Душа моя, где ты? В поисках души-христианки

 
 
            О псковском священнике Георгии Сучкове
                и его литературном наследии
    =====================================================





                Диакон Георгий Малков



                О протоиерее Георгии Сучкове
                (14. 03. 1965 — 15. 01. 2006)


Сравнительно недавно в одном из выпусков известного богословско-миссионерского журнала «Альфа и Омега» (в № 3/47 за 2006 г.) было опубликовано небольшое, но весьма своеобразное по жанру и предельно искреннее в духовном отношении эссе скончавшегося в начале того же года псковского протоиерея Георгия Сучкова, озаглавленное им самим как «Проповедь».

В литературном архиве о. Георгия сохранился небольшой ряд подобных же образцов современной церковной словесности, достаточно естественно совмещающих в себе черты сразу нескольких литературных жанров: это одновременно и размышления из области нравственного «богословия жизни», и своеобразные очерки в духе экзистенциально окрашенной православной экзегезы, и довольно экспрессивные полумонологи-полуновеллы преимущественно на темы Бого- и самопознания — этих неразрывно связанных гносеологических сторон единого процесса спасительной христианской синергии, нашего «соработничества» с Богом.

Печатая имеющиеся ныне в нашем распоряжении его литературные опыты эссеистической экзегезы, предварим эту публикацию хотя бы несколькими словами об авторе.
Юрий Владимирович Сучков, будущий протоиерей Георгий, родился в Петербурге в семье преподавателей; в школьные годы жил в Пскове. 1984—1986 гг. — период служения в армии, после чего учеба в Саратовской консерватории, завершенная в 1991 г.

В этом же году началась его деятельная церковная жизнь, всегда воспринимавшаяся им как живое, ответственное и одновременно радостное, служение Богу и ближним — поначалу он становится певчим Свято-Троицкого кафедрального собора в Пскове.

Уже после его кончины регент Большого хора собора Любовь Быкова так вспоминала о нем: «Я знала его молодым человеком, когда он пришел к нам в хор певчим. Юра был очень отзывчивым, жизнерадостным, всегда успевал сказать ласковое слово, и, конечно, иметь такого тенора в церковном хоре — мечта любого регента. Он украшал наш хор своим пением и оставил самые добрые воспоминания». Но уже вскоре «певчий Юра» стал соборным диаконом Георгием, а в 1992 г. был рукоположен в сан иерея — кажется, единственный среди всех нынешних псковских пастырей — непосредственно Святейшим Патриархом Алексием II. Затем его служение продолжилось в качестве штатного клирика собора — до 1994 г., когда он был переведен в псковский же храм Святого Александра Невского, а с 1998 г. и до самой своей кончины о. Георгий являлся настоятелем также здешнего храма —  так называемого «Старого» Вознесения, будучи награжденным в 2005 г. саном протоиерея. Ко Господу он отошел 15 января 2006 г., в день преставления преподобного Серафима Саровского, которого, наряду с блаженной Ксенией Петербургской, очень почитал.

И псковские собратья-священники, и прихожане, — все вспоминают об отце Георгии с особой душевной теплотой: «Очень добрый был священник, народ любил его и тянулся к нему… все его прихожане очень скорбят об его уходе… Он был жизнерадостным человеком: любые житейские беды и сложности он, как представлялось, переносил с видимой легкостью, никогда не обременял окружающих и, казалось, что все у него легко и просто. С ним было просто общаться, он умел сглаживать шероховатости между людьми, помогал выйти из тяжелой ситуации… Все отмечали особенную любовь о. Георгия к детям, которые приходили к нему за лаской, и храм для них был домом. Батюшка обладал даром исповедания, к нему шли на исповедь самые разные люди, разного социального положения, возраста, раскрывая о. Георгию свою душу… Рядом с батюшкой чувствовалось, как изливается на тебя любовь Христова. Его взгляд был глубок, полон сочувствия и сострадания… Батюшка всегда был готов помочь в беде страждущему…

При опросе, который был проведен в Духовном училище среди учащихся, его назвали любимым преподавателем… Знавшие о. Георгия отмечают его ум, способность давать исчерпывающие ответы на самые больные вопросы и помогать людям своей любовью».
За все это и прихожане платили ему самым искренним уважением и привязанностью, и показательно, что храм не смог вместить всех пришедших на отпевание батюшки: тогда, 17 января 2006 года, здесь собрались священники большинства псковских храмов и великое множество народа со всего Пскова.

Перед этим о. Георгий уже довольно мучительно болел, но, несмотря ни на что, был исполнен подлинного — христианского! — оптимизма. Это вообще являлось как бы основным качеством всей его жизни, которая сама по себе вовсе не протекала, как представлялось большинству, спокойно и радостно.
У него было много житейских сложностей и душевных травм; к тому же, не обладая достаточно крепким здоровьем, он еще и подвергался физическим нападениям безбожников; порой мучился он и недостаточным духовным пониманием со стороны некоторых местных сослужителей.

И потому совершенно прав был возглавивший отпевание о. Георгия Архиепископ Псковский и Великолукский Евсевий, сказавший тогда в прощальном слове: «Протоиерей Георгий прожил тяжелую жизнь, нам недоступны ее тайны, которые отражались а его сердце. Мы сочувствовали ему, но он многое скрывал от людей и от нас, что переживал. Он всегда готов был послужить Церкви и, невзирая на свои тяготы, говорил: “Да всё хорошо”. По-человечески, отец Георгий рано ушел из этой жизни, но ничего не совершается без Промысла Божия, и нам надо помолиться Богу, чтобы Он простил ему все согрешения, которые могут быть и у каждого из нас. Мы же только скажем: “Блажен путь, воньже идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место упокоения”»;.

Почти все время своего священнического служения о. Георгий отдавал приходу, приходским организационным и хозяйственным проблемам, храмовым ремонтам, но главное — самим прихожанам. На самого себя времени у него оставалось мало, и потому полюбившимся им в последние годы жизни духовным писательством он мог заниматься весьма редко. К тому же он был весьма скромен, церковным «литератором» себя не считал и лишь как-то раз дал нам с сыном (года два назад) несколько листков с его размышлениями преимущественно на две темы: о любви — Божией и человеческой, и о душе. Собственно это в первую очередь и интересовало его всю жизнь, и, думается, в известной степени именно для того, чтобы решить эти задачи практически, бытийно, он и стал священником.
Как и в жизни, так и в своем слове о. Георгий утверждал неразрывное единство, неотъемлемость друг от друга обеих этих духовных реалий — Бога и человеческой души. И, ставя перед собой вопрос об их взаимоотношении, он отвечал на него в одном из своих эссе так:

«Бог во всех Его проявлениях есть Любовь.

