпок, колокольчики -- дающие радость младшим богам -- были развешены на них. Под деревьями, в плошках лежали подношения: финики, кусочки сыра, вяленого мяса и рыбы.
          Гильгамеш приподнял занавесь над входом и шагнул внутрь.
          В храме было трое: два музыканта -- женщина с бубном, мужчина с флейтой, -- и танцор. Игравшие сидели на полу и, закрыв глаза, раскачивались в такт мелодии. Третий жрец, облаченный в белую рубаху до пят, кружился в зачарованном танце. Также, порой, начинал танцевать Энкиду -- напившись пива или просто оставшись вне чужих взглядов. На рассвете, с последними лучами солнца или под звездным небом. Пляска, уводящая от времени, завлекающая в себя, словно море после раскаленной степной дороги.
         Здесь. Только здесь я найду то, что ищу.
          Гильгамеш сел на пол, в прохладе. Ни девушка с бубном, ни флейтист не открыли глаз, не удостоили его жестом или взглядом.
          Дым от трав и мерная музыка убаюкивали, и он не заметил, как опустилась ночь.
          Занавесь над входом билась на ветру, опадала и взлетала. И Гильгамеш смотрел на море и внимал его шелестящим песням. Казалось ему, что сам Энки поет там, в глубине вод, и его слуги танцуют с ним.
         
          Гильгамеш очнулся от того, что кто-то сжал его плечо. Рядом стоял танцор.
       -- Ты -- энзи из далекого города за стеной? -- спросил он. -- Слуга Владыки Небес? Зачем ты здесь?
         Взгляд и улыбка его были открытыми, как объятья любящего отца или брата. Миндалевидные глаза отливали зеленым, а волосы уже тронула седина, хотя лицо выглядело совсем молодым. В другой руке он держал чашу с пивом.
          -- Откуда ты знаешь? -- удивился Гильгамеш, принимая чашу.
          -- Меня зовут Хадис, я -- служитель владыки Судеб, противостоящего року. Подвластны ему все ме7 и сама судьба. И он меняет ход ее, когда сочтет нужным.
          Гильгамеш огляделся -- женщина и мужчина ушли из храма. Остались лишь двое: танцор и он сам.
       Энзи Урука передал чашу жрецу:
          -- Вперед пусть отопьет хозяин.
          -- Да будет так, -- певуче ответил Хадис. Он пригубил из чаши и вернул ее Гильгамешу.
          Ветер дул с моря, теперь уже совсем другой -- стало не так жарко. Пиво утоляло жажду, и трепещущие огни в светильниках храма согревали душу.
          -- Если ты хочешь есть, я дам тебе еды. Если останешься здесь -- дам кров и постель. Энки говорит, что ты свершил великое для Урука и ты же смутил Его порядок.
          Гильгамеш нахмурился.
          -- Я и мой друг, Энкиду, истребили всех демонов, забиравших кровь и жизнь людей Шумера. Я не нарушил порядок, Хадис, я его восстановил.
          Жрец отвернулся. Казалось, он опечалился:
          -- Это-то и плохо. Постой... Ты сказал -- Энкиду? Слуга Энки? Но как же слуга Энки стал истреблять ануннаков?
          -- Я ему приказал, -- ответил Гильгамеш.
          Хадис нравился Гильгамешу. Но слова жреца не нравились ему. Как можно добро называть злом, не видеть справедливости очевидного?!
       Хадис внезапно сменил тему:   
       --- Этот человек, Энкиду... Ты здесь из-за него?
          Не дождавшись ответа, ушел куда-то вглубь храма. Принес кувшин, лепешки и сыр. Налил себе пиво в другую чашу и сел на полу, напротив.
          -- Да, -- ответил Гильгамеш, и, развязав, поставил перед Хадисом мешок с серебром. -- Он умер. Но я слышал, что слуги хранителя судеб возвращают умерших из царства Эрешкигаль. Я отдам тебе все это серебро и более того, Хадис, если ты вернешь мне моего слугу и названного брата.
          Хадис глотнул пива. Взгляд его сделался еще печальнее.
          -- Я хочу тебе помочь. Энки показал, что твой друг верно служил ему, лечил и поднимал к жизни тех, чья душа не успела отлететь. Но я не могу помочь тебе. Мне дано лишь исцелять болезни и раны -- но не все. Еще дано слышать ушами Энки и видеть глазами его. Давно, до меня, в этом храме служил энзи Эрумма, и его жена Амхару. Они творили великие чудеса, и ходят слухи, что умели говорить даже со слугами Эрешкигаль. Это они оживляли мертвых, лечили многое, понимали язык зверей и творили великие чудеса. Но много лет назад на город напали люди из Ларсы. Эрумму убили, а жену его после этого никто не видел. Даже дети, двое сыновей, которых она отправила в Урук, к своей сестре из Храма Инанны --сгинули в степи.
          Он помолчал, потом вытащил из-за пояса флейту и заиграл на ней, закрыв глаза.
          Гильгамеш внимал мелодии флейты, но не приходило от нее прежней легкости -- только тоска. Она взвивалась вместе с голосом флейты все выше, и скоро стала столь невыносимой, что хотелось кричать.
          Перестань, Хадис, -- мысленно взмолился он.
          Но кто же вслух укажет жрецу, исполняющему священнодействие?
          Однако, Хадис и в самом деле умолк и отложил флейту.
          -- Мы закончим ужин вместе. Потом я оставлю тебя тут одного, слуга Владыки Небес. Дам тебе циновку и покрывало. Молись до середины ночи, пока Владыка не придет и не закроет глаза твои. Тогда, быть может, он расскажет тебе во сне, что делать дальше. И свое серебро положи для него, на алтарь.
      
      

    Глава третья. Судьба

    1.
       Хозяин Йерихо вышел проводить своих гостей и простился с ними лишь у дальнего колодца.
       Здесь было шумно: блеяли овцы, лаяли собаки, пастухи переговаривались, черпая воду. От летнего солнца чуть кружилась голова, а горячая дорога под ногами торопила, звала в путь.
       Шебу поклонился хозяину города. Тирид, вслед за ним, прижала руки к груди, и склонила голову.
       -- Благодарим тебя, Хадад. -- Шебу говорил нараспев, как принято было в этих краях. Так легко перенимается чужая речь, и не заметишь, как начинают забываться родные слова. -- В твоем доме мы жили счастливо, и кровь, выпитая на твоей земле, была чистой и сладкой.
       -- Мой дом будет ждать вас, -- отозвался хозяин Йерихо и улыбнулся, открыто и легко.
       Шебу и Тирид провели на его земле не один год. Но раз уж отправились странствовать, так к чему сидеть на одном месте?
       -- Идите по этой дороге, -- продолжал Хадад. -- Она выведет вас к другому морю. Но вряд ли вы останетесь там надолго... Куда вы отправитесь потом?
       -- Мы еще не знаем, -- отозвалась Тирид.
       Хадад на миг задумался, опустил взгляд, словно изучал следы в пыли. Но потом тряхнул головой и улыбнулся вновь.
       -- Какой бы пусть вы не выбрали -- все будет верно, -- сказал он. -- Ведь вы дети сердца Энзигаля, и никто не осмелится причинить вам зла.
       Обняв на прощание своих гостей, Хадад повернулся и зашагал обратно, в город пальм.
      
       И вот теперь, стоя у кромки прибоя, и глядя как с тихим шуршанием набегают на песок волны, Тирид отчего-то не чувствовала радости. Это море совсем не походило на штормовые берега, где они бродили прежде. Безмятежная и спокойная гладь... Тирид вздохнула и сжала руку Шебу.
       -- Скажи... -- Голос ее был чуть громче шелеста волн. -- Будут у нас еще дети?
       Шебу привлек ее к себе, поцеловал. Тирид молча прижалась щекой к его плечу.
       Зачем я спросила? Что он может мне сказать?
       И, словно в ответ, Шебу прошептал:
       -- Такой дар дается ли дважды?
       Повинуясь внезапному порыву, Тирид отстранилась.
       -- Пойдем на запад! -- сказала она. Что там, на западе, они не знали, но стоять на месте не было сил. -- Я хочу увидеть, куда уходит солнце.
      

