Откровения ангела

Стародубцева Наталья Олеговна
   Ей было лет десять, она лежала посреди цветущего луга, вдыхала непередаваемый словами аромат и забавлялась пусканием солнечных зайчиков при помощи крошечного зеркальца. Вдруг весь этот мир сотряс ужасный звон, от которого зеркальце треснуло, всё вокруг мгновенно исчезло в небытие, а Елена, подпрыгнув на кровати, бросилась отключать будильник. Сквозь плотно затонированное пылью окно всё же было видно, как на востоке пробились первые солнечные лучи. Она быстро оделась, заглянула в холодильник, испытав привычное отвращение к пище, отказалась от завтрака в такую рань и, проклиная всё на свете, побежала собирать материал для статьи.
   
   Елена жила в небольшом, ничем не примечательном городе с названием, известным, пожалуй, только его непосредственным обитателям, и работала корреспондентом в местной газете. Сегодня её путь лежал к единственной городской достопримечательности – трёхэтажному особняку, сильно смахивающему на древнегреческий храм, в котором с некоторых пор расположилась клиника для душевнобольных «Идиот». Когда Елена подходила к зданию, её посетила вполне закономерная мысль: «Что за мода пошла, при каждой возможности ссылаться на Достоевского: психиатрия «Идиот», харчевня «Братья Карамазовы», криминальный блок «Преступление и наказание». Что ж, очередь за храмом «Бесы»»… Девушка постучала в дверь. Экскурсию по больнице проводил сам главврач этого заведения, который на любой вопрос выдавал уйму никому не интересных терминов и технических характеристик оборудования, так что часть их диалога я, пожалуй, опущу, скажу только, что спустя два часа разговора Елена окончательно поняла, что писать ей совершенно нечего, а этот тип твёрдо решил говорить только то, что можно считать саморекламой, как вдруг «этот тип» между прочего словесно-смыслового хлама  сообщил довольно интересное обстоятельство: «Мы в этом здании сравнительно недавно, нам его предоставил один очень состоятельный господин». Елена тут же попыталась ухватиться за эту ниточку: «Он, наверное, подарил вам этот дом, как вклад в благотворительность?» На что получила и вовсе обнадёживающий ответ: «Нет, как вклад в своё здоровье. Видите ли, теперь он наш пациент».
   - Та-ак. И что же с ним случилось?
   - К сожалению, этого я Вам сказать не могу.
   - Врачебная тайна? – жалобно пробормотала девушка, понимая, что надежда узнать что-либо интересное удаляется от неё с немыслимой скоростью.
   - И это тоже. Но я пока и сам не знаю ни что с ним, ни как его лечить. Он на все вопросы о прошлом отвечает, что уже ничего не изменить и просит оставить его в покое.
   - Никогда не слышала ничего подобного.
   - Да, это очень необычный пациент. Если бы Вы его увидели, ни за что бы не догадались, что он болен. Представьте, он помнит по именам всех моих четверых детей, а иногда даже расспрашивает меня о здоровье. У него совершенно нормальная, связная и рассудительная, речь, правда, он практически никогда не говорит. Ему присуща полнейшая апатия ко всему, что происходит вокруг.
   - Может, я, конечно, заблуждаюсь, но мне кажется, что Ваше заведение вряд ли сможет вместить всех людей с подобными симптомами.
   - Я же сказал, что на первый взгляд он совершенно нормален. Но этот человек целыми днями не выходит из палаты, сидит там, совершенно безобидный, иногда листает газеты, а потом вдруг начинаются припадки: ломает всё, что попадается под руку, сам бьётся об стены. Он не выносит очень гладких поверхностей: будь то металл, стекло и даже поверхность воды. Недавно одна из наших медсестёр зашла к нему, забыв снять с руки небольшие такие золотые часики…только это не для печати, хорошо?  Так вот, зашла она…
   В конце коридора послышался шум, и доктор, извинившись, кинулся на помощь, а Елена кинулась к двери одного из кабинетов. Дело в том, что уже добрых полчаса назад она заметила, что дверь слегка приоткрылась, и сквозь щёлку так и лезло наружу чьё-то любопытство.