Значит, и Образ и Подобие Божии в нас не могут быть ничем иным, как только любовью. И, следуя из этого, можно сказать, что душа наша по внутренней изначальной сути своей есть тоже любовь...

Душа в истоке своем — это разумная Божия сила и отсвет Божественного Разума…

Душа — проявление Бога в нас. Его силы. Его непостижимости.

Душа — наша жизнь. Нашу жизнь нам жить. Нам искать. Нам обретать».

Обретению этой подлинной жизни — во Христе, неустанным поискам души-христианки в себе — как драгоценного дара Божия — и было посвящено все житие протоиерея Георгия.
Вечная ему память.   

Москва, декабрь 2006 г.


 
 
                Протоиерей
                Георгий Сучков
   
               
                ДУША МОЯ, ГДЕ ТЫ?



                1. ЕВАНГЕЛЬСКИЕ ДЕВЫ


                Мф 25: 1—13

Евангельские девы, невозможно не помнить о вас.
Пять из вас — юродивы, пять из вас — мудры.
Счастливые и несчастные — мудрые и юродивые.
Вы, мудрые, — как огонь, греющий и обжигающий, светящий и ослепляющий. Царство Небесное подобно вам.
Как счастливы вы, мудрые девы.
Вы взяли то, что Господь вам дал, чем Господь хотел украсить вашу жизнь.
Вы смирили себя, заставили понять и принять Его Святую волю в своей жизни.
Не сказали «Нет!» Богу, любовь Которого успели понять, прожить, пережить.
Сказали «Да!»
Он вам открывался — вы Его открыли.
Он вам показал Себя — вы Его увидели.
Он вам давал — и вы брали.
Наслаждайтесь же теперь Его вечной премудростью, Его вечным счастьем, Его вечным блаженством.

Но не надо плакать и вам, не надо плакать вам, девы, что оказались юродивыми.
Какое утешение может быть для вас полезным?

Вот — ты.
Вспомни, как ты готовилась, молилась.
С каким трепетом каждый раз ты думала об этом замечательном событии. Все, кто тебя видел, умилялись сердцем, и слезы выступали у них на глазах.
Еда была для тебя просто средством для жизни. Украшения были для тебя пустой мишурой. Музыка и танцы не будоражили твое сердце.
Твой взор был направлен к единственному моменту твоей жизни, и всё остальное просто не существовало.
Где же ты прошла мимо своего спасительного елея?

А ты?
Ты воспитывалась в лучших школах, получала лучшие знания от лучших учителей. Твоему уму поражались мудрейшие из мудрейших. Как легко ты побеждала их в философских спорах.
Посрамленные тобой, они пели тебе хвалебные песни.
Как просто было тебе взять твой спасительный елей…

И ты — не плачь!
Твоей красоте поклонялись…
Вспомни, какие прекрасные стихи тебе посвящались.
Песни тебе непрестанно звучали под твоими окнами. Какие прекрасные люди были готовы отдать тебе свое сердце. Сколько дорогих подарков ты отвергла.
Кто из них протягивал тебе твой спасительный елей?

И ты — вытри слезы.
Оглянись на свою жизнь.
Может, когда-нибудь и исполнятся молитвы твоей матери, и ты перестанешь воспринимать мір только через свои капризы.
Да, ты трудно ей досталась. Твоим болезням не было предела. Не счесть тех бессонных ночей, что в слезах провела она около тебя.
Как она хранила твой покой, как пыталась доставить тебе радость.
Ты же все плакала и кричала, что желала совсем другого, чтобы мама шла и несла тебе то, чего ты совсем ведь и не хотела.
И что же?
Она ведь уговаривала тебя взять с собою этот твой спасительный елей!

А ты — и не плачешь?
Ты этого по сути и ожидала?
Да, правда, ты всю жизнь ожидала от окружающих тебя людей только обмана. Тебе везде виделся только подвох и чья-то выгода.
Все вокруг тебя были хитры и подлы.
Все только и ждали момент, чтобы нанести тебе рану — чем больнее, тем лучше.
Ты нашла свое оружие и защиту. Ты просто заранее никому никогда не верила. Тебя было невозможно обмануть — как, впрочем, и сказать тебе правду.
Действительно, зачем тебе было брать с собой твой спасительный елей?

Не плачьте.
Чем утешить вас?
У вас есть еще ваше будущее…
Господь редко дает только один шанс…





                2. СУДЬИ

                Ин 8: 3—11

— Эй! Идем с нами!
— А вы куда?
— Да вот, блудницу поймали. Взяли в самом разгаре!
— Причем сразу несколько свидетелей…
— Да, такая удача бывает редко. Ты бы видел их рожи. Сейчас выведем ее за стены города и совершим правосудие по нашему закону.
— Представляешь, умора. Он еле успел прикрыться плащом, бросившись бежать. Я хотел схватить его за плащ, но он вырвался и, как заяц, дал стрекача. Только голые пятки сверкали. Ха-ха!

— Ну, давай, давай иди... Ах, ты еще и плюешься? Сейчас, сейчас, гадина, получишь за все…
Да, действительно, гадина. Сколько она мужиков совратила, сколько бедных жен она сделала несчастными. Самой, наверное, не сосчитать. Я и сам дважды чуть не попался в ее сети. Один раз — просто денег не было, а другой раз — испугался чего-то... Если бы это случилось, и жена моя как-то узнала — я даже боюсь подумать, что было бы... Наверняка наша дочь была бы уже сиротой.
А все из-за этой. Ух!
Моему другу жена так и не простила. Он до сих пор ходит, как пр;клятый, по городу, не зная, где будет спать ночью. И ведь тоже из-за нее!
В прошлый раз, когда судили блудницу, я не был в городе. Ох, как я жалел об этом. Говорят, что не видели ничего более волнующего. Сейчас я своего шанса не упущу, и, думаю, камней на всех хватит.
Тогда все ужасно перепились после судилища. Ходили по городу пьяные и хвалились, чей камень куда попал. Оказалось, что чуть ли не все бросили первый камень. Двое из-за этого даже подрались. Напились до беспамятства и валялись потом по городу. Да и не мудрено. Кто видел это зрелище, говорят, что никогда бы не смогли узнать ту женщину в изуродованном камнями теле.
Вот бы собрать их всех и привести на казнь, чтобы знали, куда они напрашиваются. Эта-то допрыгалась. Вон злая какая идет. Если бы ее глаза могли убивать, в живых, наверное, даже и мухи не осталось. Жуть какая…

— Эй, а давайте зайдем к этому новому учителю. Что он нам скажет?
— Нет, сначала сделаем дело, а потом иди куда хочешь.
— Да это здесь по дороге. Я знаю, где он остановился. Очень уж хочется спросить его про эту девку. Что его учение на это ответит?
— Ты его еще с собой позови…
— Ладно, веди, где это? Мне тоже интересно, чт; он нам ответит.
— Да вон он сидит на корточках и что-то рисует на земле веткой.
— Идем…

— Учитель. Эту женщину мы взяли в прелюбодеянии. В законе же нам Моисей повелел таких камнями избивать. Ты что нам скажешь?

