Жил-был дед

Андрей Ледовской
И приснился деду странный сон. Будто лежит он на свое кровати, и вдруг во тьме подходит к нему кто-то невидимый, почти бесплотный, но от его приближения дед просыпается и с удивлением замечает, что его колотит какая-то непривычная нервная дрожь. И дрожь эта вызвана этим незримым существом. От него исходят леденящие душу и тело волны страха и в то же время равнодушия и безразличия. Оно смотрит на деда холодно и безучастно, не испытывая к нему абсолютно никаких чувств. И этот брезгливо не замечающий взгляд его прокалывает деда насквозь, и он лежит на своей старенькой кровати словно пришпиленная и распластанная бабочка на листке бумаги, испуганный, обессилевший и обездвиженный. И старик каким-то шестым чувством понимает, что это пугающее существо - Смерть. И сейчас где-то пробьют часы, отсчитывая последние секунды его, дедовой, жизни, взметнется вверх незримая, острая как бритва, коса, и жизнь его на этом и закончится. Деду стало не по себе. Не то, чтобы он боялся смерти. В его- то годы! Дед считал ,что пожил он уже вполне достаточно, и, честно говоря, временами жизнь даже становилась ему в тягость. Но уходить вот так, с бухты-барахты, не подготовившись и не собравшись, деду не хотелось. Да и не предупредил он никого… Деда даже передернуло от мысли, что его тело могут обнаружить не сразу. А на дворе -лето, жара. Это что же будет… И от этих мыслей дед немного осмелел, к нему вернулся утерянный вроде бы дар речи, и он обратился к Смерти с вопросом: "Слушай, ты что, взаправду - Смерть?" И никто ему не ответил. Да и дед сказал свои слова как бы не вслух. Или воздух в хате настолько загустел, что уже не воспринимал никаких колебаний. Но тем не менее вопрос был задан и ответ получен " Да".
     Смерть, видимо ,была немногословна. Не привыкла к болтовне, или просто это было не в ее характере, дед не знал. Но так как ему все же ответили, то он еще раз спросил: "За мной пришла?" И опять получил утвердительный ответ. Дед и не удивился и не испугался. И так все было понятно. Смерть - это тебе не соседская бабка. Просто так поболтать, или там за солью зайти, не захочет. У нее дела поважнее. Но дед умирать прямо так сразу был не готов. А потому и сказал ей: " Слушай, я ведь за делами-то совсем забыл про это самое… Ну что пора мне уже. Думал почему-то, что зимой придешь. Не готов я сегодня…Ты попозже, ну хоть завтра, зайти не сможешь? Я много не прошу, понимаю, и так уж задержался. Но хоть день один. Помыться бы надо, дела разные уладить… Сама понимаешь.."  И Смерть поняла его. И даже согласилась. Каким-то образом дед понял, что Она дает ему отсрочку на день. До вечера, вечером опять придет. А пока у нее есть дела и в соседней деревне. А деду, значит, отсрочка вышла, как он и просил. И растаяла Смерть, покинула хату, исчезла куда-то, испарилась. Только какой-то неземной холодок остался после нее. Но дед лишь поуютнее закутался в потрепанное лоскутное одеяло и уснул спокойно, чуть-чуть похрапывая. До утра было еще далеко.