   За дверью оказался небольшой кабинет: мягкий диван, кресло, шкаф, книги. На диване сидел мужчина, о возрасте которого довольно сложно было судить, Елена решила, что ему лет сорок. Лицо было довольно моложавым, пожалуй, даже красивым, без единой морщинки, но голову покрывало множество седых волос. Он галантно встал, представился Андреем Владимировичем и предложил девушке присесть. Елена, очарованная этим, как она его уже мысленно окрестила, господином, совершенно подсознательно подчинившись его голосу, присела рядом с ним на диван и вдруг впервые в жизни ощутила то неприятно-неловкое состояние, когда тебе совершенно нечего сказать.
   «Господин» начал первым: «Я недавно читал вашу статью о том, что современное общество само вынуждает молодое поколение прибегать к алкоголю, наркотическим  веществам и даже совершать преступления, потому что не может дать никакой альтернативы. Должен признать, что давно не испытывал от прессы такого удовольствия». Немного смущённая упоминанием статьи, из-за которой на неё свалился шквал обвинений в том, что ей давно пора избавиться от юношеского максимализма, Елена мгновенно воодушевилась лестным отзывом и уже было собралась обсудить с «господином» все те мысли по этому поводу, что накопились в её голове и ещё не успели выплеснуться наружу, начав со слов: «Не представляете, как я рада встретить человека, разделяющего моё мнение. Они все меня ругают, а сами ни слова не поняли». Но Андрей Владимирович самым неожиданным образом оборвал её речь, сказав: «Я не разделяю Вашего мнения, по-моему, никакое общество не может принудить человека нарушать законы. Общество – это всего лишь скопление людей, причём, у каждого свои собственные понятия о добре и зле, если хотите, можно назвать это своеобразным «кодексом чести». Так вот, у каждого человека свои принципы, и у каждого нового человека всегда есть выбор: принять чей-то «кодекс» как своё мировоззрение, обычно именно такой выбор делает толпа, изобрести свои собственные принципы, так поступают личности, или, в конце концов,  свести счёты с жизнью, выбор слабаков и безумцев, тех, кто не понимает, что с жизнью поквитаться нельзя: она всегда в выигрыше, ей не важно, сам ты себя убьёшь или она сделает это за тебя. Ну а если мои аргументы не кажутся Вам весомыми в виду того, что большинство всегда пытается навязать остальным своё мнение, могу заметить, что придерживаться выбранных правил или нет - каждый человек тоже решает сам. Но ваша статья, ваш язык, умение подбирать и соединять между собой слова – это бесспорный талант».
   Елена, ещё не совсем осознавшая радоваться ей его словам или наоборот протестовать, обижаться, да и, честно говоря, вообще не совсем понявшая, что он только что наговорил, но, кажется, это было что-то умное и очень правильное, снова погрузилась в неловкое молчание, столкнувшись с фактом того, что ей нечего добавить и остаётся только принять всё как есть. Ненавистное молчание немного затянулось, если конечно можно словом «немного» характеризовать паузу длительностью в пятнадцать минут, а Елена, ненавидя никак не желающий приходить ей на помощь талант журналиста, всё ещё не знала, что же сказать. Можно было, конечно заговорить о погоде, она даже повернула голову к окну, но разглядела только плотно сдвинутые тёмно-синие занавески, к тому же ей показалось, что такая тема только усугубила бы её неловкое положение, можно было встать и, сославшись на загруженность работой, уйти, но это вряд ли прозвучало бы правдоподобно после того, как она невесть зачем просидела в его кабинете целых четверть часа, да и меньше всего на свете хотелось уходить, не то от профессионального предчувствия возможности получить интересный материал, не то от переизбытка неожиданностей, связанных с этим местом, не то она начала влюбляться в «этого господина», но это вряд ли.
