ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Ранним утром 15 апреля 1990 года в офис Медицинского Научно-производственного Центра «Центавр», созданного и возглавляемого помощником заместителя министра здраво-охранения СССР, психотерапевтом Михаилом Юрасовым, явился необычный посетитель. Представившись генеральным директором НПО «Анима» Шкловским, он с первых же минут общения заявил буквально следующее:
– Нам нужна ваша помощь в создании системы манипуляции массовым сознанием людей в целях внедрения в умы общества установок, идей или побудительных мотивов.
На вопрос Михаила Александровича, зачем коммерческой организации ветеранов Афганистана столь специфическая система, последовал ответ:
– Будет ещё лучше, если вы и ваши специалисты, участвующие в этой разработке, навсегда сохранят молчание о предмете, его особенностях и заказчике.
Как говорится, искушённому в подковёрных интригах позднесоветского времени М.А.Юрасову сразу стало ясно, откуда ветер дует. В общем, он получил предложение, от которого нельзя отказаться. Вероятно, именно с этого момента начался обратный отсчёт времени до того дня, когда спустя несколько лет он окажется мелким клерком в Америке, разорвав все контакты со всеми, с кем общался на Родине. Группу исполнителей рокового заказа НПО «Анима» постигнет череда приключений, сопровождающаяся то загадочными смертями, то внезапной госпитализацией к коллегам Юрасова, то уголовными преследованиями, то криминальными разборками. Так или иначе, абсолютно все причастные к секретному заказу «Центавра» оказались выкинутыми на обочину большого бизнеса, серьёзной политики, известности и успеха. Оставшиеся в живых и на Родине не общаются между собой, оказавшись втянутыми в нелепый конфликт, инспирированный с целью развалить МНПЦ «Центавр» и рассорить всех его сотрудников, никогда не вспоминают о последней теме исследований и разработок, с которой началась череда фатальных инцидентов, и заняты в совершенно чуждых ей сферах деятельности. Уже после разрушения «Центавра» я ещё пытался ловить удачу на волне диковатого русского бизнеса начала 90-х. Созданная мною рекламная фирма «Бюро Антреприз Аллегро» мало-помалу пыталась встать на ноги, и в тот момент, когда мне показалось, что она созрела до этого, я попробовал на свой страх и риск предложить на рынке рекламных услуг «ноу-хау», основанное на части некогда засекреченных исследований «Центавра» – на той части, к разработке которой имел непосредственное отношение сам. Я полагал, что развалившаяся великая держава с её всесильными и всевластными монстрами КГБ и КПСС погребла под своими останками запреты, наложенные на новые знания разномастными представителями этих мощных структур. На моё предложение немедленно откликнулись три политические партии, готовившиеся идти на ближайшие выборы, и одно крупное агентство недвижимости. Были разработаны бизнес-планы рекламных кампаний, проплачены авансы, и началась работа. Не стану вдаваться во все детали. Резюмирую только: две из трёх политических партий (третьей была ЛДПР В.В.Жириновского) оказались возглавляемы либо жуликами, либо искусно исполняющими обязанности таковых с целью уничтожения фирмы-рекламиста, её владельца и используемой технологии. Если бы не мои личные связи в некоторых спецведомствах, куда я, спасаясь от глубоко эшелонированного «наезда», вынужден был обратиться, в 1995 году меня бы уже не было.
Когда, оставшись без фирмы, без жилья, без работы, с репутацией «жулика» и одиозной персоны, но, имея за плечами невостребованную профессию, я, собравшись с духом, решил начать всё сначала, я твёрдо решил впредь публично не упоминать ни единой детали проводимых с 1990 года исследований и разработок. Примерно в то же самое время судьба свела меня с Борисом Васильевичем Гладковым. Уникальный физик, акустик, биоэнергетик, владевший несколькими языками и хранивший в своей голове грандиозный объём информации, он был, что называется, типичный сумасшедший учёный. Стены его квартиры на Петроградской стороне были оклеены не обоями, а чистой бумагой, на которой он вёл свои записи. Он мог проснуться посреди ночи, схватить огрызок карандаша и в исступлении прозрения безостановочно чертить на стенке замысловатые формулы, графики и чертежи, идея которых пришла к нему в голову во сне. А спал он обычно не более четырёх часов. В начале 70-х он прославился серией публичных выступлений, в которых убедительно доказывал тупиковость развития звукозаписи и звуковоспроизведения по пути расширения стереофонии. В наше время это направление привело к созданию систем Dolby-Surround, являющимися безраздельными монополистами на рынке аудио. Б.В.Гладков в публичных экспериментах показывал, как применение стерео- и квадрофонии оказывает разрушительное влияние на психику испытуемых добровольцев, воздействуя на мозговые центры слухового анализа, вестибулярный аппарат и вызывая путём возникновения в мозгу резонансных волн серьёзные нарушения речи, способности к логике, сна. Один из его учеников несколько лет проработал звукорежиссёром в Ленинградской Консерватории, практически показывая, как можно записывать на один широкофокусный микрофон целый оркестр с солистом, не создавая столь опасных стереофонических иллюзий, но оставаясь при этом на высоком уровне качества. Автор многочисленных патентов, Борис Васильевич, вроде героя известного фильма «Гений», эпатировал посетителей своего дома видом авторских свидетельств, которыми были оклеены стены его туалета. Не раз я становился свидетелем его экспериментов и дискуссий с учёными, а однажды выступил в роли добровольца. Тогда он обкатывал свой медицинский прибор, при помощи пучков звуков, настроенных в Пифагорейской шкале, устраняющих проблемы в позвоночнике (остеохондроз, сколиоз, радикулиты и т.п.). Б.В.Гладков является автором уникального прибора, который называл «звуковым лазером». Суть его изобретения заключается в том, что при помощи сфокусированного в пучок звука, не дающего в воздушной (газовой) среде рассеивания, можно безопасно проводить работы по строительству тоннелей, по бурению скважин, по уничтожению тех или иных твёрдых объектов на поверхности земли на очень больших расстояниях. Естественно, эта его разработка была моментально засекречена, а сам он получил статус навсегда невыездного из СССР и постоянно подконтрольного. Но контролировать его буйную натуру было крайне трудно. Он был общительным и открытым человеком, необыкновенно интересным собеседником, готовым охотно поделиться своими знаниями со всеми, кто проявляет к ним интерес. Несмотря на разгул истерики всеобщего стяжательства, охвативший страну в «эпоху первых кооперативов», Борис Васильевич был абсолютным бессеребренником. Он считал порочной саму идею коммерциализации авторского права, полагая такой подход тормозом для развития цивилизации. Его кумиром были М.В.Ломоносов и Н.Тесла, который, как утверждал Б.В.Гладков, сознательно раздавал идеи, могущие стать основой нового оружия, представителям обеих сверхдержав, чтобы ни у одной из них не было иллюзии превосходства. Сам Борис Васильевич утверждал, что секретность в области знания, идущая со времён египетских жрецов, это основа для подавления неосведомлённых народов и всех революций и войн, включая мировые.
Общаясь с ним, я решился поделиться печальной историей своей рекламной разработки. Внимательно выслушав, он вдруг в самом конце моего повествования расхохотался и изрёк:
– Парень, да ты в рубашке родился, коль ноги унёс! Они же не пощадили не то, что таких желторотиков, как ты, а самого Пифагора! Да что там Пифагор! Вспомни Леонардо с его идеей Музыки сфер? А Джордано Бруно. Нет, конечно, его правильно уничтожили. Если бы тогда, в 1600 году ему удалось бы увлечь своей идеей множественности миров Европу, она бы не дожила до ХХ века. Да что там Европа! Планеты бы давно уже не было. Ведь не остановила опасность размозжить планету «богоизбранных» америкосов, когда они сбрасывали своих Толстяка и Малыша на Хиросиму и Нагасаки! А если бы к тому времени они уже четыре века знали бы, что во вселенной не одни? Нет, парень, ты с чёртом поиграл, и – довольно! Занимайся лучше своей музыкой, а обработку массового сознания при помощи звука оставь-ка лучше учёным. Понадобишься, они к твоей помощи обратятся за консультацией, а не понадобишься, так крепче спать будешь. Давай за это лучше выпьем хорошего красного вина!
То была последняя наша с ним встреча. Через какое-то время от общих знакомых я узнал, что Борис Васильевич внезапно умер. Было странно помнить этого пышущего здоровьем и оптимизмом человека, любившего припомнить слова академика Павлова о том, что смерть в возрасте до 150 лет он считает насильственной, и осознавать, что его больше нет. Ему не было и половины от указанного великим физиологом срока! А ещё спустя несколько дней я узнал, что квартира покойного учёного, стены которой хранили уникальные записи, отражающие ход его гениальной мысли, при странных обстоятельствах сгорела. Если вы попробуете заказать в Библиотеке Академии Наук труды Б.В.Гладкова, вас постигнет неудача. Все его работы строго засекречены, опубликованные книги изъяты из всех библиотек, и даже немногочисленные популярные статьи в журналах «Техника молодёжи», «Химия и жизнь», «Изобретатель и рационализатор» хитрым образом вынуты из подшивок.