           Наутро дед проснулся растерянным. Это ж надо было такому присниться! Отпросился у Смерти на день… Впрочем, сон не казался деду  слишком уж нереальным или невозможным. Наоборот, неземной, холодящий не только тело и душу морозец был деду знаком давным-давно, еще с войны. Там он так и не увидел Смерти, но вот этот холодок, предвещающий ее приближение, ощущал не раз. Дед вспомнил, как его, молодого и здорового парня, призвали в армию. Это было почти сразу же после начала войны, где-то в конце июня. Часть их формировали неподалеку, здесь же, в Подмосковье, под Шатурой. И за несколько недель их, еще недавно крепких и здоровых, довели постоянной муштрой и голодом до состояния полусмерти… Да что там говорить…  Там дед впервые и почувствовал леденящее приближение Смерти. Она ходила в тех лагерях свободно, каждый день у нее была добыча… Еще не принявшие присягу, ни разу не видавшие оружия, которого катастрофически не хватало, еще ни разу не видавшие в глаза врагов, они умирали там ежедневно, ежечасно - от голода, от болезней, от переутомления. Дед вспомнил, как к нему туда, под Шатуру, неизвестно какими путями раздобыв адрес, приехала сестра. Он был еще не женат, так что приехала сестра проведать да  подкормить. Хотя что она могла оторвать от своих троих пацанов, старшему из которых было всего двенадцать, да еще четвертым беременная… Кусочек сала  да краюху хлеба... И он помнил, как он ел все это, давясь и захлебываясь слюной. Это была первая еда за четыре дня. И как жалобно, страдальчески косил огромными запавшими глазами в его сторону сосед по нарам… А он ел, ел, и не мог найти в себе силы поделиться с ним. Сосед этот умер там, под Шатурой, от голода. А их, тех кто выжил, погнали на фронт. Опухших от голода, в самодельных лаптях и тряпочных обмотках, так как опухшие и посиневшие ноги не влезали ни в какие сапоги. И на пять человек у них была одна винтовка с двумя обоймами. Дед был четвертым. Но, несмотря на это, выжил в той мясорубке именно он. Остальные же сгинули, пропали. Дед не помнил ту атаку на Вязьму. Он тогда находился в полубреду, где-то на грани жизни и смерти. И как он шел, куда - ничего этого он не помнил. Очнулся он уже в плену.
                Дед прогнал от себя тяжелые мысли. Он понимал, что сейчас ему нужно решить - верить этому странному сну или нет… Впрочем, даже не так… Сну дед уже поверил. Потому как ничего удивительного в том, что к нему, в его весьма преклонном возрасте, приходила Смерть, не было. Странно было, что удалось  уговорить ее повременить, но дед на войне частенько видел, как Смерть обходила стороной молившегося.У НЕЕ тоже был свой характер, не добрый, но и не безжалостный. Она не любила только наглых, нахрапистых, да чересчур везучих. Этих забирала в первую очередь. Ну, и трусы не задерживались на этом свете. Тут была какая-то высшая справедливость, дед чувствовал это… Но иной раз Смерть просто безумствовала, забирая всех подряд ни на кого не глядя и ничего не считая. Но то было на войне. А сейчас-то, в мирное время, она могла немного расслабиться, помягчеть сердцем, если оно у НЕЕ было, тем более, что и отсрочку дед просил недолгую .Так что, хочешь не хочешь, а готовиться к Смерти было надо. Решив так, дед первым делом отправился затапливать баньку. Не хотелось ему чтобы чужие, ну, или пусть даже и родственные руки хватали его безжизненное, старческое, дрябловатое тело, вертели бы его брезгливо и с опаской. Уж что-что, а помыться теперь дед мог сам, время было. Тем более что и бельишко новенькое, специально для похорон приготовленное, невестка недавно проветрила, перетрясла в гардеробе, да еще и переложила какими-то душистыми бумажками. Запах деду понравился, вот он и согласился. Так что с одежкой все было в порядке. И костюм был готов давно, пусть и не новый, но чистый и отглаженный, со всеми медалями. Сейчас, пока топится банька, дед решил сходить в сельсовет, да вызвать по телефону на всякий случай сына из Москвы. Даже если  ничего с дедом не случится, то и сын не переломится, если заедет на ночевку к отцу. Тем более машина своя. А если сон в руку ,то будет кому собрать всех остальных, да и насчет могилки по быстрому распорядиться.
              Телефон в сельсовете барахлил. Пока дед накручивал диск, да слушал отрывистые короткие гудки, краем уха слышал он и все окрестные новости, которыми перебрасывались то и дело заходившие в контору люди. Кто дом продал, кого жена всю ночь пьяного искала, у кого чего с огорода уперли. Все это проходило мимо его сознания, почти не задевая. И только одна новость ошарашила его. В соседней деревне, именно в той, о которой ему сообщила Смерть, сегодня в ночь умерла старуха. Рассказавший об этом шофер, покуривая "Беломор", еще порадовался за нее. Какая ,мол, легкая бабке смерть выпала - легла спать, да и не проснулась. Все согласились- на зависть смерть, как по заказу, не каждому так везет.