    2.
       Дорога была нелегкой. Сперва вдоль моря, затем через горы. И на пути лишь красновато-желтые голые скалы, изредка -- одинокая акация, и почти не встретишь людей... Но солнце по-прежнему жарко сияло над головой, не скрывалось за тучами, и потому Шебу и Тирид не повернули назад.
       И им была награда. Скалы кончились, и на закате перед ними открылась зеленая долина, полная жизни. Пели птицы, к вечернему небу поднимались пальмы, и бабочки кружились, словно рой крылатых цветов. Воздух был полон запахом реки, огромной, широкой и незнакомой.
       И, глядя вперед, Тирид почувствовала, как просыпается жажда. Тихий звон внутри, тянущая боль. Но ничего. В этой стране должно быть много людей. Тирид улыбнулась, предвкушая. Здесь легко утолить жажду.
       Тогда-то и появились двое демонов, и откуда они вышли, ни Тирид, ни Шебу не успели понять.
       Хозяин мой -- Намтар-Энзигаль, я сама себе хозяйка... Так почему же сердце учащенно забилось, едва появились эти двое? Тирид не знала. И, стараясь прогнать тревогу, приветствовала их и поклонилась, как кланяются старшим, и Шебу склонился вместе с ней.
       Оба демона были сильны (но кто сильнее нашего хозяина? Все слабы по сравнению с ним) и, должно быть, уже много сотен лет прошло с тех пор, как они перестали быть людьми. Силой и возрастом похожи они были, словно брат и сестра, близнецы, но во внешности не было сходства.
       -- Приветствую вас, пришедшие издалека, -- сказал демон этой земли. Он был ярко рыжим -- Тирид не доводилось прежде видеть таких людей или пьющих кровь. Волосы его спадали на плечи, а на груди блестело золотое ожерелье. Смотрел он спокойно, и, едва Тирид взглянула ему в глаза, тревога растаяла без следа. -- Имя мое Сет, а это Асет, моя сестра.
       Та склонила голову набок. В ее движениях была нездешняя плавность.
       -- Мы и вправду пришли из далекой земли, -- сказал Шебу. Он смотрел на Асет, не отрываясь, и на миг сердце Тирид кольнула ревность. Но вспыхнула и угасла. И впрямь трудно отвести взгляд -- так смотрят на огонь, на бегущую воду. -- Я Шебу, это сестра моя, Тирид, а хозяин наш -- Намтар-Энзигаль.
       Асет улыбнулась, а Сет кивнул и сказал:
       -- Мы знаем вашего хозяина. Пять сотен лет миновало с тех пор, как он приходил к нам, но память о нем живет в наших сердцах.
       -- Он не рассказывал о вашей земле, -- отозвался Шебу, и в голосе его было сожаление.
       -- Не беда. -- Теперь улыбнулся и рыжеволосый, на миг показав клыки. -- Теперь вы -- гости моей земли и узнаете о ней все, что надлежит узнать. Но... -- Он замолк, окинул их взглядом, переглянулся с сестрой. -- Я вижу в вас знаки приближающейся жажды. Пойдемте, я отведу вас туда, где не будет недостатка в крови.
       Шли они долго -- закат сменился сумерками, наступила ночь. Рыжеволосый спрашивал, а Шебу отвечал. Тирид была рада, что не приходится говорить, -- жажда приблизилась, и мысли теряли ясность.
       Сет задавал вопросы про страну, где они были хозяевами, и про Энзигаля. Про путь, который они проделали, и про людей, повстречавшихся в дороге. Спрашивал о многом, а сестра его, Асет, молчала, шла позади.
       Наконец, они остановились. Тирид огляделась, но не почувствовала поблизости человеческой крови. Звезды над головой расплывались, в горле пересохло, а земля под ногами казалась холодной, как лед, -- жажда вступала в свои права.
       Они стояли у пересохшего русла. Когда-то, должно быть, здесь тек ручей, шелестел тростник и звери приходили на водопой. Но сейчас было пустынно и тихо, лишь птицы перекликались вдали.
       Асет прошла мимо Шебу, остановилась и запела, подняв руки. Зазвенели браслеты на запястьях и сама земля, казалось, отозвалась на ее голос. Тирид удивленно повернулась, и на миг показалось ей, что над сухой землей дрожат нити, сотканные из отсветов звезд. Но песня оборвалась столь же внезапно, как возникла, и вместе с ней исчезло и видение.
       И в этот миг Асет ударила. Движение, словно всполох молнии, -- и Шебу упал на землю, а Асет осталась стоять, и в руке у нее было сердце. Кровь текла по пальцам, медленно, словно во сне.
       Сердце... Шебу...
       Шебу лежал неподвижно, но солнечный отблеск его силы еще сиял -- такой, знакомый, близкий и живой. Но и он уже таял, как утренний туман. растворялся, не ухватить, не почувствовать...
       Не может быть... Он не мог...
       Тирид рванулась вперед, но не успела даже вскрикнуть, -- Сет возник перед ней и нанес удар.
      
       Брат и сестра молча стояли над убитыми, ждали. Два тела лежали на земле, бездыханые, с вырванными сердцами. Таких не оживить уже, не поднять, сколько не старайся. Обращенные Намтара-Энзигаля умерли, кровь их впитала сухая земля. Заклинания были произнесены, обряд проведен.
       Но ничего не изменилось, колдовская стена не исчезла. По-прежнему не пересечь невидимую границу, не перейти через высохший ручей, не выйти за пределы долины.
       -- Не получилось, -- сказала, наконец, Асет. Взгляд ее вновь задержался на убитых. Юные, лишь недавно ставшие свободными... Она еле слышно вздохнула, словно сожалея о содеяном. -- Может быть, они слишком слабы? Может быть, только кровью их господина мы сможем снять проклятие?
       -- Нет, -- покачал головой Сет. -- Мы ошиблись. Кровь не разрушит нашу клетку. Но, если один сумел заколдовать, то другой сумеет расколдовать. Я буду искать способ и, даже если мне понадобятся тысячи лет, я найду его и мы выйдем на свободу!
       Асет не ответила. Только кивнула и вновь с сожалением взглянула на тела убитых.
      
      

    3.
       Сновиденья еще не пришли, не было ни образов, ни мыслей. Бездна беспамятства качала его, обволакивала тьмой.
       Но боль, ослепительная и острая, двумя клинками вспорола мрак, и сон окрасился кровью. Боль не утихала, кричала, билась. У нее было имя. Шебу звалась она, и Тирид звалась она. Два имени, одна боль.
       И Намтар проснулся, сел, прижимая руку к груди. Сердце уже билось ровнее, но глаза все еще застилала кровавая пелена и было трудно дышать.
       Женщина, лежавшая рядом, застонала, шевельнулась во сне, -- ощутила отголосок его боли. Намтар наклонился, коснулся ее плеча, шепнул:
       -- Спи, Арури.
       И она затихла, покорная власти его чар.
       Не в силах сидеть в душной темноте хижины, Намтар поднялся и вышел за порог.
       Звезды сияли над головой, а воздух был полон влаги. Богатая, щедрая на солнце земля, остров изобилия... Никто здесь, на Дильмуне, не знал великого демона Намтара-Энзигаля, повелевавшего всеми пьющими кровь в Шумере. Здесь он был не демоном, а мудрецом и провидцем. Кровь забирал тайно, а если люди и приносили ее в дар, то считали, что подношение это для колдовского ритуала.
       Он старался не думать, но вновь и вновь воспоминания вспыхивали, словно росчерк молнии. Тирид - невысокая, волнистые волосы ниже пояса, смеющаяся, дерзкая... Шебу - спокойный и словно отстраненный, слушающий, задающий вопросы...
       Теперь вместо них только пепел. Словно часть сердца сожгли и легкие заполнились пылью, не выкашлять ее, не продышать. Сколько раз уже так было, но привыкнуть к этому невозможно.
       Сам не заметив как, он вышел на берег. Буря кончилась, волны мерно набегали на берег, а по песку тянулась полоса выброшенных морем водорослей, камней и ракушек. Причальные столбы не унесло, и возле одного из них, по колено в воде стоял человек, привязывал лодку. Что за спешное дело гнало его, отчего решился пересечь море ночью, сразу после бури?
       Намтар подошел, и человек вздрогнул, обернулся. Мгновение стоял в растерянности -- кто это внезапно вырос у него за спиной, -- а потом широко улыбнулся, поклонился, прижав руки к сердцу. Намтар знал его. Ловец жемчуга, часто плававший в Эреду. Какие вести он принес на этот раз?
       -- Ты так спешил, что пересек море ночью? -- спросил Намтар. -- Смелый поступок.
       -- Долго не мог отплыть, -- кивнул тот. -- Беспокойно у них... Но весть благая! -- добавил так поспешно, что Намтар подивился: что он прочел на моем лице? -- Больше не один демон не беспокоит города черноголовых, всех демонов они убили!
       Вот причина смерти моих детей. И сын Шебу и Тирид, должно быть, тоже... Но Эррензи жив.
       Все силы пришлось собрать, чтобы ответить спокойно и ровно:
       -- Кто... герой, совершивший этот подвиг? И как все случилось?
       -- Энзи Урука, Гильгамеш, -- охотно ответил человек. -- Ниппурский демон осквернил храм в Уруке, и потому...
       Намтар выслушал его рассказ, поблагодарил, пошел прочь. За деревней выбрал тихое место, где пальмы не заслоняли звезд и дул ветер с моря. Там сел, драгоценными камнями выложил колдовской круг. И, когда почувствовал, что заполнила его сила, произнес:
       -- Судьба, прошу, приведи ко мне Гильгамеша, энзи Урука. Чтобы я смог заглянуть ему в глаза и решить, какую кару я обрушу на него.
       Мощь заклинания пылала над землей и яснее чем когда-либо чувствовал Намтар все, что происходит вокруг него, и все, что творится внутри. Все демоны, подвластные мне, мертвы. Дети моего сердца, избранные мной, мертвы. Только один остался, да еще Арури, что спит в хижине...
       -- Судьба, -- проговорил он, протянув руки над колдовским кругом. -- Еще об одном прошу тебя. Охраняй Эррензи, как своего самого любимого ребенка. Потому что знаю я, что еще долгие годы не увижу его.
      
      

    Глава четвертая. Дильмун

    1.
       После ужина Хадис ушел, оставив Гильгамеша одного.
          Травы в курительных чашах догорели, и ветер, свободно залетавший в храм, уносил их терпкий запах. Стихли все звуки, кроме редких криков ночных птиц и мерного шума моря внизу. Стало пусто и ясно.
          Но не одиноко.
          Казалось, храм ожил. Вместо жрецов танцевали огни масляных светильников. Метались тени. И в неверном свете раскрашенная статуя Энки с распущенными длинными волосами словно бы смотрела на пришельца из Урука всевидящим взглядом.
          Гильгамеш поклонился ей и положил серебро на алтарь.
          Перед алтарем постелил циновку, принесенную Хадисом. Он знал несколько гимнов Энки -- сына Властителя Небес. Прочитал их один за другим, а потом повторил вновь. И каждый раз просил Властителя Судеб дать ответ, как вернуть Энкиду, как снова быть с ним рядом.
          Гильгамеш потерял счет времени, мятущийся огонь, подобно танцу жреца, уводил прочь от мира людей. Потом энзи Урука очнулся, и ему почудилось, что близится рассвет. В тот миг будто невидимое покрывало накрыло его, окутало навалившимся сном. И Гильгамеш упал в него, как погружается утопающий в бездну Хранителя Вод.
          Во сне была только чернота. Внезапно в ней вспыхнули звезды -- бессчетные, со всех сторон. И раздался голос -- повелительный, грозный, звучащий из ниоткуда:
          -- Энзи Урука, Гильгамеш! То, что ты ищешь, обретешь на Дильмуне.
         