«Тело моё сожгите, прах развейте по ветру, а имя никогда не поминайте…»
С той поры минуло много лет. Окончательно разваленная при Ельцине страна мало-помалу пытается собраться вновь. Кое-где начинают всплывать, казалось бы, навсегда забытые идеи и понятия. Понемногу очищаются от грязи оболганные патриотизм, чувство долга, национализм, честь, коллективизм и прочие важные слова для бытия русской души. Ещё очень далеко до времён, когда мы сможем окончательно вздохнуть свободными от цепей, секретно сжимавших нас на протяжении долгих времён. Когда-то это были цепи инквизиции и страха отлучения от церкви. Потом были цепи ВЧК-НКВД-КГБ-ФСБ. А ещё раньше цепи вековых предрассудков, усердно поддерживаемые и даже насаждаемые властителями всех мастей. Немногие мыслители пытались прорвать их. Пифагор и Будда, исторический Иисус Христос и Леонардо, Ломоносов и Иван Ефремов, Никола Тесла и Циолковский… Но цепи ещё очень и очень сильны. У них меняются вывески, прикрывающие истинную их суть. Над их поддержанием в неприкосновенности трудятся сотни международных и внутригосударственных организаций, вроде Парижской Академии Наук, ещё в XVIII веке без объяснения мотивов отказавшейся рассматривать предложения на тему «вечного двигателя», или Московской Патриархии, готовой даже благословить граничащее с преступлением деяние власти, если оно будет способствовать укреплению её влияния в обществе. Такие, как печально известный Римский Клуб, ежегодными докладами которому освещают самые одиозные глобальные проекты в области экологии, экономики, демографии, военного строительства в разных странах мира, или международное движение Green Peace, превратившее благородные мотивы миллионов одураченных людей в движущую силу лоббирования тех или иных чисто экономических интересов группы крупнейших ТНК. Я уже не говорю о Ватикане, Бильдербергском Клубе, Комитете 300, ООН, НАТО, бывших Варшавском Договоре и СЭВ и прочих инструментах манипулирования сознанием человечества.
Я всецело погрузился в область творчества и педагогики и постарался запретить себе даже думать о некогда волновавших мою юную голову проблемах и связанных с ними исследованиях. Я хотел не вспоминать о бесславно сгоревшем бизнесе и связанных с этим людях и засекреченных структурах. Мне казалось, что современное общество, находящееся на грани срыва в агонию, но ещё имеющее шанс выкарабкаться на путь выздоровления, не заинтересовано в том, чтобы до поры до времени информация о некоторых способах формирования общественных установок на невербальном уровне всплывала на поверхность. Но недавно по Первому каналу ТВ, который трудно заподозрить в свободе от контролирующих его структур (не будем называть, каких), был показан сериал «Оплачено смертью» из 4 фильмов, последний из которых в жанре научно-популярного детектива фактически раскрывает некоторые направления исследований МНПЦ «Центавр», «Бюро Антреприз Аллегро», покойного Б.В.Гладкова, покойного академика Н.А.Козырева и ещё многих других. Внимательно следя за перипетиями событий художественного фильма, я ловил себя на том, что абсолютно все события не только не являются вымышленными, но даже приведены под провокационно подлинными именами. Зачем?
Задав себе такой вопрос, я внезапно вспомнил слова Н.Теслы, которые любил приводить Б.В.Гладков: «Я сознательно раздаю свои идеи американцам и русским, чтоб ни у кого из них не было иллюзии превосходства. Только это может быть гарантией мира». Может, и для меня настал момент подарить в открытой форме, возможно, и не секретные идеи, чтобы раз и навсегда избавить какую-нибудь горячую голову воплотить их монопольно в оружие?
1. КОГДА ВСЕЛЕННАЯ БЫЛА ЗВУКОМ
Над городом плыла душная жара. Изредка налетавший с моря слабый ветерок не приносил облегчения. Беспощадное солнце нагрело водную гладь так, что бриз напоминал жаркое дыханье терм, где уважаемые граждане любили коротать дни в окружении прекрасных гетер за бессмысленными разговорами, согревавшими душу, как горячий пар прогревал слабые старческие кости. В последнее время темою пересуд стало поведение Меандра. Ранее он допускался в высшее общество по знатности рода и богатству, накопленному годами удачной торговли с египетскими и финикийскими купцами. Но, как ни странно, предпочёл сливкам общества общение с чудаком Пифагором. Вот уж притча во языцех! Когда-то этот Пифагор был уважаемый человек, победитель Олимпийских игр, силач, непобедимый борец, чья удача на спортивных ристалищах соперничала со славой острослова и риторика. Ему прочили высокое положение. Но вместо этого он занялся своими странными опытами, от которых ни проку, ни прибыли. И что может связывать уважаемого Меандра с выжившим из ума чудаком из плебеев, пережившим свою былую славу?
Невдомёк было сплетникам, что каждый миг общения Меандра с тем, кого они называли никчёмным чудаком, оставляли неизгладимый след. Они познакомились несколько месяцев назад. Семь лет Меандр мучался жуткими болями в спине. Они посещали его всякую ночь, подолгу не давая уснуть. А когда всё же удавалось погрузиться в беспокойный болезненный сон, он неизбежно прерывался таким мучительным приступом, после которого и вздохнуть-то было нелегко. Куда только ни обращался богатый больной! Знахари и кудесники с Востока и Запада, почтенные лекари из Афин, бродячие колдуны, рослые чернокожие рабы-массажисты. Регулярное посещение жарких терм с их кудесницами гетерами, умевшими поднять на ноги столетних старцев, на некоторое время возвращало ему уверенность в своих мужских силах и притупляло изнуряющую боль. Но проходило совсем немного времени, и она возвращалась.
Как-то раз, медленно передвигаясь по базарной площади в очередных бесполезных поисках какого-нибудь чудесного снадобья, он наткнулся глазами на пронзительный взгляд русобородого скифа. Меандр всегда с подозрением относился к представителям этого могучего племени. Слишком выделялись они среди прочих гостей городов Греции независимым видом, своенравием и странным отношением друг к другу. Как можно обходиться без рабов? Как можно допускать женщину до мужских бесед? Как можно путешествовать, не имея при себе хоть одной маленькой скульптуры кого-то из богов для поклонения? Эти загадочные скифы вообще не поклоняются никаким богам. У них есть какой-то один главный бог, сотворивший всё и вся, к которому они относятся без пиетета – и спорят с ним, и всегда обращаются на ты. Ещё большее опасение вызывало скифское оружие и предметы из железа, что почему-то никогда не ржавеют. Здесь не обошлось без колдовства, явно! Меандр задержал свой взгляд на серо-голубых глазах незнакомца, и тотчас услышал его голос. Скиф говорил без акцента, мягким грудным баритоном, слегка нараспев, и точно завораживал чудным тембром. Он обращался к Меандру:
– Мир тебе, почтенный. Сожалею, что не знаю твоего имени, но вижу, что мучает тебя недуг спины. Есть в твоём городе человек, который может помочь тебе.
– Откуда ты знаешь о моём недуге? – вздрогнул Меандр, но сам неожиданно для себя весь превратился в слух, шестым чувством уловив в словах скифа лучик надежды на исцеление, о котором он молил богов уже семь лет.
– В этом нет ничего особенного, почтенный…
– Меня зовут Меандр, – перебил тот, – А ты кто таков?
– Купец Любомысл из Торгава. Продаю речной жемчуг, янтарь, лечебные смолы. Покупаю пергамент, пряности и розовое масло. А ещё интересуюсь древностями. Так вот, в том, что ты недужишь, виноват твой позвоночный столб. Он был серьёзно повреждён. Несколько лет травма не давала о себе знать. А когда дала, боль стала столь очевидной, что ведающий прочитает её в твоих глазах.
– Ты хочешь сказать, Либомис из Торгау, что прочёл мою болезнь в глазах моих? – изумился страдалец и подошёл к скифу поближе, – А кто ж тот человек, кто может помочь мне?
– Его зовут Первогор. Его многие знают.
– Пифагор??? – ещё более изумился Меандр, – Этот чудак и бывший герой???
– Прежде всего, он ученик скифских волхвов, и сам из скифов. Разве ты не знаешь этого? – невозмутимо ответствовал Любомысл.
– Ты шутишь, чужестранец, – усмехнулся Меандр, – весь город знает странного мужа. И никто не относится к нему серьёзно. У него даже нет второй пары сандалий, отчего он может появиться на базарной площади босиком, точно это не место совершения торговых сделок, а поле проведения Игр.
– Ты ошибаешься, почтенный Меандр. У Первогора есть ученики. И многие горожане относятся к нему более чем серьёзно. Особенно исцелённые им. А ходить босиком очень полезно.
После этой беседы два дня Меандр не мог найти себе места. Пересилить себя и пойти к Пифагору? Сразу станешь объектом насмешек. А вдруг скиф с диковинным именем, которое с трудом произнесёшь, прав, и Пифагор действительно может избавить его от злосчастного недуга?
Когда вечером второго дня Меандр прилёг на ложе, покрытое тонкой попоной из верблюжьей шерсти, и испытал приступ острейшей боли в пояснице, он вскочил и, не раздумывая, вышел из своего дома, направив стопы к жилищу чудака. Сумерки позднего вечера, надеялся он, скроют его, и его тайное посещение дома Пифагора не станет поводом для насмешек.