   Ситуация уже приняла совершенно безвыходный поворот, но Андрей Владимирович, до сих пор молчаливо и внимательно пролистывавший какую-то книгу, вдруг отложил её в сторону и так же пристально вгляделся в глаза своей гостьи, после чего сообщил: «Вы очень милая девушка, но у Вас за эти несколько минут очень изменился взгляд. Времена, когда мне нравились такие глаза, как Ваши, влюблённые глаза, давно прошли, поэтому я не хочу иметь с Вами никаких дел, хотя это поначалу входило в мои планы. Я вижу, у вас есть не только талант говорить, но и не менее прекрасный талант молчать, честно признаюсь, мне это по душе. Вы юная взбалмошная девица, ещё слишком увлечённая поиском смысла жизни всего человечества, чтобы найти своё собственное призвание. Не обижайтесь, но Вы мне очень неприятны, я знаю, как вы очарованы своим собственным видом и своим же ходом мышления.  Вы, кажется, не намерены в скором времени покинуть мой кабинет, я не против, но, во избежание отрицательных последствий, я должен поставить Вам несколько условий, ограничивающих Ваше здесь пребывание».
   Елена ещё никогда не сталкивалась с подобной  наглостью, самоуверенностью и таким открытым высказыванием неприязни, но сегодня многое было впервые. И хуже всего, что какой-то назойливый человечек внутри всё время кричал: «он прав». Елена так  и не поняла, что именно не только заставило её остаться на месте и, не возмущаясь, дослушать «этого господина» до конца, но и подавило желание бороться с его надменностью, возможно, это был «талант молчать». Не берусь рассуждать над её мотивами, но она, по-прежнему молча и внимательно слушая «господина», приготовилась выполнять его условия. А Андрей Владимирович продолжал: «Во-первых, повернитесь ко мне спиной, я не долго смогу удерживаться от ненависти к Вашим глазам. Во-вторых, выньте из ушей эту блестящую гадость. Вы зря думаете, что они Вас украшают, человека нельзя украсить, та мерзость, из которой он состоит, непременно выползет наружу. И, в-третьих, я не хочу слышать от Вас ни единого слова, повторяю, ни одного, и никаких этих Ваших штучек: ни записей в блокнот, ни диктофона. Когда уйдёте, Вы вправе писать всё, что угодно, но только так писать, как подскажет Ваш талант, только то, что всплывёт в Вашей памяти, женщины придают значение совсем не тем вещам, на которых мы акцентируем внимание, они, и Вы больше, чем кто-либо, умеют говорить именно то, что стоит того, чтобы быть сказанным. Только помните, я непременно прочитаю Ваш «Репортаж из психушки». Молчите. Вы обещали».

   «Я хочу заключить сделку с Вашим талантом, с Вашими талантами, со всеми из них. Я уже говорил, что не хочу иметь с Вами ничего общего, но та невероятная сила, которой Вы владеете, именно сила, нет ничего могущественнее возможности творить, она нужна мне, и, кажется, я ей тоже нужен, иначе она не привела бы Вас сюда. Проблема Вашего таланта в том, что он не может существовать сам по себе, ему нужен некий сюжет для описания, но сюжетов, достойных Вашего таланта, не так уж много, и это заставляет его топтаться на месте, а ведь, признайтесь, это достаточно болезненно, заниматься мелочью, когда чувствуешь способность создать нечто во много раз большее. Вы интересовались жизнью бывшего владельца этого особняка, можете считать это везением, но я был с ним знаком, очень близко знаком, я знаю практически всё о его жизни, я готов рассказать Вам эту историю, она достаточно занимательна, конечно, жизнь каждого человека таит в себе множество невероятных и удивительных сюжетов, вот только всё самое интересное люди тщательно скрывают, они слишком любят себя, чтобы открыто говорить не только о своих псевдоуспехах, но и о своих мыслях, переживаниях, ошибках, в которых они винят себя, а не тех, кто рядом, даже о самых светлых и чистых чувствах, таких как доверие и любовь, предпочтительно молчать, а если и говорить, то только в целях собственной же выгоды. Я тоже в корыстных целях готов отдать Вам самые сокровенные и тщательнейшим образом оберегаемые  моменты жизни человека, который неосмотрительно мне их