          Гильгамеш дождался, пока взойдет солнце. Едва проснувшись, он готов был тронуться в путь, но вряд ли в то время на берегу уже появился кто-то из рыбаков или ловцов жемчуга. А без лодки не доплыть до Дильмуна. Серебра не осталось. Да и не сожалел о нем Гильгамеш.
          Он совершил приношение и получил ответ. И сердце заполняла благодарность. Он чувствовал, что путь его близок к завершению.
          Энзи Урука оглядел себя и увидел лазуритовую брошь, скреплявшую плащ, и пояс из золотых и серебряных звеньев. Этого должно быть достаточно.
          Уходя, он столкнулся в дверях с Хадисом. Тот нес в храм кувшин с маслом для светильников, а следом шла помощница с метлой в руках.
          -- Ты нашел то, что искал? -- спросил жрец-танцор.
          -- Да, -- ответил Гильгамеш. -- Оно на острове, за морем.
         
          До берега, к которому причаливали лодки рыбаков и ловцов жемчуга, Хадис отрядил Гильгамешу провожатого -- флейтиста из храма.
       -- Раз Энки послал тебе такой сон, значит он принял твое подношение, и просьба будет выполнена, -- сказал жрец.
          Что ж -- добрый знак, пора отправляться в путь.
          Тростниковые лодки лежали на берегу, на песке, иные же, привязанные к причальным столбам, покачивались на волнах. В такой ранний час около них нашлось всего трое рыбаков -- двое грузили в суденышко снасти, третий -- загорелый почти до черноты, уже толкал свою лодку к полосе прибоя.
          -- Нам повезло, -- заметил флейтист, придерживая ладонями черные курчавые волосы, которые ветер то и дело бросал ему на лицо. -- Здесь Анума -- ловец жемчуга, с острова. Вот он, собирается отплывать. Эй, Анума, постой! -- Музыкант замахал ему рукой.
          Молодой чужеземец остановился, опираясь на корму, обернулся, вытер рукой лоб.
       -- Привет тебе, Тешби! Не благословишь ли мое отплытие?
       -- Благословлю, отчего же нет? -- добродушно ухмыльнулся флейтист. -- Хоть и не столь сильное, как у Хадиса, будет благословение. Но поиграю тебе на дорогу и почитаю вслед молитвы -- от всего сердца. Возьмешь с собой человека до Дильмуна?
       -- Кого? -- Анума посмотрел на спутника Тешби и поклонился, заметив на нем жреческий пояс с кистями.
          -- Я Гильгамеш, верховный жрец Ану и лугаль всего Шумера. -- Со своего плаща Гильгамеш снял брошь и протянул драгоценность рыбаку. -- Пусть это золото станет платой за твой труд.
          -- Гильгамеш?! -- Загорелый лодочник воззрился на стоявшего перед ним жреца, как на самого Ану, сошедшего с Небес. -- Тот самый Гильгамеш?!.. -- И, помедлив добавил:   -- Честью для меня будет везти тебя в моей лодке, прикоснуться к краю твоей одежды и принять этот щедрый дар.
         
         
          Когда они отплывали, вослед им пела флейта, и голос ее менялся, становясь но игривым, то торжественным. Ветер был попутным, волна -- легкой. Похоже, благословение Владыки Вод и Судеб в самом деле коснулось плывущих. Да и само имя перевозчика, созвучное с именем Властителя Небес, звучало как благословение.
          Гильгамеш попросил у Анумы два запасных весла, чтобы помочь ему грести. Но Анума отказался. Как можно утруждать этим великого героя?! Вместо того добрую часть пути лодочник выспрашивал Гильгамеша о подвигах, о поедингах с демонами и спасении народа черноголовых. Пришлось рассказать ему -- надежда теперь казалась совсем близкой и сомнения исчезли
          А потом стал распрашивать Гильгамеш.
          -- Анума, расскажи мне про мудреца, живущего на вашем острове. Кто он такой, и что умеет?
          Перевозчик задумался, видно, вспоминая. По небу, над головой, цепью тянулись перистые облака. Одно из них набежало на солнце.
          -- Его называют Провидец, -- наконец заговорил Анума. -- Он пришел на Дильмун... уже... -- Тут лодочник задумался снова, словно не мог вспомнить. -- ...Очень много лет назад. Провидец лечит, поднимает мертвых и совершает невиданные чудеса. Он повелевает стихиями, зверями и морским чудовищами, как ваш Энки. А еще ему ведома тайна вечной молодости. Сам он не меняется, и такой же сделал нашу шаманку, Арури, с тех пор как та стала его женщиной.
       -- Поднимает... мертвых, ты сказал? -- Гильгамеш подался вперед, не сразу поверив в реальность услышанного.
          Но не об этом ли он просил всемогущего Энки? То ли от набежавшего от неба облака, то ли от воплотившегося в явь чуда молитвы Гильгамеш ощутил пробежавший по спине странный холодок.
          --Долго ли еще до острова? -- спросил энзи Урука.
          -- Думаю, доберемся туда после полудня.
          Солнце, видимое из-за тучи, поднималось к середине неба. От путешествия, долгих рассказов и качающихся волн, Гильгамеша сморил сон. Ему снился Энкиду. Одетый в длинную темно-синюю рубаху, расшитую золоченой нитью, он встречал Гильгамеша на берегу Дильмуна. Спустился в воду, пошел Гильгамешу навстречу. Ветер с моря трепал его волнистые темно-каштановые волосы.
          Энкиду протянул руки вперед, раскрытыв ладони, и улыбнулся:
          -- Сердце мое, мы увидимся с тобой. Уже очень скоро.
         
      

    2.
       Полдень едва миновал, когда лодка Анумы причалила к берегу. Гильгамеш и ловец жемчуга вышли на берег.
          Ветер перебирал листья высоких пальм. За гигантскими белыми валунами колыхалась зелень травы. Вслед за Анумой, Гильгамеш поднялся вверх, увязая в раскаленном песке. Плащ мешался. Энзи снял его и перебросил через руку.
          Вскоре они пришли в деревню. Возившиеся у своих хижин женщины, дети и рыбаки -- те, что не были сильно заняты повседневными делами, с любопытством разглядывали рослого пришельца в потрепанных жреческих одеждах.
       Мужчина средних лет остановил Ануму и начал что-то спрашивать, указывая на Гильгамеша. Анума ответил. Мужчина отступил, воззрился на Гильгамеша, широко раскрыв глаза. Начал кланяться, разразился многословной речью, -- судя по голосу, возносил хвалу.
       Наконец, энзи Урука и его провожатый добрались до просторной хижины, стоявшей высоко на холме. Уже издалека, приближаясь к ней, Гильгамеш ощутил дрожь во всем теле. Она нарастала с каждым шагом. И вдруг словно бы превратилась в иссиня-черный могущественный вихрь, ворвавшийся в тело и душу. И тогда взгляд энзи упал на человека, сидящего на циновке перед домом.
       Человек поднялся навстречу вошедшему, раскрыв ладони. Так же, как Энкиду во сне.
       Был он высок ростом, худощав и статен, облачен в длинную юбку цвета песка. На шее его покоилось широкое ожерелье из жемчуга и ракушек. Черные распущенные волосы падали ниже пояса -- как у изваяния Владыки Судеб, стоявшей в храме в Эреду. Серые глаза, казалось, вмещали в себя бесконечную морскую бездну.
          -- Ты ли Гильгамеш, энзи Урука, которого назначено встретить мне? Тот, кого видел я в круге огня? -- спросил человек и улыбнулся.
          Перед открытостью улыбки его, перед притяжением, от него исходящим, не устоять было ни ребенку, ни женщине, ни мужчине.
          -- Я Гильгамеш, энзи Урука, Верховный жрец Владыки небес Ану и лугаль всего Шумера, -- ответил тогда Гильгамеш и склонился почтительно. Понял он, что перед ним сам Провидец. -- Я, вместе с другом моим Энкиду, победил демонов, пьющих кровь, и освободил от их власти землю черноголовых.
          -- Я ждал тебя, великий герой, -- еще шире улыбнулся Провидец. -- Иди же ко мне, выпей пальмового вина и поведай, зачем пересек ты море.
       Теперь от улыбки этой не дрожь, а огонь побежал под кожей Гильгамеша.
       По велению Провидца, пришла женщина удивительной красоты, гибкая, обнаженная по пояс. Широкие браслеты и ожерелье, что она носила, были сделаны из раковин, жемчуга и драгоценных металлов. Колдовская сила исходила от нее, чем-то схожая с силой Провидца. И решил Гильгамеш, что перед ним -- та самая шаманка, что вылечила паршу племяннику старейшины.
         Женщина поставила на циновку две чаши, кувшин с пальмовым вином и ушла бесшумно.
         Провидец наполнил обе чаши. Одну взял себе, а другую поставил перед пришедшим.
          -- Ведомо мне, что горе переполняет сердце твое, -- произнес провидец, пригубив вина. -- Но горе то мешается с надеждой. В чем же горе твое и в чем надежда твоя? Зачем пришел ты сюда, и почему друг твой и спутник не с тобой?
       И хотя вино пил энзи Урука, но сильнее хмеля ударила в сердце печаль:
       -- Горе мое - оттого, что друг мой сражен тяжелой болезнью. Силы его забрал Небесный огонь, и тело его ныне мертво. Но верю я, что душа его все еще со мною.
          Рука Гильгамеша поднялась и сжала амулет на груди.
          -- Я слышал, что недоступны мысли человеческой деяния твои, Провидец. Слышал, что вершишь ты дела, достойные богов и оживляешь мертвых. Прошу тебя, научи меня, как вернуть к жизни моего друга! И как достичь жизни вечной и бессмертия, чтобы и впредь избавиться от власти старости, смерти и болезней. После смерти Энкиду понял я, что жизнь простого человека -- словно горящий фитиль на сильном ветру. Никогда не знаешь, когда погаснет.
          С такими словами поднялся Гильгамеш, снял с себя пояс из золота и лазуритов, что носил поверх жреческого пояса из беленого льна, и положил к ногам Провидца.
       -- Я энзи Урука и лугаль Шумера. Многими богатствами я обладаю. И это -- лишь малая часть того, чем награжу я тебя за дарованные знания.
          Провидец улыбнулся уголками губ:
       -- Сядь, лугаль Шумера, выпей еще вина. А я посмотрю на тебя и решу, чем тебе помочь.
       Потом пил вино пришелец из Урука, и говорил о друге своем, и о тех днях, когда были они неразлучны. И вспоминал все самые лучшие мгновения, все подвиги и деяния, совершенные ими для людей Урука и Шумера. А великий Провидец смотрел на него, внимательно слушал его речи, кивал сочувственно. И понимал Гильгамеш, что способен этот человек читать его сердце, будто глиняные таблички, и душу его видит, будто морское дно сквозь чистую воду.
       Когда окончил энзи свой рассказ, заговорил Провидец:
       -- Бессмертия ищешь ты, энзи Урука, вечной жизни, защиты от старости и болезней... Что ж, много славных подвигов совершил ты и достоин принять сей дар. Воистину, мне ведома эта тайна. Но знание это -- сокровенное. И передается из уст в уши -- чтоб слышали лишь те, кому оно назначено и не слышали недостойные. Теперь подойди ближе и сядь рядом, если желаешь получить его.
            Энзи Урука встал и опустился на циновку, рядом с Провидцем, как было велено. С последним шагом, последним движением ощутил он, как пробудилось могущество Провидца. И бездна в глазах его ожила, пришла в движение.
         Лишь в последний миг Гильгамеш различил в бездне той не одну только мудрость, но и жестокость долгожданной мести, внезапно всплывшую из глубин.
         Энзи отпрянул. Но только тот, кто схватил его, двигался с быстротой взгляда. И внезапно мышцы Гильгамеша окаменели, даже моргнуть он не мог. Сердце бешено билось, и энзи увидел, как раскрываются губы Провидца в улыбке, обнажая клыки.
       Не всех демонов мы убили, успел подумать Гильгамеш. Вот -- демон!
       И тут Провидец рванул энзи на себя и впился клыками в горло, разрывая плоть.
         