Старый Олимпиец встретил его так, будто только и ждал его посещения:
– Проходи, – пробасил он с порога, приглашая жестом внутрь.
То, что Меандр увидел внутри, в первый момент едва не толкнуло его обратно – прочь из дома сумасшедшего. Посреди тускло освещённой единственным факелом залы возвышалось кресло, утопающее в переплетении непонятных металлических и тростниковых трубок разного диаметра. Все они одним концом упирались в деревянный ящик, к противоположной стороне которого были приделаны мехи наподобие тех, которыми раздувают свои горны кузнецы. Ящик был снабжён множеством загадочных рычажков, а каждая трубка крепилась к подвесному кронштейну таким образом, чтобы её легко можно было направить раструбом к любой точке кресла. Пифагор стал за спиной у опешившего гостя и безо всяких церемоний легонько подтолкнул Меандра к креслу со словами:
– Проходи, садись.
– Что ты собираешься делать, Пифагор?
– Ты хочешь избавиться от своей болезни? Тогда поменьше задавай вопросов и делай то, что я тебе скажу. Побереги своё и моё время. У каждого из нас его не так много.
Едва Меандр занял своё место в кресле, оказавшемся достаточно удобным, как чудак засуетился, начал манипулировать многочисленными трубками, приставляя их раструбы к разным участкам тела сидящего. Покончив с этим, закрепил их положение и, приказав не шевелиться, пошёл к ящику и стал раздувать мехи. В трубках запели воздушные струи. Меандр не видел, что именно делал Пифагор у ящика, лишь догадываясь, что он переключает рычажки ящика. Зазвучала ни на что не похожая музыка. И по мере того, как она становилась всё громче, всё более властно захватывали его тело неведомые прежде ощущения. Потоки гармонизованного воздуха попеременно ударяли в разные точки тела с разной силой, и каждое музыкальное прикосновение отдавалось где-то глубоко внутри. Скоро гость почувствовал, что боль мало-помалу начинает покидать его измученное тело.
– Скажи, как ты это делаешь? – спросил он и получил в ответ грубый окрик:
– Не разговаривать! Хочешь исцеления, молчи. А ещё лучше закрой глаза.
Меандр послушался. И спустя миг, сам того не заметив, как, уснул. Он проспал всю ночь в чудесном кресле. Впервые за семь лет он не просыпался до утра. А когда утреннее солнце и звонкий щебет птиц пробудили его, соскочил с непривычного ложа почти с молодецкой лёгкостью. Кудесника в зале не было.
– Пифагор! Где ты? – окликнул Меандр, и откуда-то из глубины залы, точно отделившись от стены, выплыла могучая фигура.
– Проснулся? Молодец! Вовремя пришёл. Неделя-другая, и мой аппарат тебе уже не помог бы. Но тебе придётся приходить ко мне ещё не раз.
– Я согласен. Скажи, сколько ты запросишь за своё чудесное искусство? – тон Меандра был полон уважения. И тени снисходительности либо презрения, ещё вчера столь понятного при упоминании одного имени чудака, не было в его голосе.
– Ты станешь одним из моих учеников, – сказал, как отрезал Пифагор, и вновь слился со стеной. Уже оттуда, донёсся, словно с другой стороны широкой улицы, его приглушённый голос: – жду тебя завтра в час пополудни.
С тех пор Меандр стал здесь частым гостем. А вскоре начал испытывать неизъяснимую тягу ко встречам с Пифагором, чей образ в его сознании стал превращаться из чудака в величайшего мудреца. Спеша каждый день к своему учителю, Меандр перестал задумываться, как выглядят в глазах уважаемых горожан эти его визиты. Весь мир, с его удовольствиями, роскошью игр и пиров, светскими интригами и пустой болтовнёй, перестал существовать для человека, испытавшего одновременно с чудом исцеления от точившего его тело годами недуга радость открытия истинных знаний. Как-то раз, после долгого перерыва появившись в термах, не столько для того, чтобы пообщаться с горожанами, сколько для проведения элементарных гигиенических процедур омовения, Меандр поймал на себе пристальные взгляды недавних товарищей. В каждом читалась целая гамма негативных чувств – от презрения до ненависти, от укоризненного сожаления до негодования. Почтенные граждане молча проводили его этими взглядами до купален, не удостаивая даже реплики. И если раньше такой инцидент был бы для него катастрофой, теперь даже позабавил. Уже войдя в тёплую воду по пояс, он со смехом крикнул им, и гулкое эхо разнесло меж колонн его слова:
– Знаете ли вы, почтенные глупцы, что вначале вселенная была звуком?
– Что он сказал? Звуком? Богохульство! Он сам пустой звук! Да нет же, он сумасшедший… А я всегда говорил, что общение с полоумными ведёт к сумасшествию!.. Это настоящая зараза… Необходимо изгнать из города этого безумца Пифагора… Каких людей сбивает с пути… – зашептались меж собою почтенные. Но Меандр их не слышал. Он спешил закончить с омовением, чтобы успеть к своему учителю. Да, он не молод. Но учиться никогда не поздно. Когда спустя полгода он разделит с Пифагором участь изгнанника, и они будут брести по источающей жар каменной дороге на восток, стаптывая последние сандалии, он будет счастлив. Будет слушать речи, исполненные глубокого смысла и открывающие неведомые дали.
Да, вначале вселенная была звуком. Не было ни материи, ни времени, ни пространства, ни энергии. Всё мироздание сводилось к бесконечно малой точке, которая, подобно яйцу, хранила в себе всё будущее организма, что родится из неё. Эта точка покоилась в мире непроявленного хаоса, который не имеет ни измерения, ни свойств. И силой, побудившей хаос проявить себя, дабы затем из точки начала возникать вселенная в её проявлениях, был звук. Звук по своей природе есть упорядоченное колебание частиц эфира. Напрасно искать природу звука в колебаниях атомов или, тем более, молекул, являющихся уже позднейшими образованиями вселенной. Первозданным носителем материальности в зарождающейся вселенной является эфир. Он представляет собою непрерывную кванто-волновую среду, обладающую своими разрежениями и пучностями, одновременно и сверхупругую и сверхтекучую. Эоны эфира в сравнении с мельчайшим атомом водорода примерно то же, что пылинка на коже сандалии в сравнении с солнцем. Но дело не только в различении массы на много порядков. Чем крупнее тело, тем более в нём проявляется энергия покоя, тогда как эоны эфира пребывают в постоянном движении с колоссальной кинетической энергией. Именно их движение и обуславливает всё многообразие видимого и слышимого мира, представляющегося, с точки зрения эфирной среды, паутиной пересекающихся волн разной длины и частоты.
Первоначальный звук, отделивший вселенную от хаоса и возбудивший, за счёт резонанса, процесс бесконечного деления целого на части, имел частоту ;R2/2, Гц, где R переменная, равная постоянно расширяющемуся диаметру первоначальной точки вселенной. Когда расширение приведённой в резонанс первоначальной точки дошло до размеров R, превышающих размеры атома H (водорода) в 1,88 раз, а массы (m) в 3,9709515164141789934224232864073 раз, началось разделение точки на последующие части. Из одной точки возникло 2 – H+He (водород+гелий). Как только они разделились, возникло пространство, поскольку было уже более одной точки в эфире. Потом возник Li (литий), а далее – поочерёдно все элементы. Каждый из них, вступая в эфирное взаимодействие с первоначальным звуком, выдавал свою резонансную частоту. Когда число родившихся элементов достигло 11, возникла вторая несущая частота, являющаяся октавой, где соотношение R между №3 (Li, литий) и №11 (Na, натрий) установилось как ;. При этом соотношение m между №3 и №11 составляло 3,31312869289522986092104049574867. Далее соотношение делящихся элементов давало по убывающей 1/3, ; и т.д. Точные числовые соотношения между R и m делящихся элементов порождали структуру, названную первооткрывателем Пифагорейским звукорядом.
По мере увеличения R и утяжеления m частота соответствующего колебания всё более высока, а полутоновые градации между нею и предыдущей всё более мелки. Человеческое ухо в том потоке звучаний, коими продолжает являться окружающий мир, способно различить весьма ограниченную часть спектра, примерно от 24 до 12000 Гц. Включая другие органы человеческого тела, этот спектр восприятия можно увеличить до границ 16 – 16000 Гц. При этом крайние регистры этого диапазона являются разрушительными для воспринимающего их органа, поскольку близки к первоначальной (несущей) частоте мироздания и вызывают в эфирном теле внутри человеческого организма явления резонанса, уничтожающие связи между элементами и приводящие их к делению. Соответственно, живыми для спектра человеческого восприятия являются элементы, звуковые колебания которых лежат в регистре примерно от 44 до 8000 Гц, то есть между №6 (С, углерод) и №47 (Ag, серебро). Частоты же, лежащие в области разрушительной для человека и соответствующие элементам с №53 до №110, а также Li (литий), Be (бериллий) и B (бор) губительны для человека и почти всего живого. Кроме первых двух элементов – H (водород) и He (гелий), задающих несущие частоты для проявленной вселенной и являющихся элементарной её основой. Особенно опасно непосредственное взаимодействие со звучаниями элементов №92 (U, уран), №93 (Np, нептуний) и №94 (Pu, плутоний), а также с лежащим в воспринимаемой плоскости, но выдающим парализующие структуру живой волны биения в 1/13 №33 (As, мышьяк). Соотношение его m к m №6 (С, углерод) равно соотношению R к R и составляет 6,2376708308529990883470775071496. Эта комбинация цифр, воплощённая в гармоническое звучание, является смертельной и прямо противозначна числу N называемому «точкой золотого сечения волны». Она определяется как величина, равная отношению целой волны к большей её части и большей части к меньшей части. Эта величина вычисляется по формуле: {X+Y=1; 1/X=X/Y} и равняется примерно 0,617999999999999995. Соотношение противозначных точек на струне или в воздушном (эфирном) столбе звучащего тела составляет величину 10,0933184965888492471000019118. Именно это соотношение и есть соотношение жизни и смерти. В эту числовую конфигурацию вписывается и вся музыка, и весь процесс от оплодотворения яйцеклетки до распада аминокислот на простейшие углеводороды.
