ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТИХИ
Города на стекле.
Ночью зимнею, ночью длинною
На окне моём кружева –
Мне рисует ночь белым инеем
Заповедные острова.
Хоть ты жги меня, хоть ты режь меня,
Не открою пути туда,
Где растут себе белоснежные
Заповедные города.
Солнце зимнее улыбается,
Золотит на стекле узор.
Солнце вещее, солнце знает всё,
И недаром ласкает взор.
За студёными, за морозными
Днями будут иные дни.
То ли рано мы, то ли поздно мы,
Но увидим весны огни.
Потекут ручейки слезливые,
И растают в белесой мгле
Заповедные, молчаливые
Города на моём стекле
2001
Два города.
Над излучиной Невы
Возле Смольного Собора,
Где задумчивые львы
Выстроились вдоль забора,
Где завод игристых вин
И туманы над рекою,
Озабоченных мужчин
Проходною заводскою
Поглощает по утрам
Город северных рабочих.
Это тоже, между прочим,
Штрих для невских панорам.
Переполненный автобус
На Кондратьевском трещит.
В давке едут люди, чтобы
Как-то обустроить быт,
Заработать на семейство,
Да с концами свесть концы.
Братья, матери, отцы –
Все равны по ходу рейса.
И кондуктор в сотый раз
Выкликает проездные:
Едут, едут заводские.
И задумчиво глядит
Город противоположный –
Город праздный, город ложный,
Где Собор, как перст, стоит.
2001
ГОРОДСКИЕ ОКРАИНЫ
Я с сердечным раскаяньем
Возвращаюсь опять
В городские окраины,
Что оставил давно я.
Здесь когда-то исхожена
Мною каждая пядь.
До чего же здесь – Боже мой! –
Всё навеки родное!
Под Горою Поклонною
Моё детство прошло.
Я в озёра студёные
Окунаюсь, как в память.
А на улице Ольгинской,
Ныне – Жака Дюкло,
Сердце музыкой полнится
И шальными стихами.
Пустырями Полюстрово,
Где заводы коптят,
Где тоскливо и пусто и
Ощущенье тревоги,
Мне так истово хочется
Возвратиться назад,
Где раскинулась рощица
У железной дороги!
До Посёлка Весёлого
Не идут поезда.
Дождик сыплет на головы
Петербургскую влагу.
Там, за Охтою, кажется,
Солнца нет никогда.
Вечно в лужах куражится
Воробьишек ватага.
Через Мост Володарского –
Дальше – в Металлострой,
Где Ижорскими сказками
Дышат стены домов,
Старше города Питера.
В них: дремучий покой,
Ингерманские жители
И обилье цветов.
От Еврейского кладбища
До совхоза Шушары,
Где когда-то бывал ещё
Наш Поэт-Лицеист,
Я по Купчино топаю
И в названьях нестарых
Восхищаюсь Европою,
Уложившейся в лист:
Бухарест перед Прагою,
Будапешт возле Турку,
А дунайскою влагою отдаёт Оккервиль.
Если двигаться «Славою»
Поперёк Петербурга,
То сойдёшься с Варшавою.
За Ульянкою пыль,
Юго-западный ветреный
Неуютен район мне.
Сколько зим, сколько лет ему! –
Новостройкой зовут.
На трамвае до Стрельны я
Доезжаю и помню,
Что родная Удельная
Откликается тут.
Острова Турухтанные
И трущобы портовые
Обозначили странную
Городскую черту:
Дальше воды Маркизовы –
До Кронштадта сурового,
Где играющий бризами
Ветер тает в порту.
Вдоль фасада Приморского,
Где намытая суша
Не плывёт под колоссами
Однотипных домов,
Я пройду, неприкаянный,
Пряча шею и уши,
А Норд-Вест по окраине
Будет зол и суров.
И от Лахты до Ольгино
По болотистой пустоши
Камышами высокими
Поплутаю один.
Перелётными птицами
Полюбуюсь: не грустно ж им
Покидать вереницами
Край туманных путин,
Край мерцающих зарев,
Смутно-серых низин!
Ведь потянет, как встарь, их
Возвратиться!
Городские окраины…
Смог, рождающий сплин…
Довелось же мне, Каину,
Здесь родиться!
2001
ДЕКАБРЬ. ГОРОД
Под белой коркой ледостава
Бежит вода.
Нева строптивая устала.
И холода.
Позёмкой замело дорожки –
Белым-бело.
Роятся в небе снега мошки,
Стучат в стекло.
Над головой, как лист бумаги,
Небес покров,
Исполненный холодной влаги
Семи ветров.
Бореем тронутые ветки
Поникли ниц.
Домов вместительные клетки,
Где сотни лиц,
Хранят тепло, оберегая
Своих жильцов.
И твёрже стала твердь земная –
На ней покров.
Резвится, скачет по сугробам
Весёлый пёс,
Истошно тявкает без злобы
И морщит нос.
Пушистый выгибает спину
Бродяга-кот.
Зима идёт на середину –
Вперёд, вперёд,
И кот, предчувствуя морозы,
Щетинит шерсть
И томно бродит у берёзы,
Где гнёзда есть.
А рядом важный чёрный ворон,
Блестя зрачком,
Прислушиваясь к разговорам,
Бредёт пешком.
Коты, собаки и мальчишки
Ему смешны.
Во фрачной паре и манишке
Он ждёт весны.
Мороз пощипывает щёки,
Слезит глаза.
Апрель нескоро синеокий,
Когда гроза…
А нынче, хвойный, мандаринный,
Декабрь стоит,
И кот, вытягивая спину,
На снег глядит.
2000
НЕВСКИЙ В ИЮЛЕ
Невский знойный
Беспокойный.