         Сначала пришла боль, пульсирующая, стремительная. Несколько мгновений Гильгамеш еще чувствовал, как часть его крови течет по шее вниз, мимо губ демона.
         Потом внезапно сгустилась темнота, окружила со всех сторон. В темноте Гильгамеш падал вниз, в никуда, в бездну без конца и края.
       В груди бился страх.   А потом вдруг взорвался, и от сердца разлилось по всему телу пьянящее блаженство полета.
         Вокруг теперь струились воды, прозрачные, прохладные, иссиня-черные. Вверху дрожало колеблющееся от волн отражение солнечного диска.
       -- Ты желал стать подобным мне, Гильгамеш. Обладать бессмертием, вечной молодостью и вечной жизнью. Ты желал быть всегда рядом с другом своим, -- вдруг раздался голос, но не вовне, а внутри. Древностью и глубиной своей подобен был тот голос самой бездне великого Энки. -- Да обретешь ты в новой жизни подобные моим бессмертие, молодость и вечную жизнь. И друг твой пусть всегда будет с тобой.
         Вода всколыхнулась. И глубина бездны вновь стремительно двинулась навстречу. Вода давила со всех сторон, становясь все тяжелее.
         И в глубине видения своего Гильгамеш понял, что пересек порог смерти.
         
         За гранью смерти людей ждут врата Эрешкигаль -- богини подземного мира.
         Они предстали перед Гильгамешем черными, покрытыми струящейся по створам зловонной жидкостью, уходящими вверх на недосягаемую высоту.
         Энзи Урука и лугаль Шумера приблизился к ним и осторожно дотронулся до потемневших медных колец -- теплых, покрытых липкой слизью. Но створа покачнулась легко, подобно двери из тростника, и отворилась внутрь.
         И Гильгамеш увидел, что за вратами царит день -- до рези в глазах слепящий золотой яркостью солнечного света.
         Что же это? - спросил он себя. - Разве не говорили мне, что во владениях Ее царит тьма?
         Изумленный, Гильгамеш шагнул вперед. Ворота с влажным лязгающим звуком тотчас же сомкнулись за его спиной.
         Впереди был Урук. Круглые башни с зубцами укрепляли теперь стену из обожженного кирпича. В ней зияли черные оконца бойниц. Стена стала выше и прочнее, словно, пока владыки не было в городе, кто-то отстроил ее, в угоду ему.
       Окованные сияющим металлом, прочные деревянные ворота открылись.
       И из них навстречу Гильгамешу вышел Энкиду, облаченный в царские одежды -- золотые и алые. Диадема энзи, увенчанная рубином, сияла на его голове. Карие глаза Энкиду сияли огнем жизни.
         Энкиду подошел к энзи Урука и крепко обнял его, а за спиной у Энкиду стояла Арамму.
         -- Это ты, Энкиду? -- удивился Гильгамеш, приникнув к плечу друга. Образы врат, бездны Энки и демона размывались, как песчаные домики под волной прибоя. -- Мне показалось... Ты умер.
         -- Что ты! --рассмеялся Энкиду. -- Я жив. Я здесь, видишь? Теперь я всегда буду с тобой.
      
      
       Таблица 7
       Не помогли заклинанья и травы
       Разителя демонов смерть забрала
       Город оплакивал гибель героя.
       И больше всех Гильгамеш сокрушался,
       Долг он отринул, не внял уговорам,
       Про обряд очищенья забыл,
       Город в спешке покинул, отправился к морю.
       Говорили -- ушел тайну жизни искать.
       Удалось ему это, иль нет -- я не знаю.
       Но обратно в Урук больше он не вернулся.
      
      
      

    Глава пятая. Намтар

    1.
       В эту ночь он не звал сны, но они пришли сами, непрошенными.
      
       Он парил на крыльях ветра и смотрел вниз, искал. Реки текли по путям своим, великие реки, Буранун и Идиглат, впадали в море. Но земля между ними была выженна и пуста, словно не только демонов, но и людей уничтожил небесный огонь. Ни каналов, ни городов, ни искры, ни следа крови... Жизнь покинула благодатную страну, и остались лишь темнота, молчание и ветер.
      
       А потом он стоял на земле, среди огромных деревьев, и запахом хвои был полон лес. Мир снова стал безжалостным и холодным, как когда-то. Мир его юности, бесприютный и враждебный. Времена, позабытые людьми.
       Ночной воздух был неподвижен. Лед хрустел под ногами, а над головой мерцали звезды.
       Что я делаю здесь? Разве эта земля служит мне домом? Месть свершилась, выпита жаркая кровь врага, и теперь...
       -- Куда ты пойдешь теперь?
       Голос звучал от земли и с ледяного неба, и источника не было у говорящего. Но это был его собственный голос, отраженный и повторенный многократно.
       Вкус крови во рту истаял. Огонь в жилах потух, рассыпался пеплом, а в лицо ударил ледяной ветер.
       -- В том, что ты делал, нет смысла. Путь, который ты избрал -- ложный, и никуда не приведет он. Потому оставь все, что делал, и все, чем жил. И, начав поиск истины, не сходи с избранной дороги.
       Последние звуки затихли, смолкло эхо.
       Во всем, что я делал, нет смысла?
       Колдовские тайны, изучаемые годами и столетиями... Законы и правила для пьющих кровь... Спокойная жизнь в городах и возле селений...
       Ложный путь.
       Лес возвышался темной стеной, дышала земля под коркой льда, созвездия сияли холодно и ясно. Кажется, стоит присмотреться, и откроется путь, истинный путь, и приведет он...
      
       И ночь расступилась. Распалась под натиском солнечных лучей, растворилась в запахе моря и горячего песка. Тишину нарушили пение птиц и шелест листвы.
       Намтар понял, что проснулся и открыл глаза.
      
      

    2.
       -- Я не могу, -- сказала Арури.
       Они сидели у входа в хижину, и на земле между ними россыпью лежали амулеты и камни для магического круга. Намтар перебирал их, один за другим, думал, что взять с собой. Солнце уже поднялось к полудню, и стихли голоса птиц. На остров опустилась знойная тишина.
       -- Я не могу уйти, -- повторила Арури и сжала раковину, висевшую на шее. Белую раковину, отгоняющую несчастье.
       Намтар выбрал нужное, сложил в льняной мешочек, привязал его к поясу. Арури смотрела на хозяина, и в ее темных глазах не было ни упрямства, ни мольбы, ни слез.
       -- Тебе будет трудно без меня, -- проговорил Намтар, и женщина кивнула. Она все знала, но следовало произнести слова и услышать ответ. -- Чем дальше я уйду, тем сильнее будет тоска в твоем сердце. Нужны ли тебе эти муки?
       -- Я не страшусь пути. -- Арури опустила взгляд, но голос ее оставался ровным. -- Я страшусь расстаться с тобой. Ты мой господин, возлюбленный и наставник. Но я -- мудрая женщина своего народа, и люди Дильмуна привыкли жить без болезней и бед с тех пор, как ты пришел сюда. Что они будут делать, когда мы уйдем, оставив их без помощников и защиты?
       Намтар молча смотрел на Арури. Всего двадцать лет назад он оживил ее своей кровью и с тех пор был при ней неотлучно. Разве знает она, как тяжело жить вдали от хозяина, разве может представить? Она воистину мудрая женщина, где еще встретишь такую? Кто станет лучшей опорой и поддержкой в поиске истинного пути? И не осталось у него детей сердца, кроме Эррензи и Арури. Как можно бросить ее здесь? Она не хочет уходить, но не сумеет нарушить приказ. Стоит лишь приказать -- и Арури покинет Дильмун вместе с ним.
       Оставь все, что делал, и все, чем жил.
       -- Я передал тебе многие знания, Арури, -- сказал Намтар. -- Пусть они будут поддержкой тебе. Но если почувствуешь, что непереносимой стала тоска -- не медли, иди за мной. Я не знаю своего пути, но ты найдешь меня, если отправишься следом.
       Арури подняла голову, посмотрела на него, и Намтар добавил:
       -- Я уйду сегодня.
       И тогда она из шаманки и опоры своего народа вдруг превратилась в обычную женщину. Еще крепче сжала амулет на груди и спросила:
       -- Сегодня? Разве не лучше уйти завтра утром, с первыми лучами рассвета?
       Намтар лишь покачал головой.
       Сон торопил его, и нельзя было медлить.
      