Путём направленных волновых (звуковых) излучений на точки тела, расположенные вдоль его хорды (позвоночника), являющегося ничем иным, как звучащей в эфирном теле человека струной, генерирующей в указанном спектре частоты определённых соотношений, можно активировать те или иные части хорды и вызвать нужные процессы. Либо подавить возникшее негативное возбуждение путём волнового (звукового) удара в соответствующую точку в резонанс с генерируемой этой точкой хорды частотой. Тогда эффект резонанса разрушит эту волну. Либо усилить недостающие волны аналогичным ударом по соответствующей точке в диссонанс с её частотой, что вызовет биения, аналогичные тем, которые происходили в процессе сотворения вселенной из одной точки с последующим делением на элементы в пространстве. Именно так действует и простой массажист, снимающий болевые ощущения движениями рук. Только он, как правило, не осознаёт, что, на самом деле, не механически разминает повреждённые ткани организма, а вызывает волновые явления, аналогичные акустическим.
Когда мы имеем дело с музыкой, она приводит в гармонические колебания весь спектр нашего внутреннего эфирного поля, за счёт чего мы начинаем испытывать те или иные эмоции, отражающие происходящие в нашем организме внутренние процессы. Эти процессы и эмоции могут быть как положительные (гармоничные), так и негативные (дисгармоничные). Но большинство путают это с резонансом и биениями диссонанса. Гармония и резонанс (в музыке его основа – консонансы, или так называемые благозвучия, соотношения частот звуковых волн в которых составляет целое число) вещи принципиально разные, ибо, как уже отмечалось выше, резонанс обладает силой разрушительной, а гармония построена на созидании и приведении в порядок изначального хаоса звучаний. Поэтому всякий музыкальный консонанс, за исключением чистой октавы, строго говоря, не является проявлением эффекта резонанса в чистом виде. Благозвучно сочетаемые звуки Пифагорейского звукоряда лишь частично резонируют друг с другом. Наиболее полный резонанс в музыке достигается употреблением октав и унисонов, усиленное употребление которых ведёт к разрушению музыки и психики, а также физического тела человека. Но, к счастью, реальная (живая) практика музицирования живых существ (людей, птиц, обезьян, дельфинов, слонов, волков и др.) всегда вносит элемент дисгармонии, делающий невозможным применение совершенно чистых октав и унисонов. Если когда-нибудь при помощи цифровой технологии удастся синтезировать чистые без примесей октавы и унисоны, то даже непродолжительное их звучание, произведённое в определённой точке земного шара и с определённой громкостью способно превратить планету в пылевое облако хаотически движущихся частиц эфира. Но такое едва ли возможно.
Все слышимые частоты вписываются в звукоряды (лады), точно так же, как видимые частоты мы распределяем нашим визуальным анализатором по длине волн (цвету). Лады бывают нескольких основных типов. В основе всего слышимого мира лежит натуральный акустический звукоряд (Пифагорейский). Он образуется путём разделения Целого на пропорциональные части. (Октава – квинта – кварта – большая терция – малая терция – увеличенная секунда – большая секунда – уменьшённая терция – малая секунда – уменьшённая секунда и т.д., если укладывать извлекаемые обертоны, или части целого, гармоники, в «прокрустово ложе» современно принятой в Европе шкалы). В принципе, в этот звукоряд вписывается абсолютно всё многообразие ладов. Европейская музыка оперирует, в основном нижней и средней частью этого звукоряда, до 12-й ступени, или до 12-го обертона. Музыка Ближнего Востока и Центральной Азии опирается на регистры с 5-го по 21-й обертон. Музыка народов Китая и Дальнего Востока строится на дискретном использовании регистров с 1-го по 5-й и с 22-го по 26-й обертоны. Индийская классическая музыка строится на использовании рядов с 1-го по 3-й, с 9-го по 13-й и с 22-го по 46-1 обертоны, практически неразличимые европейцами на слух. Есть свои предпочтения и в звучании строёв Африки, Центральной и Северной Америки, Австралии и Океании. Но ни в одном из уголков планеты, населённом разумными существами, в музыке не употребляется вся шкала Пифагорейского строя в диапазоне от 24 до 16000Гц.
Единственные из всех людей Земли европейцы открыли возможность искусственной темперации ладов, то есть разделения полутонов звукового спектра не по натурально-акустическому строю, а по равномерно разделённой по высоте шкале. Они разделили октавы на 12 полутонов и разместили полученный таким образом звукоряд в интервале от 64 до 8000 Гц. До ХХ столетия никто из музыкантов не пробовал расширить границы звучащего спектра за эти пределы, как не пробовал разделить темперированный строй на большее количество полутонов. Попытки такого рода начали предприниматься после того, как в обиход вошли звукозаписывающие устройства, и было обнаружено, что темперированный строй противоречит Пифагорейскому, постоянно вызывая биения. Как уже говорилось выше, ни один живой организм не в состоянии воспроизвести безупречно чистых тонов, что защищает его от разрушения. Но мёртвый механизм, фиксируя однажды записанное звучание, на это способен. Поэтому противоречие и было обнаружено и осознано. Тотчас начались попытки разрушить сложившуюся систему. Октаву делили на 24, 36 полутонов, вводили так называемые шумовые тембры, чей диапазон выходил за существовавшие веками прежде границы. В результате, к середине ХХ века возникла ситуация, когда живая, в том числе, медицинская составляющая музыкального искусства в Европе оказалась под угрозой полной утраты.
Позже возникла музыкальная электроника, вплотную подошедшая к проблеме абсолютно чистого фиксированного (а потому и мёртвого) звука. Связанное с этим новшеством направление музыки, именуемое рок-музыкой, продемонстрировало вполне свои способности к разрушению. Обладая гигантской силой прямого воздействия на организм человека (использование частот на пороге восприятия – от 18 до 64 и от 12000 до 25000 Гц, применение акустически точных октав и унисонов, использование большой силы звукового потока, доходящей до 116 дБ, использование стереофонии и систем Dolby Surround, выключающих возможность адекватной мозговой оценки звучаний, наконец, соединение спектров слухового и визуального воздействия на принципах резонанса), это явление стало кардинально менять облик человека.
2.ТАЙНА ПАПЫ ГРЕГОРИЯ
Он сидел один в просторной зале. Под сводчатыми потолками еле слышно струились божественные звуки, казалось, извлекаемые самим ангелами. С тех пор, как конклав избрал его главой Ватикана, он, не переставая, думал об одном. Как осуществить мечту детства? Как заставить голоса хора, воспевающего красоту Бога и сотворённого им мира, сливаться в Божественной гармонии, не смущаемой ни единым дьявольским соблазнением? Грегорий твёрдо усвоил древние правила, открытые ещё самим мудрецом Пифагором. Всякому восходящему движению голоса должно соответствовать нисходящее, всякий скачок на широкий интервал надлежит заполнить плавным движением голоса, любой скачок требует предельного внимания, означая собою нарушение благодати в мире тонких вибраций, а значит, обязательно должен быть погашен заполняющими его ходами голосов. Это всё так, умом постигнуто, но в сердце не проникло. А разве не подобает всякое знание, прежде всего, пропускать через сердце своё, единственно имеющее ключ к постижению истины? Сколько ни возился папа с доставшимися ему рукописями, описывающими учение древнего мужа, ни в одном тексте не нашёл он объяснения причин, отчего именно так, а не иначе надлежит строить исполненный Духа святого напев.
Нынче свершилось чудо. То ли привратник плохо прикрыл двери, и из внешнего мира донеслись под своды храма звуки, никогда не проникавшие сюда прежде, то ли сегодня особый ветер, загулявший причудливыми сквозняками и заставивший самые стены залы звенеть сокрытыми в их каменной кладке звуками, не подвластными человеческому голосу. Так или иначе, наконец, он услышал то, что так долго жаждал услышать, и теперь, вслушиваясь в чудо, затаив дыхание, старался вникнуть в суть таинственных законов, приоткрывшихся ему. Прежде всего, он понял, что всякий звук не есть нечто целое, а есть сложение бесконечного числа малых величин, связанных между собою законами гармонии. Итак, любой звук – есть сумма звуков. Услышав в тихих переливах ангельского хора проявление этого закона, Грегорий прозрел важные вещи. Во-первых, если петь чистым голосом, как и предписывает церковный устав, или играть на хорошо настроенном инструменте, становятся излишними напряжённые скачки. Стоит вслушаться в любой музыкальный звук, и он уже сам в себе таит всю полноту гармонии. Во-вторых, всякий мелодический скачок сопряжён с определёнными мышечными усилиями, и от того, насколько хорошо повинуются певцу или музыканту его мышцы, зависит чистота тона. А совершенной, или ангельской чистоты, как заметил Грегорий, в человеческой природе нет, ибо она по сути своей греховна. Поэтому чем труднее требуемое мышечное усилие, тем дальше результат от идеала. Иное дело – природный музыкальный звук, извлекаемый, например, ветром в печных трубах. Или тот, что слышит он теперь, под высокими сводами храма.