              Эта новость заставила деда окончательно поверить в реальность всего, происходившего с ним этой ночью. Он немного разволновался даже, ведь одно дело -верить, а другое - знать наверняка. На беду, именно в этот момент телефон сработал и соединил его с квартирой сына. Трубку подняла невестка ,которую дед недолюбливал. В другой раз он и не стал бы с ней разговаривать, неохота было портить себе нервы, но сегодня пришлось. Она очень долго удивлялась дедову звонку и дотошно допытывалась, по какой такой срочной надобности ему вдруг понадобился сын, но дед ничего конкретного сказать ей не мог, а от того еще больше разозлился, наговорил ей с три короба всякой ерунды и бросил в сердцах трубку. Раньше ничего подобного он себе не позволял, но вот сегодня сорвался. И, стыдясь за свою несдержанность, дед расстроился. Такой ведь шанс ему выпал- спокойно, не торопясь, с достоинством умереть, а он и этого не смог. Не по-христиански как-то получается, не по-людски.
                А вот  его старуха смогла. Уж на что ей тяжело приходилось помирать, а умерла хорошо, даже можно сказать - красиво. А ведь ее рак сожрал. За месяц из крепенькой и пухлой, моложавой еще старушки, он сделал высохшую обескровленную мумию. А уж какие боли ей приходилось испытывать, того, наверное, никто из живых и представить себе не может. Дочка их младшая, она у них по врачебной части пошла, слава Богу, вовремя отпуск взяла да подъехала. Она в последнее время уколами мать поддерживала, так вот она и мучилась, бедная, - то в забытьи, то в муках адовых. Но когда уж ясно все стало, да дети со внуками собрались, она последние силы свои скопила, подавила в себе жуткие страдания, благословила всех, сидя в постели, перекрестила, со всеми попрощалась, а потом прилегла, вытянулась на кровати со скрещенными на груди руками, да и преставилась, царствие ей небесное, страдалице, не к ночи, а ко дню помянута будет.
               Мысль о бабке отозвалась в дедовом мозгу как-то двояко. Раньше он всегда чуть ли не со слезами вспоминал ее, настолько сроднился с ней за долгие годы. А сегодня почему-то воспоминания приобрели совершенно другой характер, были чистыми, светлыми, хрустальными, какими-то, словно воздух осенний - звонкий, прозрачный, чуть холодящий и освежающий.Дед подумал, что это от того, что скоро их с бабкой души встретятся. Где-нибудь там… На том свете. Хотя дед и не верил, что его Там ждет Рай. Не для него это, прожившего жизнь трудную, путанную и небезгрешную. Трудно было не грешить… Война, плен, побег, опять война… Медсанбаты, и опять бои… А после Победы – лагерь… Девять лет, как одна копеечка…. Всякое бывало - и подворовывать приходилось, чтобы выжить, а уж сколько людей довелось в объятия к Смерти отправить -никто не сосчитает… Куда уж тут  с такими делами  в Рай… А вот бабке его там было бы самое место… Вот уж кристальной души был человек. Добрая, отзывчивая, всегда всем помогала. И верующая, всегда прямо с молодости в церкву ходила постоянно, постилась… Хотя в те времена трудно было не попоститься - это в Москве  еще  так-сяк  было с продуктами, а в деревне-то глухо. Хотя нет, вернее все было, кроме денег. Тем более ,что  в колхозе их и не платили. А так даже в их сельпо стояли бочонки с красной икрой. Вот только почему-то не вспоминалось ,кто же ее покупал.. Но что была икра - это правда. И покупали, наверное… И что ему эта икра в голову забилась?... Дед даже разозлился немного. Но что тут поделаешь, с мыслями-то этими, они же зачастую куда сами хотят, туда и развернутся. Годы, видать, свое берут. Вот вспомнилось почему-то деду ,как они с бабкой