…Что, что он сказал? Что тот, кто без греха, пусть первый бросит в нее камень? Ох — ничего себе! Это что — он меня сравнивает с нею?
Я исправно плачу десятину, выполняю все законы, мне завидуют все соседи. Я уважаемый человек, а она что? Блудница… проклятая развратница, потерявшая человеческий облик. Разве можно нас сравнивать? Разве можно ставить вместе — меня, почетного гражданина, и ее, беспутную девку?
Она должна ответить по закону, и, если нужно, я могу первым бросить в нее камень. Хотя, я думаю, у нас много достойных людей, чтобы быть первыми. Интересно: а как-нибудь оговаривается очередность бросания камней? Если да, то надо постараться пробиться в число первых. Наверное, кто-то есть здесь главный…
А чего это все опустили глаза — так, как будто всем им стыдно? А почему уходит этот? По дороге сюда он больше всех кричал на нее и ругался. Он что — грешнее ее?
Непонятно, куда пошел и вот этот. Я его знаю — он довольно-таки уважаемый человек. На всех собраниях он восседает средь первых. Он тоже считает себя грешнее?
Ничего не понимаю.
Да, конечно, я не могу назвать себя святым, но я не сделал ничего такого, чтобы считать себя грешнее ее.
Хотя в жизни всякое было, но даже если и есть у меня грехи, то кто же о них узнает. Если сейчас уйду, то получится, что сам я в них и признаюсь.
Нет, никто ничего не узнает.
Вдова, которую я обманул, уже давно умерла. Насколько я знаю, она никому ничего не сказала, даже сыну. Я его часто вижу среди побирушек. Он не узнаёт меня.
Неприятно, конечно, вспоминать все это, но если бы это сделал не я, то кто-то другой использовал эту возможность. Смерть мужа закрыла ей глаза, и можно было делать тогда все, что хочешь.
Да, я тогда не удержался, обманул, но это уже было давно, и свидетелей не осталось. Хотя, конечно, и неприятно. И если бы об этом узнали в городе, то я превратился бы из уважаемого человека в презираемого: камнями бы, наверное, не побили, но вслед бы плевали. Ведь обман-то вдову и сгубил.
Я потом удачно продал ее дом и выгодно отдал деньги в рост.

…И этот уходит.

Деньги быстро приумножились. Я даже думал помочь ребенку вдовы, но испугался, что меня не поймут — и разоблачат.
Я всегда этого боялся. Я прекрасно понимал, что все может открыться в любой момент.
Я боялся.
Сначала я боялся постоянно. Боялся стука в дверь, взгляда на улице, случайных окриков. Каждый шорох ночью заставлял так биться сердце, что, казалось, сейчас оно выскочит. Тряслись руки и ноги. Доходило до того, что я еле сдерживал себя, чтобы не начать кричать самому.
Потом вдова умерла, и страх изменился. Если днем еще можно было жить, и дневная суета немного меня отвлекала, то ночью страх липкой, черной густотой вползал внутрь. Наполнял собой все пространство вокруг.
Я дышал, вернее, я задыхался им. И не было никакой возможности защититься. Я даже напивался до беспамятства, но этого хватало только на пол ночи, а когда сон все-таки забирал меня, то что-то тяжелое наваливалось сверху, и нападал ужас, от которого шевелились волосы.
Это было каждую ночь — много лет. Я вынужден был научиться с этим жить. Потом мой страх люди стали воспринимать как мудрость и рассудительность. Я даже стал этим пользоваться.
Из-за этого страха я не дал денег другу, когда у него дела стали совсем плохи.
Он удавился.
Потом я случайно нашел его записку, в которой он написал, что сделал это из-за меня. Я ее сжег, и об этом тоже никто не узнал. Он даже жене своей ничего не сказал. Она потом приходила, просила денег.
У них всё забрали и ее с маленьким ребенком выгнали на улицу.
Я вновь ничего не дал. Тоже испугался, что вдруг она подумает, что если дал ей, то мог бы дать и ее мужу.
Ее маленький ребенок умер тогда от холода и голода, но я уже не слишком переживал. Я к этому привык.
Наверное, если бы я дал денег ей, то сын ее был бы жив, а если бы прежде дал денег ее мужу, он тоже так бы не поступил.
Да и вдовица…

И если теперь перед нами вот эта грешница, то от меня ее отличает лишь то, что ее поймали, а меня — нет.
Что ж, я, пожалуй, тоже пойду, тем более, что я-то уже последний.
Как хорошо, что он рисует на земле. Не хотел бы я встретиться с ним глазами.
Пойду я.

… А тогда, с соседкой, за амбаром… прямо как животные… тьфу…

— Женщина! где те, кто обвинял тебя? Никто не осудил тебя?
Она отвечала: никто, Господи.
Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не согрешай…