Папа встал со своего кресла и начал неторопливо мерить шагами гулкое пространство. От изменения точки менялось ощущение звука. Ближе к алтарной части становился он чуть расплывающимся, но зато дивной чистоты и нежности в окраске. Ближе к одному из приделов звук добирал отчётливости, теряя нежность, но зато сближаясь с пением труб. А если переместиться ко входу, то в звучании обретались гулкие низкие частоты, придающие целому ощущение мужского хора.
Прошёл, верно, час или даже более, прежде чем ветер стих, и сказочное звучание смолкло. Грегорий опомнился. До вечерней литургии есть ещё время. Сегодня он не ожидал с докладами кардиналов, секретарь не докладывал о записавшихся на приём, стало быть, можно посвятить немногие оставшиеся часы заветным трудам. Вот уже на протяжении четырёх лет вёл папа Грегорий дневник, куда заносил свои наблюдения и результаты проведённых исследований в области звука. В их проведении помогал ему алхимик по имени Мартин из небогатого дворянского старого рода франков. Этого достойного мужа папа лично спас от грозившего ему церковного суда, когда аббат Деламьен бросил несчастному алхимику обвинение в ереси. Заключалась она в том, что Мартин, бывший тогда приходским старостой и получивший за то от аббата право по его высочайшему благословению в свободное время заниматься алхимическими опытами, затеял с учителем местной школы богословский спор о толковании первых слов Писания. Мартин утверждал, что фразу «Вначале было Слово…» следует понимать в том смысле, что вначале был звук. Странное суждение приходского старосты возмутило богобоязненного Деламьена, он пригрозил Мартину судом и написал об услышанной ереси в своём ежегодном послании в канцелярию Его Святейшества. Неизвестно, как бы сложилась участь приходского старосты, если бы то послание не прочёл лично папа Грегорий. Коротенькая «еретическая» фраза некоего Мартина заставила внезапно затрепетать сердце папы, и он тотчас приказал секретарю составить запрос в аббатство Деламьен с целью вызвать к себе приходского старосту Мартина. Через месяц смуглолицый коренастый мужчина, по виду, с явными примесями испанской, либо даже мавританской крови, предстал пред очи Его Святейшества, и с первой же беседы с ним папа твёрдо решил оставить этого человека при себе, о чём немедленно уведомил аббата, присовокупив замечание: «Любезный брат мой, не будьте слишком строги к пытливости человеческого ума, коему всегда свойственны дерзания в поиске истины. Сказано, что блаженны алчущие правды, и Вам не пристало забывать о сем. А вместо наказания за заблуждения чистых душ следовало бы наставлением на путь истинный и молитвою исправлять заблуждения их. Посему старосту Вашего как человека, несомненно, искреннего и чистого душою оставляю подле себя, дабы уберечь его наивность от соблазна. Ваш брат Грегорий».
Папа взошёл в свои покои, отослал ожидавшего распоряжений секретаря за Мартином и встал за конторку, на которой заботливой рукою верного послушника уже были разложены аккуратной стопкою чистые листки бумаги. Грегорий слабо улыбнулся, проводя рукой по нетронутым страницам, и вынул из бюро заботливо перевязанную тонкой тесьмою толстую тетрадь в кожаном переплёте. Пролистав исписанные мелким каллиграфическим почерком, которым он славился с детства, листы, он заложил закладку на чистой странице и мокнул тонко очиненное перо в чернильницу.
«Обращение небесных сфер, – начал выводить он, – подчинено тем же законам Божественной гармонии, что и сочетание природных звуков в единую музыку. Господь наш, даровавший человеку разумение, подарил ему различение между оными. Согласно учению Пифагора основных звуков есть семь натуральных и к ним ещё пять производных. Взаимодействие между двумя произвольно взятыми звуками само по себе уже есть музыка. Следуя воле Творца небесного, человек должен таким образом сочетать имеющиеся 12 звуков, чтобы они в полноте отражали музыку обращения небесных сфер. Всякая иная музыка, звучащая в среде необразованных крестьян и жителей городских окраин, как не выражающая красоты мироздания, суть музыка греховная и порождение дьявольское».
В покои вошёл Мартин. Грегорий обернулся к нему и протянул руку, к которой вошедший коленопреклоненно припал и молвил:
– Ваше Святейшество, я пришёл по зову Вашему и рад сообщить Вам о том, что получил новые результаты в моих опытах.
– Потом, Мартин, – поморщился папа, – Я хочу просить тебя, давно ли ты слышал на улице труверов или иных странствующих музыкантов?
Мартин поднялся с колен и вскинул на своего покровителя и властелина изумлённый взгляд.
– С тех пор, как я покинул пределы своей Родины, мне не доводилось слышать их, Ваше Святейшество, – смущённо проговорил он, поняв, что столь открыто демонстрировать своё удивление неприлично и просто, может быть, опасно. Однако, судя по всему, папа пропустил взгляд своего помощника мимо внимания. Он обернулся к своим записям на конторке, бегло пробежал их глазами и, не глядя на Мартина, молвил:
– Считаешь ли ты, что их искусство пробуждает в человеке самые низменные страсти?
– Да, конечно, – закашлявшись, отвечал Мартин, решив, что вопрос был задан с явным подвохом. На самом деле, он давно не мог взять в толк, отчего это епископат и в землях короля франков, и в Италии, и в Бургундии в последние годы так ополчился на уличных музыкантов. Он не видел большого греха в том, что люди, не связанные церковными обетами, поют и танцуют на свадьбах или праздниках, тем более что часто под аккомпанемент цинков и трумшайтов даже распевают трогательные стихи о страстях Христовых и деяниях апостолов, что многими приходами даже поощрялось. Грегорий с подозрительностью оглядел Мартина и не сразу продолжил:
– Хорошо, сын мой. А ответь мне, в чём ты видишь проявление греховной сути этой музыки?
Мартин опешил. Похоже, Святейший папа затевает какую-то новую серию своих исследований, либо ему опять кто-нибудь донёс на алхимика, тайно развлекавшегося игрой на некоторых музыкальных инструментах, главным образом, с целью понять природу воздействия их звуков на душу человека. Видя его замешательство, папа Грегорий сам ответил на свой вопрос:
– Ведь звуки трумшайтов и горнов не чисты, не так ли? – Мартин кивнул, сглатывая подкативший ком в горле, – А что, по-твоему, это означает?
– Я полагаю… Это… Гм!.. Думаю, что это означает, что… что… Мне кажется, что мастера, которые делают их, не знакомы с науками, оттого всё у них звучит фальшиво. Вот, что я думаю.
– Спасибо, сын мой. Но что значит фальшиво? Разве не ты ли когда-то предположил, что Божественное Слово, лежавшее в основании Творения, было музыкальным звуком?
У Мартина душа ушла в пятки. Всё время своего пребывания при папе Грегории он боялся, что когда-нибудь его «еретическое» предположение, неосторожно высказанное в никчёмной беседе, ему припомнят. Именно оно, как справедливо предполагал бывший приходской староста, и послужило причиной его появления в Риме. Неожиданно Грегорий улыбнулся:
– Не думай, что я стану упрекать тебя в сих опрометчивых словах. В них есть здравое зерно. Скажу более, я думаю, что они чистая правда. Посуди сам. Может ли Слово начертанное, по сути, знак стать первопричиной? Нет, не может. Ибо знак есть лишь символическое отражение уже сотворённого или сущего. А может ли Слово неизреченное, то есть Божественная мысль быть первотолчком? Также нет. Ибо, хотя всё сущее и воплощено по мысли Божией, но для воплощения требуется проявление мысли в чём-то отличном от её бестелесности. А как проявляется мысль в Слове? Единственно через его произнесение, то есть через звук, не так ли?
– Истинно так, Ваше Святейшество, – робея, поддакнул Мартин, всё ещё не понимая, куда клонит папа. Тот же, воодушевляясь тем, что говорит, продолжал:
– Так скажи же мне, сын мой, разве может изреченная в Слове Божественная мысль быть озвучена иначе, чем в звуке высочайшей чистоты и гармонии?
– Истинно, не может. Значит, я, говоря о звуке, попал пальцем в небо, Ваше Святейшество?
