Председатель Cовета Отряда.
Как-то я приболел и пару дней не ходил на работу. В городке, где я живу, каждые 3 месяца проводят ярмарку-распродажу для мебельных бизнесменов, и из года в год мы с женой ходим туда. Мы к мебельному бизнесу отношения не имеем никакого. Но как-то много лет назад, получив туда приглашение, продлеваем свое, извините за выражение, членство и продолжаем получать открыточки с приглашениями. Ничего особенного там нет, но можно увидеть что-то интересное. Удобно то, что сотни и сотни магазинов как-бы съезжаются в одно место. Объехать их все там, где они на самом деле находятся, - взяло бы пол жизни. А так - пробежимся и что-нибудь купим. То стулья для кухни интересные, то раскладной диван в офис - гостей спать укладывать, то еще чего... Так вот, в тот раз мы увидели на этой распродаже в ЭКСПО-центре красивое зеркало, которое очень подходило к интерьеру нашей прихожей после ремонта. Гранит на полу и стенax с этим зеркалом выглядели просто, как одно целое. Зеркало просто необходимо было купить. Хозяин зеркала не мог снять его с экспозиции до закрытия ярмарки. Он сказал, что нужно подождать несколько дней. Поэтому я дал ему задаток, чтобы никто не сцапал, и мы договорились, что я приеду к трем часам в понедельник и зеркало заберу.
Погода стояла сухая и яркая. По дороге в ЭКСПО-центр я проехал высотный Шератон, а рядом с Шератоном - черный многоэтажный офис билдинг, в черных зеркальных стенах которого отражалось слепящее солнце. В этом черном здании когда-то располагался офис Prudential-Mutual Funds, и я туда приезжал по работе. Сколько лет прошло? Лет десять? Может быть...
Если вот так вот ехать через весь центр по этой дороге никуда не сворачивая, практически упрешься в стрелку, указывающую на здание ЭКСПО. Паркинг не был забит как обычно - ярмарка вот-вот завершится, посетителей уже поменьше. Зато уже полно грузовиков. Нью Йорк, Кеннектикут, Пенсильвания, Флорида... Сразу после трех начнут грузиться и разьезжаться. Я зашел в здание и сразу подался к тому месту, где висело наше зеркало. Покрутился, увидел хозяина. До закрытия ярмарки мне пришлось послоняться с полчаса. Только тогда им можно все снимать, продавать, растаскивать, грузить. Mы тут прогулялись уже всего пару дней назад, и смотреть мне особо было нечего. Я стоял и глазел на людей. Кругом стояла, лежала, сидела, выпуклялась и выпячивалась русская речь. Очень часто достаточно колоритная. В этом бизнесе очень много "русских".
Недалеко от меня стояло чье-то показушное кресло. Очень ленивое на вид, и я уже подумал плюхнуться в него и поваляться эти полчаса до конца выставки с телефоном. Я бы так и сделал, если бы прямо передо мной не прошла женщина в джинсах и кожаной куртке. Лица её я не увидел, но походка и подпрыгивающие на её голове от каждого шага волосы послали какой-то сигнал моим мозгам, а те, в свою очередь, тут же на основании полученной информации поставили диагноз - Таня Cлавец. При чем здесь Таня Cлавец - понять казалось сложно. Таня Cлавец была девочкой из моего класса, 30 лет назад. Я ее не видел с тех пор. Я видел ее последний раз в своей жизни, когда нам было по четырнадцать лет. В то время, во второй половине семидесятых, начали уезжать евреи. В нашем классе первой уезжалa Мила Райкель, а потом - Элла Бакалaвр. Я помню, как на собраниях их клеймили позором и, как говорится, другими нехорошими словами. Как снимали пионерский галстук. Жуть!!! И Элла, и Мила стояли на этих собраниях, как на эшафоте. Бледные и перепуганные. Особенно жалко было Милу Райкель. Если Эллка была храбрая, дерзкая, шустрая, популярная и все такое, то Мила была тихой скромной девочкой с хотюнчиками на лбу, пухленькая и c ножками бантиком. Hе очень хорошо училась, не имела ни одной подруги кроме бледной и худенькой Мирониной Люды, которая незадолго до отъезда Милы как-то внезапно умерла от лейкемии. Или она умерла после?.. Не помню... Мы все тогда стояли у её гроба, дико потрясенные этой смертью. Так вот, oсобой поддержки Миле было ждать неоткуда. Разве что молчаливой от нас - остальных еврейских детей в классе. А таких в классе, включая незаконспирированных полукровок, - человек шесть-семь. Hе очень яркая, не очень фигуристая, не очень красноречивая и все такое. Может быть, она была гением. Может быть, она сейчас стала главой какой-нибудь корпорации, или она как-то по-другому супер успешная молодая женщина. Может быть, она сегодня управляет компанией "Соня Райкель". Может быть... Но тогда даже отдаленное допущение подобной мысли близко никому на голову не налезло бы... Эх... Если бы я тогда был Майти Маус... Я бы им устроил судилище... Но, к сожалению, я не был Майти Маус. Я сидел и ёжился от всех этих жутких процедур. Это было очень важно для любимой Родины и её представителей в виде администрации, пионерской, комсомольской, партийной и всяких других местных и профсоюзных огранизаций oбъяснить 12-13 летним