       Солнце еще стояло высоко, когда он покинул Дильмун.
      
      

    Глава шестая. Ожидание

    1.
       Сноп ярких искр взметнулся вверх, когда сидящий у костра подбросил в огонь ещё несколько веток. Надолго этого не хватит, а в округе больше нет деревьев.
       Одно, сухое, отдавало путнику своё последнее тепло. Но ему не нужно света, чтобы видеть в ночи, а предутренний холод не страшен бывшему демону Ниппура. Сколько таких ночей он провел в степи - и не сосчитать. То один, то среди людей. И уже начал забывать, как выглядят города, -- в этих краях жили лишь кочевники. Они пасли отары овец, не строили домов и не рыли каналы. Эррензи давно уже начал понимать здешний язык, и чужие слова с каждым днем становились все привычнее.
       Теперь он научился таиться. Степные люди и ведать не ведали, что привечают в своих шатрах демона. Не было больше животного страха и почтения к пьющим кровь, не было и жертвенных приношений. Почувствовав приближение жажды, Эррензи отправлялся в кочевье и внушал людям желание приютить усталого путника. Кочевники с радостью принимали его, сажали на почетное место, угощали нехитрыми явствами, после укладывали спать. Местные женщины охотно и беззастенчиво дарили ему свою ласку, но наутро он даже не мог вспомнить лица той, с кем провел прошлую ночь. Эррензи пил кровь, не убивая, и уходил дальше.
       В этих краях можно жить без бед -- много солнца, и в крови нет недостатка. Время шло, свежие раны затянулись и боль поутихла. Он почти забыл о том, что можно жить как-то иначе.
       В бесцельных блужданиях по степи летели годы. И Эррензи, наконец, понял, что карающая рука Гильгамеша не настигнет его. Враг не придёт искать осквернителя святыни. Должно быть, сейчас энзи Урука стал глубоким стариком. А, быть может, его давно приняла земля -- век людей так недолог.
       Я скрылся и сумел избежать возмездия. Быть может, единственный из всех демонов Шумера...
       Но от воспоминаний не скрыться, они являлись без предупреждения, и боль возвращалась с новой силой. Как в тот день, когда Эррензи видел небесный огонь над Ларсой, когда пытался разбить проклятый камень, разлучивший их с Тику.
       Каким самонадеянным и беспечным я был тогда, в Уруке... Если бы хоть на миг задумался, какую беду навлеку на себя и на Тику! Тику... Если бы я...
       Когда чувство вины терзало, мешая заснуть, он успокаивал себя, мысленно повторяя, что люди все равно не смогли бы жить в мире с демонами. Рано или поздно жителям городов надоело бы кланяться и приносить кровавые жертвы, пребывая в вечном страхе за свои жизни.
       И тогда случилась бы та же бойня... Кто знает, может, даже под предводительством Гильгамеша. Какая разница, кто дал повод для войны, которая все равно была неизбежна?
       Сегодняшняя ночь, как и многие другие, опять стала для Эррензи ночью памяти. Он был один. Никого вокруг на десятки миль, лишь степь, ветер и угли умирающего костра.
       В такие часы ему хотелось вскочить и, позабыв обо всем, помчаться к Бурануну. На том берегу Тику, она ждет, когда хозяин вернется и освободит ее.
       Что же я делаю здесь? Почему до сих пор не спешу под стены Урука? Сколько можно ждать?
       Но в путь следует отправляться с рассветом, когда солнце вырвется из ночного плена, чтобы осветить путь одному из своих взрослых, но все ещё неразумных детей.
       Эррензи демон сам не заметил, как заснул, сидя у костра.
       Во сне ему привиделась Тику. Она улыбалась, подставляла лицо ласковым лучам солнца. Эррензи любовался, как яркие блики играют на её браслетах и серьгах, слышал, как шуршит при движении ткань её одежды, ощущал запах трав, отваром которых она любила умываться... Разве это сон? Вовсе не похоже на зыбкий мираж... Как наяву, Тику звала хозяина, привычно откидывая назад волосы, смеялась и призывно махала рукой. Спешила поделиться хозяином своей радостью, -- ведь если они вместе, то и радость у них должна быть одна на двоих.
       Но внезапно налетел северный ветер -- предвестник несчастья, бросил в лицо сухие песчинки. Пыль заклубилась, не давая Эррензи даже на шаг приблизиться к любимой, каждое движение давалось с трудом. А потом между ними взметнулось страшное белое пламя. Холодный огонь нес смерть всему живому, мчался быстрее мысли. Стена была прозрачной, и сквозь неё Эррензи видел Тику, но от этого было лишь хуже. Он мог лишь стоять и смотреть, как Тику плакала, рвалась вперед и пыталась докричаться до хозяина. Ни слова не разобрать, сколько не прислушивайся, и ничего больше не осталось -- ни звуков, ни запахов, только холодящее кровь видение перед глазами...
       Эррензи проснулся от собственного крика. Сколько раз он видел этот сон? Не сосчитать. А боль все не утихает, гложет сердце. Бывало, пение флейты возвращало душе покой, но сегодня это почти не помогло.
       Я не живу. Я жду... чего?
       Прерассветный час самый темный. Ночь неохотно отдаёт свои права. И сейчас Эррензи казалось, что солнце больше никогда не встанет. Он едва сдержал слезы радости, когда над горизонтом показалась алая полоса.
       На смену ночи всегда приходит день. Тику жива, а значит сможет выйти на свободу.
       Тику. Дождись меня. Я приду. Сейчас у меня не хватает сил, чтобы разбить заклятие, но я найду способ!
       Пусть ожидание затянется на годы, на века... Эррензи знал, что все равно вернется, даже если для этого потребуется... нет, лучше не загадывать. Он просто вернется, один или с теми, кто поможет ему, и освободит Тику.
       Дождись меня, Тику! Когда-нибудь... мы снова вместе встретим рассвет!
      
      
       Таблица 8
       И демонов нет среди нас с этих пор.
       Лишь двое сумели избегнуть расправы:
       Сестры господин,
       И другой, из Лагаша.
       И сестра моя, Тику,
       Что спит под камнями.
       Если ты сможешь заклятье разбить,
       Обряд очищенья сверши над Уруком,
       Я же жертву за душу сестры принесу.
       Близка моя смерть,
       Потому оставляю здесь эти слова.
       Да хранит тебя Ану!
      

    ***
       Глиняные таблички лежат на полу, часть их разбита, черепки покрывает пыль. Печать на крышке каменного саркофага скрыл песок.
       Старые кирпичные стены крошатся, на них растут травы. Скоро дом превратится в холм, и ни лучи солнца, ни свет звезд не проникнут внутрь.
       Никто не помнит, что случилось здесь, но люди называют это место проклятым и, проходя мимо, делают охранительные знаки.
       Ветер обдувает зачарованный холм, Буранун несет свои воды, зима и лето сменяют друг друга.
       Так уходит время, год за годом, десятки и сотни лет.
      
      

    Эпилог
          Лабарту потерял счет годам. Он провел в пути много лет, шел по степному бездорожью, по лесам, по долинам и горным тропам. И чем дальше он уходил, тем холоднее становились зимы и короче -- лето. Много лун шли дожди и снега, и солнце скрывалось за тучами. Но даже к этому он привык и шел вперед, нигде не задерживаясь надолго.
       Люди нападали на него, покорялись, и Лабарту пил их кровь, где открыто, где тайно. Собаки заходились лаем при его появлении, а люди боялись поднять на него глаза. Считали его демоном или богом -- Лабарту было все равно. Они платили дань кровью -- безропотно или с боем -- и возвращались в свои дома, в задымленные шатры, в пещеры и в темные землянки.
       Нигде на своем пути не встретил он городов, нигде не увидел полей ячменя среди каналов.
       Иногда тоска становилась невыносимой, сжимала сердце. Зимой, когда снег шел весь день, и солнце не показывалось из-за облаков, Лабарту с трудом отгонял мысли о земле, в которой родился и вырос. Но мир огромен, а он был свободен, и мог идти, куда пожелает.
          И вот он пришел сюда, к холодному морю, сжигаемый одиночеством, и здесь встретил Кэри. Оживленная его кровью, она смотрела на солнце и улыбалась. И тогда Лабарту понял, что незачем идти куда-то, когда рядом с тобой дитя твоего сердца, и остался на побережье, где деревья сгибаются под напором морского ветра, а чайки кричат пронзительно и тоскливо.
       Он учил Кэри тому, что знал, и рассказывал о себе и о земле черноголовых. Кэри слушала, не прерывая, и часто просила повторить, словно не рассказ о жизни это был, а древняя легенда, которую слушают вновь и вновь. Жизнь текла спокойно и ровно, и казалось, что это никогда не изменится.
       Но однажды Лабарту услышал о бессмертных шаманах, взывающих к солнцу, и душой вновь завладела тоска. И, оставив Кэри в лесу -- ничего не бойся, я скоро вернусь -- он отправился к стоячим камням, надеясь найти пьющих кровь.
         