– Да-да, именно! – рассмеялся Грегорий, – Только в абсолютно чистом, лишённом привнесённых шумов гармоническом звуке, исполненном высшего благородства, красоты и гармонии, могла воплотиться Божественная мысль и Слово. И этот звук, породивший твердь и влажность, воздух и огонь, должен быть совершенен, чтобы соединять в себе все четыре стихии. Человеку в бренном теле его не дано расслышать этот звук. Но он может к нему стремиться, постоянно улучшая себя, освобождаясь от грехов, очищая тон своей молитвы. Оттого-то достойно и праведно есть возносить хвалу Господу нашему единственно в пении псалмов и молитв. Человек, неспособный к пению, дальше от Бога, чем Вавилонская блудница. Пение, стремящееся к совершенствованию Богом данного инструмента – голоса, есть самый верный путь к Богу. Но игра на инструментах, каждый из которых нарушает гармонию сфер, загрязняет чистоту тона, тем самым, посягая на всевластие первого гласа, сотворившего Вселенную, лишь удаляет человека от Творца небесного, заглушает гармонию в нём самом. Я уже не говорю о тех инструментах, которые по низкой природе своей изначально отринули всякий тон. О бубнах, тимпанах и других стучащих. Ты согласен с этим, сын мой?
– Ваше Святейшество, но как же быть с менестрелями, разыгрывающими на площадях рождественские мистерии? Разве не подобна их игра, умиляющая горожан во стремлении к Богу, псалмопению самого библейского царя Давида?
Грегорий строго глянул на собеседника, и тот разом съёжился под его взглядом. Нет, он и не думал возражать папе. Но в вечном своём стремлении к познанию, не мог удержаться от вопроса. Лучше задать его более мудрому и просвещённому духом вслух, чем потом тайно мучаться поиском ответов. Папа вздохнул и сказал:
– Запомни, сын мой, благими намерениями часто мостят дорогу в ад. Ещё много бед хлебнёт заблудшее человечество оттого, что не распознает пагубы в извлечении фальшивых тонов. Я мог бы издать эдикт о повсеместном запрещении игры на всяких музыкальных инструментах. Но, увы мне, я знаю, что моя воля будет нарушена. Люди будут совершенствовать свои трубы и кимвалы. Наверное, они будут искать приближения к чистому тону. Но погрязнут в заблуждении. Ибо ещё великий Пифагор математически доказал невозможность извлечения абсолютно чистых тонов. Ибо каждый чистый тон имеет такое числовое выражение, какого нет в счислении. Эта постоянно ускользающая величина будет звать всё новых грешных ловцов на её определение. Но по мере того, как всё точнее будет приближение к ней, всё более будет увеличиваться фальшь. Единственное спасение от этого порочного пути – молитвенное пение, хорал. В самой природе Богоподобной твари заложен ключ к преодолению сего порока. Наш голос – величайший дар Божий, и только повинуясь внутреннему ощущению, вслушиваясь в естественные звуки природы и следуя логике единых законов мироздания, возможно приблизиться к Божественной чистоте изначального Слова, которое, несомненно было звуком. Но люди грешны. Они будут пытаться усовершенствовать по своему скудоумному усмотрению природу. И настанут времена, когда даже в храмах Божиих зазвучат инструменты, созданные руками человеческими. И со временем слух человеческий помутится настолько, что перестанет различать, где фальшиво, а где чисто. И тогда, по слову Иоанна Богослова, вострубят ангелы страшным гласом, напоминая первоначальный Божественный звук, и разверзнется бездна, и всех нас ожидает Судный день. Запомни, Мартин, сын мой, по мере сил своих телесных и душевных береги душу свою от проникновения в ней через слух телесный звуков дьявольских. Они суть разрушители. Воспевай молитвы и денно и нощно ищи гармонии через голос твой. Тогда обретешь спасение. Ступай, мне ещё надобно записать некоторые мысли.
– Ваше Святейшество, а как же результаты моих опытов? Вам сейчас они не нужны?
– Ступай, сын мой. После поговорим о твоих опытах. Я верю, что много пользы в них. Но и многие печали через них. Увы, никакая наука не убережёт род человеческий от того, что ему суждено пройти. Лишь избранные смогут прикоснуться к знанию и спасутся. Удел же остальных путь скорби. Да благословит Господь тебя на труд твой! Ступай же.
Пройдёт совсем немного времени, и папа Грегорий создаст свод молитвенных песнопений, известный поныне под названием Грегорианский хорал. Этот фундаментальный свод напевов, зафиксировавший строгую последовательность богослужебных мелодий, станет итогом его многолетнего труда и раздумий, и более чем на тысячелетие определит всю музыкальную культуру Европы. Выработанные в этом своде основные закономерности, позже постулированные в священные принципы строгого стиля, практически в неприкосновенности дойдут до середины ХХ века. Незыблемость и актуальность лежащих в основе этого свода принципов голосоведения подтвердит в начале ХХ столетия в своём труде «Вертикально-подвижной контрапункт строгого письма» великий учёный и композитор С.И.Танеев. А их обусловленность физическими законами продемонстрирует несколько позже Б.В. Асафьев. Правда, его соображения в книге «Музыкальная форма как процесс» носят скорее эмпирический характер. Ближе собственно к физическим законам голосоведения подойдёт Л.Мазель в исследовании терцовой индукции, случайно открытой им как всеобщий закон. А.В.Яковлев в краткой монографии «Физиологические основы певческой атаки», не ссылаясь на грегорианский хорал, придёт практически к тем же выводам, что и великий мыслитель и церковный реформатор раннего средневековья. По сей день неоспариваемой аксиомой остаются такие принципы голосоведения, выведенные папой Грегорием и его помощниками, как принцип обязательного заполнения скачка, принцип приготовления скачка и принцип опевания опорных тонов. Вся позже созданная профессиональная музыка, равно, как и музыка народная, будет до середины ХХ века строиться исходя из постулата Грегория о том, что взаимодействие двух произвольно взятых тонов уже есть музыка. На основе этого Б.В.Асафьевым будет впервые сформулировано целостное понятие об интонации.
Сегодня вновь возвращаются к классическому понятию, оспаривая выдвинутые советским учёным краеугольные камни определений и даже само понятие. Например, видный современный композитор-авангардист и музыковед «новой волны» Э.Кшенек утверждал, было, что интонационное музыкальное искусство себя изжило. После изобретения плеядой так называемых «новых венцев» (А.Шёнберг, А.Берг, А.Веберн и др.) системы додекафонной композиции интонация как основа построения музыкальной ткани, дескать, уже не является ни обязательной, ни, более того, желательной в музыкальной практике. К.Штокхаузен, человек неоспоримого таланта и изрядной проницательности, пошёл ещё дальше. Он взялся практически доказывать, что в основе музыкальной композиции может лежать практически любой шум, в том числе, шум, никак не систематизированный, а на склоне лет провозгласил, что на смену интонации, мол, пришло искусство тембра. Своё заключение он сделал на основании появления в широкой практике электронно-музыкальных произведений, в которых методами компьютерного моделирования действительно создаются новые звучности, в том числе и такие, каких в естественной природе не существует. Лидер современного минимализма Ф.Гласс развил идеи своих предшественников до того, что договорился до утверждения об интонации как о враге музыки. Правда, собственным композиторским творчеством сей высокоталантливый деятель себя категорически опровергает. И немудрено!
В записках папы Грегория ещё нет формулировки понятия интонации. Зато есть абсолютно точное наблюдение над музыкальными звуками, каждый из которых, состоя из великого множества прочих звуков, как белый цвет состоит из многоцветья спектра радуги, включает в себя всю последующую музыку. Стало быть, уже в одном произвольно взятом тоне потенциально заложена интонация, которую музыкальное развитие, можно сказать, выявляет кинетически. Великий учёный муж и церковный деятель утверждал, что любые два произвольно взятые тона рождают отношение между ними, которое уже и есть музыка. И в этом он безукоризненно прав. Мой великий учитель, выдающийся композитор современности Б.И.Тищенко на уроках любил повторять своим ученикам: «Музыка рождается со второго звука». Тем самым он призывал к величайшей ответственности за каждый звук, к стремлению избегать случайностей, волюнтаризма и «расхристанности» музыкальной ткани и формы. Развивая формулировки Б.В.Асафьева, можно предложить такое утверждение:
ИНТОНАЦИЯ – ЕСТЬ КОМПЛЕКСНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ДВУХ И БОЛЕЕ МУЗЫКАЛЬНЫХ (ТОНИРОВАННЫХ) ЗВУКОВ, ВКЛЮЧАЮЩЕЕ ВРЕМЕННОЙ (РИТМИЧЕСКИЙ), ЧАСТОТНЫЙ (ЗВУКОВЫСОТНЫЙ), ПРОСТРАНСТВЕННЫЙ (ТЕМБРОВО-ДИНАМИЧЕСКИЙ), АГОГИЧЕСКИЙ (АРТИКУЛЯЦИОННЫЙ) И СИЛОВОЙ (ЛАДОВЫЙ) АСПЕКТЫ. ИНТОНАЦИЯ ЕСТЬ МЕЛЬЧАЙШАЯ ВОСПРИНИМАЕМАЯ ЧАСТИЦА МУЗЫКАЛЬНОЙ РЕЧИ, ОБЛАДАЮЩАЯ ПРИЗНАКАМИ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ И ОБОСОБЛЕННОСТИ.