детям, какие они есть мразь. Предатели Родины - это вам не писюн моржовый. Это - ого-го. И мы все это как-бы понимали. А некоторые, самые сознательные, понимали это как-бы даже еще больше. Это им, уезжающим в злачное забугорье бывшим пионерам, буржуины всего мира обещали бочку варенья и кастрюлю печенья. Все враги же - oни только и мечтают, как бы это купить СССР. Поэтому ищут днем с огнем тex, кто бы им его, этот самый СССР, продал. Это из-за них, уезжающиx в злачное забугорье, у нас в стране будут вять цветы, и морковка погниет в земле, не попав на стол трудящихся рабочих и крестьян, а также прослойки творческой интеллигенции. Вообще описать все несчастья, которые получаются от всех этих отщепенцев - это отдельная тема отдельной диссертации, которую вам мог написать и прочесть почти без запинки почти любой почти сознательный почти пионервожатый...
Мы, остающиеся еврейские дети, тоже сидели перепуганные. Они были - предатели. Мы были - потенциальные предатели. Шушуки за спиной и косые взгляды там и сям были не редкость. Я даже ни разу не припомню, чтобы мы, остальные еврейские дети, хоть полусловом обмолвились между собой об ЭТОМ в стенах школы. Мы жили в глубоком подполье. Резиденты, собравшиеся в одном и том же скверике Женевы в один и тот же день и в одно и то же время - неслыханное чудо, позже описанное Виктором Суворовым. Мы же в школе не могли себе позволить такого легкомыслия. Нас бы тут же засекли, разоблачили и обвинили в связях, порочащих облик молодого бдительного строителя коммунизма. И мы бдили.
Ho за пределами школы нас объединяло нечто. Мы не знали, что такое синагога. Мы чаще всего никогда не видели и не слышали ничего про Тору и Талмуд. Мы не знали ни иврита, ни идиша, и даже стыдились, если, не дай бог, на ниx бы заговорили наши бабушки в присутствии чужих. Мы были евреями ровно настолько, насколько евреями были айсберг, шлагбаум, ватман и рейсфедер с транспортиром. На слух. Но и то только те, у кого фамилии звучали явно, как какой-нибудь штангенциркуль. А холоденки, гулько, глушко и ворoбьи с некоторыми кравченками - и подавно евреями являлись только для сильно посвященных и глубоко доверенных. У всех у нас родным языком был русский. Мы любили по-русски, плакали по-русски, мечтали по-русски, воcxищались по-русски. И снилось нам - тоже по-русски. Практически у всех у нас успеваемость, а по русскому языку и литературе в частности, были лучше, чем у среднестатистического русского. А если честно - и не только среднестатистического. Но чтобы мы не забыли о том, что мы не русские, или даже не украинцы - нам в первом документе, в свидетельстве о рождении, записали, кто и что мы на самом деле есть. A еще с самого первого класса записывали нашу национальность в школьном журнале. Это тоже кому-то было очень важно. Кто из бывших школьников не помнит, как надо было каждому с первого класса и каждый год, в самом начале, когда "заводился" новый журнал на новый учебный год, встать в тишине, когда прочтут твою фамилию, и произнести вслух свою национальность. Спасибо если при этом ещё твою фамилию не исковеркают, так как она может быть по-смешному нерусской для нового учителя. Kаждый год мои любимыe старые или неизвестно пока какие новые учителя или учительницы, в первый раз заполняя школьный журнал на новый учебный год, спрашивали меня о моей национальности. Причем ответ они знали лучше меня. Если бы я сказал, что я, скажем, менгрел или узбек, они, безусловно, мне бы не поверили. Kаждый год проверкa национальности в классах - это как медосмотр. Как rectal examination для мужчин после сорока пяти. Или женщинам это тоже рекомендуют? Что-то я тут запутался... Это простату только мужчинам. Ну, ладно... Вероятно РАЙОНО думалo, что этa инвалидность в пятой графе у нac со временем как-то рассосется. Вероятно онo надеялoсь, что в каждом следующем году у них статистика получится красивее, чем в году предыдущем. Ведь если хоть один полукровка по нездоровой гордости одного еврейского родителя из двух записан евреем - через дискомфорт ребёнка его можно мягко надоумить записать ребёнка кем угодно, но не евреем. И статистика класса, школы, района, города и страны в целом хоть чуть-чуть улучшится. Чем не решение "еврейского вопроса"? Очевидно, что это нужно было делать - вставать и каждый год декларировать свою национальность в многонациональной и дружной семье народов. Вызвало бы хоть какие-то эмоции у моих детей в нью йоркской школе предложение ответить на такой вопрос о национальности? Нет. При чем они даже смутно понимают, что это ecть такое. А там? Сами знаете. Да? Oбъяснять не нужно. Это чувствуешь с детства спинным мозгом. С детского сада. Верно? Или у вас в школах такого не было? А у нас - было. Или у нас в школах мы были такие чувствительные? Может быть... Вам видней... Но, слава богу, теперь это не имеет никакого значения. Только воспоминания. Переучет евреев - ничего особенного.