поведал. Вы ведь уже догадались, что деньги меня не интересуют, а даже если бы интересовали, у Вас всё равно не нашлось бы суммы, которая бы меня устроила, в этом городе вообще не нашлось бы такого человека, хотя бы потому, что моё состояние позволяет скупить и весь этот город, и его жителей. Не удивляйтесь, деточка, люди продаются, причём гораздо дешевле, чем им кажется. Вы напряглись. Это из-за моего материального состояния, никогда не общались со столь богатыми людьми. Вы меня разочаровываете, вполне можно было уже догадаться, что человек, способный подарить какой-то там клинике для дебилов приличный особняк, да ещё и содержать его на свои деньги, взамен получая лишь возможность никого не видеть и ни в чём не нуждаться, не стал бы доверять свои тайны человеку из низшего круга, он с ними не только не общался, но и старался не видеть.  Мне от Вас нужно только, чтобы история, которую я Вам расскажу, появилась в прессе, но мне нужен именно Ваш талант, потому что она должна быть написана так, чтобы одна девушка… нет, простить его она никогда не сможет, он и сам так и не смог себя простить, но пусть она вернётся, чтобы забрать свою часть его состояния, она принадлежит ей по закону, он уже не молод, возможно, не так уж долго ему осталось. Я знаю, что ей нужны деньги, да они, в общем-то, ещё никому не помешали, я хочу, чтобы она их забрала, они слишком тяжёлым грузом висят у него на шее, пусть она хоть частично облегчит его страдания. Сначала я хотел попросить Вас найти её и уговорить помочь ему, но теперь я вижу, что и Вы слишком любите себя, чтобы делать то, что не приносит Вам пользы, и она не стала бы слушать такую…такую, как Вы. Я верю только Вашему таланту, если он не сможет подействовать на неё, значит, этот подлец убил их обоих. Вам трудно понять, о чём я говорю. Просто я ещё не начал рассказывать, скоро всё встанет на свои места, и Вы поймёте, чего я хочу и кто те, о ком я говорю. Прошу Вас, будьте предельно внимательны. Это довольно длинный рассказ, могли бы догадаться по вступлению».

   Часы пробили полночь, и тот самый особняк, в котором мы находимся, проснулся от стука в дверь.  На пороге стояла хрупкая симпатичная девушка по имени Елена, которая одной рукой держала спортивную сумку средних размеров, а другой придерживала нечто большое и напоминавшее складную деревянную лестницу. Не удивляйтесь, героиня моего рассказа и впрямь Ваша тёзка, кстати, если бы не это обстоятельство, возможно, я бы так и не решился рассказывать всё это. Знаете ли, так уж получилось, что это имя располагает меня к доверию. Видимо, это судьба. Никто не отозвался, и девушка, изо всех сил стараясь не уронить свою ношу, постучала ещё раз. Послышались шаги, дверь распахнулась. Внутри было темно и тихо. Елена осторожно переступила за порог, её новое пристанище по-прежнему хранило молчание. Она сделала ещё несколько шагов в темноту, дверь, тихонько скрипнув, закрылась. Теперь Елена стояла  совсем одна в чужом, незнакомом доме, и казалось, что эта тишина вокруг прислушивается к биению её испуганного сердца. Она опустила на пол сумку и протянула руку в сторону, почувствовав стену, девушка прислонила к ней своё деревянное нечто и, затаив дыхание, пошла вперёд. Вдруг вспыхнул свет, и она замерла от изумления, перед ней предстал длинный коридор, все стены которого были увешаны зеркалами. Она шла и не переставала удивляться, такого не встретишь даже в музее, здесь были зеркала в золотых оправах, с россыпями драгоценных камней, с элементами тончайшей ювелирной работы, на одном из них даже стояла дата изготовления: тысяча семьсот восемьдесят девятый год. Елена не могла отвести глаз от всего этого великолепия до тех пор, пока на лестнице, в конце коридора не появился сам хозяин этой коллекции. И, надо сказать, при взгляде на него Елена сразу поняла причину его столь необычного увлечения: он был настолько красив, что, казалось, зеркала были созданы именно для того, чтобы он мог в них отражаться. Тишину и здравость ума девушки нарушил его по-настоящему мужской, словно ласкающий душу, голос.