    ***
       На четырех стоячих камнях покоилась огромная каменная плита, а внизу горел огонь. Соленый ветер рвал языки пламени, шуршал в траве на склоне холма. Дождь шел с самого утра, и теперь, на заходе солнца, тропа превратилась в грязное месиво, но в храме по-прежнему было сухо.
       В храме солнца, куда Лабарту привели любопытство и неосторожность.
          -- Ты должен остаться здесь, -- сказал хозяин этих мест.
          -- Я ничего не должен, -- ответил Лабарту.
          Он не на миг не хотел задерживаться в храме, открытом всем ветрам, где пятеро пьющих кровь поклонялись солнцу. Четверо младших звали друг друга братьями и сестрами, а своего хозяина, Гэра, -- старшим среди братьев. Речи, которые они вели, были безумны, и Лабарту не желал больше их слушать.
         -- Это твоя земля, -- сказал Лабарту.
          Гэр молчал. Должно быть, родился он в этих краях, статью и лицом не отличался он от здешних людей, -- длинные волосы, заплетенные в косу, густые брови и непроницаемый взгляд. Остальные стояли у него за спиной, неподвижные как статуи, -- две женщины с лицами натертыми пеплом и двое мужчин, светловолосых, похожих друг на друга. Они казались совсем юными, но Лабарту знал, что уже не первая дюжина лет миновала с тех пор, как Гэр оживил их своей кровью.
          -- Мне не нужна твоя земля, -- продолжал Лабарту. Взгляд Гэра по-прежнему был неподвижен. -- Мне есть, где жить.
          -- Ты останешься здесь, -- повторил Гэр, и дети его сердца шагнули вперед. -- Ты, как и мы, избран для того, чтобы служить Солнцу.
          -- Да? -- усмехнулся Лабарту. Такого он еще не слышал. Но никогда прежде он и не говорил с безумцами. -- Это вы меня избрали?
          -- Тебя обратили и избрали, -- тихо сказал тот, что стоял справа. --Солнце дает тебе силу, и ты должен служить ему.
          -- Силу? -- Лабарту обвел их взглядом. Такие сосредоточенные и серьезные, будто жрецы настоящего храма, а не пятеро дикарей на краю земли. -- Кровь тоже дает мне силу. Я не служу тому, что ем. -- Он снова усмехнулся и плюнул на землю.
          Лабарту не успел заметить ни жестов, ни слов, ни единого взгляда. Одно стремительное движение, -- и слуги солнца схватили его. Он рванулся, но позади была холодная глыба камня, а впереди стоял Гэр, и в руках у него змеилась веревка.
          И вновь Лабарту почти не заметил движений. Он даже не успел ничего сказать, даже испугаться не успел. Прошел лишь миг -- и все пятеро отступили к огню, а он остался возле камня.
          Это обман, видение и чары. Разве могли они они связать его? Разве посмели бы? Я слишком долго смотрел ему в глаза...
          Лабарту дернулся изо всех сил, уверенный, что выйдет из пелены колдовства, и взвыл от боли. Тонкая, почти невесомая веревка впилась в тело, словно раскаленное серебро. Стоило шевельнуться -- и она сжимала все сильнее, прожигала, казалось, до самых костей.
       Я связан и не могу порвать путы!
       Младшие молча вышли из-под каменного свода, один за одним, не оборачиваясь, и растворились в сгущающихся сумерках. Гэр же задержался возле костра и, наклонившись на миг, опустил руки в огонь, будто в воду, а потом заслонил глаза ладонями.
          -- Я уйду, -- сказал Лабарту. Его голос был слабым, слабее звука дождя -- боль все еще билась в жилах. -- Никогда не приду. Мне ничего не надо. Отпусти меня.
          Гэр выпрямился, не взглянув на Лабарту, и бесшумно покинул храм. Остался лишь потрескивающий огонь, следы на земле и шум дождя.
          Они оставили его привязанным к неровному каменному столбу, одной из четырех опор этого грубого храма. Примотали, вывернув руки ладонями вверх, так что были открыты запястья. Веревка обвивала тело, и последний виток проходил по горлу. Лабарту боялся сделать глубокий вдох, -- ему казалось, что глотает он не воздух, а пламя. С детства ему говорили, что жажда терзает сильнее любой боли. Но жажда гложет изнутри, и Лабарту всегда знал, чем погасить ее.
          Но не знал, как совладать с тонкой веревкой.
          Колдовство.
          Он закрыл глаза. Ужас бился в сердце, грозил вырваться наружу, затопить разум. Страшась колдовства людей бежал из прекрасной страны. Прошел через горы, леса и поля, полные дичи... Приходил в жилища многих людей и покидал их так же легко... Лишь затем, чтобы такие же, как я сковали меня колдовством?
          Боль отступила, сползла вниз, ушла в холодную землю.
          Ему ничего не оставалось -- лишь стоять в путах и ждать.
          Совсем не это я думал найти тут...Я думал, законы едины для всех, но у них свои правила, и я нарушил их...
          И слуги солнца наказали его болью. Не смогли связать словами и связали заколдованными веревками.
          Лабарту мог лишь ждать, когда они вернутся.
         
         

    ***
       Слуги солнца пришли в полночь. Костер давно превратился в угли, а с моря дул ветер, холодный и полный дождя. Где-то внизу выли волки, но не смели подняться на холм. Волки боялись этого места, отмеченного солнцем и кровью.
          Гэр остановился у входа, меж двух огромных камней, а четверо младших разожгли огонь. Двигались они, словно тени, не глядя по сторонам, не говоря друг другу ни слова. Лабарту тоже молчал. К каким словам прислушаются слуги солнца? Он не знал.
         Гэр заговорил, и Лабарту готов был поклясться, что голос его звучит отовсюду, хотя сам Гэр по-прежнему стоял неподвижно, за пределами огненного круга.
          -- Мы проводили закат твой. Наступает полночь, и мы одиноки.
          Младшие склонили головы, и на какой-то безумный миг Лабарту показалось, что он понимает их. Он чувствовал жажду, и они тоже. Солнце весь день не показывалось из-за туч, путь был далеким... А раз Лабарту ощущает чужой голод, то, значит, и они...
          -- Но ты даровал нам отражение свое, -- продолжал Гэр, и голос его звучал все громче. -- Дал нам полночное солнце, и за это мы восхваляем тебя и будем служить тебе вечно!
       Младшие повернулись, как по приказу. Все четверо смотрели на Лабарту, но словно не видели. Лабарту хотел заговорить, но не сумел, -- он узнал этот взгляд, ведь и сам смотрел так тысячи раз. Так не смотрят ни на друзей, ни на врагов, ни на союзников, ни на рабов и ни на пленников. Когда так смотрят, видят кровь.
       Они видели в нем только кровь.
       Слуги солнца подошли совсем близко, и их голод был ярче пламени костра. Женщина в ожерелье из кожаных шнурков взяла Лабарту за руку, повернула ее ладонью вверх. Лабарту дернулся, сжав кулаки, и веревки вновь обожгли его.
          -- Так нельзя, -- только и сумел выговорить он. Слова застревали в горле вместе с болью.
          Женщина наклонилась, ее голос скользил по воздуху, она почти пела:
          -- Кровь -- лучи полночного солнца, и за это мы благодарим тебя.
          -- Так нельзя! -- закричал Лабарту, но никто не слушал его. Кто станет слушать жертву? -- Я же не человек! Я же... Так нельзя!
          Женщина склонилась еще ниже, ее губы почти нежно коснулись его запястья, а потом она укусила.
          Лабарту рванулся изо всех сил, и в водовороте боли потонул мужской голос повторяющий те же слова.
          Они пили его кровь. Это против правил, никогда не должно было быть такого, но слуги солнца подходили к нему, один за одним. Веревки словно превратились в жидкий огонь, но Лабарту рвался в этой сети, не в силах смириться. Моя кровь!.. Никто не должен... В глазах темнело, мир заслоняли пляшущие круги, но Лабарту видел, как женщина выпрямилась, вытирая рот ладонью, стирая с губ кровь.
          Последним подошел Гэр и, не сказав ни слова, склонился над его рукой. Уже не было сил кричать, и Лабарту лишь судорожно глотал воздух, по-прежнему сжимая кулаки. Младшие хором повторяли молитву, пока хозяин утолял жажду. Их нестройные голоса сливались с треском огня и шумом ветра, и Лабарту уже не понимал смысла слов. Ни в чем уже не было смысла.
          Они забрали его кровь. Выпили его силу и ушли.
          Лабарту остался один. Всего в нескольких шагах горел костер, но тепла не было. Земля под ногами словно превратилась в лед, а от ветра слезились глаза. Медленно наплыла странная слабость -- он словно тонул в тумане, погружаясь все ниже и ниже. Боль утихла. Лишь запястья саднили, но раны уже затягивались. Не будет шрамов, следов не останется ...
          Лабарту закрыл глаза, и мир стал качающейся темнотой. И где-то там, в самом сердце тьмы, пробуждалась жажда. Она билась, словно сердце, все громче и громче. Вслед за усталостью и болью всегда приходит жажда, он знал это с детских лет. Но теперь рядом не было никого, кто желал бы помочь ему. И поэтому... Я должен что-то сделать. - Мысль, словно всплеск в туманном море. - Ведь не может быть, чтобы...
          Но слабость увлекала все глубже в холодную темноту, и мысли растаяли, одна за одной, а жажда отступила на время.
         