                3. ПРОПОВЕДЬ


Что это?
Куда идут эти люди?
Почему они все молчат?
Даже всегда шумные дети молча сидят на руках у матерей или идут рядом. Только шум от движения ног и шелест одежды слышится от этих необычных людей.
Как странно...
Ох, да как их много! Даже не сосчитать. Наверное, не одна сотня, может даже и не одна тысяча человек идет.
Идут куда, зачем? Кто их ведет, почему они все молчат?
Очень странные у них лица. Похоже — они все о чем-то думают. Невероятно — но даже у грудных детей сосредоточенные лица.
Что они-то могут думать?
Странно, очень странно.
Редко, когда можно увидеть несколько человек, думающих об одном и том же и имеющих одинаковое выражение лица, а здесь их сотни.
Лица их спокойны и светлы. В глазах нет ни тревоги, ни беспокойства о будущем. Даже у матерей нет никакого беспокойства о том, чем кормить детей.
Да, кстати, а чем они питаются? Ведь ни у кого из них нет еды, нет воды. Они просто идут, а мой дом последний на выходе из города, и дальше нет ничего — только степь.
Может, за ними следуют подводы с едой?
Да нет. Не видно ничего подобного, да и сумки есть лишь у нескольких людей, что окружают человека в длинной и светлой одежде. Много еды в них не унесешь.
Куда же и почему они идут?
Идут, ни о чем не заботясь. Идут так, как будто совершают самое главное дело жизни. Идут — совершенно уверенные в правоте своего непонятного дела.
Почему, куда? О чем они знают — чего не знаю я?
Странно все, очень странно. Может, спросить кого-нибудь: куда и зачем они идут? Что за цель связала их вместе и движет вперед?
Нет, невозможно нарушить это молчание. Молчат они так, будто что-то внимательно слушают. Слушают что-то очень важное для себя.
Но я ничего не слышу — только шорох ног и шелест одежды.
Слух у меня был всегда неплохой, и даже учители пения всегда хвалили, но сейчас ничего не слышно; да и все они молчат.
Нет, не все.
Человек в длинной белой одежде что-то говорит тем, кто идет рядом с ним Говорит очень спокойно и негромко, но, похоже, все они прекрасно его слышат, потому что никто не пытается стать к нему ближе. Лица их тоже спокойны и мирны — как и у всех идущих людей.
Неужели все слышат этого человека?
Нет, это просто невозможно. Ведь многие люди от него очень далеко, а он вовсе не кричит.
Как же они могут его услышать?
Посмотри — а ведь ты уже довольно-таки далеко прошел вслед за ними, и дом остался открытым… Но кто этот человек и что он говорит?
Постойте… Я, пожалуй, знаю некоторых из идущих.
Вон тот всегда сидел и просил у дороги, и люди много ему подавали, потому что он был слепой от рожденья. Где же теперь его трость? Да и, похоже, он сейчас хорошо все видит.
Но ведь так — не бывает. Кто же смог его излечить?
А этот? Я думал, он давно уже умер, и даже немного печалился об этом. Когда я последний раз его видел, он уже разлагался, и к нему невозможно было подойти из-за ужасной вони, а сейчас он, похоже, прекрасно себя чувствует. И его тоже кто-то ведь вылечил.
Странные вещи происходят здесь, очень странные...
Может этот человек в белом — и есть тот, о ком рассказывал мой сосед?
Как я тогда смеялся над его небылицами. Он обиделся тогда, но повел себя весьма необычно — попросил прощения и ушел. Я остался тогда сидеть с дурацкой улыбкой и совершенно нелепыми чувствами, как будто сделал большую гадость. Я даже хотел попросить прощения, хотя до сих пор не понимаю — за что.
Вот и этот человек говорит, что нужно прощать и любить даже тех, кто тебя обижает.
Интересно, как это? До сих пор у меня слезы подступают к глазам, когда я вспоминаю, как меня предали.
Что — может простить?
Ведь тогда вся моя жизнь стала пустой. Всё, ради чего я жил, оказалось не со мной, чужим. Все потеряло смысл.
И это можно простить?
Этот странный учитель говорит — что нужно.
Но как?
Он еще говорит, что нужно — любить.
Я много думал над этим. Конечно, можно любить, можно постоянно о ком-то думать, заботиться. Это даже приятно. Только вот когда тебя предают, как это пережить?
Продолжать любить?
Интересно — я так не думал.
Действительно, если люблю я, то это и есть — моя любовь. А если не любят меня, то это уже вроде как и не мое вовсе дело.
Так что ли?
…Все садятся на землю. Мы уже долго идем, хотя усталости и не чувствуется. Уже солнце, кажется, пошло на закат. Может сосед прикроет дверь в моем доме? Как же надо тогда любить?
Не судите — да не судимы будете?
Сильно сказано.
У нас — если не осудил ты, значит, сам окажешься виноват. Проще осудить, чем оправдаться.
Какие вкусные рыба и хлеб. Я такой хлеб ел в детстве, когда мама пекла.
Она любила печь. Когда она пекла, то словно совершалось великое таинство, весь дом замирал, все ссоры прекращались, сердце наполнялось чудесным трепетом. В тот момент все друг друга любили. Все чувствовали любовь моей мамы.
Да, это — тот самый хлеб.
Никто так меня не любил, как мама. Сколько раз я обижался на нее. Ведь, по неразумию, именно за то доброе, что она делала для меня, порой обижался — а она все равно любила. И когда уходил из дома и болтался неизвестно где…
Только мамина любовь и держала меня.
Да, никто и никогда так меня не любил.
Это — тот самый хлеб. По моему, сосед называл мне имя этого человека.
Конечно же, правильно — всех прощать.
Ведь обиды — мои, это — только мой удел, и мою только жизнь они отягчают.
Конечно же — надо, но как тяжело.
В момент обиды горечь и слезы застилают глаза, и нет никакой возможности остановить эту бурю чувств.
Потом, может быть, и получится заставить себя успокоиться, но только потом. Сколько успеваешь сделать такого, о чем стыдно и вспоминать. Ужасно…
Да, конечно, ты прав, но как научиться прощать — еще до обиды?
Любить?
Не получается ли это все как-то слишком просто? Прощать, любить, не обижаться — прямо какой-то рецепт счастья.
…Когда у меня отнялись ноги, все меня бросили.
Я считал себя преданным.
Жена ушла от меня. Детей, правда, у нас не было, но я считал, что мы любили друг друга. Сейчас у нее другая семья и растет сынишка.
Лучший друг только раз зашел ко мне, но почему-то после его ухода мне стало еще тоскливей.
Как мне все удалось пережить, знает один Господь. Я плакал. Я узнал тогда, что значит плакать. Я выл, как воет собака. Я не хотел жить.
Потом уже я начал пытаться двигаться. Сначала с помощью палок и сложных приспособлений. Потом ноги чуть-чуть отошли, и я стал выходить за калитку…
Только сосед иногда приходит ко мне, чтобы скоротать свой вечер.
Да — сейчас уже не та обида, не то отчаяние, но как только память рисует мое прошлое, так снова слезы подступают к глазам.
А ты говоришь: любить, прощать. Даже если я и буду убеждать себя, что я простил и люблю, то куда деть из сердца всю эту горечь?
Я хотел бы поверить тебе, но то, что я пережил, ставит между мной и твоими словами непреодолимую стену.
Прости, я за тобой шел, чтобы…
Нет, этого не может быть!
Я ведь не…
Я уже пять лет не мог сделать и шага без дикой боли — а сейчас ноги не беспокоят меня, и я забыл о своей болезни.
Это значит, что я выздоровел? Это же невозможно.
Я с утра иду со всеми и только к ночи вспомнил, что не могу так ходить.
Может, это подействовало лекарство? Нет, я уже год не имею возможности его покупать.
Что же это? Мне страшно.
Меня исцелил Ты?
И Ты беседовал со мной, ничем не обратив моего внимания на то, что Ты исцелил меня. Только когда я стал собираться уходить, глаза мои открылись.
Я никогда не чувствовал себя таким счастливым.
Благодарю Тебя.
Прости, что я сомневался в Твоих словах. Я еще так глуп, мой Учитель. Я буду верным Твоим учеником… я буду стараться. Это единственное, чем я могу отблагодарить Тебя. Я понимаю это…
Он ушел.
Ушел совсем один.
А я? Странно, но я не чувствую, что мы расстались. Такое ощущение, что если я задам Ему вопрос, то тут же получу ответ.
И внутри появилось совершенно новое, радостное и теплое чувство. Куда-то пропал страх перед будущим.Теперь я совершенно точно знаю, что прежнего уже не будет и даже не могу представить себе, как мог так жить раньше.
Сейчас это чувство говорит во мне, что все плохое уже прошло.
Дальше будет не так.
Будет хорошо.
Что? Ты говоришь — это чувство веры?