   - Извини за приём, но ты же сама знаешь, чтобы избавиться от периодического отключения электричества, нужно иметь собственную электростанцию.
   Елена чувствовала, что ей следует что-то сказать, но, как назло, все мысли просто напрочь исчезли из её головы, все их заменило одно слово – Андрей. Она вдруг почувствовала себя крошечным беззащитным человечком. Вся жизнь, все чувства, вся она, целиком, и даже весь этот необъятный мир словно растворился в этом человеке, о котором она практически ничего не знала. «Ну же, скажи что-нибудь, неужели так и будешь стоять и пялиться, как дура? «Я Вас люблю» не подойдёт, скажи что-нибудь другое, ну или сделай, не знаю, улыбнись. О Боже, что можно сделать, если хочется только упасть на колени, о Боже, он лучшее из твоих созданий, о Боже, теперь я тоже верю в чудеса, он не человек, люди такими не бывают, о Боже, почему же я не ангел, только ангелы достойны преклоняться ему, о Боже».
   Нужно быть слепым, чтобы не понять, что с ней творилось. Но, видимо, он был слеп, ослеплён зеркалами. Андрей действительно был безумно красив, к тому же, умён, обходителен, потрясающе начитан и удивительно умело всё это показывал. Он привык к тому, что девушки сходили с ума, восхищались и вешались на шею. Молодой повеса наверняка знал только одно: в него не возможно не влюбиться, он и сам себя любил - недовольный собой человек не стал бы окружать себя сотнями зеркал. Как я уже сказал, он не придал значения чувствам своей ночной гостьи: девушки не обделяли его своим вниманием, а Елене и вовсе было положено восхищаться - она была его женой. Нет, Андрей не испытывал взаимности, просто считал свою свадьбу выгодным вложением капитала: девушка с детства жила только тем, что рисовала и, надо сказать, делала это изумительно, её картины смотрелись как живые и часто были даже лучше оригиналов, за такое чудо «любители искусства» дали бы немало денег, но девушка жила в своём собственном мирке и когда родители неожиданно покинули её, попав в автокатастрофу, осталась совершенно без средств к существованию.  Дорога жизни, долго петляя, привела её в дом этого человека. Они заключили не столько брак, сколько сделку: Андрею нужны были средства на покупку очередного зеркала, и деньги не малые, потому что ему приглянулось нечто невероятное - огромное зеркало в оправе из кораллов и отделанное чёрным жемчугом, а Елене нужно было место, чтобы заниматься тем, что ей единственно нравилось: чтобы рисовать. Свадьба была, разумеется, идеей Андрея: во-первых, чтобы не давать повода к сплетням, ведь девушка переехала к нему, а во-вторых, хотя, нет, в основном, для того, чтобы иметь полное право на деньги от продажи её картин. Пожалуй, самым удивительным, даже, можно сказать, загадочным  фактом в биографии молодого человека было то, что, имея всё это богатство, он совершенно нигде не работал, и ему одному известно, каким образом в его руках периодически оказывались средства для покупки очередного шедевра. Он поселил супругу в, на его взгляд, лучшей комнате особняка. Андрей прекрасно понимал, что именно от этой девушки, а точнее от её работ, теперь зависела покупка зеркала, а это было своеобразным смыслом его жизни, смысл менялся от зеркала к зеркалу, но всегда полностью захватывал все его мысли. Надо сказать, что в его доме хранилась не только не вся его коллекция, но даже та её часть, которая составляла чуть меньше трети всего богатства. Строя этот особняк, он забыл предусмотреть тот факт, что его коллекция постоянно растёт, так что пришлось взять к себе только самые любимые зеркала, а для остальных было построено что-то вроде музея, причём, для удобства, этот музей расположили не в том захолустье, из которого Андрею не хотелось уезжать, а поближе к областному центру. Андрей решил для собственного благополучия предоставить девушке наилучшие условия существования: покупались лучшие краски, лучшие холсты, новый дорогущий мольберт, потрясающе красивые платья, Елена никогда ничего не просила, но выполнялось всё, что она, по его мнению, могла бы захотеть: украшения, цветы, конфеты, он даже выделил для её комнаты одно из своих зеркал. Спустя некоторое время Андрей обнаружил, что его тактика приносила свои плоды: девушка превзошла саму себя, её ранние, бесспорно талантливые картины, казались просто бездарными по сравнению с тем, что она нарисовала, живя в этом доме. Вот только, я сомневаюсь, что Андрей правильно установил источник её вдохновения.   