Собственно, из интонаций складывается музыкальная речь. Классические единицы музыкальной речи (мотив, предложение, период, фраза, периодичность и т.п.) уже производные либо суммы заложенных в них интонаций. Следует различать мотив и интонацию, ибо мотив структурно завершён относительно построений большего масштаба, а интонация к структуре вообще не имеет отношения и бывает относительно незавершённой. Тем не менее, в музыке классицизма в большинстве случаев интонация и мотив тождественны.
На силовом (ладовом) аспекте я буду останавливаться несколько раз в последующих главах. Что касается количества звуков в интонации, то проведённые мною статистические исследования показывают, что в избранном списке классических, народных и эстрадно-танцевальных композиций европейской музыки осознаваемые слухом интонации выстраиваются в следующей пропорции:
Двухзвучные 7,75%
Трёхвучные 44,99%
Четырёхзвучные 29,68%
Пятизвучные 11,12%
Шестизвучные 3,89%
Семизвучные 1,47%
Восьмизвучные 0,33%
Девятизвучные 0,16%
Десятизвучные 0,13%
Одиннадцатизвучные 0,13%
Двенадцатизвучные 0,13%
Тринадцатизвучные 0,11%
Четырнадцатизвучные 0,07%
Пятнадцатизвучные 0,01%
Прочие 0,04%
100 студентов музыкального факультета прослушивали 1000 музыкальных фрагментов, вычленяя из них интонацию и запоминая её. Получились следующие результаты. А) пропорциональное распределение интонаций по количеству звуков от 2 до 15 в европейской музыке, взятое на 1000 нотных образцов. Б) уровень быстрой запоминаемости интонаций по количеству звуков в них, взятый на 100 испытуемых студентов музыкального факультета. В) уровень сохранения интонаций в долговременной памяти (запись по памяти на следующий день после проигрывания) по количеству звуков в них, взятый на 100 испытуемых студентов музыкального факультета.
Полученные данные сходны. При этом, самый большой разброс значений в группе А), описывающей количественные характеристики различных интонаций. Феномен долговременной памяти как бы сглаживает их различия, уменьшая разброс между пиковым и минимальным значениями. Разумеется, на запоминаемость музыкальной интонации влияют не только её количественные характеристики, но и другие, поэтому говорить о чистоте эксперимента в данном исследовании нельзя. Можно лишь отметить общую тенденцию, достаточно, впрочем, очевидную и без приведённой таблицы. Данная статистика важна в контексте настоящей работы в другом смысле. Дело в том, что конфигурация полученных графиков практически совпадает с конфигурацией звуковой волны при её цифровой обработке, временным графиком слушательского восприятия премьерного исполнения в концертном зале и многими другими, что может свидетельствовать о более глубоких вещах, нежели простая статистика. Но об этом много ниже.
Возвращаясь к грегорианскому понятию об интонации, хотелось бы отметить применённую им классификацию интонационных типов, которая во многом осталась актуальной и поныне.
Тип первый. Вопросительный.
Интонационные характеристики:
1) прерывисто-поступательное восходящее движение с опеванием последнего тона;
2) слабость исходного и окончательного опорного тонов;
3) ритмометрическая неопределённость;
4) наличие интонационного скачка в начальной фазе движения;
5) асимметричность рисунка.
Тип второй. Утвердительный.
Интонационные характеристики:
1) поступательное нисходящее движение;
2) сильное положение исходного и окончательного опорных тонов;
3) ритмометрическая определённость;
4) принципиальное отсутствие скачков;
5) ритмическая симметрия рисунка.
Тип третий. Ламентозный (жалобный).
Интонационные характеристики:
1) нисходящее движение;
2) слабое положение окончательного опорного тона;
3) хореическая структура;
4) отсутствие скачка, стремление к предельно малой интервалике (вплоть до увеличенного унисона);
5) асимметричность рисунка.
Тип четвёртый. Восклицательный.
Интонационные характеристики:
1) восходящее движение;
2) сильное положение окончательного опорного тона;
3) ритмометрическая определённость;
4) возможность скачка в конечной фазе движения;
5) асимметричность рисунка.
Тип пятый. Повествовательный.
Интонационные характеристики:
1) восходящее поступенное движение;
2) сильное положение окончательного опорного тона;
3) ритмометрическая определённость;
4) отсутствие скачков;
5) асимметричность рисунка.
Тип шестой. Созерцательный.
Интонационные характеристики:
1) опевающее движение;
2) сильное положение исходного и окончательного опорных тонов;
3) ритмометрическая неопределённость;
4) отсутствие скачков;
5) симметричность рисунка.
Все остальные типы мелодической интонации, сформулированные папой Грегорием, являются либо производными от вышеперечисленных, либо их комбинациями. При этом хроматическая окраска участвующих в интонации тонов для него значения не имеют, поскольку, как он полагал, переокрашивание того или иного тона на полтона вверх или полтона вниз не меняют принципиальных основ взаимоотношения между тонами, если не возникает акустически острых интервалов, таких, как увеличенная секунда, уменьшённая квинта или увеличенная кварта. Запрет на использование этих интервалов является, по мысли Грегория, единственным ограничением на использование хроматического переокрашивания тонов в интонации. Позднее, примерно в середине XVIII века строгость этого запрета начала смягчаться, однако и поныне в европейской музыке не без оснований с осторожностью относятся ко всем увеличенным и уменьшённым интервалам, особенно, к такому, звучание которого соответствует диссонансу тритон (увеличенная кварта либо уменьшённая квинта). Алхимики средневековья так и не смогли научно обосновать причины столь сложного положения тритона в ряду других интервалов. Но если обратиться к системе расчётов Пифагорейской школы, то можно без труда обнаружить, что тритон – единственный интервал, частотное соотношение между тонами в котором не выражается действительным числом (К=1/1,3737373737373…)
Значение практических достижений папы Грегория, создавшего систему из 365 хоральных формул и заключивших в стройную систему принципы мелодического интонирования в европейской музыке, много выше чисто культурной или обрядовой практики. Средневековый учёный, богослов, алхимик, религиозный и общественный деятель эмпирически обозначил рамки, за пределами которых мелодическая интонация начинает утрачивать свои коммуникативные функции, всё более приближаясь к понятию «белого шума». Система основных интонационных типов, сложившаяся в грегорианском хорале, располагает все из них в зоне от 2 до 5 тонов, вполне соответствующей основной рабочей зоне музыкальной практики применения интонации и музыкального восприятия, что отражена на графиках (рис.1).
3. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ВЕЛИКОГО БЕЗУМЦА
Тяжело дыша, Леонардо поднялся с кресла и обвёл глазами полумрак мастерской. Давно не заходил он сюда. Когда одна за другой стали настигать его болезни, выбивая из привычного графика и заставляя подолгу пребывать в вынужденном безделье, он оставил свой сизифов труд, которому посвятил два последних года. Денег на цех подмастерьев у него не было, и тяжёлым делом шлифовки зеркал приходилось заниматься самому. А тут ещё этот дурень Антонио, вроде бы солидный мужчина, домовладелец и купец, а туда же: начал распространять по городу нелепые сплетни в его адрес, дескать выживший из ума старик в своей мастерской мастерит адскую машину для вызова чертей! Откуда берётся глупость людская! И как объяснить этому болвану, что в чудесным образом настроенные зеркала можно будет поймать самый тоненький пучок света, исходящий от далёкой звезды или планеты, и тогда можно будет рассмотреть её в деталях! Что скудоумному купчинушке до разглядывания других планет! Он и о своей-то имеет весьма приблизительное представление. Небось, до сих пор верит, что плоский блин земли покоится на трёх слонах, как учила его в детстве кормилица, рассказывая мавританские сказки!
Леонардо сокрушённо подумал, что не успеет завершить своего труда. Готовы лишь пять из семи зеркал. Если собрать телескоп из них, то самое большее, на что можно рассчитывать, так это на разглядывание гор на поверхности ближней соседки луны. А ведь есть ещё загадочный братец Марс, величественный Юпитер, ускользающая от взора утренняя гостья Венера, сумеречный обвитый кольцами Сатурн и холодный синью отливающий Уран. Есть у планет свои спутники, вроде братьев-разбойников Фобоса и Деймоса, ещё никем не открытых, и имён покуда не получивших, но Леонардо точно знает, что они там есть! Он же их вычислил! Да, грустно устроена жизнь. Едва ты приступаешь к чему-то самому главному, к чему вела тебя извилистая дорожка твоего пути на земле, как пора собираться покидать её. Краток миг нашего присутствия в этом мире!
Леонардо неспешно приблизился к конторке, открыл левый ящик и извлёк оттуда желтоватые листы, перевязанные тонкой бечевой. Ему не хотелось сейчас, едва оправившись от очередной болезни, тотчас приниматься за свой труд. Но подержать в руке приятной тяжестью давящий на неё плод горения ума, кропотливых изысканий, тщательных расчётов и тонких наблюдений было хорошо. Не мог он отказать себе в этом удовольствии. Особенно теперь, когда точно знает, что значительная часть этих его трудов обречена. Появившись на свет преждевременно, будучи опасными для неготового к их постижению человечества, эти материалы подлежат уничтожению до того, как отчалит в мир иной их создатель. Леонардо тяжко вздохнул и положил листы на конторку.