                4. ВОПРОС


Что мне сделать, чтобы узнать Твою волю, Господи?
Что Ты хочешь, чтобы я сделал?
Где мне пройти, чтобы я шел по Твоему пути?
Как это понять?
Могу ли я это видеть?
Ты дал мне жизнь.
Ты научил меня всему, что я умею.
Ты любишь меня.
Я это знаю. Я это чувствую.
Я это понимаю.
Да, я очень часто, почти всегда, забываю об этом. Опираясь на себя, на свои правила, привычки, на законы, которые люди придумали, чтобы оправдывать свою собственную жизнь.
Я даже успеваю испугаться и испытать унылые чувства от того, что сработают мірские правила и законы, а не Твои.
К моему счастью, я все чаще и чаще успеваю увидеть, как Ты меня любишь.
Сначала я об этом просто слышал.
Потом догадывался.
Вдруг Ты мне показал — и я увидел.
Это было прекрасно!
Мне стало интересно.
Я захотел понять: чт; значит — любить?
Как это?
Смогу ли я:
Я сразу отбросил все грязные земные понятия от этого святого слова и увидел, что этот мой сосуд — сосуд любви — практически пуст.
Я могу лишь отвечать на любовь, то есть любить тогда, когда меня любят.
В обратном случае добрые чувства во мне превращаются в раздражение и злобу.
Оказалось вдруг, что я ищу от этого чувства какой-то выгоды и отдачи, а если не получаю их, я опять себя плохо чувствую.
Но если бы Ты к нам так относился, то велико было бы горе человека, потому что мы Тебя забываем всегда, когда нам хорошо.
Вернее, почти всегда, потому что иногда все-таки хватает ума благодарить Тебя за Твои благодеяния.
Ты же — любишь.
Ты — любишь всегда.
Когда я вижу Твои благости и когда я забываю Тебя…
И когда я в злобе, осуждении, обиде — Ты все равно любишь.
Как Ты велик в Своем чувстве.
Научи меня этому чувству.
Научи меня, Господи, любить так, как любишь Ты.
Научи меня, И я тогда смогу понять — чт; Ты хочешь.
Я хочу этого, Господи.
Как я должен относиться к человеку, чтобы я мог сказать, что люблю его?
Прежде всего, любовь — это чувство.
Чувство самое прекрасное во всех своих проявлениях.
Чувство невероятно приятное.
Господи, даже трудно представить, как Ты счастлив.
Что бы я хотел сделать для любимого человека?
Да все, что смогу!
Принести все, что в моих силах.
Все ему простить.
Дать все, что любимый человек ни пожелает — даже если это ему не всегда полезно.
Все, что принесет ему радость.
Я бы пытался исполнить все его желания…

Стоп!..

— Ты хочешь того, чего хочу Я?.. Нет, постой, постой… (А чего же все-таки от тебя — хочу Я?)
Подумай: а чего же все-таки от тебя — хочу Я?







                5. ГОЛГОФА


Стой!
Здесь — хорошее место. Как раз то, что надо.
Так. Вы двое — роете яму, а вы — разгружаете телегу. Только яму ройте глубокую, туда должны все поместиться. А еще попа расстреляем — и туда же. Давайте, давайте шевелитесь, нам нужно до вечера управиться...
Ну что ж ты все молчишь?
На, закуривай.
А-а… ты у нас монах — и вроде как не куришь?
Эй, красноармеец, дай огня!
Брось, все равно никто не увидит. Перед кем сейчас строить святого? Солдаты только о жратве думают, а я — всякое повидал… Не святые вы — обычные. Это в тебе гордыня играет, а так — все ползали передо мной, как в свое время перед иконами ползали. Молились они и на меня, понимаешь? Я решал — жить им или нет.
Я!
Молчишь?
Такие же мешки, набитые мясом, костьми и требухой, как и все остальные… Это вы здесь из себя строите святых.
Мы в детстве подглядывали за нашим попом. Он оглянется — и шасть в сарай, а там у него бутылочка припрятана, табачок. Выходит такой довольный, благодушный, добрый. А как-то раз видели, как он у своей кухарки мягкие места проверял — на месте ли, а ей-то как нравилось!
Попадья-то толстая баба была — ух она его и отхаживала… Бежит за ним по двору и лупит по спине, а он уворачивается и кричит: «То ты чого-о-о, то ты чого-о-о?» Мы потом три дня вспоминали и смеялись — «то ты чого-о-о?» Зато в воскресенье важный такой, неподступный в церкви ходит. Всех учит, всех призывает не грешить да смиряться.
И ты тоже из себя строишь — вот только подглядывать за тобой некогда, надо контрреволюцию уничтожать.
Монах, видишь ли, он — от женщин отказался… Презираешь баб, значит, а знаешь, почему я тебя в селе не пристрелил, когда ты на меня бросился? Кто тебя спас?
Баба! Моя баба. Она, глупая, еще не понимает, что ты враг революции, и жалеет вас. Что ж, тебя все равно пристрелят, а мне со своей бабой еще жить. Она у меня горячая. Может так съездить, что потом три дня на улицу не показаться. Так что я тебя убивать не буду.
Сам не буду. Руки мои будут чистыми. На моих руках твоей крови не будет. Солдаты получили приказ от комиссара, а я только контролирую. Придраться не к чему.
Эй, красноармеец, иди сюда.
Возьми вещи этого попа — поделите между собой. Стой, дай-ка мне его сапоги. Ух, какие крепкие, жаль не мой размер. Разделите все по-честному, а лучше всего киньте жребий, чтоб не было обид.
 А ты знаешь, я ведь в детстве ходил в церковь. Каждое воскресенье — с мамкой, сестрами. Причащался даже. А все не мог понять — ну где же бог? Почему молчит всегда? Почему такие жестокие законы установил?
А потом я украл.
Украл в церкви деньги. Немного — на пять конфет хватило. Я тогда закрылся в сарае, развернул конфету и сунул в рот — и даже зажмурился от страха. Думал — грянет гром, и бог меня накажет.
Ничего не произошло.
Потом я вторую съел, третью — и ничего не происходило. Понимаешь?
А следующие ел с таким наслаждением, с каким больше никогда ничего не ел.
Я все понял.
Я понял, что его нет. Понимаешь? Все это выдумки попов, чтобы они могли богато жить и чтобы глупые бабы шли к ним и несли то, что они вырастили, что заработали. Понимаешь?
Ты не можешь даже себе представить, как я был счастлив. Только я — и моя жизнь. Никто между нами не стоит. Его просто нет! Нет! Нет!
Я выскочил на улицу, убежал в поле и кричал во весь голос «его не-е-е-т!!!» Я катался по траве, залезал на деревья и все кричал и кричал…
Слушай, а ты знаешь ведь — я имею власть не только тебя казнить, но и помиловать? Ты еще мужик не старый, найдешь себе молодую девку, нарожает она тебе детей, и будем мы вместе добивать врагов революции.
А? Давай?
Скажи только, что его нет. Просто скажи, что его нет. Нет — и всё. Скажи — и будешь жить. Ну, скажи, не молчи. Скажи.
Ну что же ты молчишь? Что тебе от этого? Не придет он к тебе, как не пришел ни к кому. И не спасет он тебя, как не спас никого. Он оставил тебя, бросил.
Скажи.
Ну, где он, где он, твой бог? Вот смотри туда… Нет, ты повернись и смотри. Видишь на том холме дерево? Видишь? Может, за ним спрятался твой бог, потому что боится моего револьвера?
А может, он спрятался за этим деревом?
А может, он в этих солдатах, копающих тебе могилу?
А может, он во мне, который отдаст команду стрелять?
А может, он…
Я понял.
Я понял, где твой бог. Твой бог в пуле, которая разнесет твою глупую башку. Вот где твой бог.
Молись, молись ему.
Эй, вы там закончили?
Кидайте туда всех.
А ты встань с краю. Как хочешь. Хочешь — лицом, хочешь — спиной. Я сегодня добрый.
Стро-о-оись!!!
Гото-о-овсь!!!
Це-е-ельсь!!!
Пли!!!