   Однажды он проснулся рано утром, ещё до восхода солнца, что-то потянуло его в её комнату. Когда он вошёл, Елена стояла у окна, всматривалась в предрассветную дымку и ждала. Когда же… Когда же Солнце протянет к ней свои лучи. Ей хотелось первой встретить его. Запели птицы. Они опередили девушку. Вдруг показалось, что она тоже птица. И Елена сама… протянула ему руки. Оно обожгло её своим нежным прикосновением, она заглянула ему в глаза и всё поняла: его радость, его печаль. Оно улыбалось, и всё жарче целовало её ладони. Замелькали чьи-то лица, чьи-то голоса и песни, строчки ещё ненаписанных стихов. Андрею вдруг вспомнился Бальмонт: «Будем как солнце», чуть слышно прошептал он, боясь спугнуть чудесное видение. Елена ничего не заметила, распустила волосы, расправила крылья и утонула... в этом неземном свечении. А потом она взялась за кисть и нарисовала нечто незабываемое, даже привыкший любоваться только собой Андрей, которого в жизни волновали только зеркала, вдруг почувствовал, что менять это чудо на что-либо ещё, даже на «смысл его жизни» было бы явно неравноценной сделкой, но чувства никогда не задерживались у него надолго, и картина была продана, как и все её предшественницы, созданные чем-то, для чего даже определение «талант» было бы слишком сухим и бездарным.
   Ещё я помню, как глубоко ему запала в душу картина, где луна посеребрила розовый с пурпурными проблесками закат, ещё долго, когда Андрей встречал свою жену вечерами, ему чудилось, что ветер вплетает ей звезды в волосы, кажется, он даже ревновал, впрочем, своими зеркалами он дорожил гораздо больше.
   
   Они прожили года четыре. Елена казалась счастливой, скорее всего, она действительно была счастлива: рядом с ней был человек, которому она поклонялась, к тому же этот человек позволял ей заниматься тем, без чего она просто не могла себя представить. Мне даже кажется, я уверен, что ей и мысль о ревности никогда не приходила в голову, не смотря на то, что её супруг предпочитал ей даже самых никчёмных женщин, словно не замечая, что она красива ничуть не меньше, чем талантлива. Просто она научилась его понимать, она знала, что он, очень своеобразно, очень жестоко, но любил её, она знала, что, как бы больно он ей ни делал, он делал это только потому, что жалел, щадил, охранял. И она вполне была готова довольствоваться тем временем, что он ей уделял. Как ни странно, безжизненные куски смеси стекла с металлом, смотрящие на него его же собственным лицом, приносили ему больше радости, чем что бы то ни было. Покупка зеркал стала и её целью в жизни, нет, она не рисовала, чтобы продать картину, она рисовала, чтобы доставить ему удовольствие. Это могло продолжаться ещё годы и годы, может, он даже однажды смог бы сделать счастливым не только себя, но и Елену. Но Андрей сам всё испортил. В очередной раз, когда он вернулся домой под утро, по каменной тропинке небольшого садика Елена вышла ему на встречу. Она шла, и плакало. Небо плакало от своей никчёмности рядом с этой девушкой, рядом с той невероятной любовью к жизни, которую ничто не могло вырвать из её сердца. Оно жадно ловило её взгляды и так страстно хлестало мокрыми каплями по её нежнейшим щекам. Оно рыдало и заливалось громом. Оно стонало и рвало в клочья верхушки деревьев, ярко освещая Елену вспышками молний. Подумалось, если и есть на свете что-либо вечное, то это та безграничная сила, которая помогает этой хрупкой молоденькой девушке создавать настоящие шедевры, та всеобъемлющая сила таланта, которая в ней таится. «Если и есть на свете что-либо вечное, то это совершенство зеркал», - почему-то вслух произнёс он. «Что?», - отозвался слегка испуганный  женский голос. «Тебе ведь тоже нравятся мои зеркала, дорогая?» - продолжил свою речь Андрей и, не дожидаясь ответа, спросил: «Ты когда-нибудь пробовала рисовать картины на заказ?»