на старости лет венчались…. Хоть смейся хоть плачь… Ведь сколько лет уже  к тому времени прожили, уже и внуки подросли, а бабка вдруг… Да нет, не вдруг, всю жизнь она мечтала обвенчаться ,чтобы все, значит, было как положено по христианскому обычаю. Поженились-то они ведь на фронте, кое-как, да и после нормальных бумаг не выправили, все недосуг было. Дед не был против венчания, но, честно говоря, человеком верующим он себя не считал. Хотя, конечно, крещеный, да и Господа Бога в трудную минуту не раз поминал. Но вот ко всем этим попам он относился, так скажем, с недоверием. Без какой-либо симпатии .Были тому причины. Но даже и не в них дело - просто-напросто ни к чему все это было деду, да времени было жалко… А тут как раз уж на пенсию он вышел, и хотя и работал еще, но как-то со временем стало попроще. Да и о душе вспоминалось. Но в церковь дед попал только один раз - как раз на венчание. Больше не ходил - отмаливать свои предыдущие грехи ему казалось как-то нечестно. Уж если согрешил, так потом за это и отвечай, честно и без уверток. На том свете разберутся. А новых грехов дед старался уже не совершать. А вот венчание деду запомнилось. Даже не столько сама церемония, сколько вся атмосфера вокруг него. Венчаться они собрались летом, денек  выпал хороший - светлый, ясный и не очень жаркий, прямо как по заказу. Собралась вся их с бабкой многочисленная родня - дети, внуки, сестры, братья, племянники ,с женами, с мужьями…. И вот эта большая, радостная, веселая, шумливая толпа долго вспоминалась деду… До церкви в соседнее село пошли они почему-то пешком… Дети бегали вдоль дороги, плели венки из одуванчиков и васильков, баловались. Мужики потихоньку поддавали на ходу, но аккуратно, в меру. И всем было весело, все было отлично…  Чисто как-то, даже  приподнято, возвышенно. Душа летела, радовалась. И само венчание тоже было приятно - в те времена это дело было не модным ,даже и опасным в какой-то мере, особенно для молодых. Немногие венчались. И священнику тоже было в радость свершить этот обряд. И возраст венчающихся его не удивлял и не смешил. Сделал он все честно и благородно, по полной программе, не торопясь. И это венчание в чистенькой  маленькой деревенской церкви, в окружении благожелательной толпы близких родственников, под падающими из-под купола церкви косыми лучами яркого летнего солнца, запомнилось деду как одно из самых приятных событий их с бабкой жизни. Не много их было. В трудное время пришлось жить. Да еще и неподалеку от столицы. Тут ведь все новшества, вся дрянь, ерунда и паскудство, вымышленные в высоких Кремлевских кабинетах, сразу же и опробовали на людях. И огороды отрезали, и паспорта отбирали, и за колоски судили, и налогами душили… И потом- сухой закон, да прихватизация. Ну да все прошло, все пережили. Зато было и хорошее - рождались дети, росли, радуя родителей. Все самое лучшее у деда с бабкой было связано именно с детьми и внуками. Ради них и жили. И прожили долго, грех Бога гневить.
       Так, вспоминая свою жизнь, дед и вернулся домой. Подкинул дровишек в печку, заглянул в саму баньку. Вода уже согрелась, а париться дед сегодня не хотел. Кто ее, Смерть-то знает. Мало ли что до вечера отпросился. А ну как чуть пораньше нагрянет… Не хотелось деду рисковать. Он присел на лавку в предбаннике и опять задумался. Ведь несколько часов всего жить-то осталось. Самое время подумать, вспомнить свою жизнь. Дед где-то слыхал, что перед самой смертью перед людьми калейдоскопом, быстро-быстро, за одно мгновение, проходит вся их жизнь. А деду в этом повезло - у него было время вспомнить все неторопливо, раздумчиво.