Зарывайте.
Эй, красноармеец, дай огня.








                6. ДУША МОЯ, ГДЕ ТЫ?


Душа моя, где ты?
Как долго я жил без тебя. Почти всю мою жизнь. Не искал тебя, не думал о тебе, не дышал тобой, не жил тобой.
Какая же это была жизнь без тебя?
Нет, я не проклинаю свои прожитые годы. Ни в коем случае. Я благодарен за всю свою прожитую жизнь, за пережитые радость и счастье, которые и сейчас делают меня счастливым. Благодарен я и за уныние и отчаяние, боль и обиду, которые научили меня видеть мое счастье.
Я прекрасно понимаю, что именно прожитые годы дают мне возможность задать этот вопрос. Душа моя, где ты?
Не помню, когда и как мы с тобой встретились. Это было очень давно. Может, это было в утробе матери моей, а может тогда, когда я соединился с міром своим дыханием. Не помню. Единственное я знаю точно, что это было в самом начале жизни, а когда я смог это понять, я тебя уже потерял.
Сейчас, оглядываясь на прошедшее время, я вижу, как мудро и терпеливо вела ты меня к венцу моей жизни, к вопросу, ответ на который уже питает меня.
Душа моя, где ты?
Я не знал… Я не знал, что я не один. Я мучился от одиночества, тосковал и унывал даже среди людей, которые были мне не безразличны. Я боялся все потерять, хотя ничего не имел, боялся расстаться с тем, что по сути своей никогда и не было со мной.
Я понимал, что если разрушатся смыслы моей жизни, я просто не смогу оправдать свое бытие, и жизнь моя будет подобна смерти.
Я боялся.
Ты же, как верная женщина, терпела меня в самые отвратительные моменты моей жизни. Не предала, не бросила, но, наоборот, вела меня только к себе.
Теперь я знаю, что ты всегда была и будешь со мной, и когда с последним дыханием мы покинем мое тело, мы вместе вернемся к Нему, Душеподателю. От Которого ты и пришла.
Пришла для того, чтобы привести меня к Нему.
К моему счастью и моему горю я знаю, чт; нас с тобой разделяет.
Это очень высокая и очень широкая стена, покоящаяся на прочнейшем фундаменте моей гордости, гордыне моей совести, моих неудовольствий. Состоящая из разных кирпичиков моих страстей и похотей, соединенных моими привычками и правилами и оправданных мірскими законами.
Я хотел бы перелезть через нее, но венчает ее очень острая грань моих сомнений и страха. Мне ее не преодолеть.
Душа моя, где ты?
Зачем мне все золото и сокровища міра, если ты будешь скрыта за ними?
Зачем мне самые изысканные удовольствия — без тебя?
Я теперь понимаю, что только с тобой смогу до конца полюбить свою жизнь. Как бы я ни пытался сделать это без тебя, все будет не полным, а значит, и не настоящим.
Я устал себя обманывать.
В песок и пыль превращаются камни. Высыхают воды, реки и моря. Ты же, пришедшая из вечности, всегда неизменно прекрасна, чиста, светла, свята, как юная невеста, ожидающая своего Жениха. Да и разве от Него может быть что-нибудь другое, так как Он — только любит.
Душа моя, где ты?
Я уже знаю немного о нашей встрече. Это будет прекрасно. Может быть, именно так молодая мать ожидает своего первенца. Тревожась и испытывая счастье. Пугаясь будущей боли и понимая, что все это ничтожно по сравнению с ним — самым любимым и дорогим существом на свете, которое появится в эту жизнь тогда, когда ему будет нужно.
Душа моя, где ты?
Я знаю, что недостоин тебя, твоего света, твоей чистоты, твоей святости, твоей радости, но ты уже со мной, и я хочу к тебе, спешу к тебе, прошу — тебя!
Душа моя, где ты?

[Псков, кон. 1990-х — нач. 2000-х гг.]




                ***

               ЕЩЕ О ДУШЕ:
           ПРОСТО РАЗМЫШЛЕНИЯ


         Господь дал человеку разум в надежде
    на то, что человек его использует.

Что есть жизнь человека?
Только движения для того, чтобы напитать себя, напоить, развлечь?
Обидно было бы даже так думать.
Родить и воспитать себе подобных?
Честно говоря, многие из живых тварей делают это лучше человека.
Получить множество знаний и приложить немало труда, чтобы помочь людям опять же напитать, напоить и развлечь себя?
Безусловно, облегчать и украшать ближнему его жизнь — это прекрасно.
Но делать это единственной и главной целью своей жизни?

Господь создал человека.
А Он, Владыка жизни и смерти, никогда не создает ничего бесполезного. И если же мы порой не видим пользы в некоторых вещах и событиях, происходящих в нашей жизни, то это мы не видим.
Либо не хотим, либо не можем, либо боимся…
Господь ведь и каждого из нас создал не без пользы для міра, для жизни других людей и событий всей человеческой истории.
Естественно, что и сама жизнь дарована любому человеку не без смысла и пользы для него. Смысл же этот и пользу мы должны отыскать и пережить, а полученный опыт — использовать для того, чтобы воплотилось и выросло то, ради чего мы и созданы.