         

    ***
          Он очнулся на восходе, от первых лучей солнца, и глубоко вздохнул, еще не успев открыть глаз. Мириады иголочек бежали по застывшему телу. Это кровь. Я чувствую, как возрождается кровь. Лабарту шевельнулся, и веревки удержали его, но не впились в кожу, не обожгли ядовитым огнем. Рассвет разрушает эти чары. Днем это лишь путы, не более.
         Солнце возвращало силы, и в первый миг Лабарту ничего не видел, кроме солнца -- оно блестело на мокрых камнях, преломлялось в каплях росы, мир был наполнен сиянием и теплом. Каменные глыбы заслоняли восток, но Лабарту вновь и вновь представлял кровавую полосу над грядой холмов и поднимающееся солнце, огромное и такое близкое, что стоит лишь сделать пару шагов и протянуть руки...
          Жажда вспыхнула, словно и ее разбудил восход. Внутренности свела судорога, тело требовало крови, но Лабарту был почти рад. Он был жив. Ничего плохого уже не случится. Наказание и так длилось долго, и вот-вот наступит день...
          Солнце поднималось все выше, и сияющие капли на камнях гасли одна за другой. Лабарту вытянулся, пытаясь поймать уходящие лучи, и его вновь скрутили судороги голода. Тело словно горело изнутри, но все же было холодно, и солнце уходило, оставив Лабарту в тени гигантских камней.
          И это храм?! Солнце бывает здесь лишь на восходе и на закате, кто же так строит храм солнца?! Мысли бились в такт всплескам жажды, и где-то рядом притаился страх. Я признаю их власть! Пусть.. Потом я смогу, а пока пускай... Он даже не замечал, что снова пытается вырваться. Но веревки не утеряли прочности с наступлением дня, а он был слаб. Солнце покинуло его слишком быстро.   
          -- Я согласен! Я останусь!
          Лабарту выкрикнул это, едва Гэр поднялся на холм. Четверо младших разжигали огонь, и никто не из них не взглянул на Лабарту, не попытался заговорить.
          Уже наступил полдень. Лабарту чувствовал, что солнце сейчас прямо над головой, скрытое тяжелым камнем. Он не мог больше ждать.
          -- Я сделаю все, что ты скажешь!
          Гэр скользнул по нему взглядом и повернулся к костру.
          -- Я все понял! -- Лабарту сам удивлялся, что все еще может так громко кричать, но голос ему словно не повиновался. -- Ты прав, а я нет! Солнце меня оживило, теперь я должен ему служить!
          Никто не подошел к нему, никто не ответил. Одна из женщин бросила в огонь сосновые ветви, и, когда повалил дым, все пятеро запели.
          Лабарту хотел прервать их, он готов был кричать, пока кровь не пойдет горлом, пока его не выслушают, пока не освободят... Но тот, кто хочет служить солнцу, не должен прерывать слова гимна. Поэтому он замолчал. Они должны поверить. Должны.
       Песня смолкла. Лабарту ждал. Ветер дул в лицо, и густой дым ел глаза.
          Один за одним младшие покинули храм, а Гэр вновь остался один у костра.
          -- Я хочу с вами, -- сказал Лабарту. Голос был хриплым от дыма. -- Я хочу петь с вами. Я...
          Гэр взглянул на него, равнодушно, мимоходом, высыпал что-то в костер и ушел, не оглянувшись.
          Лабарту зажмурился и прижался спиной к камню.
         -- Они мне не поверили, -- прошептал он.
          Страх зашевелился где-то внутри и пополз по телу вместе с жаждой, вместе с кровью. Несколько мгновений он был лишь липким холодом и темной пеленой, а потом превратился в слова. Даже если они поверили, это не важно, говорил страх. Им все равно, во что ты веришь. Ты всего лишь жертва и останешься жертвой.
         
          Они не стали слушать его и ночью. Он умолял, клялся и повторял вслед за ними слова молитвы, задыхаясь от слабости и боли. Слугам солнца было все равно. Они утолили жажду и ушли, оставив его наедине с холодным ветром и дымом костра.
       Ночь казалась бесконечной, и в ней не было сна. Солнце зашло, остатки крови словно замерзли в жилах, но беспамятство не приходило. Ночное бдение в храме Солнца. Он попытался сжать кулаки, но не почувствовал своих рук. Ночное бдение в храме Уту...
          -- Если бы у меня был бог.., -- прошептал он. -- Я бы молился, и он покарал бы их...
          Бог? Голос матери. И ее смех, легкий и опасный, как звон мечей. Ожившее воспоминание, на миг заглушившее жажду. Боги не смотрят на нас, Лабарту.
          Боги не слушают нас. Голос отца. И что в этих словах, сожаление или гордость? Лабарту никогда не мог понять. Иногда они слышат людей. Мы же можем и сами...
          Боги? Он помнил и этот голос и ненавидел его. Но откуда пришли эти слова, из какого видения или сна? Лабарту не слышал их наяву... Боги не властны над нами.
          -- Ты прав, -- сказал Лабарту. Слова таяли в холодном воздухе. -- Они не властны над нами...
          Костер догорал. Жажда отступала и вспыхивала вновь, и прошлое то оживало, то таяло. Голоса родителей, друзей, жертв и врагов... Шатры в степи, неистовая река и солнце, сверкающее в каналах... И снова и снова -- вкус крови.
          Прошлое обступало, маня и приводя в отчаяние, и так тянулась ночь. Лишь ближе к рассвету Лабарту погрузился в тяжелый сон, и все голоса утихли.
         
          Он спал до полудня. Сперва сквозь мутную пелену до него донеслись звуки полуденных гимнов и треск костра. Лабарту не хотел просыпаться, но во сне уже поселилось беспокойство, и оно толкало его изнутри -- ты должен, должен.
          Лабарту с трудом открыл глаза. Дышать было тяжело, и все тело болело. Жажда. Повсюду -- в воздухе, в земле, в стоячих камнях... Пятеро жрецов пели возле огня, но они казались ожившим рисунком, осколком кошмарной сказки. Они не могли быть настоящими. Нет, не бывает такого...
          Лабарту собрался с силами и заговорил:
          -- Прошу вас, я... -- И замолчал, поняв, что говорит на другом языке. На языке черноголовых, которого никто здесь не знает.
          Он начал снова, но слова разбегались, путались, теряли смысл. И когда он понял, что хочет сказать, то уже снова остался один среди едкого дыма, и слезы жгли глаза.
         Ночью -- холод, жажда, боль и слабость, а утром -- солнечные лучи, не дающие умереть. Неужели так будет всегда? Лабарту опустил голову и сжал зубы. Слезы причиняли боль, -- глаза горели и в горле встал раскаленный ком. Неужели они нашли себе вечную жертву, негасимый огонь, неиссякаемый источник? Он пытался различить знаки приближающейся смерти, но никогда прежде не чувствовал себя таким живым. Да, сходил с ума от жажды, но был жив. Жив. Неужели я останусь здесь навсегда?
         
          -- Убейте меня, -- сказал Лабарту, когда они пришли пить его кровь.
          Слова словно ушли в пустоту. Голос не слушался его, но он повторял это снова и снова, просил выпить всю кровь, разрубить на куски тело, сжечь, чтобы остался лишь пепел...
          Лабарту не заметил, когда они ушли. Темнота волнами наплывала на него и откатывалась, вспыхивая мимолетными видениями. Он видел храмы, статуи богов и разноцветные террасы рукотворных холмов, сверкающие в лучах солнца. Он начал молиться. Повторял имена богов, питавшихся жертвами, что приносили им люди, богов, у которых не было над ним власти и которым не было до него дела. Просил свободы, смерти, помощи, солнца, крови... Слова рвали грудь, но он не мог остановиться.
         Боги не смотрят на нас... Боги не слушают нас...
       -- Тогда вы помогите мне! -- закричал Лабарту. -- Шебу! Тирид! Помогите мне!
          Он звал, снова и снова, повторял имена отца и матери, просил их снова и снова, кричал до тех пор, пока боль не стала нестерпимой, и он не зашелся в приступе мучительного кашля. Веревки впились в тело, так что потемнело в глазах.
          Когда Лабарту вновь пришел в себя, боль уже утихала, а на губах был вкус крови. Его собственной крови. И тогда он понял то, во что так долго отказывался поверить.
          Его родители умерли. Умерли много лет назад, и никогда уже не вернутся.
          Он знал это.
          Потому что ни одна мать не станет молчать, когда единственный ребенок так зовет ее.
         
          День прошел, словно в тумане. Апатия овладела им, и Лабарту не пытался говорить, лишь стоял и слушал, как по миру блуждает боль. Мир состоял из боли. Болели камни и земля под ногами, воздух звенел от боли.
          Иногда он проваливался в сон, но и туда пробралась жажда. Бороться не было сил. Тело ослабло, а разум заволокла мутная пелена. Слова таяли, не успев сложиться в фразы.
          К полуночи он перестал понимать, где находится. Знал, что скован, и любое движение приносит страдание, и потому стоял, не шелохнувшись, когда пришло время жертвы. Слуги солнца пили его кровь, но Лабарту стоял с закрытыми глазами, -- не хотел видеть их лиц. Они повторяли что-то, но из слов исчез всякий смысл. Он не заговорил.
          Но время утекало, костер догорел, и вслед за слабостью пришел новый приступ жажды. Внезапно все захлестнул гнев, и ночь превратилась в кровавое марево. Жажда пронзала мир до самых основ, и Лабарту трясло от бешенства. Он не помнил, где он и что с ним. Он забыл все слова, кроме знакомых с детства. Забыл всех врагов, кроме одного. И ненависть придала сил.
          -- Будь ты проклят, Эррензи! -- кричал Лабарту и не слышал своего голоса. -- Самым страшным проклятьем! Пусть такое же страдание тебя настигнет! И пусть будет проклят Урук! Пусть разрушатся его стены, пусть река его смоет! До основания! Навсегда!
          Он кричал, вновь и вновь повторяя проклятия, и бился в путах, пока боль не смяла его. Тогда мысли погасли и бешенство рассыпалось, словно песок.
         
       На пятый день свет померк. Он очнулся, но не увидел ни солнца, ни камней, ни огня, лишь неясные тени в темноте. Но вместе с темнотой к нему вернулась ясность мысли и решимость.
       Словно наяву он увидел девушку на лесной поляне, у родника. Светловолосую, одетую в шкуры. Она сидела у входа в хижину, шила костяной иглой.
       Кэри.
       Все эти дни он старался не думать о ней, чтобы не привлечь сюда, во владения безумцев. Но разве остались другие пути? Она там, одна...
       И Лабарту потянулся к ней мысленно, незримым путем. Его кровь была в ней, и он коснулся ее.
       Кэри, позвал он.
       Он не пытался услышать ответ. Слишком мало было сил.
       Кэри, повторил он. Приди ко мне. Найди меня, Кэри. Будь осторожна, не выдавай себя. Найди меня, Кэри.
          На большее не хватило сил. Темнота обволокла его, и погребла под собой.
         