  Но ничего путного почему-то в голову не полезло. Дед сидел в предбаннике опустошенный и растерянный. Его большие, с распухшими венами, натруженные морщинистые руки рабочего человека, автоматически ласково оглаживал лоснящиеся, словно отполированные доски скамейки. И вдруг его осенило - а что же теперь будет со всем этим - домом, огородом, банькой, сараями, садом, инструментами? Как же они-то теперь будут жить, без него-то? И не жадность говорила в деде. Не хотелось ему все это забрать с собой и никому не отдавать. Все наоборот. Хотелось все это передать в чьи-нибудь верные, добрые, такие же любящие, как у него руки… И некому было… Никому все это было не нужно. И стало деду жалко и дом, который теперь будет большее время года пустовать, ветшать и подгнивать, заброшенный. И не будет ему ни ухода должного, ни ремонта. И радости ему больше не будет, ибо некому в нем жить. Если только на лето кто из детей со внуками подъедет… Да и то - вряд ли. Они сейчас все деловые. Не захотят, поди. Они все больше на море, да за границу норовят. Почему они не полюбили этот дом, удивлялся дед. Ведь всю свою жизнь ,все детство, всю юность, все самое лучшее время в нем прожили. Но подошло время - выросли и улетели. Как галчата из гнезда. Бросили гнездо навсегда. Нет, деда с бабкой они навещали регулярно, благо дело из Москвы, где они все обосновались, до деревни рукой подать. Но приезжали именно к родителям. На день, два, не более. Переночуют и уедут. Не было у них любви и тяги к родному дому. А как бабка умерла ,и детей на лето перестали посылать. Трудно, мол, с ними деду одному. А ведь дед строил дом не только для себя, но и для них. Чтобы было где жить, чтобы было куда жену или мужа привести. И никому это не нужно. У всех квартиры. Помрет дед и дом скоро умрет. За несколько лет превратится в развалюху.
          Дед знал, что все окружающее его - живое. Нет на свете ничего мертвого. Все живет, все дышит, у любого предмета есть своя душа, свой характер, свои привычки. И если человек, существо разумное и подвижное, может приспособиться практически ко всему, то для предметов и вещей привычки - самое главное в их жизни. И менять их они почти не умеют. Редко когда какой-нибудь инструмент долго работает в чужих руках. Чаще всего -быстро ломается. С непривычки. Не любят вещи хозяев менять .Не умеют они заново приспосабливаться. Да что уж о вещах говорить, если и деревья, на что уж гораздо более гибкие и стойкие существа, и то привычками живут.
             Тут недавно в их деревне  помер  тоже один старик. Дом его детям не понадобился, продали они его какому-то заезжему черному. Тот решил дом снести, староват и неудобен он ему показался. Ну и отдал его деревенским местным мужикам, чтобы они его разобрали да и взяли себе кому что нужно. А возле дома того стояла здоровенная липа, высокая, раскидистая. Ее старый хозяин посадил в тот год, когда дом поставил. На память, значит. И вот как только дом разобрали-растащили, да на его месте новый поставили, в один спокойный день, даже и ветра-то почти не было, рухнула эта липа. Сломалась. Сама по себе, никто ее и не трогал. Наоборот, новому хозяину она очень даже понравилась. А она рухнула. Дед специально ходил смотреть - нормальное живое дерево, нестарое еще, ствол чистый, белый по излому, никакой гнили нету. А упало дерево. От чего, как ни от тоски и печали?
    Горько стало деду от мысли, что все, что он за долгую свою жизнь создал да смастерил, тоже вот так вот и уйдет, сломается, сгинет вместе с ним. Он вспомнил как внук однажды рассказал ему, что наших предков хоронили вместе с оружием, утварью, скотом, даже с рабами и женами. Тогда дед подивился подобной расточительности, а вот теперь, похоже, понял что-то. Почувствовал, о чем думали его далекие, далекие предки, хороня своих родичей. Протянулась меж ними какая-то тонкая, еле заметная, но очень прочная ниточка.