Господь изначально указал и смысл, и путь человека — когда Христос прямо сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14: 6)
И путь нашей жизни однозначен.
Другие пути, как бы привлекательно они ни выглядели, — не настоящие. Часто — просто выдуманные, услаждающие и умиротворяющие нас на данном этапе жизни.
Единственный же наш путь — к Истине, к Божественной Истине.
К Богу.
Но как же мы сопротивляемся, говорим «Нет», ищем оправдания, откладываем «на потом».
А Он ждет.
Ждет и милостиво, вновь и вновь, направляет к Себе.
Одних мягче, других более жестко, но всех — по силам.
Мы говорим Богу, чтобы Он не мешал нам жить — но Он опять и опять направляет наш путь к Себе, ко всё той же Божественной Истине.
Он будет ждать и давать нам шанс за шансом до тех пор, пока у нас не останется ничего другого, как поднять на Него глаза и предать себя в Его руки.

Нужно начинать познавать.
Начинать познавать Истину.
Познавать же, наверное, нужно с того, что уже есть.
Глупо и бессмысленно пытаться понять высшую математику, не познав сначала того, что мы в состоянии познать и сделать из этого правильный вывод. Горячее — горячо, холодное — холодно, дважды два  — четыре.
Что у человека уже есть?
Что он может познать и, сделав вывод, продвинуться хотя бы на шаг вперед?
Посмотрим честно.
Есть его жизнь. Есть его чувства. Есть его разум. Есть его душа.
Душа! Какое теплое и близкое для всех понятие… И при том сколь зачастую далеко от истины наше понимание самой ее сути и смысла…
Попробуем поразмышлять о ней.

Когда мы думаем и говорим о душе человека, нашей душе, то чаще всего вполне ясно отдаем себе отчет в том, что говорим или думаем о ней как о даровании Божием (то есть — данной нам даром), как о факте и акте, изначально уже состоявшемся.
Когда это произошло в нашей жизни — тема для отдельных размышлений, но, безусловно, совершилось это в самом начале нашего существования.
В момент зачатия? Или с первым дыханием? — Божия тайна…
Но отойдет душа — с последним нашим вздохом. Это мы знаем.
Прекрасный способ познания міра духовного — с помощью людей, переживших большой духовный опыт и описавших его в своих трудах, — Святых Отцов. Не использовать его было бы, несомненно, непростительной глупостью. Прилагать же этот опыт мы должны к себе самим — смотря на себя, на свою жизнь и ее обстоятельства. Должны анализировать события, задавать вопросы и использовать различные пути для получения ответов, единственно опираясь на Божию помощь и единственно ей доверяя.
Господь создал нас, дав нам, вдохнув в нас душу живую. Дал уже и постоянно дает нам возможность познавать и самих себя, и Его — до конца наших дней.
Непростительно отказываться от этого дара, превращая свою жизнь в бессмысленную бесполезность.

Мы знаем.
Мы верим.
Мы знаем и верим, что душа наша вечна и после земной своей жизни отойдет к Тому, Кто дал нам ее.
Но при этом, быть может, важнее всего то, что, говоря о вечности души, мы признаем тем самым общие черты ее с Богом — вечным и бесконечным. По сути, мы признаем, что душа есть самое непосредственное Божие проявление в нас.
Согласно Священному Писанию, первый человек при его сотворении был наделен Образом Божиим и Подобием Божиим, и, мы, признавая эту истину христианской веры, несомненно, оказываемся перед тем фактом, что эти Образ и Подобие точно так же присутствуют  — как выражение Божественного устрояющего начала в человеке — и в каждом из нас.
И потому, вспоминая о вечности души, самым логичным будет признать, что именно душа наша и есть Образ и Подобие Божии в каждом потомке Адама...

Часто душа отождествляется с разумом, совестью, чувствами и другими проявлениями человеческой жизни.
Но ведь Бог — свят, Бог — благ.
Разум же часто скверен, чувства унылы и даже совесть бывает лукава. И всё это явно не свойственно душе изначально, всё это ей «не подходит» и лишь затемняет истинное определение ее смысла и сути.
Правильнее думать о нашей душе как о Божией Святыне, как об изначальном присутствии в нас нашего Бога Творца — с заложенными Им в человеческой природе необходимыми нам Богоподобными свойствами. От познаваемых — до стоящих уже за пределами законов физики и нашего ограниченного разума. От временных и видимых — до вечных и бесконечных.

Что же тогда мешает нам быть с такой нашей душой — святыми?
То, что мы не стремимся своими жизнями отыскать ответ на этот вопрос. Только живя в поисках ответа на него и только найдя его и использовав на своих жизненных путях — мы выполним то, для чего мы и созданы.
Говоря о проявлениях неотмірной сущности Божией в «міре», «вовне», мы, в меру возможного для нас опыта, неуклонно и однозначно приходим к тому, что Бог во всех Его проявлениях есть Любовь.
О том же пишет и св. апостол Иоанн Богослов, утверждая в своем Первом послании: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1Ин 4: 8).
Значит, и Образ и Подобие Божии в нас не могут быть ничем иным, как только любовью. И, следуя из этого, можно сказать, что душа наша по внутренней изначальной сути своей есть тоже любовь…

Душа в истоке своем — это разумная Божия сила и отсвет Божественного Разума.
Почему же чаще всего мы этого вовсе не видим?
Что стоит между душой, точнее, между святостью нашей души, ее причастностью Божественному Разуму — и нами?
Наш «собственный разум»?
Ясное представление о том, что Богоподобный «разум души», слушающийся Гласа Божьего, и «падший» (и постоянно продолжающий падать) «наш» «собственный разум» — не одно и то же, мы можем почерпнуть из Священного Писания, из житий святых, да и из лично пережитого опыта, к которому нужно относиться с честностью и доверием.
«Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф 16: 25) — говорит нам Святое Евангелие, тем самым утверждая, что Богоподобный «разум души» и «наш разум» суть разные вещи*.
Разум души — над логикой этого міра, с его суетой и страстями, с мірскими законами, которые объясняют лишь как жить в мире с «міром», но не с самим собой, тем более — с Богом. А ведь ныне порой появляются попытки объяснить даже и законы духовной жизни в рамках законов чисто физически понимаемого «міра».
Но если исходить из того, что душа свята, то ее законы, ее смыслы и ее возможности — совсем иные.