Едва он сделал это, дверь мастерской скрипнула, и на пороге возникла высокая худощавая фигура падре Романо. Этот молодой человек в последнее время слишком зачастил к старому Леонардо. Нельзя сказать, что тот был не рад своему гостю. Одиночество, конечно, штука конструктивная, но, бывает, и утомляет. Особенно, когда оно становится беспросветным, а ты немощным. Эх, где те времена, когда Леонардо, обласканный вниманием сильных мира сего, был и галантным кавалером, и первоклассным наездником, и блестящим фехтовальщиком, и едва ли не первым флорентийским силачом! Не то нынче…
– Входите, падре, – проскрипел Леонардо, не оборачиваясь в сторону вошедшего.
– Откуда вы знаете, кто к вам пришёл? Вы же и взгляда не бросили в мою сторону! – удивился тот, следуя приглашению, – Как нынче ваше самочувствие? Я вижу, милостью Божией, вам удалось одолеть давешнюю хворь.
– Пустое! – отмахнулся старик, – Мне осталось несколько дней, я знаю. Так что, пора распорядиться сделанным и приготовиться в путь.
– Неисповедимы пути Господни, – воздев очи горе, назидательно пропел падре и добавил: – Никто не может знать точно свой день и час. Разве Господь един.
– Ах, падре! – усмехнулся Леонардо, – Назови я вам сей же миг точный день и час, вы и тогда бы подвергли мои слова сомнению. Не так ли?.. Не надо, не надо возражать. Проходите лучше сюда, садитесь в моё кресло и слушайте. Я должен кое-что вам сказать, пока есть время.
Священник послушно приблизился к учёному, но от предложенного ему кресла отказался, продолжая стоять, внимательно вглядываясь в хозяина мастерской. Романо из рода Антониони был человеком образованным. В отличие от многих католиков, он не высказывал никогда осуждения в адрес францисканцев или лютеран, пребывая в твёрдом убеждении, что на всё воля Божья, даже на разделения церквей и обрядов. Несмотря на свои пока ещё молодые лета, он уже имел переписку с довольно влиятельными людьми - как в Италии, так и далеко за её пределами. Среди его адресатов был даже иеромонах Паисий из Греции, представитель Восточной Ортодоксии, сношения с которой после Флорентийской унии 1439 года хотя и сделались более терпимыми, но по-прежнему оставались исключительными и даже небезопасными для некоторых клириков. Епископ знал о сношениях молодого священника с Леонардо. Кому другому такое едва ли сошло бы с рук. Но не только семейные связи клана Антониони уберегали падре Романо от неприятностей, но и личный интерес епископа, жаждавшего, во что бы то ни стало заполучить ту часть рукописей великого книжника и чудака, в которых говорится о свойствах звука. При епископе служил полуслепой органист Стефанио Бартоцци, не только не имевший достаточного образования для столь высокого места службы, но и позволявший себе во время служб такие вольности в отношении канона, за которые спокойно можно угодить в лапы инквизиции. Однако приехавшие от самого папы с инспекцией пять высокочтимых епископов не только не упекли Стефанио за решётку, но, напротив, выказали слепенькому высочайшее почтение, удостоив его игру после воскресной проповеди звания canta dolcissima (то есть, нежнейшее пение), чем немало удивили как епископа, так и весь клир. Епископ Палермский на ужине перед отъездом инспекции заметил, что игра полуслепого органиста заставляет трепетать самые чёрствые сердца и созвучна пению ангелов. После отъезда инспекции епископ зачастил к своему органисту и всё выпытывал у него, в чём его секрет, ведь он, сын неграмотного крестьянина, сам недоучка, удостоился такой чести, как служба в главном городском соборе, и при этом позволяет себе забывать часть канона, сочинять вместо положенных частей литургии какие-то нелепые вольности… Однажды раздобревший от обильного епископского угощения и изрядного количества выпитого вина Стефанио проговорился, что весь секрет заключён не в нём, а в органе, который много лет назад, по его просьбе, отремонтировал и перенастроил известный в городе алхимик, художник и книжник Леонардо из Винчи. Тогда ещё их преосвященством служил досточтимый Валенсио из рода Борджиа. Никаких записей об этом не велось, потому что покойный епископ Валенсио Борджиа, мир его праху, был до чрезвычайности жадным, и повелел рассчитаться с мастером не через кассу, а из пожертвований мирян, так, чтобы любая проверка не смогла бы установить затраченных сумм и предъявить каких-либо претензий.
После того разговора епископ стал интересоваться всем, что связано с именем Леонардо. Но так как этот некогда чрезвычайно известный в Италии человек ныне считался официально неприкасаемым, осуществлять свой интерес епископу приходилось с величайшей осторожностью, практически тайно и в основном через третьих лиц. Поэтому, когда прибывший во служение молодой выпускник Болонской Духовной Академии Романо Антониони начал проявлять интерес к персоне старика, епископ всячески способствовал тому, чтобы контакты между учёным и молодым клириком становились как можно более близкими.
– Послушайте меня, падре Романо, – начал Леонардо, – в моих руках труд, который, я знаю, мне не суждено довершить… Постойте, не перебивайте меня, перевёл сбившееся дыхание и, бросив свой пронзительный взгляд из-под густо нависших бровей на своего гостя, продолжил, – Здесь расчёты движения небесных тел, которыми я занимался последние годы и для проверки которых хотел построить новый оптический прибор для наблюдений за светилами. Но главное в этих расчётах, и то, что я так и не сумею доказать, потому что уже не успею этого, главное в них то, что все светила подчиняются законам музыкального ряда. В древние времена об этом впервые говорил мудрец Пифагор. Вот здесь, в последних листках моего труда, – он развернул несколько листков и ткнул в них желтоватым пальцем, показывая священнику, на что следует обратить особое внимание, – несколько ключевых таблиц. Посмотрите, падре Романо.
Молодой священник принял из рук старика бумаги и начал вчитываться в текст. Не сразу до его пытливого и искушённого в различных науках ума начал доходить смысл того, что он читал. Прошло не меньше десяти минут молчаливого чтения, не прерываемого автором, тяжело дыша разглядывающим своего читателя, прежде чем падре Романо оторвался от листков и вскинул на Леонардо полный благоговейного изумления взгляд.
– Вы берётесь утверждать, что раскрыли Божественный секрет воздействия музыки на наши сердца, сеньор Леонардо?
– Не совсем так, дорогой мой падре Романо. Не совсем так. Но главное, суть я всё-таки ухватил. Вот, смотрите, – старик склонился к самому уху священника и горячо зашептал ему слегка взволнованным голосом: – Семь главных планет обращаются вокруг своего солнца. И третья из них, определяющая жизнь во Вселенной, так же, как третья ступень определяет мёртвое или живое наклонения лада – мажор или минор – это наша Земля. Этих семь – Меркурий, Венера, наша планета, Марс, Юпитер, Сатурн и Уран. Но этими семью не исчерпываются все планеты солнечной системы, как не исчерпываются семью ступенями лады музыки. Должно быть ещё пять. Об одной ещё греки говорили, что она была, только погибла. Это Фаэтон. И путь его должен проходить между орбитами Марса и Юпитера. Ещё четырёх мы не знаем. Но они должны быть. Три далеко за Ураном, а одна совсем рядом…
– Может, Луна? – с улыбкой обронил падре Романо.
– Может быть, и так, – словно не удивившись вопросу, задумчиво прошептал старик и придвинулся к уху священника ещё ближе, – двенадцать ступеней образуют полный музыкальный звукоряд. Но есть и ещё полнее. Если уж начнём считать Луну, то надо будет считать ещё десятки, а может, и сотни таких же лун подле каждой крупной планеты. А потом прибавлять к этим телам ещё и ещё более мелкие, пока не дойдём до пылинок. Если все сочтём, то получим примерно то же, что в звучании трумшайтов и тромбонов, когда плавное скольжение звука от одного тона к другому тону заполняет всё пространство звукоряда. Нам кажется, что звуки скользят, но на самом деле они переходят… Да-да, именно переходят с одной высоты на другую, соседнюю. Но этот переход такой мелкий, такой незначительный и так там всё рядом, что мы не слышим, не замечаем. Нам кажется, что звуки плавно скользят. Но это не так. Корсиканцы, например, или арабы различают не наши семь или даже двенадцать, а двадцать три тона. Нам кажется, что звуки их песен гнусавы и фальшивы, потому что мы не различаем таких мелких делений и слышим их просто как фальшь. А они слышат.
– Да, это интересное рассуждение, господин Леонардо. Только как быть с тем, что с древнейших времён именно наша семиступенная лестница признана самой совершенной, чистой и ведущей к Богу, тогда как всякое замутнение священной семёрки – путь к дьяволу?
– Вы честный человек, сеньор Романо. И сами знаете, что это не совсем так. Регенты хоров так и не смогли добиться совершенного звучания. Потому что в семиступенном ладу всё построено на погрешности. Приближение и погрешность. А точно октаву поделить невозможно, не учитывая всей бесконечности промежуточных тонов. Кроме того, тоны между собой не равны, как не равны между собой планеты.
– Слышал бы Вас епископ, сеньор Леонардо! Это же ересь чистой воды! Впрочем, как и другие Ваши утверждения о планетах, – мрачно заметил падре Романо и вновь бросил взгляд в бумаги, которые по-прежнему держал в руках.
(продолжение следует)