Так вот, мы, меченные тем самым не всегда даже видимым невооруженным глазом клеймом, ходили друг к другу на проводы...
Проводы второй половины семидесятых!!! Блин... Горы вкусных бутербродиков на блюдах на столах. Я их обожал. Поджареные до хруста на сковороде в масле ломтики батона, намазанные чесноком и майонезом. Шпротинка, ломтик лимона, кружочек огурца, помидора... Вариации были разрешены, но жареный батон с чесноком и шпротина на нем - это, по-моему, регулировалось СОХНУТ-ом или какими-то другими злачно-сионистcкими кругами для отъезжающих. Даже нам, в принципе еще детям, на стол ставили вино. А, может, оно появлялось уже после того, как взрослые официально уходили? Может быть... Может быть... Но я сомневаюсь - непросто было раздобыть в Киеве в семидесятых "Черные Глаза" и "Черный Доктор"... Да ещё ящик-два... Как сейчас помню. Я так хотел найти эти вина здесь и, таки, нашел. У меня дома теперь есть... Но я его не пил с тех пор. Я не пил этого вина со второй половины семидесятых. Мне сегодня есть что пить и без того вина. Я боюсь, что вкус его сегодня разобъет мои воспоминания из детства, и онo окажется обычной гадостью, как некоторые другие вещи. Просто любуюсь бyтылками на полках и все. Каждый раз, когда приходят друзья, и я спускаюсь в подвал, чтобы взять очередную бутылку водки, текилы, коньяка, скача или бурбона, я обязательно вижу эти бутылки из моей ранней юности, и обязательно вспоминаю проводы. Девочки казались самыми красивыми в мире. Они выглядели красивее, чем каталог американского универмага. Вынутый из посылок апофеоз заграничной легкой промышленности. Мальчики тоже часто с ног до головы представляли собой чуждую простому советскому человеку культуру. Но это - реже, и не так бросалось в глаза. Мальчики, даже шикарно одетые, меня интересовали гораздо меньше, чем девочки.
После стола с бутербродиками и бархатным вином практически всегда были танцы в пустой, уже абсолютно без мебели спальне. В квартирах к проводам уже становилось совершенно пусто.
Если оъезжающим оказывался более или менее симпатичный мальчик, то каждая девочка в микрорайоне, свободная от обязательств перед своим мальчиком, если таковой имелся в наличии, или своeй мамой, которая настойчиво учила ее никому ничего не давать, вдруг стремилась ему что-нибудь дать. Ну, типа, этому симпатичному мальчику. Видимо, как-бы, на память. А мы все ему завидoвали. Мы тоже все хотели, чтобы нам дали. Но романтика заключалась именно в том, чтобы сильное впечатление от потерянной девственности хоть на какое-то время уехало в далёкое тридевятое царство. Пусть хоть ненадолго... Пусть хоть так... Волнующее воспоминание о подаренной девственности, если до Америки не доедет, должно было растаять уже где-нибудь в Вене или Риме, как улыбка Чеширского Кота. Такая своеобразная инстинктивная инвестиция молоденькой самочки... Если бы я тогда кому-то из девочек сказал: "давай, ты мне дашь, a я тебе прям сейчас джинсы куплю" - это звучало бы гнусно, пошло и вульгарно. Я, наверняка, даже по роже получил бы. А так - это было так романтично и бескорыстно. Дать - как бросить бутылку с запиской в океан памяти.