   -  Как рисовать?
   - Ну, когда рисуешь не то, что тебе хочется, а то, что заказчик хочет, чтобы ты нарисовала.
   - Честно говоря, никогда.
   - Ладно, это не страшно. Я уверен, что ты справишься, если чуточку постараешься, а ты ведь знаешь, что тебе и самой выгодно постараться.
   - Но разве я плохо рисую, я думала…
   - Если бы ты плохо рисовала, тебя бы тут сейчас вообще не было…Мне нужны деньги, много, гораздо больше, чем обычно, и есть человек, готовый заплатить сколько угодно, лишь бы потешить своё самолюбие. Он хочет картину примерно следующего содержания: внизу, на заднем плане, речки, поля, леса, деревни, церквушки, короче, «Русь-матушка», и над всем этим парит прекрасный ангел…
   Тут стоит прерваться и заметить, что Елена была в восторге от такого сюжета и никак не могла понять, как же ей самой не пришло это в голову. А Андрей продолжал: «И в образе ангела, как ты, наверно, уже догадалась, тот самый солидный заказчик картины. Он, правда, не сможет сам тебе позировать, но прислал несколько своих фотографий, так что, я думаю, ты справишься».

   Самой ужасной, прежде всего для её же собственной судьбы, чертой характера Елены было то, что она просто физически не могла сказать этому человеку «нет». Вот и в этот раз, она только очень жалобно, словно вымаливая прощения, сказала: «Я попробую». А он, как всегда, был слеп, он так и не понял, что в то время как сама Елена полностью подвластна его желаниям, её талант неподвластен никому, даже ей самой.
   Елена предельно честно и добросовестно рисовала то, что от неё хотел человек, превратившийся в собственное зеркальное отражение, но, тем не менее, человек, которого она любила. Елена начала с заднего плана, «Русь-матушка» выходила просто великолепно, без прикрас, совершенно простые, но очень русские берёзовые рощи, церкви, увенчанные православными крестами,  много ещё было мелких, но тщательно прорисованных образов, словно нарисованных не бездушно-безликими красками, а любовью, любовью к каждой травинке, росшей на этой, родной, земле. Елена раньше и сама не подозревала, насколько сильно она любит то самое, что принято характеризовать словом «родина», насколько ей близко и дорого всё, что она теперь пыталась нарисовать. В общем-то, как таковой «родины» она «не видела», она практически нигде не бывала, кроме дома родителей, а теперь дома Андрея, но она очень любила все те, невиданные ей воочию места, которые подарили ей возможность появиться на свет, подарили возможность рисовать, в том числе возможность рисовать родные просторы, ту страну, которая подарила ей Андрея, то небо, под которым они встретились. Ей очень нравилось всё то, что она делала, нравился сам процесс создания этой картины, её это захватывало полностью, порой она забывала, что человеку, чтобы жить нужно хоть изредка есть и спать, слишком хотелось творить, чтобы отрываться по мелочам, перерывы делались только тогда, когда Андрей выходил из себя и сам приносил ей в комнату поднос с едой, она ведь не могла сделать то, что разозлило бы его, приходилось и есть и высыпаться. Как я уже говорил, работа захватила её полностью, но чем дольше она рисовала, тем сильнее чувствовала, как над ней повис образ того самого ангела, которым она должна была увенчать своё творение. В голове постоянно нестерпимо болела мысль «прекрасный ангел с лицом убийцы». Елена уже делала последние штрихи в изображении земли, когда в её желание рисовать влилось «…ангел с лицом убийцы…не могу…» Елена начала выводить голубое небо, а в голове всё билось «…с лицом убийцы…не могу…Андрей…». Уже по небу поплыли облака, а в душе металось «лицо убийцы не могу, Андрей, любимый, пощади…» Прекрасную композицию осветило солнце, а в груди ножом полоснуло «убийцу не могу, Андрей, любимый, пощади…любимый, защити». Начали прорисовываться белоснежные одежды, пронизанные неземным свечением, а через горло наружу вырвалось «Не могу, Андрей, любимый, пощади, любимый, защити…Андрей, любимый, не могу, прости».
