Александр ГЕРАСИМОВ
ТРУБА
Во дворе доходного, построенного в 1905 году архитектором Фердинандом фон Постелсом для герцога Лейхтербергского, дома была труба. Выросла она усилиями пришлых молчаливых темнолицых людей, поселившихся в дощатом выкрашенном суриком вагончике. Беспокойства жителям дома от них не было, раз только, что-то не поделив, подрались между собой - катались по пыльной земле, тоже молча. Потом один взял верх и, прокричав в лицо сопернику, видимо, что-то обидное, на своем булькающем, словно гороховый суп, наречии, поднялся и, отряхивая колени отправился в бытовку. Поверженный противник сел в облаке неопавшей еще пыли на корточки, обнял руками колени и тихонько заплакал. Стал, он скукоженный и жалкий, походить на придушенного мальчишкой муравья. Но случайно прохожие люди не подавали виду, что жалеют его, а следовали мимо с безразличием на отрешенных лицах.
Трубу возвели для парового отопления величественного, похожего на завод или корабль многокорпусного модернового строения. Торчала она распятая прикрепленными к земле стальными тросами и смахивала на пусковую шахту военной нацеленной в небо ракеты. Для еще большей крепости и основательности стояния трубу прикрутили чудовищных размеров железными болтами к бетонному, специально устроенному для этой цели постаменту…
Теперь на краю этого бетонного квадрата сидел Владимир Николаевич Сорокин, Вовка-мореман. Сидел и грустил, и разговаривал сам с собой.
- Вот, блять!..... Вот, ба-алять!.. С-с-сука!..- немного погодя, он свернул и показал притихшей от полуденного зноя природе старательный круглый шиш.
Всем своим видом и жестами Мореман выказывал абсолютное презрение к окружающей его среде. И действительно, антураж не совсем отвечал боевому настрою бывшего моряка. Разомлевшие от жары неопрятные городские голуби индифферентно, поджав лапы и полузакрыв глаза, сидели в седой от пыли траве, толстый волосатый шмель тщился добыть хоть каплю нектара из увядающего цветка петунии и тоже никак не реагировал на Вовкины призывы. И только оперенные длинными серебряными листьями ветви плакучей ивы ласково и согласно покачивались над седым Вовкиным затылком.
- Нет, ты мне скажи!.. То есть... объясни, то есть!.. Хули ему… ей... еще надо?.. Квартиру я им оставил… так? - большим пальцем правой руки Мореман загнул левый мизинец и от движения этого завалился на бок. Полежав недолго на боку, моряк на удивление энергично рванул телом в другую сторону и, немного покачавшись, зафиксировался в прежней позиции, - Деньги чуть не все отдаю… на тряпки ей… на помады разные… ребенку хоть что-нить купила бы… с-сука!.. Праильно?.. Не, ты скажи, праильно?… Во-от!.. - Мореман шумно вздохнул, невидящим взглядом голубых когда-то, а теперь совершенно выцветших от пьянства, глаз обвел окрест и продолжил свой монолог, - А я ей и говорю… пил… пью… и пить буду!.. Потому, инвалид труда-а-а! - с земным поклоном, почти не отрывая при этом зада от бетонной тумбы, закончил фразу Сорокин, - Тру-да-а-а! - повторил Мореман и опять поклонился кому-то невидимому в ножки.
Сорокин не кривил душой. Он, как и его товарищи по несчастью, жил на государственный кошт. Все алкаши этого двора когда-то очень ловко упали с лестницы, сунули руку в станок, очень вовремя оказались под стрелой работающего подъемного крана, отравились парами едких летучих веществ и так далее. В общем, получили производственные травмы. А затем, воспользовавшись несовершенством трудового законодательства, оформили инвалидность. Получали пенсию. Деньги небольшие, но постоянные, как прежде дававшие иллюзию стабильности, призрачную уверенность в завтрашнем дне. Пили суррогаты, покупаемые вскладчину. Собирали металлический лом, обжигали изоляцию медных проводов, сдавали в утиль картон и макулатуру. Тем и пробавлялись. Собираясь у трубы, хвастались друг дружке жизненными успехами, выворачивая свежие раны, повествовали о давешних битвах, противоречили, хвалились, что ничего из вчерашнего не помнят. Последнее обстоятельство , почему-то вызывало особенное веселье. Двор то и дело взрывался переходящим в хоровой чахоточный кашель хохотом.
Утомленные ежедневными концертами мирные жители измазывали основание трубы солидолом, посыпали битым стеклом, ухитрялись всандалить в бетон куски острой железной проволоки. Не помогало. Дюжие алкаши выдрали арматуру с корнем, солидол застелили картоном и фанерой и продолжали веселиться. Так шло до приезда в дом нового жильца, отставного военного генерала Ивана Дробота. Узнав о всеобщей печали, однажды утром привыкший к решительным действиям генерал наклеил на трубу небольшой черно-желтый плакатик с черепом и перекрещенными берцовыми костями под международным знаком «радиация».
Осторожные и внимательные к своему здоровью алкоголики от греха подальше перекочевали за кооперативные гаражи. Труба осиротела. И только растущая рядом серебристая ива всё так же, будто с кем-то соглашаясь, кивала своими седыми косами.