Толчея.
В ритме судорожном
Тонет Я.
Шага танец.
Кто устанет –
Покурил.
Вздох. Румянец.
Снова – в танец.
Нету сил.
Без приличий и стыда
Вот бредут туда-сюда
Три девицы в неглиже.
Надо же!
Но никто на них вниманья
В этом пёстром океане
И не обратил.
Загорелой волосатой
Грудью шевелит носатый –
По толпе.
С рукой подъятой
Гид шагает впереди
Западно-германской группы,
Комсомолом очень глупо
Ослепляя на груди.
Пригляжусь к людскому морю
И увижу тех, кто вскоре
Испарятся из души.
Выплывает кто-то.
Кто же?
Кто старей, кто помоложе,
Кто бегом, кто не спешит,
Кто доволен, кто испуган,
Кто с портфелем,
кто с подругой,
Кто глухой, кто без очков,
Кто обыденный,
кто в праздник,
Как давно я здесь пропал!
Кто изящен, кто свинья.
От себе подобных разве
Отличаюсь чем-то я?
Я и стар, и помоложе,
Я беспечен и построже,
Я спешу и не спешу,
Я дышу и не дышу.
Всё во мне –
И всё вовне.
Отражаю мир зеркальный.
Кто ж из нас первоначальней?
То ли я, а то ли все,
В разномастной их красе.
Знойно.
Шумно, беспокойно.
Всё бежит – и так нестройно.
Мчится, мчится в-никуда,
Исчезая без следа.
Устал...
1985
К 50-ЛЕТИЮ ДОМА КОМПОЗИТОРОВ
(к сожалению, за 10 прошедших лет некоторые имена ушли в историю...)
Этому Дому полвека.
Став обиталищем муз,
Стал ты Мединой и Меккой,
Подлинной славы Союз.
Строгий, как суры Корана,
Важный, как Ветхий Завет,
Льёт особняк Монферрана
Вещие звуки и свет.
Названный каменным словом,
Город гранитом обит.
Между Петром и Петровым
Тайн петербургских магнит.
От Глазуновского зала
До Филармонии путь
К этому Дому сначала
Должен на время свернуть.
Здесь улыбался Стравинский.
Здесь Шостакович молчал.
Стало далёкое близким.
Время связующий зал,
Библиотека, гостиные
Полнятся духом Невы.
Здесь мудрецы благочинные,
Великосветские львы,
Мэтры, студенты, вельможи
Стали равны меж собой.
Здесь ты становишься строже
И воспаряешь душой.
Здесь неуместны интриги.
Внидешь в святая святых –
И растворяешься в лиге
Таинств уже не земных.
По галерее портретов
Шествуешь через века.
Бликом весеннего света
Преображённый слегка,
Дом Композиторов настежь
Двери откроет свои,
Чтобы раздаривать счастье
Самой высокой любви,
Самой глубинной гармонии.
Как отвечает струна,
Только нечаянно тронь её,
Как раскрывает весна
Чистому сердцу объятья,
Так источает лучи
Дом, существующий ради
Музыки, что прозвучит
Тихою ласковой песней,
Острым пассажем лихим
Здесь появляются вместе
Музыка, танец, стихи.
Здесь исчезает различье
Между «сейчас» и «вчера».
Здесь постигаешь величье
Града Святого Петра:
Рядом гигант Исаакий,
Медного Всадника длань,
Там Англетерские фраки,
Чопорным правилам дань,
Там Городское Собранье,
Рядом коллекция вин.
Здесь за столом в ожиданье,
Глядя на мрачный камин,
Ты предвкушаешь мгновенья
Самых возвышенных встреч.
Первых семь дней сотворенья,
Главных семь нот или свеч
Таинств и суток недели,
Радуги первых цветов,
Семь представлений о теле,
Семь сокровеннейших Слов,
Семь семилеток до года,
Данного как юбилей.
Семь поколений народа,
Избранного из людей…
Этому дому полвека…
1998
ПЕТЕРБУРГ. НОЯБРЬ
Гулкий шаг по плитам тротуара
Приглушила морось ноября.
По стене, как зарево пожара,
Скачет блик ночного фонаря
Небеса, насупившись исторгли
Снега и воды густую взвесь.
От норд-веста ком в горячем горле.
Где-то зной палящий, но не здесь.
В наших климатических широтах
В это время года снег с дождём,
Наледи на лужах и болотах
И Невы неистовый подъём.
У стихии норов невозможный.
Угораздило ж сюда Петра.
Город, точно фатум непреложный,
Стал стеною на семи ветрах.
Статуи на мрачном Эрмитаже
Кажутся бесстрастными, но им
Холодно и очень страшно даже
Красоваться гонором своим.
Их не видно, высоко парящих,
Вознесённых шпилями затем,
Чтоб казался им ненастоящим
Город в череде своих проблем
Над бурливой чёрною рекою,
Схваченной мостами поперёк,
Ангел скрыт колючей пеленою
И кораблик золотой промок.
Бронзовых царей уносят кони.
Каменные львы играют в мяч
В Инженерном замке на балконе
То ли ветер, то ли чей-то плач…
У ворот Ахматовского дома
Чёрный пёс простуженно рычит.
Чёрный Вольво мчится по Большому.
Ездока навстречу смерти мчит
В «Конти» снова Герман у рулетки.
В Мариинке ждёт его двойник.
И, как волк в своей ужасной клетке,
В коммуналке – новый большевик.
Всё опять – ноябрьские метели
Плиты тротуаров замели.
И на стенах проступают еле
Трещины у самой у земли.
И с необратимым постоянством
Каждый год беснуется Нева,
Втиснутая в мерное пространство,
Затопить не в силах острова.
2001