     А больше всего дед печалился даже не о доме. Дом был хороший, большой, на крепком фундаменте, еще не старый. Такой ломать не будут… Хотя, кто их знает, богатеев-то новых. А что дети его дом продадут, старик не сомневался. Не будут они наследство делить, да ссориться .Распродадут все, а деньги поделят. Квартиры у них есть, а земля им никому не нужна. Не полюбили они ее. Так уж вышло. Тоже  в чем-то его, дедова, вина. А жалел он два огромных дуба, росших у него на участке, прямо около калитки .Давно его все уже одолевали уговорами спилить эти деревья. Детям не нравилось, что от них очень много тени на участке, электрики опасались, что эти дубы сами упадут ,да еще и провода оборвут. А уж чем депутатам и участковому дубы насолили, дед вообще не понимал. Но дед держался за эти дубы крепко. Давно, когда  дед был  маленьким пацаненком его родной дед говорил ему то ли в шутку, то ли всерьез, что эти два дуба - корень всей деревни, всего их рода.  И будто бы как срубят эти дубы, таки и род их с лица земли исчезнет, сгинет без следа. Тогда дед воспринял все это как немножко страшноватую сказочку, но теперь, прожив жизнь долгую и трудную, поверил всерьез И мысль о том, что все это может произойти на самом деле приводила его в ужас. Дед решил хорошенько поговорить обо всем этом со своим сыном. В том, что он приедет все-таки, дед был уверен.Как бы то ни было, но их дети уважали и любили своих родителей. И на том спасибо. До вечера, помывшись и побрившись, дед, переодетый во все чистое, ходил бесцельно по двору, то и дело беря в руки то лопату, то топорик, то поглаживая стены дома и сараев, он что-то тихонько нашептывал им, разговаривая и прощаясь. И уже почти ни о чем не вспоминал. Было не до того. Дед настраивался на долгую дорогу, с которой не сворачивают. И никогда не возвращаются.
              Впрочем , к вечеру дед вернулся к привычному образу жизни. Должен был вот-вот подъехать сын. Дед решил встретить его честь по чести. Достал даже из кладовки старенький, давно уже не использованный им самовар, помыл его и растопил. Хотелось на прощание попить настоящего чайку, с дымком. Дед знал, что и сыну его это будет приятно. В детстве он обожал чаек из самовара. Со временем, правда, все забылось, все ведь некогда, все на бегу, все скорей-скорей. Такое уж время. Но сейчас деду торопиться уже некуда. За ним придут. Поторопят, если надо.
            Сын приехал, да еще и не один. Вот что значит родная кровь, все-таки её голос есть, он существует. Деду было приятно, что вместе с сыном приехала и младшая дочка. Почувствовала, видать, что-то неладное. Она с детства была очень отзывчивая, даже кошек и птичек жалела, потому, наверно, и пошла в медицинский институт. Обрадовался им дед, захлопотал у самовара, заваривая чай да доставая из буфета конфеты и варенье. Забыл на какое-то время о своем  деле. Да и дети привезли отцу тортик, побаловать старичка. Они сидели на кухне, с удовольствием разговаривая о всяких житейских мелочах, рассказывая о детских шалостях. За чаем все раскраснелись, вспотели и, казалось деду, помолодели как-то. И дед решил ничего им не рассказывать о своем сне. Зачем раньше времени беспокоить и расстраивать. Может все и обойдется. Он с радостью слушал их болтовню, впитывая все-все, вплоть до мельчайших деталей. И вдруг почуял всем телом знакомый холодок. И понял - пора. Дед осторожно поставил свою чашку и, сославшись на усталость, прилег на диванчик, стоящий здесь же, на кухне. Такое уже с ним часто бывало, сказывался возраст, потому дети его не обратили на этого особенного внимания, все так же попивая чай и разговаривая .И вдруг на какое-то мгновение их накрыла некая сонная одурь, какое-то затмение нашло. Но прошло несколько секунд - и все исчезло. Но не бесследно. За это время что-то произошло. По какому-то наитию они обернулись к отцу, лежащему на стареньком продавленном диване. Он уже и не дышал. Они поняли все, даже и не подходя к телу, настолько странным и неземным, чужим было его лицо. Вот так жил-был старик, да и помер.

11.08.1996