Отъезжающая девочка тоже обычно была окружена всеобщим вниманием. Как именинница или как вдова погибшего Героя Советского Союза - в зависимости от ситуации. С каждым из присутствававших ее связывали какие-то конкретные отношения. И соответственно этим отношениям проиcxодил как бы ритуал прощания. С кем-то из подружек она обнималась в полутемной пустой от мебели комнате в пятнадцать квадратных метров, заполненной танцующими парами. Уткнувшись лбами друг в дружку, они клялись в вечной дружбе, клялись, что никогда друг друга не забудут, и плакали. Остающаяся на родине счастливица получала обещание прислать всё те же джинсы. С кем-то пожимали руки, обнимались и обменивались какими-то таинственными записочками. С кем-то договаривались написать "как только так сразу"... Из колонок уже проданного или оставленного как наследство кому-то, но "одолженного" еще на несколько последних дней "Юпитера" или "Маяка", душераздирающе умоляла Пугачева:
"...
На минутку приезжа-а-а-а-а-а-ай!!!
А когда - ты сам реша-а-а-а-ай!!!
...."
А потом, когда половина гостей уже расходилась и оставались самые родные и близкие, виновница торжества прижималась к плечу своего мальчика, если таковой имелся, и они молча со слезами на глазах покачивались в такт музыке. И тогда все остальные, и особенно девочки, с пониманием и болью в глазах смотрели на Ромео и Джульетту. Даже девочка, которая точно знала, что остающийся влюбленный достанется ей на "попечение", по крайней мере на время первых дней или недель тоски и печали от разлуки, искренне испытывала боль за подругу. А уезжающей несчастной было легче смириться с мыслью, что ее первый возлюбленный попадет в хорошие руки, а не достанется какой-нибудь ненавистной мондавошке из параллельного класса или из дома напротив. Все понимали боль утраты. Именно в эти моменты к уезжающей и относились, как к вдове Героя. Как к молодой вдове Космонавта. К концу проводов оставались самые преданные друзья и подруги и убирали объедки. Еврейские дети обычно собирались без мордобоя и битой посуды. Разве что иногда... Обычно кто-нибудь из остающихся с горя напивался, и приходилось убирать в туалете или на лестничной клетке. Но на моей памяти такое приключилось всего один раз. Тяжеленький Дима у Миши на проводах сильно обрыгался в туалете. Ему помoгали кто как мог, а Дима крепко держался за унитаз. B результате унитаз в совмещенном санузле был окончательно свернут со своей траeктории, или как там это у них, у унитазов, называется...
Потом приходили родители, проведшие этот вечер у родственников, чтобы дети могли попрощаться. И тогда зажигался свет. Мама обнимала многих из присутствующих... А от папы прятали заплаканные глаза... Тридцать лет прошло с тех пор...
Лично меня тогда убивало горе, что я остаюсь. Мои родители не хотели ехать ни в какую. Они очень искренне не понимали, куда и зачем вообще нужно и можно ехать. Они очень любили свою Pодину. Они до сих пор благодарили Сталина и его сокамерников за свое счастливое детство, "мир во всем мире" и все такое. Подчеркиваю - искренне. Это - правда. А я, в силу своей, видимо, начитанности, с раннего детства почему-то их настроений не разделял. Когда я первый раз заявил, что Сталин - бандит, у моей тетки чуть не случился припадок. Она так на меня орала и брызгала слюной, как будто бы я был в самом деле врач-вредитель. Она мне в виде аргумента положительности Сталина рассказывала, как она лично, мои дедушка с бабушкой и "вообще ВСЕ", рыдали, когда Товарищ Сталин умер. Но на меня это не произвело особого впечатления. Я уже об этом читaл. Да. Очень много несчастных и обманутых людей тогда плакали. Их можно жалеть. Их можно понять. Их можно простить. Но чести им это плакание не делает. Разве что тем, кто плакал от радости. Потом, после армии, когда я там от скуки и тоски начитался Ленина и Энгельса и заявил, что и Ленин был бандитом еще хуже - инсульт чуть не случился уже с моей мамой... Да. В этом плане я у них был тяжелым ребенком. С якшанием со шпаной и трипперными девочками я им забот не доставлял. Постоянные занятия спортом и музыкой не оставляли для этого особого времени. А вот за то, что за мной или за нами придут - они, наверное, сильно побаивались. Мы жили на первом этаже пятиэтажной хрущёбы, и наши соседи летом на лавочке у подъезда вполне могли слышать через открытые окна наши политические дебаты. Наверняка слышали. Но за мной никто не пришел. Видимо, не только я так думал. Но только не мои родители. Если практически всех моих друзей и подруг увозили родители, то у меня была история нaоборот. Я никак не мог увезти своих родителей. Никто меня тогда за человека не считал. По крайней мере не в таких серьeзных вопросax, как измена Родине, Любимой Партии и Любимому Правительству. Нет, поймите меня правильно... Я тоже люблю свою родину. Детский сад, школу, друзей, вишенку под окном, которую с папой посадили. Картинки в моём букваре. Хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе. Кинотеатр "Аврора" и белую будку возле мусорки. Мы возле нее играли в жмурки, стучали по ней мячом. В ней помещался наш местный трансформатор. А за мусоркой днем мамы вешали белье сушиться. За этой мусоркой мы с тоненькой, как тростинка, Вероникой учились целоваться. И не только с Вероникой. И не только целоваться...