Часто можно слышать мнение, что мы своими поступками загрязняем, оскверняем душу, а грязная душа, мол, не спасется…
Однако оставим тему спасения Богу; сами же подумаем вот о чем.
Для Нового времени весьма характерны два, казалось бы, взаимоисключающих утверждения: первое — что Бог попираем не бывает, второе — что святыни оскверняются повсеместно. Казалось бы — либо одно, либо другое? И, однако, оба утверждения, по существу, справедливы.
Ибо, если никто из нас не может, в своей малости, осквернить величия Самого Божества, и Бог в Своей Любви к нам всё равно остается неизменен, то в результате человек оказывается способен осквернить лишь самого себя — по отношению к Богу.
В противном же случае — если бы Святость Божия, Святыня, могла быть по существу Своему осквернена человеком, то всякий разговор о Боге и Святыни Его стал бы беспочвенным и бессмысленным.
Всё сказанное касается и души, всё вполне приложимо и к ней — как к таковой.
Ведь то, что душа вечна, утверждают и Писание, и Предание; признаём это, естественно, и мы, христиане.
В то же время о вечности мы говорим как о самом «естественном» свойстве Бога, Его природы.
Но если душа во многом имеет одни и те же свойства с Богом, а Бог никак не может быть умален и осквернен, то как же тогда мы можем говорить об осквернении души?
Душа — как дар Божий — всегда свята.
А вот осквернить «свой» разум и свои чувства, паразитирующие на душе — этой «частице Божества», дарованной нам, осквернить себя самого по отношению к ней — это мы можем.

Как известно, Православная Церковь имеет большое количество святых, прославленных за свою подвижническую жизнь или же за мучения, принятые ради Христа.
Многие из них наверняка не размышляли над понятием души в том контексте, в котором идет здесь о ней наша речь. Но всё более и более совершенствуясь, они — чаще интуитивно, а если говорить последовательней, откровенней и определенней, то по воле Божией — открывали в себе Богопричастный «разум души», а потому познавали и обретали возможность творить чудеса!
Добивались они этого — кто постом, кто молитвой, кто величайшим смирением и терпением, а кто и особым Промыслом Божиим. И, углубившись в изучение жизни святых людей, при желании можно увидеть, как Господь приоткрывал им Свой Божественный Разум — в соответствии с их молитвенными трудами и постническими подвигами, с их самовоспитанием и укоренением в евангельских добродетелях.
Особенно же на примере жизни святых мучеников можно видеть, как стремительно познавали они Божественное разумение своего спасения, вложенное в самую суть человеческого бытия во Христе.
В одночасье переставая ценить материальный мір, они прекрасно знали, что ни страдания, ни самая смерть — не разлучат их с Богом. И никакая лучшая доля, ни богатство, ни роскошь, ни даже просто сохраненная им жизнь — не могли сравниться с тем, чт; они уже знали и уже имели.
Замечательным примером отречения от «разума міра» ради обретения «Божественного разума» служат жизни Христа ради юродивых.
Мнимым безумием они давали понять окружавшему их міру всю духовную несостоятельность его «мірского разума».
Пользуясь же, вернее сказать, живя Божественным разумом, они, как правило, удивительным образом не испытывали столь мучительных порой для обыкновенных людей физиологических трудностей — таких, как жажда, голод и холод.
Исцеляя, пророчествуя, провидя судьбы других людей, они явно показывали, что их мір уже вознесен над обычным материальным міром и законы их бытия — во многом уже превыше законов чисто физического порядка.
Опираться на жизнь святых, пытаться познать в их судьбах Божественный Промысл необходимо, дабы и свою жизнь опереть на правильно сделанные при этом выводы, руководствуясь ими и далее, — в поисках и во всё более глубоком обретении Истины.  Это — необходимо, но принесет пользу лишь в том случае, если необходимые рассуждения человек начнет с самого себя, в приложении к своей личной судьбе…

Оглядываясь на прожитые годы, нельзя порой не заметить вполне мистических событий — и в собственной жизни и в жизни окружающих нас людей.
К сожалению, во многом духовно слепотствующее, «мірское» человеческое сознание в своих попытках как-то объяснить подобные случаи выстроило и продолжает лукаво выстраивать всевозможные псевдомистические, а временами прикрывающиеся псевдонаучностью, системы: здесь и просто «повезло — не повезло», и судьба-карма, и аура, и «энергетика», и «волновые поля»... Особенно же популярны — в меру своей предельной прагматичности — всевозможные магии, загов;ры, сглазы, порчи и т. п. Существует даже целая псевдонаука о влиянии планет на судьбы людей и мира — астрология. И всё чаще самые различные религии мира смешиваются — в попытках объяснить происходящее наиболее доступными для человеческой рационалистической логики способами — с оккультизмом, язычеством, магией (что «черной», что «белой»). И чем  любая подобная система внешне кажется сложней и запутанней, тем «истинней», по мнению ее создателей, она должна объяснять человеку происходящие события, вызывая в нем при этом, как правило, страх и желание, не думая, подчиниться.
И как сложно бывает для многих отодвинуть от себя весь подобный наносный мусор привычных (нередко еще с детства) «объяснений» такой псевдодуховной жизни — всех этих суеверий и «бабьих басен», «отвращаться» которых призывал христиан еще святой апостол Павел (См.: 1Тим 4: 7).
А ведь как потенциально богаты наши души подлинной Божией правдой — правдой и о Нем, нашем Творце, и о нас самих, и об окружающем нас міре! Как богата душа и многими Богоподобными свойствами!
Это — и наша интуиция, предсказывающая порой события далекого будущего. Это — и наше «предчувствие», заставляющее нас совершать определенные поступки, полезность которых становится видна лишь со временем.
Разве и это — не проявления Высшей силы в нашей жизни? Силы, у которой есть власть над временем. Той Божией силы, действия которой и переживаются особым образом нашим сознанием.
И сколько еще свидетельств о Богоподобных свойствах нашей души, о присутсвии в нас ее Божественной святости!
Однако думать и говорить о многом из происходящего с нами — как о проявлении в наших судьбах той Божественной энергии наших же душ, что не устает призывать нас к любви и к добру, — обычно не хватает либо духовного опыта, либо правильного хода мышления, либо мужества и честности перед самими собой.

В жизни мы часто говорим: душа болит, душа ноет, душа противится… Значит, сказанное подобным образом о душе опирается даже и на физические ощущения.
Значит, мы ее ощущаем?
Душа — реальность, уже данная нам Богом.
Где она?
Душа — проявление Бога в нас. Его силы. Его непостижимости.
Почему мы не видим ее?
Душа — наша жизнь. Нашу жизнь нам жить. Нам искать. Нам обретать.
Как это сделать?
Ответ можно получить, лишь задав вопрос. А отвечать нужно честно.
Честно перед самим собой.
Бог — однозначен.
Ответы — тоже однозначны и непреложны.
Душа моя, где ты?
 

[Псков, нач. 2000-х гг].


Подготовка архивных материалов к печати и их уточненная литературная редакция выполнены диаконом Георгием Малковым (Москва, 2006 г.)