   Это можно назвать роковым стечением обстоятельств, чувств и мыслей, но Андрей именно в этот момент вошёл в её мастерскую. Он молча подошёл к художнице, посмотрел в её заплаканные глаза, увидел в них истерзанную душу и залепил девушке пощёчину. Она была не сильной, по его меркам, но не по меркам обессилевшего организма Елены, она упала, головой ударилась о зеркало, его металлическая оправа очень больно, в кровь, разбила ей затылок. Андрей вынул как всегда кипельно белоснежный шёлковый платок, наклонился, и тщательно отёр уголок зеркала от крови, после чего повернулся к жене и без малейших нот каких-либо чувств, сказал: «Не можешь – не надо. Не можешь – мне тебя не надо. Ты либо сделаешь это, либо уходи». Он не был бесчувственным идолом, просто не понимал, что Елена действительно «не могла», а не просто из прихоти хотела лишить его долгожданной игрушки.   
   Он сидел внизу, в любимом кресле, из которого было видно сразу несколько десятков зеркал, он ничего не делал, просто ждал, когда же Елена соизволит закончить свою картину. Надо отдать должное его терпению: девушка билась со своим талантом ещё сутки, а потом Андрей увидел, как она спустилась вниз,  одной рукой держа спортивную сумку средних размеров, а другой придерживая мольберт. Она прошла к двери и закрыла её за собой, а Андрей настолько возненавидел её в этот момент, что сидел, сжав кулаки, не проронив ни единого слова, не попрощавшись, только для того, чтобы удержаться от убийства, но как только на двери щёлкнул замок, Андрей вихрем взлетел по лестнице в теперь уже бывшую комнату своей жены и, увидев, оставленный на мольберте холст, схватил с тумбочки ножницы и, что есть силы, проткнул незаконченное творение, он не видел самой картины, то есть передней её части, но почему-то был уверен, что это тот самый холст. 
   Несостоявшийся шедевр упал на пол и перевернулся. Андрей вдруг увидел в зеркале своё отражение: это было освирепевшее, красное от злости и ненависти лицо, на котором не было даже намёка на красоту, а глаза… глаза просто жгли и пугали, такие глаза он раньше видел только на картинах, изображавших страшный суд, безжалостные глаза дьявола. Андрей невольно отвернул, даже скорее отдёрнул голову от зеркала, опустил взгляд. С полуизорванного холста на него смотрел прекрасный ангел, с невообразимо красивыми чертами лица, ангел, сияющий нежностью, добротой, умом, благородством, всем самым лучшим и чудесным, что только может быть в человеке, ангел, с лицом только отдалённо, только под любящим взглядом, но неимоверно очевидно напоминавшим то самое лицо, которое Андрей только что видел в зеркале.

   Наступила получасовая пауза и Елена, поняв, что больше её собеседнику нечего сказать, немного помявшись, стоит ли прощаться, но уже твёрдо решив найти свою тёзку, во что бы то ни стало, подошла к двери и уже шагнула за порог, когда по-настоящему мужской, словно ласкающий душу, голос остановил её, сказав: «Хотите знать, что было дальше?» Елена, впервые нарушив поставленные перед ней условия, оглянулась и увидела своего собеседника в слезах. Но он всё-таки закончил: «Я перебил все зеркала».