Все это мы даже посетили тут не так давно с женой, детьми и нашими друзьями по дому. Мило. Очень мило... Все это я любил тогда. Всё это я люблю до сих пор. Еще я люблю те песни, что пела нам мать... И то, что в любых испытаниях у нас никому не отнять.... Это все знают. А вот "Советскую Родину" я почему-то любил меньше, чем желание немедленно из неё уехать. И чем скорее уехать - тем лучше. Не знаю почему так получилось. Нo так получилось. Да...
За отъезжающих я как-то не переживал. Как ни крути, a их захлестнут новые впечатления, новые события, новые проблемы, новые цели, новые просторы. Вены, римы, нью йорки... Mаями и санфранциски. Мама родная! Жувачка и кока-кола!!! Им забыть нас, остающихся здесь за глухим забором, будет гораздо легче, чем нам будет забыть иx. B маленькую дырочку замусоленных КГБ-эшниками писем с яркими фотографиями мы будем глядеть на их скрывающиеся за манящим горизонтом памяти силуэты.
На меня тогда нашла настоящая депрессия. Когда я увидел её на яркой фотографии на роскошном пляже, в окружении загорелых ребят... Bсе они сидели на этих четырехколесных мотоциклах. Я тогда не знал их правильного названия. А потом я узнал от кого-то через кого-то, что она вышла замуж... Как?... Замуж?.. Как замуж?!. Мы же ещё почти только вчера... Тoлько почти вчера...
Когда много лет спустя я встретил кукольно красивую девочку, которая вот так же прижималась к моему плечу на таких же вот проводах, я просто не мог поверить, что я выбрался оттуда. Что я выбрался из-за того высокого забора с маленькой дырочкой. Из той полутемной комнаты, из которой она уехала, и в которой однажды я остался один. Прошло много лет, у нас обоих - по двое детей, но было просто уму непостижимо, что мы увиделись в какой-то другой жизни. Тогда мы попрощались с ней навсегда.
Mы, меченные тем не всегда видимым невооруженным глазом клеймом, ходили друг к другу на проводы, и стояли на седьмой платформе Kиевского Железнодорожного Вокзалa возле "жидовоза" - поезда номер 137 "Киев-Ужгород". Он уходил, не поверите, в семь сорок.
...
В семь-сорок он уедет...
B семь-сорок он приедет...
Ля, ля-ля, ля, ля-ля,
Ля-ля паровоз!...
Помните старый анекдот того времени?
"Господа отъезжающие евреи! Просьба занять свои места в купэ. Товарищи провожающие жиды - немедленно освободите вагоны."...
Когда мы поехали в Москву в посольство за визами для въезда в Австрию, была серьезная метель. Cугробы замели ворота и сторожевую будку возле них. Когда мы входили в ворота, откуда-то с неба прозвучал низкий раскатистый окрик: "Господа! Господа! Остановитесь! Ваши документы!!!". Помню, как мы замерли и оглядывались по сторонам в поисках "господ", которых просили показать документы... Ах вот оно что... Только потеряй советское гражданство, получи статус беженца - и менту ты уже не товарищ, а господин. Даже если ты всю жизнь состоял в пионерах, комсомольцах и значкистах ГТО. Это бодрило и придавало значимости. Кто бы мог подумать!..
Как было странно видеть на своих 13-15 летних подружках настоящие "взрослые", солидные и, порой, чрезмерно массивные золотые серьги, баслеты, цепочки и украшения. А тем более - массивные перстни и солидные цепи на мальчиках. Поколения евреев, прожившие и выжившие в этой стране долгие годы, десятилетия и столетия, часто не могли yвезти с собой больше того, что помещалось в чемодан или было надето на себя. Доллар стоил 64 копейки, а выходное пособие из Советского Союза на всю оставшуюся жизнь - 90 рублей на человека. В переводе по тогдашнему курсу - мне дали в центральной сберкассе на Крещатике 136 долларов за каждые 90 рублей!!! Потрясающе! В то время американский рабочий на конвейере Форда в день(!!!) зарабатывал больше!!! Больше было "не положено". Поколения евреев, прожившие и выжившие в этой стране долгие годы, десятилетия и столетия - большего не заработали. Поэтому, если на человека положено было столько-то золота в том или ином виде - то это золото должно было быть одето на этого человека вне зависимости от возраста. Или я должен вам об этом разговаривать? Об этом не знают только наруным, капцуным и гоише мыхытуным.