          После этого были лишь вспышки боли.
          Больше ничего.
         
      

    ***
       Солнце обожгло, и он услышал, как бьется сердце. Солнце пылало где-то глубоко, в глубине мира, и огонь его был нестерпимым. От него запылали реки, и их воды стали неистовыми, ни одна плотина не смогла бы их удержать...
          Потом Лабарту ощутил вкус. Это был вкус жизни, настоящий, сияющий и горячий.
          Вкус крови.
         Он открыл глаза, и перед ним стояла она. В ней он увидел свою мать, и свою первую жертву, и свою первую женщину, и танцовщицу из храма Нанше, и жрицу в золотых украшениях, и чужую девушку из Урука... Она была всеми женщинами, живыми, мертвыми и еще не рожденными.
          Ее звали Кэри, и в руках она держала деревянную чашу с кровью.
          -- Пей, мой хозяин, -- сказала она и вновь поднесла чашу к его губам. -- Пей.
          Кровь была свежая, живая и теплая. Лабарту жадно глотал ее, едва не захлебываясь, и мир наполнялся ощущениями, запахами и звуками.
          Кэри отступила на полшага. Лабарту чувствовал, что разрывается на части. Он жаждал крови, но, казалось, еще один глоток -- и он сгорит, словно щепка в костре. Его лихорадило, он был пьян от возвращающейся жизни. Камни заслоняли восток, но он чувствовал солнечный жар. Под ногами дышала влажная земля, и звуки казались немыслимо четкими -- шелест травы, голоса птиц и шум далекой воды.
          -- Чья.. это кровь? -- спросил Лабарту, и едва узнал свой голос.
          -- Я принесу тебе еще! -- пообещала Кэри. Он видел свое отражение в ее глазах. Девушка была совсем рядом, но Лабарту не чувствовал в ней страха, лишь напряжение. Как струна, как тетива лука... -- Они не знают, что ты мой хозяин, они приняли меня к себе, и...
          -- Освободи меня! -- Лабарту рванулся в путах, и Кэри прильнула к нему, словно пытаясь успокоить.
          -- Их не режет каменный нож. -- Кэри касалась его рук, спутанных веревкой, запястий, на которых вновь затянулись раны. Ее прикосновения были как бегущая вода. -- И не развязать их, я пыталась.
          -- Должен быть способ, -- сказал Лабарту. -- Не может быть...
          -- Да, -- кивнула Кэри. Ее рука скользнула в его ладонь, и их пальцы переплелись. -- Я найду его.
          -- Будь осторожна. -- Он говорил чуть слышно, язык почти не слушался. -- Пусть думают, что ты с ними. Когда они придут сюда в полночь...
          -- Я не буду, -- ответила Кэри. -- Я притворюсь, но не буду пить твою кровь.
          -- Ты должна, -- возразил Лабарту. -- Я разрешаю тебе, не накажу тебя.
          -- Я... -- Кэри склонила голову и отступила. -- Я приду с ними в полночь. А потом приду утром и принесу тебе кровь.
         Она еще раз взглянула ему в глаза и метнулась прочь из храма.
          Я принесу тебе кровь. Чужой огонь горел в теле, сжигая мысли о смерти и ночной темноте. Даже не спрашивая, Лабарту знал, что Кэри наполнила деревянную чашу кровью еще живого человека, но теперь он мертв. Кого она убила?
          Лабарту вздохнул и закрыл глаза. Завтра утром... когда она придет...
         
          Утром поднялся сильный ветер, и Лабарту даже в крови чудились соленые брызги, вкус здешнего холодного моря. Он выпил все до последней капли и, когда Кэри опустила чашу, спросил:
          -- Чья это кровь?
          -- Человека из деревни. -- Она махнула рукой и улыбнулась. -- Я сказала, что я слабая и мне нужно много крови, и Гэр разрешил.
          Ты говоришь мне не всю правду, Кэри.
          Но он не успел сказать ни слова, -- девушка опередила его.
          -- Я узнала, чем разрезать веревки, -- прошептала она и оглянулась, словно боялась погони. Но на холме с ними был лишь ветер, завывающий среди камней. -- Лунный клинок. Я украду его сегодня. Подожди немного.
          И она убежала, оставив Лабарту. Сердце колотилось в груди в такт рваным мыслям. Он ждал, глотая соленый ветер, и смотрел на золу от костра.
          В полдень они не пришли.
          Лабарту чувствовал их присутствие где-то внизу, у подножия холма, а, может, и дальше, вниз по течению реки. И оттуда же доносились крики и запах гари и крови.
          Такое уже было. Он мотнул головой, пытаясь отогнать эту мысль. Уже было в Уруке. Люди собрались, люди решили...
          Кэри вбежала в храм, не оглядываясь, не таясь. Выбившаяся из косы прядь падала ей на лицо, на щеке были следы золы, а на плече -- запекшаяся кровь.
          -- Я нашла! -- крикнула она, подбегая. В руке она сжимала трехгранный серебряный нож, держала так крепко, что побелели костяшки пальцев. -- Это лунный клинок!
          Она полоснула ножом несколько раз, и Лабарту стряхнул с себя веревки. Боль обожгла левую руку, -- вместе с веревкой нож рассек и кожу, -- но это было неважно. Лабарту был свободен. В первый миг ему показалось, что ноги не удержат его, и он рухнет на землю, но кровь и надежда дали силу. Он был свободен и мог бежать прочь.
          -- Где они? -- спросил Лабарту, схватив Кэри за плечи.
          -- Внизу. -- Кэри махнула рукой. Она все еще сжимала клинок. -- Но можно уйти вдоль реки. Они сражаются и не заметят.
          -- Почему? -- Как тогда...
          -- Люди из деревень... объединились... -- Кэри говорила, не отводя глаз. -- Они напали на Гэра. Пока они там, уходи!
          -- Идем! -- Лабарту схватил ее за руку, но сейчас Кэри была сильнее, и она вырвалась.
          -- Я приду позже! -- В ее голосе была мольба, она прижимала к груди нож, ветер трепал ее волосы. -- Нельзя, чтоб они догадались! Я приду позже!
          Он не успел возразить.
          -- Хозяин, -- сказала Кэри и поцеловала его, одним движением, быстро. Ее губ были сухими, словно трава на ветру, а в глазах стояли слезы. -- Беги.
          Она подтолкнула его в сторону тропинки.
          Сперва он думал, что не сможет сделать и шага, но, должно быть, морской ветер помог ему, а, может быть, ее слезы, -- и он бежал, бежал не останавливаясь до самого леса.
         
          Лабарту лежал на земле, прижимаясь щекой к влажной хвое, и ждал. Где-то вдалеке прогремел гром, но гроза шла стороной, и ветер утих. Порез на руке еще не затянулся, и Лабарту машинально слизнул кровь. У нее был вкус бессилия и страха.
          Но я... свободен?
          Он ждал восторга и прилива сил, но они не пришли. Голод скреб изнутри, и лесной воздух казался тяжелым и вязким.
          Он не должен был спать. Он хотел дождаться Кэри, а потом бежать вместе с ней из этой земли, прочь от моря и стоячих камней... Но он заснул, и сон был полон темнотой и далекими раскатами грома.
         
          Пронзительный звон полоснул его, выбросив из сна, и сердце пронзила боль. Всего на один бесконечный миг -- вспыхнула и погасла. Словно в груди лопнула сияющая струна, и что-то оборвалось -- раз и навсегда.
          Лабарту сел, глядя перед собой.
          Солнце шло к закату, лес застыл в серой мгле. Птицы перекликались над головой, и больше кругом не было ни души.
          Кэри умерла.
          Он знал это. Он не мог не знать -- в сердце, где раньше всегда был отголосок Кэри, осталась лишь странная пустота. Дышать было трудно, словно воздух стал пеплом, и в мыслях царила странная пустота. Солнечный луч, тепло сиявшее на краю сознание, исчезло навсегда.
          Чья это кровь была, Кэри?
          Лабарту поднялся, опираясь о дерево, и пошел обратно, вдоль реки, в сторону моря. Он шел и с каждым шагом все яснее чувствовал, что не одну лишь Кэри настигла смерть. Пятеро жрецов были мертвы. Богам нет дела до пьющих кровь, и солнце не спасло их.
          Я рассказывал ей про Урук. Она спрашивала, почему я бежал оттуда...
          Люди терпят, если не заходишь слишком далеко, - вот что он сказал ей тогда. - Даже самое жалкое селение не потерпит святотатства. Кэри слышала эти слова и запомнила их. А потом хозяин позвал, и она пришла. Она спасла его и сделала так, чтобы умерли его враги.
          А теперь от нее осталась лишь пустота.
       На закате Лабарту вышел к храму. У подножия холма догорал погребальный костер, ветер уносил клубы дыма, обдавая запахом гари и крови. Людей не было. Они победили, оружием или колдовством, и ушли хоронить своих мертвецов.
          Лабарту опустился на колени и погрузил руки в теплую золу. Скоро дожди и ветер сотрут следы костра, а потом наступит зима и выпадет снег...
          -- Я хочу вернуться, -- прошептал Лабарту и склонил голову, чтобы не видеть заход солнца. -- Я хочу вернуться домой...
      
       ПРИМЕЧАНИЯ:

    1.Энзи - 1. господин, хозяин; 2. царь города, верховный жрец города.
    2.Энзигаль - 'великий господин'

    3.Идиглат - река Тигр

    4.Буранун - река Евфрат

    5.страна черноголовых - Шумер

    6.Лугаль - 'великий человек' - верховный царь/военный вождь всего Шумера
    7.Mе - 'сущности', 'сути' - силы, присущие всему живому и неживому, поддерживающие божественный порядок и придающие определенные качества.