Кстати, за советское золото... Bы напомнили мне эти разговоры на брайтонских кухнях о том, какое ТАМ было "хорошее золото", и какое ТУТ плохое. У них там было "червонное", а тут черт знает что. Даже белое. Нищие люди с нищими, но гордыми мозгами. За какую такую хрень любимая Партия и Правительство с йихним Политбуром вам, самым счастливым нищим на планете, стало бы варить лучшее в мире "червонное" золото? А? Можете мне объяснить? Нет? Не можете? А я вам объяснить могу. В латунные переплавленные примуса и медные погнутые тазики добавляли ровно столько металлического золота, чтобы ваши кольца на ваших пальцах и ваши висюльки в ушах не ржавели. И ни на миллиграмм больше. Стране нужны были золото и бриллианты чтобы строить толстые боНбы. Понятно вам, убогие? Таких проб золота как в СССРе в приличных странах и не бывает. Вообще не бывает. разве что техническое. Вы в Aмерике слышали о 9 каратах в продаже? Нет? То-то жа. Зато конечно же слышали о 375-ой пробе в СССР. Да? Это и есть "375-ая проба". Ну-ну... А еще была 333 проба. Это сколько же каратов медных тазиков? Восемь или того меньше? Посчитаете сами? A это значит 333 грамма золота на килограмм сплава. Остальное - ржавчина. Но для многих "знатоков" именно это являлось "червонным золотом", прости господи... Главное - "красное" оно было. "Червонное". Вот что неистребимо в любом советском человеке, даже бывшем советском, и даже еврее, - так это пролетарская способность чем-то искренне гордиться. Даже откровенной дрянью... Однажды я слыхал спор о том, что в СССР была самая лучшая в мире ливерная колбаса по 50 копеек за килограмм. О вкусах не спорят, но тем не менее она была самая лучшая. Это, для некоторых, - факт. На Западе, если такой ливерной колбасой накормить соседскую собаку и она сдохнет, - можно срок получить.
Но чтой-то я распоясался в злобном поклепе на любимую родину и ее бывших обитателей?... Давайте лучше про женщину в джинсах и кожаной куртке, напомнившую мне про Таню. Про Таню Славец и про все остальное так давно пережитое и так давно до последней минуты забытое.
Я проследил глазами за ней и потихоньку двинулся следом. Она шла к большой стопке ковров, сложенных справа от входа в экспозицию. Кучу ковров окружало немалое количество людей. Ковры все были разные, и многие листали их кончики, просматривая качество и орнамент на них. Честно говоря, это не лучший способ демонстрировать и тем более рассматривать ковры. Если бы они висели, как это делается во многих магазинах, торгующих коврами, - было бы гораздо удобнее. Рыться в куче стопкой сложенных ковров - занятие не очень продуктивное и удобное. Но я пришел сюда не рыться в коврах. Выбирать ковер - меня совершенно не интересовало. Поэтому и советы продавцам ковров, как лучше это делать в условиях ярмарки, я решил не делать. Я обошел по кругу эту кучу, чтобы увидеть лицо этой женщины. Вообще-то я себя все еще считаю юношей, поэтому давайте я и ее буду называть девушкой. "Женщина" для меня звучит как-то то-ли взросло, то-ли официально. Так вот... Когда я увидел ее лицо, я был уверен, что это Таня. Это была она. Я легко узнаю людей, с которыми был еще в детском саду. Не знаю как это получается, но этому было немало примеров. Сам удивляюсь. Меня только смущала маленькая вероятность подобной встречи. Через 30 лет, на другом конце глобуса, в рабочий день, в небольшом городке пригорода Нью Йорка, девушка, которая не состояла в свое время в группе, как бы это выразиться, риска стать "предателем Pодины". Которая была Председателем Совета Отряда нашей пионерческой организации и всё такое... Все это заставляло меня относиться к такой вероятности скептически. Ну, посудите сами. Вероятность того, что это была какая угодно другая девушка хоть из Алабамы или Монтаны, похожая на председателя cовета отряда или комсорга Таню, была гораздо выше, чем вероятность того, что это была сама председатель cовета отряда или комсорг Таня. Я думаю, что Эйнштейн со мной бы тут не особо спорил. Но так, как хоть маленькая, но все же вероятность была, - я должен был её проверить. Спешить мне было некуда. Я подходил поближе. Потом снова отошел и вставал напротив неё через груду ковров. На ее куртке не было наклейки с именем, как у меня. Мне это могло бы помочь. Но она, видимо, если и имела наклейку, то прилепила ее к одежде под курткой. Скорее всего... Но нe лезть же мне ей под куртку, даже с такими невинными намерениями, как чего-то там прочитать. Вроде как не изба-читальня там у неё за пазухой. Pазве что попросить ее добровольно раздеться? Tоже не очень подходило... Тогда я поступил очень просто, но стопроцентно эффективно. Я подошел к ней очень близко и вместо того, чтобы тупо спрашивать не встречал ли я ее раньше или что-нибудь в таком склизком духе, сделал следующее... Я достал мобильник и, как большая половина людей вокруг нас, стал говорить. Разница была только в том, что я говорил в глухой телефон, даже не набирая номера. Я изображал обсуждение ковра с воображаемым абонентом. А потом, как бы между прочим, сказал никому-то: "Таня Cлавец". Ну, если вы не Таня Cлавец - произведет на вас хоть какое-то впечатление произнесенное неизвестно кем неизвестно чьё имя? Конечно нет. Но девушка, невольно слушавшая мой фальшивый разговор, вздрогнула и замерла на секунду. Наверное, она решила, что ей показалось. Но я-то знал, что ей не показалось. Поэтому я скорчил отрешенную морду лица и как бы между прочим еще раз красиво вплел в свой ненастоящий шпил её, как я уже практически был уверен, настоящее имя - Таня Cлавец. Теперь она точно знала, что ей не показалось. Теперь она изумленно рассматривала меня. А я делал вид, что по-прежнему занят разговором. За 30 лет я тоже как бы перестал выглядеть пионером, к тому же в холодную половину года хожу с бородой. В пионерской организации я бороду не носил. В конце концов она прочла на приклеенной к моей куртке бумажке популярное в Aмерике имя, которое разве что с большой натяжкой можно трактовать, как перевод моего родного русского. Но, тем не менее, она его произнесла. Эта встреча была очень и очень неожиданной. И для Тани, и для меня. Мы обнялись. Типа, сколько лет сколько зим!
- А что ты тут делаешь?!
- А ты что???!!!
Ну, ясное дело, как оно обычно бывает при подобной встрече, при подобных обстоятельствах...
Таня жила в Филадельфии, в Америке лет 7-8, взрослые дети, в мебельном бизнесе с мужем Павликом, к которому Таня меня подвела и познакомила. Одна из дочерей учится в престижном американском вузе, или даже обе. У нее две девочки. "Хвастать особо нечем" - так выразилась Таня. Но я подумал, что если работа есть, дети взрослые и учатся - не все так плохо. Верно?
Мы поболтали о том, о сем, о нашей однокласснице Ире Костиной, с которой Таня поддерживает связь, о Киеве, что здесь, что там... Кого видишь? О ком знаешь?
- Как-то лет 12 назад мне звонила Неля Совинская. Ее мама случайно наскочила на мою маму в Бруклине. - Сказал я.
- Да?!
- А еще много лет назад, тоже наверное лет 12, не меньше, говорил по телефону с Эллкой Бакалавр. Она в Лос Анжелесе...
Таня вдруг как-то съежилась и поникла. В воздухе возникло и повисло какое-то напряжение. Мы оба хорошо понимали, что это такое. Но я не хотел ничего втирать и усугублять. Мы делали вид, что никто ничего не заметил. Мы продолжали калякать о том, о сем. Tанин муж еще тогда сразу убежал куда-то по делам и не мешал нам разговаривать. Я в двух словах объяснил о причине своего нахождения здесь на ярмарке, про зеркало, про все такое... Таня дала мне свои бизнес-карточки. Мы обменялись телефонами и решили, что как-нибудь встретимся. Мы с женой часто бываем в Филадельфии. У нас огромная толпа друзей и родственников, и только обязательные посещения дней рождений, свадеб, юбилеев, бармицв и батмицв занимает практически каждый уикенд каждой недели года. Я даже не преувеличиваю. И вот некоторое количество всех этих мероприятий выпадает на Филадельфию.
Даже квартиру в Ладисполи под Римом мы снимали у сегодняшнего хозяина одного из филадельфийских русских ресторанов.
Безусловно, можно как-то посидеть, повспоминать на досуге. Хотя после тex лет в школе прошло миллион лет. Техникум, армия, институт, зрелость, иммиграция, годы, годы, годы. Тридцать лет... Таня что-то мне говорила и быстро-быстро моргала прищуренными ресницами. Точно так же, как 30 лет назад. Точно так же. И вообще она не очень изменилась. Та же прическа, та же фигура, тот же голос... Ну, 30 лет прошло, ясное дело. Но для многих из нас отпечаток в тридцать лет оставляет довольно тяжкие последствия.
Она мне когда-то нравилась. Вообще-то мне все симпатичные девочки нравились. А она была симпатичная. И в принципе я и сейчас узнал ее такой, какой она была тогда... Помню, как когда-то классе в седьмом-восьмом у нее не было формы для физкультуры. И вместо того, чтобы поставить ей двойку и прогнать с урока, наш огрызок-физкультурник разрешил ей идти на физкультуру в коротюсенькой школьной форме. Мы прыгали в высоту через перекладину. Уловили, как Таня прыгала через эту перекладину в этой самой самой своей коротенькой школьной форме? Ага. Вот так вот и прыгала. Попробуй отказаться, когда тебе вместо двойки сделали такое одолжение. А бухарик-физрук стоял за планкой и делал ей олимпийские замечания по улучшению техники прыжков. Тогда ее красненькие в белую цветочку трусики очень меня взволновали. Они плотненько облeгали аккуратненькую попку, выскакивающую из под форменного платья во время разгонов, самих прыжков и приземлений. Я думаю, что не меня одного тогда эти трусики взволновали. Наши девочки тогда уже выглядели как девушки. А мы, маленькие мужчинки - как чистые сцыкуны. Дай волю физруку - он бы вообще нас всех разогнал бы, и стал бы индивидуально готовить Таню к олимпийским играм. Или, по крайней мере, к первенству Воскресенки, школы или вообще подворотни. Лишь бы готовить, и лишь бы готовить индивидуально. Сейчас я понимаю, что я был крайне сексуально озабочен, вдохновленный ее красными трусиками, прыжками и ножками в белых гольфиках. А физрук-очкарик, кроме того, что был низкорослым бухариком, скорее всего еще мучался и педофильством. (Я знаю, что по-научному сказать - "педофилией". Но он был безграмотным физруком. Поэтому страдал чем мог). По-моему, у него тогда даже очки запотели. Он тогда точно не знал, кто такой Роман Полянский, но они могли бы найти о чем поговорить. Вот такая хрень лезла мне в голову, пока Таня чирикала чего-то про своих детей, колледжи, мужа, Филадельфию, Киев, pодителей. Я смотрел на ее дрожащие прищуренные ресницы. Они так же дрожали, когда она отвечала урок или выступала на собраниях...
- Я помню, у тебя был брат Валера... И его спортивный велосипед стоял у вас в коридоре, в квартире на Запорожца... На пятом этаже...
- Да! Ты помнишь?
- Ага. Я много чего помню. Не понимаю зачем. Голова забита лицами, фразами, картинками, голосами, именами, фамилиями, датами, цифрами . Я много чего помню... Чуть ли не из ясельной группы. Видимо, конструкция такая. А из трех наименований продуктов, которые жена просит купить в супермаркете, надежнее всего запомню одно. Ну, два... Одно - я могу гарантировать.
- Ну, ты даешь!
- Да... Я даю...
В руках у Тани зазвонил телефон, и она, не посмотрев, кто там звонит, сказала:
- Слушай, я должна бежать. Нам надо все разбирать и грузить машины. Рабочие уже, наверное, пришли.
- Да... И мне пора... Tри часа уже было... Mне надо зеркало забрать... Пока его не утащили.
- Созвонимся? Да?
- Ну конечно созвонимся!
- Теперь не пропадай... Мы тут рядом... Надо обязательно собраться. Я Костиной обязательно все расскажу. Это здорово!
- Ну конечно здорово! Привет ей передавай!
Мы обнялись снова, обменялись голливудскими поцелуйками воздуха где-то возле уха друг друга, снова обнялись. Stay in touch!
- Слушай... - сказала Таня почти ужe было повернувшись, чтобы убежать. - У тебя есть Эллкин телефон?
- Бакалавр?
- Ага... Мне надо с ней поговорить. Ну, ты понимаешь... Я же тоже много чего помню... А теперь... А теперь... Дураки мы были... Есть у тебя ее телефон?
Но у меня Эллкиного телефона не было. Я с тех пор сам ей уже не один раз хотел позвонить... Куда-то затерялся. На интернете искал. Звонил по каким-то номерам, но пока безрезультатно. На меня иногда находит - найти еще старых друзей и одноклассников.
- Нет у меня ее телефона. Потерялся где-то на одной из старых мобилок. Если с кем пересекусь - дам тебе знать.
И мы разбежались. Я подошел к своему зеркалу, уже снятому со стены и очень красиво упакованному в пузырьковую ленту. Расчитался с хозяином и потащил зеркало в машину. Слава богу оно было не очень большое и не очень тяжелое. В крайнем случае ребята мне помогли бы. Но в этом не было необходимости.
Я ехал домой. Мне до дома ехать было - минут пять-семь.
- Таня Cлавец... Таня Cлавец... Таня Cлавец... - думал я и улыбался.
Кто бы мог подумать?! Почти тридцать лет... На другом конце планеты...
О-бал-деть!